И.Вороницын

Причины, породившие в низах народной жизни у угнетенных классов борьбу против католицизма, бывшего орудием подчинения и господства, вызвали у образовавшейся среди горожан интеллигенции стремление освободиться от тяжелых оков религиозного мировоззрения. Первые робкие проявления светской мысли, освобождающейся от опеки религии и становящейся в явную или скрытую оппозицию ей, заслуживают нашего внимания, как первые ласточки атеистической весны XVIII века.

В XIV веке начинается так называемый Ренессанс или Возрождение. Формально Возрождение — это возврат в античной образованности, забытой или непонятной в период средних веков. По существу, Возрождение — это движение общественной мысли, знаменующее распад католико-феодального уклада и возникновения новых социальных сил, стремящихся к образованию буржуазного общества. Эти новые силы находят в античной образованности необходимые им элементы для светского понимания человека и жизни.

Аскетическая средневековая мысль была сосредоточена на предметах божественных, относилась с презрением к миру и в человеческой жизни видела лишь временное состояние, переход и подготовку к загробному существованию. Сам человек рассматривался исключительно под углом зрения его духовного несовершенства, его греховности, являющейся препятствием для его возвращения в небесное отечество. Он изучался не физически, а морально, как предмет милосердия божия и спасения сыном божиим от первородного греха. Эта мысль была устремлена только к небу.

Возрождение обращает ее снова на землю. В протиположность занятию предметами божественными, оно все свое внимание направляет на предметы человеческие, все рассматривает под углом зрения земной человеческой жизни и ее интересов. Это настроение представляет собой наиболее характерную черту эпохи Возрождения и получает название гуманизма, а люди, занимавшиеся изучением классической древности и у авторов ее находившие основы нового светского мировоззрения, называются гуманистами {От латинского слова humanus, означающего «человеческий», в противоположность divinus — «божественный».}.

Среди гуманистов Возрождения и среди ученых и философов, изучавших под влиянием Возрождения человека и его общественную жизнь, мы и находим первые проявления светского свободомыслия в вопросах религии.

Свободомыслие до Возрождения.

Как и всякое общественное движение, Возрождение появилось не вдруг, и ряд составляющих его элементов встречается время от времени у отдельных людей предшествовавшего периода.

Аскетизм стоял в слишком резком противоречии с естественными человеческими интересами, чтобы возмущение его идеалами не прорывалось на поверхность духовной жизни и не отражалось в литературе. Гнет католицизма в свою очередь не мог не приводить отдельных людей при благоприятных обстоятельствах к отрицанию его крайностей. Светская власть, часто вступавшая в конфликты с властью духовной, также находит своих теоретиков. И, наконец, разум не раз громко заявляет о своих правах.

Этот разум заявил, например, однажды о своих правах в лице ученого монаха Иоанна Эригены Скотта, шотландца или ирландца, жившего в IX веке. Обладая крайне путанным умом и другими качествами, вроде нетерпимости и самомнения, этот монах пришел, однако, к выводу, что философия, т.-е. светская наука, должна быть поставлена выше богословия, и не побоялся публично высказывать этот свой взгляд и ряд других взглядов, грешивших не меньшей еретичностыо: «Я не боюсь авторитета (церкви) и не боюсь ярости непросвещенных умов. Я не боюсь громко заявлять мысли, которые отчетливо сознает и с достоверностью доказывает мой разум… Авторитет происходит от истинного разума, а отнюдь не разум от авторитета. Какой бы ни был авторитет, но если он не признан разумом, он не имеет силы. Наоборот, разум, непоколебимо основанный на собственной силе, не нуждается в подкреплении со стороны какого-либо авторитета». Это — чистейший рационализм, т.-е. провозглашение первенства разума над авторитетом веры.

У Иоанна Эригены были и другие мысли, в известной мере роднящие его с новой философией. У него находили даже скрытый пантеизм. Но свои истинные взгляды он старательно облекал в туманную форму, делая их, таким образом, доступными лишь немногим, ибо он придерживается того мнения, что истинное знание удел избранных, а толпа должна удовлетворяться истинами веры. Это очень напоминает Вольтера с его знаменитым: «если бы бога не было, его нужно было бы выдумать», с той только разницей, что в устах вольнодумного монаха средних веков это лицемерие естественно, тогда как вольнодумец XVIII века в своем цинизме нам кажется отвратительным.

Святая церковь и благочестивая светская власть ополчились на Эригену. Он был изгнан из Парижа, где блистал своей ученостью при дворе Карла II Лысого, пытался затем учить в Оксфорде, но и оттуда был вынужден удалиться, нашел, наконец, прибежища в монастыре в Мэльмсбери и там обрел бесславный и мученический конец (ок. 877 г.). Молодые монахи, его собственные ученики, воспламененные святой ревностью к вере, перочинными ножиками закололи еретика. Церковь приложила все старания к уничтожению его сочинений, но жизненность его взглядов сказалась в том, что в XIII веке он нашел продолжателей и его учение подверглось в 1226 г. специальному осуждению.

Скотт Эригена принадлежал к числу основателей схоластики или школьной философии, сослужившей большую службу богословию, но одним из своих течения, так называемым номинализмом, часто встававшей в оппозицию с церковными учениями. «Номиналисты» отстаивали в противоположность «реалистам» то положение, что общие понятия — родовые и видовые — существуют лишь как собирательные обозначения, как «пустые звуки», а не существуют в действительности. Номинализм, как говорит Фр. Ланге, «был в сущности скептическим принципом в противоположность всему стремлению средних веков к авторитету; он обратил резкость своего аналитического образа мышления и против иерархического здания церкви так же, как он ниспроверг иерархию мира понятий». Еще с большей резкостью подчеркнул прогрессивную роль номинализма в истории философии К. Маркс. «Материализм — родной сын Великобритании. Уже ее схоластик Дунс Скотт задавался вопросом: «не может ли материя думать?». Чтобы сделать возможным такое чудо, он взывал к божьему всемогуществу, т.-е. другими словами, саму теологию заставил проповедывать материализм. Он был кроме того номиналист. Номинализм играет очень большсую роль у английских материалистов и вообще является первым выражением материализма». (К. Маркс о французском материализме XVIII века). А материалистическое учение является единственным, истребляющим самые корни религиозной веры. Поэтому естественно искать можно у номиналистов средневековья первые зародыши антирелигиозной мысли.

Самой яркой фигурой среди них нам представляется Абеляр (1079—1143), романтическая любовь которого к Элоизе и испытанные, как последствие этой любви, страдания вдохновили не одного поэта.

В свое время Абеляр пользовался славой замечательного философа и сотнями насчитывал своих учеников, хотя его смелые взгляды вызывали не раз неудовольствие Рима. Он не порывал с христианством, повидимому, даже в самых глубоких тайниках своей мысли и в мыслителях древности, которых он почитал и у которых учился, стремился найти элементы христианства, как морального учения. Отсюда следует вывести заключение, хотя он прямо этого не говорит, что вопрос об «откровении» для него не существовал: зачем откровение, если та мораль, которую оно принесло будто бы в мир, существовала задолго до пришествия Христа?

В одном из сочинений Абеляра — в разговоре между философом-христианином и иудеем, устами христианина утверждается то положение, что христос только возродил и очистил от устарелостей древний нравственный закон, из чего следует сделать заключение, что божественное происхождение христа отвергается. Подчинение веры разуму провозглашается, как единственный путь к истине. Действительное существование ада и рая и следовательно, загробной жизни подвергается настолько сильному сомнению, что можно почти с полной уверенностью говорить об их отрицании.

Насколько нерелигиозным был этот монах, видно из его автобиографии. Рассказав в ней о тех преследованиях, которым он подвергался со стороны правоверных католиков, он выражает намерение бежать от христиан к язычникам, к магометанам и жить с ними даже на условии формального перехода в их веру. Чтобы притти в XII веке к такому намерению, — а этот план, по признанию Абеляра, часто приходил ему в голову, — нужно было быть неверующим, во всяком случае если не атеистом, то скептиком, сомневающимся в самом существовании бога. Не даром основным принципом познания истины он признает сомнение: «через сомнение мы приходим к исследованию, а через исследование к истине».

В условиях того времени Абеляр не мог полно и недвусмысленно высказывать свое неверие. Но он сумел прибегнуть к обходному движению и в своей книге «Да и нет» собрал и сопоставил, не подвергая критике, но с явно подрывною целью, противоречивые ответы, которые давались церковными авторитетами на самые основные вопросы христианской религии.

Оппозиционное течение в отношении религии и церкви, самым ярким представителем которого был Абеляр, получает сильное подкрепление в лице т. н. аверроизма, философского направления, родственного схоластике и названного так по имени арабского философа Аверроэса.

Аверроэс был последним из великих арабских врачей и философов, продолжавших учение древне-греческого философа Аристотеля. Он был придворным врачем одного из калифов, вследствие своего неправоверия впал в немилость, был отвергнут мусульманским миром, но нашел последователей среди евреев, а через их посредство и среди христиан.

Он не был борцом против религии в собственном смысле этого слова. Для него все религии были одинаковы, при чем тот вывод из этого положения, что, следовательно, все религии одинаково ложны, им не высказывался, но достаточно ясно подразумевался. Религия нужна для необразованной и темной массы народа. Он же сам и другие образованные люди в ней не нуждаются, им, наоборот, нужна свобода от религии. От Аверроэса именно берет свое начало сильно распространенное позже учение о двойственной истине: истине философской и истине богословской, религиозной, которые могут существовать рядом несмотря на свою полную противоположность. Эта «двойная бухгалтерия» сыграла впоследствии очень печальную роль.

Аверроэс отрицал личное бессмертие. Цель земной жизни он видел не в подготовлении души к загробному существованию, которое он считал выдумкой, так как душа умирает вместе с телом, но в том чтобы оставить по себе бессмертную память в потомстве. Бессмертен один только разум, общий всему человеческому роду. Мир вечен, следовательно, не сотворен. Человеческая воля подчинена закону необходимости.

Эти просветительные положения аверроизма, пользовавшиеся особенно в XIII веке большим кредитом, были осуждены церковью, как еретические. Тем не менее аверроизм продолжал оказывать свое просветительное влияние как в XIII веке, так и позже.

Номинализм и аверроизм, таким образом, на исходе средних веков являются, часто сливаясь друг с другом, формой антирелигиозной общественной мысли, вошедшей также в учения эпохи Возрождения. Не останавливаясь на отдельных представителях этого течения, сами по себе не представлявших значительных и оригинальных мыслителей, мы отметим, что вольнодумство этого рода все больше завоевывало себе право гражданства.

Отдельные положения этого вольнодумства неоднократно осуждаются католической церковью, при чем многие из их авторов остаются неизвестными, что лучше всего подтверждает их распространенность и ходячесть. В 1270 и следующих годах принимается ряд мер против этой опасности. Например, парижским профессорам запрещается диспутировать по общим для богословия и философии вопросам, если они имеют склонность разрешать их в духе противоречащем католической церкви. Осуждается положение о двойственной — богословской и философской — истине, так как сторонники этого удобного учения отрицали во имя философии воскресение мертвых, сотворение мира, бессмертие души, признавая их в то же время истинными «по католическому верованию». Но как толковались эти католические истины видно хотя бы из того, что в числе одновременно осужденных римским престолом положений попадаются следующие: «Ничего нельзя знать из-за знания теологии»; «Христианская религия мешает чему бы то ни было научиться»; «Мудрецы мира — только философы»; «Речи богословов основаны на баснях» и т. д. Эти вольнодумцы явно отреклись от христианства, отрицали чудеса или же объясняли их естественным образом и не видели никакой возможности реформировать христианскую религию подведением под нее рационалистического фундамента, далеко опережая, таким образом, теории Реформации.

Из ученых кругов зараза неверия переходит и к высшему духовенству и к светским владыкам. На двух наиболее ярких примерах этого высокопоставленного вольнодумства мы остановимся.

Фридрих II был королем (1211), потом императором (1220) Германии. Для своего времени он был образованным человеком и разделял крайние воззрения аверроизма. Он вел под влиянием арабов, окружавших его, далеко не христианский образ жизни и походил скорее на калифа, чем на католического монарха, с той только разницей, что был поклонником и многоженства и Бахуса. Его отношения с римским престолом определялись, однако, не его личными убеждениями и образом жизни, но политикой. И в зависимости от того, какой оборот принимала политика, он называл папу то святейшим отцом, то антихристом. Так же расценивал его и Рим, то относясь к нему как к верному сыну церкви, то предавая анафеме, как заклятого еретика. Фридрих великолепно сочетал утверждение своей верховной власти, как власти «милостию божией», и преследования еретиков с антирелигиозными высказываниями и с осадой Рима в ответ на отлучение его от церкви. Ему именно приписывалось крылатое словечко о том, что мир был обманут тремя обманщиками — Моисеем, Магометом и Христом. «Мы имеем доказательства, — писал папа Григорий IX в 1239 г. — что этот король чумы публично провозглашал, что мир был обманут тремя обманщиками — Моисеем, Иисусом христом и Магометом. Он даже ставит христа ниже двух остальных, ибо он говорит, что они жили и умерли со славою, а христос принадлежал к подонкам народа, проповедывал себе подобным и умер позорной смертью на кресте». Надо думать, что Фридрих действительно говорил что-нибудь в этом роде, так как все остальные его высказывания, дошедшие до нас, редактированы в том же духе. Да и сам он, надо это сказать, был человеком, знавшим толк в дурачении мира.

Изречение о трех обманщикам впоследствии стало названием легендарной атеистической книги, о которой мы будем говорить ниже. Но в обращение оно было пущено, возможно, не Фридрихом, а значительно ранее Симоном де Турнэ, о котором рассказывалось, что, доказав однажды с огромным успехом истину католической религии, он с гордостью воскликнул: «О, мой Иисусик! Как потрудился я для укрепления твоего учения! Но если бы я захотел выступить против него, я сумел бы опровергнуть его доводами еще более сильными».

Другим безбожником, в этом случае безбожником на папском престоле, был Бонифаций XVIII, о котором говорили, что он пришел к власти, как лисица, управлял, как лев, а умер, как собака.

Тиран и вольнодумец, он прославился в истории пап своим скандальным образом жизни и тем процессом по обвинению в ереси и кощунстве, который еще при его жизни возбудил против него французский король (тоже далекий от всякого благочестия) Филипп Красивый. В числе изречений Бонифация, подтвержденных четырнадцатью свидетелями, имеется, например, такое «Сколько благ принесла нам эта басня о христе» {Эти слова приписывали также и папе Льву X.}.

Пользуясь своей неограниченной властью, папа-самодур нисколько не стеснялся публично высказывать ходячие среди тогдашних неверующих взгляды. Он не верил ни в бога, ни в христа, считая последнего просто умным человеком и великим актером, не верил ни в начало и конец мира, ни в воскресение мертвых, говоря, что святые так же не могут восстать из своих гробов, как его сдохшая лошадь, считал себя более могущественным, чем христос, религию признавал человеческим установлением, придуманным, чтобы держать в узде людей, отбрасывал, как нелепости, догмы о триединстве божества, непорочном зачатии, воскресении и т. д. Вся жизнь его была скандалом с точки зрения благочестивых христиан. Он отличался плотской распущенностью и изрек даже однажды, что услаждаться с женщинами легкого поведения так же не грешно, как не грешно тереть себе руки, и что дозволительно иметь половое общение не только с женщинами, но и с мальчиками и животными. Он собственноручно подвергал телесному наказанию духовных лиц, а во время аудиенций осыпал светских князей всякого рода ругательствами.

Такие образцы вольнодумства, как Фридрих II и Бонифаций XVIII, свидетельствуют лишь о том, в каком упадке находилась уже в то время религия и насколько сильно было свободомыслие в период, непосредственно предшествовавший Возрождению.