Скрябина Т.

Наше время отличается интересными педагогическими открытиями в области литературного образования. Об одном из них рассказывает учитель Татьяна СКРЯБИНА. Она считает, что в начальной школе ученики способны открывать секреты реального искусства поэзии Даниила Хармса.

Творчество этого поэта, а именно "детские" стихи полны неожиданностей, загадочных случайностей. Это близко ученикам-"почемучкам", начинающим исследователям литературы. Один из любимых детских поэтов поможет детям и учителям по-новому осмыслить художественный поэтический образ.

Сегодня подробно исследуются истоки и эстетика "реальной поэзии" и "взрослой прозы" Хармса. А вот о "Хармсе - детям" написано и сказано чрезвычайно мало. Хотя дети любят и неизменно цитируют строки из его стихотворений "Иван Иваныч Самовар", "Плих и Плюх". Литературоведы склоняются к тому, что сотрудничеством в детских журналах "Еж" и "Чиж" поэт вынужден был зарабатывать себе на жизнь - что, впрочем, не помешало ему заложить основы детской поэзии и стать классиком. Чем же в действительности была детская поэзия для автора "Старухи" и "Случаев": потребностью, любовью, необходимостью? Вероятно, и тем, и другим, и третьим. Отсюда вполне закономерный вывод: если хочешь познать Хармса - читай "Ивана Топорышкина".

Даниил Хармс прославился как создатель особого стиля и неутомимый экспериментатор. Своеобразие его внешности (цилиндр, монокль, необыкновенный красный пиджак) отмечали все современники. Не говоря уже о поведении, о той игре в Хармса - Дармса - Чардама - Шустерлинга, которую вел этот чудак: то пройдется на четвереньках по издательским коридорам, то перевернет вверх дном редакцию "Чижа", то устроит блестящую буффонаду, розыгрыш. В литературном мире Хармса тоже действует закон непривычки к существованию. Из всех человеческих действий более других он любил ходьбу и бег. Самое распространенное слово в его детских стихотворениях - "шел".

Движением, как правило, отмечено у Хармса первое четверостишие - с него начинается пребывание человека во вселенной. Если герой не идет, то он бегает, летает, скачет, несется. Одно из своих стихотворений Хармс так и озаглавил: "Все бегут, летят и скачут". Самая увлекательная игра - игра в автомобиль, почтовый пароход, советский самолет ("Игра"). Несчастье, потеря - там, где утрачивается эта способность к перемещению. Кошка несчастна от того, что "сидит и ни шагу не может ступить".

Хармс, мастер "сотворения" неожиданных противоположностей, находит противоположность движению в мысли. Думанье равноценно остановке, оно прерывает праздник бега. И сколько бы герой ни думал ("думал-думал, думал-думал"), ему не объяснить загадочного появления тигра на улице. Вообще думать у Хармса удобнее всего, "сняв очки", то есть на время отключившись от реальности, к которой у создателя реального искусства было особое почтительное отношение. "Очистить предмет от шелухи литературных понятий", посмотреть на него "голыми глазами" - такова установка ОБЭРИУ - "Объединения реального искусства", - в которое наряду с Введенским, Заболоцким, Вагиновым входил Даниил Хармс. "Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Конкретный предмет делается достоянием искусства", - гласила декларация обэриутов. Герою Хармса важнее видеть, чем думать. Многие его произведения немыслимы без картинок:

Или:

Всевозможные оптические приборы - очки, телескопы - сопровождают человека в его путешествии по жизни, что, увы, не спасает от оптического обмана. Любимый Хармсом цирк - тоже своего рода разновидность зримого, увиденного, того, что "вот перед вами".

Хармс уважает число, его пифагорейскую суть, и многие его произведения сходны с арифметическими задачами или учебниками по математике ( "Миллион", "Веселые чижи" и др.). Кстати, Хармс тут не был одинок. Близкий обэриутам Николай Олейников прямо признавался: "Все хорошие писатели графоманы. Вероятно, я математик". Однако примеры на вычитание, в отличие от Олейникова, в детской поэзии Хармса искать бесполезно. Его увлекает сложение: "сто коров, двести бобров, четыреста двадцать ученых комаров". Это не какое-нибудь случайное нагромождение, а цирк Принтинпрам, сорок четыре стрижа "объединяются" в квартиру 44 и т.д. Хармса захватывает непрерывный процесс конструирования, собирания домов, цирков, квартир из цветных кубиков действительности.

В реальности для него важны вещества: керосин, табак, кипяточек, чернила. Старушка покупает чернила, Каспер Шлих курит трубочку, Паулина проливает керосин. Большинство "Случаев" заворачивается вокруг того, как кто-то (фамилия, имя, отчество) отправляется в лавку за насущным. Вещества осязаемы, конкретны, знакомы всем детям. Вновь напрашивается сравнение с Олейниковым, у которого вещества использует натурфилософ, "служитель науки", как символ разных таинственных превращений и взаимодействий. В поэзии же Хармса они существуют подобно тому, как в фильмах Тарковского льется молоко, - в напоминание о простой сути.

Разрыв с сутью всегда отмечен абсурдом. У Хармса абсурд особый - он напрямую связан с "минимализмом действия". Чем незначительнее, мельче действие, тем глобальнее его непредсказуемые последствия. Король пьет чай с яблоками, разбойник вскакивает на лошадь, кузнец ударяет молотком по подкове - эти простые движения порождают на свет целую череду происшествий ("Сказка"). Однако абсурднее всего здесь возвращение на круги своя, в исходное положение: разбойника вновь водворяют в тюрьму, кузнец продолжает ковать подкову.

Необычаен и облик хармсовского персонажа. Часто его зовут полным именем, например, Карл Иванович Шустерлинг. Мы привыкли, что круглый - это дурак, полный - это идиот, но Хармс вносит свои коррективы. У Хармса круглый - это человек, близкий родственник воздушного шара, мыльного пузыря, колечка дыма. И будь любезен - называй его полным именем.

Всем известно стихотворение "Что это было?". Но зададимся иным вопросом: кто это был?

Если вдуматься, то на герое Хармса и не было ничего, кроме галош, шляпы и очков. Ведь покидающий дом остается голым, беззащитным перед миром тумаков, пощечин и старух. Последнее спасение - в шарме, в том, чем человек увенчан, как шляпой. Сам Хармс прекрасно знал о тесной связи, существующей между шармом и вредом, что и подчеркивал в своем псевдониме. Сегодня тема полезного и обаятельного вреда находит свое продолжение в детской поэзии Григория Остера. Корни "Вредных советов", без сомнения, - в хармсовских землях.

Кстати, о землях. География Хармса - под стать его биографии. Даже самая мрачная, тяжелая сторона жизни как бы сдвигается в сторону осветления, веселой игры. Герой идет вдоль болота - и вдруг оказывается у реки:

Вообще про землю Хармса можно с уверенностью сказать лишь одно: она вертится. Порой над ней проплывают воздушные шары, вслед которым люди машут предметами домашнего обихода: палками, булками, стульями. Вслед воздушным шарам люди шелестят. Ими лечатся кошки (рецепт смотри в стихотворении "Удивительная кошка"). Скучно быть просто "жильцом" - или котом, или чижом, - не помнящим родства с шаром - цветным пузырьком воздуха в небе над мостовой. "Не смешивай чистоту с пустотой", - записал Хармс в своем дневнике, и сам никогда не смешивал. Вот летит пустой воздушный шар, но это только иллюзия, обман: пуста чистая мостовая, а шар полон воздуха, праздника, жизни. В нем - настоящий дом человека, где он с лампой и с трубочкой, а не с палкой-булкой-тумбой:

Хармс, вероятно, знал секрет реального искусства. Такого, от которого все поют, летят и скачут. Или пускают на радостях воздушные шары. Или: Чем подтвердить? Сегодня, как и 60 лет назад, Хармс - любимый поэт детей. Этих великих ценителей реального.