Диалектика внутренней и внешней сторон литературно-художественного состояния

Сорокин Б.

Философия филологии

Остановимся на существенном аспекте бахтинской концепции эстетического состояния: на диалектике внутренней и внешней ее сторон. Этому вопросу Бахтин уделяет значительное внимание в своих философско-поэтических размышлениях. Без выяснения действительного соотношения внутреннего и внешнего нельзя, по Бахтину, определить природу эстетического, потому что главными категориями философии эстетического являются "Я" и "Другой". "Во всех эстетических формах. - пишет М. Бахтин, - организующей силой является ценностная категория "Другого", отношение к Другому, обогащенное ценностным избытком видения для трансгредиентного (извне) завершения" (5. с. 164). Проблема диалектики внутреннего и внешнего (Я и другого) методологически важна для М.Бахтина прежде всего в связи с проблемой соотношения автор-герой. Разумеется, он рассматривает и другие конкретные формы проявления этого соотношения, в частности, формы и содержания, архитектоники и композиции, внешнего произведения и эстетического объекта и др. Однако мы считаем необходимым остановиться на системе "автор-герой", поскольку ее исследование позволит нам выявить существенные характеристики интересующего нас эстетического состояния словесного текста.

Бахтин различает три типа соотношения автора и героя:

1. Автор полностью овладевает героем;

2. герой полностью овладевает автором;

3. Герой - сам себе автор.

М. Бахтин считает, что при одном-единственном участнике (самоотчет-исповедь) не может быть "эстетического задания" (5. с. 151). Первейшим с эстетической точки зрения, а потому методологи чески фундаментальным типом соотношения внутреннего и внешнего является соотношение, соответственно, героя и автора. Однако, для того, чтобы раскрыть диалектику сторон этого соотношения, необходимо, вслед за М. Бахтиным, предварительно обратиться к анализу трех аспектов соотношения внутреннего и внешнего в "сфере героя":

1) Соотношение внутреннего и внешнего в пространственной форме.

2) Во временном целом героя.

3) В смысловом целом.

Считаем уместным напомнить гносеологическую и методологическую позиции М. Бахтина, которая, на наш взгляд, не безупречна с точки зрения диалектической логики.

"Для эстетической течки зрения существенным является, - пишет Бахтин, - следующее: я для себя являюсь субъектом какой бы то ни было активности, и направлен вперёд себя, на мир, на объект... Дело здесь идет не о гносеологической корреляции субъекностно для определения и завершения другого,.. но не меня..." (5. сс. 36-37).

Мы, разумеется, принимаем, защитительные реплики" Бахтина от возможных обвинений его в субъективном идеализме и даже солипсизме (см.: там же); однако и жизненная корреляция и эстетическая точка зрения тем более (ведь это - философская точка зрения, а значит - методологическая) не освобождают от необходимости признания социальной сущности "Я" и "Другого", сформировавшейся в процессе социализации (воспитания и образования), которая, конечно, преломляется через особенное (национальное, профессиональное и т.д.), а также единичное (уникальность психосоматических характеристик индивида и конкретных социальных условий его становления и развития). Однако в "Я" и "Другом" есть существенно-общее, которое детерминирует соответствующую степень сходства эстетических оценок. К этому, методологически важному положению следует добавить еще и то, что всякое Я и Другой представляют собой противоречивое единство бытия-для-себя и бытия-для-иного. Именно данное единство лежит в основании и потребности в общении, и способности общаться. М. Бахтин в данном случае метафизически разрывает и противопоставляет две стороны этого единства (по крайней мере, в данной своей работе: "Автор и герой в эстетической деятельности".

Эта, с нашей точки зрения, методологическая слабость обусловила соответствующие выводы во всех трех указанных аспектах эстетического статуса героя.

1. Поэтому "Я", по Бахтину, имеет лишь внутреннее тело, как совокупность собственных, фрагментарных его ощущений; а "внешнее тело" для него есть тело другого; внешнее тело "Я" существует только с позиции другого и для другого. "Внутреннее тело не под лежит эстетической самооценке "Я". - утверждает Бахтин. Мы не считаем, что "свой другой" в "Я" не имеет право на такую оценку.

2. Соотношение внутреннего и внешнего во временном целом героя. В основе самотождественности и целостности человека во времени, как эстетического явления, лежит душа, которая "трансгредиентна его жизненной смысловой направленности, его самосознанию,., (Душа - Б.С.) это дух; как он выглядит извне, в другом" (3. с.89). Далее он пишет о том, что душа "Я" эстетически оформляется только с помощью "временного избытка видения" другой души, избытка, заключающего в себе все моменты трансгредиентного завершения внутреннего целого душевной жизни.., и прежде всего временные границы: начало и конец жизни, которые не даны конкретному самосознанию,.." (5. с. 92). Напомним, что М. Бахтин считает необходимыми и достаточными условиями возникновения эстетического от ношения: вненаходимость, завершение и избыток видения. "Я", по мнению Бахтина, не тождественно самому себе в любом временном моменте и не организует себя во временное целое. "Внутреннюю жизнь другого, - подчеркивает Бахтин, - я переживаю как душу, в себе самом я живу в духе.., ...а он внеэстетичен (как внеэстетично и изнутри переживаемое тело)..." (5. сс. 97-98). Душа, по Бахтину, - это дух, одаривший другого.

В данном аспекте мы вновь исходим из наших посылок социальной сущности Я и единства бытия-для-себя и бытия-для-другого в Я. Разумеется, присутствие другого в Я у каждого индивида различно, а поэтому, соответственно, различна степень эстетической самооценки. И все-таки она есть. Кроме того, у этой самооценки имеется даже известное преимущество перед эстетической оценкой другого, потому что "мне" ведома эстетическая оценка "меня" многими другими, которая, так или иначе, снимается в "моем-другом". Опираясь на сказанное, мы не разделяем предложенный Бахтиным последовательный ряд литературных произведений, построенный по принципу возрастающей эстетичности: "Самоотчет-исповедь - Автобиографический роман - Биографический роман". Мы не можем согласиться с утверждением автора этого ряда, что любой самоотчет-исповедь внеэстетичен; а в автобиографическом романе эстетическое только возникает, усиливаясь на уровне биографического романа. По нашему мнению, М. Бахтин, явно противореча своей методологической позиции, так же, как и мы, исходит из единства себя-и-своего-другого в Я. Он пишет: "Итак, только тесная, органическая ценностная приобщенность миру других делает авторитетной и продуктивной биографическую самообъективацию жизни, укрепляет и делает неслучайной позицию другого во мне, возможного автора моей жизни (твердой точку вне нахождения себя, опора для неё - любимый мир других, от которых я себя не отделяю и которому я себя не противопоставляю, сила и власть ценностного бытия другости во мне, человеческой природы во мне, но не сырой и индифферентной, но мною же ценностно утвержденной и оформленной"

(5. с. 135). Здесь он признаёт единство другости и себя, потому что это единство "настойчиво" и "очевидно": ведь герой изъемлен из автора, а потому несет в себе его "другость" (например, как характер или тип и т.д.).

3. "Эстетическую значимость, - замечает М. Бахтин, - приобретает и смысловая установка героя в бытии, то внутреннее место, которое он занимает в едином и единственном событии бытия, его ценностная позиция в нем, - она изолируется из события и художественно завершается; выбор определенных смысловых моментов события определяет собою выбор соответствующих им трансгредиентных моментов завершения, что и выражается в различии форм смыслового целого героя" (5. с. 121). Выше уже было сказано о последовательном ряде форм смыслового целого героя, построенного на принципе эстетичности (отсутствие эстетического момента в "самоотчёте-исповеди и его возрастание от автобиографии к биографии и т.д.).

Теперь остановимся на "характере" и "типе" и затронем два аспекта:

1. Соотношение внутреннего и внешнего (героя и автора).

2. Соотношение элементов последовательного ряда форм смыслового целого героя, прослеживая в том и другом случае диалектику "Я" и "другого" и ее отражение в размышлениях М. Бахтина.

Если в автобиографии и биографии основным предметом эстетического отношения является исторически значимая прожитая жизнь героя, но не его "целое" (внутренняя и внешняя его определённость), то "характер" - это такая форма взаимоотношения, которая осуществляет задание создать целое героя как определенной личности, причем, это задание является основным..." (5. с. 151). Герой изначально целостен, активен, каждая его характеристика есть проявление этой целостности, его жизнь есть процесс опредмечивания его определенности: "Кто он?" Тут два аспекта ценностного восприятия:

1. Образ жизни героя и его познавательно-этическая самооценка - это "внутреннее";

2. план автора-созерцателя, который объемлет первый, завершая героя и формируя его целое. Автор здесь: критичен, развито-вненаходим, противостоит активности героя и эстетизует ее, завершает ее посредством трансгредиентных определений. Герой же максимально самостоятелен, живо-правдоподобен, упорен в достижении цели. Поэтому взаимоотношения внешнего (автора) и внутреннего (героя) познавательно-этически напряжены и существенны.

Как мы постараемся показать и доказать, бахтинская концепция характера методологически непродуктивна, а поэтому эстетически сомнительна. И причиной тому, по нашему убеждению, является им не понятая или сознательно игнорируемая диалектика бытия-для-себя и бытия-для-другого в Я. Обратимся к анализу двух основных типов характера, которые рассматривает М. Бахтин:

1. классическому и

2. романтическому.

1. Классический тип характера. Его "основой является художественная ценность судьбы (как всесторонняя определенность бытия личности, с необходимостью предопределяющая все события ее жизни". - утверждает М. Бахтин (5. с. 152). На этой же странице он отмечал самостоятельность героя-характера, которая может быть следствием только самоопределенности, но не предопределенности. Следовательно, эта самостоятельность есть видимость или даже фикция. Но уже на 153 странице он явно вступает в противоречие с самим собой, заявляя: "Судьба - это не я-для-себя героя, а его бытие, то, что ему дано, то, чем он оказался; это не форма его за данности (а выше настаивал на предопределенности характера, что как раз и смысло-тождественно заданности), а форма его данности. И далее следует совершенно некорректное с философской и эстетической точек зрения заключение: "Классический герой занимает определенное место в мире, в самом существенном он уже сплошь определился и, следовательно, "погиб" (потому, что он предопределен Б.С.) (см.: сс. 153-154). Но ведь он предопределен изначально, следовательно, "погиб не родившись?" Может быть М. Бахтин имел в виду его "кончину" как уникальности, неповторимости, оригинальности. Все эти определения снимаются в понятии "индивидуальность". Так что герой "погиб", потому что не состоялся как индивидуальность? А может быть герой "погиб", поскольку он определенно-предопределен и вместе с тем не имеет эстетической ценности? Ранее мы писали о том, что Бахтин предъявляет к эстетической ценности героя требования: быть целостностью и завершенным. Но понятие определенности существенно тождественно понятию завершенности; следовательно, герой эстетически живой. И автору остается посредством своей вненаходимости только зафиксировать эту определенность, завершенность. То, что герой-характер есть целостность, отражено в самом понятии характер. По мнению М. Бахтина, герой есть индивидуальность, потому что "Судьба, - утверждает Бахтин, это индивидуальность, то есть существенная определенность бытия личности, ...как характерная именно для данной определенной личности..." (5. сс. 152-153). Мы считаем, что М. Бахтин обращается к понятию "индивидуальность" вопреки его традиционному философскому содержанию, что становится очевидным тогда, когда он раскрывает ценностную почву классического характера, ценность рода как категории утвержденного бытия другости, затягивающего и меня в свой ценностный круг свершения, - вот почва, на которой возрастает ценность судьбы (для автора). Я не начинаю жизни, я не ценностно ответственный инициатор ее, у меня даже нет ценностного подхода к тому, чтобы быть активно начинающим ценностно-смысловой ответственный ряд жизни; я могу поступать и оценивать на основе уже данной и оцененной жизни;.." (5. с. 155). Разве это - индивидуальность, как уникальность, неповторимость, незаменимость? Конечно, нет.

Каково же отношение автора (внешнего) к герою-характеру (внутреннему)? "...автор не должен слишком превозноситься над героем и не должен пользоваться,.. привилегиями своей вненаходимости... Позиция вненаходимости не должна быть исключительной позицией, самоуверенной и оригинальной" (5. с. 154). Почему? Да по тому, что: "Автор и герой принадлежат еще к одному миру, где ценность рода сильна еще (в той или иной ее форме: нация, традиция и проч.). В этом моменте вненаходимость автора находит себе ограничение, она не простирается до вненаходимости мировоззрению и мироощущению героя, герою и автору не о чем спорить,.." (5. с. 156). Где же здесь критичность автора как внешнего по отношению к герою как внутреннему?

Использование диалектического подхода в анализе соотношения автора и героя значительно упрощает (без ущерба для сути), проясняет и еще более убеждает в том, что концепция характера у Бахтина не работает.

Понимание "Я" героя как единства "бытия-для-себя" и "бытия-для-другого" эксплицирует, что в этом единстве только и присутствует одна "другость". Это - родовая сущность, самоопределяющаяся, самозавершающаяся и самоценная и лишь персонифицированная в герое, который есть ее символ и даже функция. А потому он и не может быть "самостоятелен" и "упорен". И отношения его (как внутреннего) с автором (как внешним) - односущностны и потому не могут быть существенно-напряженными. Более того, автор, сам, будучи внутри этой сущности, завершен и определен, подобно герою, следовательно, лишен подлинной вненаходимости. То есть "классический характер" существенно уподобляется " самоотчету-исповеди" (персонифицированной родовой сущности), где автор (внешнее) и герой (внутреннее) совпадают; а это, как известно, дало М. Бахтину право утверждать, что такое соотношение "...не имеет художественного задания, то есть не эстетизуется" (5. с. 51).

Следствием разложения классического характера, по Бахтину, являются сентиментальный и реалистический разновидности. Их анализ мы проведем опять-таки посредством понятия "единства бытия-для-себя и бытия-для-другого". "...герой пассивен, он только претерпевает жизнь..." (5. с. 158), трансгредиентные моменты ослабляют его самостоятельность, и герой становится функцией либо этической, либо познавательной теорий автора.

В "Я" героя (внутреннее) вновь абсолютен момент "бытия-для-другого"; однако этой "другостью" теперь является автор (внешнее). Тут внутреннее есть внешнее, то есть подлинное их от ношение исчезает. Автор полностью овладевает героем.

2. Романтический характер. "Герой самочинен" и ценностно определяет ряд своей жизни (что, по Бахтину, в высшей степени важно - Б.С.), его одинокую познавательно-этическую позицию в мире и должен "преодолеть и завершить автор"; художественную целостность, внутреннюю необходимость завершения герою придает "ценность идеи"; "индивидуальность героя как воплощение идеи"; он лиричен, а его смысловая установка не авторитетна для автора (см.: 5. с. 157).

Вненаходимость автора менее устойчива, в "классическом характере"; "ценностный центр" перемещается "из границы" в свою жизнь, ее познавательно-этическую направленность; функцию завершения герой осуществляет сам и потому он становится бесконечными (см.: там же). Целое автора условно; он ожидает откровений героя.

В единстве моментов "бытия-для-себя" м "бытия-для-другого" героя, делая его одиноким, господствует "идея бытия-для-себя", так что "свое-иное" вытесняется или отождествляется со "своим". В романах Ф. М. Достоевского в конечном итоге эта идея "наталкивается" на сопротивление своего другого" (прежде всего совести). До возникновения этого трагического конфликта в герое внутреннее тождественно внешнему. Поэтому носитель идеи несамокритичен, несвободен и, следовательно, закрыт от общения одержимостью, несамостоятелен.

Таким образом, в "характере", как форме взаимоотношения героя и автора отсутствует действительное, продуктивное единство элементов личности; то есть от личности остается, собственно, лишь неодолимое стремление "быть личностью". В "классическом характере" безраздельно доминирует "другость" (род или автор), а в романтическом - "бытие-для-себя", или "в-нем-бытие".

Типический герой живописен, его ценностные установки не общечеловеческие, как у "героя-характера", но особенные (эпохальные, национальные, средовые), порожденные уже ставшим смыслом, а не становящимся, как у "героя-характера". Тип, по Бахтину, весь в настоящем, а характер - в прошлом, поскольку последний есть лишь однозначное саморазвертывание исходного, состоявшегося Целого. Тип пассивен ("коллективная личность" - Бахтин); он, по сути, персонифицированная функция коллективного "Особенного".

В авторе - познавательная избыточность; мир героя чужд ему и мертв, и поэтому познавательно-этическая установка героя совершенно не приемлема для автора; но тип как человек эстетизуется; он не целое, но только часть целого, обусловленная экономически ми, социальными, психологическими и даже физиологическими причинами; "тип" неотделим от определенного предметного единства (строя, быта, уклада). Автор критичен и в акте проблемного завершения героя абсолютен (см.:5. сс. 159-160).

Что позволяет выявить "наложение" методологического единства "бытия-для-себя" и "бытия-для-другого" на данную форму взаимоотношения автора и героя? В "Я" героя так же абсолютен момент "другости", но он разнороден:

а) "другость особенного" (эпоха, среда);

б) "другость автора".

Между этими "другостями" отношение конфликта. Следователь но, коллективно-целое героя вступает в конфликтную связь с авторским ценностно-смысловым оформлением.

В типической концепции М. Бахтина вызывает возражение та категоричность, с которой он отстаивает устойчивость свойств отношения автора к "герою-типу":

а) это отношение "критическое";

б) он даже "не приемлет".

Всякая эпоха чревата как исторически перспективными, негативно-консервативными, позитивно-консервативными и деградирующе-деструктивными тенденциями. Поэтому качество художественного отношения автора к тому или иному "герою-типу" детерминирует, во-первых, тем, какую из тенденций тот представляет и, во-вторых, - идеологом какой тенденции является сам автор. Так что критичность и неприемлемость могут уступить свое место солидарности и духовно-практической поддержке.

Значительный философский интерес (в русле проблематики нашего исследования) представляет анализ форм взаимоотношения автора и героя, проведенный М. Бахтиным в книге "Проблемы поэтики Достоевского". Как мы стремились доказать, в концепциях "характера" и "типа", которые Бахтин разрабатывал на материалах, прежде всего романа обычного типа, отсутствует герой-личность, поскольку в каждом из рассмотренных видов и разновидностей этой формы, абсолютен один момент - "бытие-для-другого". Ведь понятие "личность" отражает, персонифицирует конкретное состояние определенной социальной сущности, которая живет, развивается, черпая энергию для этого во внутренней своей противоречивости. Следовательно, личность - это существенно-динамическая целостность, в которой адекватно отражается объективно-сущностная противоречивость конкретной социальной системы. Именно этого мы не находим в художественных произведениях "обычного типа". И именно это М.Бахтин отмечает в творчестве Ф.М. Достоевского.

М. Бахтин определяет три фундаментальных открытия русского художественного гения, которые позволили Достоевскому создать предельно-реалистическую словесно-образную "модель-состояние" живой социальной действительности:

1. В произведениях Ф.М. Достоевского "...чужое сознание не вставляется в оправу авторского, оно рассматривается изнутри как вне и рядом стоящее, с которым автор вступает в диалогические от ношения. Автор создает независимые от себя живые существа (точнее, воссоздает), с которыми он оказывается на равных правах. Он не может их завершить, ибо он открыл то, что отличает 3личность 0 от всего, что не есть личность. Над нею не властно бытие" (5. с. 309).

Последняя фраза приведенного фрагмента явно навеяна ясперсовской концепцией структурных уровней человека. Немецкий мыслитель различает:

а) "эмпирическое Я" как предмет изучения естественных наук (био-психическая природа человека и порожденные ее потребностями способы жизнедеятельности);

б) "Сознание вообще", или человек как "нормативное существо" - объект политической и правовой манипуляций; это среднестатистический, заменимый индивидуум ("тип" на литературоведческом языке);

в) "Уровень духа" - это человек, который занимает в социальном целом существенно-значимое место благодаря своим существенно-значимым качествам, что делает его незаменимым, социально-духовной высшей ценностью. Это - высший, социально-реальный уровень бытия человека, который и выражается в понятии "личность";

г) Однако Карл Ясперс различает понятия "бытие" и "самобытие" человека; основой последнего является экзистенция, которую он толкует то как "непостижимое универсальное начало", то как "свободу". (см.: 32. сс. 427-428).

Мы считаем, что М. Бахтин в понятие "личность" вкладывает содержание понятия "самобытие" с его духовно-душевной основой. Таким образом, бытие человека есть продукт социальной обусловленности; самобытие есть продукт самоопределения. Разумеется, Бахтин ведет речь о том, как Достоевский понимал личность, а не о своей точке зрения, которая исходит из диалектико-материалистической социальной философии.

2. Второе открытие Достоевского М. Бахтин видит в изображении им (точнее, в воссоздании) саморазвивающейся идеи, неотделимой от личности. Идея становится предметом изображения и раскрывается она не в плане философской или научной системы, а в плане "человеческого события" (см. там же).

3. Третье открытие Достоевского - диалогичность как особая форма взаимодействия между равноправными и равнозначными сознаниями. Художественным произведениям до Достоевского (и в его время и после) присущ монологизм как отрицание равноправности сознаний в отношении к истине (понятой отвлеченно и системно) (см. 3. сс. 42-44; 5. с. 309). Эти открытия, по Бахтину, носят формально-содержательный характер, но устойчиво-значимое в них - форма. Конкретно-идеологическое их содержание меняется во времени и пространстве, "...но открытые Достоевским новые формы художественного познания человеческого мира, - отмечает М. Бахтин, - остаются" (5. с. 309).

Итак, каково же соотношение между внутренним (познавательно-этическим содержанием героя) и внешним (эстетической формой автора)?

Герой Достоевского не есть "характер" или "тип" традиционного образца, хотя наиболее очевидная преемственная связь обнаруживается с романтическим бесконечным героем-характером. Их тождество - в открытости; их специфически-существенное различие состоит в том, что герой Достоевского есть открытая личность. Он не объект, продукт выражения, завершения, не "функция исключительного бытия для другого. Он есть субъект, равноправная с автором самостоятельность, художественно им изображаемая. Герой - это "...особая точка зрения на мир и на себя самого как смысловая и оценивающая позиция человека... Достоевскому важно не то, чем его герой является в мире, а прежде всего то, чем является для героя мир и чем является он сам для себя" (3. с. 78). Герой и автор сняты в единстве личностного самосознания. Более того, "...и окружающий его внешний мир и быт вовлекаются в процесс самосознания, а потому они не могут быть определяющими героя каузальными и генетическими факторами..." (там же, с. 83). Герой - динамическая, открытая, самоопределяющаяся система. Он - партнер общения, и потому "...рядом с самосознанием героя, вобравший весь предметный мир, в той же плоскости может быть лишь другое сознание, мир других равноправных сознаний" (там же). Голос и слово героя звучат рядом и полноценно не только с другими голосами и словами других героев данного "вымышленного мира" но и рядом с авторским голосом и словом. Указанные особенности этого "героя" являются следствием особенностей "нового автора".

"Своеобразие Достоевского, - пишет М. Бахтин, - в том, что он умел ее (личность - Б.С.) объективно-художественно увидеть по казать как другую, чужую личность.., не сливая с ней своего голоса и в то же время не сводя ее до опредмеченной психической действительности... Это не значит, что герой выпадает из авторского замысла. Нет, эта самостоятельность и свобода как раз входят в авторский замысел" (3. с. 14). "Автор не пассивен", он имеет свою точку зрения, "но его активность носит 1диалогический характер. Он вопрошает, провоцирует, возражает, соглашается, но не заглушает, не завершает от себя. Он преодолевает сопротивление не мертвого материала, но чужого живого сознания" (5. с. 309).

Проанализируем концепцию героя (и ее понимание Бахтиным) через призму диалектически понятого "Я"-личности": как единства "своего" и "своего-другого".

Произошло существенное превращение: возникло "свое", а на место "бытия-для-другого" пришло "свое-другое" (Всеобщее, общее или особенное)"-другое" сознательно и критически усваивается, подвергаясь редакции личного опыта, знаний, принципов, убеждения, т.е. редакции "бытия-для-себя". "Я-личность" постоянно "следит" за соотношением этих моментов, корректируя их в ходе сличения и "своего" и "своего-другого" с результатами их практической реализации и духовного их осуществления в общении с другими "Я", в том числе и с авторским . Способность и потребность общаться является специфически существенной чертой "Я-личности" у Достоевского; это - способ бытия (внешнего) и самобытия (внутреннего). "Я осознаю себя, - размышляет М. Бахтин над концепцией личности у Достоевского, - и становлюсь самим собой только раскрывая себя для другого, через другого и с помощью другого. Важнейшие акты, конституирующие самосознание, определяются отношением к другому сознанию (к "Ты"). Отрыв, отъединение, замыкание в себе как основная причина потери самого себя. И все внутреннее не довлеет себе, повернуто вовне, диалогизованно, каждое внутреннее переживание оказывается на границе, встречается с другим, и в этой налаженной встрече - вся его сущность. Это - высшая степень социальности (не внешней, а внутренней)" (5. с. 311). "Герой Достоевского" отрицает существование одиночества как способ бытия человека; "Быть - значит общаться... смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другого или глазами другого. И исповедь есть взаимодействие сознаний". - заключает М. Бахтин (5. с. 312).

Итак, диалектически противоречивая "внутреннее" приобрело себе соответствующее диалектически противоречивое "внешнее", динамичную форму своего бытия (общение), которую "как бы нейтрально" эстетически изображает автор-коллега-партнер.

Обратимся теперь к пристальному рассмотрению этого "внутреннего героя", что органически связано со вторым открытием Достоевского - с идеей.

"Но может ли значимый смысл (идея - Б.С.) стать предметом художественного изображения, - спрашивает М. Бахтин и утвердительно отвечает: "... идея может стать ее (изображения) предметом... Всякий роман изображает развивающуюся жизнь, Это само развитие жизни независимо от автора, от его сознательной воли и тенденций... ...логика самого независимого от автора бытия, но не логика смысла-сознания. Смысл-сознание в его последней инстанции принадлежит автору и только ему. И этот смысл относится к бытию, а не к другому смыслу (чужому равноправному сознанию)" (5. с. 311). Развивающаяся действительность многообразна во времени и пространстве, а потому, по Бахтину, множественны актуальные и перспективные ее истины. Следовательно, каждый человек (герой-личность) имеет право на идею как субъективную форму бытия истины мира. Авторская идея есть лишь одна из равноправных, которые сосуществуют и соотносятся. Для выяснения характера и способа этого соотношения Бахтин считает необходимым обратиться к треть ему открытию Ф.М. Достоевского - к диалогизму.

Полифоническая (многоголосая) природа романов Достоевского и открытие им "человека-личности" не могли бы иметь место, если бы, во-первых, не был открыт новый момент в слове - его 1диалогизм (ассоциативные связи - Ф. де Соссюр; системные, или парадигматические - Барт; и даже коннотативные, поскольку и одно слово может быть многосмысловым высказыванием); во-вторых, - если бы Достоевский не раскрыл "диалогическую природу общественной жизни чело века. Не готовое бытие, смысл которого должен раскрыть писатель, а незавершимый диалог со становящимся многоголосым смыслом" 0(5. с. 311). 1Диалогизм - это взаимодействие многих сознаний, а не 1многих людей в рамках одного сознания. 0В общении герой-личность стремится не к "слиянию с другим" (Бахтин), хотя "согласие" тоже диалогично, по его мнению, а к сохранению "своей позиции вненаходимости и связанного с ней видения и понимания . (Но этот "избы ток" используется не для овеществления и завершения)" (5. с. 324; см.: с. 317).

В творчестве Достоевского, как считает М. Бахтин, роман-целое есть "большой диалог", в котором "отдельные голоса и их миры противопоставляются тоже как неделимые целые , а не расчлененные по пунктам и отдельным положениям" (3. с. 324). Диалогическую природу полифонического романа Бахтин рассматривает с привлечением диалектического подхода. Однако своеобразие "героя-личности": его равноправность, самоценность, незавершенность, самоопределяемость, - все это освоеобразивает проявление диалектики во внутреннем и внешнем общении этого героя. Поэтому М. Бахтин отрицает попытку философской монологизации литературных произведений Достоевского, которая произвольно "закрывает" открытую к миру личность автора, выраженную в его героях и посягает на идею плюрализма (в сфере идейных позиций), реализация которой обеспечивает реальную свободу самоопределяющегося человека. Диалектика и антиномика имеют место во внутреннем мире героя и в его внешнем общении, но лишь как абстрактный момент среди прочих равноправных моментов общения как целого. Этот диалектический момент "витает" в общении (и не только внутреннем) как "далекий адресат понимающего: бога, идеала, народа, будущего читателя, слушателя и т.д. Однако для Достоевского, по мнению М. Бахтина, самодовлеющим моментом в диалектическом процессе является "взаимодействие множества идейных личностей как событие", в котором и мысль становится событийной, выражающей личную позицию героя. "Изъятая из событийного взаимодействия сознаний, - замечает Бахтин, - и втиснутая в системно-монологический контекст, хотя бы и самый диалектический, идея неизбежно утрачивает это свое своеобразие (живую событийность и функцию - представлять свободную личность Б.С.) и превращается в плохое философское утверждение" (3. с. 8). Следовательно, диалогическое, по Бахтину (а не только по-Достоевскому), первичнее, значительнее, чем диалектическое и находит свое обнаружение, в частности, в жизни естественного и литературно-художественного языка. "...диалогические отношения, - пишет Бахтин, - конечно, отнюдь не совпадают с отношениями между репликами реального диалога,.. Два высказывания, отдаленные друг от друга во времени, ничего не знающие друг о друге, при смысловом сопоставлении обнаруживают диалогические отношения, если между ними есть хоть какая-нибудь смысловая конвергенция" (5. сс. 303-304).

Причем, Достоевский сталкивает в общении "без завершения" не только актуальную "многоголосицу" истины бытия эпохи, но и истины различных времен в одном времени, что, по мнению Бахтина, позволяет выявить существенное (видимо, как носитель "нулевого диалогического отношения", то есть "третьего", или "понимающего"). "Художественное творчество Достоевского в его целом тоже не может быть понято как диалектическое становление духа... Гегелевски понятый единый диалектически становящийся дух ничего, кроме философского монолога породить не может... становящийся дух, даже как образ, органически чужд Достоевскому. Мир Достоевского глубоко плюралистичен" (3. с. 45). Образом "третьего" для Достоевского была Церковь, которая, как олицетворение вечного, делает одновременным разновременные истины и идеи "неслиянных душ" (см. 3. сс. 47-54).

М. Бахтин, приводя в тексте мысли А. Луначарского, стремится объяснить негативное отношение Ф.М. Достоевского к идее становления, развития, он видит причину этого в исключительно острой противоречивости молодого русского капитализма, катастрофически быстро обрушившегося на российское общество (в отличие от Европы), что не позволило русской интеллигенции и другим слоям психологически перестроиться и избежать раздвоенности (между общинностью и индивидуализмом, социализмом и консерватизмом), которая была присуща и Ф.М. Достоевскому (см. 3. сс. 60-63).

И все-таки мы считаем возможным подчеркнуть, что М. Бахтин, исходя из сознательно-латентных идеологических соображений, разделяет антидиалектизм Достоевского, действительный или приписанный ему самим Бахтиным. Мы имеем в виду прежде всего явно ошибочное толкование соотношения существенного, с одной стороны и диалога последовательно разновременных состояний истины, - с другой. Разумеется, нельзя соотносить стадии (возникновения, становления и развития) социально-исторических идей (и не только таковых) как более существенные и менее существенные. Кроме того, одновременность рассмотрения указанных идейных разновременностей как раз препятствует обнаружению существенного, которое есть именно то, что устойчиво и внутренне необходимо.

Перейдем к рассмотрению проблемы диалoгизма посредством диалектически понятого "Я", как единства "бытия-для-себя" (или "свое") и "бытия-для-другого" (или "своего-другого").

Мы отмечали ранее, что человек-личность как индивидуальное состояние социальной сущности представляет собой "динамичное единство указанных моментов. Только тогда можно говорить о социально-здоровой личности. Как известно (и М. Бахтин разделяет эту точку зрения), Ф.М. Достоевский изображает в своих произведениях человека кризиса (в "пограничной ситуации" - Кьеркегор, Ясперс). Каково соотношение моментов "бытия-для-себя" и "бытия-для-другого" в "кризисном состоянии"? Разумеется, что содержанием кризисного состояния является "сдвиг" либо в сторону устойчивой доминанты момента "бытия-для-себя", либо в сторону устойчивой доминанты момента "бытия-для-другого".

Бахтин утверждает, что главные герои произведений Достоевского "теряют себя", выпадая из "взаимопонимающего общения", впадая в устойчивое состояние "философского, солипсического одиночества". То есть в данном случае "сдвиг" происходит в сторону момента "бытия-для-себя", так что теперь этот момент напоминает гегелевское "в-нём-бытие"; поэтому "динамическое равновесие" устойчиво нарушено. И вряд ли такое состояние можно назвать "раздвоенностью" в подлинном смысле этого слова, которая характеризует "равенство сил" обоих моментов. В данном случае хотя и имеет место "инерция" естественной потребности в общении и попытки ее реализации, но практика общения "оглушенных и ослепленных" "социальным переломом" людей создаёт ситуацию внешнего, формального общения без обратной связи, что, собственно, означает "многолюдное одиночество". Конечно, - это "больная личность", причем, как правило, обреченная, поскольку "сдвиг" она может преодолеть с помощью "Другого", который закрыт "одиночеством". Поэтому "складывается такое впечатление", что о диалогичности произведений Достоевского можно говорить как о поставленной им проблеме, как о средстве спасения личности и общества, а не как о действительно имеющем место социальном процессе. Но Бахтин умаляет диалектический момент диалога, абсолютизируя тем самым форму общения, сам факт взаимодействия, "идею как событие". Однако все это не может "излечить" личность, поскольку бессодержательно, или недиалектично. Конечно, нельзя согласиться с бахтинским сведением диалектики к предельной схеме: "тезис-антитезис- синтез". Ведь диалектика "знает" и "тождество" и "конкретное тождество", "голое отрицание" и "снятие", а поэтому подлинный диалог всегда диалектичен. Бахтин, писавший свои труды в состоянии жесткого идеологического одиночества, выдвигал на передний план требование "идеологического плюрализма" как средство спасения "больной, задавленной философско-политическим монологизмом". Эта личность должна была терпеть антагонизм между требуемым внешним своим состоянием и действительным внутренним. Однако диалектика не несет ответственности за "официоз", который по своей сути также антидиалектичен как и абсолютный плюрализм. Социально-позитивный плюрализм органически связан с диалектикой как две стороны единства: плюрализма-многообразия и диалектики как способа бытия этого единства социального целого. Только так возможно существование "живого", конкретного единства в многообразии.

В заключение философского анализа соотношения внутреннего (познавательно-этического - Бахтин или коннотативного - Барт, Ельмслев) и внешнего (эстетической формы) моментов целостного состояния "героя Достоевского" в интерпретации Бахтина можно утверждать, что мы имеем дело с эстетизацией субъекта трагического процесса смысло-жизненного поиска, который лишь на уровне видимости самоопределен и самозавершен, но по сути - социально детерминирован и по отношению к герою, и по отношению к автору.

Итак, назовем существенные свойства эстетического состояния, которые подчеркивает М. Бахтин:

1. Целостность,

2. образность,

3. символичность,

4. идеологичность,

5. индивидуализированность,

6. двойственность (как у Ролана Барта),

7. конкретность и

8. диалого-диалектичность.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.gumer.info/