СССР, США и Бомба

До сих пор рассматривалась возможность для появления экономической взаимозависимости СССР и США, как в рамках их двусторонних торгово-экономических связей, так и в более широком контексте мировой экономики. Такого рода взаимозависимость можно определить как взаимозависимость позитивную - когда результатом сотрудничества двух стран является какая-то положительная выгода, когда обе стороны заинтересованы в том, чтобы заставить партнера что-то сделать к общей выгоде. Можно выделить, однако, и иной вид взаимозависимости, взаимозависимость негативную, или взаимозависимость, основанную на взаимном стремлении сторон побудить партнера чего-то не делать. Ситуация негативной взаимозависимости возникла в советско-американских отношениях в 60-е годы, когда «сверхдержавы» столкнулись с феноменом «ядерного пата».
А как обстояли дела в конце сороковых годов? Отдавали ли себе отчет руководители обеих стран в значении тех перемен в военно-политической сфере, которые несет с собой ядерное оружие? Уже в то время не было недостатка в мыслителях, осознавших смысл этих перемен (достаточно вспомнить труды Б. Броди). В то же время власть имущие как в Москве, так и в Вашингтоне рассматривали атомную бомбу всего лишь как взрывчатку особой мощности.
Вот что писал, например, генерал-майор, редактор военного отдела «Правды» М.Р. Галактионов в конце 1946 г.: «Что касается атомной бомбы, то миф о ее всемогуществе придуман специально для запугивания слабонервных людей... атомная бомба, вероятно, не найдет большого применения в борьбе против войск противника... окопы будут защищать солдат от взрывной волны и высокой температуры даже в том случае, когда эти окопы будут находиться довольно близко от места взрыва атомной бомбы. Танки, артиллерия и другое тяжелое вооружение, находящееся вблизи взрыва, практически останется почти неповрежденным...». И вывод: «Атомное оружие, обладающее большой разрушительной силой при использовании его против мирных городов, отнюдь не способно решить судьбу войны».
Конечно, Москва и Вашингтон с постоянно растущей подозрительностью наблюдали за усилиями друг друга как в создании и совершенствовании «сверхоружия», так и в создании и совершенствовании средств его доставки. Советская печать с беспокойством писала о разбросанных по всему свету американских авиабазах, о новых межконтинентальных бомбардировщиках типа В-36, о планах создания межконтинентальных ракетных сна радов, американская - о работах советской стороны над ракетами большой дальности. С особой озабоченностью в Москве следили за усилиями американской стороны, направленными на подготовку к военным действиям американской стратегической авиации и на строительство авиабаз на севере, с которых американские бомбардировщики могли достичь промышленных центров в Советском Союзе. С другой стороны, известно, что усилия советской разведки по проникновению в американские атомные секреты не способствовали улучшению общего климата советско-американских отношений. Однако следует подчеркнуть, что в целом «бомба» не играла в то время определяющей роли в этих отношениях. Более того, она не играла и решающей роли в военном потенциале обеих стран. Бомбардировщики типа В-29 (советская версия - Ту-4) не являлись межконтинентальным средством доставки в полном смысле этого слова (а ничего иного у великих держав и не было в конце 40-х годов, не говоря уже о том, что в начале 1948 г. у ВВС США был лишь 31 самолет, способный нести атомное оружие, в то время как у советских ВВС количество таких самолетов исчислялось единицами); способность этих самолетов преодолеть ПВО противника после появления на вооружении СССР и США реактивных истребителей резко понизилась; да и количество атомных бомб в американском (не говоря уже о советском!) арсенале было ничтожным: так, в 1947г. количество годных к применению бомб на вооружении ВВС США исчислялось двумя дюжинами. Эта техническая слабость и предопределила то обстоятельство, что первый американский план атомной войны против Советского Союза, составленный в июне 1946 г. (кодовое название «Пинчер») носил «экспериментальный» характер более того, в ходе работы над планом выяснилось, что технические возможности В-29 не соответствуют тем стратегическим задачам, которые были поставлены перед ВВС США). Что касается советской стороны, то в это время она была далека от всесторонней оценки последствий войны с применением атомного оружия. Последняя представлялась делом настолько маловероятным, что во второй половине 40-х годов в ЦК ВКП(б) не было ни одного совещания, на котором рассматривались бы проблемы атомной войны с Америкой. Правда, в личном разговоре с И.В. Курчатовым И.В. Сталин высказал опасение, что после испытания первой советской атомной бомбы «американцы пронюхают о том, что у нас еще не наработано сырье для второго заряда и попрут на нас. А нам нечем будет ответить», однако одна эта фраза, на наш взгляд, не дает оснований делать вывод о наличии у Кремля в то время разработанной стратегии ведения атомной войны с Америкой - скорее, можно сделать вывод о том, что советское руководство стремилось подстраховаться на случай любых неожиданностей.
Видимо, и советское военное руководство не сразу осознало того, какой переворот в военном деле произвело появление атомного оружия. Об этом, в частности, свидетельствует оперативный план действий Группы советских оккупационных войск в Германии, утвержденный 5 ноября 1946 г. Главнокомандующим ГСОВГ Маршалом Советского Союза Соколовским и членом военного совета группы генерал-лейтенантом Макаровым.
Элементарная логика подсказывает, что советское руководство, готовясь к войне с обладающими монополией на «сверхоружие» Соединенными Штатами, должно предусмотреть в первую очередь захватили уничтожение баз американских ВВС в Западной Европе, с которых ВВС США только и могли в то время нанести атомный удар по территории Советского Союза. Кстати, в одном из первых американских планов войны с Советским Союзом («Халфмун») как раз содержалось предположение о том, что в случае войны «можно ожидать, что Советы предпримут одновременные или последовательные наступательные операции в Западной и Северной Европе, Южной Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке» с целью «захвата или нейтрализации тех регионов, откуда западные державы могли бы нанести быстрые и эффективные удары по СССР»
Оперативный план ГСОВГ, однако, отнюдь не предусматривал глубокого вторжения советских войск и бомбежек объектов на территории Западной Европы. План был сугубо оборонительным по своему характеру. Предусматривалось создание главной полосы обороны по рубежу: Висмар, оз. Шверинер-Зее, Людвигслуст, Лен-цен, р. Эльба до Барби, и далее по р. Заале до Зальцбурга, Ельснитца, Адорфа, Брамбаха. Предполагалось и нанесение контрударов на магдебургском, шверинском и лейпцигском направлениях. На авиацию была возложена задача отражения массированных налетов авиации противника на территорию ГСОВГ, а в дальнейшем - поддержки контрудара по прорвавшемуся противнику.
Видимо, в то время, в 1946 году, советские руководители не рассматривали захват Западной Европы в качестве первоочередной задачи в случае войны с Соединенными Штатами и их союзниками. Скорее, на Западе Москва предполагала обороняться, а наступать -в Арктике. Так, в ходе своей беседы с В.М. Молотовым Ф. Чуев сказал ему, что на Чукотке до сих пор сохранились казармы, где в 1946 году располагалась 14-я десантная армия под командованием генерала Олешева, перед которой Сталин якобы поставил задачу: в. случае атомного нападения со стороны США высадиться на Аляску и развивать наступление по тихоокеанскому побережью. Сталинский нарком подтвердил, что после войны в Кремле ходили «мысли» о том, что «Аляску неплохо бы вернуть». При этом, правда, он оговорился, что, кроме «мыслей»; «больше ничего не было».
«Мыслями», однако, дело не ограничивалось: американская разведка в 1946 году зафиксировала лихорадочную военную активность советской стороны на Дальнем Востоке, прежде всего на Камчатке, где с большой поспешностью строились казармы, пакгаузы, военные дороги и аэродромы. Сведения об этом просочились и в американскую печать. Кстати, некоторые американские военные специалисты считали, что нападение на Аляску может быть успешным в том случае, если атакующая сторона сумеет достичь оперативной внезапности в ходе воздушно-десантной операции по захвату и удержанию основных авиабаз на Аляске.
И только на рубеже 40-х - 50-х годов в советской военной мысли произошел, видимо, перелом, в результате которого в центр военного планирования была поставлена задача по нейтрализации военных усилий США на периферии Евразийского массива. Как указывалось в изданной в 1 951 году Воениздатом коллективной монографии, «порочность планов будущей войны, пропагандируемых ее поджигателями в американской печати, заключается в том, что почти все они исходят из наличия благоприятных условий, при которых противник будет столь слаб в воздухе, что появится возможность в первой фазе войны безнаказанно совершать налеты на избранные американцами объекты; противник будет столь сляб и неактивен на земле, что выставленная против него в начальном периоде войны коалиционная армия (союзников и частично самих американцев) сможет успешно сдержать его войска и выиграть время для переброски сил и боевой техники из-за океана».
Как следует из вышеприведенного отрывка, советские военные решили отказаться от пассивной оборонительной стратегии, которая пронизывала вышеупомянутый оперативный план ГСОВГ, и фактически приняли ту стратегию, которую им с самого начала приписывали американские военные аналитики - стратегию подавления американских военных (прежде всего авиационных) баз в Евразии и перехвата коммуникаций между Североамериканским и Евразийским материками. Видимо, эта перемена в советской военной мысли свидетельствует о том, что в советских военных и политических кругах начали осознавать военно-политические последствия появления ядерного оружия.
В любом случае, однако, в Москве были далеки от понимания того, что ядерное оружие создает новую ситуацию для великих держав - а именно ситуацию их взаимозависимости. То же можно сказать и об официальном Вашингтоне: во всяком случае, ни один из американских планов ведения атомной войны против СССР, разработанных высшим американским военным и политическим руководством во второй половине 40-х годов (в том числе и получивший скандальную известность «Дропшот»), не несли следов такого понимания.
Известно, что во второй половине 40-х годов СССР и США принимали участие в работе Комиссии ООН по атомной энергии и даже выдвигали предложения, направленные на полную ликвидацию атомного оружия. При этом, разумеется, произносилось немало фраз о необходимости «избавить людей от страха» перед оружием, «от которого нет надежной защиты», о том, что «великие научные открытия в области атомной энергии заключают в себе большую опасность, прежде всего для мирных городов и гражданского населения».
Однако позиции, занятые Москвой и Вашингтоном в ходе дискуссий в рамках Комиссии по атомной энергии, позволяют сделать вывод о том, что задача контроля над атомным оружием не рассматривалась ни советским, ни американским руководством в качестве первоочередной задачи, стоящей перед советской и американской дипломатией. Скорее, обе стороны были озабочены извлечением максимальных пропагандистских дивидендов, не желая при этом идти на существенные уступки партнерам по переговорам.
Американская сторона не желала делать никаких подвижек по вопросу о предложенном ей механизме контроля над ядерной энергией, хотя многие аспекты позиции Соединенных Штатов по данному вопросу, в частности, предусмотренные «планом Баруха» чрезвычайные полномочия международного органа по развитию атомной энергии (который, как полагали американцы, должен быть независим от Совета Безопасности ООН в вопросе применения санкций за нарушения режима контроля над атомной энергией), а также нежелание американской стороны обсуждать озабоченность Москвы по поводу имеющегося у США и постоянно растущего атомного арсенала» - делали американский подход неприемлемым для СССР.
С другой стороны, Москва, настаивая на ликвидации атомного оружия в качестве первого шага, и откладывая создание механизма контроля над атомной энергией «на потом», также не занимала достаточно гибкой и конструктивной позиции.
Но дело даже столько в официальной позиции сторон, сколько в ее мотивации. Характерным в этом смысле является записка академика Д.В. Скобельцина, консультанта советской делегации в Комиссии по контролю над атомной энергией, направленная в адрес Молотова, Берии, Вышинского и Деканозова.
По словам автора записки, «в Комиссии по Контролю на Атомной Энергией Организации Объединенных Наций мы в настоящее время занимаем позицию «пассивной обороны», тогда как имеется возможность вести активное наступление». И какова же должна быть цель такого «наступления»? Достижение соглашения с американцами о контроле над ядерной энергией? Ничуть не бывало.
«Если предложить такую систему контроля, которая не предусматривала бы запрещение или подконтрольность исследовательской (курсив авт. - Б.В.) деятельности в области производства атомной энергии, то, вероятно, было бы возможно ликвидировать наше отставание прежде, чем система контроля была бы приведена в действие в отношении нас. Если бы было заключено соглашение о таком контроле над заводами, которые у нас появятся лишь в будущем, но которые уже существуют в Америке, то в течение длительного времени такая система контроля была бы в сущности односторонней, направленной против Америки. В таком случае, она, вероятно, и не была бы принята США. Однако, наша позиция в области международной «атомной политики» стала бы более сильной», - говорилось в записке.
Итак, выдвигая это предложение (которое, кстати, впоследствии легло в основу официальной позиции Москвы по вопросу о контроле над атомной энергией), Скобельцин менее всего думал об успехе переговоров: скорее, он преследовал цель создания политико-пропагандистского прикрытия для развертывания советской атомной программы.
С другой стороны, в Вашингтоне также не стремились проявить гибкость в ходе переговоров. Так, уже через несколько месяцев после начала работы Комииссии ООН по контролю над атомной энергией член американской делегации Ф. Линдсей сделал вывод, что единственной целью Москвы в ходе переговоров является оказание психологического давления на Соединенные Штаты с целью прекращения ими производства атомных бомб, и вообще «никакого взаимопонимания, основанного на взаимном доверии, невозможно между двумя системами правления».
Выражая свое согласие с этими выводами, сотрудники американского посольства в Москве писали: «Думаем, что будет не хуже, а лучше, если американская сторона продолжит нажим с целью достижения соглашения о всеобщем контроле и инспекции. В то же время производство атомных бомб должно, разумеется, продолжаться».
Вскоре обе державы охладели к переговорам в рамках Комиссии ООН: после июня 1947 г. ни Москва, ни Вашингтон не выдвигали новые предложения в ходе этих переговоров, а с 19 января 1950 г. советский представитель СССР покинул консультативное совещание представителей шести государств - постоянных членов Комиссии под тем предлогом, что в работе совещания принимает участие представитель гоминдановского правительства. Тем самым переговоры в рамках Комиссии были фактически полностью парализованы.
Таким образом, ни Советский Союз, ни Соединенные Штаты не были в то время готовы к тому, чтобы поставить во главу угла своей внешней политики установление надежного контроля над ядерными вооружениями: последние рассматривались советскими и американскими руководителями не как «машина Судного дня», а всего лишь в качестве средства для подъема международного престижа и влияния своих стран.
Дипломатическая роль атомного оружия была в то время также ничтожной. Нет буквально ни одного свидетельства того, что пресловутая «атомная дипломатия» оказала хоть какое-то влияние на процесс советско-американского диалога. Во всяком случае, в заявлении Советского Правительства от 9 мая 1 948 г. и в сообщении ТАСС от 23 мая 1948 г., в котором содержится длинный перечень советских претензий к внешней политике Вашингтона, нет ни одного упоминания факта американского атомного шантажа. И даже известная переброска 30 бомбардировщиков В-29 в Великобританию в августе 1 948 г. вряд ли повлияла на исход первого Берлинского кризиса: решающую роль тут сыграли американские транспортные самолеты.

Выводы
Итак, и Москва, и Вашингтон видели в конце 40-х годов в атомной бомбе и средствах ее доставки неотъемлемый атрибут великой державы, играющей активную роль в международных отношениях. Однако руководство обеих стран было далеко от понимания того, что овладение энергией атома должно внести коренные изменения как в характер международных отношений в целом, так и в характер советско-американских отношений.