Статья Либерализм в российской теории международных отношений
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-29Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Либерализм в российской теории международных отношений
Павел Цыганков
В основе концептуальных построений российских либералов в области международных отношений (МО) лежит убеждение в том, что под влиянием стран Запада международная среда все более зримо эволюционирует из анархической в развивающееся по единым законам управляемое мировое сообщество. Последнее состоит не только из государств, но и из все более укрепляющих свои позиции (в том числе и за счет государств) негосударственных акторов — неправительственных организаций, частных финансовых и иных корпораций, сетевых структур и т.п. В стремительно меняющемся контексте МО основной целью внешней политики государств становится не отстаивание своих интересов, а сотрудничество во имя торжества универсальных ценностей, главные из которых — права и свободы человека, рыночное общество и плюралистическая демократия.
В отличие от реалистов и изоляционистов российские либералы никогда не считали распад СССР негативным явлением. Напротив, большинство из них рассматривало это событие как исторический шанс для России стать процветающей страной на благо всего общества и каждого его члена. Однако они подчеркивали, что использование этого шанса требует от российских политиков отказа от сложившихся стереотипов, прежде всего от подозрительности в отношении стран Запада [см., напр.: Козырев 1994; Шейнис 2003; Преображенная Россия в новом мире 1992] и традиционной российской «державности». Вместо этого необходимо «глобальное сотрудничество», «возвращение в сообщество демократических государств», а главное — сосредоточение на проблемах собственного экономического, социального и демократического развития [см.: Барабанов 2002; Шейнис 2003; Тренин 2000].
Нет оснований сомневаться в том, что после кратковременного «триумфа» либеральное направление было вынуждено уступить свои позиции умеренному реализму. Вместе с тем высказываемые иногда сомнения в возможности выделения либерализма в особую школу в отечественных исследованиях МО вряд ли оправданы. Данное течение не только «выжило» после краха популярности «младореформаторов» и внешнеполитического курса первых лет постсоветской России, но и, отчасти пересмотрев свои позиции, во многом обогатило их с учетом новых внутренних и международных реалий. На укрепление этих позиций существенно повлияли два фактора: приход к власти нового президента страны и ситуация, сложившаяся в мире после 11 сентября 2001 г.
Непосредственно после распада СССР в центре дискуссий оказались вопросы о характере международной среды, о самоидентификации новой России и основных направлениях ее внешней политики [cм., напр.: Преображенная Россия в новом мире 1992]. Особое внимание академического сообщества привлекли проблемы, связанные с определением содержания (и в целом наличия) российских национальных интересов, анализом соотношения в стране государства и общества, характеристикой «цивилизованного сообщества» (под которым представители рассматриваемого течения понимали Запад как единое целое). Общими чертами этих дискуссий были, во-первых, сохранение элементов горбачевского «нового политического мышления»*, а во-вторых, относительная недифференцированность данного течения, выступавшего под флагом «демократии» против «консерватизма».
Со второй половины 1990-х годов, особенно после 11 сентября 2001 г . , на первый план выходят такие проблемы, как сущность и последствия глобализации, ее «историческая миссия», мирорегулирование, содержание национального суверенитета и судьба государства как института политической организации, роль Европы в самоопределении России, «полярность» в мировой политике и др. Дискуссии по этим вопросам велись между либералами и другими школами в российской теории международных отношений (ТМО) — реалистами, евразийцами и марксистами, а также в рамках самого либерального направления, в котором все более заметно обозначались конкурирующие подходы.
Российский либерализм: основные положения и теоретические подходы
Хотя в XXI в. российский либерализм вступил как довольно разветвленное направление, его сторонников объединяет общая приверженность ряду основополагающих принципов, во многом свойственных либерализму как теоретическому течению и на Западе. Эти принципы, достаточно четко и аргументировано изложенные А. Мельвилем в 1998 г . [Мельвиль 1998], сводятся к следующему:
существование неизменных геополитически заданных национальных интересов той или иной страны не подкреплено неопровержимыми аргументами;
внешний мир в целом благоприятствует воплощению и утверждению основополагающих либеральных принципов — индивидуальной свободы, индивидуализма, демократии, прав человека, правовых основ МО;
либерализму присуще деятельностное начало, импульс активной внешней политики, порой доходящий до либерального экспансионизма;
либерализму свойственны принципы и нормы права, ориентация на международные организации;
либерализм отличает вера в то, что именно экономический рост на свободной рыночной основе является главным фактором внешнеполитической мощи и общего положения государства на мировой арене;
либерализм неотделим от прогрессизма, который в данном случае понимается не просто как поступательная эволюция природы МО к их все большей управляемости и миролюбию, а как вера в то, что развитие мировых процессов ведет в конечном счете к воплощению идеалов либеральной идеологии;
либерализм ориентируется на внутренние цели национального развития, которыми являются нужды и потребности гражданского общества, а не государства [см.: Мельвиль 2002: 332–333].
Дифференцированность теоретических подходов в рамках либерального течения российской ТМО, как правило, не затрагивает существа этих принципов. Вместе с тем разногласия, касающиеся их осмысления, трактовки значения и роли в общем комплексе либерального видения МО, достаточно велики.
Основные течения
В целом в рамках российского либерализма можно выделить пять относительно самостоятельных течений. Крайние полюса занимают приверженцы интервенционизма и ограниченного суверенитета, с одной стороны, и сторонники международного сообщества как коллектива равноправных и суверенных (демократических) государств — с другой. Широк и политический спектр — от сторонников правых сил, выражающих интересы капитала, до «новых социал-демократов», развивающих социал-реформистские идеи М. Горбачева. Тем не менее приверженность общим принципам либерализма проявляется в том, что одни и те же лица могут разделять взгляды нескольких внутрилиберальных течений. Здесь следует оговориться, что в «зачислении» конкретных ученых или экспертов в те или иные идейно-теоретические течения достаточно много условного и субъективного. Во-первых, при все более очевидной дифференцированности российской ТМО развитых течений парадигмального характера, свойственных американской IR, у нас не сложилось (как уже отмечалось, российская ТМО более адекватно описывается в терминах таких тенденций, как плюрализм, западничество и изоляционизм). Во-вторых, конкретизация по персоналиям хотя и необходима, но в российских условиях (в силу краткосрочности самой «истории» постсоветского периода в развитии отечественной ТМО) не в состоянии отразить эволюцию взглядов того или иного исследователя. Наконец, в-третьих, достаточно условный, более того, во многом преимущественно инструментальный характер носят и выделенные нами внутрилиберальные течения. Со всеми указанными оговорками эти течения можно представить следующим образом.
« Универсалисты ». В эту группу могут быть включены, в соответствии с критериями и терминологией Х. Булла, сторонники «революционаризма» — адепты кантианских идей достижения «вечного мира» за счет расширения демократии. Ее представители исходят из демократизации как магистральной тенденции современного мирового развития (родоначальник отечественной школы «транзитологии» А. Мельвиль, Д. Тренин и др.), разделяют и пропагандируют теорию «демократического мира» (В. Кулагин, Ю. Давыдов [Кулагин 2000: 23–37; Давыдов 2002а: 57–69]), идеи «гуманитарной интервенции» и «ограниченного суверенитета» в эпоху глобализации (А. Никитин, Ю. Федоров [Никитин 2000; Федоров 1999a: 5–27; Федоров 1999б: 457–483]). По мнению Тренина, Е. Ясина и Ю. Рыжова, залогом и гарантом поступательной демократической эволюции МО является безусловное лидерство США в современном мире, которое дает постсоветской России исторический шанс при условии ее адаптации к изменившимся условиям мирового развития [см.: Тренин 2000: 7–19; Россия и Запад 2001; Внешняя политика России: поиск стратегии 2001; Фонд «Либеральная миссия» 2002].
« Глобалисты » . Представители данного течения — А. Володин, Г. Широков, Ю. Федоров, В. Михеев [см.: Володин, Широков 2001; Федоров 2001; Михеев 1999] основывают свое видение МО на глобализации как центральном политикоформирующем процессе современного мирового развития. Глобализация рассматривается как процесс формирования единого человеческого сообщества — мегаобщества (в терминологии Кувалдина [Кувалдин 2001: 70–75]). В этих условиях, отмечает М. Лебедева, серьезную конкуренцию государствам в мировых политических процессах составляют негосударственные акторы — транснациональные корпорации, неправительственные организации, глобальные экономические структуры (G8, ВТО, МВФ, ОЭСР) и др. Государства сохраняются в качестве более или менее самостоятельных структурных единиц, однако их суверенитет все более заметно размывается под воздействием глобальных процессов [Лебедева 2001]. Главный вопрос, который стоит сегодня на повестке дня, считает О. Барабанов, — это вопрос о глобальном регулировании, формами которого могут выступать и отчасти уже выступают глобальное межгосударственное сотрудничество и глобальное управление, осуществляемое автономными от государств международными организациями [Барабанов 2002]. Близких позиций придерживается и Ясин. «Глобализация продолжается, — подчеркивает он, — и… главный ее признак — не распространение информационных технологий и расширение рынков капитала, а то, что государства уступают международным институтам свой суверенитет, благодаря чему повышается прозрачность экономики. И хотя временами отказ от суверенитета был вынужденным, именно его я назвал бы основной чертой последних двадцати лет ХХ века» [см.: Фонд «Либеральная миссия» 2002].
« Утописты ». К ним можно отнести таких сторонников создания мирового правительства, как Г. Шахназаров, А. Адамишин, отчасти М. Хрусталев и А. Салмин [в работах начала 1990-х годов; см., напр.: Салмин 1993: 9–10]. Констатируя негативные последствия глобализации (рост бедности, углубление социального неравенства, распространение теневой экономики, религиозной нетерпимости и терроризма, усиление хищнической эксплуатации природных ресурсов и деградации окружающей среды), Адамишин приходит к выводу: системный кризис человечества — «единой цивилизационной семьи» — может быть преодолен только на пути создания «новых правил международного поведения, которые были бы приняты подавляющим большинством стран» [Адамишин 2002: 16]. С этой целью необходимо преобразовать структуры и Устав ООН, совершенствовать функции Совета безопасности и обновить всю схему управления международными процессами. При сохранении центрального места обновленной ООН в создании всемирной коалиции государств для противостояния новым угрозам, ведущая роль в мировой экономике и политике должна быть признана за США [Адамишин 2002: 18]. В свою очередь Хрусталев полагает, что в условиях падения роли и авторитета ООН прообразом будущего «мирового правительства», с известной долей условности, можно считать страны «Большой семерки», превратившейся фактически уже на заключительном этапе «холодной войны» в глобальный управляющий центр [Хрусталев 1999: 48–51].
Сторонники «альтернативной многополярности» . Либералы фактически едины в неприятии реалистической концепции многополярного мира, выдвинутой Е. Примаковым [Примаков 1996: 3–13]. Они считают ее конфронтационной, не учитывающей таких новых явлений мировой политики, как безусловное экономическое, военное и иное превосходство США над всеми остальными государствами и любой их коалицией, возросшая роль негосударственных субъектов, перемещение центра тяжести в МО с конфликтов к сотрудничеству, отмирание суверенитета как системообразующего принципа мировой политики. Ряд представителей либеральных взглядов — Л. Шевцова, В. Сергеев, Н. Загладин, М. Хрусталев, отчасти В. Пастухов [см., напр.: Хрусталев 1999; Пастухов 2000] — занимают альтернативную по отношению к концепции «многополярности» позицию. Так, например, с точки зрения Загладина, путь к новому мировому порядку проходит через создание взаимодействующих «единых пространств». Факторами единства уже существующих (ЕС, НАФТА и др.) и формирующихся новых «пространств» и «подпространств» выступают интеграция производства и капитала, объединенных в структурах ТНК и ТНБ, а также общность интересов, связанных с преодолением «нового мирового беспорядка» [Загладин 2000: 14]. Шевцова обращает внимание на то, что одновременно с возникновением зачатков новой организации миропорядка «мир неизбежно начнет двигаться в сторону многополюсности… Но речь идет не о той многополюсности, о которой говорил Евгений Примаков, то есть об альтернативной многополюсности, направленной исключительно против США. Нынешний миропорядок, видимо, будет развиваться в направлении возникновения нескольких центров притяжения в рамках либеральной системности» [см.: Россия и Запад 2001]. По мнению Сергеева, «глобализация ведет не к устранению, а к своеобразному усилению “многополярности”, но “многополярности” особого сорта — не политической, а регионально-экономической» [Сергеев 2001: 228].
« Интернационалисты ». Если трактовать этот термин в духе Х. Булла, то к данной группе можно отнести приверженцев нормативного регулирования МО, усиления регулирующей роли международного права и международных организаций. Эту точку зрения можно найти в работах В. Барановского, Ю. Борко, Ю. Давыдова, А. Загорского, В. Кременюк, А. Салмина, отчасти И. Клямкина [см., напр.: Борко 1999: 67–71; Загорский 1999: 516–537; Барановский 1999: 220–259; Кременюк 2002: 482–496; Салмин 2001: 50–70]. Так, например, Давыдов подчеркивает, что нынешняя тенденция к глобализации, все больше проявляющая себя в области мировой политики, экономики и безопасности и влияющая на состояние национальных обществ, вновь возвращает политическое мышление к идеям гроцианского международного общества. В настоящий момент, считает он, «на место силового регулирования (и соответственно силовой системы международных отношений), преобладающего столетиями, приходит — не без воздействия процессов глобализации — нормативное мирорегулирование (и соответственно нормативная система международных отношений)» [Давыдов 2002б: 29–32]. В свою очередь Барановский, Загорский, Борко и др. подчеркивают значение и роль международных институтов в регулировании МО.
Основные проблемы
Проблемы, которые привлекают наиболее пристальное внимание российских либералов, можно разделить на три группы:
к какому миропорядку ведет эволюция МО и какой тип мирорегулирования наиболее предпочтителен;
каковы судьбы национального суверенитета, самого государства и национальных интересов;
каким должно быть самоопределение Россия и какую стратегию она должна избрать для себя в складывающихся условиях.
Именно по этим вопросам либералы ведут наиболее острые споры с представителями других направлений в исследовании МО (прежде всего, с реалистами и евразийцами), а также «в своем кругу». События сентября 2001 г . практически не повлияли на содержание дебатов. Теракты в США лишь конкретизировали их направление и придали большую остроту.
Хронологически можно выделить два этапа дискуссий: первый — с распада СССР до середины 1990-х годов; второй — с середины 1990-х годов по настоящее время.
Либерализм и дискуссии по проблемам МО после распада СССР
После распада СССР дискуссии между либералами и представителями других течений в исследовании МО, а также в рамках самого либерального направления велись скорее в терминах практической политики, нежели международно-политической теории: «демократы» против «консерваторов», «евразийцы» против «западников», «державники» против «атлантистов» и т.п. Политики участвовали в научных дискуссиях, а академические дебаты были окрашены политическими предпочтениями.
Новый миропорядок?
Отношение российских либералов к исчезновению Советского Союза с политической карты мира с самого начала отличалось от восприятия этого факта реалистами. Последние рассматривали распад СССР как геополитическую катастрофу, несущую в себе потенциальную угрозу не только России, но и миру в целом. «Это не только нарушает равновесие сил в Европе, но и представляет огромные соблазны для традиционной европейской дипломатии… Предупреждение или компенсация силы, имевшей бы преобладающее влияние на развитие ситуации в Европе и мире, безусловно оказывается предметом внимания США», — прогнозировала Н. Нарочницкая. В этой связи она подчеркивала, что основой внешней политики Российской Федерации должно быть «осознание новых геополитических реальностей и появления новых политических соперников и оппонентов» [Нарочницкая 1992: 116, 122]. Напротив, либералы считали, что распад СССР следует расценивать как «позитивный факт, поскольку в “постколониальном” пространстве больше не существует ни геополитической ниши, ни природных или демографических ресурсов, достаточных для выживания военно-бюрократического монстра» [см.: «Независимая газета» 07.02.1992 ]. По их мнению, распад Советского Союза означал окончание «холодной войны» и исчезновение внешней угрозы безопасности России, а также появление возможностей для российских граждан приобщиться к универсальным ценностям цивилизованного мира — ценностям демократии, рыночной экономики, защиты прав человека — и тем самым «вернуться в нормальный цикл развития, из которого выпали на семьдесят лет» [Козырев 1992: 92].
Значительной части исследователей либерального направления представлялось, что окончание «холодной войны» и осознание растущей взаимозависимости мира влекут за собой едва ли не автоматическое изменение принципов международного взаимодействия в сторону всеобщего партнерства и учета взаимных интересов. Большинство российских либералов разделяло и убежденность в том, что одной из основных тенденций в мире становится «работа членов международного сообщества по созданию нового типа межгосударственных отношений, где главная составляющая — совместное управление международными проблемами на основе правовых норм» [Лебедева 1992: 97]. В то же время на другом крыле либерального направления не было столь оптимистической уверенности, касающейся становления нового миропорядка. Так, по мнению А. Салмина, «долговременная энтропия послевоенного миропорядка (политического, экономического, технологического, культурного) привела к явному кризису и потенциальной дестабилизации мировой системы» [Салмин 1993: 8]. Именно этим объясняется, считает он, потребность в мировом правительстве, честные и квалифицированные проекты которого могут, по меньшей мере, дать стимул к осознанию необходимости выхода из кризиса и началу строительства стабильного и более совершенного мироустройства [Салмин 1993: 10, 14].
В целом же в среде российских либералов в рассматриваемый период доминировала уверенность в общем либерально-демократическом будущем для всего человечества. Объединяло их и представление о возможности совместного, равноправного, на основах взаимного партнерства участия всех членов мирового сообщества, в том числе и России, в созидании такого будущего. В значительной мере общими были представления и о путях движения к новому миропорядку — через развитие и совершенствование международного права, реорганизацию существующих институтов и создание целостной, взаимоувязанной системы глобальных и региональных структур, опирающихся на синтез культурных ценностей. В связи с этим неизбежно вставал вопрос о роли национального суверенитета и о месте самого института государства в формирующемся миропорядке.
Национальные интересы и гражданское общество
В рассматриваемый период анализ этих вопросов российским либерализмом сконцентрировался в дискуссиях, посвященных выяснению содержания понятия «национальные интересы». Первоначально представители либерального направления стремились отмежеваться от этого понятия, показать его несущественность как инструмента анализа и опоры внешней политики. Именно поэтому некоторые из них настаивали, что «мы… резко преувеличиваем роль национальных интересов (термин не очень определенный, … но подразумевающий нечто материальное — нефть, деньги, территорию, военную мощь) и недооцениваем роль более “тонких” психологических факторов» [Фурман 1995: 11]. Вслед за А. Козыревым часть либералов полагала, что национальные интересы не могут быть сформулированы конкретным образом: «для любого государства интерес сводится к тому, чтобы быть здоровым и богатым, а как конкретно это делается — решается в зависимости от собственных возможностей и внешних обстоятельств» [Козырев 1992: 91–92].
Однако к середине 1990-х годов в свете той критики, которой подвергались внешнеполитические установки МИД со стороны прокоммунистической оппозиции в политической жизни общества и сторонников политического реализма в академической среде, отстаивать подобные позиции стало невозможно. Российские либералы активно включились в дискуссию [см., напр.: Западники и националисты 2003; Национальный интерес 1995; Концепция национальных интересов 1996; Капустин 1996; Красин 1996; Национальные интересы во внешней политике России 1996; Перевалов 1995 и др.]. Но в отрицании значимости «национального интереса» они пошли значительно дальше своих западных коллег. (Представители либерального направления западной ТМО проявляют достаточно устойчивый интерес к проблеме национального интереса [см.: Battistella 2002: 139–166]. Их понимание данной категории существенно отличается от ее понимания реалистами. Во-первых, для либералов национальный интерес, к которому стремится государство, не выше частных интересов и определяется внутренними социетальными потребностями государства, а не внешней средой; кроме того, он является не унитарным, а плюралистическим. При этом, с позиций либерализма, нет никакого стихийного совпадения частных интересов: разные социетальные участники, акторы обладают разными ресурсами и по-разному способны повлиять на формулирование государством национальных интересов. Во-вторых, для либералов в основе национальных интересов лежат соображения экономического благосостояния, а не политического и военного влияния. В-третьих, либеральное понимание национальных интересов государства не исключает признания национальных интересов других государств. Более того, поскольку рациональные индивиды стремятся избегать рисков, постольку национальный интерес постепенно эволюционирует в сторону все большего признания национальных интересов других.
Противопоставляя государство и общество, властные политические структуры и нацию, державность и демократию, интегративные и солидарные функции «Левиафана» потребностям развития и независимости индивида, российские либералы были склонны в лучшем случае согласиться с правомерностью категории «национальный интерес» в применении к западным странам. Что же касается современной России, то, по их мнению, груз государственнических и авторитарных традиций и все еще отсутствующее у нас гражданское общество делают данную категорию не только неприменимой, но и опасной для становления демократии [см.: Аболин 1995: 110; Поляков 1995: 108–109].
Еще одно существенное отличие части отечественных либералов состоит в трактовке термина «национальный» как этнического. В этой связи высказывается сомнение в применимости понятия «национальный интерес» к многоэтническим государствам вообще и к России в частности. Поэтому некоторые авторы предлагают говорить не о национальных, а о «государственных» интересах, противопоставляя таким образом первые вторым [Сорокин 1995: 116, 117]. Другие, напротив, в стремлении примирить этническое и государственное высказываются за термин «национально-государственные интересы» [Пантин 1995: 102]. И только часть авторов исходит из понимания нации как политического субъекта и придерживается точки зрения, согласно которой, «обсуждая концепт “национального интереса”, прежде всего надо отрешиться от ассоциаций с национальностью-этничностью» [Ильин 1995: 87]. Но и среди последних нет единства относительно того, что понимать под «нацией» — «двуединство суверенного территориального государства и гражданского общества» или же «некое предполагаемое единство населения территориального государства с объемлющими соответствующую территорию интегративными властными структурами» [Ильин 1995: 81, 87]. Отличия этих двух позиций, на первый взгляд, незначительны. Однако при неизменном напряжении, существующем между гражданским обществом и государством, с одной стороны, и при неодинаковой степени развитости гражданского общества в той или иной стране, с другой, многое в понимании «национального интереса» зависит как от остроты противоречия между двумя компонентами нации-государства, так и от трактовки того места, которое должно занимать в его структуре гражданское общество. Поскольку в России «интерес государства всегда был самодовлеющ по отношению к интересам общества», постольку, по мнению некоторых представителей либеральных подходов, говорить о национальных интересах России в связи с этим некорректно: нет «нации» — не может быть и «национальных интересов» [Кара-Мурза 1995: 97]. Иначе говоря, дело представляется таким образом, что вначале создается гражданское общество как формообразующая основа, на которой возникает нация, и только после этого формируется национальный интерес.
В конечном счете, c точки зрения российских либералов, вопрос о национальных интересах носит в основном второстепенный характер и потому должен быть подчинен целям демократических преобразований и создания гражданского общества.
После распада СССР основной тезис внешнеполитического кредо либералов состоял в присоединении к сообществу «цивилизованных стран». В складывающемся после окончания «холодной войны» новом миропорядке, подчеркивали они, развитые страны Запада стали нашими естественными союзниками. Партнерские отношения с ними и особенно с США трактовались как единственная возможность спасти Россию, которая не выйдет из экономического кризиса без финансовой поддержки Запада, и соответственно как необходимость поддержки всех западных инициатив в области мировой политики.
Подобные рассуждения нередко сопровождались разного рода саморазоблачениями, публичными покаяниями за подлинные и мнимые преступления советской и досоветской империй перед народами России, СССР, ближними и дальними соседями. Обществу навязывались комплекс неполноценности, пренебрежительное отношение к исторической памяти. Постсоветский период в развитии российского общества (с его очевидными тяготами для большинства населения), трактуемый как «светлое настоящее», противопоставлялся «империи зла», в духе которой одномерно характеризовалось историческое прошлое страны. Подобные идеологические суррогаты были довольно опасны. Как подчеркивали специалисты, в лучшем случае они просто не воспринимались массовым сознанием или снижали степень доверия людей к правящему режиму, в худшем — способствовали формированию в сознании народа чувства собственной неполноценности [см.: Косолапов 1993: 38], а в самом худшем — вызывали агрессивную ответную реакцию, одним из проявлений которой стали события октября 1993 г .
Идеологические пристрастия явно доминировали над прагматическими потребностями, связанными с непредвзятым анализом содержания национальных интересов России и формированием основных приоритетов ее внешней политики. Это, конечно, была уже не идеология официального «марксизма-ленинизма» или же «нового политического мышления». Но противопоставляя себя первой, идеологи постперестроечного периода во многом лишь внешне элиминировали вторую, совершая своего рода инверсию. Вместо тотальной конфронтации с Западом требовали не менее тотального «братания» с ним, хотя явно без взаимности (в 1992–1994 гг. Запад сделал ряд шагов, препятствующих интеграции России в международные институты и, по крайней мере отчасти, ведущих к ее изоляции [Салмин 1999: 19–20]). Идеалы «мировой социалистической революции» уступили место идеалам «триумфа рыночной идеологии во всем мире». Тезис о верховенстве прав человека идеологизировался и, более того, догматизировался наподобие тезиса о верховенстве «классовых интересов».
Все это, наряду с ударом, который нанесла нарождающейся российской либеральной демократии несостоятельность постперестроечных «либералов-демократов» — бывших оппозиционеров-реформаторов из рядов КПСС [см.: Согрин 1993: 14–16], обернулось серьезным ущербом для авторитета либеральных идей и снизило относительный вес этого направления в российских исследованиях МО.
Современный либерализм и его место в российской ТМО
Переход российского политического и академического сообщества к относительной консолидации вокруг умеренного реализма не означал, что либерализм как направление российских исследований в области МО становится маргинальным. Напротив, как уже отмечалось, он сумел не только выстоять, но и выдвинуть в дискуссии со своими оппонентами ряд важных положений, стимулирующих развитие отечественной ТМО. В ходе дебатов, развернувшихся со второй половины 1990-х годов и продолжающихся по настоящее время, содержание вышеуказанных вопросов подверглось корректировке и конкретизации. На передний план вышли проблемы (1) миропорядка и мирорегулирования; (2) национального суверенитета и государства; (3) внешнеполитической стратегии России. По каждой из них либералы имеют свою точку зрению, отличающуюся от мнения представителей других подходов в исследовании МО.
Политический реализм, теории взаимозависимости, «центра–периферии» и т.п. не в состоянии объяснить такие феномены, как интенсификация европейских процессов, рост тенденций к региональной автономии и федерализации унитарных государств или падение роли суверенитета в функционировании международных взаимодействий, подчеркивает В. Сергеев [Сергеев 1999: 28]. Другие авторы отмечают, что в нынешних условиях возникает новое понимание таких явлений, как «мощь» и «сила», а современная реальность порождает иные регуляторы миропорядка [см., напр., выступление Л. Шевцовой: Россия и Запад 2001]. В то же время и в среде самих либералов нет единства по этим вопросам.
Миропорядок и мирорегулирование
Понимание миропорядка российскими либералами отличается от того, с которым работают их оппоненты — реалисты. Для отечественных реалистов миропорядок — это прежде всего состояние системы межгосударственных отношений, связанное с той или иной степенью ее стабильности. Это принципы, параметры и содержание такой системы, обусловленные ее структурой (под которой понимается полярность, связанная с распределением сил) и обеспечиваемые существующими институциональными и нормативными механизмами международной безопасности. Иначе говоря, для реалистов миропорядок — это прежде всего мироустройство [см., напр.: Кортунов 2002: 77–78, 93].
Напротив, для либералов миропорядок — это прежде всего способ мирорегулирования [см. напр.: Давыдов 2002б: 34]. Кроме того, важным отличием либерального понимания миропорядка является расширение его субъектности. Если для реалистов речь идет в первую очередь (а иногда и только) о межгосударственных отношениях, то для либералов такие отношения — лишь одно из измерений мировой политики, иногда отнюдь не главное (другими измерениями выступают многообразные негосударственные участники, потоки и сети) [см.: Лебедева 2003: 28–38]. Наконец, либералы акцентируют внимание не просто на переходности в состоянии современного миропорядка (об этом говорят и реалисты), а на предпосылках прогресса в этом отношении, которые демократические силы должны использовать на благо всего человечества.
В то же время представители различных течений в рамках либерализма по-разному трактуют содержание складывающегося в настоящее время миропорядка. « Универсалисты » считают, что в целом международные отношения развиваются в направлении однородно-демократического мироустройства. Так, В. Кулагин, обращая внимание на то, что уже в начале 1990-х годов «впервые в истории человечества потенциал демократических государств превысил потенциал государств авторитарных», считает это свидетельством «единообразия и одновременности основных “транснациональных” процессов мировой политики» [Кулагин 2000: 147]. Другие же, соглашаясь в целом с этой точкой зрения, полагают, что движение к такому мироустройству может быть более сложным [см. напр.: Лебедева, Мельвиль 2002: 66–75]. Близких позиций придерживаются « глобалисты » [см.: Кувалдин 2003: 84–87] и « утописты » [см.: Адамишин 2002] . Третьи трактуют современное состояние и обозримый результат МО как однополюсный мир [см., напр., выступления И. Бунина, Е. Сабурова: Фонд «Либеральная миссия» 2002; Шейнис 2003: 42].
В конечном счете, как бы ни парадоксально это выглядело на первый взгляд, последнее мнение разделяют и часть сторонников « альтернативной многополярности », считающих, что нынешний миропорядок, видимо, будет развиваться в направлении возникновения нескольких центров притяжения в рамках либеральной системности [см. выступление Л. Шевцовой: Россия и Запад 2001]. Некоторые авторы представляют «альтернативную многополярность» иначе. К примеру, для И. Бунина альтернативный полюс концентрируется не на уровне отдельного государства или региона, а в обществе — в попытках антиглобалистов, радикалов, исламистов противопоставить себя США. В. Сергеев и Н. Загладин усматривают формирование таких полюсов в регионализации, хотя и понимают ее по-разному. C точки зрения Сергеева, наилучшие перспективы стать полюсами влияния в рамках будущего глобального миропорядка имеют не национальные государства или их объединения, а регионы, являющиеся «воротами в глобальный мир» [Сергеев 2001: 229]. Речь идет о тесно взаимодействующей системе «небольшого числа небольших по размеру регионов, в которых концентрируются по существу все основные финансовые, интеллектуальные, экономические и коммуникационные ресурсы и через которые проходят финансовые, товарные и миграционные потоки. Фактически, каждые из таких “ворот” выступают в качестве одного из центров, стягивающих на себя коммуникационные ресурсы значительного региона». При этом такие центры могут не совпадать с центрами государственной власти, становясь по сути альтернативными центрами политического влияния в глобализирующемся мире [Сергеев 2001: 227–228]. По мнению же Загладина, полюсами влияния могут стать альтернативные государствам пространства и подпространства, формирующиеся на основе интеграции производства и капитала транснациональных структур [Загладин 2000: 24].
В свою очередь В. Пантин и А. Салмин считают, что современный постбиполярный мир нельзя однозначно определить как однополярный или многополярный. В некоторых ситуациях он выглядит как преимущественно однополярный, но в большинстве случаев проявляется как многополярный — с точки зрения разных измерений (национальных, транснациональных, наднациональных, культурных, цивилизационных, темпоральных и др.) [Пантин 2002: 79; Салмин 2001: 65].
Для « интернационалистов » современный миропорядок характеризуется однополярностью и силовым мирорегулированием. Однако они утверждают, что если США могут быть сегодня лидером (в той мере, в какой они принимают во внимание интересы других государств), то они не в состоянии оставаться гегемоном. Америка не способна нести в одиночку бремя материальных затрат по адаптации МО к новым реалиям и, кроме того, вынуждена считаться с интересами великих держав — Китая, Японии, Великобритании, Германии, Франции, Индии, отчасти России [Давыдов 2002б: 227–228, 285].
Соответственно по-разному трактуются тенденция и процесс мирорегулирования. По мнению « универсалистов » и других « однополярников », роль регулятора в современном мире играет Америка, защищающая его от маргиналов и хулиганов. « Интернационалисты » настаивают на первостепенности регулятивной роли международных организаций и правовых норм. При этом отход от силового регулирования к нормативной системе МО возможен прежде всего в том случае, если этому будут способствовать великие державы. Основания же для надежды на подобный ход событий дает то обстоятельство, что в последние годы международная политика великих держав либерально-демократической ориентации развивается (хотя и не без трудностей) именно в этом направлении. « Альтернативные многополярники » полагают, что координация взаимодействия негосударственных «полюсов» будет, скорее всего, осуществляться неправительственными организациями «с размытой ответственностью». В их случае речь идет об альтернативе в том числе и международному праву, поскольку такие его субъекты, как государства, главными признаками которых являются суверенитет и территориальность, сегодня «отмирают».
Национальный суверенитет и государство
Как уже отмечалось, после распада СССР одним из объектов международно-политологических дискуссий в России была проблема национальных интересов, трактовка которых касалась главным образом внутренних аспектов, прежде всего соотношения элементов государственности и гражданственности. Объект современных дебатов намного шире. Во-первых, национальные интересы анализируются преимущественно во внешнеполитическом аспекте. Во-вторых, в контексте и наряду с национальными интересами все большее внимание привлекают вопросы, связанные с историческими судьбами государства и его основных атрибутов.
Либералы первыми заявили о новом отношении к проблемам национального суверенитета и целостности государства. Так, « универсалисты » говорят о размывании содержания национальных интересов, поскольку новые субъекты мировой политики уже идут на смену государствам-нациям. По их мнению, глобализация не оставляет места для национальных интересов, заменяя их интересами мирового гражданского общества. Главным же элементом последних становится обеспечение прав и свобод личности, все еще подавляемых государством, особенно в странах с авторитарными политическими режимами. При этом некоторые из представителей данной точки зрения настолько «разводят» национальные и государственные интересы, что предлагают отказаться от части вторых в пользу достижения первых. К примеру, они утверждают, что «политика удержания суверенитета и территориальной целостности в долгосрочной перспективе никаких шансов не оставляет» [Пастухов 2000: 95–96].
О «растворении» нации-государства говорят и теоретики «альтернативной многополярности». По их мнению, тенденция к ограничению суверенитета нации-государства обусловлена развитием международных институтов, гарантирующих гражданские права, экспансией транснациональных корпораций, интеграционными тенденциями в отдельных регионах мира. Как пишет В. Сергеев, внутри «ядра» альтернативных центров влияния, которыми становятся «ворота в глобальный мир», процесс «десуверенизации» носит самоподдерживающийся характер [Сергеев 2001: 229].
« Глобалисты » придерживаются более осторожной позиции. Они утверждают, что глобализация расшатывает основы национального государства. Его различные ипостаси — институты, общество, нация, гражданство — начинают жить своей жизнью, освобождаясь от жесткой привязки друг к другу [см.: Кувалдин 2003: 83].
В свою очередь « интернационалисты » считают, что суть обсуждаемой проблемы в другом: «противоречивость процесса глобализации состоит в том, что по самой своей сути он требует наднационального управления глобальными процессами, но мир еще не готов к этому и пытается втиснуть эти процессы в традиционные национально-государственные рамки» [Давыдов 2002б: 28]. Как подчеркивает Ю. Давыдов, все решения, затрагивающие характер взаимодействия на международной арене, продолжают приниматься национальными государствами, даже если это происходит в рамках международных институтов, и даже ЕС на нынешнем этапе пытается создать федерацию государств, а не сверхгосударство [Давыдов 2002б: 10–11, 35].
В качестве доказательства «отмирания суверенитета» многие ссылаются на опыт европейской интеграции, на расширение функций и увеличение полномочий органов ЕС. Признанный специалист в этой области Ю. Борко пишет в этой связи: «Обычно подобные факты квалифицируются экспертами как свидетельство выхолащивания или даже отмирания национального суверенитета. В какой-то степени так оно и есть. Но это лишь одна сторона наблюдаемого процесса. А другая — в том, что государство передает на наднациональный уровень лишь те функции и полномочия, которые оно не в состоянии эффективно реализовать. Нация-государство не отказывается от своих суверенных прав — оно лишь изменило подход к их осуществлению… Столкнувшись с дилеммой — охранять свои суверенные права, не имея возможности их реализовать, или передать на уровень регионального союза, который сможет распорядиться ими более эффективно, — западноевропейские страны, вставшие на путь интеграции, выбрали второе. С формальной точки зрения государство как таковое утратило часть суверенитета, а фактически — выиграло функционально» [Борко 1999: 70] . Возражая против тезиса об «отмирании государства», Борко указывает на постоянный рост их количества и существенное расширение функций. По его мнению, данный тезис — не более чем миф, реальная же проблема заключается в адаптации государства к изменившимся условиям существования. Одним из важных условий такой адаптации он считает постоянное и широкое межгосударственное сотрудничество [Борко 1999: 67–68]. Подобная позиция высказывалась также О. Вьюгиным, И. Клямкиным и А. Салминым [см.: Фонд «Либеральная миссия» 2002] .
Внешнеполитический выбор России
Позиции представителей различных либеральных течений сказываются и на их взглядах относительно внешнеполитического выбора России. Общее мнение отечественных либералов по этому поводу выразил И. Потоцкий: Россия должна смириться со своим нынешним статусом, оставить великодержавные иллюзии и принять некоторые ограничения, связанные с несамостоятельностью ее позиционирования. Если же Россия не будет проводить политику стратегического сближения с НАТО, ЕС и Западом в целом, ориентироваться на западные и евро-атлантические ценности, ей грозит неизбежная маргинализация [см.: Фонд «Либеральная миссия» 2002]. При этом, если на первом этапе либералы видели в качестве российского партнера в первую очередь США, то теперь большинство выступает за сотрудничество прежде всего с Западной Европой. Некоторые, однако, считают, что выбора между Европой и Америкой попросту не существует, а «существует лишь выбор между ориентацией на Запад в целом и тупиковым “прагматизмом” той политики, которая проводилась до 11 сентября» [см. выступление И. Клямкина: Фонд «Либеральная миссия» 2002]. Подобный выбор облегчается тем, что «Россия — страна иудео-христианской, европейской цивилизации, хотя и особого, в силу исторических обстоятельств, ее ответвления» [Шейнис 2003: 34]. Правда, здесь уже есть некоторые разногласия: часть либеральных исследователей предпочитает говорить только о христианстве, а многие из них ограничиваются указанием на географическую, историческую и культурно-цивилизационную принадлежность России к Европе. В ответ некоторые « интернационалисты » указывают, что большая часть российской территории находится все-таки за Уралом, где проживает значительное количество населения. Поэтому, если « универсалисты », провозглашая проевропейский выбор России, настаивают на отказе от ее самопредставления как Евразии и предлагают дистанцироваться во внешней политике от азиатских государств, то « интернационалисты », напротив, выступают за многовекторную политику.
Фактически представители всех внутрилиберальных течений, кроме « интернационалистов » и « утопистов », полагают, что сближение с КНР невыгодно и даже опасно для России. Свою позицию они мотивируют следующим образом. Во-первых, учитывая многократно превосходящий экономический и демографический потенциал Китая, Россия способна выступать в отношениях с ним лишь в роли младшего партнера. Во-вторых, подобное сотрудничество, которое к тому же сопровождается сотрудничеством со «странами-изгоями», может быть расценено Соединенными Штатами как направленное на противостояние с Америкой и Западом в целом. Самостоятельную же внешнюю политику на мировой арене Россия не в состоянии проводить, поскольку для этого у нее нет ресурсов.
Поэтому главной стратегией России должны стать дистанцирование от стран Азии и скорейшая интеграция во все западные политические структуры. Кроме того, она должна предлагать Западу сотрудничество в военной области и в области совместной безопасности (например, совместная ПРО). Иначе говоря, если уж выступать в роли младшего партнера, то роль «старшего» следует отдать наиболее развитым странам Запада, точнее, Евро-Атлантического сообщества.
Проблема, однако, заключается в том, что Запад неохотно идет на сотрудничество с Россией. В этой связи встает вопрос, на какой основе наша страна должна строить свое стратегическое партнерство с Западом? Поскольку для многих либералов — « универсалистов », теоретиков « альтернативной многополярности » и части « глобалистов » суверенитет и территориальность — не более чем «священные коровы» [Шейнис 2003: 40], постольку ответ прост: для вхождения в западную систему координат Россия должна поступиться суверенитетом. Так, например, Е. Ясин полагает, что нам следует постепенно уступать свой суверенитет транснациональным корпорациям и международным организациям [см.: Фонд «Либеральная миссия» 2002]. Л. Шевцова предлагает подумать над тем, чтобы отдать Курилы Японии, получив взамен кредиты для освоения Сибири, а на территории Калининграда создать свободную зону с особым правовым климатом и предложить ее в качестве зоны сотрудничества России, Германии и Скандинавии [см. выступление Шевцовой: Россия и Запад 2001]. По существу ту же мысль проводит и В. Сергеев, утверждающий, что в некоторых случаях у регионов, являющихся «воротами в глобальный мир», может появиться желание приобрести атрибуты государственности [Сергеев 2001: 230].
Другие представители «универсализма» не разделяют эту точку зрения. И. Клямкин отмечает, что передача части суверенитета международным организациям сегодня имеет место только в Европе, подключение же к этому процессу России невозможно в силу отсутствия у нее современного типа государственности, что является серьезным препятствием на пути интеграции страны в западные институты. В свою очередь О. Вьюгин считает, что подобный путь никак не противоречит логике укрепления государства [см. выступления Клямкина и Вьюгина: Фонд «Либеральная миссия» 2002].
Внешнюю политику современной России, особенно с учетом шагов, предпринятых В. Путиным после 11 сентября 2001 г . , отечественные либералы в целом одобряют. Вместе с тем они считают ее недостаточно последовательной, критикуя за сотрудничество со «странами-изгоями», за сохраняемую в ее лексиконе терминологию великодержавности и многополюсности, за стремление вести самостоятельную игру в АТР и попытки играть на противоречиях между США и ЕС. Однако главный предмет либеральной критики — это разрыв между внутренней и внешней политикой нынешнего российского руководства. По всей вероятности, общее мнение отечественных либералов по этому поводу выразил В. Шейнис: «Разрыв между внешнеполитическим курсом на интеграцию страны в сообщество демократических государств и внутриполитическими процессами налицо. Развернувшееся строительство “управляемой демократии”… ставит под удар и главные национальные интересы и место нашей страны в мире» [Шейнис 2003: 46].
* * *
Анализ либерального направления в российских исследованиях МО убеждает в том, что оно занимает в них достаточно весомое место. Публикации либералов весьма заметны в общем комплексе отечественной научной литературы по международно-политической проблематике. Либеральную направленность имеют некоторые из лучших журналов общенационального значения («Pro et Contra», «Полис», «Мировая экономика и международные отношения», «Полития» и др.), а также престижных академических и образовательных институтов (Институт Европы, МГИМО). Зачастую либеральные авторы довольно метко указывают на недостатки, присущие отдельным реалистским стратегиям. К числу таковых, как правило, относят чрезмерное внимание к силовым факторам внешней политики, к традиционной геополитике, конфликту государственных интересов на международной арене; недооценку новых феноменов мировой политики — роста числа, многообразия и роли негосударственных, надгосударственных и субгосударственных акторов, изменения структуры, функций и роли национального государства и таких его атрибутов, как суверенитет и территориальность; недоучет взаимосвязи внутренней и внешней политики. Либералы аргументировано критикуют «евразийцев» за идеологизацию внешнеполитических представлений и склонность к изоляционизму. Наконец, они справедливо подчеркивают возросшую необходимость управления мировыми процессами в эпоху глобализации, налаживания эффективного международного сотрудничества и борьбы с общими угрозами, наращивания усилий нашей страны по интеграции в мировые процессы.
Вместе с тем авторитет либерального направления в российском академическом сообществе не столь высок, как можно было бы ожидать. Отчасти в этом повинны уже отмеченные факторы, связанные с ошибками и злоупотреблениями либерально-демократических политиков «первой волны». Причины такого положения можно усмотреть и в непоследовательности, а иногда и недружественности западной политики в отношении России. Но есть также объяснения «внутреннего порядка», обусловленные противоречиями, присущими самому либеральному направлению в российских исследованиях МО. Либерализм не является набором абсолютно неизменных ценностей, который везде один и тот же. На него, так же как на любое другое политическое или теоретическое течение, накладывают отпечаток условия, социальные реалии, в рамках которых оно формируется и развивается, так называемые национальные традиции, поиски или особенности существующей идентичности. «Базовый набор» постулатов либеральной теории весьма подвижен. Европейским либералам, например, свойственен иной, по сравнению с доминирующим в США, взгляд на национальные интересы и будущее международных отношений. В рамках самого европейского видения имеются различия, касающиеся, к примеру, трактовки вопросов о соотношении государства и общества в условиях глобализации или же роли международных институтов в регулировании мировых процессов. Еще больше несовпадений между западными и незападными либералами, и их вряд ли можно объяснить «незрелостью» какой-либо одной из версий либерализма. Поэтому трудно согласиться с тезисом представителей наиболее радикального направления российского либерализма — « универсалистов-западников » — о «чистоте» либеральных принципов, их независимости от места и времени, от национального контекста.
Как ни парадоксально, наиболее радикальной версии российского либерализма иногда присущи конфронтационность, высокомерие, претензии на окончательную и единственную истину, нетерпимость к иному мнению, элементы манихейского видения и догматизма в объяснении международных реалий. Это можно объяснить условиями его возникновения и реально стоявшей перед теорией международных отношений задачей преодоления стереотипов прошлого. Однако трудно понять, почему и сегодня российские либералы иногда позволяют себе вести дискуссии с представителями других направлений в духе и даже в терминах, унаследованных от эпохи противоборства «демократов» и «консерваторов».
« Универсалисты » не совсем последовательны, когда говорят о необходимости избежать роли младшего партнера Китая и призывают смириться с подобной же ролью по отношению к Европе или Западу в целом. Они не учитывают, что время постоянных и длительных союзов с одними и теми же партнерами на мировой арене уходит в прошлое. Как утверждает А. Кокошин, для России союзнические отношения с сильными государствами — это неизбежное подчинение им, а со слабыми — их субсидирование при дефиците располагаемых ею ресурсов. Но при этом, подчеркивает он, мы должны уметь быстро формировать коалиции, квазиальянсы с различными партнерами под конкретные задачи, прежде всего экономические. И сегодня борьба на мировых рынках за «место под солнцем» — это борьба через стратегическое партнерство и различные альянсы — как государственные и негосударственные, так и смешанные [Кокошин 2001: 28]. На это же обращает внимание и А. Салмин: взаимодействуя, например, с США, ЕС, Китаем и другими «акторами» в разных измерениях, Россия может попытаться выстроить систему своего рода «уравновешивающих» коалиций [Салмин 2001: 67].
Вообще, тезис « универсалистов » о безальтернативности российской внешней политики выглядит не слишком убедительно. Вопреки популярному в либеральных кругах рефрену «третьего не дано», специалисты в вопросах региональной политики указывают на возможность для России именно «третьего пути», который предусматривал бы движение на Восток, в АТР, в Тихоокеанское сообщество без противопоставления себя евро-атлантическому сообществу [см., напр.: Воскресенский 1999: 40–55; Печатнов 2001: 457–468].
Недостаточно аргументированным представляется и утверждение об отсутствии у России ресурсов для проведения самостоятельной внешней политики. Наша страна остается мировой ядерной и космической державой, имеет статус одной из великих держав, постоянного члена Совета безопасности ООН с правом вето. Медленнее, чем хотелось бы, но все же у нас улучшается экономическая ситуация. Занимая восьмую часть мирового сухопутного пространства, Россия обладает богатейшими запасами минеральных ресурсов и является крупнейшим игроком на мировом энергетическом рынке. Наконец, от нее, с учетом геополитического положения и влияния в ряде соседних стран и на Ближнем Востоке, зависит решение соответствующих региональных проблем. Именно поэтому, считает В. Никонов, «Россия, которую многие списывают со счетов, остается серьезным фактором в мировой системе, а потому может и будет играть в ней достойную и самостоятельную роль» [Никонов 2002]. Косвенно это признают и те, кто заявляет об отсутствии у страны внешнеполитических ресурсов.
По меньшей мере спорен тезис « универсалистов » и « альтернативных многополярников » о необходимости (даже о возможности) отказа России от части своего суверенитета и территориальности. Как справедливо подчеркивал Салмин, «то, что может не казаться принципиально значимым в рамках чисто экономической логики, профессионально близкой части отечественного истеблишмента, жизненно важно с точки зрения судьбы российской государственности и России как страны и как исторически сложившегося культурного синтеза». В конечном итоге это вело бы не к какой-то интегрированности в глобализацию, сколько стало бы для России «испытанием на разрыв», по крайней мере в экономическом отношении [Салмин 2001: 59]. Концепции типа «ворот в глобальный мир» или же логика «взаимодействующих единых пространств» не учитывают того, что это путь к реальному распаду российской государственности, который вряд ли может обойтись без кровопролитных конфликтов.
В свою очередь « утописты » явно переоценивают регулирующую роль G7–G8 в мировых процессах. Как считает российский дипломат В. Луков, стремление членов данного клуба к совместному регулированию ключевых вопросов международной жизни не может интерпретироваться как претензии на роль «мирового правительства»: для этой роли они не обладают необходимыми единством позиций, внутригрупповой дисциплиной, а также материальными ресурсами. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов усиливающуюся критику этой группы — как с точки зрения недостаточной, по мнению многих, эффективности, так и с точки зрения легитимности ее существования [Луков 2002: 49, 56]. На это обращают внимание и независимые эксперты из стран «Большой восьмерки». Они приходят к выводу, что с момента создания клуба его эффективность в целом резко снизилась. Это происходит из-за очевидного нежелания «Большой восьмерки» заниматься самокритикой при явной склонности критиковать других, что и повлекло за собой кризис легитимности этой организации [см.: «Большая восьмерка» 2003: 165–193].
Российские « универсалисты » допускают определенные просчеты и тогда, когда некритически воспроизводят идеи западного неолиберализма о первостепенной роли в создании справедливого миропорядка гуманитарного права и необходимости закрепить прецедентное право гуманитарной интервенции. Подобная позиция способствует разрушению действующего международного права в условиях отсутствия ему разумной замены (кроме права сильного действовать по своему усмотрению, исходя из собственных ценностей и интересов). Более того, как показывают примеры Косова, отчасти Чечни, эти идеи могут быть использованы в своих интересах радикальными националистическими группировками, ведущими дело к обострению религиозных и/или этнических конфликтов.
Несколько односторонне выглядит и представление о том, что внешняя политика того или иного государства детерминирована исключительно и безусловно его внутриполитическим устройством и идейными предпочтениями. При всех тех явно недемократических тенденциях, которые присутствуют во внутренней политике США, в целом вряд ли можно сомневаться в том, что они остаются демократической страной по основным показателям, содержащимся в определении Дж. Ли Рея и часто цитируемым российскими либералами. Но в то же время не менее трудно квалифицировать их действия на международной арене как воплощение демократических идеалов. Как пишет В. Кременюк, США относятся к остальному миру так же, как метрополии — к своим колониям [Кременюк 2002: 484–486].
Наконец, спорным представляется и положение о фатальной непримиримости парадигм, в частности либерализма и реализма, которое проскальзывает в рассуждениях « универсалистов » и с позиций которого подвергаются критике примеры соединения двух подходов [см., напр., критику В. Мартынова, А. Арбатова и А. Пикаева в статье В. Кулагина: Кулагин 2000]. Между тем в мировой ТМО имеет место тенденция к размыванию плотин между конкурирующими подходами. Нельзя сказать, что российская ТМО сознательно встраивается в нее, потому что при всех имеющихся расхождениях во взглядах между приверженцами разных подходов, столь же четкого размежевания как на Западе (прежде всего, в США) у нас в целом не произошло. Но именно здесь и открывается путь для вхождения в упомянутую тенденцию, минуя этап изнурительной «войны парадигм». Своеобразием отечественной ТМО может стать в этом случае содержательная составляющая международно-политологических исследований, их тематика и анализ, диктуемые не столько идейными предпочтениями, сколько характером проблем, которые перед нами стоят (не «отмирание государства», а его укрепление в свете новых вызовов; не отрицание геополитики и не ее абсолютизация, а включение ее в анализ; не противопоставление национальных интересов общественным, а их примирение, и т.п.). Возможно, при этом в отечественных исследованиях будет некоторое время наблюдаться более высокая доля «мягкого реализма» (в духе Б. Бузана), чем, например, во Франции. Не случайно умеренные либералы-«интернационалисты» в отдельных положениях смыкаются с умеренными реалистами. А. Салмин, например, не без оснований утверждает: «Сегодня, во всяком случае, тенденция такова, что сквозь то, что осталось от либерально-институциональной модели, все определеннее просматриваются элементы той конструкции, которая (правда, с другими идеологическими составляющими) многие десятилетия считалась, собственно, ее противоположностью, — иерархической модели мирового порядка, предполагающей в принципе “реалистический” подход к окружающему миру» [Салмин 2001: 63].
* Это проявилось, в частности, в широком использовании таких понятий, как «общечеловеческие ценности», «единый взаимозависимый мир», «сообщество демократических государств», «перестройка международных отношений», с одной стороны, а с другой — в отсутствии собственного языка, который начал вырабатываться позднее. — Прим. авт.
Список литературы
Аболин О.А. 1995. Отказ от принципа «абсолютного суверенитета» // «Полис», № 1.
Адамишин А.Л. 2002. На пути к мировому правительству // «Россия в глобальной политике», № 1, ноябрь–декабрь.
Барабанов О.Н. 2002. Глобальное управление и глобальное сотрудничество // Глобализация: человеческое измерение. М.
Барановский В.Г. 1999. Международные организации как механизмы регулирования международных отношений // Современные международные отношения. М.
«Большая восьмерка»: возрождение лидерства. 2003 // «Россия в глобальной политике», т. 1, № 2, апрель–июнь.
Борко Ю.А. 1999. Проблема национального суверенитета: опыт европейской интеграции // «Космополис». Альманах. М.
Внешняя политика России: поиск стратегии. 2001. Материалы «круглого стола» в Фонде «Либеральная миссия», 30.07.: http://www.liberal.ru/sitan0.asp?Num=21.
Володин А., Широков Г. 2001. Глобализация: вызовы и риски // «Международная политика», № 7.
Воскресенский А.Д. 1999. «Третий путь». Внешняя политика России перед выбором // «Свободная мысль-XXI», № 5.
Давыдов Ю.П. 2002а. Демократия, демократизация и проблемы войны и мира // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991–2002: Хрестоматия. В 4-х тт. Т. II. Исследования. М.
Давыдов Ю.П. 2002б. Норма против силы. Проблема мирорегулирования. М.: Наука.
Загладин Н.В. 2000. «Новый мировой беспорядок» и внешняя политика России // «Мировая экономика и международные отношения», № 1.
Загорский А.В. 1999. Внешнеполитические процессы в СНГ // Современные международные отношения. М.
Западники и националисты: возможен ли диалог? 2003. М .: Фонд «Либеральная миссия»; Объединенное гуманитарное издательство.
Ильин М.В. 1995. Критерий современности в политике // «Полис», № 1.
Капустин Б.Г. 1996. «Национальный интерес» как консервативная утопия // «Свободная мысль-XXI», № 3.
Кара-Мурза А.А. 1995. Между «империей» и «смутой» // «Полис», № 1.
Козырев А.В. 1992. Выступление на научно-практической конференции МИД РФ «Преображенная Россия в новом мире» 26–27 февраля 1992 г . // «Международная жизнь», № 3–4.
Козырев А.В. 1994. Стратегия партнерства // «Международная жизнь», № 5.
Кокошин А.А. 2001. Феномен глобализации и интересы национальной безопасности // Мир и Россия на пороге XXI века. Вторые Горчаковские чтения. М.
Концепция национальных интересов: общие параметры и российская специфика. 1996 // «Мировая экономика и международные отношения», №№ 7–9.
Кортунов С.В. 2002. Становление нового мирового порядка // «Международная жизнь», № 6.
Косолапов Н.А. 1993. Россия: самосознание общества и внешняя политика // «Мировая экономика и международные отношения», № 5.
Красин Ю.А. 1996. Национальные интересы: миф или реальность? // «Свободная мысль-XXI», № 3.
Кременюк В.А. 2002. США и окружающий мир: уравнение со многими неизвестными // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991–2002: Хрестоматия. В 4-х тт. Т. I. Исследования. М.
Кувалдин В.Б. 2001. Глобализация: рождение мегаобщества // Мир и Россия на пороге XXI века. Вторые Горчаковские чтения. М.
Кувалдин В.Б. 2003. Глобальность: новое измерение человеческого бытия // Грани глобализации: трудные вопросы современного развития. М.
Кулагин В.М. 2000. Гипотеза «демократического мира» в контексте альтернатив мирового развития // «Полис», № 1.
Лебедева М.М. 1992. Дипломатия России: что впереди? // «Международная жизнь», № 2.
Лебедева М.М. 2001. Мировая политика. М.
Лебедева М.М. 2003. Новые транснациональные акторы и изменение политической системы мира // «Космополис», № 1(3).
Лебедева М.М., Мельвиль А.Ю. 2002. «Переходный возраст» современного мира // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991–2002: Хрестоматия. В 4-х тт. Т. I. Исследования. М.
Луков В.Б. 2002. «Большая восьмерка» в современном и будущем мире // «Международная жизнь», № 3.
Мельвиль А.Ю. 1998. Либеральная внешнеполитическая альтернатива для России? // «Открытая политика», № 6.
Мельвиль А.Ю. 2002. Либеральная внешнеполитическая альтернатива для России? // Внешняя политика и безопасность современной России: 1991–2002. Хрестоматия. В 4-х тт. Т. I. Исследования. М.
Михеев В.В. 1999. Логика глобализации и интересы России // «Pro et Contra», т. 4, № 4.
Нарочницкая Н.А. 1992. Национальный интерес России // «Международная жизнь», № 3-4.
Национальные интересы во внешней политике России. 1996 // «Международная жизнь», № 3.
Национальный интерес (заочный «круглый стол»). 1995 // «Полис», № 1.
«Независимая газета», 1992, 07.02.
Никитин А.И. 2000. Миротворческие операции: концепция и практика. М.: МОНФ.
Никонов В.А. 2002. Назад, к концерту // «Россия в глобальной политике», № 1, ноябрь–декабрь.
Пантин В.И. 1995. Логика разума или логика страстей? // «Полис», № 1.
Пантин В. 2002. Россия в неустойчивом мире: вызовы и проблемы // Место и роль России в трансформирующейся системе международных отношений. М.; Н. Новгород.
Пастухов В.Б. 2000. Национальный и государственный интересы России: игра слов или игра в слова? // «Полис», № 1.
Перевалов В.П. 1995. Соотношение государства, нации и народа в европейской истории Нового времени // «Полис», № 1.
Печатнов В.О. 2001. Американо-центристский мир и его последствия для России // Мир и Россия на пороге XXI века. М.
Поляков Л.В. 1995. Эпоха буржуазного прагматизма // «Полис», № 1.
Преображенная Россия в новом мире. 1992. Научно-практическая конференция МИД РФ, 26–27 февраля 1992 г . // «Международная жизнь», № 3–4.
Примаков Е.М. 1996. На горизонте многополярный мир // «Международная жизнь», № 10.
Россия и Запад. 2001. Материалы дискуссии, организованной Фондом «Либеральная миссия» совместно с Московским центром Карнеги, 28.06.: http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=115.
Салмин А.М. 1993. Дезинтеграция биполярного мира и перспективы нового мирового порядка // «Полис», № 4.
Салмин А.М. 1999. Россия, Европа и новый мировой порядок // «Полис», № 2.
Салмин А.М. 2001. Россия в новом европейском и мировом порядке // Мир и Россия на пороге XXI века. М.
Сергеев В.М. 1999. Государственный суверенитет и эволюция системы международных отношений // «Космополис». Альманах. М.
Сергеев В.М. 2001. Экономические центры силы на пороге XXI века // Мир и Россия на пороге XXI века. М.
Согрин В.В. 1993. Новая идеология для России: драма из современной истории // «Мировая экономика и международные отношения», № 10.
Сорокин К.Э. 1995. Государственные интересы как обобщение национальных // «Полис», № 1.
Тренин Д.В. 2000. Третий возраст: российско-американские отношения на пороге XXI века // «Pro et Contra», т. 5, № 2.
Федоров Ю.Е. 1999а. Критический вызов для России // «Pro et Contra», т. 4, № 4.
Федоров Ю.Е. 1999б. Движущие силы внешней политики Российской Федерации // Современные международные отношения. М.
Федоров Ю.Е. 2001. Глобализация: вызовы и альтернативы для России // «Международная политика», № 7.
Фонд «Либеральная миссия». 2002. Россия в поисках стратегической позиции, 14.02.: http://www.liberal.ru/sitan0.asp?Num=33.
Фурман Д. 1995. Внешнеполитические ориентиры России // «Россия и мусульманский мир». Бюллетень реферативно-аналитической информации, № 12(42).
Хрусталев М.А. 1999. Эволюция системы международных отношений и особенности ее современного этапа // «Космополис». Альманах. М.
Шейнис В.Л. 2003. Национальные интересы и внешняя политика России // «Мировая экономика и международные отношения», № 4.
Battistella D. 2002. L'Interet national. Une notion, trois discours // Pollitique etrangere. Nouveaux regards. Sous la dir. de Frederic Charillon. Presses de Sciences Po.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.politnauka.org/
Аболин О.А. 1995. Отказ от принципа «абсолютного суверенитета» // «Полис», № 1.
Адамишин А.Л. 2002. На пути к мировому правительству // «Россия в глобальной политике», № 1, ноябрь–декабрь.
Барабанов О.Н. 2002. Глобальное управление и глобальное сотрудничество // Глобализация: человеческое измерение. М.
Барановский В.Г. 1999. Международные организации как механизмы регулирования международных отношений // Современные международные отношения. М.
«Большая восьмерка»: возрождение лидерства. 2003 // «Россия в глобальной политике», т. 1, № 2, апрель–июнь.
Борко Ю.А. 1999. Проблема национального суверенитета: опыт европейской интеграции // «Космополис». Альманах. М.
Внешняя политика России: поиск стратегии. 2001. Материалы «круглого стола» в Фонде «Либеральная миссия», 30.07.: http://www.liberal.ru/sitan0.asp?Num=21.
Володин А., Широков Г. 2001. Глобализация: вызовы и риски // «Международная политика», № 7.
Воскресенский А.Д. 1999. «Третий путь». Внешняя политика России перед выбором // «Свободная мысль-XXI», № 5.
Давыдов Ю.П. 2002а. Демократия, демократизация и проблемы войны и мира // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991–2002: Хрестоматия. В 4-х тт. Т. II. Исследования. М.
Давыдов Ю.П. 2002б. Норма против силы. Проблема мирорегулирования. М.: Наука.
Загладин Н.В. 2000. «Новый мировой беспорядок» и внешняя политика России // «Мировая экономика и международные отношения», № 1.
Загорский А.В. 1999. Внешнеполитические процессы в СНГ // Современные международные отношения. М.
Западники и националисты: возможен ли диалог? 2003. М .: Фонд «Либеральная миссия»; Объединенное гуманитарное издательство.
Ильин М.В. 1995. Критерий современности в политике // «Полис», № 1.
Капустин Б.Г. 1996. «Национальный интерес» как консервативная утопия // «Свободная мысль-XXI», № 3.
Кара-Мурза А.А. 1995. Между «империей» и «смутой» // «Полис», № 1.
Козырев А.В. 1992. Выступление на научно-практической конференции МИД РФ «Преображенная Россия в новом мире» 26–27 февраля 1992 г . // «Международная жизнь», № 3–4.
Козырев А.В. 1994. Стратегия партнерства // «Международная жизнь», № 5.
Кокошин А.А. 2001. Феномен глобализации и интересы национальной безопасности // Мир и Россия на пороге XXI века. Вторые Горчаковские чтения. М.
Концепция национальных интересов: общие параметры и российская специфика. 1996 // «Мировая экономика и международные отношения», №№ 7–9.
Кортунов С.В. 2002. Становление нового мирового порядка // «Международная жизнь», № 6.
Косолапов Н.А. 1993. Россия: самосознание общества и внешняя политика // «Мировая экономика и международные отношения», № 5.
Красин Ю.А. 1996. Национальные интересы: миф или реальность? // «Свободная мысль-XXI», № 3.
Кременюк В.А. 2002. США и окружающий мир: уравнение со многими неизвестными // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991–2002: Хрестоматия. В 4-х тт. Т. I. Исследования. М.
Кувалдин В.Б. 2001. Глобализация: рождение мегаобщества // Мир и Россия на пороге XXI века. Вторые Горчаковские чтения. М.
Кувалдин В.Б. 2003. Глобальность: новое измерение человеческого бытия // Грани глобализации: трудные вопросы современного развития. М.
Кулагин В.М. 2000. Гипотеза «демократического мира» в контексте альтернатив мирового развития // «Полис», № 1.
Лебедева М.М. 1992. Дипломатия России: что впереди? // «Международная жизнь», № 2.
Лебедева М.М. 2001. Мировая политика. М.
Лебедева М.М. 2003. Новые транснациональные акторы и изменение политической системы мира // «Космополис», № 1(3).
Лебедева М.М., Мельвиль А.Ю. 2002. «Переходный возраст» современного мира // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991–2002: Хрестоматия. В 4-х тт. Т. I. Исследования. М.
Луков В.Б. 2002. «Большая восьмерка» в современном и будущем мире // «Международная жизнь», № 3.
Мельвиль А.Ю. 1998. Либеральная внешнеполитическая альтернатива для России? // «Открытая политика», № 6.
Мельвиль А.Ю. 2002. Либеральная внешнеполитическая альтернатива для России? // Внешняя политика и безопасность современной России: 1991–2002. Хрестоматия. В 4-х тт. Т. I. Исследования. М.
Михеев В.В. 1999. Логика глобализации и интересы России // «Pro et Contra», т. 4, № 4.
Нарочницкая Н.А. 1992. Национальный интерес России // «Международная жизнь», № 3-4.
Национальные интересы во внешней политике России. 1996 // «Международная жизнь», № 3.
Национальный интерес (заочный «круглый стол»). 1995 // «Полис», № 1.
«Независимая газета», 1992, 07.02.
Никитин А.И. 2000. Миротворческие операции: концепция и практика. М.: МОНФ.
Никонов В.А. 2002. Назад, к концерту // «Россия в глобальной политике», № 1, ноябрь–декабрь.
Пантин В.И. 1995. Логика разума или логика страстей? // «Полис», № 1.
Пантин В. 2002. Россия в неустойчивом мире: вызовы и проблемы // Место и роль России в трансформирующейся системе международных отношений. М.; Н. Новгород.
Пастухов В.Б. 2000. Национальный и государственный интересы России: игра слов или игра в слова? // «Полис», № 1.
Перевалов В.П. 1995. Соотношение государства, нации и народа в европейской истории Нового времени // «Полис», № 1.
Печатнов В.О. 2001. Американо-центристский мир и его последствия для России // Мир и Россия на пороге XXI века. М.
Поляков Л.В. 1995. Эпоха буржуазного прагматизма // «Полис», № 1.
Преображенная Россия в новом мире. 1992. Научно-практическая конференция МИД РФ, 26–27 февраля 1992 г . // «Международная жизнь», № 3–4.
Примаков Е.М. 1996. На горизонте многополярный мир // «Международная жизнь», № 10.
Россия и Запад. 2001. Материалы дискуссии, организованной Фондом «Либеральная миссия» совместно с Московским центром Карнеги, 28.06.: http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=115.
Салмин А.М. 1993. Дезинтеграция биполярного мира и перспективы нового мирового порядка // «Полис», № 4.
Салмин А.М. 1999. Россия, Европа и новый мировой порядок // «Полис», № 2.
Салмин А.М. 2001. Россия в новом европейском и мировом порядке // Мир и Россия на пороге XXI века. М.
Сергеев В.М. 1999. Государственный суверенитет и эволюция системы международных отношений // «Космополис». Альманах. М.
Сергеев В.М. 2001. Экономические центры силы на пороге XXI века // Мир и Россия на пороге XXI века. М.
Согрин В.В. 1993. Новая идеология для России: драма из современной истории // «Мировая экономика и международные отношения», № 10.
Сорокин К.Э. 1995. Государственные интересы как обобщение национальных // «Полис», № 1.
Тренин Д.В. 2000. Третий возраст: российско-американские отношения на пороге XXI века // «Pro et Contra», т. 5, № 2.
Федоров Ю.Е. 1999а. Критический вызов для России // «Pro et Contra», т. 4, № 4.
Федоров Ю.Е. 1999б. Движущие силы внешней политики Российской Федерации // Современные международные отношения. М.
Федоров Ю.Е. 2001. Глобализация: вызовы и альтернативы для России // «Международная политика», № 7.
Фонд «Либеральная миссия». 2002. Россия в поисках стратегической позиции, 14.02.: http://www.liberal.ru/sitan0.asp?Num=33.
Фурман Д. 1995. Внешнеполитические ориентиры России // «Россия и мусульманский мир». Бюллетень реферативно-аналитической информации, № 12(42).
Хрусталев М.А. 1999. Эволюция системы международных отношений и особенности ее современного этапа // «Космополис». Альманах. М.
Шейнис В.Л. 2003. Национальные интересы и внешняя политика России // «Мировая экономика и международные отношения», № 4.
Battistella D. 2002. L'Interet national. Une notion, trois discours // Pollitique etrangere. Nouveaux regards. Sous la dir. de Frederic Charillon. Presses de Sciences Po.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.politnauka.org/
