Л.В. Милов.

Особенности исторического процесса в России
Последние десятилетия в связи с нарастанием кризисных явлений в обществе и

экономике все большее внимание уделяется анализу социально-экономической истории

отдельных стран и территорий, факторам, обусловившим специфику их становления и

развития. Автор публикуемой ниже статьи рассматривает влияние

природно-климатических условий на особенности экономики России и ее

государственности.
Последние десятилетия в связи с нарастанием кризисных явлений в обществе и

экономике все большее внимание уделяется анализу социально-экономической истории

отдельных стран и территорий, факторам, обусловившим специфику их становления и

развития. Автор публикуемой ниже статьи рассматривает влияние

природно-климатических условий на особенности экономики России и ее

государственности. В основу статьи положено выступление автора на заседании

Президиума РАН.
ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА В РОССИИ
Л. В. Милов
Проблема изучения особенностей исторического процесса в России многопланова. В

данном сообщении будет уделено внимание одному из важнейших моментов,

определивших специфику исторического процесса в России, становления ее общества

и государственности. Речь пойдет о роли природно-климатического фактора, о

которой в общем плане еще в XIX в. писал С.М. Соловьев. Моя цель - выявить

механизм влияния этого фактора на развитие общества.
Констатируя господство на территории Восточной Европы преимущественно умеренного

континентального климата, следует подчеркнуть, что на итоги земледельческой

деятельности населения исторического ядра России в течение многих столетий

губительнейшим образом влияли весенние и осенние заморозки (чего нет, в

частности, в Скандинавии). В дополнение к этому нужно отметить и переменчивый

характер летней погоды (то жара и засуха, то холодно-дождливое ненастье),

влекущий за собой неурожаи. В более южных районах постоянной угрозой была и

остается поныне жестокая засуха (за исключением, быть может, западной части

Предкавказья).
Главным же и весьма неблагоприятным следствием нашего климата является короткий

рабочий сезон земледельческого производства. Так называемый беспашенный период,

когда в поле нельзя вести никакие работы, длится в средней полосе России семь

месяцев. Побывавший в Москве в 1568-1569 гг. секретарь английского посольства

Джордж Турбервилль писал: "Семь месяцев в году здесь холод так велик, что только

в мае свой надел идет пахать мужик" (перевод В.С. Давиденковой-Голубевой). В

южных районах эта пора немного короче (6 месяцев).
Данное обстоятельство означает, что столетиями русский крестьянин для выполнения

земледельческих работ (с учетом запрета на труд по воскресеньям) располагал

примерно 130 сутками в год. Из них около 30 суток уходило на сенокос. В итоге

однотягловый хозяин с семьей из четырех человек имел для всех видов работ на

пашне (исключая обмолот снопов) лишь около 100 суток. В расчете на десятину

(около 1 га) обычного крестьянского надела это составляло 22-23 рабочих дня (а

если он выполнял полевую барщину, то, например, в XVIII в. - почти вдвое

меньше).
Для более четкого уяснения данной ситуации замечу, что в таких европейских

странах, как Англия и Франция, "беспашенный" период охватывал всего два месяца

(декабрь и январь). Известный русский агроном И.И. Комов, живший в XVIII

столетии, подчеркивал: "У нас ... лето короткое бывает и вся работа в поле летом

отправляется ... В южных странах Европы, например, в Англии под ярь и зимою

пахать могут, а озимь осенью, в октябре, в ноябре сеять... Поэтому у нас еще

больше, нежели в других местах, работою спешить должно" [I]. Налицо колоссальное

различие с Западом. Возможность интенсификации земледелия и сам размер

обрабатываемой пашни на Западе были неизмеримо больше, чем в России. Это и

4-6-кратная пахота, и многократное боронование, и длительные "перепарки", что

позволяло обеспечить чистоту всходов от сорняков, достигать почти идеальной

рыхлости почвы и т.д. Больше того, в силу этих обстоятельств крестьянин на

Западе мог вести размеренный образ жизни, успевая, помимо полевых работ,

производить множество других трудовых и бытовых операций.
На Западе Европы данное обстоятельство обусловило еще на заре цивилизации

интенсивный процесс трансформации общины как формы производственного

сотрудничества коллектива индивидов в общину как социальную организацию мелких

собственников-земледельцев. Раннее упрочение индивидуального крестьянского

хозяйства стимулировало возникновение частной собственности на землю, а затем

концентрацию земельной собственности и формирование слоя крупных феодальных

землевладельцев. Конечным итогом подобной эволюции явилось становление

своеобразного типа государственности, которому практически не были свойственны

хозяйственно-экономические функции по созданию и поддержанию всеобщих условий

производства либо они были сведены к минимуму. При таком варианте развития центр

тяжести всегда оказывался "внизу": в крестьянском хозяйстве, в хозяйстве

горожанина-ремесленника и купца. Феодальная сеньория и городская коммуна были

максимально активны в реализации своих административных, социальных и

социокультурных функций.
Отсюда проистекало удивительное богатство и разнообразие форм индивидуальной

деятельности, бурное развитие культуры, искусства, раннее становление науки. Нет

необходимости упоминать о фундаментальном основании этих процессов - быстром и

широком развитии ремесла и торговли, раннем формировании капитализма.
В России складывался кардинально иной уклад жизни, больше того, иной тип

государственности. Поскольку рабочий сезон в земледелии был вдвое короче, чем в

основных странах Западной Европы, то о возможностях Запада не могли мечтать даже

крупные землевладельцы. В середине XVIII в. только монастырское хозяйство

достигло затрат труда на обработку земли, равных 39-41 человеко-дню в расчете на

десятину в двух полях (яровом и озимом). Причем общие затраты труда составляли

примерно 70 человеко-дней на десятину [2]. Достигалось это путем концентрации

большого количества рабочих рук на сравнительно некрупных монастырских пашнях,

что было не по силам большинству дворянских поместий. Благодаря этому монастыри

по затратам труда в какой-то мере не уступали Западу. Знакомство с данными по

семи северным регионам Франции примерно того же времени показывает,

что, в частности, в Парижском регионе в крупных хозяйствах затраты труда на

десятину поля под пшеницу составляли также около 70 человеко-дней. Из них

непосредственно на обработку земли уходило, как и в русских монастырях, примерно

40 человеко-дней [З]. Разница состояла в том, что во Франции работать с землей

можно было в два раза дольше, чем в России, а это подразумевало и разный уровень

агрикультуры, и разную интенсивность труда.
Что касается обычного крестьянского хозяйства, то в условиях российского

Нечерноземья земледелец, как уже говорилось, мог затратить на обработку земли в

расчете на десятину всего 22-23 дня (а барщинный крестьянин - вдвое меньше).

Значит, если он стремился получить урожай на уровне господского, то должен был

выполнить за 22-23 дня объем работ, равный 40 человеко-дням, что было невозможно

даже путем чрезвычайного напряжения сил всей семьи, включая стариков и детей.

Ведь чтобы вспахать сохой десятину, нужно потратить даже на нетяжелой почве в

среднем четыре дня. Причем это будет легкая вспашка с заглублением на вершок

(4.5 см) при желательной глубине в 15-20 см. Если вспахать десятину дважды, то

придется пройти по полю с лошадью и сохой около 100 км. Если же пашню "троить",

то потребуется проделать путь примерно в 160 км, то есть предпринять огромный и

тяжкий труд в условиях постоянного дефицита времени. В период уборки урожая

темпы работ также должны были быть предельно высоки.
Конечно, редко кому удавалось выдерживать такой напряженный труд в течение

многих лет подряд, поэтому в реальности большинство обеспечивало относительно

качественную обработку полей за счет сокращения возделываемой пашни. По

обобщенным данным статистического описания России второй половины XVIII в. (так

называемые "Экономические примечания к Генеральному межеванию"), обеспеченность

пашней в историческом центре России в пересчете на мужскую (ревизскую) душу

достигала всего 3-3.5 десятины в трех полях, а на тягло (то есть на две души

мужского пола) - около 7 десятин. Когда же мы обращаемся к сведениям о размерах

посевов из губернаторских отчетов, то выясняется, что посевы составляли в

среднем на мужскую душу около 1.25 десятины в яровом и озимом поле, то есть на

крестьянскую семью из четырех человек - около 2.5 десятины [4].
Таким образом, весьма суровые объективные обстоятельства, прежде всего

чрезвычайно сжатый во времени рабочий сезон, давали возможность обработать с

соблюдением минимальных норм агрикультуры лишь очень небольшой надел земли.

Увеличение надела в XIX столетии не привело к принципиальному изменению

ситуации; существенное же расширение посевов в южных

районах, на черноземах сопровождалось резким падением качества обработки почв.

Учитывая вышеизложенное, не покажется удивительным, что в течение многих веков

урожаи в России были очень низкими. Сведения, касающиеся отдаленных времен,

скудны и фрагментарны. Однако встречаются весьма впечатляющие факты. Так, в

Пространной редакции Русской Правды - юридическом памятнике начала XII в., в

списках, имеющих дополнения, относящиеся, по некоторым оценкам, к ХШ-ХIV вв.,

есть своего рода математические прогнозы относительно того, как вырастет некое

хозяйство в течение 12 лет, если ничего из получаемого не тратить, а только

копить. В литературе эти расчеты известны, сколько-нибудь серьезного интереса

они не вызывают (в них много грубых ошибок, а логику подсчета нарастающей

численности приплода скота уловить довольно трудно). Однако в указанных статьях

встречаются важные сведения о типичной урожайности основных культур (ржи, овса,

полбы, ячменя). Средняя за 12 лет исходная для расчета цифра урожайности этих

культур ошеломляюще низка: всего сам-1.5. К сожалению, мы не имеем данных о

плотности высева в XII-XIV вв., но в реалиях XVIII-XIX вв. такая урожайность при

средней плотности высева в 12 пудов на десятину (192 кг) составит по ржи 288 кг

валового сбора, а чистый сбор - всего 96 кг с десятины.
В России на протяжении веков в сельской местности на пропитание взрослого едока

в год требовалось 24 пуда зерновых. Значит, сам-1.5 с десятины, если весь посев

на тягло (4 человека обоего пола) занимал 2.5 десятины, - всего около 18 пудов

чистого сбора, чего даже на одного едока не хватит. По-видимому, в реальности

ХП-ХIV вв. посев должен был быть сильно увеличен, а обработка поля максимально

упрощена.
Единичные данные по новгородским "волосткам" (Административно-территориальные

единицы, входившие в состав волости. ) можно получить, анализируя сведения

новгородских писцовых книг конца XV-начала XVI в.: урожайность зерновых культур

колебалась в пределах сам-1.5, сам-2.2, сам-2.7 [5]. Чуть более утешительные,

хотя и отрывочные, сведения относятся к концу ХVI- началу XVII в. (1592-1604

гг.). Это данные по селам Иосифо-Волоколамского монастыря во Владимирском,

Суздальском, Тверском, Старицком, Волоцком и Дмитровском уездах за отдельные

годы. Урожайность ржи составляла от сам-2.4 до сам-3.3, овса - от сам-1.8 до

сам-2.56, пшеницы - от сам-1.6 до сам-2.0. При средней плотности высева в 12

пудов на десятину урожай сам-2.4 означает чистый сбор около 29 пудов, или 4.6 ц.

В конце XVII в. на основной территории России преобладали очень низкие урожаи. В

Ярославском уезде рожь давала от сам-1.0 до сам-2.2, овес - от сам-1.0 до

сам-2.7. В Костромском уезде урожайность ржи колебалась от сам-1.0 до сам-2.5. В

северо-западных уездах урожайность ржи была выше - от сам-2.4 до сам-5.3. В

районе Кирилло-Белозерского монастыря, где почвы отличались плодородностью, в

70-80-х годах XVII в. урожаи иногда были очень высоки: рожь - сам-10.0, овес

-сам-5.0 [б]. К сожалению, мы располагаем только отрывочными данными, так

сказать, "точечного" характера.
Более надежные сведения об урожайности имеются по отдельным годам конца XVIII

в.: это сводные погубернские показатели. В Московской губернии в 1788, 1789,

1793 гг. средняя по всем культурам урожайность составляла сам-2.4; в Костромской

(1788, 1796) - сам-2.2; в Тверской (1788-1792) средняя по ржи-сам-2.1;в

Новгородской - сам-2.8; в Калужской средняя по ржи за девять лет в интервале

1782-1796 - сам-3.3; в Рязанской в интервале 1786-1790 - сам-2.5; в Тульской

средняя по ржи (1781-1789) - сам-2.5, а в 90-е годы сам-4.9; в Тамбовской в

интервале 1782-1796 -сам-2.8; в Орловской за семь лет в интервале 1782-1796

средняя по ржи - сам-3.7; в Курской в интервале 1782-1797 общая средняя -

сам-4.2; наконец, в Воронежской (1785-1792) средняя урожайность ржи - сам-4.3

[7].
Сопоставление ориентировочных данных по размеру посева на тягло, урожайности в

"самах" и по величине чистого сбора на душу населения за те же годы позволяет,

хотя бы в первом приближении, оценить эффективность мер по увеличению посева на

фоне действия природно-климатических факторов. Так, в Нижегородской губернии в

1795 г. при высеве в расчете на тягло 5.6 четвертей (около 7 ц) в условиях

сильного неурожая (сам-2.5, то есть всего 17.9 ц с 2.5 десятины пашни) чистый

сбор был очень мал: 2 четверти на душу населения, или 16.4 пуда (норма питания -

24 пуда). В следующем, 1796 г. при том же высеве урожай был обычным (сам-3.3), и

чистый сбор оказался благополучным - 3.2 четверти на душу (25.6 пуда). В

Рязанской губернии в 1781 г. при посеве в 5.7 четверти на тягло (7.3 ц) и

приличном урожае в сам-3.7 (27 ц) чистый сбор составил 3.8 четверти на душу

населения (30.4 пуда). В 1782 г. при том же посеве (5.4 четверти) и более

высоком урожае (сам-4.3) чистый сбор оказался заметно больше (36 пудов) [7].

Конец 90-х годов XVIII в. был отмечен сильными неурожаями, но резко увеличились

размеры посевов. В 1794 г. посев в среднем по губернии вырос до 9 четвертей на

тягло (11ц), однако урожай был скудным - всего сам-2.8 (30.8 ц). В итоге чистый

сбор, несмотря на огромные усилия по расширению поля, составил только 32 пуда.

То же произошло и в 1796 г. Посев достиг 10 четвертей на тягло (около 13 ц),

аурожай-лишьсам-2.7 (около 35 ц), чистый сбор - 4.1 четверти (около 33 пудов).

Можно предположить, что рост посевной площади шел за счет резкого ухудшения

качества обработки почв. Подобная ситуация просматривается и в Тамбовской

губернии. В 1781 г. при явно малом посеве 4.6 четверти на тягло (около б ц) и

"средственном" урожае в сам-3.0 (около 18 ц) чистый сбор был очень скудным

(около 18 пудов на душу населения). В 1794 г. посевы резко увеличились (7

четвертей на тягло, то есть около 9 ц), но год оказался неурожайным (сам-2.5,

или на тягло 22.5 ц), чистый сбор не превысил 18.4 пуда на тягло (4 чел.).

Напрашивается единственный вывод: резкое расширение посевов приводило к крайне

примитивной обработке земли, что усугубляло неурожай. В 1795 г. история

повторилась в ухудшенном варианте: посев 6.6 чет- верти (8.5 ц), урожай сам-2.0

(17 ц), чистый сбор катастрофичен - около 13 пудов. Думается, что динамика

взаимосвязи приведенных здесь показателей довольно четко свидетельствует о

трагическом тупике российского земледелия.
В первой половине XIX в. мало что изменилось. Расчетная потребность страны в

продовольственном зерне, по официальным данным, достигала 138 млн. четвертей

(15456 тыс. т); реальный сбор зерновых в среднем за 10 лет составил 141 млн.

четвертей (15792 тыс. т). Казалось бы, налицо четкое соответствие сборов и

продовольственной потребности. Однако заложенная в этих расчетах норма

потребления зерна и круп явно занижена (около 17.4 пуда на едока, или 278.4 кг)

[7, с. 410]. Скажем, в Древнем Риме, по свидетельству Катона Старшего (II в. до

н. э.), рабу при тяжелых физических работах давали в день 1.6 кг хлеба. Даже

если считать, что припек составлял 50%, то в зерне норма будет равна почти 1 кг.

В нашем случае суточная норма зерна - 762 г, а суммарная калорийность хлеба и

круп чуть более 2 тыс. ккал. Кроме того, в приведенном расчете не учтен прикорм

скота, а также необходимость продажи части зерна с целью получения денег на

уплату налогов и податей, покупку одежды, покрытие хозяйственных нужд. Не учтены

расходы зерна на винокурение, на экспорт.
Во второй половине XIX в., после реформы 1861 г., душевой сбор в Нечерноземье

существенно вырос (с 17 пудов до 20.4 пуда). Однако рост был достигнут главным

образом за счет расширения посадок картофеля. Зерновой сбор увеличился лишь до

18 пудов на душу населения. В целом же для населения России чистый душевой сбор

составил к концу XIX в. около 21.5 пуда (с учетом картофеля) [8].
В первые полтора десятилетия XX в. в силу серии необычайно высоких (не только в

России) урожаев существенно улучшилось положение в европейской части страны.

Однако в рамках империи в целом ситуация была не столь благополучной. В период

1911-1915 гг. валовой сбор составлял ежегодно 4725 млн. пудов, а чистый сбор

4537 млн. пудов. С учетом картофеля эта цифра возрастает до 5105 млн. пудов.

Используя данные о численности населения России в 1914 г. (около 179 млн. чел.),

можно рассчитать величину чистого сбора на душу населения. Она равна 27.1 пуда.

Если же вычесть долю ежегодного экспорта (в 1909-1915 гг. он составлял в среднем

за год около 728 млн. пудов), то в конечном счете чистый сбор зерновых с учетом

картофеля на душу населения составлял примерно 24.4 пуда, а без картофеля 21.2

пуда [9].
В 80-х годах XVIII в. князь М.М. Щербатов впервые составил хлебный баланс России

и вывел примерную величину чистого сбора на душу населения в 28 пудов. Фиксируя

излишек в 4 пуда сверх нормы питания в 24 пуда на человека в год (а ведь это

экспортные пуды в 1911-1915 гг.), князь заметил: "В случае хотя бы

незначительного недорода должен наступить голод" [10]. События конца XIX-первой

трети XX в. неоднократно подтверждали этот вывод. Таков парадоксальный итог

многовекового и многострадального труда великорусского и в целом российского

крестьянства.
Может возникнуть закономерный вопрос: почему за долгие столетия крестьянство не

выработало более или менее эффективных методов интенсификации земледелия?

Неужели элементарным удабриванием пашни нельзя было добиться хороших урожаев

хотя бы в благоприятные по погоде годы?
Отвечая на подобные вопросы, необходимо хотя бы вкратце коснуться особенностей

развития скотоводства в историческом ядре России, в ее Нечерноземье. Начнем с

того, что по нормам XIX в. для ежегодного удобрения парового клина нужно было

иметь 6 голов крупного скота на десятину пара [11]. Поскольку стойловое

содержание скота на основной территории России было необычайно долгим (198-212

суток), то, по данным XVIII-XIX вв., запас сена должен был составлять на лошадь

- 160 пудов, на корову - около 108 пудов, на овцу -около 54 пудов [7, с. 388].
При пашенном наделе в 3-3.5 десятины на мужскую душу однотягловый крестьянин

располагал наделом в 6-7 десятин пашни, а ежегодный пар составлял 2-2.3

десятины. Имея 12 голов крупного скота (точнее, в пересчете на крупный скот), он

мог бы вносить на каждую десятину пашни один раз в три года по 24 т навоза. При

благоприятной погоде именно это сулило высокие урожаи.
Однако заготовить за 20-30 суток сенокоса 1244 пуда сена для однотяглового

крестьянина пустая фантазия. Выше уже говорилось, что, имея семью из четырех

центнерам с десятины или гектара). Редко, очень редко урожаи доходили до 10 -12

центнеров.
Максимум, что мог сделать крестьянин, - так это вспахать озимь два-три раза,

дважды проорать кое-что из яровых, многократно проборонить и... пожалуй, все. На

эти работы в господском хозяйстве, где было много рабочей силы, в XVIII веке

затрачивалось около 50 человеко-дней на десятину ози мого и ярового в целом (от

сева до жатвы), в то же время сам крестьянин, имея семью как минимум из четырех

человек, располагая временем, определенным нашей природой в 130 рабочих дней,

мог обрабатывать, соблюдая названные требования, примерно лишь около 2,5

десятины в двух полях, то есть он мог потратить всего лишь около 30 дней на

десятину. Драматизм состоял в том, что если крестьянин хотел получить урожай не

ниже господского (а он был 5-6 ц с га), то он должен был вложить в эти 30

рабочих дней массу труда, по обычным меркам равную 50 человеко-дням. Совершить

это он мог только путем чрезвычайного напряжения всех сил семьи, включая детей.

Крестьянину на Западе Европы, конечно, ни в средневековье, ни в Новом времени

такого напряжения сил не требовалось, ибо сезон работ был там гораздо больше.
Как писал русский агроном XVIII века И. И. Коков: "У нас ... лето бывает

короткое и вся работа в поле летом отправляется... В южных странах Европы,

например в Англии, под ярь и зимою пахать могут, а озимь осенью в октябре, в

ноябре сеять. Поэтому у нас еще больше, нежели в других местах, работою спешить

должно". За этими скупыми, сдержанными оценками скрывается громадная разница и в

возможностях земледелия, и в укладе жизни крестьян, и в его культуре и т. д.

Только зная это, можно понять, например, почему в ХУIII веке при земельном

просторе, отсутствии скученности населения в Нечерноземье и заокских землях

обеспеченность пашней достигала всего трех десятин на мужскую душу, а

обрабатывал фактически русский крестьянин и того меньше - 50-60% этой пашни,

включая пар. Ведь если бы он обрабатывал всю землю, то на десятину посева

пришлось бы потратить из общего бюджета времени в 130 дней всего около 15

рабочих дней. А это означало настолько примитивную при тогдашней технике

обработку пашни, что могло поставить под угрозу даже получение семян.
Правда, эта горестная ситуация долгие века оборачивалась и некоторым благом.

Ведь часть неиспользованной пашни могла отдыхать, зарастая в перелог. Тем самым

вплоть до начала XIX века на крестьянских полях Нечерноземья (да и не только

его) поддерживался хоть какой-то минимум плодородия и полевой пашни.

 

БЕСКОРМИЦА И НЕУРОЖАЙ

 

Конечно, на все это можно возразить: а зачем стараться многократно пахать поле и

т.п., когда можно удобрять его навозом и получать большие урожаи?! И это

справедливо. Но все дело в том, что навозного удобрения, как это ни странно, в

России всегда остро не хватало. Пашня крестьянина удобрялась, как правило, лишь

один раз в 9-15 лет.
Причина самая простая - отсутствие кормов. У многих мучения с кормом начинались

уже с весны. Только скотина поднаберет силы на весенней луговой траве, а уже

нужно запускать луга для будущего сенокоса. Скот на недолгое время переводили на

паровое поле. Но ведь и его где-то 10 - 15 июня надо унавозить и начинать

пахать. И вот лето красное на улице, а скот без лучшего корма пасется по

оврагам, перелескам и т.п., пока не перейдет на озимое, а потом и яровое жнивье

и отаву.
Самое же главное - короткий срок заготовки сена. В Нечерноземье он был всего 20-

30 дней. Пора сенокоса - это пора отчаянного напряжения всех сил, но редко

какому крестьянскочу двору (около 8 человек) удавалось заготовить более 300

пудов. Конечно, подкашивали и позже, но кардинально уже ничего не менялось. В

нынешнем индивидуальном хозяйстве, если оно обходится без комбикормов или хлеба,

ко- рове необходимо примерно 120 -150 пудов сена. А вот в XVIII веке считалось

идеальным, ес- ли корова имела на 200 суток около 100 пудов, а лошадь - около)

160 пудов. Практически же крестьянин в XVI-XVIII веках мог израсходовать на

корову лишь около 30-50 пудов сена, на лошадь - около 60- 80 пудов и т. д.

Отсюда складывалась многовековая традиция: основной корм скоту - это солома,

мякина, охвостье, то есть так называемый "гуменный корм". Конечно, и в

Голландии, и в Германии солома (яровая) тоже была кормом. Но там он был лишь

одним из видов корма наряду с сеном, сочными кормами (корнеплодами капустой и т.

п. У нас же солома - главный корм. Причем не только яровая, но и грубая ржаная

солома. В итоге скот худел, болел и часто погибал, И так было вплоть до начала

XX века. Особенно трагична была ситуация с рабочим скотом. Сильная рабочая

лошадь должна была употреблять не солому, а сено и овес (фуражный). По

свидетельству русского агронома М. Ливанова, в конце XVIII века в Англии на

рабочую лошадь расходовалось в год до 130 пудов овса. А в России в XVI- XVIII

веках даже в господских имениях рабочие лошади получали при стойловом содержании

всего от 27 до 35 пудов невеяного овса. Так называемые "нерабочие" лошади - до

8-9 пудов на 200 суток! Крестьянская рабочая лошадка могла рассчитывать в

среднем лишь на 15-20 пудов овса.
Для русского крестьянина ранний весенний сев был всегда тяжким: надо сеять, а

лошадь еле стоит. Только побыв на подножном корму, животное становилось

пригодным к пахоте. А время упущено: поздний сев ставил под угрозу урожай

(особенно овса) от ранних осенних "заморозков". Глубокий знаток современного ему

сельского хозяйства, известный русский агроном Андрей Болотов писал в свое

время, что многие крестьяне, "имея одну негодную или две лошади, с нуждой (то

есть еле-еле. - Л.М.) землю свою вспахать могут". Недаром в пору уже 6урного

развития капитализма в России в 1912 году в 50 губерниях страны насчитывалось до

31% безлошадных крестьян.
В силу тех же обстоятельств в России на протяжении примерно четырех столетий в

Нечерноземье практически не было товарного скотоводства. Оно было "навозным": "у

нас не столько масло, сколько скотина нужна". Только после реформы кое-где

появляется молочное животноводство.

 

ТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ОБЩИННОСТЬ

 

Многовековая необычайно низкая урожайность, вынужденная ограниченность размеров

крестьянской запашки создавали условия для существования российского общества

как общества с относительно низким объемом совокупного прибавочного продукта, то

есть общества почти чисто земледельческого.
Последнее обстоятельство имело громадное значение для формирования определенного

типа государственности на территории исторического ядра нашей России, вынуждая

господствующий класс создавать жесткие рычаги государственного механизма,

направленного на изъятие той доли совокупного прибавочного продукта, которая шла

на потребности развития самого государства, господствующего класса и общества в

целом. Именно отсюда идет многовековая традиция деспотической власти российского

самодержца, отсюда идут в конечном счете и истоки режима крепостного права в

России, суровость которого не имела аналогов в мире.
Развитие полевой барщины, создавая для крестьянина воистину невыносимые условия

жизни, вызвало вместе с тем усиление жизнедеятельности общины как защитного

механизма, действующего в интересах крестьян. Примерно с конца XVI столетия

возрастает демократизм общины, постепенно развиваются уравнительные тенденции

направленные прежде всего на защиту бедных, на помощь бедным за счет зажиточной

группы крестьянства Ввиду слабого развития городов и промышленности вообще

российское общество было крайне заинтересовано в сохранении жизнедеятельности

буквально каждого крестьянского двора, ибо разорение крестьянина не переключало

его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на общество.
Многовековой опыт вынужденного общинного сожительства крестьян-земледельцев

помимо чисто производственных функций выработал целый комплекс мер для подъема

хозяйств, по тем или иным причинам впавших в разорение. Земельные переделы и

поравнения, различного рода крестьянские "помочи" сохранились в России вплоть до

1917 года. Причем они уцелели, несмотря на энергичное втягивание крестьянского

хозяйства, начиная со второй половины XIX века, в систему капиталистических

отношений.
Реформа П. А. Столыпина проводилась в период, когда основная масса крестьянства

еще не могла существовать без общины в силу все тех же, указанных ранее

обстоятельств. Общинные уравнительные традиции существовали даже в 20-е годы

вплоть до коллективизации. Существование крестьянской общины в России отнюдь не

делало производство коллективным, но оно было таковым в кризисные моменты этого

производства. А их было немало. Более чем тысячелетнее существование общины в

России является фактором, кардинально отличающим способ ведения сельского

хозяйства от западной традиции. Ведь даже в Прибалтике, где сезон

сельскохозяйственных работ больше, чем в России, всего лишь на 4-5 недель,

общинный фактор давным-давно утратил свое значение.
Нестабильность существования индивидуального крестьянского хозяйства в России

хорошо понимали и господа-помещики, которые периодически помогали крестьянину

ссудами, всячески стимулировали уравнительно-демократические функции общины.

Больше того, помещики всегда стремились укрупнить крестьянское хозяйство.

Некоторые помещики даже держали под постоянным контролем режим питания крестьян.

Их приказчики следили, чтобы беспечные крестьяне ("лакомцы", "моты" и "плуты")

не съели за зиму семенной фонд (а они и "дают волю бабам брать и стряпать без

разбору"). При утвердившейся еще с XVIII века норме расхода зерна и крупы (с

учетом фуража) в 3 четверти (24 пуда) в год на взрослого человека, что по

калорийности не превышало 3 тыс. ккал. в день, очень часто крестьяне сокращали

норму до 1500 ккал. (12 пудов в год).
В первой половине XIX века сдвиги в агротехнике несколько расширили возможности

крестьянина, и теперь он мог освоить и 6 десятин пашни на семью в 4 человека.

Однако уровень обработки земли был по-прежнему низок и урожайность почти не

росла.
По Нечерноземью чистый сбор на душу сельского населения в конце века достигал

всего лишь 13 пудов зерна (а по 13 губерниям - 14 пудов). Даже накануне войны

1914 года, когда были отличные урожаи (в среднем по стране сам-4, или 45 пудов с

десятины), в России в целом на душу населения приходилось всего по 26 пудов.

Экспорт зерна, о котором сейчас часто вспоминают, шел практически за счет

сокращения нормы питания. В 1888 году специальная комиссия правительства

фиксировала, что и крупные, и мелкие крестьянские хозяйства "вынуждены продавать

свои продукты в искусственно больших размерах, не руководствуясь ни положением

цен, ни уровнем собственных потребностей".
Совокупный прибавочный продукт увеличивался практически почти исключительно за

счет роста численности рабочих рук, то есть за счет роста земледельческого

населения, и путем освоения новых пространств при экстенсивном характере самого

земледелия. Таким образом, многовековой процесс колонизации все новых и новых

территорий миграция населения на юг, восток и юго-восток, были вызваны жестокой

необходимостью. Там плодородие черноземов давало возможность резкого упрощения

приемов обработки земли, сокращения трудозатрат и тем самым существенного

увеличения площади пашни, обрабатываемой одним человеком. Урожайность же при

этом могла быть выше, чем в Нечерноземье.
Правда, все вновь осваиваемые регионы очень часто подвергались жесточайшим

засухам, а это создавало резкие колебания в объеме товарной зерновой продукции.

Итогом этого была относительно скромная по своим размерам средняя многолетняя

урожайность и средний многолетний объем товарной продукции. Всероссийский

зерновой рынок имел чрезвычайно долгий путь формирования около двух столетий.

Жестокий дефицит времени, предназначенного на паровое трехполье, обусловил

полное прозябание в деревне такой отрасли, как огородничество, Поэтому издавна в

Нечерноземье и заокских землях данную хозяйственную отрасль взяли на себя...

города(!). Уже во второй половине XVIII века здесь было уже довольно мощное

торговое огородничество и садоводство, корнями уходящее в глубь веков. Столь

причудливое развитие русского города отвлекало ресурсы рабочей силы от

углубленной промышленной специализации.

 

ПРИЧИНЫ ИЛИ СЛЕДСТВИЯ ?

 

Необходимость постоянного участия в земледелъческом производстве практически

всех рабочих рук крестьянской семьи обусловила еще с петровских времен узость

рынка рабочей силы, определила в конечном итоге сезонный характер деятельности

многочисленных промышленных заведений. Многие мануфактуры основывались в

сельской местности, ближе к ресурсам рабочей силы. Крепостной труд в

промышленности просуществовал более полутора века! Крайне неблагоприятные

условия для капиталистического накопления, роста промышленного капитала

определили необычайную силу в России торгового капитала, ибо торговая прибыль

долгое время была выше промышленной. Как итог этих процессов - очень позднее

развитие в стране капитализма.
Не следует забывать и историко-культурный аспект развития России. Ведь низкий

объем совокупного прибавочного продукта определил упрощенную структуру не только

государственного механизма. Он обусловил практическое отсутствие в средневековье

свободной городской интеллигенции (ученых, актеров, художников и т. д.). Многие

века функции этих "разночинцев" выполняла церковь. И только в ту пору, когда

государство преодолело гипертрофию церкви, ее мощное влияние на культуру пошло

на убыль (примерно с Петра Первого) и светский аспект культуры стал развиваться

гораздо интенсивнее. И тем не менее резкий контраст уровня развития культуры по

сравнению с Западом все еще оставался. Ведь первые университеты там появились в

ХII - XIII веках, а у нас лишь в середине XVIII века.
Фундаментальные особенности ведения крестьянского хозяйства в конечном счете

наложили свои особенности и на русский национальный характер. Прежде всего речь

идет о способности русского человека к крайнему напряжению сил, концентрация на

сравнительно протяженный период времени всей физической и духовной потенции.

Вместе с тем вечный дефицит времени, веками отсутствующая взаимосвязь между

качеством земледельческих работ и урожайностью хлеба не выработали в нем ярко

выраженную привычку к тщательности, аккуратности в работе и т. п. Экстенсивный

характер земледелия сыграл немалую роль в выработке в русском человеке легкости

к перемене мест, извечной тяге к "подрайской землице", к "беловодью" и т. п.,

чему не в последнюю очередь обязана своей огромной территорией Россия. Наряду с

этим экстенсивный характер земледелия, его рискованность умножили в нем тягу к

традиционализму, укоренению привычек ("хлебопашец есть раб навычки). С другой

стороны, сила общинных традиций, внутреннее ощущение грозной для общества

опасности пауперизации создали почву для развития у русского человека

необыкновенного чувства доброты, коллективизма, готовности к помощи, вплоть до

самопожертвования. Итак, перед нами определенный тип общества с рядом весьма

существенных его особенностей. В основе их лежит специфичность крестьянского

индивидуального хозяйства, обусловленная таким фундаментальным фактором, как

Природа. И надо отдать себе отчет, с чем же мы расстаемся на крутом переломе

нашей жизни. Как бы не получилось, что мы расстаемся не с причиной (природными

ссо6енностями), а лишь со следствиями (принципами организации общества) и рано

или поздно неустраненная или неучтенная причина даст о себе знать.
Природно-географический фактор мы отменить не можем, хотя несомненно, что под

влияниям промышленной и технологической революции, механизации и химизации

сельского хозяйства зависимость русского крестьятва от природы ослабла

многократно. Но ведь эта зависимость также ослабла и для западноевропейского, и

для американского фермера. Когда-то в XVIII веке немецкий крестьян мог позволять

себе кормить скот гречей, а русский крестьянин Нечерноземья с гречей пек пироги.

На западе Европы крестьянин пахал поле до 4-6 раз, а русский крестьянин мог

пахать его лишь 2-3 раза. И ныне машинизированный фермер Запада и

машинизированный русский крестьянин по-прежнему будут работать в разных

условиях: у первого сезон работ будет с февраля по декабрь, а у второго - с

апреля по сентябрь и до половины октября. И здесь нельзя рассуждать абстрактно

что лучше, крестьянское хозяйство или колхоз? В принципе, отвлекаясь от проблем

расслоения, конечно, можно допустить, что самостоятельное индивидуальное

хозяйство лучше. Однако конкретный опыт многовекового хозяйствования крестьянина

в неблагоприятных условиях нечерноземной России, к сожалению, делает это

допущение и спорным, и рискованным. Создавать же благостные сказки о

дореволюционном прошлом нашего крестьянина преступно.
Ныне в России взят курс не только на рыночную экономику но и на интеграцию в

будущем в общеевропейский рынок. (в том числе и аграрный рынок). По сути дела

этот процесс неизбежен. Но для этого прежде всего необходимо создание условий,

обеспечивающих будущему русскому фермеру возможность выдержать жесткую

конкуренцию. Это можно сделать лишь в том случае,если его производительность

будет существенно выше, чем у западного фермера.
Трудно, очень трудно назвать ту отрасль сельского хозяйства, где бы фермер

Западной Европы не имел бы преимуществ (в силу природно-географического фактора)

и не мог оказать экономическое давление на будущего фермера Нечерноземья и

некоторых других регионов.
Думается, что следует повернуться лицом к опыту Истории и особо тщательно

продумать будущее российского Нечерноземья и тех регионов, где были особо живучи

традиционные общинные распорядки землепользования и земледелия. Важность учета

этого опыта многократно возрастает в связи с развалом Советского Союза и

формированием более десятка самостоятельных государств. Российская Федерация

лишилась в этой связи былой системы разделения труда и специализации в

земледелии и животноводстве. Больше того, в России отныне резко возрастает общая

доля пространств, малопригодных для гарантированного земледелия. А ведь в

большей части таких регионов России совокупность так называемых "естественных

потребностей" индивида существенно больше, чем, например, на западе Европы. Роль

Нечезноземья России в этих условиях трудно переоценить. Поэтому так остра

необходимость поиска наиболее эффективных путей развития сельского хозяйства.

Вечный дефицит рабочего времени в условиях российского земледелия и

животноводства всегда будет требовать концентрации в относительно сжатые сроки

большей массы рабочей силы. А это означает неизбежность ведущей роли тех или

иных форм крупного сельскохозяйственного производства.
Выпуск: N 2(14), февраль 2004 года

Труд, капитал, энергия