Парийский Л. Н.

Вопрос о языке нашего русского православного богослужения принадлежит к числу жизненных вопросов, правильный ответ на которые надо всегда знать, чтобы, избежать всех опасностей, связанных с непродуманным и быстрым решением их.

Вопрос о языке нашего богослужения время от времени вспыхивал в последнее столетие не раз.

Он имеет значение и в наше время, когда в состав Русской Православной Церкви входят много разных национальностей, имеющих свой литературный язык: украинцы, белорусы, эстонцы, латыши, литвины и др. У некоторых из них проявляются тенденции совершать богослужение на своем родном языке. Все рационалистические секты и расколы в Русской Православной Церкви всегда начинали с гонения на церковно-славянский язык.

Сравнительно недавно пришлось пережить сильные нападки на церковно-славянский богослужебный язык от своих же соотечественников. Они говорили: церковное богослужение должно совершаться на родном языке, церковно-славянский язык умер, церковная жизнь требует живого языка, церковно-славянский язык для народа — чужой язык.

В краткой заметке мы дадим, прежде всего, ответ, является ли церковно-славянский язык — чужим языком для русского народа и есть ли он мертвый язык?

Нынешний церковно-славянский язык наших богослужебных книг произошел из древне-славянского языка в соединении с элементами живого русского наречия. Древне-славянский язык св. Кирилла и Мефодия по корням своим есть язык близко родственный русскому. Русский народ, приняв литературный богословский язык от болгар, не рабски воспринял его, а переработал его в своем сознании, влил в него элементы своего духа. Все исторические памятники древне-русской литературы свидетельствуют, как происходил процесс слияния славянского языка с живой русской речью и как он продолжается и в настоящее время в условиях органического слияния.

Почти все корни слов и их значения общи у церковно-славянского языка с русским. В этом легко убедиться всякому, кто обратился бы с этой целью к богослужебным книгам. Из общего количества слов, употребленных в самой трудной славянской книге — псалтири — найдется не более ста слов, нуждающихся в переводе. К ним принадлежат слова: абие, аще, брение, буий, векую, ганание, гобзование, егда и т. п. В это число входят и иностранные слова, оставшиеся в церковно-славянском языке без перевода: онагр, скимен, скрания и т. д.

С другой стороны, если мы обратимся к литературному русскому языку, то увидим также, что литературный русский язык представляет неразделимое сочетание элементов русского наречия с элементами церковно-славянскими. «Говорить о русском языке, как о языке отдельном от церковно-славянского, — никак нельзя» (Буслаев. Ист. граммат., § 17).

Если обратимся к народной поэзии, то и здесь мы найдем немало общего с элементами церковно-славянскими, например, в формах кратких прилагательных: злат, бел, горюч, в употреблении звательного падежа: батюшко, в формах вспомогательного глагола: ах ты, гой еси, гой есте, бысть (бысть без памяти), в местоименных формах: мене, ти, в церковно-славянской форме неопределенного наклонения: улыбатися, вытиратися, повытряхнути, крестьянствовати и т. д., в множестве слов, перешедших в народно-поэтическую речь из церкви, например: риза, един, возглаголет, добре, зде, паче и т. д.

Наша современная прозаическая речь буквально пересыпана корнями и формами церковно-славянских слов, например: млекопитающее, млечный путь, прохлада, прозрачный, древесина, древесный, животное. Все эти слова взяты из церковно-славянских: млеко, древо, хлад, зрак, живот.

Славянские слова в русских и русские в славянских так переплелись и образовали вместе «великий, могучий, правдивый, свободный русский язык», что говорить: церковно-славянский язык чужой для нас, — невозможно.

Является ли церковно-славянский язык мертвым, на котором не подобает служить Живому Богу? — Нет. Говорят, что церковно-славянский язык должен считаться мертвым потому, что нет ни одного народа, который говорил бы на нем.

Действительно, на нем не говорит ни один славянский народ, но зато на н
м все многомиллионное славянство говорит с Богом, молится, а молитва есть живое общение человека с Богом... Поэтому никак нельзя назвать церковно-славянский язык мертвым. Воздыхание и слезы, которые исторгают слова этого языка из души человека, свидетельствуют о жизни языка, а не о его смерти. Каждый из нас знает, какое действие производят на падшую душу человеческую церковно-славянские слова: «душе моя, душе моя, востани, что спиши? конец приближается и имаши смутитися».

Песнопения Страстной седмицы и Пасхи не звучат ли для нас необыкновенной силой мысли и чувства?

Церковно-славянские песнопения живы и живительны. Они не только живых членов Церкви связуют воедино, но и тех, которые уже умерли для земной жизни. Наши близкие, дорогие умершие предки и наши святые угодники земли русской преп. Антоний и Феодосии, преп. Сергий, преп. Серафим Саровский, свв. угодники земли Сербской: св. Савва, преп. Параскева, св. чудотворцы Болгарские, например, преп. Иоанн Рыльский и множество других православных славянских святых от свв. Кирилла и Мефодия молились на этом же церковно-славянском языке и теми же словами, какими и мы теперь молимся. Этой традицией мы бесконечно дорожим.

Определяя жизнь или смерть языка, надо не забывать, что слово есть выражение мысли. Без идеи слово — пустое звучание.- Если церковно-славянский язык вызывает мысли, будит чувства, значит он живет, а мы уже знаем на опыте, что он и вызывает мысли и будит чувства.

Нечего указывать, что в церковно-славянском языке много непонятных слов. Непонятных слов и выражений сколько угодно и в современном русском языке, недаром в одном из современных нам журналов заведен отдел: «Почему мы так говорим? например: «турусы на колесах», «бить баклуши», «разорить до тла», «попасть впросак», «нести ахинею» и т. д.

И современную речь и книгу каждый из нас понимает в меру своего развития и образования. Недаром для изучения доклада или речи устраиваются кружки, где эта речь прорабатывается для полного усвоения содержания слушателями.

Отсюда первая задача по отношению к церковно-славянскому языку: просвещать сознание верующих. Церковные слова будут оживать в слухе и разуме молящихся по мере того, как будет возвышаться религиозное просвещение народных масс. Кроме того, для оживления церковных глаголов требуется общенародное пение, живое участие народа в совершении богослужений; слово, исходящее из уст человека, живее и действеннее для сознания человека, чем то же слово, которое входит извне в слух его.

Сила слова — в мысли и чувстве, с ним соединяемых и им вызываемых. Слова сами по себе мертвы и немы, пока мы на них не отзываемся мыслью и чувством. Например, слово: Пасха. Это слово не наше, чужое. Многие затруднятся перевести его, но с ним соединяется масса радостных чувств и определенных идей, которые определяются словами: пасхальные мысли, пасхальные чувства. При таком отношении к слову, нам становится безразличным: русское ли оно, славянское ли оно, или греческое: оно — наше и уничтожению из употребления не подлежит.

Когда указывают на устарелые славянские выражения: «трость изречения», «телесе озлобления» и т. д. в качестве доказательства мертвенности церковно-славянского языка, то что можно сказать, когда, открывая книги, написанные нашими современниками, мы прочтем такие выражения: «Как нерожденных чад зачатки сверлим себе для крика горла пять пальцев, пять лучей в перчатке звезда над елкой простерла». (Пастернак. «Новый мир» Ж 1/2 — 1946 г.). Таких примеров можно привести бесчисленное множество. Вот речь, написанная русскими словами и совершенно непонятная.

Церковно-славянский язык чрезвычайно подходит к стилю православного богослужения. Что такое стиль? Стиль есть подчинение внешней формы внутренней идее, выражаемой этим внешним.

Богослужение — это целое (синтез), элементы которого: чтение, пение, архитектура, иконопись, язык и т. д. служат одной цели — гармонии богослужения. Только с точки зрения соответствия цели православного богослужения в храме должно рассматривать эти элементы, например: в архитектуре церквей мы найдем много лишнего, странного и непонятного. Здесь все не так, как в жилищах для людей, но церковь есть дом Божий, а не жилище человеческое; в ней все подчинено идее Богопочитания и при свете этой идеи мы понимаем, что так и должно быть в архитектуре церкви.

Церковная иконопись — не обычная живопись: в ней много условного, символического и непонятного, опять-таки потому, что она преследует иные цели, чем светская живопись.

Церковная утварь тоже необычна и даже название утвари придуманные другие, например: не посуда, а сосуды. Здесь, в церкви, стол называется престол, стул — седалище и т. д.

А напевы церковные? Гласовые — напевы церковные, они резко различаются от светских, мирских напевов. Русский народ создал для отличия их два слова: песня и песнь. К сожалению, современные композиторы и регенты не всегда понимают это существенное различие.

Святейший Патриарх Алексий в послании к настоятелям гор. Москвы пишет: «Святыми отцами, установившими не только богослужебный чин в храмах, но и их внешний вид и внутреннее устройство, все было продумано, все предусмотрено и устроено для создания особого» настроения молящихся, дабы ничто в храме не оскорбляло ни слуха, ни взора и дабы ничто не отвлекало от устремления к небу и к Богу, к миру горнему, отображением которого должен являться храм Божий».

Отсюда ясно, что и наш язык в богослужении должен отличаться от обычного, которым мы говорим дома, на улице, на базаре. Как необычна в храме архитектура, живопись, утварь, напевы, так и язык, на котором возносятся к Богу молитвы, должен быть необычен. Святейший Патриарх Алексий пишет: «Если в просьбах наших к людям, от которых мы ожидаем получить то или иное, мы выдерживаем нужный, часто почтительный и во всяком случае серьезный тон, то почему в прошениях наших к Господу мы дерзаем брать тон дерзновенных и легкомысленных театральных излияний, исключающих всякое благоговение»?

Язык богослужебный должен быть в стиле богослужения. В теории словесности всегда различаются язык и стиль. Под стилем разумеется язык, состоящий из подобранных слов, находящихся в гармонической связи с выражаемой при помощи их идеи, он должен быть в согласии с личностью автора и с особенностями данного времени и народа. Имеются различные стили: есть стиль сказки, есть стиль былин, есть стиль духовных стихов, есть стиль церковного пения. Церковно-славянский язык образует для молитв и песнопений возвышенный стиль. В этом отношении церковно-славянский язык является неисчерпаемым сокровищем.

Все наши великие поэты и художники, когда обращались к творчеству на церковные темы, всегда пользовались церковно-славянским языком. Так поступил гениальный поэт А. С. Пушкин в стихотворениях: «Пророк» и «Великопостная молитва». Эти два произведения написаны А. С. Пушкиным почти сплошь церковно-славянскими словами. Значит А. С. Пушкин считал, что иначе писать не следует. Отношение Пушкина к церковно-славянскому языку — урок для всех сторонников переложения церковно-славянского языка на современный русский. «Речь церковно-славянская возбуждает в русских некоторое благоговение уже самыми своими звуками, хотя понятными, но отличными от ежедневного говора, составляет приличное дополнение торжественности нашей церковной службы (Буслаев. Истор. граммат. I, § 17).

М. В. Ломоносов давал высокую оценку церковно-славянскому языку и относил его к высокому стилю. Основная мысль М. В. Ломоносова, что идеи горнего порядка должны выражаться и языком горним, возвышенным, а о вещах житейской суеты следует говорить языком дольним, — психологически верна.

Вот пример, как одна и та же вещь звучит в славянском и в современном русском языке. Всем известен ирмос: «Крест начертав Моисей»... В точном русском переводе, изданном в 1914 г. Св. Синодом, он изложен так: «Моисей, начертав жезлом продольную надпись Креста, разделил Чермное море так, что Израиль прошел по нем пешком; ударив же море поперек, против Фараоновых колесниц, он изобразил непобедимое оружие (т. е. Крест) и вновь соединил море. Поэтому, запоем Христу Богу нашему, ибо Он прославился». В этом переводе все понятно, но одобрит ли кто из православных людей употребление этого перевода за богослужением с точки зрения богослужебного стиля? — На славянском языке: «Крест начертав» — поэзия, — в русском переводе — сухая проза. Там — стильный богослужебный язык, здесь — его нет и в помине. Позволим себе привести еще один пример: стихиру на «Слава и ныне» в 'Великий Пяток: «Страшное и преславное таинство днесь действуемо зрится: неосязаемый — удержавается, вяжется разрешали Адама от клятвы; в темнице затворяется, иже бездну затворивый; Пилату предстоит, Емуже трепетом предстоят небесные силы; заушается рукою создания — Создатель; на древо осуждается — судяй живым и мертвым; во гробе заключается — разоритель ада. Иже вся терпяй милосердно и всех спасый от клятвы, незлобиве Господи, слава Тебе».

Какая глубина мысли и чувства! Какая высокая художественная речь! Какие контрасты, антитезы, противоположения, они так и врезаются в сознание: «неосязаемый — удержавается, вяжется — разрешали Адама от клятвы...»

Итак, те обвинения, которые выдвигаются против церковно-славянского языка, как непонятного, значительно преувеличены. Утверждения, что язык церковно-славянский — чужой и мертвый, несправедливы.

Напротив, достоинства церковно-славянского языка так велики, что наша задача состоит в том, чтобы сохранить этот великий язык, на котором были построены христианское миросозерцание и жизнь всех славянских православных народов. В области религиозных идей, для выражения высоких религиозных идей и чувств церковно-славянский язык незаменим. Все русские люди, которым дороги славянские братство и единство всех славян, всегда стояли за сохранение общего всем славянского языка. Общий язык объединяет славян. Не потому ли поляки и хорваты часто забывают о своем славянстве и отпадают от славянского единства, что перестали говорить и молиться на языке свв. Кирилла и Мефодия? — Не обязаны ли сохранением православия и славянских идей сербы и карпатороссы, которые при самых тяжелых обстоятельствах жизни, в течение ряда веков угнетаемые турками, венграми, сохранили православие и славянское единство, благодаря употреблению церковно-славянского языка — языка свв. братьев просветителей славянства Кирилла и Мефодия.