В.П. Владимирцев, Иркутск

Памяти друга (Ростислава Ивановича Смирнова)

Власть («паутина») художественных идей Достоевского, или, как, вероятно, предложил бы свою классическую дефиницию академик А.Н. Веселовский, «предания» Достоевского, объемлет - зримо и незримо - практически всю литературу ушедшего ХХ столетия. Прежде и более всего - литературу русскую. Было бы напрасной попыткой закрывать глаза на этот уклон в движущейся исторической поэтике нового и новейшего времени. Здесь находят себе объяснение многие «странные» явления из литературного процесса прошлой эпохи. В частности, проблема истерзанной цензорами, критикой и режиссерами пьесы Александра Вампилова «Утиная охота» (написана в 1967, опубликована в 1970 году). История ее сценических и литературно-критических истолкований в советские и постсоветские времена, вплоть до наших дней, представляется невероятной и курьезной.

Что имел в виду написать и написал автор «Утиной охоты»: сатиру или панегирик, фарс или высокую трагедию? Деятели театра и арбитры критики перекидывали «Утиную охоту» из стороны в сторону, силясь разгадать загадку, как бы в назидание оставленную нам безвременно упокоившимся Александром Валентиновичем Вампиловым, «посланцем классики», как его величают ныне земляки-сотоварищи по цеху, писатели Иркутска.

Здесь не место обсуждать острые вопросы, скопившиеся за три с лишним десятилетия вокруг драматургической репутации «Утиной охоты». Но в связи с ними хочется высказать некоторые беглые соображения о том, как выглядят художественные смыслы вампиловской пьесы, если рассматривать ее сквозь призму поэтического «предания» Достоевского. Имеются ли для основания такого литературоведческого позиционирования - художественного сближения обоих писателей? На поверку - оснований больше, чем априорно можно предполагать. И не только в свете объективированной исторической (передаваемой из века в век по законам культурной преемственности, независимо довлеющих литературных традиций) поэтики. Мемуарные и автобиографические источники указывают на избирательный личный интерес Вампилова к творчеству Достоевского. Интерес не был платонически умозрительным. Мы вправе не гадать, а заключить: драматургическое искусство Вампилова, особенно в «Утиной охоте» (и не только), испытало неповерхностное прямое влияние художественной школы Достоевского, ее новаторской психоидеологической (посредством разговорного письма) словесности.

Писатель Г.Ф.Николаев сохранил архиважные (недооцененные критикой) подробности из бесед с Вампиловым на полночном байкальском берегу летом 1972 года, приблизительно за месяц до трагической гибели драматурга: «Еще мы говорили о Достоевском. Саня (Вампилов. - В.В.) знал его великолепно, хотя и любил, как он выразился, «холодной любовью». Ему был ближе Чехов, но Чехов был ему ясен, и, видимо, потому он говорил о нем меньше. В Достоевском он искал что-то свое, может быть, примеривался к чему-то. Помню, как-то в Доме писателей в Иркутске, на встрече с чилийскими коммунистами, он вдруг произнес целую речь о Достоевском.<…> Звезды, Достоевский, Бог - вот ход наших мыслей в ту яркую штормовую ночь на Байкале».

О том, что Вампилов относился к Достоевскому с «рабочей» профессиональной заинтересованностью, сообщает и другой мемуарист, режиссер московского театра: «… когда доходило до дела (во время репетиционной работы над вампиловским спектаклем. - В.В.), Саша, (Вампилов. - В.В.) спокойно цитировал Достоевского, пусть не дословно, но всегда точно по смыслу, попадал в ситуацию идеально. Его образование - не блескучая одежда, а вовремя изымаемый инструмент».

Налицо специфического значения очевидность. Вампилов-художник не просто вспоминал творчество, «паутину» Достоевского по дежурному случаю, что, по сути говоря, было бы незачем ставить ему в исключительную заслугу. Уникальный смысловой подтекст мемуарных откровений - в другом: Вампилов думал Достоевским. Думал критериально, личностно, из привычной внутренней потребности разобраться и утвердиться - при эстетической поддержке Достоевского - в собственном мировоззренческом и художественном опыте. Не менее красноречиво то же самое подтверждают замечательные со всех точек зрения сентенции драматурга из его рукописного наследия: «Все люди кажутся иногда самыми отвратительными типами Достоевского»; «Условия для самоубийства у тебя есть. Тебе не хватает только теоретической подготовки. Читай Шопенгауэра, Достоевского, Кафку…»

«Холодная любовь» Вампилова к Достоевскому была чревной. Хотя ее плоды не разысканы и не определены с подобающей предмету полнотой. Недосмотр, верхоглядство или невостребованность? Во всяком случае наука легкомысленно упускает из виду реальные художественные соотношения между близко сопредельными, даже в чем-то родственными творческими принципами Достоевского и Вампилова. В этом отделе русской исторической поэтики, увы, досадная лакуна. Несмотря на обязывающую симптоматику исходного биографического материала, суммарный свод которого обладает принудительной историко-литературной логикой. Она, эта логика, категорична: 1) Вампилов «знал» Достоевского «великолепно»; 2) думал Достоевским; 3) на репетициях собственных пьес «цитировал» его «идеально» к месту, то есть сводил с контекстами своего творчества; «искал что-то свое» в Достоевском (нотабене: «свое» - в Достоевском!), «примеривался к чему-то»; 4) на протокольно-официальной встрече с коммунистами Чили «вдруг» (наверняка тоном полемики с хулителями и запретителями Достоевского, «бесами» ХХ века) «произнес целую речь о Достоевском» (эта импровизация перед заведомо левой марксистской аудиторией обнаружила: Вампилов освоил «холодно-любимого» классика целокупно и проницательно; 5) свободно соотносил реалии современной ему жизни с типажами (например, «самыми отвратительными») Достоевского. Отсюда ли не следует, что Вампилов, художник и мыслитель, остро сознавал и бережно лелеял свою чревную, нутром ощущаемую, связь с «преданием» Достоевского.

В эстетике и миропонимании драматурга Вампилова постоянно соприсутствовал («дышал») литературно-психологический опыт Достоевского. О том полнее всего может засвидетельствовать художественная система вампиловской пьесы «Утиная охота». Речь не идет о каком бы то ни было подражательстве. Вампилов-художник оригинален абсолютно. Его литературные связи с «паутиной» Достоевского - именно такое явление (срез) исторической поэтики, в котором главенствует не буква, но самый дух, метафизическая философия неисследимого «предания», своего рода харизма духовной традиции. В этом смысле наследство Достоевского в огромной мере способствовало тому, чтобы состоялась драматургия Вампилова в тех внутренних и внешних формах, в которых она существует. Когда смотришь спектакль «Утиная охота», тебя властно захватывает двоякое эстетическое переживание. В череде скандальных истерических надрывов и выходок Виктора Зилова, протагониста пьесы, невольно и с каждой мизансценой все сильнее улавливаешь знакомое «предание» сюжетных, интонационных и характерологических («психейных») образцов Достоевского. Это не иллюзия якобы предвзятого зрителя. Перед нами в современной и совершенно самобытной версии возникает, будто воскресает, персонаж-человек Достоевского, обаятельный возмутитель умственного и морального спокойствия обывателей, неудобный для окружающих остроязыкий собеседник-полемист, горячий и умный сердцем неугомон, духовный скиталец и неприкаянный герой/антигерой безвременья (генетически он из «породы» Раскольниковых, Ставрогиных, Карамазовых…).

Художественное сходство с литературной характерологической техникой Достоевского может быть установлено в самых различных пунктах и отношениях «Утиной охоты». Для филологического поиска и обработки компаративного материала удобен рамочный формат сопоставимых параллелей. Он позволяет выявить очевидные парные узлы сходства и всякого рода пересечений в поэтике Достоевского и Вампилова. Тем самым привести и систематизировать как бы паралогические доказательства к основным положениям предлагаемой статьи.

Достоевский — Вампилов («Утиная охота»)

1) Рассказ «Скверный анекдот» (1862) служит заглавным семиотическим ключом к большинству «скверно-анекдотических» сюжетных историй, составивших фельетонную основу сочинений Достоевского. Непреходящая фатальная скверна жизни - бытийственный спутник загадочной русской души в ее мятежных скитаниях по лабиринтам неблагополучного миропорядка. «Бедные» Макар Девушкин и Варенька Доброселова, которые стали у Достоевского первыми представителями и жертвами «скверных анекдотов», положили начало генеалогическому древу героев Достоевского.

1) Жизненная судьба Виктора Зилова умышленно выдержана в духе и координатах «скверного анекдотизма» и фельетонного гротеска. Близкие и отдаленные ее подобия обнаруживаются повсюду в творчестве автора «Утиной охоты» (проза, драматургия). Характерно: одноактные пьесы «Анекдот первый. История с метранпажем» и «Анекдот второй. Двадцать минут с ангелом» (был объектом цензурных преследований) образовали драматургическую дилогию под общим авторским заголовком «Провинциальные (тоже весьма «скверные». - В.В.) анекдоты». Трагическая духовная неустроенность и «скверное», «анекдотическое» неблагообразие в судьбах героев (семиотическая модель «зиловщины») - общее место в драматургии Вампилова.

2) Поэтика двойничества классически-художественно опредмечена в «петербургской поэме» «Двойник» и романах «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы». Двойники у Достоевского - художественная упреждающая маркировка пределов зла, которое потенциально таится в герое/антигерое. Маркировка имеет душеспасительное значение: охраняет личность героя/антигероя от полного распада и окончательного расчеловечивания. С тем вместе «мифологически» предвещает протагонисту роковые беды, несчастье, горе (опасные происшествия, болезнь, смерть).

2) Рядом с Зиловым, оттеняя его злоключения и странный характер, находятся иноипостасные двойники протагониста: одноименный, юный, почти ангельский (мальчик Витька), циничный, дьявольский (официант Дима, «зверь», по слову Зилова) и пошлый, вульгарный до маразма (шеф Вадим Андреевич Кушак). Каждый из них играет свою искусительно-поясняющую двойническую роль в истории Зилова. Витька ностальгически напоминает о нравственно чистых идеалах золотой поры ушедшего детства; Дима мефистофельски провоцирует на суперменство и преступление; Кушак угрожает шансом трусливой животной бездуховности. Двойники не предвещают Зилову ничего светлого и «мифопоэтически» предупреждают о наличных и близких несчастиях, которые потенцированы в «зиловщине».

3) Типичное (семиотически вычленяемое) положение в романах, повестях и рассказах Достоевского - скандал (от греческого: «западня», «ловушка»; «соблазн, досада»), ссора, полемическая распря, разговорно-беседное противостояние, психологическое столкновение, идейная конфронтация. Это неотъемлемое свойство «скверного анекдотизма» в сочинениях писателя. Является универсальным художественным приемом: «ловушкой», которая призвана «ловить» и «соблазнять» героев, вынуждая их к полному самораскрытию через сказанное в «досаде» слово. Скандалы и ссоры творят вовсе не записные скандалисты и не патологические склочники, но стесненные обстоятельствами жизни-«ловушки» люди: стихийно, вынужденно и разрушительно/созидательно. Нервная энергия скандалов, сшибки мнений и поступков питает художественный полифонизм Достоевского-поэта.

3) Критикой замечено: «Скандал, ссора - доминанты художественного мира Вампилова». Учиняемые Зиловым скандалы следуют один за другим, насыщая «скверным анекдотизмом» драматургическое пространство «Утиной охоты». В скандалезных интригах-событиях парадоксально открывается человеческая значительность Зилова и «зиловщины». Персона Виктора Александровича Зилова потому и возвышается над партнерами по конфликтно-бурным сценам, что представляет собой человека не упертого, по всем признакам крупного, свободного и предельно искреннего. В терминах литературной науки - человека диалогического, амбивалентного. Самокритичный Зилов живет страстями, способен на бунт, сопротивление мироустройству, высокие жертвы. Одновременно страдальчески беззащитен, в сути своей одинок и по-детски растерян (он неспроста двойник мальчика Витьки и сам «Витя»). В нем, «скандалисте», - все изюминки пьесы.

4) В поэтике «Хозяйки», «Преступления и наказания», «Игрока», «Идиота», «Подростка», «Дневника писателя», «Братьев Карамазовых» велика роль всякого рода видений, метафизических кажимостей и грез. В каждом случае условность видения («виртуальная» действительность) не только не снижает - наоборот мощно усиливает значение психоидеологического факта. Ср.: сновидческие картины в расстроенном самосознании Родиона Раскольникова или Свидригайлова («Преступление и наказание); сцена с чертом («Карамазовы»); фабула рассказов «Бобок», «Сон смешного человека» и мн.др.

4) «Утиная охота» - самая «виртуальная» и грезоподобная пьеса Вампилова: более чем наполовину состоит из видений-«воспоминаний» (ремарка пьесы) Зилова. В них - психоидеологическая интрига сочинения. Незаурядным воображением протагонист вызывает из памяти «лица и разговоры» (ремарка пьесы) - практически всю драму своей жизни, которая протекла среди этих «лиц и разговоров». Реализм восьми зиловских «воспоминаний» безупречен в художественном психологическом плане. Формально и фактически «алик из аликов» Зилов выступает в роли своеобразного соперника автора (высокохудожественное сотворчество «воспоминателя»), что также возвышает его над всей «аликовской» компанией. Видения, или «воспоминания» Зилова по силе изобразительности, картинности и по качеству мысли не уступают «чисто» авторскому слову и стилю и сливаются с ними в единое художественное целое.

5) Разговорно-просторечными «словечками» пересыпано литературное письмо Достоевского. По этой причине, в частности, оно получило в критике Серебряного века определение «разговорное письмо» (Горнфельд). Писатель художественно фокусировал и обыгрывал «словечки» таким образом и с таким расчетом, чтобы раскрыть их народную первозданную житейскую идейно-психологическую истинность («вода» в «Записках из Мертвого Дома», «учась» и «подполье» в «Записках из подполья», «кулики» в «Бесах», «бэди, бэди», «дите» и «Черномазов» в «Братьях Карамазовых», «мальчик с ручкой» и «стрюцкие» в «Дневнике писателя» и др.).

5) Вампилов превосходно владел искусством поэтической утилизации народных «словечек». В художественный оборот «Утиной охоты» устами Веры, подруги Зилова, драматург запустил, казалось бы, ничтожное просторечно-вульгарное «словечко» «алики». Значение «аликов» можно уточнить только при помощи арготических словарей русского языка (да и то не полностью без учета вампиловской полисемантической трактовки). С этим «словечком» Вера появляется в сценах уже первого видения Зилова, когда она, сразу принимая на себя роль «дамы полусвета», бравирует приблатненным речевым этикетом: «Привет, алики!» Эпатируя и далее, Вера награждает этим «словечком» поочередно всех присутствующих: Диму, Зилова, Саяпина, Кушака. Неизменная реакция зрительного зала в этих мизансценах - оживление, смех (знаки синхронной высокой эстетической оценки). Действительно, выхваченное из уличной (народной) речевой стихии словечко «алик(и)» своими неожиданными смысловыми тонами и полутонами обогащает полифоническое звучание «Утиной охоты» и в меру отпущенных ему художественных возможностей сообусловленно выражает противоречивую духовную сложность, неодномерность человека («зиловщины» в первую очередь) - главного объекта драматургических усилий и фантазий Вампилова.

6) Одна из главных и принципиально важных составляющих в стилистико-речевой стратегии Достоевского - установка на разговорность, собеседность. У писателя всюду художнический разговорно-полемический расчет на реакцию собеседника: присутствует внутренняя оглядка на «другого», речевой контакт с «кем-то» или «чем-то» «другим», желание оспорить, не соглашаться, опровергать вечное, общепринятое, обывательское, мнимоистинное. Вездесущий тотальный диалогизм («адресатность») речевого поведения героя (персонажа) охватывает все произведения Достоевского.

6) Речевое поведение Зилова, то спокойное, то бурное, представляет собой нескончаемое столкновение с «другими». Это скандальная оппозиция всему и вся в опошленном мире «аликов». Дело не только в том, что «Утиная охота», в силу своего драматического естества, держится на диалогах («адресатность»). Сущность темпераментной, временами даже истерической, речевой натуры скрыто-диссидентствующего, фрондирующего Зилова - в бунтарской подкладке его речей, в страстном и болезненном несогласии с миром недотянутых и ложных ценностей. В этом (типология Раскольникова, братьев Карамазовых) - предвестие и утверждение нравственной виктории Виктора Зилова.

Близнечные сопоставления поэтики Достоевского и Вампилова можно было бы продолжить (юродство; герои-грешники; типы «городообразующего» текста; фамильные именования; женская тема; плеоназмы; мотивы дождя, церкви, природы и т.д.), но и приведенных материалов на первый случай достаточно, чтобы в интересах высокого искусства «Утиной охоты» сделать обоснованные принципиальные заключения. «Утиная охота» - драматическое произведение, в котором Вампилов-художник взял на себя задачу совершенно в духе и стиле Достоевского: помещая своих героев в сложную и запутанную обстановку самых «скверных» происшествий, обратиться к вековечным и проклятым вопросам о смысле и назначении человеческого бытия. Безымянный сибирский город (в подробностях угадывается Иркутск), где разыгралась драма «зиловщины», обращен в центр художественной вселенной писателя (некий аналог Петербургу Достоевского). На вызов удушливой современности (эпоха так называемого «развитого социализма») Вампилов ответил смелой остропроблемной, причем неполитизированной, поэзией «Утиной охоты». (Помню, как всполошились «серые кардиналы» из Иркутского обкома КПСС, когда «безыдейная», далекая от мертвенно-казенных постулатов соцреализма, пьеса увидела свет. Сколько усилий приложили тогда местные «бесы», дабы «не пущать» ни в коем разе «вредное» произведение драматурга…) «Утиная охота» насмешливо и вместе с душераздирающей трагедийной печалью поэтизировала «аликов», людей позднесоветского безвременья. Искаженный, «загадочный» и «странный» человек пьесы оказался в своей внутренней мощи Человеком с большой буквы, духовной надеждой Вампилова, а «зиловщина» - не пороком, а достоинством целого поколения поздних шестидесятников. Сердцевина «зиловщины» - бунтарское, по заветам и следам героев Достоевского, неприятие сложившейся системы квазиценностей, внешне вроде благополучных, однако «скверных», безнравственных, удобных для приспособленцев и лицемеров типа Саяпина и Кушака. «Зиловщина», как бы сама того не желая, отвергла дутые фарисейские идеалы отцов и скандально разошлась с «кушаковщиной» и «саяпинщиной». Художественное исследование благородных порывов смятенной (или «мятой») души человеческой составляет философско-трагедийное содержание «Утиной охоты». Для адекватной оценки этого культурно сложного содержания многое дают поэтические каноны Достоевского. Близость искусства «Утиной охоты» с художественно-психологическим «преданием» Достоевского, великого законодателя от литературы, более чем очевидна (диалектика байронически гордого и неимоверно сложного по мотивам и результатам противостояния человеческого «я» всему миру). В этой близости проявился материализованный момент русского историко-поэтического «предания» (преемничества и наследования).

***

ВЛАДИМИРЦЕВ Владимир Петрович

Доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой журналистики Иркутского государственного университета. Автор статей о проблемах творчества Ф.М.Достоевского, книги «Поэтика «Дневника писателя» Ф.М.Достоевского»: этнографические впечатления и авторская мысль» (Иркутск, 1998).