Интервью с Олесей Николаевой

Тема нашего разговора – эстетическое воспитание. Какова природа эстетического, его функции, смысл, предназначение? Может быть, для воспитания достаточно морали? Возможно ли нравственное чувство без эстетики?

Как известно, эстетика – эта наука, изучающая выразительные формы прекрасного и безобразного, возвышенного и низменного. Она апеллирует не только к чувственному, но и к духовному восприятию – никакие моральные и нравственные установки не могут претендовать на прочность, если они бесформенны и уродливы. Никогда не забуду свои детские впечатления от школьного букваря в унылых серо-коричневых картинках, где дети, как на подбор, были изображены в виде каких-то корявых уродцев с выражением патологии на лицах, а взрослые – с непропорционально большими головами и короткими ногами – напоминали монстров. Этот мир, увиденный сквозь призму учебника шестидесятых годов, навевал ужас и тоску и очень сильно отличался от того прекрасного образа бытия, который сложился в доме моих родителей и радовал сердце. Я очень хорошо помню это первоначальное – именно эстетическое – неприятие школы: в первом классе, кстати, я очень плохо училась, настолько сильным оказалось во мне это внутреннее сопротивление.

Но, по большому счету, я бы не стала противопоставлять эстетическое и нравственное, ибо они восходят к одному Источнику: Бог наш есть и совершенное Добро, и совершенная Красота. На этой высоте сходятся пути и цели христианских подвижников и художников, ибо то, что открывается подвижнику как Святость, признается художником как Красота. И то, и другое есть совершенство и идеал. И здесь упразд-няется различие между моральным и эстетическим, которое порой мучает нас в падшем мире, представляясь порой даже и не различием, а противоречием.

Обладают ли искусство, красота, эстетика воспитательными функциями? Может ли духовное и интеллектуальное развитие человека обойтись без эстетического чувства, ограничиваясь верой, опорой на Евангелие, образование, историю? И вообще, как эстетическое соотносится с христианством?

Честно говоря, я не знаю, как воспитать в ребенке нравственное чувство без эстетического инструмента. Ну что – внушать ему: это – хорошо, а это – плохо, поступать вот так, а так вот – не делай… Конечно, вменяемый и послушный ребенок может это рационально усвоить, но совсем не факт, что при первом же испытании и искушении все это научение не разлетится в пух и прах. Прививка моральных ценностей без глубинного эстетического переживания и приятия их напоминает евангельский дом, построенный на песке, который рискует рухнуть при первом порыве ветра. Именно эстетическое воспитание, обращающееся к чувственному и духовному восприятию, формирует мироощущение, проникает в подсознание и именно там закладывает фундамент личности.

Христианство никогда бы не смогло победить языческий мир, если бы не было столь эстетично, в отличие от сектанства, упраздняюще-го Церковь и сужающего Евангельское благовестие до рационалистических сентенции. Но Христос Церкви, Евангельский Христос - прежде всего Прекрасен. Душа ликует от Его Красоты, от Его сияния. Мир преображается в Его присутствии и погружается во мрак уныния, если не находит Его. Он говорит как Поэт – на языке притч, художественных образов. Душе сладко повторять Его слова, сладко слышать Его интонации. А это что значит? Это значит, что душа уже полюбила Христа, чает Его, ищет, зовет.

Но Сам Христос говорит: «Если кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня» (Ин. 14: 21). То есть любовь к Господу и есть главный мотив к пробуждению нравственного чувства, к творению заповедей.

И вот что существенно здесь: всякий пересказ – будь то переложение Евангелия для детей или перевод его в понятийный ключ современной жизни – неизбежно привносит элемент профанации, а то и пошлости. А это искажает прекрасный образ Господа, коробит душу.

Занудный законоучитель, который со скучным лицом, пусть и вполне корректно, втолковывает детям евангельские истины и моральные принципы, может посеять роковой соблазн в восприимчивых душах «малых сих». И при этом, возможно, формально к нему не за что будет придраться.

Я никогда не читала своим маленьким детям подобные переложения, какими бы благонамеренными людьми они ни были сделаны, и могу свидетельствовать, что дети прекрасно понимают Евангелие в меру своего возраста – если даже не точный смысл отдельных событий, то их дух. И это свидетельствует об их эстетической чуткости.

Итак, сначала – чувство прекрасного, которое водворяется в человеке и стоит на страже, а потом уже – как следствие – нравственные различения и рациональные дефиниции.

Когда мы говорим об эстетическом, то опираемся, прежде всего, на понятие вкуса. Мы судим о произведениях искусства, исходя из наших предпочтений, говоря: это прекрасно, а то бесталанно. С другой стороны, существует и некая объективность красоты, величия, глубины… Так что же такое вкус? И возможно ли его воспитать?

Во многом вкус, действительно, зависит от той религиозно-культурной среды и традиции, в которой мы живем. Например, мне рассказывали, что в некоторых мусульманских странах после еды принято выражать свою благодарность громким … рыганием. Однако в контексте европейского воспитания такое поведение может быть сочтено предосудительным. Также мне рассказывали, что в некоторых языческих северных поселениях хозяин, скажем, чума, должен поделиться с гостем своей женой, и это считается там высшим проявлением гостеприимства. Но для европейского человека это совершенно неприемлемо.

И это различие в традициях и вкусах, несомненно, есть. Мало того, порой мне кажется, что никаких «общечеловеческих ценностей» вовсе и не существует. Ибо, как говорит поговорка, «что русскому здорово, то немцу смерть». Ну разве что мы можем счесть такой вот, действительно, «общечеловеческой» ценностью деньги, презренный металл. Но в русле какой-то одной цивилизации, безусловно, такие общие непреходящие ценности есть. И вкус как раз причастен к определению их, это ментальный «компас», внутренний «слух», угадывающий фальшивую ноту в многоголосом хоре.

И, напротив, безвкусица, по большому счету, – это отсутствие ценностного ориентира, блуждание по бездорожью без цели и смысла, своего рода – блуд. Безвкусица генетически связана с бессмыслицей, безнравственностью, аморальностью, претенциозностью и упирается в пошлость. Безвкусица – следствие грехопадения и личного греха.

А вкус – конечно, его и можно, и нужно воспитывать, различая высокое и низкое, чистое и скверное, сакральное и профанное, подлинное и поддельное, истинное и фальшивое.

В наше время искаженным обличьем красоты все чаще и чаще выступает пошлость, вульгарность. Где проходит грань между красотой и пошлостью?

Прежде всего, следует определить, что же такое пошлость. Пошлость – это расхождение реальности и смысла. Это претензия. Отец пошлости – князь тьмы, лукавый. Это он претендует на место Бога и Творца, не обладая при этом ни сущностью, ни самовластием, ни творческой силой. Также, обольщая христиан, он может принимать на себя обличье «ангела света», не будучи им. То есть в основе пошлости всегда лежит осознанный или неосознанный обман, надувательство, мошенничество: то или иное «кви про кво». В сниженном варианте пошлость опознается как вульгарность, то есть огрубление материй нежных и изысканных и упрощение вещей сложных и тонких. Лицо красавицы, созданное для того, чтобы вызывать восхищение и петь славословие Творцу, может сделаться вульгарным и пошлым, если на нем будет написано нечто исключительно плотское и блудное. И, напротив, лицо вроде бы и с неправильными чертами, но одухотворенное, осмысленное – становится вдруг прекрасным.

Поиски новых форм в искусстве существовали всегда. В эпоху нового времени романтизм с его эстетикой безобразного поставил под сомнение идеальность и художественную ценность прекрасного в его традиционных формах. Что уж говорить о модернизме или постмодернизме, где предметом искусства становится скорее антиэстетика, а традиционное понятие прекрасного намеренно и принципиально переосмысляется. Что это – новый культурный язык, говорящий о старом, или же глубинное искажение художественных ориентиров, задач и идеалов?

Если говорить именно о «последних временах», то есть о постмодернизме, то он несет в себе огромный заряд деструктивности и разложения христианской картины мира: ценностная иерархия в нем сознательно опрокинута, прекрасное и безобразное представлены в равном достоинстве и равном же ничтожестве. Это – трансляция принципиально иной идеологии. Вкратце она сводится к тому, что Бог умер, а его место заняло некое множество божков на любой вкус. Каждый человек теперь выбирает идола по себе – для кого-то это комфорт, для кого-то – престиж, для кого-то власть, тут могут быть любые варианты.

Однако душа человека, созданная по образу и подобию Божьему, не может успокоиться на том, что предлагает ей современное сознание: она не может примириться со своей конечностью, с отсутствием фундаментального смысла и цели своего существования, с отсутствием в своей жизни Отца, Промыслителя и Спасителя. В ней живет неутоленная жажда трансцендентального, она задыхается в тесноте своего крошечного, замкнутого, земного и только земного «я», ибо это существование слишком уж напоминает ад. И она тоскует, унывает, отчаивается – она болеет, воистину – она смертельно больна. Об этой болезни души современного человека и свидетельствует постмодернизм: все эти клипы – обрывки, обрезки, огрызки, помойки с нечистотами – есть лишь объективация рваной души, с ее прорехами, грязными подтеками, кривыми мыслями и черными пятнами. Однако, как сказано: «ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его; но исходящее из человека оскверняет человека» (Мр. 7: 18-20). И потому сама эта культура действует угнетающе и отравляюще – питаться ею небезопасно.

По счастью, не в ее власти отменить Истину, Красоту и Любовь. И потому до сих пор звучит в этом мире от избытка сердца непрестанное «аллилуйя». Ибо воистину прекрасен наш Господь.