Ольга Величкина

При рассмотрении связи музыкального инструмента с человеческим телом возможны различные интерпретации. С одной стороны, музыкальный инструмент возникает как бы изнутри тела и мыслится как расширение или наращивание тела, усиления уже заложенных в нем звуковых возможностей. С другой стороны, инструмент как предмет может привноситься в культуру из природного мира, и тогда он интерпретируется как посредник между двумя мирами — человеческим и «иным» миром, будьте мир духов, предков или природы. При этом чем древнее инструмент и архаичнее культура, к которой он принадлежит, тем более выражена как «телесность» музыкального инструмента, так и его функция медиатора.

В традиционной народной культуре русских отсутствует обобщающее понятие, соответствующее по смыслу западноевропейскому термину «музыка». Однако само это слово употребляется, но обозначает чаще всего именно музыкальный инструмент, причем по преимуществу покупной, типа гармони или балалайки. Об этом свидетельствуют распространенные у деревенских музыкантов выражения «играть на музыке», «гармонь да скрипка — самая сильная музыка» и пр. В то же время инструменты более традиционного пласта, изготовляемые из подручных средств и не имеющие коммерческой стоимости, относятся к «музыке» скорее условно 1.

-----------------------

1 В интервью с Е.С. Песцовым, рожечником из с. Плехово Курской обл., хорошо заметна эта условность. Отметим также любопытную классификацию инструментов по признаку участия в игре тела исполнителя: «Все целиком (называется] музыка — гармошка, балалайка, скрипка, кугиклы, рожок. Но теперь, значит, тут есть отделение такое — что кугиклы, и я в рожок граю воздухом, а те, значит, тако себе — стоит, дышит вольно, а руками вырабатывает усе. ... (Говорят так): "А что [там-то было]? — Дак играли в рожок да в кугиклы, и усе". А музыкой не называли его (рожок) раньше. Это сейчас так стали называть, как его уже нагнали полна зямной шар усяго, этих инструментов музыкальных... А раньше не называли, потому что его (т.е. других инструментов) не было» [Запись автора, 08.08.1996. личный архив].

Сказанное заставляет нас пояснить употребление термина «музыкальный инструмент». В данной статье он понимается в самом широком смысле, как любой предмет, используемый для невербальной звуковой деятельности человека (вне зависимости от того, считается ли он «музыкальным инструментом» в рассматриваемой культуре). Речь может идти как об инструменте, специально созданном для этой цели, так и о предмете, заимствованном из другой сферы человеческой деятельности. Наконец, на самом фундаментальном уровне рассмотрения в роли первоначального, исходного музыкального инструмента выступает само человеческое тело 1. В сущности, именно тело, взятое в динамическом аспекте (движении), и является источником и моделью организации звуковой материи, так как в нем заложены базисные ритмы — пульс, ритм дыхания и ходьбы, пронизывающие как трудовую, так и эстетическую деятельность человека.

В стихии музыки, музыкальной игры инструмент и тело человека предстают изначально неразделенными. При этом не только инструмент может уподобляться телу, но и, наоборот, тело — музыкальному инструменту, ударному или духовому. В последнем случае голос используется не для вербальной коммуникации, а для «звуковой игры». Эти явления обычно относятся исследователями к жанрам, промежуточным между вокальной и инструментальной музыкой 2.

Примеры такого рода «звуковой игры» с голосом изобилуют в русской (и не только русской) музыкальной традиции, как в ранних, так и поздних ее пластах. Ими могут служить лесные ауканья-кличи, а также специальные звуковые эффекты, «вставляемые» в пение песен: гукáние (глиссандирующий хоровой «выброс» вверх) в западнорусских календарных и свадебных песнях, бестекстовый верхний солирующий подголосок в южнорусских песенных ансамблях 3. Наконец, практически во всех областях России широко распространена хоровая имитация инструментальных наигрышей — пение частушек и пляска «под язык».

---------------------------

1 В историко-генетическом плане многие исследователи музыки считают человеческое тело и «игру» на нем главным источником возникновения музыкальных инструментов (см., например: Schaeffner, 1968. Р. 13}. В русской этно-музыковедческой литературе этот вопрос затронут в статье И. Земцовского, который выдвигает гипотезу о постепенном выделении инструмента как самостоятельного предмета из разного рода синкретических комплексов: эстетической и трудовой деятельности, а также «сигнально-магически-плясово-трудовых комплексов» (Земцовский, 1987. С. 126). Хотя проблема происхождения музыкальных инструментов, как и музыки вообще, находится за рамками данной статьи, можно заметить, что ее данные не противоречат построениям Земцовского.

2 Ср. краткий обзор подобных форм на достаточно широком этническом материале в упомянутой статье И. Земцовского (1987. С. 1301.

3 См., например, интересную работу М.А. Лобанова о лесных кличах в Северо-Западной России [Лобанов, 1997]. В ней автор определяет такие кличи как жанр, промежуточный между вокальной и инструментальной народной музыкой. Гукание представляется ритуальным возгласом, «пережитком коллективного заклинания»; оно известно в широком славянском ареале [см.: Земцовскии, 1974. С. 153). О роли бестекстового верхнего голоса в южнорусской полифонии см.: Шуров 1987. С.85.

Вероятно, поиском специального «инструментального» эстетического эффекта объясняется и разнообразное использование звуковых приемов в пляске: почти обязательно она сопровождается иханьем, взвизгиваниями, восклицаниями или свистом. В Курской области, например, до недавнего времени очень ценилось искусство мужчин-«свистунов», сопровождавших исполнение плясовых наигрышей. Этот свистовой аккомпанемент так поразил в свое время М. Гатри, автора одного из самых ранних описаний русских музыкальных инструментов, что тот услышал в нем параллели с игрой на многоствольных флейтах: «Она (флейта Пана. — О. В.) и теперь еще в употреблении у казаков, но у русских давно уже мало употребляется, потому что они, подражая сему инструменту, научились так искусно высвистывать, что не имеют в нем ни малейшей нужды. В деревенских хорах всегда бывает свистун, которого высвистывание всегда одушевляет пение» 1. О специфическом использовании голоса в игре на многоствольных флейтах речь пойдет ниже.

С пляской в русской традиции связано использование тела как ударного инструмента. При этом в пляске, как и в музыке, для обозначения одного вычленяемого сегмента используется «телесный» термин — колено. Лучшим плясуном у курян, например, считается тот, «который двенадцать колен усяких зная» [Руднева, 1975. С. 122]. В той же Курской области в народной терминологии отмечаются разнообразные и специфические фигуры притоптывания (пляска «в две» или «в три» ноги), их ритм не просто аккомпанирует ритму песни или наигрыша, но находится с ним в полифоническом сочетании, выступая в качестве независимого пласта (как, например, в манере пляски называемой «пересек» в Белгородской области [Щуров, 1987. С. 130—131]). Не случайно во время свадебного обряда во многих южнорусских областях было принято плясать, стоя на лавках, чтобы звук выбиваемого ногами ритма был более громким и отчетливым. К этому добавляется и то обстоятельство, что во время свадьбы шум и громкий звук наделялся ритуальной охранительной функцией, да и сама пляска, скорее всего, имела магический смысл 2.

--------------------------------

1 Цит. по кн.: Вертков, 1975. С. 277.

2 См., например, работу Е. Кагарова «Состав и происхождение свадебной обрядности» (Кагоров, 1929).

В пляске не только ноги, но и все тело может звучать как инструмент. В курском карагоде, по наблюдениям А. В. Рудневой, парень «часто становится на одно колено и бьет руками по земле, по голеням, голове, щекам (курсив мой. — О. В.), встает, вертится вокруг себя» [Руднева, 1975. С. 125|. Ритм пляски может отбиваться также на всевозможной домашней утвари — ложках, рубелях, косе, печной заслонке, ведре, корыте и т.д. Происходит как бы расширение игрового действия с тела человека на зону ближайшего освоенного пространства — дома. В качестве звучащих тел задействуются предметы домашнего обихода, которые нередко сами по себе обладают высоким ритуальным статусом.

Другой случай представляет инструмент, специально сделанный в целях музицирования. Он может трактоваться как «выдвинутая в пространство» часть тела — его удлинение или наращивание. Разумеется, такая связь не уникальна для музыкального инструмента, и другие предметы тоже могут быть поняты как продолжение человеческого тела 1. Но в случае музыкального инструмента дополнительный смысл приобретает то, что, во-первых, первобытные духовые инструменты часто изготовлялись из костей; и, во-вторых, с помощью музыкального инструмента происходит «усиление через дублирование» именно тех частей тела, которые уже сами по себе обладают способностью к звукоизвлечению. Это, в первую очередь, конечности (руки, особенно пальцы, и ноги), но также и голосовые связки, позвоночник и даже весь воздушный столб, используемый для дыхания и пения.

Инструмент может делаться в форме всего тела или же представлять только его часть. Например, антропоморфность музыкального инструмента дожила до наших дней в струнной группе: у скрипки, виолончели и гитары есть «головка», «шейка» и «тело» (корпус) с талией. Но не только струнные могут быть уподоблены человеку, духовые инструменты тоже нередко связываются с рукой, пальцами, позвоночником или, как отмечал еще Курт Закс, с фаллосом. В этом отношении характерны упоминания музыкальных инструментов в русских эротических песнях, где они даже могут представляться «сделанными» из человеческих гениталий 2.

----------------------

1 Использование тела как «измерительного прибора» характерно вообще для традиционного способа освоения пространства — ср., например, антропоморфность жилища в славянских культурах [Байбурин, 1983).

2 См. вступ. ст. А. Топоркова к сборнику «Русский эротический фольклор» [Топорков, 1995. С. 13].

Иногда возникает впечатление, что инструмент как бы родится из человеческого тела и не сразу, а постепенно отделяется от него. Один из интересных примеров такого рода телесно-инструментальной неразделенности — guimbarde (фр.) или jew's harp (англ.) 1. Этот инструмент у русских бытовал под названием варган (он известен по археологическим раскопкам и документам, но в живой традиции не сохранился). Варган вообще не автоиомен как музыкальный инструмент — он «играет» на воздушном столбе и резонаторах тела и сам представляет собой как бы голосовые связки, только вынесенные наружу. При этом, по крайней мере в некоторых традициях, он используется не только как ударно-ритмический инструмент, но может и озвучивать мелодии, и даже «говорить» за счет изменения внутренней артикуляции играющего 2.

В других случаях музыкальным инструментом становится не бытовой, а природный предмет, как бы не до конца перешедший в мир человека, сохраняющий свою связь с природой.

Природный компонент особенно явствен в ранне-традиционном пласте инструментальной музыки. Игра на инструменте часто воссоздает звуки природы и подражает голосам животных и птиц. Так, например, жители Курской области считают, что местное название многоствольной флейты (кугиклы) произошло от подражания крику чибиса: «Как чибис — кугу, кугу — вот и кугикалки» [Руднева, 1975. С. 141] 3 О связи с природой свидетельствуют и названия некоторых наигрышей — «Комарькя», «Утица», «Бычок», — и местные поверья и поговорки. Так, про неумелые попытки игры на кугиклах женщины часто говорят: «как лягушки в богне [болоте], так и вы граете». С этим выражением можно сопоставить иронический текст одной из плясовых припевок: «Ты, лягушка, лягушкина мать, научи меня в кугиклы играть!»4

-----------------

1 Этимология этих названий интересна в контексте темы тела: mouth-trommel, «ротовой барабан» (нем.), английское название происходит от искаженного 'jaw' — 'челюсть', французское — от названия танца.

2 Этот эффект используется, например, в якутской традиции игры на хомусе (варгане). О русской традиции известно немного, но, видимо, этот способ игры в ней не применялся.

3 Научная этимология слова кугиклы/кувиклы неясна, но наиболее вероятным представляется предположение о его звукоизобразительной основе. Еще более выражена связь с птицами у коми-пермяцких флейт Пана. По наблюдениям Н. Жулановой, коми-пермяки считают, что флейты Пана имеют свой язык, понятный только птицам. В недавнем прошлом у пермяков этот инструмент делался из полых трубок крыловых перьев крупных водоплавающих птиц, преимущественно лебедя. В изготовлении инструмента прослеживается ритуальная модель [Жудинова. 1995).

4 Записано от М.А. Бочаровой, с. Будите Болыиесолдатского р-на Курской обл. (личный архив автора).

Музыкальный инструмент, хотя и сохраняет свою связь с не до конца покоренным миром природы, тем не менее принадлежит человеку и его культуре и управляется ее законами. «Очеловечивание» природного тела инструмента происходит через установление его связи с человеческим телом, через уподобление инструмента человеку. Эта связь устанавливается разными путями: через пользование размерами и пропорциями тела для создания инструмента, через символическое уподобление инструмента телу или его части и, наконец, через саму музыку, которая возникает из движения тела.

Примерами для рассмотрения этой многоуровневой связи инструмента как «природного предмета» с человеческим телом нам послужат инструменты, принадлежащие к архаичному слою русской традиционной музыкальной культуры и до недавнего времени бытовавшие в селах на Юге России. Речь идет о южнорусских травяных флейтах — многоствольной (флейты Пана, в народной терминологии — кувиклы или кугиклы) и обертоновой (т.е. без пальцевых игровых отверстий, травяной дудке)1. Каждая дудочка из комплекта многоствольной флейты производит только один звук. В игре на обертоновой флейте используютя две серии обертонов (отсюда название), переключение между которыми осуществляется движением пальца, открывающего и закрывающего выходное отверстие канала.

Обе флейты изготовляются из травянистых растений с полым стеблем, в изобилии растущих в окружающих села лугах, по окраинам дорог и болот. Звук (точнее, воздушный столб) как бы уже содержится в полом стебле этих растений, и вмешательство человека в превращение его в музыкальный инструмент минимально: достаточно всего лишь нескольких взмахов ножа. По мнению А. Иванова, травяная дудка «лишь дополнительно выявляет, выделяет имеющуюся в природе конструкцию [обертоновый звукоряд. — О.В.} и служит ретранслятором (усилителем) натуральных звукообразований, которые уже заключены изначально в трубке стебля <...>. Травяная дудка есть соразмерное человеку природное тело, так и не вычлененное до конца из природного простора» [Иванов, 1994. С. 34].

Подобную же невычлененность из природного мира демонстрирует процесс изготовления брянских кувикл. Инструмент здесь попросту «выламывался» из природного пространства и туда же возвращался (выбрасывался) сразу же после игры. Вот как описывал процедуру изготовления

--------------------

1 Русская многоствольная флейта была исследована в 1930—1950-х годах Климентом Квиткой, Львом Кулаковским и Анной Рудневой (см.: Квитка, 1940а,б, а также более поздние публикации — Кулаковский, 1959; Руднева, 1975); обертоновая флейта в Южной России принадлежит к числу недавних открытий; она впервые исследована и описана Анатолием Ивановым [Иванов, 1994].

кувикл Л. В. Кулаковский, наблюдавший ее в 1940 г. в селе Дорожево Брянской области: «Женщина выламывает два ствола дудника, растущего в лесу или в поле, один — потолще, другой — потоньше, и в дальнейшем орудует только "когтями и зубами" — по крайне характерному определению дорожевок, обгрызая или обламывая край дудки, сглаживая ее неровности быстрым и осторожным трением края о воротник холщовой рубахи или рукав» 1.

Многоствольная флейта в русской традиции непосредственно соотносится с пальцами руки, о чем свидетельствуют как названия отдельных дудочек, так и их число, размер и способ изготовления. В отличие от многих других традиции, кувиклы не связаны, они просто зажимаются между большим и указательным пальцами руки, убывая по размеру. Максимальное число стволов у одной исполнительницы — пять 2. Держатся они так, что весь инструмент как бы «прячется» в руках играющей. Вероятно, не случайно также и то, что этот инструмент, предназначенный в русской традиции исключительно для женщин, невелик по размеру — именно женские руки, ловкие в мелкой работе (шитье, ткачество, плетение и т.д.), и служат его моделью 3

В Курской области при изготовлении инструмента (чем занимаются обычно сами играющие) для первой дудочки берется расстояние между вытянутыми большим и средним пальцами руки, затем каждая последующая отрезается короче предыдущей на ширину фаланги указательного пальца (вариант: используются по порядку все пальцы, начиная с указательного). Такой способ практикуется, если рядом нет старого комплекта кугикл (т.е. изготовление инструмента происходит как бы впервые}. Оно интересно тем, что мерой инструмента (и соответственно его звукоряда) является человеческое тело. Названия стволов — большая (гудень), подгудень, сиредняка, подмизютка, мизютка — сродни названиям пальцев руки, и в отсутствии самого инструмента исполнительницы могут «дуть в пальцы», имитируя движения играющей на кугиклах и их звук голосом, при этом получая от этого почти такое же удовольствие, как и от самой игры.

-------------------------

1 См.: Кулаковский, 1959. С. 43. В других местах, например в Калужской и Курской областях, кувиклы делались из более прочного материала с использованием ножа и могли храниться по нескольку лет. Тот же Кулаковский отмечает в соседнем с Дорожевом селе Домашеве «зимние» кугиклы, изготовлявшиеся из бузины. Однако во всех локальных вариантах процедура изготовления кугикл чрезвычайно проста.

2 В южнокурской традиции, тогда как в Брянске-Калужской зоне у одной играющей чаще всего две или три, реже четыре дудочки.

3 Заметим, что там, где многоствольная флейта составляет исключительную прерогативу мужчин (например, на Соломоновых островах или у индейцев Куна), она по размеру существенно больше, вплоть по полутора метров в длину.

При изготовлении обертоновой травяной дудки мерилом и естественным ограничителем служит длина человеческой руки от плеча до кисти. Ширина ствола дудки должна соответствовать размерам подушечки пальца и рта. Но травяная флейта в русской традиции ассоциируется не только с рукой, но также и с позвоночником, воздушным столбом, и, как многие флейты, с фаллосом 1. Для отмерки разных дудок в ансамбле используется ширина ладони. На звуковысотной шкале при средней длине дудки в 70—80 см расстояние в ширину ладони соответствует примерно целому тону (или чуть меньше, нейтральной секунде). А при длине ствола в 10—20 см, как у кугикл, такой же интервал получается'при разнице на ширину фаланги указательного пальца.

Обе флейты, таким образом, ладятся каждым человеком «под себя», т.е. под свое тело. Иначе говоря, они, как и люди, принципиально разновелики. Вот как объясняла эту разность травяных дудок одна из информанток: «Люди разные усе — и по годах, и по всему же. У ночном одноростки николи не собиралися вместе. А по дудке себе любой от плеча подрежет, и пытая они тэи дудки. Да и ще же? Усе тэи дудки, сдается, уже ладят, у них!» [Иванов, 1994. С. 50]. Вариативность настройки инструментов, являющаяся результатом в обоих случаях разнообразия телесных размеров человека (ведь «усе люди разные»), означает, что каждое исполнение музыки звучит по-другому, хотя и в пределах общих закономерностей.

Такой принцип представляется характерным не только для русских, но и для многих других архаичных культур. Его общее описание можно найти в работе Чарльза Вида, выполненной на основе изучения инструментальной коллекции Смитсониевского института. По его мнению, звукоряд в древних инструментах является следствием техники изготовления, опирающейся на телесные и визуальные принципы: «Главный принцип в изготовлении инструментов — это повторение визуально подобных элементов. Размер, количество и пространственная организация этих элементов зависит от размера руки и счетных способностей исполнителя... Люди, которые делали и использовали эти инструменты, как и любой из их типов, не имели того представления о звукоряде, который определяет все наше мышление, а именно: последовательность тонов или интервалов, осознаваемая как стандартная,

-----------------

1 В этом смысле характерны традиционные «ерничание» и поддразнивание играющими мужчинами проходящих мимо женщин, задирающими им юбки дудками, о чем пишет Иванов [Иванов, 1994. С. 36), хотя в этой традиции эротический элемент и не играет заметной роли.

независимая от конкретного инструмента, но которой любой инструмент должен соответствовать. Современные европейцы ради гармонии почти изгнали из своей музыки все звукоряды, кроме одного, и редко знают, каким образом настраиваются инструменты, чтобы его воспроизвести. Но для этих людей инструмент первичен, и к нему применяется правило, следствием которого и является звукоряд как вторичное явление. То же самое правило, примененное сотню раз, даст, возможно, сотню различных звукорядов»1.

В более общем смысле инструмент как физическое тело первичен по отношению к возникающей с его помощью музыке. Так, пространственная организация инструмента — например, количество и расположение пальцевых отверстий или струн и ладов — влияет на музыкальные структуры, получающиеся в результате игры, поскольку определенные движения как бы сами «ложатся в руки» играющего. Любой музыкант знает удобство и легкость некоторых движений на своем инструменте, способных доставить чисто физическое удовольствие. В народной игре на инструменте, как кажется, именно такие движения превалируют 2.

В известной мере можно говорить об инструментальной музыке как о результате трансформации (или «перевода») движения тела в звуковые структуры при помощи инструмента. В формулировке английского этномузыковеда Джона Бэйли, «морфология инструмента налагает определенные ограничения на тот способ, которым на нем играют, благоприятствуя тем типам движения, которые по эргономическим причинам легко выполняются на пространстве этого инструмента. Таким образом, взаимодействие между человеческим телом и морфологией инструмента может формировать музыкальную структуру, направляя творчество человека в предсказуемом направлении. ...Чем больше соответствие между движением и морфологией, тем больше музыка приближается к тому, чтобы быть трансформацией человеческого тела» [Ваily, 1977. Р. 275].

---------------------------

1 См.: Wead, 1903. С. 438—439. Перевод в этом и последующих случаях cделан автором настоящей статьи. Сходные соображения по поводу инструментальных звукорядов высказывались Б. Яворским, К. Квиткой, В. Беляевым и другими учеными.

2 Разумеется, в игре на инструменте существует и противоположная тенденция — стремление к виртуозности, т.е. к преодолению технических трудностей, оттачиванию особо трудных движений, вплоть до выхода за пределы вообразимого. Эта тенденция, хотя и существует всегда, все-таки больше проявляется на стадии инструментального профессионализма.

При этом важно заметить, что тело человека рассматривается не как статичный предмет, а в его динамическом аспекте, т.е. в движении. Движение может пониматься как один из способов мышления и, следовательно, быть интерпретировано в терминах «моторной грамматики» 1, состоящей из «словаря» движений и правил их комбинирования. Часть этого словаря движений может быть неспецифична для музыки, но иметь более широкое применение в местной традиционной культуре. Например, сходство нередко обнаруживается между движениями танца, игры на инструменте и движений при выполнении сельскохозяйственных работ. Именно такую связь демонстрируют в русской традиции ансамбли многоствольных флейт.

Игра на кугиклах — это занятие главным образом коллективное, причем участницы (их может быть от 2 до 6 человек) разделены на две группы. Ритмическая координация между играющими на кугиклах (одна группа начинает, другая следует за ней с небольшим отставанием) сродни ритмам коллективного труда: молотьбы цепами, толчению конопли и семян в ступе, отбиванию белья рубелями при стирке.

Все эти виды деятельности несут в себе элемент игры, эстетического удовольствия: ритмическая координация иногда необходима (как в молотьбе и толчении в ступе), а иногда просто устанавливается для развлечения. По рассказам брянских исполнительниц, когда бабы стирали белье, то удары рубелями «ладили» наперебой друг к другу, и если какая-то из них не попадала в ритм, то ее отгоняли подальше. Даже такая тяжелая работа, как молотьба, сродни танцу и музыке, и у прохожих «музыка цепов» вызывала желание танцевать. Игра на кугиклах самими исполнителями часто сравнивается с молотьбой. Во всех этих случаях расстояние между работой и игрой, музыкой, танцем невелико, и одно может легко переходить в другое, заимствовать движения и превращать их из работы в искусство, удовольствие 2. С другой стороны, именно ритмическая координация и есть то, что отличает музыку кугикл от очень близких им по тембру звуков природы (крики птиц, кваканье лягушек, шум ветра в сухом тростнике). Как было сказано выше, именно неумелую нескоординированную игру кугикалыцицы сравнивают с кваканьем лягушек.

Использование голоса в игре на кугиклах возвращает нас к теме тела как инструмента. Играющие одной из групп (те, что начинают первыми) «фифкают» или «спаукают», т.е. вокализируют асемантические слоговые формулы в постоянном контрапункте со звуками, продуваемыми на дудочках. Эта сторона их искусства очень ценится в самой традиции (именно качества голоса кутикальщицы и ее умение «фифкать» «у лад» всегда обсуждаются слушателями в первую очередь).

-----------------

1 Термин Джона Бэйли [Ваily, 1987).

2 Не является ли эта легкость перехода остатком того первобытного состояния «нерасчлененности» искусства и неискусства, о котором пишет И. Земцовский?

Слоговые формулы у русских достаточно простые (по сравнению, например, с коми-пермяками). В брянской традиции слышится чаше всего слог га, в калужской — фе, фу и т.п. В Курской области это, как правило, фиф-ка или фиф-каф (с индивидуальными особенностями, такими как фю-ка, фьюфка и хью-ка и т.д.). Конкретное фонетическое наполнение этих формул намеренно размыто, а в общем плане они выполняют одну и ту же функцию: переводят языковые закономерности в музыкальную организацию.

Все-приведенные формулы построены по модели, опирающейся на фундаментальное фонетическое различие гласных и согласных. Согласные «вдуваются» в дудки (т.е. становятся голосом инструмента), а гласные поются (человеческим) голосом, акустически уподобленным голосу инструмента, отвечая ему по тембру и высоте звука. Это как бы двойная инверсия: флейта снаружи (голос, материализованный в инструменте) и «флейтоподобный» человеческий голос, ей отвечающий изнутри. Остается добавить, что размер дудочек (как уже отмечалось, определяемый пальцами руки) соответствует высотам в диапазоне ми-соль второй октавы, т.е. именно тем, которые в регистре женского голоса являются наиболее звонкими, даже пронзительными по тембру (ми-фа второй октавы — это начало женского фальцетного регистра, где голос естественным образом наиболее уподоблен флейте) 1.

При игре на обертоновой флейте, как и на кугиклах, словесные формулы присутствуют в сложении музыкальной структуры. Для ритмизации игры флейтисты нередко проговаривают про себя какую-либо фразу, например «кукырики-комарики». Внутренняя артикуляция (движения языка вперед-назад) дублируется и усиливается движениями указательного пальца, закрывающего и открывающего выходное отверстие.

В игре ансамбля травяных дудок движение пальца выполняет роль визуального координатора. Как мы уже знаем, дудки в ансамбле намеренно разновелики, У обладателей соседних по длине дудок движение пальца происходит в зеркальном отражении (закрытое отверстие одного соответствует

-----------------------

1 Современные исполнительницы в южнокурских селах, будучи уже преклонного возраста (а по традиции им играть уже не положено), часто понижают строй кугикл, но тогда сразу возникают две трудности: большие дудки труднее «надуть», и голос становится не таким полетным, что в глазах исполнителей сразу снижает эстетическую ценность игры.

открытому у другого), тогда определенные звуки их обертоновых серий совпадают или консонантны. В игре на кугиклах такое же зеркальное отражение производится с дыханием: когда одна играющая выдыхает, другая вдыхает (как говорят исполнители, ловит воздух от первой).1

В обоих случаях именно движение тела на инструменте лежит в основе получаемой музыки, или, как было сказано выше, движение «транслируется» в музыкальную структуру. Эти структуры в данной местной традиции близко родственны песенным, особенно структурам плясовых песен, которые, в свою очередь, тесно связаны с движением, на этот раз уже под музыку, управляющую движением тела в пляске. А это движение, в числе прочих регулярных и повторяющихся движений, питает собой словарь моторной грамматики игры на инструменте. Круг «тело—музыка—тело» таким образом замыкается. Музыка, реализующаяся через игру на инструменте, оказывается глубоко (и на всех уровнях) телесным феноменом, а тело столь же глубоко «музыкальным».

Наконец, последним важным и до сих пор не затронутым аспектом связи инструмента и тела является тема тела в его жизненном (физиологическом) цикле. Кугиклы, например, тесно связаны со стадиями взросления женского тела 2. Освоение кугикл начиналось девочками в возрасте 10—12 лет или «когда рука удержит» дудочки. В то же время это и начало полового созревания. В этом же возрасте происходило и обучение специфически женским видам труда: прядению, ткачеству. Типично для раннеподросткового возраста начало подготовки девочкой своего приданого и освоение свадебных песен и плачей.

Особенно активная и публичная («на людях») игра на кугиклах приходилась на девичество и молодость (в Калуге их иногда определяли как «сердовые» — средние женщины), а заканчивалась лет в 40—45, т.е. в возрасте менопаузы, когда утрачивается способность к деторождению. После этого играть на людях считалось неприличным 3.

-----------------------------

1 В случае обертоновой флейты напор дыхания регулирует высоту звука, но только в пределах одной или другой обертоновой серии.

2 Об антропологии женского тела см. интересную недавнюю работу Г. Кабаковой [Кабакова, 2001).

3 В коми-пермяцкой традиции, типологически сходной с русской, различные формы музыкальной практики на многоствольных флейтах-пэлянез «маркируют смену возрастных состояний женщины» не столько как социального, сколько как физиологического существа, а дутье в дудки ассоциируется с особой жизненной (сексуальной) силой [Жуланова, 2002]. При этом каждой женской возрастной группе свойственно особое отношение к многоствольным флейтам

Тема связи жизненного цикла тела и музыкального инструмента может быть поставлена более широко на материалах свадебного обряда, где музыкант (мужчина) мог исполнять ритуальную роль, являясь представителем рода жениха или даже в определенных случаях выступая его заменой 1. В музыкальной структуре свадебного обряда, в его западнорусской разновидности, инструментальная музыка, представляющая род жениха, находится в отношении контраста/дополнения к вокальной — песням и причитаниям, исходящим от рода невесты. Например, на территории смоленско-тверского пограничья обязательным персонажем свадебного поезда жениха считался скрипач, который начинал играть при приближении к дому невесты. Именно звучание музыкального инструмента — скрипки — в столбовом обряде расценивалось как «начин свадьбы». Оно наделялось ритуальным смыслом, в котором, как и в активной энергичной пляске, важен мотив продуцирующей магии 2.

Итак, связь музыкального инструмента с человеческим телом является многоуровневым, сложным феноменом. Она может быть одновременно как символической, так и инструментальной (т.е. тело служит моделью и измерительным «прибором» для изготовления инструмента). Тело может осмысляться как инструмент, а инструмент — как тело. Звучание голоса уподобляется инструменту, или, наоборот, звук инструмента может имитировать голос, находиться в симбиозе с ним или противопоставляться ему по принципу бинарной оппозиции.

На примере инструментальной игры мы можем проследить становление специфических музыкальных категорий (лад, звуковысотность, музыкальная структура) в восхождении от конкретного (телесного) к абстрактному, специфически музыкальному смыслу. Игра, как правило, происходит из сложения двух сопряженных между собой составляющих, таких как две обертоновые серии или вокальный и инструментальный компоненты игры на кугиклах. Их чередование во времени, в соответствии с выбранными человеком ритмами, и определяет сущность музыкальной деятельности. Таким образом, инструменты, будучи природными, но в то же время «очеловеченными» телами, прокладывают путь для «обуздания», упорядочивания, превращения природной звуковой стихии в эстетическую (музыкальную) деятельность человека, маркируют переход из природного в культурное пространство.

---------------------------

1 См.: Кабакова, 2001. С. 178.

2 См.: Величкчна, 1987. С. 22.

Список литературы

Байбурин, 1983 — Байбурин А.К. К описанию структуры славянского строительного ритуала // Текст: семантика и структура. М., 1983.

Величкина. 1987 — Величкина О.В. Скрипичная музыка в русской народной свадьбе. Дипломная работа. М.: Московская государственная консерватория. 1987.

Верткое, 1975 — Верткое К.А. Русские народные музыкальные инструменты. Л., 1975.

Жуланова. 1995 — Жуланова Н.И. «Порядок сделали — голоса ладят» (изготовление музыкального инструмента: ритуальная модель) // Голос и ритуал. М., 1995.

Жуланова, 2002 — Жуланова Н.И. Флейта Пана в деревенском быту коми-пермяков // Традиционная культура. 2002, № 3. С. 43—54.

Земцовский, 1974 — Земцовский И. И. К проблеме взаимосвязанности календарной и свадебной обрядности славян // Фольклор и этнография: обряды и обрядовый фольклор. Л., 1974.

Земцовский, 1987 — Земцовский И. И. Музыкальный инструмент и музыкальное мышление // Народные музыкальные инструменты и инструментальная музыка. Ч. 1. М., 1987.

Иванов, 1994 — Иванов А.Н. Волшебная флейта русского фольклора (от Дона до Оскола) // Сохранение и возрождение фольклорных традиций. Вып. 2,ч. 1. М., 1994.

Кагоров, 1929 — Кагоров Е.Г. Состав и происхождение свадебной обрядности // Сборник Музея антропологии и этнографии. Л., 1929. Т. 8.

Кабакова, 2001 — Кабакова Г. И. Антропология женского тела в славянской традиции. М.: Ладомир, 2001.

Квитка, 1940а— Квитка К.Е. Перечень результатов экспедиции 1937—1940 гг. //Архив Лаборатории народной музыки Московской консерватории. Ф.7/92.

Квитка, 19406— Квитка К.Е. Изучение флейты Пана в с. Плехово Суджанского района Курской обл. в 1937 и 1940 гг. // Архив Лаборатории народной музыки Московской консерватории. Ф. 7/103.

Кулаковский, 1959 — Кулаковский Л. Искусство села Дорожева: У истоков народного театра и музыки. М., 1959.

Лобанов, 1997 —Лобанов М.А. Лесные кличи. Вокальные мелодии-сигналы на Северо-Западе России. СПб., 1997.

Руднева, 1975 — Руднева А.В. Курские танки и карагоды. М., 1975.

Топорков, 1995 — Топорков А.Л. Эротика в русском фольклоре // Русский эротический фольклор. М.: Ладомир, 1995.

Щуров, 1987— Щуров В.М. Южнорусская песенная традиция. М., 1987.

Baily, 1977 — BaHyJ. Movement patterns in playing the Herati dutar//The

Anthropology of the body/ Ed. by John Blacking. L.: Academic divss, 1977.

Baily, 1987 — BailyJ. The Role of a Motor Grammar in Musical Performance // Music and Child Development: Proceedings of the 1987 Denver

Conference / Ed. by Frank E. Wilson and Franz L. Roehmann. St. Louis. Missuri, 1987.

Schaeffner, 1968 — Schaeffner A. Origine des instruments de musique. P.: Mouton, 1968.

Wead, 1903 — Weud Ch. Contribution to the history of musical scales //Annual report of the Board of Regents of the United States National Museum for the year ending June 30, 1902. Washington, 1903.