Кириллин В. М.

Общая филологическая характеристика памятника и вопрос о тексте как объекте исследования

Несмотря на то что библиография научных работ, посвящённых "Сказанию о Мамаевом побоище", значительна[1] , идейно-художественная природа этого произведения мало интересовала исследователей. Всего несколько страниц посвятил данной проблеме Л. А. Дмитриев, специально занимавшийся литературной историей памятника. Он констатировал его "книжно-риторический", "церковно-религиозный" характер, обусловленный стремлением автора выразить идею победного торжества христианства над враждебным нехристианством, духовно-художественно осмыслить факт стояния русичей за свою веру, показать, каким должны быть перед лицом опасности и идеальный глава и защитник государства, и подвластный ему народ. Вместе с тем учёный выявил и в общих чертах описал стилистическое своеобразие "Сказания": последнее формировалось за счёт введения в повествование эвхологического, библейского, книжно-литературного, народно-эпического контекстов; за счёт причудливого сочетания яркой метафоричности и педантичной документальности, реализма и символики образов, конкретики и гиперболичности деталей; за счёт, наконец, возвышенной поэтической интонации  [2].

Отдельные аспекты общих наблюдений Л. А. Дмитриева были разработаны другими отечественными исследователями "Сказания о Мамаевом побоище".

А. Н. Робинсон, например, пришёл к выводу о более сложном комплексе идей, выражаемых этим произведением. По его мнению, автор последнего, исходя из реального для него факта воссоединения большей части Руси и её освобождения от ордынского ига при великом московском князе Иване III, придал действиям князя Дмитрия Ивановича по отпору Мамаю всеобще объединительное значение, а самому противостоянию двух сил — смысл теологической антиномии Добра и Зла. Соответственно, победа на Куликовом поле трактовалась им как "свыше предустановленное возмездие" ордынцам за нашествие на Русь, как исполнение русскими воли Божией, как результат их благочестия, мученического подвижничества и героизма ради Христа. Выражение этих идейных задач, прежде всего применительно к образу князя Дмитрия Ивановича — христианина, подвижника, полководца, осуществлено автором "Сказания" посредством "искусного" сюжетопостроения, а также комбинирования художественных средств и приёмов, заимствованных из церковной книжной и светской эпической средневековых литературных традиций в сочетании с "новаторским" умением выдержать на протяжении всего рассказа тон напряжёной эмоциональной экспрессии [3].

Мысль о "закономерности торжества добра… над злом, неизбежности краха гордых планов завоевателей", победе "христианского смирения над гордостью", согласно наблюдениям В. В. Кускова, внушалась также читателям "Сказания о Мамаевом побоище" с помощью последовательно использованного в нём приёма сравнения или сопоставления как участников, так и самого факта Куликовского сражения с персонажами и событиями библейской и христианской истории [4].

Сравнительно комплексный, целостный и конкретно-иллюстративный анализ особенностей сюжетного построения, композиционной организации, образной структуры, системы художественных средств, отличающих "Сказание" предпринят только Н. В. Трофимовой [5]. Здесь важно отметить выявленный исследовательницей повествовательный принцип, которого держался составитель произведения. Свой рассказ он построил посредством сцепления отдельных — главных и вспомогательных — сюжетных линий, или эпизодов-микросюжетов, многообразно используя описание действий, ситуаций, окружающей обстановки, воспроизведение речей, молитв, посланий, монологов и диалогов, собственные ремарки и при этом обогащая те или иные заимствования из других произведений самостоятельными дополнениями.

Должно отметить также недавние работы А. Е. Петрова. Этот исследователь выявил характерное для "Сказания о Мамаевом побоище" единство анахронистической и церковно-риторической структуры повествования с присущим последнему литургическим контекстом, который повлиял не только на фактографическое содержание, но и на идейную концепцию сочинения как рефлекс охранительных религиозных умонастроений и церемониальных особенностей жизни великокняжеского двора в конце XV в. [6] и как выражение темы жертвенности русских во имя победы над "неверными", темы покровительства Православной Церкви русскому воинству, темы главенства и ответственности Москвы "за судьбу всей Руси".

Наконец, итальянский учёный Марчелло Гардзанити, обратившись к вопросу об отражении в "Сказании" представлений о связи Москвы с непосредственно окружающими её землями и вселенной в целом, конкретизирует известный вывод о церковно-религиозной специфике его содержания. Соответственно, произведение обнаруживает намерения автора "представить" победу русичей "над татарскими ордами" в свете "осуществления божественного провидения", а сам военный поход против Мамая интерпретировать как "священнодействие" [7].

Все приведённые характеристики "Сказания о Мамаевом побоище" как памятника литературы верны. Однако, на мой взгляд, ценность их была бы куда более ощутимой и показательной, если бы уважаемые учёные филологи в своих размышлениях чётко опирались на анализ какого-то определённого текста, рассматривая его как конкретный, обусловленный волей составителя или редактора литературный факт. Правда, при этом неминуемо нужно было бы решить вопрос относительно того, какой именно из всех известных текстов "Сказания" в таком случае следует выбрать в качестве опорного. Действительно, ведь только в одном XVI в., согласно самым ранним рукописям, данное повествование о Куликовской битве бытовало в четырёх версиях — Основной, Летописной, Киприановской, Распространённой, при том что все они заметно вариативны и, главное, с разной полнотой воспроизводят его первоначальную — лишь гипотетически представимую — версию [8], возникшую (к чему теперь склоняется большинство учёных) довольно поздно: возможные временные рамки появления таковой — от последнего десятилетия XV в. до второй трети XVI в. [9]

По утвердившемуся теперь мнению, наиболее близкой к авторскому варианту произведения является Основная редакция. Но и она текстуально неустойчива. Исходя из содержания и состава списков, эту редакцию "Сказания о Мамаевом побоище" разделяют на несколько групп. И наиболее важными при этом являются тексты группы О, соответствующие списку РНБ, О. IV, № 22, и группы У, соответствующие списку РГБ, собр. Ундольского, № 578 [10]. Оба указанных списка были составлены не позднее 30-х годов XVI в. [11]

Сравнение списков Основной редакции "Сказания" показывает, что её текст по варианту У заметно более развит, особенно в окончательных разделах повествования, посвящённых возвращению русских войск после победы на Куликовом поле [12]. То есть структурно и содержательно он наиболее целостен. К тому же, согласно недавно обоснованному мнению, как раз в этом варианте лучше, чем в прочих, отразился оригинал произведения, созданный, возможно, епископом Коломенским Митрофаном [13].

Не беря на себя смелость подтверждать или отрицать последнее, должен, тем не менее, заметить, что именно означенный текст как литературный феномен, конгениальный, несомненно, по художественному исполнению определённым авторским представлениям, замыслу и целеустановкам, должен был бы вызвать первостепенный интерес литературоведов. Уж очень он любопытен. И даже странно, что до сих пор он вообще ни разу не подвергался сколько-нибудь внятной литературоведческой оценке.

Надо сказать, решение такой задачи не только назрело, но теперь стало возможным благодаря появлению научно выверенного издания [14], спустя девяносто лет после первой публикации списка Унд-578 [15].

Система повествовательных деталей, образная и сюжетно-композиционная структура памятника

Сразу же должен признаться: первая реакция, которая возникает при чтении варианта У Основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище" — это восторженное удивление. Так поразительно продуманна и гармонична его повествовательная структура, а именно композиционное построение, комплекс образов, деталей, подробностей. И очевидно, что многое в данном тексте может быть объяснено только мистико-символическим типом авторского сознания, причём сознания, которое отличало также и автора первоначальной версии "Сказания" , и особенно составителя его последующей переработки или копии в виде варианта У.

Убеждающим рефлексом именно такой умозрительной настроенности, на мой взгляд, является то, что лежит на поверхности исследуемого предмета, а именно настоятельное внимание автора к разным числовым указаниям в ходе его рассказа о Куликовской баталии. Сравнительно с общим объёмом текста их не так много. В ряде случаев обыкновенна и их смысловая роль. Например, числами определяется количество: "И рече ему князь великый: "Дай же ми, отче, два воина от полка своего…"" [16]; "Князь же великый поя с собою десять мужь гостей московскых сурожан…" [17] "…откуду ему прииде помощь, яко противу трех нас въоружися?" [18]; "Вою с нами седмьдесят тысящь кованой рати удалыя Литвы…" [19] (этого чтения нет в варианте О [20]). Числа обозначают даты или время: "Приспевшу же четвергу августа 27…" [21]; "Часу же второму уже наставшу, начаша гласи трубныя от обоих стран сниматися" [22]. Между прочим, даты иногда даны описательно: "Князь же великый прииде на Коломну в суботу, на память святого отца Моисия Мурина" [23]. Числа указывают на порядок: "Сам же взя благословение у епископа коломенскаго, перевозися Оку реку; ту отпусти в Поле 3-ю сторожу…" [24]. Числами отмечается период времени: "И ркоша ему бояре его: "Нам, княже, за пятнадесять дний исповедали, и мы же устыдихомся тобе поведати…"" [25]; "Той же язык поведает: "Уже царь на Кузмини гати… по трех днех имат быти на Дону"" [26]. Числа фиксируют расстояния: "Великому же князю бывшу на месте, нареченом Березои, яко за двадесят и три поприща до Дону…" [27]. Несомненно, в цитированных повествовательных фрагментах числа употреблены по своему прямому назначению — ради документальности и фактографической точности и без каких-либо коннотаций. Во всяком случае, наличие в подобных случаях некоей дополнительной семантики не ощущается.

Но совершенно особую функцию в тексте рассматриваемого повествовательного варианта "Сказания" выполняют, по-видимому, самоподобно употреблённые числовые интексы, а именно не раз повторяющиеся числа 8 и 4. В нём, например, как и во всех других редакциях памятника, сообщается, что победный перелом в битве 1380 г. между войском князя Дмитрия Ивановича и ордынцами произошёл в "осьмый час" дня. Однако в созданной прежде "Сказания" пространной редакции "Повести о Куликовской битве" данный факт приурочен к "девятому часу" дня. Очевидно, что и в том и в другом случае древнерусские книжники, во-первых, пользовались литургическим, изначально библейским, а значит сакральным, счётом времени (который не соответствовал дискретности реального светового дня на Руси); а во-вторых, что указанный ими момент перемены вообще условен, соотнесён с идейно-поэтической сутью означенных литературных повествований, а не с действительным ходом событий.

Таким образом, отличающие "Сказание" и "Повесть" числовые повествовательные детали подлежат анализу в плане их художественно-семантической нагрузки и — шире — в контексте средневековых представлений о мире, истории, творчестве как отражениях — с точки зрения средневекового человека — божественного первоначала. Другими словами, нужно думать не об их фактографичности, но об их иносказательном значении в авторском и читательском понимании.

В связи с этим напомню вкратце самое существенное.

Согласно "Сказанию о Мамаевом побоище", битва состоялась в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, в пятницу 8 сентября 6888 г. от Сотворения Мира. Начало ей положено было, когда во "второй час" дня сосредоточенные по краям поля силы русских и ордынцев выступили навстречу друг другу [2. После смертного поединка Александра Пересвета с ордынским богатырём и по наступлению "третьего часа" войска сошлись "крепко бьющеся" [28]. С исходом шестого часа, то есть в "седьмом часу дни", "поганые" начали одолевать воинов Дмитрия Ивановича, что сопровождалось мистическим явлением: "в шестую годину" некий "самовидец" узрел среди ясного неба низко опустившееся над "полком великого князя" багряное облако со множеством простертых из него рук. Наблюдая превосходство "поганых", начальник засадного полка князь Владимир Андреевич рвётся в бой. Но воевода и знаток таинственных знамений Дмитрий Волынец останавливает его: "Не уже пришла година наша!… мало убо потерпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником и от сего часа имат быти благодать Божиа и помощь христианом". И вот, когда "приспе" восьмой час и "духу южну потянувши" [30], русская засада выступила, и "милостию …Бога, и …Матери Божиа, и молением и помощию… Бориса и Глеба" Мамай был побеждён [31].

Более ранняя "Повесть" содержит совершенно иную хронологическую и фактографическую интерпретацию хода сражения. Битва началась 8 же сентября, но в субботу. По истечении "третьаго часа" утра русские перешли через Дон. "В шестую годину дни" противники сошлись [32] и бились "от 6-го часа до 9-го". "В 9 час дни призри Господь… на вси князи рустии… видиша бо вернии, в 9 час бьющеся, ангели помагают крестьяном" — а именно святые Георгий Победоносец, Димитрий Солунский, Борис и Глеб во главе с архистратигом Михаилом. Одновременно в стане Мамая увидели "тресолнечный полк и пламенные их стрелы" [33]. Это и стало моментом победы для одних и поражения для других. Как видно, в "Повести" нет речи ни о поединке, ни о засадном полке, ожидающем "подобного" часа для выступления, нет указания на "дух южный", а также иначе рассказано о небесной помощи русичам. Содержательно сюжет "Повести" проще, и вместе с тем отличающие его хронометрические указания ассоциативно яснее в плане их соотнесённости с библейским контекстом (в 3-м часу Христа распяли, в 6-м внезапно наступила тьма на земле, в 9-м Спаситель "испустил дух" — Мк. 15: 25-37) и с литургическим временем (в частности, с последованием часов). Знаковая сила триады, прямо и прикровенно представляемой числовыми индексами (кроме 3, ещё 6 и 9 как кратные 3), весьма выразительно подчёркивается здесь также лексически, — образом небесного тресолнечного воинства. Такая организация повествовательных деталей определённо должна была и отражать и порождать единственно возможную мысль о законном, благодаря Божию заступлению, торжестве символизируемого тройкой христианства над "содомлянами". Аналогичное использование числа 3 можно наблюдать, например, в тексте "Девгениева деяния" [34].

Иносказательная семантика "осьмого часа" "Сказания" как мистического, "подобного" момента перелома в битве не столь прозрачна. Прежде всего, потому, что число 8 не ассоциируется с ритмом столь привычной для древнерусского общества богослужебной жизни. Тем интереснее раскрыть данную загадку.

К счастью, начало осмыслению указанного литературного факта уже положено. Его весьма интересно истолковал историк В. Н. Рудаков [35]. Исследователь семантически связал обе детали: и указание на "осьмый час", и указание на "дух южный" (которое не подразумевает движения попутного ветра, а есть метафора ниспослания русским Небесной помощи от пределов вселения Божественной Благодати). В таком случае "осьмый час" представляется знаменательным моментом разделения: он для Руси стал концом попущения и началом милосердия Божия. Это — "счастливый" час. Его знаковость определялась тем, что символическая семантика числа 8 была сопряжена с представлением о последнем веке как времени Царствия Божия, и усугублялась тем, что он пришёлся именно на год 6888-й от С. М. и именно на 8 сентября — праздник Рождества Богородицы, который замечу, согласно стихире "Службы Рождеству" трактовался как "начало спасения нашего" [36]). Таким образом, "осьмый час" "Сказания" в качестве знаковой детали усиливал и уточнял присущее произведению провиденциальное понимание победы на Куликовом поле, то есть интерпретацию таковой как "эсхатологического избавления православных христиан" [37].

Несомненно, и данные наблюдения и связанные с ними выводы верны. Тем не менее, ими проблема толкования обозначенного в подразумеваемом литературном памятнике победного рубежа не исчерпывается, ибо, на мой взгляд, размышление исследователя осталось несопряжённым, во-первых, с художественной структурой произведения в целом, а во-вторых, с возможными отвлечённо-идеальными и даже конкретно-реальными предпосылками, которые могли изначально повлиять на замысел его автора.

Надо сказать, взгляды В. Н. Рудакова недавно получили развитие в попытке другого историка, Р. А. Симонова, трактовать момент победы на Куликовом поле как час "добрый". Этот час был искусственно предложен составителем повествования, который, при эзотерической склонности к тайноведению, в своих хронократорных построениях вполне мог руководствоваться сведениями справочного трактата конца XV в. "Часы на седмь дней: добры, и средни, и злы". Однако при этом новый толкователь прямо признаёт недостаточную для каких-либо определённых выводов научную разработанность вопроса о степени влияния в древнерусском обществе математических (вернее, параматематических) знаний на духовно-художественную деятельность [38] и так же, кроме того, ограничивается фрагментарными наблюдениями над памятником.

Другими словами, ввиду стремления к максимальной завершённости и эффективности герменевтического дискурса относительно "Сказания о Мамаевом побоище" необходим масштаб его системного анализа.

В самом деле, оказывается, рассмотренная выше повествовательная деталь нумерологического свойства в изложении по варианту У вовсе и весьма не одинока. Во-первых, здесь (между прочим, в отличие от списка Основной редакции РНБ, О. IV, № 22, от Летописной [39] и Киприановской [40] редакций, но зато так же, как в Ермолаевском списке [41] Основной версии и в Распространённой редакции [42]) на "восьмый час" дважды обращено внимание читателя, — не только в эпизоде о выступлении засадного полка русских и победном переломе в битве, но и чуть ранее, при воспроизведении сдерживающего пыл Владимира Андреевича размышления Дмитрия Волынца: "Беда велика, княже, не уже приде година! Начиная бо без времени вред себе приимет. Мало убо потръпим, да время получим и отдадим въздание противником. Толико Бога призывайте! Осмаго же часа година приспе, в онь же имат Бог благодать свою подати христьаном" [43]. Во-вторых, свой очевидно специальный интерес к числу 8 автор варианта У являет и далее в других эпизодах. Так, по его интерпретации происшедшего, во время осмотра поля сражения после битвы князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич прежде всего останавливаются на месте, "иде же лежат осмеи князей белоозерскых вкупе побитых" [44] (это числовое уточнение отсутствует в варианте О и в Распространённой редакции [45], однако имеется в Ермолаевском списке [46] и в Киприановской редакции [47], а вот в Летописной редакции говорится о пятнадцати князьях [48]). Прощание с убитыми и их погребение продолжаются 8 дней: "Князь велики стоя на костех восмь дний, разгребаша христианскаа телеса" [49] (эта подробность имеется в Основной редакции по списку РНБ, О. IV, № 22 [50] и по Ермолаевскому списку [51], а также в редакциях Киприановской [52] и Распространённой [53], но отсутствует в Летописной редакции [54]). Наконец, число 8 оказывается связанным (причём только в варианте У) с возвращением победителей домой: "Прииде же князь велики на Коломну з Дону в осмый день" [55]. Но и это не всё. Замечательно, что о возвращении русских мистически провидел Сергий Радонежский. И рассказ, посвящённый данному чуду, будучи литературным фактом единственно версии У, вполне обличает весьма неравнодушное отношение автора последней к числу 8. Приведу его полностью:

"И в то время (то есть когда Дмитрий Иванович, совершив в Москве все свои молитвенные благодарения, "сяде не столе своем". — В. К.) преподобный Сергии з братиею вкуси брашна в трапези, не по обычаю въстав от стола и "Достойно" створив. И рече: "Весте ли, братиа моа, что се есть створих?" Не може ему ни един отвещати. И рече им: "Князь великый здрав есть, и пришел на свой стол, и победил своя враги". И въстав от трапезы и поиде в церковь з братиею, нача пети молебен за великаго князя Дмитриа Ивановича, и брата его князя Володимера Андриевича, и за литовские князи. И рече: "Братиа, силнии наши ветри на тихость преложишася!" И рече: "Аз есмь вам проповедах, пришла ко мне весть з Дону въ вторый день, яко победил князь великый своя супротивники. И опять пришла ко мне весть в осмый день, яко князь великый пошел з Дону на свою отчину и идет по Рязанскои земли. И услышал то князь Олег рязанскый, избегл отчины своея. Князь великый пришел на Коломну в осмый день, и был на Коломне 4 дни, и поиде с Коломны на 5 день, и пришел на Москву в осмый день". И скончав молебен изыде из церкви" [56].

Цитированный эпизод замыкает круг восьмеричных и явно условных деталей "Сказания" в версии У. Удивительно, но в этом тексте они выражены именно восемь раз повторенным числительным 8, при троекратном, как бы нарочито усиленном, его повторе в завершение! Особенно привлекает внимание хронология обратного движения Московского князя: победив Мамая 8 сентября в "осьмый час" дня, он 8 дней остается на месте битвы, затем 8 дней добирается до Коломны и на 8 день после этого прибывает в Москву.

Однако имеющиеся в эпизоде знаки таинственности ещё не исчерпаны. Составитель повествовательного варианта У отмечает, что из-за трапезного стола преподобный Сергий встал как-то странно, "не по обычаю", будто поражённый чем-то, и совершенно не к случаю прочитал славословие Богоматери (напомню: при этом надлежало читать благодарственную молитву). Текст славословия в "Сказании" опущен, — несомненно, как слишком хорошо всем известный. Однако следует подчеркнуть, что по весьма уместному совпадению в нём содержатся как раз восемь богословских именований восхваляемого адресата: "Достойно есть, яко воистину блажити Тя Богородицу, Присноблаженную, и Пренепорочную, и Матерь Бога нашего! Честнейшую херувим и славнейшую серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем!" [57].

Под впечатлением от указанных совпадений, и в частности от столь красноречивого умолчания, у древнерусского читателя поневоле должно было возникнуть ощущение тайны, а у современного исследователя — убеждение в каком-то умысле автора. Но, к счастью, нет ничего тайного, что бы ни стало явным!

Между прочим, только версия У Основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище" отличается полной обратной повторяемостью сюжетного построения, или симметрией архитектоники рассказа о военной кампании во главе с Дмитрием Ивановичем. В ней, как и в других версиях произведения, великий князь показан в действии. При этом главным индексом его активности является движение, — сначала перед битвой, затем после.

И вновь поражает последовательность книжника!

Например, в контексте повествования о событиях, происшедших с момента получения Дмитрием Ивановичем вести о выступлении Мамая против него и до выхода русских войск из Коломны навстречу Мамаю, определённую роль играют глаголы движения. Основанные на них предложения построены трафаретно и синтаксически единообразно, если не принимать во внимание различий по степени распространённости. И все они касаются личной — индивидуальной — духовной подготовки великого князя к отпору врагам, к которой он приступил, призвав русичей собираться с силами в Москве: "И посла по брата своего, князя Володимера Андреевича, в своей бо бяше отчины в Боровци, и по все князи руские розосла и по вся воеводы местныя, повели им скоро к себе быти на Москву" [58]. Почти аналогичный текст читается в Ермолаевском списке [59], но отсутствует в Киприановской редакции [60] и сокращенно передаётся Летописной [61] и Распространённой [62] редакциями. Наиболее же развито это чтение в варианте О Основной редакции [63].

Разумеется, в рассказе о последовательности событий, предшествующих походу, Дмитрий Иванович как главный действующий персонаж (получающий известия, размышляющий, призывающий, повелевающий, прощающийся) упоминается неоднократно, но собственно история его личного — интимного — духовного укрепления неизменно отмечена глаголами движения. И при этом основанных на таковых предложений в тексте именно восемь! Их неизменное структурное подобие, замечу, создаёт некий повествовательный ритм:

1. По получении вести о выступлении Мамая, "князь же великый… поем с собою брата своего князя Владимера Андреевича и поидоша к преосвященному митрополиту Киприяну…" [64].

2. Узнав об измене Олега Рязанского, Дмитрий "паки поим брата своего князя Володимера и иде второе к преосвященному митрополиту и поведа ему, как Ольгерд литовскый и Олег рязянскый съвокупишася с Мамаем на ны" [65].

3. Повелев своим войскам собраться в Коломне, "князь же великый Дмитрий Иванович поим с собою брата своего князя Володимера и вси князи руские и поехаша к живоначальной Троици и к преподобному Сергию благословения получити…" [66].

4. Получив благословение радонежского подвижника, Дмитрий Иванович "приеха з братом своим с князем Володимером Андреевичем к преосвященному митрополиту Киприяну и поведа единому митрополиту, еже рече ему святый старец…" [67].

5. В Москве накануне выхода в Коломну он молится перед святынями. Три молитвы прочитаны им в Успенском соборе: "князь великый Дмитрий Иванович поим с собою брата своего князя Владимера Андреевича и став в церкви святыя Богородица пред образом Господним…" [68].

6. "И паки приде к чюдотворному образу Госпожи Царици, иже Лука евангелист написа…" [69].

7. "И паки иде къ гробу чюдотворному чюдотворца Петра преблаженнаго…" [70].

8. Четвёртая и последняя молитва прочитана в Архангельском соборе: "Князь же великий Дмитрий Иванович и со своим братом князем Владимером иде в церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила и биша челом святому его образу…" [71].

Других сообщений, касающихся именно этой части поведения Московского князя в "Сказании" нет. И опять не могу не заметить: повествование о его передвижении с целью духовной подготовки для битвы с Мамаем содержится и в других вариантах Основной редакции "Сказания" — О и по Ермолаевскому списку. Имеется оно также, однако с иной предикативной структурой, разрушенной посредством сокращений или дополнений, в Летописной, Киприановской и Распространённой редакциях. А вот детальный рассказ о возвращении победителей домой наличествует только в тексте У. И структура этой повествовательной части знаменательнейшим образом аналогична — по числу дискретных акцентов и синтаксической организации — структуре рассказа о духовной подготовке перед выступлением на поле Куликово! При описании возвращения русских составитель данного текста так же скрупулезно сообщает о движении и церемониальных остановках Дмитрия Ивановича. Это либо преодоление им какого-то пространства, либо церемониальная остановка.

1. "И поиде князь великый по Рязанской земли…" [72].

2. "Поиде князь велики ко своему граду Коломне…" [73], где происходит его встреча с "архиепископом".

3. "Князь же великый приде в Коломенское село…" [74]. Здесь он встречается с братом Владимиром Андреевичем.

4. "И сам князь великий приде на заутрие, на праздник святей Богородици. Митрополит же Киприан срете великого князя в Ондриеве манастыре…" [75].

5. "Иде князь великый з братом своим с князем Володимером и с литовскыми князми на град Москву… Княгиня же великаа Евдокия срете своего государя во Фролскых вратах…" [76]. Москва, таким образом, является четвёртым пунктом торжественной остановки Дмитрия Ивановича после прохождения его войск через Рязанскую землю.

6. Далее отмечается движение князя в Кремле к княжескому дворцу с попутным молитвенным благодарением: а) "и поиде… вниде" в Архангельский собор для поклонения перед иконой Архангела Михаила; б) "и по сем иде к сродником своим" — в том же храме, то есть, видимо, к гробницам Ивана Даниловича Калиты и Симеона Ивановича Гордого; в) "и изыде из церкви со своим братом князем Володимером и с литовскими князьми, поиде" в Успенский собор для поклонения перед иконой Божией Матери; г) "и иде ко гробу преблаженнаго Петра"; д) "…изыде ис церкви и иде в свое место" . Знаменательно, что княжеский дворец оказывается в данном описании четвёртым пунктом движения князя внутри Кремля, а последнее при этом обозначено восьмикратным повтором этимона "идти".

7. Из Москвы князь отправляется в Троицкий монастырь. "И поиде князь велики к отцу преподобному Сергию и з братом своим и с литовскими князьми…" [78].

8. После этого Дмитрий Иванович возвращается в Москву, где прощается со своими литовскими союзниками. "Князь же великы поиде на Москву…" [79]. И это завершительное сообщение "Сказания".

Как видно, весь заключительный раздел рассматриваемого текста снова подчинён восьмеричному принципу построения. И опять-таки в данном случае необходимо чётко отличать описание именно личного движения Дмитрия Ивановича от описания прочих его поступков и связанных с ним событий.

Выявленные, таким образом, особенности варианта У Основной редакции "Сказания" — и нумерологическая зеркальность его сюжетно-композиционной организации, и последовательная повторяемость нумерологических повествовательных деталей — позволяют уверенно полагать, что составитель данного текста с их помощью стремился выразить какую-то свою определённую идею и что она как-то связана с символико-ассоциативной семантикой числа 8. Тем более, что этим только не исчерпываются зарегистрированные здесь нумерологические склонности книжника. Точно так же, и даже ещё более настоятельно, он пользуется, выстраивая свою версию повествования, четверицей, видимо, придавая особое значение свойству её кратности восьмёрке.

В самом деле, в тексте "Сказания", например, последовательно фигурирует в качестве повествовательной подробности число 4. При этом должно отметить однообразие приёма введения данной нумерологемы в рассказ и, похоже, настоятельное однообразие.

Так, впервые означенная нумерологема появляется в эпизоде, посвящённом первой встрече узнавшего о выступлении Мамая против Руси Дмитрия Ивановича с митрополитом Киприаном. Святитель якобы посоветовал князю откупиться от ордынского темника дарами вчетверо большими, чем обычно: "…вам подобает православным христианом, князем русским тех нечестивых дарми утоляти четверицею сугубо…" [80].

Затем, описывая первую встречу передовых монголо-татарских отрядов с русскими после переправы последних через Дон, автор "Сказания" почему-то утверждает, будто супостатам примерещилось, что войско Дмитрия Ивановича вчетверо больше их собственного: "…божьим промыслом много видеша людей (русских. — В. К.) и поведоша царю своему (Мамаю. — В. К.), яко четверицею множае их" [81]. В Киприановской редакции данное известие отсутствует [82].

По знаменательному совпадению, с этим соотношением идеально согласуется соотношение убитых в сражении. После битвы князь Дмитрий Иванович, осмотрев место "побоища", оказывается, понял, что его воинов было "бита много, а четверицею поганых" [83]. В Киприановской редакции эта деталь не отмечена [84], а в Распространённой изменена: "седмерицею" [85].

Аналогичный сопоставительный смысл, видимо, имеют и указания, что в ходе битвы видели, как князь Дмитрий Иванович лично сражался "с четырме печениги" [86], что после поражения Мамай "побеже с четырми мужи" [87] (Киприановская редакция указывает неопределённо: "в мале дружине" [88]), что если некогда, согласно утверждению княгини Евдокии, на Калке было убито "православных христиан 400000" [89] (в вариантах О и Ермолаевском, а также в Летописной и Распространённой редакциях этой подробности нет [90], исключена она — вместе с текстом плача Евдокии — и из Киприановской редакции), то теперь, по свидетельству князя Владимира Андреевича, против Мамая выступило войско русских в количестве "400000 кованой рати" [91] (в варианте О и версии по Ермолаевской рукописи, а также в Летописной редакции уточнение о количестве русских войск отсутствует [92], в Киприановской редакции: "вящше четырехсот тысящ" [93], в Распространённой — "множество избранных витезей" [94]).

Наконец, только в рассматриваемом варианте "Сказания" (кроме списка Унд. 578) имеется уточнение о том, что весть о победе русских достигла Москвы "в четвертый день после бою" [95]; только здесь — отличительно от всех других повествовательных версий памятника, составленных в XVI в. (за исключением отчасти Киприановской редакции), — дважды отмечен факт, что, возвращаясь после победы с поля Куликова в Москву, князь Дмитрий Иванович по пути останавливался в Коломне и оставался там "4 дни" [96] и что, прибыв в Москву, он до своего отъезда к преподобному Сергию также оставался там "4 дни" [97].

Очевидно, что указанные мелкие подробности зачем-то были нужны составителю текста У. Какие-то он заимствовал из других источников (например, из "Задонщины"), какие-то ввёл в повествование самовольно, но в любом случае факт повторения им числовой детали создаёт эффект нарочитости и специального акцента. И это тем более представляется значимым, что ведь такие детали почти всякий раз условны, а в некоторых случаях, очевидно, гиперболичны.

Между прочим, в тексте "Сказания о Мамаевом побоище" четверицы, приведённые явно, то есть обозначенные лексически, не одиноки. С ними, например, коррелируют последовательно и обычно однотипно введённые в рассказ неявные, описательные четверицы. Например, не раз отмечается, что русскую коалицию против Мамая возглавляли именно четыре князя — Дмитрий Иванович Московский с братом Владимиром Андреевичем Серпуховским и двое Ольгердовичей, Андрей и Дмитрий. При этом именно текст варианта У особенно насыщен подобными повествовательными формулами:

1. "Князь же великий нача думати з братом своим князем Владимером и с литовскими князми: Зде ли паки пребудем или Дон перевозимся?…" [98] (в Киприановской редакции данная количественная определённость уничтожена: "Тогда князь великы Дмитрей Иванович призва к себе брата своего Володимера Андреевичя, и вся князи, и воеводы, и велможи, и нача советовати с ними…" [99]).

2. "Начен же князь великый Дмитрий з братом своим с князем Володимером и с литовскими князми, с Ондрием и з Дмитрием Олгердовичи, до 6-го часа полци учрежали…" [100] (в Киприановской редакции этого текста нет [101]).

3. "Князь же Володимер Андреевич ста на костех под черным знаменем и не обрете брата своего великаго князя в полку, токмо литовские князи…" [102] (в Киприановской редакции количественной конкретики нет: "Возвратив же ся князь Володимер Андреевич и ста на костех, и виде множество избиеных… нача князь Володимер искати брата своего великаго князя Дмитриа Ивановича и не обреете его, и биашеся главою своею…" [103]).

Нижеследующие описательные количественные указания обнаруживаются только в тексте У.

4. "Рече же князь великый брату своему Володимеру и князем литовским: Братиа моя милаа, пению время, а молитве час!" [104].

5. "Иде князь великый з братом своим с князем Володимером и с литовскыми князми на град Москву…" [105].

6. "И изыде (Дмитрий. — В. К.) из церкви съ своим братом князем Володимером и с литовскыми князьми, поиде в церковь святыа Богородица…" [106].

7. "И поиде князь велики к отцу преподобному Сергию и з братом своим и с литовскыми князьми…" [1`07]. О поездке Дмитрия Ивановича в Троицкий монастырь сообщает и Киприановская редакция, но без указания на состав сопровождающих его лиц [108].

Любопытно, что и во главе войска монголо-татар непосредственно на поле Куликовом — правда, согласно только единственному упоминанию — были тоже как бы четыре командира: "Безбожный же царь (Мамай. — В. К.) выеха на высоко место с треми князьми, зря пролития крове человечьскыя" [109] (в Киприановской редакции иначе: "Нечестивый же Мамай с пятма князи болшими взыде…" [110]).

Стало быть, по большинству версий "Сказания" XVI в. выходит, что русская четверица победила четверицу ордынскую.

В памятнике привлекают внимание и другие повествовательные особенности. Например, описание Куликовской битвы здесь, в отличие от "Задонщины" и "Летописной повести", предварено рассказом об удивительных явлениях, которые имели особое, таинственно-предвещательное значение. И опять-таки именно о четырёх таких явлениях сообщает составитель данного текста.

Дважды это были предзнаменования как бы естественного характера. Так, во время переправы через Дон с поля Куликова слышался вой волков, грай галок и орлов, мнилось, будто деревья и трава никли долу. Всё это сулило "смерть", но для "для поганых" смерть "на погибель живота", а для "правоверных" смерть на радость, во исполнение "обетования прекрасных венцов, о них же прорече преподобный Сергий" [111]. Вновь то же самое повторилось в самый канун сражения во время гадания воеводы Дмитрия Боброка Волынца: со стороны мамаева войска слышался людской, волчий, птичий "стук велик и клич", — "грозу подающе", со стороны русских были "тихость велика" и вспышки света ("от множества огнев снимахуся зари") — "добро знамение" [112]. Дважды также были поданы предзнаменования мистического свойства. Одно опять связано с воеводой-тайноведцем. Так, стремясь предугадать итог сражения, он ради особой "приметы" приник ухом к земле и тогда уловил рыдания. При этом с одной стороны слышалось, будто "некая жена" оплакивает "ельлинским гласом чад своих", а с другой — будто "некая девица" всхлипнула "аки свирель плачевным гласом". Всё это, по толкованию Боброка, указывало на поражение "поганых" и победу "крестьян" при многом их "падеже" [113]. Тогда же, одновременно с гаданием одному бывшему в дозоре русскому воину Фоме (Кацибею) привиделось, как "на высоте облак" два светлых юноши, явившись "от полуденныа страны", посекли мечами "некый полк от востока, велик зело" [114].

Обнаруживаются в "Сказании о Мамаевом побоище" и ещё более скрытые четверицы. Так, его автор, повествуя о Куликовской битве, пользуется весьма развитой системой ретроспективно-исторических образов. Однако в идейном отношении наиболее важны образы, посредством которых демонстрируется историософское значение именно противоборства между московским князем Дмитрием Ивановичем и Мамаем, между Русью и монголо-татарами, между христианством, народом-богоносцем и безбожием, погаными. Данная смысловая антитеза особенно последовательно соблюдена в тексте версии У Основной редакции. Внешне она оформлена как аналогия, содержащаяся в авторской речи или в речи персонажей повествования: с её помощью, условно говоря, настоящее сопоставляется с прошлым, оценивается через таковое. При этом глубина ретроспективного взгляда варьируется: он направлен и в ветхозаветную историю, и в раннехристианскую историю, и в собственную русскую историю.

Принцип сравнительного описания событий реализован уже в начале произведения, — авторским введением к последующему рассказу о "брани на Дону", в котором выступление Мамая против Дмитрия Московского отождествляется с войной мадианитян против израильтян и с поражением первых израильским судьей Гедеоном [115] (в Киприановской и Распространённой редакциях это сравнение отсутствует [116]). Данной аналогией автор "Сказания" сразу же обозначает, несомненно, весьма значимое для него тождество: Русь — это Израиль. Другими словами, Израиль как народ Божий в ветхозаветной истории представлялся ему сакральным прообразом Руси — народа Божия в истории христианской [117]. Далее в его тексте подобные аналогии встречаются ещё не раз. Так, оценивая захватнические планы Мамая, он вспоминает о хане Батые, пленившем Русскую землю подобно тому, как в древности вавилонский царь Навуходоносор пленил Иерусалим, а позднее это же сделал римский император Тит [118]. Затем уже сам "безбожный царь" в своём послании к Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому собственные завоевательские намерения хвастливо сравнивает с разгромом Иерусалима древним — эпохи Вавилона — халдейским народом [119] (в Киприановской редакции этого сравнения нет [120]).

Но думается, в контексте настоящего исследования всё же наиболее показательны историософские размышления именно главного героя рассматриваемого произведения и главного защитника Руси Дмитрия Ивановича о его противостоянии коварному и безжалостному противнику. Получив известие о выступлении Мамая, великий князь, по воле автора "Сказания", молитвенно просит Господа подать ему помощь в борьбе с ним подобно внезапному чудесному избиению ассириян, некогда, при иудейском царе Езекии, осадивших Иерусалим [121] (в Киприановской редакции это сравнение, как и текст самой молитвы, отсутствует [122]). Далее в другой своей молитве к Богу он вспоминает (имея в виду, очевидно, апокрифическое предание) о том, как родоначальник израильского народа Иаков убил своего брата Исава [123], родоначальника идумеев (между прочим, бывших злейшими врагами Иерусалима [124]). При этом важно отметить, что данное упоминание варианта У уникально, поскольку в других созданных в XVI в. версиях "Сказания" его нет [125], за исключением Киприановской, в которой сюжетно-повествовательная структура рассматриваемого раздела и, соответственно, ход событий иные.

Итоговое значение в плане ветхозаветных параллелей имеет молитва Дмитрия Ивановича после гадания Боброка и видения Фомы Кацебея о помощи Бога: "…помози нам, яко же Моисею на Амалика, и яко Давиду на Голиада, и пръвому Ярославу на Святополка, и прадиду моему великому князю Александру на хвалящегося суромского короля разорити его отчества…" [126] (в Киприановской редакции текст этой молитвы отсутствует [127]). На мой взгляд, однако, эта молитва является ещё и ключевой. Прежде всего, потому, что в ней упомянуты именно четыре случая божественного заступничества в делах справедливой борьбы. Но если учесть содержащиеся в ней библейские сравнения, то получится, что в "Сказании" собственно образ главного героя четырежды представлен в ветхозаветном ретроспективном свете. Причём, согласно воле автора, московский князь сам, лично соотносит себя по своему положению перед лицом утеснителя Руси с древними богоизбранниками и защитниками Израиля — Езекией, Иаковом, Моисеем и Давидом, как бы осознавая своё наследническое значение по отношению к ним. Тем самым, видимо, составитель литературного памятника подчёркивал, что победа Дмитрия Ивановича над Мамаем есть так же, как и победы древних библейских героев, исполнение промысла Божия.

Между прочим, в цитированной молитве великий московский князь сопоставляет себя также с прежними русскими князьями — Ярославом Мудрым и Александром Невским, припоминая при этом об их борьбе, соответственно, со Святополком Окаянным и шведским королем Эриком Эриксоном. И опять-таки имеет место удивительная повествовательная последовательность. Оказывается, на подобное тождество в "Сказании" наряду с приведённым сравнением указано ещё три раза. Сначала устами союзников Москвы князей Дмитрия и Андрея Ольгердовичей в дни подготовки к походу: "Аще хощеши, княже, крепка войска, то повели возитися за Дон… Ярослав перевозися реку, Святополка победи, и прадед твои князь великыи Александр, иже реку перебреде, короля победи…" [128] (в Киприановской редакции этого сравнения нет [129]), затем в радостной речи о победе, обращённой после битвы князем Владимиром Андреевичем к раненому Дмитрию Ивановичу: "Радуйся, княже наш, другий Ярослав, новый Александр…" [130], наконец в приветствии митрополита Киприана в момент триумфального прибытия победителей в Андроников монастырь, воспроизводимом, между прочим, только в тексте У: "Радуйся, княже наш… Новый еси Александр, вторый Ярослав…" [131]. То есть, выходит, и данная историческая аналогия введена в текст рассматриваемой повествовательной версии "Сказания" четырежды и через посредство четырёх персонажей повествования.

Не столь нумерологически определённо ретроспективный взгляд составителя исследуемого текста обращён к раннехристианской истории. Дважды Дмитрий Московский соотнесён в нём со святителем Василием Великим, причём сначала в речи митрополита Киприана [132], а затем почти слово в слово в речи самого князя, воспроизведённой только в тексте У [133]. И дважды Дмитрий Иванович сопоставляется с византийским императором Константином Великим — в просительных молитвах перед боем, сначала в общей, всего русского воинства: "Боже… даруй православному князю нашему, яко Константину, победу…" [134] (эта молитва, и соответственно сравнение, отсутствует в Киприановской редакции), затем в его личной: "Тебе… надеюся… кресту, иже сим образом явися… Константину…" [135]. То есть всё-таки получается, что в целом принцип четверичной апелляции к прошлому применительно к образу главного героя описываемых событий в тексте варианта У Основной редакции "Сказания" выдержан. И замечательно, что здесь отсутствует (подчёркиваю это!) ещё одна аналогия с раннехристианской историей. Так, согласно тексту О и Ермолаевскому списку Основной редакции, а также Летописной и Распространённой редакциям, великий князь в речи к войску перед началом битвы, настаивая на идее своего личного и ответственного единства с подвластным ему народом, вспоминает о мученической смерти при царе Юстиниане воеводы Арефы, вместе с которым были убиты и его воины [136]. Начало и конец этой речи в тексте У сохранены, а вот всю историческую её часть с рассказом о мученичестве составитель последнего убрал [137] — возможно, именно ради соблюдения избранного им четверичного структурного принципа (в Киприановской редакции данной княжеской речи нет вообще).

Отдельно показателен и экскурс в историю столкновения епископа Кесарии Каппадокийской Василия с древним гонителем христиан римским императором Флавием Клавдием Юлианом, прозванным Отступником. Его делает митрополит Киприан во время первой своей беседы с Дмитрием Ивановичем, советуя князю попытаться сначала остановить Мамая увеличенным вчетверо откупом. По убеждению святителя, если данное средство не поможет, то с Мамаем произойдет согласно сказанному: "Господь гръдым противится, а смиреным дает благодать". Уверенность в своей правоте Киприан иллюстрирует примером: "Тако же случися великому Василию в Кесарии. Егда отступник Ульян идый в Перс и хотя разорити град его, Василей же помолися Господу Богу съ всими христианы, и собра много злата, и посла к нему, дабы утолити того преступника. Он же паче възъярився. Господь же посла на него воина своего Меркурия, и изби их Меркурей Божиею силою — злаго отступника Ульяна съ всими силами его. Ты же, господине, возми злато, еже имаши, пошли противу его" [138]. Этим примером вместе с тем противоположение "Василий — Юлиан" отождествляется с противоположением "Дмитрий — Мамай". Аналогия оказывается полной, если иметь в виду также, что и в том и другом случае ради смирения гордых и возвышения смиренных с Небес чудесно и таинственно была подана благодатная помощь: прежде в лице святого великомученика Меркурия Кесарийского (III в., память 24 ноября) [139], а теперь, по свидетельству "Сказания", в лице благоверных князей Бориса и Глеба.

Однако цитированный текст весьма интересен другой своей особенностью, а именно — стремлением его автора к удвоению имен, которое явно согласуется с отличающей его нумерологической манерой повествования (в Киприановской редакции присущая тексту У гармония удвоения разрушена [140]). Во-первых, подобного стремления не обнаруживают составители текста О Основной редакции "Сказания" и текстов Летописной и Распространённой редакций: также воспроизводя данную речь Киприана, они при этом лишь по одному разу упоминают Юлиана и Меркурия [141]. Во-вторых, при подобном стремлении автора У оказывается, что во всём его тексте имя Юлиан в качестве аналогии к имени Мамай встречается, как нарочно, четыре раза. Впервые в самом начале "Сказания", от лица повествователя: "Он же безбожный царь нача рвением диаволим подвижим быти, пръвому отступнику царю Батыю и оному Ульану въздревнова…" [142] (в Киприановской редакции данное чтение отсутствует) и в четвёртый раз в не известном по другим версиям памятника эпизоде о прибытии князя после победы в Коломну, а именно в его собственном историческом экскурсе во время беседы с "архиепископом", который есть повтор и близкая парафраза ранее услышанного им воспоминания Киприана ("Аз бо, отче, велми от них смирихся, събрал есмь злата много и послах противу ему. Он же паче возъярився на христианскую веру и на свою пагубу разжен диаволом. Тако, отче, случися в Кесарии великому Василию, егда отступник веры Христовы, закону попратель Ульян царь, иде ис Перс на великаго Васильа и хотяще разорити град его…"). И знаменательно, что, говоря вслед за Киприаном о Юлиане Отступнике, Дмитрий Иванович четырежды повторяет имя его мистического победителя ("…Василий же помолися Богу со всеми християны, и собра злата много, и посла противу ему. И безбожный же възъярився. И посла на него Господь Бог воина своего Меркурия, и изби его Меркурий Божиею силою съ всеми силами его. И уби Меркурей воиска его 900 кованые рати. Не токмо сам Меркурей изби его, но ангели Божьи на помощь приидоша ему" [143]). Это воспоминание так же является очевидной исторической параллелью: как некогда посланник Христа Меркурий, помогая Василию Великому, уничтожил гонителя христиан Юлиана, так теперь святые сродники Московского князя Борис и Глеб способствовали победе над нечестивым Мамаем. Но поскольку данный текст читается только в версии У, постольку в нём победа русских на поле Куликовом вновь предстает в мистико-символическом свете четверицы — дополнение опять-таки вскрывающее системный подход книжника.

Очень важную семантическую нагрузку в тексте "Сказания о Мамаевом побоище" несут поэтические образы битвы как пира, которые принято связывать с воинской повествовательной традицией народно-эпического склада [144], но которые на самом деле автором произведения были переосмыслены в духе представлений об истинном стоянии за христианскую веру, о жертвенном служении Христу. При этом весьма знаменательно, что опять-таки только в варианте У Основной редакции памятника введение этих метафор-символов в рассказ организовано посредством четырёхкратного повтора. И надо сказать: как очевидна смысловая заданность подобных рефренов, так, вероятно, оправдан и их числовой код. Во всяком случае, трудно вновь не подумать о системности образного украшения сюжетно-композиционной структуры текста.

Так, четыре раза в ходе повествования о Мамаевом побоище появляется образ вкушения хлеба. И при этом значимо подвижна его иносказательная семантика.

1. Сначала — по связи с захватническими планами Мамая и, соответственно, со значением тунеядского и грабительского насыщения с чужого стола: перед выступлением против Руси Мамай "заповеда всем улусом своим, яко да ни един не паши хлеба и будете готови на рускыя хлебы" [145] (в Киприановской редакции этого чтения нет, а вот в Летописной редакции этот образ — в нарушение четверичной структуры — усилен повтором в речи русского разведчика Василия Тупика: "…осени ждет, хощет бо на осень бытии на русские хлебы" [146]).

2. Далее — по связи с подготовкой князя Дмитрия Ивановича к отпору. И уже с иной смысловой нагрузкой. Вкушение хлеба есть теперь и споспешествование победе русских, и предзнаменование поминальной тризны об убиенных. Во время пребывания князя в Троицком монастыре после литургии "моли его святый игумен Сергий съ всею братиею, дабы вкусил хлеба", и хотя Дмитрий торопился, он всё же внял убеждению Сергия, остался на трапезу "и вкуси хлеба", после чего получил благословение старца с предсказанием о победе и об уготованных многим его воинам смертных венцах [147].

3. Определяющее значение образ вкушения хлеба обретает в свидетельстве "Сказания" о новом благословении русскому воинству, полученном от преподобного Сергия перед самым началом битвы. На этот раз данное действо символизирует собой единение с Богом, является знаком евхаристического упования воинов Христовых на помощь Божию в их смертной борьбе. Ибо вместе с благословенной грамотой князь получил "знамение от старца — посланный хлебец богородичный. Потребив же хлеб святый, простер руци на небо, въспи велицим гласом: Велико имя Пресвятыя Троица!…" [148].

4. Наконец о вкушении хлеба говорится как о благодарении за успех русского воинства в битве с Мамаем, причём, ещё раз повторю, только в варианте У "Сказания". После победы князь Дмитрий Иванович вновь посещает преподобного Сергия. "И ту слушав святыа литоргиа. И рече старец: Вкуси, господине, хлеба от нашей нищеты! Князь же великий послуша его и вкуси хлеба у святыя обители тоя, и въстав от трапезы, и повеле наряжатися всем…" [149].

С образом вкушения хлеба прямо связан образ чаши. Опять-таки только в тексте У Основной редакции "Сказания" князь Дмитрий Иванович по случаю сражения с Мамаем произносит именно четыре речи, развивая в них тему чаши, прежде введённую в повествование самим автором, но введённую с традиционным эпическим смыслом смертного подвига ради славы: "подвигошася… рустии сынове… яко медвеныя чаши пити и стеблия виннаго ясти, хотят собе чести добыти и славнаго имени" [150] (в Киприановской редакции данное чтение отсутствует). В речах же Дмитрия образ чаши обретает уже значение добровольного смертного мученичества ради веры, осложнённое коннотацией причастия крови Христа:

1. Ночью перед самым боем: "Братья моя милая, сынове христианстии… утре бо имамы вси пити общую чашу, ту бо нам имат Бог поведеная, ея же еще, друзи мои, на Руси возжелеша уповати на Бога живаго" [151] (в Киприановской редакции указанного чтения нет).

2. Утром перед началом боя: "Братиа моа милая, противу доброй вашей речи не могу отвещати, мене бо вы ради вси подвигостеся… мене бо ради единаго общую чашу имате пити…" [152] (в Киприановской редакции это чтение упразднено).

3. После боя перед телом погибшего Пересвета: "Видите, братья началника, той бо победи подобна себе, от того было многим пити горкую чашу" [153].

4. Наконец, в Троицком монастыре после победы: "Твои, отче, изволницы, мои служебници, теми победих врагы своа… А толко бы, отче, не твой въоружитель Пересвет, ино было бы, отче, многим христианом от того пити горкую чашу" [154]. Ещё раз подчеркну: эта четвёртая речь и, соответственно, образ чаши отсутствует в других редакциях памятника, созданных в XVI в.

Вполне ясной семантикой обладает в "Сказании" и образ венцов. Однако, в отличие от образа чаши, он совершенно лишён народно-эпических смысловых оттенков и всецело связан с христианским представлением о мученичестве, святости и вечном блаженстве. Зато так же введён в рассказ четырежды, хотя лексически обозначен более четырёх раз:

1. В пророческой речи преподобного Сергия к князю Дмитрию Ивановичу: "Сие замедление сугубо ти поспешение будет! Не уже бо ти венец сия победы носити, но впредь будущих летех, а инем уже мнозим венце плетутся!" [155].

2. В авторском суждении о восприятии русскими природных знамений, случившихся по переправе через Дон: "Правовернии же человеци паче процветоша, радующеся и чающе свыше оного обетованиа прекрасных венцов, о них же прорече преподобный Сергий" [156] (в Киприановской редакции этого чтения, равно и образа, нет).

3. В речи Дмитрия Ивановича к воинам во время расстановки войск перед боем: "Отцы и братия, Господа ради подвизайтеся, святых ради церквей и веры христианскыя! Сия бо смерть на живот вечный! Ничто земнаго помышляйте! Не уклонимся убо на свое, о воины, да венцы победными увяземся от Христа Бога, спаса душам нашим!" [157] (из текста Киприановской редакции данное чтение исключено).

4. В рассказе некоего "самовидца" о чудесном явлении ему во время боя, когда он вдруг — "в шестую годину дни" — узрел, как из багряного облака протянулись к русским воинам руки и "кааждо дръжаще венци, ова же яко проповедническа и пророческа, ины же яко некия дарове. Егда же наставшу 6-му часу, мнози венцы от облака того отпустишася на главы христианския" [158] (В Ермолаевском списке нет самой подробности о венцах [159], а в Киприановской редакции и рассказа об этом видении в целом).

Кстати, указанный здесь шестой час имел какое-то особое значение для составителя варианта У Основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище". Действительно, помимо эпизода о видении венцов во время боя, он припоминает об этом часе как некоей вехе ещё три раза. Впервые — сразу вслед за рассказом о переправе русских через Дон (при этом, надо отметить, сохранившийся текст заметно испорчен): "Вестници же прискоряют, яко приближаются напрасно безаконнии. Яко [в] 6-й час приближими [Семен Мелик] з дружиною своею. По них же татарове толико гониша…" [160] (в Киприановской редакции это чтение отсутствует). Далее в "Сказании" о шестом часе сообщается при описании дислокации русских войск: "Начен же князь великый… до 6-го часа полци учрежали" [161] (в Киприановской редакции этого чтения нет). Следующее указание на шестой час касается уже, подобно свидетельству о чуде с венцами, кризиса в ходе сражения: "Уже 6-му часу наставшу, Божиим попущением, а наших ради грех, начаша одолевати погании" [162] (согласно варианту О Основной редакции, это пришлось на седьмой час [163], в Киприановской же версии вообще нет собственно хронометрического указания [164]). Таким образом, в рассматриваемом повествовательном варианте "Сказания" шестой час как особый (видимо, ключевой) момент дважды упоминается в контексте рассказа о изготовке русских к битве с Мамаем и дважды — в контексте рассказа об их последнем напряжении в борьбе с одолевающим противником. Иначе говоря, здесь сознание (внимание) читателя четырежды, как и посредством исторических аналогий или батальных метафор-символов, побуждается к какому-то ассоциативному представлению и мыслительной работе. Другими словами, образная структура литературного памятника по варианту У обнаруживает вполне отчётливую последовательность построения. Составитель этой версии явно любит повторы историко-ретроспективных, поэтических, хронометрических образов, но повторы обязательно четырёхкратные и повторы особенно значимых образов, которые, в сущности, раскрывают его собственную идейную трактовку описываемых им событий.

Однако системность автора текста У как писателя проявляется не только в структуре образного обеспечения рассказа. Вообще вся структура данного литературного варианта, собственно алгоритм повествования, его сюжетно-композиционная организация подчинены принципу четверичности.

Между прочим, только данная версия "Сказания о Мамаевом побоище" среди прочих редакций XVI в. поддаётся полноценному (хотя и условному в силу нечёткости границ) делению на четыре части — введение, два основных раздела и заключение. Правда, на четыре же части можно поделить и Киприановскую редакцию, но в таком случае по составу и содержательно они окажутся заметно отличными от рассматриваемого текста, особенно в последнем разделе.

Введение (от начала "Хощем, братие, начати брань новыя победы…" [165] до слов "Ныне же сего Олга Рязанского втораго Святополка нареку" [166]) посвящено врагам великого князя Дмитрия Ивановича. В нём речь идет о Мамае, его замысле "Русью владети" и сговоре Олега Рязанского с литовским князем Ольгердом (на самом деле, Ягайлом).

Вторая часть (от слов "Слышав же то князь великый Димитрий Иванович, яко гредет на нь безбожный царь Мамаи…" до обращения князя к княгине Евдокии "Жено, аще Бог по нас, то кто на нас?" [167]) повествует о духовной подготовке Дмитрия Ивановича к выступлению против Мамая.

В третьей части (от слов "И пакы князь великы взыде на избранный свой конь…" до слов Дмитрия Ивановича к Владимиру Андреевичу и литовским князьям после приказа о возвращении домой: "Слышав же то Олгерд литовский, что победи князь великый Дмитрий, Мамаа одоли" [168]) описаны все военные действия: движение русских навстречу Мамаю, собственно битва, прощание с погибшими и конец Мамая.

Заключение (от слов "И по сем рече князь велики Дмитрии: Слава…" до конца "…и приде на град свои Москву, и сяде на своем княжении, царствуя въ векы" [169]) представляет собой рассказ о триумфальном возвращении победителей домой. Схожий в некоторой части сведений рассказ содержит и Киприановская редакция (от слов "Таже посем глагола князь великы Дмитрей Иванович к брату своему, ко князю Владимеру Андреевичу…" до конца "…со многими дары ко царю Тохтамышу, и ко царицам его, и ко князем его" [170]).

Замечательно, что уже в первом разделе "Сказания" обнаруживается тяготение к структурной четверичности. Так, рассматривая факт ордынского нападения на Русь как результат "попущения Божия" "от навоженья дьяволя", автор прежде всего выражает своё отношение к этой реальности в самой общей форме, — парафразом библейской сентенции: "Господь же елико хощет, то творит!" [171] (ср.: Пс. 113: 11; в Киприановской редакции означенной сентенции нет). Но вот далее в его тексте, на легко обозримом повествовательном пространстве, этот общий тезис конкретизируется в авторских ремарках, причём именно четыре раза, — применительно к Батыю: "Ослеплену же ему очима, того не разуми, яко Господу годе, тако и бысть" [172] (в Киприановской редакции данная ремарка автора отсутствует), Мамаю: "А не ведый того, яко Господня рука высока есть" [173] (в Киприановской редакции этого авторского замечания нет) и Олегу Рязанскому с Ольгердом Литовским: "Не ведяху бо, что помышляюще и что глаголюще, аки младыя дети несмысленыя не ведяху Божия силы и владычня смотрения" [174] (в Киприановской редакции указанное утверждение опущено), "Они же скудни умом велми възрадовашеся о суетне привете безбожного царя, а не ведуще, яко Бог власть дает, ему же хощет" [175] (в Ермолаевском списке Основной редакции означенной авторской оценки не обнаруживается). Другими словами, во вступительном разделе "Сказания" по версии У (и, видимо, как в первоначальном тексте) четырежды повторенным рефреном звучит ироническая констатация относительно глупости не разумеющих промысла Божия врагов Руси.

В последующих трёх разделах рассматриваемого памятника литературы стремление книжника подчинять своё изложение принципу четверичной организации проступает заметно ярче.

Собираясь с духом на отпор Мамаю, московский князь ищет поддержку у авторитетнейших представителей Церкви. При этом в отличие от "Летописной повести" в "Сказании о Мамаевом побоище" сообщается именно о четырёх визитах Дмитрия Ивановича: сначала якобы дважды побывав у митрополита Киприана, он затем посещает преподобного Сергия и после того вновь встречается с Киприаном [176]. На удивление, и структура рассказа об этих визитах также хранит печать четверичности. Так, при описании первых двух встреч князя автор "Сказания" воспроизводит именно четыре митрополичьих речи к последнему. Сначала святитель адресует ему вопрос о причинах гнева Мамая: "Повежь ми, господине, чим еси к нему не исправился?" и размышление о смирении вместе с советом попробовать сначала откупиться от Мамая: "Видиши ли, господине, попущением Божиим, а нашим съгрешением идет пленити землю нашу… Ты же, господине, возми злато, еже имаши, пошли противу его" [177]; затем вновь задаёт вопрос: "Ты убо, господине, каковы обиды не сътворил ли еси им?" (в Ермолаевском списке указанный вопрос опущен) и вновь даёт совет, только теперь совет сопротивляться: "Сыну и господине, просветився веселыма очима… именем Господним противися им, и Господь в правду будет помощник…" [178]. Подобно Киприану, с четырьмя речами лично к Дмитрию Ивановичу обращается и преподобный Сергий: 1) "Сие замедление сугубо ти поспешение будет…" (см. выше), 2) "Поиде, господине, [против супостат своих] Бог да будеть ти помощник!", 3) "Имаши победити враги своя, елико довлеет твоему господьству!", 4) "Се ти мои оружници, а твои изволници!" [179] (в Летописной редакции пять речей святого старца [180], в Киприановской — шесть [181], в Распространённой — семь [182]; к тому же содержание совпадающих речей воспроизведено иначе).

Аналогично в варианте У построен рассказ о последнем дне князя в Москве, выпавшем, согласно весьма кстати имеющемуся здесь уточнению, именно на четверг, то есть на четвёртый день седьмицы (27 августа; Летописная редакция неправильно указывает здесь на 19 августа [183]), если началом седмицы считать понедельник, а не воскресенье. День этот князь провёл в молитвах. Соответственно, повествователь воспроизводит четыре его молитвенных монолога (в Киприановской повествовательной версии вообще не сообщается о молениях Дмитрия Ивановича [184]), при этом, кстати, подчиняя их структурное построение числовому коду соответственно общей нумерологической организации своего повествования.

Три молитвы были произнесены князем в Успенском соборе. Первая молитва перед образом Спасителя: "Господи, Боже наш, владыко страшный и крепкый, воистинну бо ты еси царь славы! Помилуй нас грешных! И остави нас! И не отступи от нас! Суди, Господи, обидящим нас! И возбрани борющаа нас! Приими оружие и щит! И въстани в помощь мне! Дай же ми, Господи, победу на противныя враги, да ти познают славу твою!" [185] (восемь императивов). В Летописной редакции данный текст, однако, представлен в виде двух отдельных евхологий [186]. Вторая молитва перед образом Богоматери: "О чудотворная Госпоже, царице всея твари и человечьскаа заступнице, тобою бо познахом истиннаго Бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе! Не даждь в разорение града сего поганым еллином, да не осквернять святых церквей и веры християнскыя! На тя бо надеемся, еже в молитвах к Сыну твоему, яко твои есмя раби! Вем[ы], Госпоже, яко хощеши и можеши нам помощи на противныя враги, иже не призирают имени твоего!" [187] (четырёхчастность по смыслу и цели высказывания). Третья молитва перед образом святого митрополита Петра: "О чюдотворный святителю Петре, по милости Божии чюдеса дееши непрестанно! Ныне приспе ти время молитися о нас к общему Владыце всех нас! Ныне убо сугубо ополчишися супостати погании на град твой Москву! Въ оружии крест! Тебе бо Господь нам прояви, последнему роду нашему! Вжег тя на свещници высоци! Тебе бо о нас подобает молитися! Ты бо еси страж наш крепкый от противных нападений, яко твоя есмя паствина!" [188] (восьмичастность).

Четвёртая же молитва была прочитана князем в Архангельском соборе над "гробом" "православных князей и прародитель", и двоичный её строй гармонирует в плане пропорции со структурой первых трёх молитв: "Истиннеи хранители и православию поборници, аще имате дръзновение у Бога, помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание приключися нам и чадом вашим! И ныне подвизайтеся с нами!" [189]. (в Распространённой редакции этот текст отсутствует [190]).

Автор "Сказания" в версии У Основной редакции и далее в ходе своего изложения реализует принцип нумерологической организации повествования, видимо, как рефлекс собственного представления о должном церемониальном поведении героя и о его этикетном отношении к соратникам. Подобно сюжетно-композиционной схеме рассказа о духовной подготовке московского князя построен и рассказ о том, что и как происходило после сражения.

В самом деле. Вслед за описанием битвы в исследуемом произведении рассказывается о поисках и нахождении великого князя, которого не оказалось "в полку". И любопытно, что при этом в тексте У воспроизведены четыре речи Владимира Серпуховского, — два вопроса к воинству: "Братиа моя, кто уведа или кто слыша своего пастыря? Аще ли же преже поражен пастырь разведутся овци, кому сиа честь довлеет?" [191] (в тексте О и в Распространённой редакции эта речь разбита на две [192]), "Братья и друзи, аще кто обрящет брата моего жива, то поистинне в первых будет у нас!" [193] и два обращения к Дмитрию Ивановичу: "Радуйся, княже наш… сия же победы честь тебе довлеет!" [194] (в тексте О, а также в Летописной и Распространённой редакциях эта речь от лица всех князей и воевод [195], а не от лица только Серпуховского князя), "Милостию Божиею и пречистыя его Матери и молитвы к Богу сродник наших, святых страстотерпець Бориса и Глеба, и молением святителя Петра и способника нашего и въоружителя Сергия, тех всех святых молитвами побежени суть врази наши, мы же спасохомся!" [196]). Эпизод также содержит четыре речи тех, кто был причастен к обретению великого князя, — литовских князей: "Мы мним, яко жив есть, уязвлен велми. Егда в трупе мертвых будет?" [197]; некоего воина: "Аз видех его в 5 час бьющеся палицею своею железною крепко, после того еще видех бьющеся с четырме печениги, належахуть бо ему велми иные" [198] (в Ермолаевском списке Основной редакции и в Распространённой редакции эта речь разбита на две как принадлежащие разным свидетелям [199]); Стефана Новосельского: "Аз видих его перед самим приходом твоим, пеша идуща с побоища, уязвлена велми, того ради не могох ему помощи — гоним бех треми татарины. Но милостиею Божиею едва от них спасохся, а много пострадах от них!" [200]; Федора Сабура: "Князь великий здрав есть, царствует во век!" 201] (в Летописной редакции текст этой речи сокращён и передан в косвенной, а не прямой форме [202], а в Киприановской редакции опущен [203]). Наконец завершается эпизод четырьмя речами самого, узнавшего о победе, Дмитрия Ивановича, — тремя в виде молитвенных возгласов: "Сий день, иже сътвори Господь, възрадуемся и возвеселимся в онь!" [204], "Вси веселитеся, людие! Велий еси, Господи, и чюдна суть дела твоя: вечер водворится плачь и заутра радость!" [205] (в Киприановской редакции текст этой молитвы значительно распространён[206] ), "Хвалю тя, Боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в погибель врагом нашим, не дал еси похвалы иному языку, но суди, Господи, по правде твоей. Аз же въ веки уповаю на тя!" [207] (в Ермолаевском списке и Летописной редакции этот текст оформлен как два возгласа князя [208], в Киприановской отсутствует [209], а в Распространённой заметно развит [210]) и одной в виде обращения к Боброку-Волынцу: "Воистинну, Дмитрие, не ложь твои приметы! Подобает ти всегда воеводою быти!" [211] (в Киприановской редакции текста данной речи нет [212]).

После этого князь Дмитрий Иванович скорбно объезжает Куликово поле и четырежды останавливается в разных местах, произнося краткие панегирики убитым воинам, — князьям белозерским и Микуле Васильевичу: "Братиа моя, князи рустии, аще имате дръзновение, Господа помолите о нас! Веде бо, яко послушает вас Бог, аще с вами вкупе будем"; Бренку и другим: "Брате мой возлюбленный, мене ради убиен еси! Кто бо таков государя деля сам на смерть дася? Подобен же бе иже от полку Дарьева перскаго, той тако сътвори"; Семену Мелику: "Крепкый мой страж, твердо пасомый есмя тобою!"; Пересвету: "Видите, братья…" (текст приведён выше) [213]. Однако на эти свои четыре прощально-хвалебственных речи к мёртвым великий князь сам же откликается новыми четырьмя речами к живым, выражающими его благодарность, печаль и попечительную заботу, а именно к войску: "Братья моа, князи рустии, бояри местныя и сынове всея Русии, вам подобает служити, а мне вас хвалити и по достоянию почьстити, внегда почести мене Господь Бог. А буду на столе, то имам вас даровати"; к князю Владимиру Андреевичу: "Грозно бо, брате, в то время посмотрити: лежит труп христианский, аки сеннеи стоги, а Дон река кровию текла 3 дни, а река Мечь вся запрудилася трупом тотарским"; к войску же: "Считайте, брате, коликих у нас воевод нету, колко молодых людей!" и опять к войску после подсчёта убитых: "Ныне сиа управим: кождо ближняего своего да сохранит, не дадим в снедение зверем христианскаа телеса!" [214].

Между прочим, в варианте О речи Дмитрия Ивановича перед телами конкретно названных убитых воинов предварены его ещё одним, общим обращением ко всем убиенным: "Братиа, русскаа сынове… Положили есте главы своа… за православное христианство!" [215]. А вот из числа обращений к живым здесь наличествует лишь первая речь князя, причём явно дополненная за счёт четвёртой: "Братиа моа, князи рускыа и боаре… имам по достоанию даровати вас. Ныне же сиа управим: койждо ближняго своего похороним, да не будут зверем на снедение телеса христианскаа!", а также его приказ подсчитать потери: "Считайтеся, братие…" [216]. Такой же — усечённый — состав княжеских речей к живым содержат Ермолаевский список Основной редакции и Летописная с Распространённой редакции [217]. Что же касается Киприановской редакции, то в ней произведены ещё большие сокращения [218].

Иными словами, чётко четверичная структура княжеских монологов (в сущности, подводящих итог битве) отличает только текст варианта У "Сказания".

Ещё более стройна в нумерологическом отношении последняя часть рассматриваемой повествовательной версии, почти полностью оригинальная, как уже отмечалось.

Начинается она опять-таки с воспроизведения четырёх речей Дмитрия Ивановича.

Первая речь князя содержательно выражает его готовность оставить место великой беды и великого торжества. Функционально это отходная молитва: "Слава и ныне, Господь Бог, помилуй нас грешных! А вам, братие… суженое место межи Доном и Днепра, на поле Куликови и на речке на Непрядни. А положили есте головы своя за святыя церкви, и за землю Рускую, и за веру християнскую. Простите, братья, от мала и до велика, в сем веце и в будущем!" [219] (текст этой речи более развит в варианте О [220] и искажён в Ермолаевском списке [221]; в Летописной редакции его уже нет).

Вторая речь Дмитрия Ивановича представляет собой приказ Владимиру Андреевичу: "Поидем, брате, в свою землю Залискую, к славному граду Москве! И сядем, брате, на своем княжении и на своей отчине и дедине! А чести есмя собе укупили, славного имени!" [222]

Третья княжеская речь к Владимиру Андреевичу и литовским князьям воспроизведена в виде учительного афоризма: "Братиа моя милаа, пению время, а молитве час!" [223]

Четвёртая речь к войску, распорядительная: "Аще же кто идет по Рязанской земли, то не един же ни власу не коснитеся!" [224]

Следующие четыре речи князя воспроизведены в тексте У по случаю его встреч с иерархами Церкви и со своей семьей, то есть отражают торжественность имевшего место церемониального акта.

Первая речь к "архиепископу" в Коломне является изъяснительной по содержанию: "Аз бо, отче, велми от них смирихся… но аггели божьи на помощь приидоша ему" [225]. Она рассмотрена выше в связи с четвёртым и последним упоминанием во всём тексте У имени Юлиана Отступника и четырёхкратным повторением в ней имени святого Меркурия.

Вторую речь — так же изъяснительную — триумфатор адресовал митрополиту Киприану в Андрониковом монастыре: "Аз, отче, велми пострадах за веру и за великую обиду. И дасть ми Господь Бог помощь от крепкия своа руки. И молитвою святых страстотерпец Бориса и Глеба и игумена Сергия, въоружителя нашего, въоружением спасохомся" [226].

Третья речь в виде благодарственной молитвы произнесена князем там же, в Андрониковом монастыре, перед образом Спаса Нерукотворного: "Образ Божий нерукотворенный, не забуди нищих своих до конца, не предал еси нас врагом нашим в покорение! И да не порадуются о нас!" [227]

Наконец, встретив "во Фролоскых вратах" княгиню Евдокию и своих детей, князь воскликнул "Яко вы царствуете во веки!" [228], этими библейскими словами (Исх. 15: 18; Пс. 145: 10; Прем. 3: 8; Прем. 6: 21; Лк. 1: 33; Откр. 11: 15; 22: 5) как бы предрекая прочность своего властного наследия.

Далее Дмитрий Иванович, в угоду представлениям составителя варианта У о сюжетно-композиционной симметрии повествования, откликается на собственные молитвенные размышления, с которыми он совсем недавно оставил Москву ради смертной борьбы с Мамаем. По возвращении домой он благодарственно припадает к святыням. Соответственно, в рассматриваемом тексте воспроизведены четыре эвхологических монолога князя. Две молитвы он прочитал в Архангельском соборе, перед образом Архистратига Михаила: "Заступник еси во век!" и перед гробницей его "сродников": "Вы есте наши пособници и наши молебници к общему Владыце! Вашими молитвами велми спасохомся от супостат наших"; и две — в Успенском соборе, перед образом Богоматери: "Госпоже царице, христианская еси заступнице, тобою есмя познахом истинаго Бога!" и перед гробом святителя Петра: "Ты еси, преблажене Петре, спаситель наш крепкый, твоа есмя паствина, и прояви нам тебе Господь Бог, последнему роду нашему, и вжег тя нам свещу неугасимую. И твоею есмя молитвою велми пострадахом и победихом своя враги" [229]. Мистическим образом — в это же "время" — в Троицком монастыре молитвенным речам Дмитрия Ивановича вторили, по свидетельству автора текста У, четыре провидческих речи преподобного Сергия к братии о возвращении русских с победой: "Весте ли, братиа моа…", "Князь великыи здрав есть…", "Братиа, силнии наши ветри…", "Аз есмь вам проповедах…" (полный их текст см. выше).

Остается только отметить, что все четырёхкратно повторяющиеся в "Сказании", особенно по варианту У, монологи довольно последовательно маркированы предваряющим их глаголом "рече". Соответственно, такой неизменный лексический повтор придаёт повествованию своеобразное ритмическое течение и стилистическое постоянство.

Выявленная особенность сюжетно-композиционного построения текста — посредством изоморфной и потому гармоничной в структурном отношении переклички речей и действий разных персонажей, посредством однообразия стилистических приёмов — прекрасно отражает, например, антифонный принцип организации богослужебного последования вообще, которое характеризуется именно ритмичным чередованием разных молитвенных партий в виде возгласов, чтений, стихословий и песнословий. А в целом поэтико-архитектоническая специфика рассмотренного повествовательного варианта со столь планомерно выстроенным комплексом уточняющих, образных, структурно-стилистических повторов, во всяком случае, обличает составителя такового как искусного конструктивиста.

Список литературы

1. См. библиографию к статье: Дмитриев Л. А. Сказание о Мамаевом побоище // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV — XVI в.). Ч. 2: Л—Я. Л.: "Наука", 1989. С. 382-384.

2. Дмитриев Л. А. Литературная история памятников Куликовского цикла // Сказания и повести о Куликовской битве / Изд. подгот. Л. А. Дмитриев и О. П. Лихачева. Л.: "Наука", 1982. С. 347-355. См. также более раннюю работу: Дмитриев Л. А. К литературной истории Сказания о Мамаевом побоище // Повести о Куликовской битве / Изд. подгот. М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М.: "Наука", 1959. С. 426-444.

3. Робинсон А. Н. Эволюция героических образов в повестях о Куликовской битве // Куликовская битва в литературе и искусстве. М.: "Наука", 1980. С. 14, 15, 18, 19, 23, 25, 26, 35, 37, 38.

4. Кусков В. В. Ретроспективная историческая аналогия в произведениях Куликовского цикла // Куликовская битва в литературе и искусстве. С. 44-51.

5. Трофимова Н. В. Древнерусская литература. Воинская повесть XI-XVII вв.: Курс лекций; Развитие исторических жанров: Материалы к спецсеминару. М.: Флинта; Наука, 2000. С. 119-135. См. также соответствующий раздел (в § 2 главы IV) в кн.: Древнерусская литература XI-XVII вв.: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений / Под ред. В. И. Коровина. М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2003. С. 208-214.

6. Петров А. Е. Анахронизмы "Сказания о Мамаевом побоище" // Письменная культура: источниковедческие аспекты истории книги: Сб. ст. / Рос. гос. б-ка. М., 1998. С. 110-130; он же. "Сказание о Мамаевом побоище" как исторический источник / Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. истор. наук. М., 1998. С. 16-17.

7. Гардзанити М. Москва и "Русская земля" в Куликовском цикле / Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 1 (23). М., 2006. С. 105-112.

8. Дмитриев Л. А. Обзор редакций Сказания о Мамаевом побоище // Повести о Куликовской битве. С. 449-480.

9. Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1817. Т. 5. Примеч. 65, 70; Лопарев Хр. К литературной истории "Сказания о Мамаевом побоище" // Памяти Леонида Николаевича Майкова. СПб., 1902. С. 115; Шахматов А. А. Отзыв о сочинении С. К. Шамбинаго: "Повести о Мамаевом побоище". СПб., 1906 // СОРЯС. СПб., 1910. Т. 81. № 7. С. 177-178, 181, 195, 203-204; Дмитриев Л. А. О датировке "Сказания о Мамаевом побоище" // ТОДРЛ. Т. 10. М.; Л., 1954, с. 185-199; Мингалев В. С. "Сказание о Мамаевом побоище" и его источники / Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. истор. наук. МГИАИ. М.; Вильнюс. 1971; Салмина М. А. К вопросу о датировке "Сказания о Мамаевом побоище" // ТОДРЛ. Т. 29. Л., 1974. С. 124; Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле / Вопросы истории. 1980. № 8. С. 7; Скрынников Р. Г. Где и когда было составлено "Сказание о Мамаевом побоище"? // Исследования по древней и новой литературе. Л. : "Наука", 1987. С. 205-210; Петров А. Е. К вопросу о датировке "Сказания о Мамаевом побоище" // Тезисы докладов и сообщений конференции молодых специалистов РГБ по итогам научно-исследовательской работы за 1992 год. М., 1993. С. 30-31; Он же Проблема датировки "Сказания о Мамаевом побоище" в связи с "Повестью о походе Ивана III на Новгород в 1471 году // Румянцевские чтения: к 240-летию со дня рождения Н. П. Румянцева. Ч. 2. М.: РГБ, 1994. С. 49-51; Клосс Б. М. Сказание о Мамаевом побоище // Он же. Избранные труды. Т. II. Очерки по истории русской агиографии XIV-XVI веков. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 331-348. Последней работой на эту тему является статья: Салмина М. А. К вопросу о времени и обстоятельствах создания "Сказания о Мамаевом побоище" // ТОДРЛ. Т. 56. СПб., 2004. С. 251-264.

10. Дмитриев Л. А. Обзор редакций Сказания о Мамаевом побоище. С. 450.

11. Клосс Б. М. Сказание о Мамаевом побоище. С. 341-346.

12. Дмитриев Л. А. Литературная история памятников Куликовского цикла. С. 334.

13. Клосс Б. М. Сказание о Мамаевом побоище. С. 345, 346.

14. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского) // Памятники Куликовского цикла / Глав. ред. Б. А. Рыбаков, ред. В. А. Кучкин. СПб.: Русско-Балт. информ. центр БЛИЦ, 1998. С. 134-222 (подгот. текста, ввод. статья, коммент. и примеч. Б. М. Клосса)

15. Сказание о Мамаевом побоище / С предисл. С. К. Шамбинаго. СПб., 1907 (ОЛДП. Т. 125). С. 13-62.

16. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 151. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция // Сказания и повести о Куликовской битве. С. 31.

17. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 157. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 34.

18. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 160. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 35.

19. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 163.

20. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 37.

21. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 152. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 31.

22. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 174. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 41.

23. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 158. Так же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 34.

24. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 159. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 34.

25. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 160. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 35.

26. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 165. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 37.

27. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 165. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 37.

28.Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 41.

29. Там же. С. 43.

30. Там же. С. 44.

31. Там же. С. 46.

32. Пространная летописная повесть // Сказания и повести о Куликовской битве. С. 20.

33. Там же. С. 21.

34. Кириллин В. М. Символика чисел в литературе Древней Руси (XI-XVI века). СПб.: "Алетейя", 2000. С. 83-89.

35. Рудаков В. Н. "Дух южны" и "осьмой час" в "Сказании о Мамаевом побоище" // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 9 / Отв. ред. Е. Б. Рогачевская. М., 1998. С. 137-157.

36. Миниа. Месяц септемврий. Киев, 1894. Л. 76об.

37. Рудаков В. Н. Указ. соч. С. 150.

38. Симонов Р. А. Литература Древней Руси в календарно-математическом и сокровенном контекстах // Герменевтика древнерусской литературы. Вып. 11. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 233, 256, 258.

39. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция // Повести о Куликовской битве. С. 102.

40. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция // Сказания и повести о Куликовской битве. С. 65.

41. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку // Памятники Куликовского цикла. С. 246.

42. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция // Сказания и повести о Куликовской битве. С. 99.

43. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 180. Здесь, кстати, публикатор данного варианта, пренебрегая текстологией и логикой грамматики, синтаксиса и смысла, передаёт речь Волынца совсем неверно, так что подробность о восьмом часе остаётся вообще вне её текста (Ср., например, с публикацией А. А. Зимина, зафиксированной в этом же издании: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 246 или с более ранней публикациями Л. А. Дмитриева: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 102; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 99).

44. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 184.

45. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 47; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 101.

46. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248.

47. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 68.

48. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 105.

49. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 186.

50. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 47.

51. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 249.

52. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 69.

53. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 102.

54. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 106.

55. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 188.

56. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 192-193.

67. Полный молитвослов и Псалтирь. М., 1980. С. 13.

58. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 144.

59. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 229.

60. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 52.

61. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 83.

62. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 77.

63. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 28.

64. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 144.

65. Там же. С. 146.

66. Там же. С. 149-150.

67. Там же. С. 152.

68. Там же. С. 152-153.

69. Там же. С. 153.

70. Там же. С. 153.

71. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 154-155.

72. Там же. С. 188.

73. Там же. С. 188.

74. Там же. С. 190.

75. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 190.

76. Там же. С. 191.

77. Там же. С. 191-192.

78. Там же. С. 193.

79. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 194.

80. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 144. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 28-29; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 229; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 83; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 54; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 78.

81. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 167-168. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 239; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 95; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93.

82. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 60.

83. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 184. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 105.

84. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 67.

85. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 101.

86. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 182. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

87. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 182. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 45; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 103; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 99.

88. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

89. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 157.

90. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 33; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 234; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 89; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 85.

91. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 159.

92. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 37-38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 238-239; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 90.

93. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 60.

94. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93.

95. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 186-187 (см. разночтения: сноска XXXIV,27).

96. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 189, 193. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 70.

97. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 193.

98. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 165-166. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 37; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 238; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 94; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93).

99. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 60.

100. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 168. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 239-240; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 96; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93-94.

101. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 60.

102. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 182. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 45; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 103; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

103. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

104. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 187.

105. Там же. С. 191.

105. Там же. С. 191.

106. Там же. С. 192.

107. Там же. С. 193.

108. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 71.

109. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 177. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 43; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 244; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 101; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 98.

110. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 63.

111. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 166-167. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 239; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 95; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 60.

112. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 171. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 40; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 241; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 97; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 61; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 95.

113. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 172. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 40; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 241-242; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 98; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 61; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 95.

114. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 173. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 40-41; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 242; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 98; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 62; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 95-96.

115. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 137, прим. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 25; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 226; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 79.

116. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 49; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 73.

117. Между прочим, формирование идеи об особой роли Руси как предызбрании Творца в Его промысле о мире, или как о богоизбранном народе началось, согласно литературным данным, в конце XIV в.: "И умножися слава имени его (Дмитрия Ивановича. — В. К.), яко святого князя Володимера, и въскипе земля Рускаа в лета княжениа его, яко преже обетована Израилю" (Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича // ПЛДР: XIV – середина XV века. М., 1981. С. 210.). Но вполне чёткое определение данная идея обрела к концу XV в.: "Аще убо сице покаемся, и тако же помилует ны милосердый Господь, и не токмо свободит и избавит, яко же древле израильских людей от лютаго и гордаго фараона, нас же, новаго Израиля, христианских людей, от сего новаго фараона, поганого Измаилова сына Ахмета, но нам их и поработит… Тебе же (великого князя Иоанна Васильевича. — В. К.) подасть нам Господь свободителя новому Израилю, христоименитым людем, от сего окааннаго, хвалящагося на ны, новаго фараона, поганаго Ахмата" (Послание на Угру Вассиана Рыло // ПЛДР: Вторая половина XV века. М., 1982. С. 532, 534).

118. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 138. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 25; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 226; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 80; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 50; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 73.

119. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 142. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 27; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 228; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 82. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 76.

120. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 51-52.

121. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 144. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 28; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 229; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 83. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 77.

122. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 52.

123. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 145-146.

124. Библейская энциклопедия. М.: "Терра", 1990. С. 288-289.

125. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 29; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 230; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 84; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 78.

126. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 173. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 41; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 242; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 98. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 96.

127. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 62.

128. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 166. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 37-38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 238-239; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 94-95; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93.

129. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 60.

130. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 183. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 67; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

131. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 190.

132. Там же. С. 145.

133. Там же. С. 189.

134. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 169. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 39; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 240; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 96; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 94.

135. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 175. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 42; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 243; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 99; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 96. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 63.

136. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 42-43. То же: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 244; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 100; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 97.

137. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 176.

138. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 144-145. То же: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 229.

139. Предание об этом чуде известно по ряду древних источников (Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. III: Святой Восток. Ч. 2 (Заметки). Владимир, 1901. С. 483). В данном случае, вероятно, использованы сведения, зафиксированные, например, "Летописцем Еллинским и Римским". Когда Юлиан Отступник был в Персии, Василий Кесарийский во сне увидел, как Спаситель повелел св. Меркурию убить этого царя. Исчезнув вдруг, Меркурий вновь появился перед престолом Христа и объявил о смерти Юлиана (Летописец Еллинский и Римский. Т. 1. Текст. СПб., 1999. С. 311-312).

140. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 54.

141. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 29. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 83-84; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 78.

142. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 137. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 25; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 226; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 79; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 73.

143. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 189.

144. Трофимова Н. В. Древнерусская литература. Воинская повесть XI-XVII вв. С. 133-134.

145. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 139. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 26; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 227; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 80; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 74.

146. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 85.

147. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 151. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 31; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 231-232; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 86; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 82. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 56.

148. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 175. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 42; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 243; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 100; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 63; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 97.

149. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 194.

150. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 157. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 34; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 235. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 90; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 85.

151. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 170. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 39; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 241. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 97; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 94.

152. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 176. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 42-43; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 244; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 100-101; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 97.

153. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 185. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 47; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 249; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 105; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 101; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 101.

154. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 193.

155. Там же. С. 151. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 31; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 231-232; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 86; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 56; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 82.

156. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 167. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 239; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 95; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93.

157. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 174. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 41; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 243; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 99; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 96.

158. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 179. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 44; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 102; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 98.

159. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 246.

160. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 167. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 239; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 95; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93.

161. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 168. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 38; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 240; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 96; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 93-94.

162. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 178. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 245; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 102; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 98.

163. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 44.

164. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 65.

165. Конкретно в списке Унд. 578 варианта У, в отличие от других списков этого варианта, начало усечённое: "Подобает нам поведати…".

166. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 137-143. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 25-28; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 226-228; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 79-82; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 73-77.

167. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 143-155. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 28-33; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 228-234; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 83-89; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 77-84.

168. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 156-187. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 33-48; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 234-250; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 89-107; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 84-102.

169. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 187-194.

170. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 69-72.

171. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 137. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 25; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 226; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 79; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 73.

172. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 138. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 25; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 226. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 80; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 73.

173. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 138. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 26; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 226; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С.73. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 80.

174. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 141. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 27; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 228; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 81; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 75.

175. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 142-143. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 28; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 82; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 52; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 76.

176. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 144, 146, 150-151, 152. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 28, 29, 30-31; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 229, 230, 231, 232; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 83-84, 86-87; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 53-54, 56-57; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 77, 78, 82, 83.

177. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 144-145.

178. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 146.

179. Там же. С. 151-152.

180. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 86-87.

181. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 56-57.

182. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 82-83.

183. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 87.

184. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 57.

185. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 153. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 31-32. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 232; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 83.

186. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 87.

187. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 153. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 32. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 233; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 87-88; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 83-84.

188. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 154. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 32; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 233; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 88; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 84.

189. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 155. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 32; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 233; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 88.

190. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 84.

191. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 182. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 103-104; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

192. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

193. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 183. То же: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

194. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 183. То же: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 67.

195. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

196. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 183. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 67.

197. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 182. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

198. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 182. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

199. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

200. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 182-183. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 247; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

201. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 183. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

202. Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104.

203. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 66.

204. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 183-184. То же: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 67; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46.

205. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 184. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100.

206. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 68.

207. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 184. Ср.: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46.

208. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 104-105.

209. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 68.

210. Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 100-101.

211. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 184. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 46; Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 105; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 101.

212. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 68.

213. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 184. То же: Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 248-249; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 105; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 101.

214. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 185-186.

215. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 47. То же: Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 101.

216. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 47.

217. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 249; Сказание о Мамаевом побоище. Летописная редакция. С. 105-106; Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция. С. 101-102.

218. Сказание о Мамаевом побоище. Киприановская редакция. С. 68-69.

219. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 187.

220. Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция. С. 48.

221. Сказание о Мамаевом побоище Основной редакции по Ермолаевскому списку. С. 249-250.

222. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 187.

223. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 187.

224. Там же. С. 188.

225. Там же. С. 189.

226. Там же. С. 190-191.

227. Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ундольского). С. 191.

228. Там же.