А. В. Серегин

Современные явления социальной жизни во многом обусловлены «генетическими» стереотипами первобытной истории человечества, занимающей огромный период времени с момента появления людей на Земле (около 3–5 млн лет назад) до образования ими первых государств (примерно в IV тыс. до н. э.).[ 1] Архаические механизмы коллективных и индивидуальных реакций правителей и подданных, как правило, черпают свои истоки в инстинктивных началах дикой природы. Вследствие этого биологические законы, регулирующие иерархическое поведение стадных животных, зачастую прослеживаются в политически организованных союзах людей (государствах, партиях и т. д.). Например, популяции оленей, волков, зубров, обезьян имеют строгую вертикаль управления, базирующуюся на доминировании сильнейших особей.[ 2] Аналогичным образом организовывалась социальная жизнь первобытных сообществ охотников и рыболовов. Но в отличие от животных человеческие деяния постепенно стали ограничиваться морально-религиозными предписаниями. Так, запрет инцеста смоделировал новую систему брачно-семейных и межплеменных отношений, заставив мужчин искать себе женщин на стороне, а не в своем роде.[ 3]

Однако на заре исторического развития первобытного общества господствовали биологические константы человеческой эволюции. Полагаем, что рассмотрение некоторых из них поможет объяснить происхождение монархического государства.

Миллионы лет борьбы за выживание толкнули целые популяции зверей, птиц, рыб, насекомых и т. д. перейти к иерархическому построению внутривидовых связей. Инстинкт самосохранения уничтожил равенство среди коллективных животных, установив жесткую пирамиду единоличного управления прайдами, стаями и стадами.[ 4] Природа этих метаморфоз испытала воздействие естественной агрессии диких животных, которая служит им способом замены физических стычек психологическими. В последних далеко не всегда побеждает более сильный телом или интеллектом. А тот, кто легко приходит в ярость, может долго и часто угрожать сам, оставаясь устойчивым к чужому давлению.[ 5] Убийство представителей своего вида в животном мире является исключением, происходящим из-за перенаселенности — ведь одним из законов биологической эволюции является принцип: «Не убивай тех, кто несет ту же генетическую информацию, что и ты».[ 6] Однако этот принцип нарушен в человеческом обществе, так как в силу социокультурной эволюции представители различных групп (профессиональных, родовых, национальных, религиозных и т. д.) являются носителями неодинаковой информации. «Вот почему человек, — утверждают Ю. Г. Волков и В. С. Поликарпов, — единственное среди животных существо — приобрел способность проводить войны в рамках своего вида».[ 7]

Таким образом, борьба за выживание, половое соперничество, стремление к самоутверждению индивидов рождают доминантную, т. е. самую агрессивную личность, подавляющую других. Она усиливает свое положение в обществе, провоцируя конфликты с соседями, терроризирует их и угнетает. Постепенно создается социальная иерархия, жесткая, но эффективная, позволяющая нескольким особям одного вида совместно охотиться и обороняться.[ 8] «Если доминантная личность отличается не только волей, но и умом, — пишет Т. В. Кашанина, — то возглавляемый ею коллектив способен быстро прогрессировать»,[ 9] расширяя ареал своего обитания.

Практически всегда твердыми, решительными, агрессивными и инициативными лидерами человеческих сообществ были мужчины. Женщины предпочитали не конкурировать в борьбе за иерархический ранг по той простой причине, что они выполняли важнейшую биологическую обязанность по воспроизводству людей. Лишь современная европейская цивилизация позволила всему «прекрасному полу» прикоснуться к скипетру государственной власти, хотя «на высшем политическом Олимпе даже сегодня мы очень редко встречаем женщин, — отмечает Т. В. Кашанина, — причем это имеет место в промышленно развитых странах (Маргарет Тетчер — в Великобритании, Хиллари Клинтон — в США и др.)».[ 10]

Данные факты ставят под сомнение классическую теорию матриархата, описанную Ф. Энгельсом в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства».[ 11]

Кроме того, многие социальные животные не допускают доминирование самок в своих сообществах (например, зубры, олени, бизоны и т. д.). В. Р. Дольник считает матриархат ловкой выдумкой кабинетных ученых XIX в. и утверждает, что женское управление наблюдалось лишь у некоторых деградировавших племен, оказавшихся в крайне неблагоприятных условиях и зашедших в тупик исторического развития.[ 12] В пользу этой позиции говорят простейшие математические расчеты. Так, один мужчина, выживший на войне, при наличии в племени десяти свободных (незамужних) женщин, теоретически через девять месяцев может удвоить количество людей в поселении; в противном же случае, если одна женщина приходится на любое количество мужчин, то максимальное число новорожденных составит всего два человека.

Следовательно, закономерно, что мифические амазонки и сарматы пали жертвами патриархальных греков и скифов.[ 13]

В конечном итоге матриархат не создал государственность, не устранил беспорядочные половые связи, не запретил инцест, не обеспечил воспроизводство человеческого рода и не воспитал чувство частной собственности. Его вытеснила более перспективная система социального общежития — патриархат; и лишь в далеких недоступных джунглях Африки и горах Тибета сохранились дикие поселения, находящиеся под материнской властью.

Основу мужской иерархии древних племен в первую очередь составляли возрастные и индивидуальные характеристики людей.[ 14] Однако доминантной личности (вождю, сахему, главарю и т. д.) помимо природных волевых качеств важно было обладать символическими атрибутами превосходства и управления (специальная повязка на теле, высокий головной убор, наличие в руках особого предмета, занятие более высокой точки в пространстве и т. д.).[ 15]

Вокруг племенных лидеров постепенно сложилась простейшая система органов первобытной власти, состоящая из единоличных (вождь, жрец, старейшина) и коллективных (совет старейшин, собрание соплеменников, совет вождей) институтов публичного управления.[ 16]

Старейшина — это глава семьи или рода. Им становился волевой, зрелый, опытный, мудрый, авторитетный, умеющий предвидеть события и организовывать важные предприятия человек. Старейшину выбирали[ 17] или признавали фактически, т. е. все сородичи считали, что он выделяется среди них особыми качествами.[ 18] Его боялись, уважали, слушались и даже почитали. Старейшина руководил повседневной жизнью рода, рассматривал споры между сородичами и представлял их интересы в общественном производстве.[ 19] Такая организация социальной жизни длительное время позволяла успешно развиваться народам мира. Например, взаимовыручка исландских родовых общин обеспечила выживание викингов в суровых условиях северных широт.[ 20] По свидетельству Ф. Энгельса, родовой строй Шотландии и Ирландии процветал еще в XVIII в. и был уничтожен «только оружием, законодательством и судами англичан».[ 21] Устойчивые родоплеменные отношения по-прежнему играют ведущую роль у народов Северного Кавказа,[ 22] Африки, Сибири, Океании и т. п.

Одним из важнейших органов управления первобытным сообществом являлся институт военного предводителя (вождя), способного защитить племя от нападения врагов. Обычно эту должность занимал самый сильный, храбрый, смелый и решительный человек, авторитет и влияние которого особенно возрастали во время военных действий либо угрозы вооруженного вторжения со стороны соседей.[ 23]

Религиозно-идеологическая власть родовых общин принадлежала жрецам, шаманам, колдунам, ведунам, волхвам, гадателям, знахарям и т. д. Эти люди формировали мировоззрение соплеменников, внушали им надежду на будущий день, лечили больных, отпевали мертвых, осуществляли связь с предками и богами, умиротворяли небесных духов и боролись с потусторонним злом. Благодаря астрономическим наблюдениям жрецы научились предсказывать погоду, затмения солнца, наводнения и другие природные явления. Знания и опыт позволили им монополизировать право на общение с потусторонними силами. Поэтому они были бесспорными властителями человеческих душ. Религиозные лидеры первобытных общин также считались блюстителями родовых обычаев и традиций.

Например, кельтские жрецы друиды еще в I в. до н. э. принимали деятельное участие в делах богослужения, наблюдали за правильностью общественных жертвоприношений, истолковывали все вопросы, относящиеся к религии, обучали наукам молодежь и вообще пользовались у галлов большим почтением. По свидетельству римлян, они осуществляли правосудие по всем спорным делам и преступлениям, могли приговорить виновного к смертной казни или отлучить от жертвоприношений. Последний вид наказания считался самым страшным, так как отлученный от культа признавался безбожником, человеком вне закона, все его сторонились, избегали встреч и разговоров с ним, чтобы не нажить беды. Иногда жрецы проклинали целые народы, и их решения неукоснительно соблюдались кельтскими племенами. Во главе друидов стоял единоличный духовный лидер, имевший огромный авторитет. Жрецы не принимали участия в войне и не платили податей. Гай Юлий Цезарь писал, что больше всего друиды старались укрепить убеждение галлов в бессмертии души. Эта вера должна была устранять страх и возбуждать храбрость воинов.[ 24]

Там, где функции вождя и шамана совмещались в одном лице — племенная власть приближалась к монархическому правлению.

На более поздней стадии развития первобытного общества, когда человеческая популяция разрослась, а роды объединились во фратрии и кланы, появился круг вопросов, общих для всех соседствующих групп людей.[ 25] Для решения межплеменных и межродовых проблем стали собираться советы старейшин, вождей и всех способных держать в руках оружие.[ 26]

Известный исследователь социальной жизни североамериканских индейцев Л. Г. Морган, характеризуя такую систему общественного строя, отмечал, что «это была особая организация, не имеющая параллели в современном обществе, и она не может быть описана в терминах, принятых для монархических учреждений. Военная демократия с сенатом, народным собранием и назначенным полководцем — таково приблизительное, хотя и не совсем точное, определение этой столь своеобразной формы правления, принадлежащей исключительно древнему обществу и покоившейся на чисто демократических учреждениях»,[ 27] — утверждал он.

Восхищаясь выводами Л. Г. Моргана, Ф. Энгельс писал: «И какая чудесная организация этот родовой строй при всей ее наивной простоте! Без солдат, жандармов и полицейских, без дворянства, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без процессов — все идет своим установленным порядком. Всякие споры и недоразумения разрешаются коллективом тех, кого они касаются, — родом или племенем, или отдельными родами между собой; и лишь как крайнее, редко применяемое средство грозит кровная месть, цивилизованную форму которой только со всеми положительными и отрицательными сторонами цивилизации представляет наша смертная казнь…. Рабов еще нет… А каких мужчин и женщин порождает такое общество, показывает восхищение всех белых, соприкасавшихся с неиспорченными индейцами, чувством собственного достоинства, прямодушием, силой характера и храбростью этих варваров».[ 28]

Вместе с тем первобытное сообщество вовсе не представляло собой управленческой идиллии, основанной на демократических началах народоправства. Ведь на собраниях вождей, старейшин, воинов племени или рода доминировали самые сильные личности, способные навязывать свою волю остальным. Сахемы не спрашивали мнения простых людей. Они были довольны, когда слышали одобрительные крики соплеменников, но если возникал беспорядок, самый сильный и строгий старейшина или вождь начинал орудовать палкой налево и направо. Особенно доставалось тем смельчакам, кто, разойдясь, чересчур уж оскорблял военных лидеров. Насколько простой народ был принижен и оттеснен в коллективных органах управления первобытным обществом, видно из произведения легендарного древнегреческого писателя Гомера «Илиада», во второй песни которой Одиссей — правитель Итаки, окриками и ударами скипетра обуздывает ораторов из толпы, в частности, и Терсита, вздумавшего в общем собрании воинов дерзить басилевсам.[ 29]

«Можно ли назвать это народовластием? Пожалуй, это пародия или, в лучшем случае, самая примитивная его форма», — пишет Т. В. Кашанина.[ 30]

Следует сделать вывод, что первобытное общество, управляемое как индивидуальными (вождь, старейшина, жрец), так и коллективными (совет старейшин и вождей, собрание соплеменников) органами власти, в силу естественных законов, определяющих условия борьбы за доминирование в простейших группах людей, стремилось подчиниться конкретному человеку.

Прогрессивная организация патриархального родового строя привела к «демографическому взрыву». Растущая плотность населения вынудила людей к более тесному сплочению как внутри локальных групп, так и по отношению к внешнему миру.[ 31] Благодаря расширяющимся брачно-семейным связям, соседние племена стали сближаться и образовывать союзы. Появилась потребность в субординации их деятельности. Вследствие этого произошла консолидация автономных первобытных сообществ вокруг выделившихся племенных центров, главенствующих в рамках определенной территории.[ 32]

По мнению Ф. Энгельса, в данный период вождь (rex, basileus и т. д.) был признан необходимым и постоянным должностным лицом, а ведение войны стало главной функцией общественной жизни. Существуя параллельно с советом старейшин и народным собранием, он принимал решения в условиях военной демократии, пропагандировавшей грабительские набеги на богатых соседей. Поэтому созидательный труд перестал быть привлекательным, появилось рабство, а разбой превратился в почетный промысел.[ 33]

Отечественная наука длительное время (практически весь XX в.) рассматривала данный этап исторического развития первобытного общества в качестве переходного к государству, считая его высшей стадией эволюции родового строя.

Вместе с тем такой подход не давал ответа на два ключевых вопроса:

1) как в условиях военного управления вождя может существовать демократия, ведь армия всегда строится на основе жесткой субординации, беспрекословном исполнении приказов, дисциплине и единоначалии;

2) почему многие воинственные племена, скопившие несметные богатства на протяжении столетий, так и не создали государства (например, скифы, гунны и т. д.)?

Зарубежные авторы (Р. Л. Карнейро, М. Д. Сахлинс и др.) решали эти проблемы в рамках теории вождества, базирующейся на исследовании специфических особенностей военного руководства доисторическими сообществами людей.[ 34]

В СССР одним из первых ученых, попытавшихся проанализировать институты военной демократии с позиции, отличавшейся от взглядов Ф. Энгельса, был А. М. Хазанов. Он предложил использовать термин «вождество» (как перевод с английского «chiefdom») для характеристики первобытных поселений, в которых большинство соплеменников отстранялись от публичного управления, но еще отсутствовали классические признаки государства (территориальное разделение народа, налоги и займы, профессиональная армия, право и т. д.).[ 35]

Поддерживая данную идею, Л. С. Васильев сформулировал теорию протогосударственных образований, возглавляемых сакрализованными правителями с наследственной властью, основанными на нормах генеалогического родства, знакомых с социальным и имущественным неравенством, разделением труда и обменной деятельностью.[ 36]

Опираясь на выводы своих предшественников, Т. В. Кашанина попыталась разграничить периоды военной демократии и вождества в истории первобытного общества. По ее мнению, основные отличия этих форм власти сводятся к следующим особенностям:

1) военная демократия не обожествляет племенного правителя, вождество же, наоборот, стремится к сакрализации его функций;

2) в противовес военной демократии вождество отстраняет широкие слои населения от реального управления;

3) для вождества характерны четкая иерархия поселений и стратификация общества;

4) только в условиях вождества рождается первая аристократия, состоящая из жрецов, воинов и управленцев.[ 37]

Наряду с этим нельзя забывать, что глава военной демократии или вождества по-прежнему обладает лишь «консенсуальной властью», реализуемой посредством авторитета, а не легитимного насилия.[ 38]

Вместе с тем возрастающая концентрация власти в одних руках приводит к выработке единой идеологии с общими культами и ритуалами для всех союзных племен.[ 39]

Таким образом, вождество превращается в социально-политическую организацию, объединяющую группу поселений, иерархически подчиненных одному из них, в котором проживает верховный правитель.[ 40]

Внутри некогда самостоятельных племенных образований происходят необратимые процессы концентрации и персонификации публичной власти по вертикали. Так, во главе восточных славян (IV–VI вв.) стоял великий князь (Хакан-Рус), ему подчинялись лидеры региональных союзов племен — Светлые князья, господствующие в свою очередь над князьями отдельных родовых общин.[ 41] Такая система вассальной зависимости являлась прообразом будущего государственного механизма, отвергающего принципы социального равенства для подавляющего большинства населения.

В силу своей значимости вождь выделился из общества, возглавил его и перестал непосредственно участвовать в воспроизводстве материальных благ. Одновременно военные лидеры племен присвоили себе различные привилегии, связанные с возможностью изымать часть продуктов, произведенных общинниками для удовлетворения собственных потребностей.[ 42]

Но единоличная власть не могла существовать без выполнения ею особых социальных функций, направленных на поддержание мира, порядка и безопасности. По мнению Т. В. Кашаниной, главными среди них были: 1) организаторская функция; 2) перераспределительная функция; 3) функция контроля за ресурсами, обменом и торговлей; и 4) военная функция.[ 43]

Организаторская функция вождя возникла вследствие усложнения иерархической системы межплеменного управления. Сегментарная специализация некогда автономных сообществ людей нуждалась в едином центре, координирующем общие усилия для достижения конкретной цели, как правило, связанной с решением проблемы выживания и воспроизводства человеческого рода.

Поэтому, используя властные рычаги, главы первобытных общин монополизировали прерогативы по перераспределению материальных благ между рядовыми членами поселений. Нередко вожди поощряли одних и сдерживали других, особенно в условиях голода, стихийного бедствия или войны.

Перераспределительная функция позволила удачливым руководителям установить контроль за продуктообменом, торговлей и использованием общинными природными ресурсами: землей, водой, лесом и т. д.

Так, вождь получил в свои руки стабильную экономическую базу, позволяющую ему заниматься хозяйственной деятельностью, содержать при себе преданные отряды вооруженных соплеменников, организовывать завоевательные походы или вести оборонительные войны.

Победоносные грабительские набеги на соседние поселения «усиливают власть верховного военачальника, равно как и подчиненных начальников, — пишет Ф. Энгельс, — соответствующее обычаю избрание их преемников из одних и тех же семейств мало-помалу переходит в наследственную власть, которую сперва терпят, затем требуют и, наконец, узурпируют; закладываются основы наследственной королевской власти…».[ 44]

Вместе с тем становление монархической государственности на фундаменте вождества имело специфические особенности у различных племен и народов. В самом общем виде можно выделить пять вариантов происхождения единоличной политической власти: восточный, романский, германский, славянский и степной.

Суть восточного пути, конституирующего власть племенного вождя в царские прерогативы, состояла в необходимости ведения постоянного строительства и ремонта ирригационных систем в жарких странах Междуречья Тигра и Евфрата, а также в дельте Нила. Кроме того, оросительные каналы и дамбы должны были охраняться от разрушения.[ 45]

Природа выше обозначенных задач (военной и строительной) не терпит коллективного управления, поэтому власть вавилонских, шумерских, египетских и иных правителей базировалась на организации ирригационной деятельности и войне. Вокруг фараонов, энси, лугалей и т. д. сложился специальный механизм публичного господства, непосредственно не участвующий в материальном производстве.[ 46] Таким образом, власть общинного вождя переродилась в компетенцию «всемогущего» государя.

Возвышение единоличного правления в Древнем Риме проходило под влиянием борьбы патрициев и плебеев за обладание политическими правами. Это противостояние завершилось объединением квиритских родов и пришельцев в единый народ под эгидой монархического государства во главе с пожизненно избираемым рексом. Цари «вечного города» разделили население по имущественному признаку, сняв острые социальные противоречия.[ 47]

Германские народы, ставшие господами римских провинций в V–VI вв., столкнулись с довольно развитым государственным механизмом. Их родовые учреждения не могли впитать массы покоренного населения. Поэтому институты первобытного вождества были приспособлены к выполнению новых политических функций, направленных на поддержание господства в рамках завоеванных территорий. Ближайшим представителем народа-победителя являлся его военачальник, а защита покоренных областей требовала усиления его положения в обществе. Так, по словам Ф. Энгельса, «наступил момент для превращения власти военачальника в королевскую власть, и это превращение совершилось».[ 48]

Особой самобытностью характеризуется становление монархической государственности у восточных славян.[ 49] В VI–X вв. племена полян, древлян, бужан, кривичей, радимичей и т. д. жили родами и общинами, занимались сельским хозяйством, охотой и рыболовством в рамках определенных территорий.[ 50] Находясь между Европой и Азией, они постоянно подвергались военным набегам и грабежам со стороны степных кочевников (хазар, половцев, печенегов и т. д.) и северных пиратов (викингов), поэтому требования обеспечения безопасности вынудили их выбирать или нанимать князей с дружинами для самообороны и поддержания внутреннего порядка. На содержание профессиональных воинов и вождей пришлось платить налоги и сборы.

Таким образом, из территориальной сельской общины, имеющей специальные вооруженные отряды и управленческие органы, действующие на постоянной основе, возникла древнерусская держава, базирующаяся на двух политических началах коллективного общежития: единоличном, или монархическом, — в лице князя и земском, представленном вечевым собранием народа.

Степной способ образования монархической власти характерен для формирования обширных кочевых империй пастушеских племен Евразийского континента (гуннов, монголов, хазар и т. д.). Вожди номадов, чтобы поддержать политическое единство своих народов, были вынуждены организовывать поступление прибавочного продукта извне с помощью военной силы. Как правило, это достигалось постоянными грабительскими набегами на соседей, имевшими целью вымогательство подарков, обложение земледельцев данью с заключением с ними неэквивалентных торговых договоров.[ 51]

Таким образом, царская власть возникла одновременно с государством, ее предшественницей являлось первобытное вождество, характеризующееся возросшей ролью военного лидера, выполняющего роли организатора завоевательных или оборонительных кампаний, арбитра (судьи), разрешающего социальные противоречия, и хозяйственного управленца, возглавляющего работы по сооружению ирригационных систем, прерогативы которого передавались по наследству и поддерживались сакральными представлениями древнейших верований.

Список литературы

[ 1] Всемирная история. Учебник для вузов / под ред. Г. Б. Поляка, А. Н. Марковой. М., 2000. С. 11.

[ 2] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. М., 2004. С. 16.

[ 3] Васильев Л. С. Становление политической администрации // Народы Азии и Африки. 1980. № 1. С. 175.

[ 4] Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. Беседы о человеке в компании птиц и зверей. М., 1994. С. 148.

[ 5] Там же. С. 67.

[ 6] Волков Ю. Г., Поликарпов В. С. Интегральная природа человека: Естественный и гуманитарный аспекты. Ростов/Д., 1994. С. 82–83.

[ 7] Там же.

[ 8] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 67.

[ 9] Там же. С. 17.

[ 10] Там же. С. 18.

[ 11] Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи с исследованиями Л. Г. Моргана. М., 1951. С. 57.

[ 12] Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. С. 148.

[ 13] Геродот. История // Кавказ и Дон в произведениях античных авторов. Ростов/Д., 1990. С. 50.

[ 14] Токарев С. А. Родовой строй Меланезии // Советская этнография. 1933. № 5–6. С. 51, 54–56.

[ 15] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 18.

[ 16] Там же. С. 19.

[ 17] Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа. Одесса, 1883. С. 79; Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 87, 102, 124.

[ 18] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 19.

[ 19] Там же.

[ 20] Ольгейрссон Э. Из прошлого исландского народа. Родовой строй и государство в Исландии. М., 1957. С. 95.

[ 21] Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 135.

[ 22] Верещагин В. Ю., Гавриш Г. Б., Нечепуренко П. Я. Чеченская этнонациональная государственность: от самобытности к сепаратизму. Ростов/Д., 2003. С. 28.

[ 23] Соколова З. П. Социальная организация обских угров и селькупов // Общественный строй у народов Северной Сибири. М., 1970. С. 108.

[ 24] Цезарь Г. Ю. Записки о галльской войне. В 2 ч. Ч. I. М., 1991. С. 111–112.

[ 25] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 20.

[ 26] Алексеенко Е. А. Социальная организация кетов // Общественный строй у народов Северной Сибири. М., 1970. С. 171–175.

[ 27] Морган Л. Г. Древнее общество. Л., 1934. С. 182.

[ 28] Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 99.

[ 29] Гомер. Илиада. М., 2004. С. 19–20.

[ 30] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 21.

[ 31] Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 169.

[ 32] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 23–24; Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 169.

[ 33] Там же. С. 169–170.

[ 34] Carneiro R. L. The Chiefdom: Precursor of the state // The Transition to State hood in the New World / ed. by G. D. Jones and R. R. Kantz. Cambridge etc., 1981. P. 37–79; Sahlins M. D. Notes on the Original Affluent Society. Man the hunter / ed by R. B. Lee and I. De Vore. New York, 1968. P. 85–89.

[ 35] Хазанов А. М. Военная демократия и эпоха классообразования // Вопросы истории. 1968. № 12. С. 87–97.

[ 36] Васильев Л. С. История Востока. В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 65.

[ 37] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 24.

[ 38] Любашиц В. Я. Эволюция государства как политического института общества. Ростов/Д., 2004. С. 78.

[ 39] Крадин Н. Н. Политическая антропология. М., 2001. С. 131.

[ 40] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 23.

[ 41] Рыбаков Б. А. Рождение Руси. М., 2003. С. 108.

[ 42] Дьяконов И. М. Пути истории. М., 1994. С. 23.

[ 43] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 27–28.

[ 44] Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 170.

[ 45] Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. С. 47.

[ 46] Там же.

[ 47] Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 132–135.

[ 48] Там же. С. 157.

[ 49] Ломоносов М. В. Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года… // Полн. собр. соч. Т. 6. М.; Л., 1952. С. 203–206; Платонов О. А. Терновый венец России. М., 2001. С. 21–22; Филиппов А. Н. История русского права. Ч. I. Юрьев, 1907. С. 25; Юшков С. В. История государства и права СССР. Ч. I. М., 1961. С. 76.

[ 50] Повесть временных лет // Повести Древней Руси. М., 2002. С. 50–53.

[ 51] Крадин Н. Н. Империя Хунну. М., 2001. С. 45–46.