Бибиков М. В.

Утверждение императорского культа в Византии, представлявшего собой известную сублимацию идеи власти Царя земного, восходящей к власти Высших сил, в условиях углубления и укоренения христианства в византийской повседневности воплощалось в последовательной христианизации и сакрализации культа василевса. Образы императоров представлялись "священными" и "божественными", мозаичные и рукописные портреты византийских правителей сопровождались изображениями нимба, освещавшего монаршую главу, а сами василевсы изображались на фресках, мозаиках, миниатюрах, изделиях из слоновой кости, на тканях в компании с Иисусом Христом, Богородицей или святыми Апостолами .

Византийская цивилизация, будучи по определению А. Гейзенберга "ставшей христианской Римской империей греческой нации", в своих представлениях о власти изначально унаследовала традиции римского цезаризма, эллинистической культуры словесного выражения идеи величия и эвтаксии монархического мироустроения и ближневосточной христианской концепции воплощения господства Царя Небесного в автаркии власти царя земного.

На первый взгляд, Византия получила почти готовой эллинистически-римско-христианскую модель верховной власти. Если считать первым византийским императором Константина I, как это, кстати, делали и сами византийцы, с него начиная новую страницу в эсхатологической последовательности Царств — после Вавилонского (как вариант — Ассирийского), Персидского, Эллинского (вариант — Македонского) и Римского , — эпоху "царей христианских" ("константинопольских"), то, если верить Евсевию Кесарийскому, именно Константину чуть ли не сразу после решающей победы у Мильвийского моста 28.X.312 г. воздаются императорские почести, а он сам благодарит христианского Бога, даровавшего ему победу и власть, за чем вскоре последовало опубликование Миланского эдикта, утвердившего де христианство в качестве государственной религии, а сам Константин вследствие этого был прославлен в истории Церкви как равноапостольный первый христианский государь.

Византия унаследовала римскую официальную императорскую титулатуру, причем, как республиканской архаики (consul, pontifex maximus —и др.), так и собственно императорской эпохи (augustus, imperator —с нач VII в., caesar— с начала VII в. главный императорский титул, princeps, dominus). Правда, довольно быстро многие из принятых императорских титулов подверглись переосмыслению. Так, pontifex maximus (в качестве которого — покровителя всех религиозных культов — председательствовал на I Вселенском Соборе Константин), не переживший времена Грациана, получил исключительно церковно-административный статус, перейдя затем "в собственность" Папы Римского, становится термином, применимым к патриарху, митрополиту или архиепископу, затем — вообще к иерарху. А "ипат", став титулом членов синклита, где ипаты стояли ниже даже спафариев и спафарокандидатов, по крайней мере, не позднее XI в. становится университетско-профессорской должностью (Михаил Пселл был "ипатом философов", т.е. своего рода деканом философского факультета Константинопольского университета). Термин consul исчезает вслед за эллинизацией публично-правовой сферы в начале IX в. (кстати, proconsul не пережил и IV в.). Augustus aeternus (или perpetuus), твердо усвоенный Константином I, удерживается в официальный актах лишь до начала VI в. Севаст со временем становится придворным титулом, элитарным, но не самого высокого ранга (севаст ниже кесаря), а в X–XI вв. титул "разменивается" на разного рода полутитулы-полупочетные должности — севастофоров (это, как правило, евнухи, возглашавшие новых императоров), севастократоров (при Комнинах, чаще императорские зятья или сыновья), пансевастов (скорее апеллятив, чем титул). Автократор, прежде чем стать главным официальным титулом византийского самодержавия, в VII в. упоминается лишь в контексте о власти соправителя применительно к "главному" императору (как правило, отцу при объявленных им соправителями сыновьях), а в VII–IX вв. не употреблялся вообще.

Caesar — эмансипировавшись из имени собственного, с VII в. употребляется также лишь в контексте "соправления", обозначая как раз младших соправителей автократора, а, по крайней мере, с сер. IX в. становится также придворным титулом, которым обладал самый влиятельный после самого императора человек (а подчас он становился и всесильным царедворцем, как, например, кесарь Варда при Михаиле III). Императорский титул princeps остался в IV в., а категория dominus, употреблявшаяся Феодосием II и Валентинианом III, затем целиком переходит в сферу экклесиологии, ассоциируясь исключительно с Христом.

Если большинство римских титулов императоров, как видим, претерпело определенную мимикрию в изменяющихся условиях развития автократической идеологии, то иная судьба была уготовлена последнему из названных выше императорских наименований — basileus. Связанный первоначально с библейскими царями Септуагинты, а также с преходящими царствами "государственной эсхатологии" в ранневизантийской историографии греческий термин передает в основном латинское понятие rex. Транслитерированный греческий термин •"x также станет употребим в византийской традиции, но в совершенно определенном историческом контексте (о чем речь пойдет в самом конце). Лишь при Ираклии, в начале VII в., basileus становится исключительно византийским императорским титулом, дополненный в это же время категорией megas basileus, т.е. "великий царь" (относительно micros basileus — "малых царей"-соправителей) и усиленный в 812 г., с оглядкой, очевидно, на Карла Великого, определением basileus ton Romaion — "василевс ромеев", т.е. "Царь "римлян"-византийцев".

Характерно, однако, что если обратиться к текстам, собранным в серии Acta conciliorum oecumenicorum и имеющим латинские переводы к греческим оригиналам, то обнаружится: basileus переводится там на латынь то как princeps, то как augustus, то — imperator, то dominus, не имея того эксклюзивного статуса, каковой он обрел на Босфоре.

Парадигматический образ василевса формировался в Византии и благодаря атрибутам — прилагательным при упоминавшемся императоре — в актах ли, в панегириках ли, в церковных здравицах или в уличных аккламациях, — которые составляли своего рода категориальный аппарат идеи императорской власти (Kaiseridee). За краткостью сошлюсь на сводку Герхарда Рэша.

Если многие из этих определений имеют античную генетику, то особое значение в византийской императорской идеологии (Kaiserideologie) получили христианские атрибуты правителя, правда, отнюдь не сразу. Уже в IV в. Грациан отказывается от сакрального титула pontifex maximus, ассоциируемого с языческим культовым термином, но только Юстиниан I (в Edictum de recta fide 551 г.) обретет ту формулу в intitulatio, которая станет универсальной маркировкой вероисповедания носителя власти — filochristos — Христолюбец. И только его преемник — Юстин II — воспримет еще более категоричное определение — fidelis in Christo. Обе эти категории станут обязательными в течение всего византийского тысячелетия.

Идея божественного происхождения верховной власти, будучи сама по себе римским дериватом, обретает в условиях христианизации новый смысл и форму. Позднеантичная категория divus — "божественный" уступает место (в прооймионах императорских эдиктов, в легендах императорских печатей и монет) формуле — imperator ex Deo — император от Бога (Юстин II, Юстиниан, затем Константин IV, Лев III и т.д.). Реальным воплощением этого принципа становится двухместный византийский императорский трон, одно из мест которого предназначено для осязаемого в проскинезе Царя земного, другое — для умозрительного Царя Небесного.

Однако, возвращаясь к Константину Великому, ясно становится видно, что парадигма идеального правителя не была воспринята из позднеантичного арсенала в готовом виде. Осмелюсь утверждать, что идея верховной власти христианского императора была выстрадана Византией. Сошлюсь в данной связи на наблюдения И.С. Чичурова.

Христианская сакрализация идеи императорской власти подчас приводит к неким раннехристианским уравнительным реминисценциям: для Агапита — создателя своего рода "Царского Зерцала" для Юстиниана — император есть "со-раб" Божий, так же как в общем и все подданные, заверяет диакон Великой Церкви VI в. Идея христианского смирения вырабатывается в связи со становлением православной идеи власти в обстановке борьбы с императорами-иконоборцами. Иоанн Дамаскин — идеолог того, что Г.-Г. Бек определил как "политическая ортодоксия" — понимал благочестие (eusebeia) как православие. Не гордись ни происхождением, ни властью, — рассуждает он: император, помни о ничтожности своего существования и о том, что и у богатого и у бедного — один праотец. Подданные, как и император, — все со-рабы Господа.

Итак, "благочестие", столь нехарактерная категория Kaiseridee в самоопределениях времен Константина I, получает широкое распространение в императорской титулатуре V–VII вв., становясь официальным "титулом" при Льве I, который принимает еще и новый царственный атрибут — "боговенчанный" — после того, как в 457 г. он был первым из василевсов венчан на царство Константинопольским патриархом в столице — элемент в императорском ритуале, ставший затем conditio sine qua non понятия легитимности власти (с сер. VI в. церемония должна была происходить непременно в Храме св. Софии).

Константин I Великий

Во всемирной истории существуют имена, с которыми связаны самые главные перемены в судьбах не только отдельных поколений, или даже целых народов, но глобальные изменения, определившие развитие цивилизаций на тысячелетия вперед. Христос, Будда, Магомет стали символами эр в историческом летосчислении. Ветхозаветные пророки, апостолы, святые первомученики определили пути христианской цивилизации в мире. Среди исторических персонажей, кому по праву принадлежит первенствующее положение в истории утверждения христианства как государственной религии, такой фигурой всемирного значения несомненно является первый византийский император Константин I Великий.

Сказав "византийский", должен оговориться: современники не знали такой категории, как "византийское государство", "византийский император" или "византийская культура". В привычном для нас смысле о Византии стали говорить уже на пороге нового времени. Так стали называть государство (и его культуру), основанное на территории Восточной Римской империи Константином, который перенес столицу империи из Рима в город на Босфоре, называвшийся Византием. Этот город был им выбран еще в 326 г. в качестве своей новой резиденции и столицы и затем был переименован в Константинополь. Таким образом, византийская цивилизация также обязана своим рождением Константину.

Христианская традиция не случайно считает его и первым христианским императором, прославляя как равноапостольного царя. Он утвердил христианство, при нем состоялся Первый Вселенский собор в Никее в 325 г., он был и первым императором, окончившим свой земной путь христианином.

В самом центре Рима, рядом со знаменитым Амфитеатром Флавиев, больше известным как Колизей, стоит триумфальная арка императора Константина (306–337). На ней изображены символы побед божественного властителя мира, каким представлялся всегда современникам римский правитель: торжественные шествия, толпы гонимых пленных, символическое изображение победы украшают этот памятник величия империи и ее главы.

Константин стал последним императором, которому посвятили одну из нескольких сооруженных на римском форуме арок: ни один из более поздних императоров подобной чести не удостоился. И это неслучайно. Ведь Константин стал фактически последним императором, который правил в Риме. Это было в первый период его правления.

Но в 330 году Константин перебирается сам и переводит свой двор, гвардию, государственную элиту далеко на восток, на берег пролива Босфор, связывающего Средиземное море с Мраморным и Черным, в город, называвшийся ранее Византии по имени легендарного героя фракийского происхождения Бизанта. С переносом столицы империи сюда, на Босфор, где смыкаются Европа и Азия, запад и восток, город получает новое имя. Собственно, даже не имя, а прозвание — "город Константина", или по-гречески Константинополь. Так Константин увековечил свои именем рождение новой столицы империи.

Но родилась не только новая столица. С ней возникло, как мы теперь знаем, — как бы незаметно для современников новое государство — Византия. Таким образом, город на Босфоре, официально утратив свое первоначальное имя, как бы "передал" его всему государству. Византией Восточную Римскую империю стали называть уже в новое время, — тогда, когда она пала в 1453 году под ударами османских сабель, а в садах и дворцах Стамбула, как и поныне называется миллионный город на Босфоре, разместилась резиденция султана и его подданных. Сами же византийцы в течение всего "византийского тысячелетия" продолжали называть и считать себя римлянами, или по-гречески "ромеями". И под пером византийских историков единой представлялась и описывалась история от Юлия Цезаря до византийских императоров, или василевсов, как их официально именовали греки. Однако и в самих исторических трудах средневековых авторов с Константина I Великого начиналась новая эра не только римской, но и всей человеческой истории: началась эра "христианских императоров".

С именем Константина историческая традиция связала официальное утверждение христианства в центре тогдашнего цивилизованного мира в качестве официальной государственной религии. Но путь к этому был долог и тернист. Со времени начала проповеди Христа до переноса столицы империи и основания христианской Византии прошло уже почти три столетия, в течение которых были и учительские дальние дороги апостолов — первых учеников Спасителя, и сооружение первых, пока тайных, христианских храмов в подземных катакомбах, и появление сочинений, в которых создавалась и совершенствовалась христианская диалектика и объяснялась практика церковной жизни, были гонения на христиан и торжество просвещения, дарованного новой верой, в душах и сердцах людей.

И в фигуре самого императора Константина воплотились все пережитые противоречия времени, светлые и слабые стороны переходной эпохи.

Внебрачный сын иллирийского воина Констанция Хлора и Елены, которая впоследствии будет прославлена вместе с сыном как святая и равноапостольная, сам воин, без особого образования, но решительный и смелый политик, Валерий Флавий Константин родился скорее всего в 285 г. (хотя ученые спорят о дате его рождения: она точно не известна), т.е. в тот самый год, когда началось самостоятельное правление Диоклетиана, чья система власти — доминат — стала предтечей византийской системы власти — самодержавия. Ведь до того Римская империя жила в атмосфере нескончаемой смены императоров, попыток узурпации власти, появления самозванцев, — всего того, что современные историки называют "кризисом III в." .

Путь Константина к власти лежал через женитьбу на Фаусте — дочери Максимиана, который был одним из четырех соправителей империи. Тетрархия, т.е. "четырехвластие" представляла собой систему правления двух кесарей и двух августов. Но когда 1 мая 305 г. возвышавшийся над тетрархами император Диоклетиан решил уйти на покой, удалившись от государственных дел и занимаясь в своей "столице" Никомидии больше своим садом и огородом, в Риме началась жестокая борьба за власть, в которой сцепились даже ближайшие родственники.

Непосредственными наследниками власти стали зять и ближайший помощник Диоклетиана — Галерий на востоке империи и Констанций Хлор, отец Константина, — на западе. Но последний вскоре умирает, и Константин как бы "наследует" удел отца на западе — он владычествует в Галлии: войско провозглашает его "августом" в британском городе Эбораке (совр. Йорк). Его соправителями были Максимин и его сын Максенций, правивший в Риме, а также Ликиний, — в Малой Азии. Хитросплетения борьбы за престол сложились так, что путь Константина к венцу лежал через гибель своих соправителей-соперников.

Решающей стала борьба Константина с Максенцием. И вот, весной 312 г. он выступает из Галлии во главе сорокатысячного войска и идет на Рим. Его лозунг — освобождение римлян от власти тирана, — так заклеймили имя павшего союзника Константина, а также мага и чародея: ведь Максенций поощрял различные гадания и прорицания — по движениям новорожденных младенцев, по трупам умерших львов. А богами наступавшего Константина были светлые боги — Аполлон, Гелиос, Виктория — богиня победы, чье изображение Константин чеканил на монетах. Он триумфально проходит через Милан, Турин, Верону, подходит к окрестностям "вечного города". Максенций в Риме в панике приказывает разобрать Мильвийский мост через Тибр, чтобы тем самьм воспрепятствовать вступлению врага в столицу. Разумеется, и на этот раз, не обходится без гаданий: Максенцию предсказано, что "враг Рима погибнет, если кесарь перейдет Тибр в день своего рождения". Поэтому правитель Рима решает навести понтонный мост и перейти на правую сторону Тибра, чтобы не дать Константину перейти реку, — так понял Максенций предсказание.

28 октября 312 г. произошла решающая битва у Мильвийского моста, закончившаяся разгромом Максенция; он сам, спасаясь бегством на понтонном мосту, упал в реку, когда лопнули его канаты, и утонул. Так стало ясно, кто был этот "враг Рима".

На следующий день толпы горожан высыпали на улицы и площади, чтобы приветствовать триумфальное шествие Константина. На форуме его встречают сенаторы, воздается хвала традиционным языческим богам, сооружаются колоссы-статуи, воздвигается затем в 315 г. около Колизея и упомянутая выше триумфальная арка. На ней изображен бог солнца Гелиос; сам Константин именуется теперь "августом величайшим". Все это — римские языческие порядки.

Но кому был обязан Константин своей победой? Современники событий по-разному отвечают на этот вопрос. Латинский историк Лактанций в сочинении "О смерти гонителей" рассказывает о вещем сне накануне решительной битвы, в котором воинам Константина было предписано начертать на щитах знак креста; это было исполнено, благодаря чему и была одержана победа . А писавший по-гречески Евсевий в "Жизнеописании Константина", составленном, правда, позже, около 335 г. рассказывается, как вечером накануне Мильвийской битвы, на ясном небе явился сияющий знак креста с надписью "Сим победиши!", который видело все войско; а самому Константину в ту ночь явился во сне сам Христос, поэтому в бой на следующее утро будущий христианский монарх вышел с белым знаменем, несущим имя Христа. Правда, в своем более раннем сочинении — "Церковной истории", Евсевий ничего об этом не сообщает, но важно, что достаточно скоро после утверждения на троне Константин прославляется современниками прежде всего как утвердитель новой веры — христианства.

Утверждение христианства в качестве государственной религии традиционно связывается с изданием при Константине в 313 г. императорского постановления — так называемого Миланского эдикта. Вскоре после победы над Максенцием, приведя в порядок дела в Риме, Константин отправляется в Милан к своему соправителю Ликинию, с которым заключает союз. Оба соправителя тогда же издают указ, поддерживающий еще недавно гонимых христиан: "Сам Константин и соправитель его Ликиний... почитая Бога источником всех ниспосылаемых им благ, оба единодушно и единогласно обнародовали в пользу христиан самый совершенный и обстоятельный закон и отправили к Максимину (правителю Востока) описание содеянных Богом над ними чудес и одержанной над тираном победы, а также и сам закон".

Но Константин лишь завершил то, что уже фактически господствовало на просторах империи. Христианство уже овладело обществом, и императорские постановления, признавая этот факт, лишь юридически закрепляли свободу вероисповедания. Так еще в 311 г. согласно указу августа Галерия официально прекращалось преследование христиан и разрешалось свободное проведение христианских богослужений: "Мы увидели, что большая часть христиан, пребывая в своем безумии, и небесным богам не приносит должного поклонения, и (из-за гонений) отвлекается от Бога христианского; посему, руководствуясь нашим человеколюбием и всегдашним обыкновением снисходить ко всем людям, мы решили также оказать свое снисхождение и христианам, позволяя оставаться христианами и строить дома для своих обычных собраний — с тем, чтобы они (христиане) не делали ничего противного общественному порядку".

Действительно, еще во II в. христианство было религией гонимых, отверженных, бедных. Для того, чтобы совершить поклонение Христу верующие вынуждены были тайно собираться в глубоких подземных катакомбах, в стороне от центра города, где вдали от гонителей могли бы молиться, отпевать усопших, крестить детей. Эти раннехристианские катакомбы, с глубокими пещерами, превращенные первыми ревнителями веры в храмы, были украшены настенными образами Христа, святых, апостолов. Они находятся примерно в часе — двух ходьбы, если идти по Аппиевой дороге, от расположенных на окраине древнего Рима терм Каракаллы, знаменитых бань, где собиралось в свободное время все римское общество. Эти подземелья можно видеть и сейчас, поражаясь мужеству и твердости первых христиан, сохранявших веру, несмотря на жестокие гонения, пытки и казни.

Но в III в. вера в Христа настолько распространилась в римском обществе, что многие вельможи из высших слоев общества исповедовали христианство. Так, христианкой была кормилица и воспитательница будущего императора Каракаллы. Сановник Просен, умерший в 217 г., был христианином, о чем свидетельствует сохранившийся саркофаг его захоронения. Близка к христианству была и мать императора Александра Севера, — она переписывалась с одним из учителей церкви Оригеном. Наконец, император Филипп Араб, тот самый император, который в 248 г. торжественно отпраздновал тысячелетие Рима, не только вел переписку с Оригеном, но и сам посещал христианскую церковь. Правда, утвердить христианскую веру он не успел, пав жертвой заговора в 249 г. Даже жена Диоклетиана — злостного гонителя новой веры — считалась христианкой.

Путь же самого Константина к Христу не был прост. По-видимому, он не порывал сразу с язычеством. После смерти императора его статуе оказывали божественные почести, ей даже приносили жертвы, к ней обращали молитвы, как к языческому кумиру. Да и сам первый христианский император и после 313 г. чеканил на своих монетах изображения Юпитера, Марса, Геркулеса, Гелиоса, Ники-Виктории. Более того, в Умбрии он воздвиг святилище в честь рода Флавиев. Видимо, не случайно последний языческий историк Зосим, писавший во второй половине V в., свидетельствует, что только после 326 г. Константин склонился к христианству. Действительно, крещение Константин принял только в 337 г., накануне смерти, измученный болезнью. Причем, крестил его не папа римский, а арианский священник в Никомидии. В период острой борьбы в Риме православия и арианства император не был ортодоксом, предпочтя столице тишину провинциальной церкви.

Более того, можно себе представить, что Константин не относился и к христианству как к единственной религии, пренебрегая другими. В 324 г. он издает два эдикта, согласно одному из которых, он гарантирует возвращение конфискованного ранее имущества христианам, реабилитацию их в чинах и должностях. По второму равноправие и проявление терпимости он обещает и язычникам.

Однако ранневизантийская историческая традиция вскоре начала формировать на страницах трудов церковных и светских хронистов образ святого равноапостольного императора, утвердителя новой веры и идеального христианина. В V в. Сократ Схоластик упоминает о крещении Константина в Никомидии, но образец императора-христианина для него — скорее его современник Феодосии II; то же можно сказать и об "Истории" Созомена. Церковный историк V в. Феодорит Киррский оправдывает Константина, говоря, что тот откладывал совершение таинства, желая принять крещение в Иордане, а связи императора с арианами "извиняет" сравнением с библейским царем Давидом, который тоже совершал ошибки. Напротив арианский историк церкви Филосторгий как раз хвалит арианскую политику императора. Все же историки V в. избегают вспоминать происхождение Константина, словно стыдясь его незаконнорожденности.

В VI в. Евагрий в "Церковной истории" уже замалчивает имя арианского священника крестившего Константина, а Феодор Чтец в своей "Трехчастной истории" утверждает, что намерением принять крещение Константин был обязан победе над Максенцием. Наконец, в хронике Иоанна Малалы впервые появляется версия о крещении Константина не в провинции, а в Риме, причем самим папой Сильвестром. Так создавался образ христианского императора.

Не простой была и судьба православия. Когда 22 мая 337 г. Константин умер, правителями империи остались три его сына, и только один из них был верен принципам православия. Лишь пройдя через испытания языческой реставрации при Юлиане Отступнике, христианство утверждается в Византии, символом чего становится строительство при императоре Юстиниане (527–565) главной святыни — храма Божьей Премудрости — св. Софии в Константинополе. И там, на мозаиках над входом Константин представлен как творец и созидатель новой христианской столицы, нового Рима, как Константинополь называли современники. Арка же Константина осталась украшением Рима древнего, символизируя торжество нового в неразрывной связи с традициями прошлого.

Ранней Византии история культуры обязана одним историографическим жанром, который определил то новое качество, каковым был весь период становления нового государства и его культуры. Это — церковная история.

Создателем этого вида исторической прозы стал современник становления христианства как официальной государственной религии и укрепления церкви Евсевий Памфил, или Евсевий Кесарийский. Родившийся в Палестине и получивший образование в таких центрах ближневосточной культуры, как Иерусалим и Антиохия, он в период диоклетиановских гонений на христиан испытал и тюрьму (вместе со своим наставником Памфилом), и изгнание, спасаясь в Сирии, Финикии и Египте. Впечатления от этих мятежных и трагических испытаний Евсевий выразил в "Истории палестинских мучеников", важнейшее место в которой уделено рассказу о мучительной казни в 309 г. учителя.

Став епископом Кесарии Севастийской в Палестине, Евсевий вскоре стал свидетелем торжества христианства при императоре Константине, приближенном которого он становится, участвуя в государственных торжествах, играя важную роль в ходе подготовке и проведения Первого Вселенского собора в Никее, обмениваясь письмами с первым христианским монахом.

В новых исторических условиях им создается монументальный историко-апологетический труд — "Церковная история", прослеживающий путь христианства от его зарождения и создания апостольской Церкви до времени накануне Никейского собора. Торжество веры, преодолевшей гонения языческих императоров и толпы, и формирование образа христианского императора Константина Великого, в котором "Бог явил подобием ("икону") единодержавной своей власти", становится сюжетом как историографического сочинения Евсевия, так и его же "Жития Константина", и "Похвалы Константину".

Евсевий формирует новый тип историзма. В его основе — провиденциалистская концепция эволюции мироздания, подчиненной божественному Промыслу и осуществляющей путь от рождения Христа к Его новому пришествию в будущем. В этом, по Евсевию, состоит смысл утверждения абсолютного господства Бога-Логоса на земле.

Параллельно с историко-философским аспектом сочинений прослеживается и собственно историко-церковный — от трагических эпизодов страстей, мук и гибели первых христиан, через утверждение власти господствующей Церкви в борьбе с ересями к воплощению христианского государства. В этой связи сам образ римской государственности претерпевает изменения — от резко негативного в период языческих правителей-гонителей веры к апологии новой империи. В этой же связи создается и концепция избранного "Божьего народа" — христиан.

Новая антитеза в концепции мироздания, делящая мир на христиан и неверных (или отступников), как бы претендует на замену традиционного античного деления людей на эллинов и римлян с одной стороны, и "варваров" — с другой. Христианская "ойкуменическая" диаспора церковной литературы разрывает полисную и римскую исключительность античной исторической прозы.

Претерпевает эволюцию и представление об историческом времени. На смену циклизму античного временного восприятия приходит телеологическое осмысление движения, когда прошлое оценивается в перспективе будущего Суда. Эсхатологизм Евсевия своеобразно соединяет в себе эллинскую и иудейскую концепции времени, формируя новый принцип ориентации. На космогонических представлениях историка сказывалось несомненное влияние не только Библии, Платона и неоплатоников, но и Филона Александрийского, Пифагора и особенно Оригена.

В соответствии с основной христианской идеей рождение Христа символизирует у Евсевия обновление человечества, протекающее одновременно с утверждением веры, Церкви и христианского государства. Смысл сочинений Евсевия сам автор определил как повествование, отличное от нравственно поучительной дидактики. Поэтому важное место он уделяет цитированию Соборных постановлений, императорских указов, речей, судебных решений.

Евсевий Кесарийский и его творения имели счастливую судьбу в мировой литературе — их читали, переписывали и переводили, на них постоянно ссылались, их использовали и продолжали ученики и последователи. Таким непосредственным продолжением повествования Евсевия стали латинская "Церковная история" Руфина, епископа Аквилеи, и греческая "Церковная история" другого ученика — Сократа Схоластика (ок. 380–440). Образ Константина Великого стал символом образцового христианского государя.

За более чем тысячелетнюю историю Византии лишь четыре императора удостоились права называться "Великими". Помимо утвердителя христианства и первого византийского императора Константина, это были последний правитель неразделенной Восточной и Западной Римской империи Феодосий, а также великий кодификатор права, сформировавший принципы византийского самодержавия, Юстиниан. Менее известен император Лев I.

Лев Великий, прозванный иначе Макаллой (т.е. "мясником"), был византийским императором с 7.02.457 г. по 18.02.474 г. Он родился около 400 года, умер 18 февраля 474 года. Фракиец по происхождению, воин армии могущественного военачальника алана Аспара, он был возведен на трон своим командующим, имевшим в то время неограниченное влияние при византийском дворе, когда после смерти правителя Маркиана, последнего прямого потомка императора Феодосия I Великого, династия пресеклась. По преданию, в молодости Лев торговал в мясной лавке, чему, по одной из версий, и был обязан своим прозвищем. Таким образом, Лев никак не был "принцем крови".

Чтобы придать обряду венчания на царство видимость большей легитимности, к возложению императорской диадемы на нового правителя был призван константинопольский патриарх Анатолий; именно с этого времени обряд венчания византийского императора патриархом становится правилом, фиксирующим законность введения во власть.

Обряд становится одним из важнейших в придворном церемониале введения во власть императора. Участием в нем церковного владыки — столичного патриарха утверждалась легитимность власти нового монарха. Однако этот обряд возник не сразу, он не имел древних римских корней, а впервые был утвержден 7 февраля 457 г. Тогда венчался на царство человек незнатного рода, даже потомок "варваров", к тому же не столько сам собственными достоинствами проложивший себе путь к трону, но бывший ставленником могущественного в то время царедворца алана Аспара, свободно менявшего на престоле одного императора за другим. Казалось, что и возводимый на престол новый василевс Лев станет послушной игрушкой в руках аланского воина-придворного, самостоятельно не имевшего права царствовать из-за своей приверженности к арианству. Но властный царедворец просчитался со своим новым царственным выдвиженцем. Пройдет не так много времени, и по приказу василевса Льва Великого, как его называли льстивые историографы-современники, он будет уничтожен. С именем же Льва в историю войдет обязательность церковного венчания на царство византийского императора, помазание которого миром как бы заранее отпускало ему все тяжкие грехи, которые правителю предстоит совершить под бременем власти.

Описание этого обряда сохранил Константин Багрянородный — писатель и император середины X в. Но более раннее свидетельство о венчании на царство Льва I сохранила "Пасхальная хроника" — памятник VII в.

Венчание на царство императора Льва I (по "Пасхальной хронике")

Венчание Льва на царства произошло 7 февраля 457 года на Военном поле, и сама церемония описана так. — Когда сенат принял решение предоставить верховную власть Льву, на Военное поле собрались все высшие чи¬ны, патриарх Анатолий, придворные схолы и солдаты гарнизона. Войска опу¬стили знамена и пригнули их к земле. Из толпы начались возгласы: "Услыши Господи, Тебя молим! Услыши, о Боже! Жизнь Льва, услыши, о Боже! Лев будет царствовать! О Боже милостивый, государство требует Льва царем. Войска требуют Льва царем! Льва ждут законы! Льва ожидает дворец! Те самые мольбы двора! Те самые желания войска! Те самые мольбы синклита! Те самые мольбы народа! Льва ожидает мир! Льва принимает войско! Пусть придет Лев, общая краса! Пусть царствует Лев, общее благо! Услыши, Боже, Тебя молим!" Под эти крики был выведен Лев и взошел на трибунал. Кампидуктор Бусальг положил на его голову свою золотую шейную цепь, а другой кампидуктор, Олимпий, дал такую же цепь ему в руку. Тогда поднялись с земли все знамена и раздались крики: "Лев август, ты побеждаешь, ты благочестивый, ты севаст! Бог тебя дал, Бог тебя сохранит! Почитая Христа, ты всегда побеждаешь! Да царствует Лев много лет! Христианскую державу да хранит Бог!" — Тотчас кандидаты окружили Льва на трибунале, построившись черепахой. Лев облачился в императорскую одежду, надел диадему и показался всему собранию. Ему подали копье и щит. Все сановники по очереди и по рангу приветствовали его земным поклоном. Из толпы неслись крики: "Могущественный, победитель, август! В добрый час! Царствуй много лет! Да хранит Бог это царство! Христианское царство да сохранит Господь" и т. п. Затем Лев обратился к собранию через глашатая с таким словом: "Император кесарь Лев, победитель, всегда август. Всемогущий Бог и ваше суждение, храбрые боевые товарищи, избрали меня в добрый час им¬ператором римского государства". В ответ раздались крики: "Лев август, да будет твоя победа! Избравший тебя сохранит тебя! Своего избранника Бог охраняет! Благочестивое царство Бог сохранит. Благочестивый и могущественный!" Император продолжал свою речь так: "Вы будете иметь во мне владыку-начальника, сослуживца-воина в ваших трудах, которые я научился выносить, отправляя службу вместе с вами". Раздались крики: "В добрый час! Войско хочет тебя царем, победитель! Войско хочет тебя царем, счастливый! Тебя мы все желаем!" Император продолжал: "Я знаю, какие дары я должен дать войскам". Все кричали: "Благочестивый, мощный, мудрейший!" Император сказал: "За достижение моего святого и благополучного царства я вам дам по пяти номизм и по фунту серебра на человека". Толпа кричала: "Благочестивый и щедрый! От тебя исходят почести, от тебя имущества! Да пребудет твое счастливое царство золотые века!" Император положил конец этим крикам словами: "Да будет с вами Бог".

После этого присутствовавший на церемонии патриарх покинул Евдом и отправился в город, чтобы встретить императора в храме св. Софии. Лев, сойдя с трибунала, в сопровождении патрициев, обоих префектов и магистра оффиций вошел в мутаторий, стоявший подле палатки, где была устроена походная церковь. Туда вошли по три человека от каждой сходы и получили от него подарки. Оставив свою корону в мутатории, император прошел затем в походную церковь, где его встретили священники. Помолившись в церкви и выйдя из нее, Лев возложил на себя корону, сел на белого коня, дал разрешение сопровождающим его сановникам также сесть на коней, и шествие направилось в церковь св. Иоанна Крестителя, находившуюся поблизости в Евдоме. Войдя в приготовленный для этого случая мутаторий, император снял корону и передал ее препозиту. Вместе с ним он вошел в церковь и, подойдя к престолу, возложил на него корону; взяв ее затем оттуда, вновь передал препозиту и через комита уделов сделал пожертвование на храм. Выйдя из церкви, Лев надел корону, сел на белого коня и направился во дворец Елены.

Доехав верхом до дворца Елены, император сходит с коня; навстречу ему выходит из парадных дверей заведующий дворцом и склоняет перед ним колени (если это не воскресный день). Веститоры выносят большой крест и ставят его справа от императора. Император входит в мутаторий дворца и облачается в парадный царский орнат, а именно: надевает парадную обувь, белый с золотыми клавами дивитисий и порфирную хламиду. В этом костюме император садится в экипаж и едет дальше, предшествуемый крестом и "персикиями". С собой в колесницу император сажает первого патриция или того, к кому питает расположение, и тот, войдя в колесницу, целует руку императора. Остальные сановники идут впереди колесницы. По обеим сторонам царского выезда идут два комита схол, держась за ручки дверец. В городских воротах их сменяют два комита доместиков. Поезд направляется к Форуму Константина. Здесь император выходит из экипажа и принимает приветствие от префекта города и сената. Первый член сената и префект подносят ему золотую корону. Ответив на приветствие, император опять садится в экипаж, и шествие тем же порядком направляется через площадь Августейон в храм св. Софии. От Форума Константина до дворца два военные чина, бывшие консулы, держат ручки дверец. Вступив в нарфик храма, император в мутаторий снимает корону и передает ее препозиту; затем вместе с ним направляется в алтарь, чтобы возложить корону на престол и, помолившись, опять взять ее оттуда. И здесь, как в церкви Иоанна в Евдоме, император делает приношение на храм, которое может быть дано в виде монеты. Сойдя с солеи, император останавливается на некоторое время перед алтарной преградой, затем проходит в паратиклин и слушает чтение Евангелия (а если хочет, то и причащается Святых Даров). Перед выходом императора из храма патриарх возлагает на него корону, а император дает дары членам клира и затем удаляется во дворец. За "царскими вратами" дворца императора встречают все сенаторы. Сюда же являются и те комиты схол, которые охраняли городи дворец во время церемонии и на ней не присутствовали. Они падают ниц перед императором (если это не воскресенье) и целуют его ноги, на что император отвечает ласковым приветствием. После этого сенаторы и префект подносят ему "питтакий" в три тысячи литров золота. Император принимает его и тотчас возвращается назад. Затем он входит во внутренние покои в сопровождении сановников.

Префекты получают отпуск в зале консистория. Сенаторы и другие сановники ждут стоя, пока император, пройдя с патрициями в кувуклий, не отпустит их. Сановники приносят императору присягу в том, что не будут злоумышлять на него (по-видимому, это совершается в консистории). Текст присяги хранит у себя император. За торжественным обедом в день коронации за царским столом сидят оба препозита, патриции по выбору императора, оба префекта, магистр оффиций, за другими столами — военные чины. По желанию императора, могут увеселять гостей во время обеда забавники. Все гости за этим обедом должны быть в белых одеждах и компагиях. На следующий день бывают ристания и опять обед, если угодно государю.

Как во внешней, так и во внутренней политике Лев ориентировался на совместные действия с императорами Западной Римской империи, а при удобном случае даже вмешивался в дела Рима. В 467 г. византийская дипломатия добилась возведения на римский престол своего ставленника грека Анфимия (Антемия). Совместными силами была осуществлена попытка сокрушить государство вандалов в Северной Африке, исповедовавших арианское вероучение. Однако грандиозная морская экспедиция окончилась неудачей, что предопределило падение в дальнейшем Западной империи. В 486 г. был издан совместный закон Льва и Анфимия, запрещавший свободную продажу крестьянской земли не членам общины-митрокомии. Постепенно Лев свёл на нет значительное до того влияние готской партии при константинопольском дворе и в византийской армии: решительность императора дошла до того, что по его приказу в 471 г. был убит его собственный некогда покровитель Аспар, семейство которого, как и вся дружина, были перебиты (с этими событиями также иногда связывалось прозвище Льва "Мясник"). Правда, на место готов пришли исавры, чьи воины стали не менее значительной военно-политической силой в Византии. Церковная политика Льва I была сосредоточена как на борьбе с арианством, так и на усмирении монофиситства, получившего широкое распространение (вопреки решениям Халкидонского собора) в Александрии, Антиохии и Иерусалиме. Так, по настоянию римского папы Льва император сослал в Херсонес александрийского епископа Тимофея Элура; были низложены и другие восточные иерархи, выступавшие против столичной Церкви. Сохранилась переписка папы Льва I Великого (440–461) с императором Львом I по поводу церковных дел на востоке и прежде всего в связи с делом Тимофея Элура (Ep. 145 от 9 июня, ep. 148 от 1 сентября и ep. 159 от 1 декабря 457 г., epp. 162, 164 и 165 от 21 марта, 17 и 27 августа 458 г. и ep. 169 от 17 июня 460 г.).

Некоторые из писем (напр., 165) представляют собой целые богословские трактаты в защиту правил Халкидонского собора. Императором Львом I был обнародован и указ об официальном праздновании воскресного дня (от 13.12.469 г.) с целью посвящения его молитвам и благочестивым деяниям . С тех пор воскресенье в календарях многих стран и народов является нерабочим праздничным днем. Таковы были деяния одного из четырех "Великих" царей Византии.

Самый, пожалуй, знаменитый византийский император, с именем которого всегда связывали утверждение как самого понятия "византинизм", так и принципов православия как государственной ортодоксии, Юстиниан I Великий, ставший еще при жизни "равноапостольным", был прославлен церковью и изображался на византийских мозаиках, будь то в храме Св. Софии в Константинополе или в храме Сан-Витале в Равенне, неизменно с золоченым нимбом вокруг украшенной царской диадемой головы . Почти сорокалетний период его правления (с 527 по 565 г.) справедливо получил у позднейших историков имя "эпохи Юстиниана", а сам император в их трудах оказался причастным сразу двум историческим дисциплинам — истории древнего мира и истории средневековой. Так, классик римской античной истории Теодор Моммзен (1817–1903), доводя свое многотомное исследование до эпохи Юстиниана, именно в его законодательстве, в политике реконкисты, восстановившей было римские имперские границы от Гибралтара до Кавказа, в строительной активности и государственном устройстве видел квинтэссенцию традиционного цезаризма . Другой классик — историк византийской литературы Карл Крумбахер (1856–1909) — начинал ее описание как раз с эпохи Юстиниана, с которой, по его (и многих других!) мнению, собственно, и начиналось византийское тысячелетие .

"Великим" виделся Юстиниан и современникам, донесшим до нас, как, например, его современник и свидетель деяний Прокопий Кесарийский или ритор Иоанн Лид, описание победоносных войн — с персами в Азии, вандалами в Африке, готами в Италии, со славянами в Подунавье, а также восхищенные рассказы о строительстве крепостей и дворцов, городских стен и, главное, столичного храма Св. Софии — главного храма православного мира; император предстает в их трудах мудрым политиком, справедливым законодателем, праведным христианином — утвердителем принципов православия. И все это —небезосновательно. Прокопий Кесарийский свидетельствует: "В наше время явился император Юстиниан, который, приняв власть над государством, потрясаемым [волнениями] и доведенным до позорной слабости, увеличил его размеры и привел его в блестящее состояние, изгнав из него уже издавна насиловавших его варваров, что выяснено мною со всеми подробностями в моих книгах, написанных о войнах. Говорят, что некогда Фемистокл, сын Неокла, хвалился тем, что благодаря своей прозорливости город, бывший до тех пор маленьким, он сделал большим и могучим. Император же с величайшим искусством сумел промыслить себе целые новые государства. В самом деле, целый ряд областей, бывших уже чужими для римской державы, он подчинил своей власти и выстроил бесчисленное количество городов, не бывших раньше. Найдя веру в Бога в прежнее время нетвердой и принужденной идти путями разных исповеданий, стерев с лица земли все пути, ведшие к этим [еретическим] колебаниям, он добился того, чтобы она стояла теперь на одном твердом основании истинного исповедания. Кроме того, поняв, что законы не должны быть неясными вследствие ненужной их многочисленности и, явно один другому противореча, друг друга уничтожать, император, очистив их от массы ненужной и вредной болтовни, с великой твердостью преодолевая их взаимные расхождения, сохранил правильные законы. Сам, по собственному побуждению простив вины злоумышляющим против него, нуждающихся в средствах для жизни преисполнив до пресыщения богатствами и тем преодолев унизительную для них злосчастную судьбу, добился того, что в империи воцарилась радость жизни. Так как римская держава со всех сторон подвергалась нашествиям варваров, он усилил ее количеством войск и укрепил все ее окраины строительством крепостей. [...] Если же кто внимательно всмотрится в правление нашего императора Юстиниана (я думаю, если кто назовет его прирожденным императором, он это скажет совершенно правильно, так как он, говоря словами Гомера, "милостив к нам, как отец"), этот человек признает, что Кир и его держава были сравнительно с ним игрушкою. Это мнение подтвердит самый размер его империи, о чем я говорил недавно, ставшей более чем вдвое большей и размерами страны и другими силами..."

Но не стоит спешить с обожествлением героя: тот же Прокопий, приближенный ко двору официальный летописец "трудов и дней" монарха, создает в другом, неофициальном труде, названном "Тайная история", испепеляюще уничижительный памфлет, раскрывающий губительный характер как для государства, так и для его граждан деяний своенравного, жестокого, капризного тирана, каким предстает прославленный в книгах "Войн" император: "Совершенное Юстинианом столь обширно, что для рассказа о нем не хватило бы и всей вечности. Но мне будет достаточно выбрать из всего этого лишь немногое, благодаря чему и будущим поколениям станет совершенно ясен весь нрав этого человека: что был он лицемерен и не тревожился ни о Боге, ни о священнослужителях, ни о законах, ни о народе, хотя напоказ он заботился о нем. Ни к чему не было у него почтения, не думал он ни о выгоде для государства, ни о том, чтобы совершить для него что-нибудь полезное, или о том, чтобы его дела могли получить какое-то оправдание, и не шло ему на ум ничего, кроме того, чтобы захватить все имеющиеся в стране богатства" .

Сам портрет Юстиниана в описании Прокопия говорит о двуличии и коварстве этого преисполненного противоречиями человека: "Был он не велик и не слишком мал, но среднего роста, не худой, но слегка полноватый; лицо у него было округлое и не лишенное красоты, ибо и после двухдневного поста на нем играл румянец. Чтобы в немногих словах дать представление о его облике, что он был очень похож на Домициана, сына Веспасиана, злонравием которого римляне оказались сыты до такой степени, что, даже разорвав его на куски, не утолили своего гнева против него, но было вынесено решение сената, чтобы в надписях не упоминалось его имени и чтобы не оставалось ни одного его изображения... Такова была наружность Юстиниан. Что касается его нрава, то рассказать о нем с такой же точностью я не смог бы. Был он одновременно и коварным, и падким на обман, из тех, кого называют злыми глупцами. Сам он никогда не бывал правдив с теми, с кем имел дело, но все его слова и поступки постоянно были исполнены лжи, и в то же время он легко поддавался тем, кто хотел его обмануть. Было в нем какое-то необычное смешение неразумности и испорченности нрава. Возможно, это как раз и есть то явление, которое в древности имел в виду кто-то из философов-перипатетиков, изрекая, что в человеческой природе, как при смешении красок, соединяются противоположные черты. Однако я пишу о том, чего не в силах постигнуть. Итак, был этот василевс исполнен хитрости, коварства, отличался неискренностью, обладал способностью скрывать свой гнев, был двуличен, опасен, являлся превосходным актером, когда надо было скрывать свои мысли, и умел проливать слезы не от радости или горя, но искусственно вызывая их в нужное время по мере необходимости. Он постоянно лгал, и не при случае, но скрепив соглашение грамотой и самыми страшными клятвами, в том числе и по отношению к своим подданным. И тут же он отступал от обещаний и зароков, подобно самым низким рабам, которых страх перед грозящими пытками побуждает к признанию вопреки данным клятвам. Неверный друг, неумолимый враг, страстно жаждущий убийств и грабежа, склонный к распрям, большой любитель нововведений и переворотов, легко податливый на зло, никакими советами не склоняемый к добру, склонный на замысел и исполнение дурного, о хорошем же даже слушать почитающий за неприятное занятие. Как же можно передать словами нрав Юстиниана? Этими и многими другими еще большими недостатками он обладал в степени, не соответствующей человеческому естеству. Но представляется, что природа, собрав у остальных людей все дурное в них, поместил собранное в душе этого человека. Ко всему прочему он отнюдь не брезговал доносами и был скор на наказания. Ибо он вершил суд, никогда не расследуя дела, но, выслушав доносчика, тотчас же решался вынести приговор. Он не колеблясь составлял указы, безо всяких оснований предписывающие разрушение областей, сожжение городов и порабощение целых народов. И если кто-нибудь захотел бы, измерив все, что выпало на долю римлян с самых ранних времен, соизмерить это с нынешними бедами, он обнаружил бы, что этим человеком умерщвлено больше людей, чем за все предшествующее время" .

Юстиниан отнюдь не был "принцем крови": он родился в 482/3 г. в Иллирике, в крестьянской семье (поздние версии его биографии считали его даже чуть ли не славянином). Его дядя, Юстин, сделавший блестящую карьеру — от простого солдата, пришедшего в столицу юношей-бедняком, до могущественного императора (правил в 518—527 гг.), приблизил к себе проявлявшего способности племянника, сделал его наконец консулом, так что после смерти Юстина Юстиниан стал "естественным образом" византийским правителем. Опорой во власти ему стала его супруга Феодора, прошедшая жизненный путь от юной циркачки и александрийской куртизанки до всемогущей императрицы, оказывавшей на самого Юстиниана очевидное влияние.

Уже в начале своего правления, в январе 532 г., Юстиниан испытал сильное потрясение: внезапно вспыхнувшее в столице так называемое восстание "Ника" (названное так от греческого восклицания восставших, означающего "побеждай!"), в котором участвовали как представители соперничавших ранее между собой цирковых (а на деле отчасти политических) партий (прежде всего "прасинов" — "зеленых" и "венетов" — "синих", разделявшихся по цвету одежд участников конных ристаний), так и городские низы, и чиновники, и даже сенаторы, — все были недовольны жесткими мерами начавшего твердо править Юстиниана. Но после подавления восстания репрессивные действия царя лишь усилились, а сам верховный правитель всеми силами стал утверждать самодержавный принцип власти, не терпящий никакой критики или свободомыслия. Юстиниан сам стал "вечным консулом", сам стал воплощением закона, утвердив вновь проведенную кодификацию, сам стал верховным богословом, искореняя ереси (на V Вселенском соборе в Царьграде-Константинополе) и покончив с язычеством: в 529 г. он закрыл тысячелетнюю платоновскую Академию, заставив философов бежать из Афин.

Сам Юстиниан, вполне в соответствии с византийским понятиями, осуществлял свои планы под лозунгами реставрационной политики. Восстановление величия империи — как вне ее границ, так и внутри, стало смыслом проводимых акций. Законодательные проекты Юстиниана были призваны подвести итог правовой истории Рима и Ромейской (= Римской, т.е. Византийской) империи. Комиссии под руководством юриста Трибониана создают Кодекс Юстиниана — свод законов, куда вошли эдикты от эпохи Адриана до 534 г. (год издания второй, завершающей, редакции Кодекса). Все не вошедшие в свод законы признавались недействительными. В 533 г. те же правоведы издают Дигесты (или, по-гречески. Пандекты) — собрание творений классических юристов, а на следующий год — Институции Юстиниана, ставшие своеобразным справочником для юристов. Когда был создан свод законов, изданных после 534 г., получивший наименование Новеллы (т.е. новые постановления), завершилось формирование всеобъемлющего Свода гражданского права (Corpus juris civilis), ставшего основой не только средневекового законодательства, но и сводов нового времени, например, Кодекса Наполеона, ставшего основой конституций многих современных государств — от Франции до Бразилии.

В результате многочисленных военных экспедиций, предпринятых в 530—532 гг. против сасанидского Ирана в Азии, в 531—535 гг. против вандалов в Африке, в 535—546 гг. против готов в Италии (Риме) и Далмации, Юстиниан дополнял свой официальный императорский титул предикатами "Готский", "Африканский", "Вандальский" и расширил пределы империи почти до размеров древних императоров. При этом василевс, верный царскому принципу "stabilitas loci" (постоянства местонахождения), сам в походы не ходил, сидя во дворце в Константинополе, а отправлял во главе войск профессионалов-военачальников, будь то Велисарий, или евнух Нарсес, или собственный двоюродный брат Герман. Нельзя сказать, что разовые отдельные удачные кампании решали политические противоречия раз и навсегда: так, Рим несколько раз переходил из рук в руки — от византийцев к готам и наоборот, а с персами лишь в 562 г. "вечный" мир стабилизировал на некоторое время ситуацию на востоке.

Внутриполитические мероприятия Юстиниана, его непримиримая борьба с оппозицией и вообще с инакомыслием были отмечены категорическим радикализмом. В результате ему удалось создать жестко централизованное бюрократическое государство, социальные связи которого, в конечном счете, вели к персоне монарха, который волен был казнить и миловать, награждать и ссылать, став в полном смысле слова автократором-самодержцем. Власть императора распространялась и на церковь, ставшую элементом государственной структуры; византийский правитель легко в этот период вмешивался и в дела папства, и отдаленных армянских князей, а Средиземное море почти вновь становилось внутренним морем Империи.

Но репрессивными мерами не удалось решить ни одну из действительно важных проблем общественной и экономической жизни. Вновь обратимся к свидетельствам Прокопия: "Как только Юстиниан достиг царской власти, он сумел тотчас же привести все в расстройство. То, что ранее было запрещено законом, он ввел в государственную жизнь; то же, что существовало и вошло в обычай, уничтожил, словно он для того и принял царский облик, чтобы изменить облик всего остального. Существовавшие должности он упразднил и для управления государственными делами ввел те, которых не было. Так же поступил он с законами и с солдатскими списками, побуждаемый к этому не соображениями справедливости или полезности, но стремясь лишь к тому, чтобы все выглядело по-новому и несло бы отпечаток его имени. А все то, что он был не в состоянии изменить, старался по крайней мере связать со своим именем.

Он никогда не мог насытиться грабежом богатств и умерщвлением людей. Но, разграбив дома многих состоятельных людей, он искал новые [жертвы], тотчас же отдавая ранее награбленное каким-нибудь варварам или тратя на бессмысленное строительство. Сгубив безо всякого основания мириады людей, он начинал замышлять погибель еще большего числа...

В христианской вере он, казалось, был тверд, но и это обернулось погибелью для подданных. В самом деле, он позволял священнослужителям безнаказанно притеснять соседей, и, когда они захватывали прилегающие к их владениям земли, он разделял их радость, полагая, что подобным образом он проявляет свое благочестие.

И творя суд по таким делам, он считал, что совершает благое дело, если кто-либо, прикрываясь святынями, удалялся, присвоив то, что ему не принадлежало. Он полагал, что справедливость заключается в том, чтобы священнослужители одерживали верх над своими противниками. И сам он, предосудительнейшими средствами приобретая имущество здравствующих или умерших и тотчас пожертвовав его какому-нибудь храму, гордился этой видимостью благочестия, на самом же деле стремясь лишь к тому, чтобы имущество это не вернулось вновь к тем, кто претерпел такое насилие. По той же причине он совершал и несметное число убийств. В своем стремлении объединить всех в единой христианской вере он бессмысленным образом предавал гибели остальное человечество, совершая это под видом благочестия. Ибо он не считал убийством, когда его жертвами становились люди не одной с ним веры. Таким образом, предметом его забот было, чтобы беспрестанно шло истребление людей, и вкупе со своей супругой он без устали выдумывал предлоги, которые вели к этому...

Судебные решения он выносил не на основании им же самим изданных законов, но в соответствии с тем, где ему были обещаны более крупные и более великолепные богатства. Он не видел ничего постыдного в том, чтобы отнимать у своих подданных имущество, воруя по мелочам, если под каким-нибудь предлогом не мог забрать все, либо неожиданно предъявив обвинение, либо воспользовавшись завещанием, которого не существовало. И пока он правил римлянами, ни вера в Бога, ни вероучение не оставались крепкими, закон не был прочным, дела — надежными, а сделка — действительной. И когда он посылал кого-нибудь из своих приближенных с каким-либо поручением, и попутно им случалось погубить многих из тех, кто попался, но при этом награбить кучу денег, они сразу же казались автократору достойными быть и называться славными мужами, как в точности исполнившие все, что им было поручено. Если же они являлись к нему, оказав людям какую-то пощаду, он впредь проявлял к ним недоброжелательность и враждебность. Отвергнув их как людей старого уклада, он более не призывал их на службу. Поэтому многие старались показать себя перед ним негодяями, несмотря на то, что по своему нраву такими не являлись. Многократно дав кому-либо обещание и скрепив его для пущей важности либо клятвой, либо грамотой, он тотчас же становился преднамеренно забывчив об этом, полагая, что подобный поступок доставит ему некую славу. [...] Солдаты, которые несли охрану дворца, явившись в царский портик, силой добивались судебного решения. Все, так сказать, оставили свои посты и по собственному произволу шли путями, которые раньше были для них невозможны и недоступны. В делах был полный разлад, ничто не соответствовало своему названию, и государственный строй уподобился игрушечному царству" .

Поэтому, когда в ноябре 565 г. престарелый Юстиниан умер, то, по словам церковного историка Евагрия, "весь мир наполнился ропотом и смутами". Здание построенной на крови империи оказалось колоссом на глиняных ногах.

Итак, каждый из трех рассмотренных "великих" византийских императоров сам по себе был фигурой неоднозначной, подчас противоречивой даже в глазах их современников, и уж тем более они разнились друг от друга и в своих деяниях, и в своих характерах, и в замыслах. Роднило их одно — они для своих современников и потомков были носителями идеи. Идеи власти — сакральной, божественной, святой. Носителями идеи власти Великих василевсов.