20 июня 1917 года инженер и ученый Борис Бахметев прибыл во главе российской чрезвычайной миссии в США; ему было поручено также управление российским посольством в Вашингтоне и присвоен ранг чрезвычайного и полномочного посла. 5 июля 1917 г. Бахметев вручил верительные грамоты президенту Вудро Вильсону, превратившись из посла де-факто в посла де-юре. 8 ноября 1918 г., когда в США было получено известие о большевистском перевороте, Бахметев находился в Мемфисе, где должен был произнести очередную речь, направленную на пропаганду усилий России в войне и создание имиджа новой, демократической России в глазах американцев. Бахметев отреагировал на переворот немедленно, заявив, что новая петроградская власть не отражает духа и настроений народа.

Американское правительство, после двухнедельной паузы, подтвердило дипломатический статус Бахметева, признав его истинным представителем России и отказавшись иметь какое-либо дело с большевиками. Это был случай до той поры беспрецедентный - посол представлял уже не существующее правительство. Пять лет Бахметев находился на этом посту, сыграв крупную роль в организации дипломатической и финансовой поддержки антибольшевистского движения, а также оказывая заметное влияние на формирование американской политики по отношению к России; 30 июня 1922 года он ушел в отставку, подав заявление о ней в виде письма на имя государственного секретаря США Чарльза Хьюза. Своего правительства, даже в изгнании, у него по-прежнему не было.

Биография Бахметева, как это ни странно для столь заметной фигуры, не становилась объектом специального изучения историков. Возможно, это объясняется его пограничным положением: полжизни он провел в России, полжизни - в Америке. Для советских историков Бахметев длительное время был фигурой нон-грата, да и его личный архив в Колумбийском университете был для них совершенно недоступен; и советских и американских историков бывший посол интересовал преимущественно как дипломат. О Бахметеве писали в исследованиях, посвященных внешней политике США, в особенности российско-американским отношениям(2). Что же касается остальных периодов его жизни, то о них можно почерпнуть поверхностные и нередко ошибочные сведения в справочных изданиях и некрологах, опубликованных вскоре после его смерти(3).

Бахметев был человеком скрытным и не опубликовал при жизни никаких воспоминаний. Хотя, вероятно, такие намерения на склоне лет у него были; он надиктовал свои воспоминания в рамках проекта устной истории Колумбийского университета. При распечатке текст составил более 600 машинописных страниц. Устные воспоминания Бахметева являются, пожалуй, главным источником для его биографа, хотя и в них мемуарист предпочел многое опустить.

Возможно, скрытность Бахметева выработалась гораздо раньше, нежели он вступил на дипломатическое поприще и тому были определенные причины. В биографической справке, находящейся среди бумаг Бахметева в Колумбийском университете, значится, что он родился в Тифлисе 1 мая 1880 г.(4) Однако в личном деле экстраординарного профессора по кафедре прикладной механики Политехнического института Б.А.Бахметева указано, что родился он 20 июля того же года, о чем сделана запись в метрической книге Тифлисской Сололакской Вознесенской церкви за 1880 год, что его родители неизвестны и он принят на воспитание инженером-технологом Александром Павловичем Бахметьевым, а восприемниками были А.П.Бахметьев и дочь статского советника А. Шателена девица Ольга. 25 ноября 1892 г. А.П. Бахметьев усыновил Бориса, о чем состоялось решение Тифлисского окружного суда.(5) Нам неизвестны какие-либо подробности о происхождении Бахметева; однако не был ли усыновитель настоящим отцом будущего посла? Кстати, о разночтениях в написании фамилии нашего героя; неясно, когда он потерял мягкий знак при написании своей фамилии; во всяком случае, в документах и письмах после 1917 года он подписывался как Бахметев.

В 1898 г. Бахметев закончил с золотой медалью 1-ю Тифлисскую гимназию (кроме гимназического курса он занимался дома языками - французским, английским и немецким, а также музыкой - А.П. Бахметьев, крупный предприниматель и весьма состоятельный человек, не жалел средств на образование сына) и в том же году поступил в Институт путей сообщения в Петербурге.

Очень быстро Бахметев вошел в политику. Мы покидали наши родные города политически наивными, - вспоминал он более полувека спустя. - Однако в атмосфере университета, проникнутой политическими ожиданиями и размышлениями, быстро становились революционерами по духу, а иногда - и по делам. . . Гуманистический элемент был очень силен и я не могу себе представить, что в то время кто-нибудь в возрасте 20 или 23 лет не был своего рода социалистом(6). Бахметев также относился к числу этих молодых людей. Только вот социалистом он стал не своего рода, а самым настоящим - членом РСДРП, и довольно заметным.

В 1898 г., когда Бахметев поступил в институт, началась активизация студенческого движения, принявшего в 1899 году массовый и публичный характер. По мнению Бахметева, освободительное движение, завершившееся в 1905 году, началось на самом деле в 1899-м. Кстати, в этом тезисе - о завершении освободительного движения в 1905-м году, т.е. с изданием Манифеста 17 октября, декларировавшего созыв законодательной Думы и гражданские свободы, возможно, чувствуется не только личный жизненный опыт и позднейшие размышления, но и влияние его друга и многолетнего корреспондента В.А. Маклакова.

Однако юный провинциал, каким был Бахметев в то время, не был столь рассудителен и быстро прошел путь от политической невинности до участия в студенческом комитете в качестве представителя своего учебного заведения. Вспоминая настроения студенческой среды, Бахметев говорил о том, что все хотели свободы, конституции, освобождения от власти самодержавия, ответственного правительства. На самом деле в то время люди, даже называвшие себя социалистами - некоторые из них марксистами (Я принадлежал к марксистскому направлению. Не знаю почему, - добавлял Бахметев) были далеки от сегодняшних социалистических программ. Другими словами, они говорили о социализме совершенно абстрактно. Любой социалист тех дней сказал бы, что для начала надо завоевать политическую свободу и затем предоставить народу возможность решать самому.(7)

В порядке самообразования Бахметев прочел все три тома Капитала К.Маркса, сочинения Д.Рикардо, А.Смита, много трудов по истории; это самообразование составило основу, на которую он опирался, по его собственному признанию, и полвека спустя.

Вспоминая о своих студенческих днях, бывший социал-демократ говорил, что марксистские взгляды, которых он тогда придерживался, очень отличались от позднейшей коммунистической интерпретации Маркса. Мои идеи более или менее совпадали со взглядами умеренной европейской социал-демократии. Прежде всего, они были абсолютно демократическими. Я считал, что любые социальные реформы и изменения должны быть проведены в жизнь демократическим путем. Важнейшей вещью была политическая свобода и это было убеждение социал-демократии по всему миру. Это было приблизительно так же, как сейчас - за пределами коммунизма. Я не верю в социал-демократические идеи теперь, но в те дни, когда я был юным - верил. Но это то же самое. Другими словами, я верю сейчас, что гуманитарные цели и либеральные цели могут быть достигнуты лучше другими средствами, но в те дни важнейшей вещью была политическая свобода, конституционное правительство, всеобщее избирательное право, которое должно было дать право голоса всем и затем люди могли бы выразить свою волю для таких социальных изменений, которые были необходимы(8).

После окончания института Бахметев был направлен на два года заграницу для подготовки к преподавательской деятельности в основанном С.Ю. Витте Политехническом институте. Он провел год в Швейцарии, где в Цюрихском Политехникуме изучал гидравлику, а затем год в Америке - изучал методы инженерной работы в США. Там он работал на постройке канала Эри, а также практиковался в инженерном деле(9).

Бахметев и заграницей не оставлял политической деятельности и сочетал изучение инженерного дела с пропагандой социалистических идей. В собрании Б.И. Николаевского находится рукопись Бахметева, датированная 1904 годом, Конспект занятий с рабочими по аграрной программе РСДРП. На занятиях предполагалось рассматривать такие темы, как Краткий очерк развития сельского хозяйства в капиталистическом обществе, Капитализм в русской деревне, Социал-демократическая аграрная политика в капиталистическом и докапиталистическом обществе, Наша программа и программа эсеров(10). Среди бумаг бывшего секретаря Бахметева, М.М. Карповича, сохранилось несколько десятков листков, исписанных рукою Бахметева - это записи его речей и рефераты, относящиеся преимущественно к 1905 году. Среди них - Развитие русской социал-демократии, Классовая борьба - диктатура пролетариата - соц[иалистическая] революция, речь на собрании в Нью-Йорке 12 марта 1905 г. о революционных событиях в разные времена и в разных странах, приходившихся на март месяц, например, в Германии в 1848 г., речь о русском пролетариате и др.(11). Очевидно, начинающий инженер вел социал-демократическую пропаганду в США среди русских эмигрантов. Любопытно также, что Бахметев хранил эти записи, свидетельствующие о грехах его молодости, многие годы. Карпович стал его секретарем и уехал вместе с послом в США в 1917 году; следовательно, попасть к нему раньше записи никак не могли.

Бахметев не упоминал о своей активной пропагандистской деятельности в мемуарах; между тем, фигурой среди социал-демократов он был довольно видной. Чем еще объяснить его избрание на IV съезде РСДРП, состоявшемся в 1906 г., в состав ЦК партии от меньшевиков? По-видимому, Бахметев не стремился популяризировать свое социал-демократическое прошлое; во всяком случае никогда не упоминал о нем ни в печати, ни в частной переписке.

Однако вскоре после достижения вершины своей революционной деятельности, избрания в ЦК ведущей революционной партии в России, Бахметев постепенно отходит от политики такого рода. Он, по-видимому, был по-настоящему увлечен своей профессиональной деятельностью; возможно, свою роль сыграли и изменения в его личной жизни - 15(29) июля 1905 г. состоялось бракосочетание Бахметева и Елены Михайловны Стринской (по другим данным - Сперанской), дворянки, слушательницы Санкт-Петербургского женского медицинского института.

С 1 сентября 1905 г. Бахметев приступил к работе в качестве старшего лаборанта кафедры гидравлики Политехнического института; вскоре он начал преподавать французский язык на электромеханическом и кораблестроительном отделениях. С 1905 по 1911 год Бахметев был внештатным преподавателем института; в 1911 г. он защитил докторскую диссертацию в Институте инженеров путей сообщения, а 30 ноября того же года стал штатным преподавателем Политехнического института. 26 мая 1912 г. ему было присвоено звание адъюнкта по кафедре прикладной механики, а 28 января 1913 г. высочайшим приказом он был назначен экстраординарным профессором той же кафедры. Бахметев преподавал гидравлику, гидроэнергетику, теоретическую и прикладую механику. В 1912 г. были изданы его Лекции по гидравлике, в 1914-м - Переменные потоки жидкости в открытых каналах.

Однако Бахметев не был только теоретиком и преподавателем; он организовал частную контору, которая занималась разработкой технических проектов как по заказам правительства, так и частных компаний. Бахметев привлек к работе не только русских, но также французских и швейцарских инженеров. Проекты, над которыми работала бахметевская контора, были достаточно масштабными. Он был увлечен практической деятельностью, которая должна была преобразовать Россию. По мнению Бахметева, эпоха третьей Думы (1907-1912) была временем бурного развития страны - это касалось народного образования, экономического и технического прогресса. В интервью Уэнделлу Линку, записывавшему его воспоминания, Бахметев говорил, с явно чувствующейся досадой, что большинство технических достижений коммунистов - гидроэлектростанции, железные дороги и т.д. - уходят своими корнями в эпоху 3-й Думы.

Досада Бахметева объяснялась тем, что он стоял у истоков многих проектов, завершенных уже при советской власти и объявленных ею своим достижением. Причем завершенных во многом не так, как мыслилось Бахметеву. Так, он был главным инженером большой компании, планировавшей построить гидроэлектростанцию на Днепре. Этот первый большой проект Бахметева был претворен в жизнь коммунистами - название этой гидроэлектростанции известно всем - Днепрогэс. Однако при проектировании Днепростроя Бахметев не шел так далеко, как коммунисты - ему нельзя было переселять деревни, затоплять кладбища и т.п. Сравнивая свой и большевистский проекты с экономической точки зрения, Бахметев говорил, что его проект стоил около 17 миллионов рублей, а большевистский, в сопоставимых ценах - 150 миллионов. Это результат неэффективного планирования и работы, считал он. Другая сторона проблемы - использование электрорэнергии. Если Бахметев и его команда были озабочены продажей электроэнергии и их сдерживало отсутствие достаточной емкости рынка, то большевиков не очень волновали эти проблемы. В результате, по мнению Бахметева, энергия обходилась чересчур дорого для электрохимической и электрометаллургической промышленности.

Кроме Днепростроя, он был главным инженером при проектировании Волховстроя и еще одной гидроэлектостанции в Финляндии, которые должны были, наряду с Днепростроем, снабжать электроэнергией Петроградскую губернию. Проектирование и постройку всех этих гидроэлектростанций осуществили впоследствие в значительной степени ученики и помощники Бахметева. Принимал он также участие в разработке проекта по ирригации и орошению Средней Азии, в частности, Голодной степи(12).

Эту бурную созидательную деятельность прервала война. Бахметев стал работать в Красном Кресте; он был помощником управляющего хирургического госпиталя, в который были преобразованы общежития Политехнического института, затем в течение четырех или пяти месяцев был его директором. В начале 1915 г. Бахметев начал также работать для Особого совещания по обороне. Ему давались различные ответственные поручения. Так, он был направлен на некоторое время в Архангельск, остававшийся единственным не заблокированным русским портом, с тем, чтобы помочь наладить там дело. Его помощником в этой поездке был М.И.Терещенко, будущий министр иностранных дел Временного правительства.

В сентябре 1915 г. Бахметев, по предложению председателя Центрального Военно-промышленного комитета А.И.Гучкова и председателя Государственной думы М.В.Родзянко, входившего в ЦВПК, был командирован в США, разобраться, почему происходят задержки с поставками заказанных материалов и выправить ситуацию. Гучкову и Родзянко было известно, что Бахметев владеет английским языком, а также бывал в США раньше. Бахметев называл их своими большими друзьями, несмотря на 20-летнюю разницу в возрасте. Решение было принято в сентябре, а в октябре Бахметев уехал за океан(13).

16 апреля 1916 г. Особое совещание ходатайствует перед министром торговли и промышленности о необходимости оставления Бахметева в Америке в связи с отъездом председателя Русского заготовительного комитета генерал-майора А.В.Сапожникова в Лондон(14). 14 сентября 1916 г. председатель ЦВПК Гучков обратился к министру торговли и промышленности с просьбой продлить командировку Бахметева, так как он, будучи фактически одним из виднейших организаторов и руководителей Американского заготовительного комитета, является не только лицом незаменимым для Центрального комитета, но его деятельность имеет неоценимое значение для самого заготовительного комитета. . . . Отозвание такого опытного и энергичного деятеля, сумевшего так высоко поставить и блестяще выполнить порученное ему дело, не может не нанести огромного и непоправимого ущерба деятельности Американского комитета и, несомненно, отзовется на успешности его работы на оборону(15).

Бахметев вернулся из США в ноябре 1916 г. в связи со смертью своего отца.

Если мне сопутствовал некоторый успех и я имел некоторое влияние, когда приехал сюда в качестве посла, - подводил позднее итог своей годичной работы в США в 1915-1916 годах Бахметев, - то это в значителной степени благодаря тому, что в период войны я завязал связи и, возможно, установил отношения взаимного доверия со многими людьми - возможно, не столько по политической, сколько по экономической и производственной линии - но, как бы то ни было, это был достаточный капитал, который помог мне в период моего пребывания в качестве посла в Вашингтоне(16).

По возвращении из Америки Бахметев поехал в Тифлис, урегулировать дела с недвижимостью, принадлежавшей его отцу. Однако и здесь ему не удалось заняться только личными делами. В это время на Кавказ приехал Гучков и командующий Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич попросил его сделать нечто вроде инспекции материальной части армий Кавказского фронта. Гучков привлек к этой инспекции Бахметева. Дело было в декабре 1916 г.(17). Не прошло и трех месяцев, как вся жизнь страны - и Бахметева - стремительно переменилась. В феврале 1917 года случилась революция.

Каковы были к тому времени политические верования бывшего члена ЦК РСДРП? Бахметев разорвал всякие отношения с социал-демократами еще за шесть или семь лет до революции. К моменту падения самодержавия он не имел со своими бывшими товарищами по партии абсолютно никаких связей. Бахметев не принадлежал ни к одной из партий, но большинство его друзей, в том числе Гучков и Родзянко, принадлежало к октябристам. Однако сам Бахметев октябристом не был. Не был он и кадетом. Позднее Бахметев определил свои тогдашние воззрения как гуманистический социализм. Причем сохранил он их до начала 1950-х годов. Правда, к тому времени, вспоминал Бахметев, он совершенно потерял веру в социализм, национализацию, да и вообще в любые социалистические экономические теории.(18)

9 марта 1917 года Бахметев получил назначение на должность товарища министра промышленности и торговли Временного правительства при министре А.И.Коновалове, с оставлением в должности профессора Политехнического института. Ему непосредственно были поручены два департамента - один был связан с коммерческим и техническим образованием, другой - с портами и торговым флотом. К тому же Бахметев, как статс-секретарь, замещал в случае небходимости министра на заседаниях правительства. Бахметев был увлечен своей работой. Занимался он ей недолго, лишь два месяца до своего отбытия в Америку, но, как он говорил впоследствие, я никогда не был так занят, я никогда не был так счастлив, я никогда не был так удовлетворен(19).

В ходе работы в должности заместителя министра Бахметев столкнулся с проблемой режима рыболовства то ли в районе Камчатки, то ли в Желтом море; по этому вопросу были большие разногласия с Японией. Бахметева интересовала общая политика министерства иностранных дел по этой проблеме; однако никто из служащих министерства иностранных дел не мог ему дать вразумительного ответа на интересовавший его вопрос. В конце концов пришлось идти на прием к министру - П.Н.Милюкову.

Милюков сказал Бахметеву, что очень удивлен. Это был первый случай, когда кто-то пришел к нему с конструктивным вопросом. Министр тоже не знал ответа на вопрос о режиме рыболовства; он посоветовал Бахметеву все же разыскать ответственного в министерстве и принять решение по собственному разумению. Милюков сказал, что рад знакомству, в особенности потому, что слышал, что его посетитель был в Америке и хорошо там поработал.

Тут же Бахметев получил неожиданное предложение - вновь отправиться в Америку, теперь уже в качестве посла. Прежний посол, однофамилец Бахметева Георгий Петрович, подал в отставку. Он был одним из двух послов царского правительства, заявивших о непризнании нового режима и об уходе в отставку после Февральской революции. Русское посольство в США, по выражению Милюкова, развалилось на куски. Мы должны послать кого-нибудь туда. Возьметесь ли Вы за это дело? - в лоб спросил посетителя Милюков.

Бахметев поначалу отнекивался, ссылаясь на свою молодость (36 лет в тот момент, что считалось довольно юным возрастом для посла) и неопытность. Милюков настаивал, подчеркивая, что в данном случае это не только дипломатическая миссия. Это правительственная миссия по организации военного сотрудничества и урегулированию экономических проблем. Россия остро нуждалась в получении новых займов. У нас нет никого, кто знает Америку так хорошо, - заключил министр.

Бахметев поначалу не хотел ехать, так как был своей работой, в особенности преобразованием всего экономического законодательства России. Но в конце концов он дал согласие на предложение Милюкова. Факторами, определившими это решение, были, во-первых, то, что Бахметеву предлагали гораздо более престижный пост, чем должность статс-секретаря, которую он занимал.

Во-вторых, вспоминал он позднее, моей важнейшей идеей относительно Америки, было то, что можно было назвать мечтой или глубоким убеждением, которое сформировалось еще в то время, когда я был там в составе военной миссии, работавшей по заданию Центрального военно-промышленного комитета. Это была мечта работать для будущей российско-американской дружбы.

Я был абсолютно уверен, исходя из моих прошлых контактов с Соединенными Штатами и исходя из общих принципов, что тесные связи между Соединенными Штатами и Россией были делом огромной важности для обеих стран и вполне естественным делом. Оба народа - русские и американцы - населяют континенты с обширными пространствами, сравнительно редко населенными и представляющими огромные возможности для будущего развития. Обе страны достигли того, что может быть названо их естественными границами. Поскольку океаны и моря были достигнуты и исключая не национальную - империалистическую политику - некоторых царей, я был уверен, что люди не хотят никакого территориального расширения. Все, чего они хотели - был мир и возможность повышать свое благосостояние, получать образование и т.д.

Мир, на самом деле, был высшей необходимостью для русских людей и в этом их национальные устремления были параллельны искреннему стремлению к миру, которое всегда было свойственно американскому народу.

Другая вещь, которую Бахметев считал необыкновенно важной - привлечение иностранного капитала и частично зарубежных технических навыков для разработки российских естественных богатств. Если европейский капитал, французский, бельгийский и в особенности германский и английский, преследовал, по мнению Бахметева, как правило, наряду с экономическими, политические цели, то американский капитал был абсолютно аполитичным. Более того, технические проблемы, стоявшие перед Америкой, были того же характера, что и перед Россией. Например, строительство железных дорог, производство подвижного состава и т.п. Сравните, например, говорил конкретно мыслящий выпускник Института путей сообщения Бахметев, маленькие английские железнодорожные вагоны с американскими, и вы поймете разницу(20).

Колебания Бахметева закончились чем-то вроде компромисса - он возглавлял миссию, и после завершения ее работы мог вернуться обратно. Ему был обещан, в случае возвращения, тот же пост. 25 апреля 1917 года указом Временного правительства Бахметев был назначен начальником российской чрезвычайной миссии в США с возложением на него на время пребывания миссии в США управления российским посольством в Вашингтоне и присвоением на это время звания чрезвычайного и полномочного посла(21).

Среди бумаг Бахметева в Колумбийском университете сохранился его дипломатический паспорт. С фотографии смотрит коротко стриженый и довольно упитанный моложавый человек в очках; Бахметев был одет в тройку, с галстуком-бабочкой; в паспорт вклеена и фотография его жены, темноволосой, в пенсне, в темном платье, строгого учительского вида; она выглядела старше мужа.

Миссия, в которую входили специалисты разного профиля, через Японию добралась до США; здесь она проделала путешествие от Сиэтла до Вашингтона, проехав почти через всю страну. 20 июня миссия прибыла в Вашингтон, приступив к выполнению поставленных перед ней задач. Для Бахметева началась его пятилетняя дипломатическая эпопея. Анализируя через пять лет деятельность миссии, Бахметев писал: Миссия приехала в Америку совершенно неподготовленная к той деятельности, которая ей предстояла. Думаю не ошибусь, сказав, что никто из членов миссии, равно как и никто в России не отдавал себе отчета и не имел ясного представления о том, как работает вообще мировая политическая мысль и каким образом вообще совершаются мировые события. Дипломатия, политика в лучшем случае рисовались как система известных навыков и приемов, присущих дипломатическим канцеляриям. Оценка дипломатического таланта и умения сводилась к признанию известной сноровки и ловкости в манипулировании этими рутинными приемами(22).

Бахметев был совершенно неопытным дипломатом; однако в этой конкретной ситуации дипломатический опыт старой школы мог скорее помешать, нежели помочь. Его бесспорным преимуществом было неплохое знание Америки, американских политических нравов и обычаев. Бахметев представлял разительный контраст со своим предшественником и однофамильцем. Первое, что бросается в глаза в деятельности свежеиспеченного дипломата - публичность, стремление воздействовать на американское общественное мнение, поразительная активность.

23 июня Бахметев выступил с речью в палате представителей Конгресса США, а 26 июня - в Сенате. Обе его речи имели оглушительный успех. Возможно, потому, что конгрессмены и сенаторы услышали от Бахметева то, что хотели услышать. Как справедливо пишет Марк Раев, Бахметев появился перед конгрессменами и сенаторами для того, чтобы публично подтвердить обязательство Временного правительства продолжать войну против центральных держав(23). Аплодисментами были встречены в Палате представителей заявления Бахметева, что Россия отвергает всякую мысль о сепаратном мире и что слухи об этом, циркулирующие в США, совершенно беспочвенны. Бахметев также говорил о новорожденной русской демократии, о том, что новое правительство пользуется полной поддержкой и представляет все живые элементы страны(24).

С огромным успехом прошло выступление Бахметева в Сенате. В стенограмме отмечено, что его патетическая речь постоянно прерывалась просто аплодисментами, продолжительными аплодисментами, громкими аплодисментами. Еще бы! Бахметев говорил необыкновенно приятные для сенаторских ушей вещи. Он говорил о приверженности русского народа демократии; о том, что люди сплотились вокруг коалиционного правительства, сильного своими демократическими устремлениями, сильного верой людей в его способность установить законность и порядок. Когда я сказал, - вспоминал Бахметев, - ни при каких обстоятельствах мое правительство не заключит сепаратный мир, вся палата разразилась аплодисментами. Я никогда не видел такой овации за всю свою жизнь(25).

Полными оптимизма относительно участия России в войне были также газетные интервью Бахметева и его выступления перед полными энтузиазма толпами народа на митингах. Как справедливо пишет Д.Фоглсонг, игнорируя известия об антивоенных демонстрациях в Петрограде, Бахметев говорил корреспонденту Нью-Йорк Таймс, что война была одним из великих фундаментальных бесспорных вещей относительно которых в России не было разногласий. Даже после сдачи немцам Риги в сентябре 1917 года Бахметев настаивал, что только 1 или 2 процента армии ненадежны и заявлял, что русская армия не сокрушена и не будет сокрушена(26).

Другой излюбленной темой выступлений Бахметева был исконный демократизм русского народа. Он усматривал его, в частности, в крестьянской общине, что совершенно противоречило его прежним социал-демократическим взглядам. Бахметев проводил мысль, что славяне были подготовлены для восприятия американских идей и практики. Выступая в Бостоне, он говорил, что Россия, великая демократия Востока, встанет рука об руку с ее старшей сестрой, великой демократией Запада, чтобы пронести по всему миру высокие идеалы гуманизма, свободы и справедливости(27).

Бахметев хорошо понимал менталитет и особенности политической культуры Америки. Он предпринял беспрецедентное в истории русской дипломатии пропагандистское турне по стране; с июня по ноябрь 1917 г. он выступал не менее 26 раз на различных митингах, собраниях, банкетах. Бахметев выступал, кроме Вашингтона и Нью-Йорка, где были сосредоточены его политические и экономические интересы, в Чикаго, Бостоне, Саратоге, Атлантик-Сити, Олбани, Филадельфии, Балтиморе, Мемфисе(28).

Бахметеву также удалось установить доверительные личные отношения с высшими чиновниками госдепартамента, которые отвечали за российское направление, Фрэнком Полком и Брекенриджем Лонгом, а также с ближайшим сотрудником президента Вильсона и его советником по внешнеполитическим вопросам полковником Эдвардом Хаузом. Бахметев ездил к полковнику Хаузу в его имение Магнолия в штате Массачусетс и произвел на него весьма благоприятное впечатление. Хаузу особенно понравилось, что Бахметев с сочувствием отнесся к его планам будущего мирного договора и заверил полковника, что новая Россия будет бок о бок с Соединенными Штатами отстаивать подобную программу. Другой раз Хауз отметил в дневнике, что он и русский посол говорят на одном языке. Имелись в виду твердые либеральные убеждения Бахметева.

Новый посол представлял разительный контраст по сравнению со своим предшественником и однофамильцем. В нем было что-то варварское, - вспоминал о своей последней встрече с послом императорской России Георгием (Юрием) Петровичем Бахметевым государственный секретарь Роберт Лансинг. - Его хладнокровный цинизм и равнодушие к ужасающему кровопролитию среди его соотечественников на полях сражений и лишениям простых людей империи поражали своим бессердечием и жестокостью. Он принадлежал прошлому веку. Его современный облик и манеры были просто внешним налетом. Его преданность царю и особам императорской крови была средневековой. Для него царь был Россией. Он не признавал никакого другого государства, которому он должен был сохранять верность.

Не удивительно, что Лансинг не особенно прислушивался к мрачным прогнозам Г.П. Бахметева, которые тот сделал при их последней встрече 11 апреля 1917 года. Посол предрекал, что Временное правительство долго не протянет и что радикальные социалисты (по терминологии Лансинга; Бахметев употреблял слово анархисты) возьмут верх и заключат сепаратный мир с Германией. К сожалению, - меланхолично констатировал Лансинг задним числом, - мнение посла было подтверждено последующими событиями. Однако во время нашего разговора я не придал его предсказаниям особого значения, потому что он был убежденным монархистом, полностью преданным своему императору(29).

Поначалу у Бахметева 2-го сложились с гос. секретарем Лансингом гораздо более прохладные отношения, нежели с Хаузом. Демократическая риторика и оптимизм посла противоречили некоторым сообщениям и аналитическим заключениям, которые Лансинг получал из России по другим каналам. Антивоенная пропаганда, активно проводившаяся в России большевиками и встречавшая все большую поддержку среди солдат и рабочих, очевидная неспособность Временного правительства справиться с деятельностью экстремистов - все эти факторы не внушали гос. секретарю уверенности в продолжении участия России в войне. На него также произвели впечатления письма из России такого известного эксперта, как Джордж Кеннан, в которых тот резко критиковал политику Временного правительства и обращал внимание на опасную деятельность Советов. Лансинг сомневался в способности Керенского справиться с радикалами и защитить общество от беззакония(30).

Учитывая события, развернувшиеся в России с июня 1917 года, которые трудно характеризовать иначе, чем перманентный политический и экономический кризис, завершившийся захватом большевиками власти в октябре и выходом страны из войны четыре месяца спустя, заверения Бахметева кажутся задним числом чем-то граничащим с очковтирательством. Приблизительно так изображена (конечно, в строго выдержанном академическом стиле) деятельность Бахметева в книге Д. Фоглсонга. Полагаю, однако, что дело было не только во вполне понятном желании Бахметева получить финансовую поддержку для сражающейся России, что делало необходимым представлять ход событий в России в более выигрышном свете, чем это было в действительности.

Кстати, к ноябрю 1917 г. американское правительство согласилось предоставить России в общей сложности 325 миллионов долларов(31) в виде займов и кредитов, но переведено на счета Временного правительства было только 187729750 долл., т.е. несколько более половины обещанного. Это было гораздо меньше того, что запрашивали русские официальные лица и составляло весьма незначительную сумму по сравнению с той помощью, которая была оказана Англии и Франции.

Бахметев действительно верил в новую демократическую Россию и в ее способность отстаивать свою только что обретенную свободу с оружием в руках. Для этого нужна была помощь - ее он и добивался. То, что Бахметев действительно верил в эту новую Россию, свидетельствует его личная переписка, в особенности с Маклаковым. Надо также иметь в виду специфический жизненный опыт Бахметева. Выросший в семье предпринимателя, человека, сделавшего себя, в обстановке, проникнутой духом пионеров, он и далее вращался в среде молодых, энергичных предпринимателей, политиков, людей, на его глазах строивших новую Россию. В одном из писем Маклакову он сравнил Россию 1903 и 1913 годов. Изменения произошли разительные; налицо был бурный экономический подъем. Еще более разительными были изменения в политической области: с одной стороны, полицейский режим Плеве, с другой - Государственная дума, утверждавшая бюджет страны, с социал-демократической фракцией, в ней заседавшей, фактически мало чем ограниченная свобода слова и т.д.

После Февральской революции Бахметев также занимался конкретным и весьма интересным делом; он видел практические положительные результаты революции, по крайней мере в области законодательства; к той его части, которая касалась экономики, регулировала предпринимательскую деятельность, он сам успел приложить руку. Он уехал из России, когда медовые месяцы свободы еще не закончились; возможно, это наложило отпечаток и на его оценку ситуации в стране в более поздний период, когда движение по наклонной плоскости принимало все более ускоренный и необратимый характер.

Надо, по-видимому, также принять во внимание своебразную философию истории Бахметева. Много позже, рассуждая в связи со своим рассказом У.Линку о Февральской революции о закономерности и случайности в истории, Бахметев привел свой разговор об этом со знаменитым историком античности М.И.Ростовцевым. Ростовцев говорил на основании своего 50-летнего опыта изучения истории, что в ней нет ничего неизбежного, что большинство событий - совершенно случайны. Конечно, в истории действуют глубинные силы - политические, экономические, социальные, национальные, которые определяют движение в том или ином направлении, они проявляются на протяжении 20, 30, 50 и более лет. Но то, что происходит из дня в день - абсолютно случайно(32).

Таким образом, многое в истории зависит от деятельности конкретного человека в конкретных обстоятельствах. Ничто не предопределено. И бывший социал-демократ стремился сделать все возможное, что было в его силах, для новой (реальной или воображаемой) демократической России.

Надо учесть еще один фактор - в новую демократическую Россию и в прочность положения Временного правительства уверовал не только Бахметев. Миссия сенатора Э.Рута, направленная американским правительством в Россию(33), чтобы разобраться в обстановке на месте, пришла к заключениям, сходным с заверениями посла: Вся миссия была полна духом оптимизма, доверия Временному правительству, верой в решимость и способность России энергично вести войну против центральных держав. По возвращении в Америку они поспешили заверить страну в лояльности России делу союзников и в светлом будущем русской демократии. 8 августа миссия была вызвана в Белый дом и доложила свои выводы президенту Вильсону. Оптимизм был единодушным, хотя подчеркивалась необходимость в американской помощи(34).

Взгляды, которые развивало либерально-демократическое руководство Временного правительства относительно значения русской революции и целей войны полностью гармонировали со взглядами американских либералов, - писал Ф.Шуман. - Новый импульс был придан старой традиции российско-американской дружбы, Россия начала движение по пути политического развития, по которому уже давно шли Соединенные Штаты. От Америки очень хотели совета, ободрения и помощи. Временное правительство столкнулось с трудностями, но предполагало, твердо опираясь на поддержку масс, успешно справиться с двойной задачей ведения войны и созыва Учредительного собрания для того, чтобы заложить прочный фундамент будущего русского государства. Таковы были взгляды министров этого правительства, конституционных демократов, многих умеренных социалистов, либеральной интеллигенции и их представителей заграницей. Такими были взгляды президента Вильсона, мистера Рута, посла Фрэнсиса и огромного большинства американских законодателей, издателей и в целом общественных деятелей. И придерживаться этих представлений было наиболее приятно. Перспективы, которые они открывали, были обнадеживающими, ободряющими и в то же время желательными. Они точно соответствовали сформированным заранее понятиям и политическим и социальным предрассудкам тех, кто их придерживался. То, что они не соответствовали действительной ситуации в России, было недостаточной причиной, чтобы отказаться от них. Они прочно засели в умах американцев на много лет, с последствиями столь же трагическими, сколь абсурдны были эти представления(35).

Задним числом Бахметев говорил: Возможно, продолжать войну было фатальной ошибкой, но я верю, что это было правильно - держаться и постараться быть верными делу союзников. Размышляя о причинах краха Временного правительства, 33 года спустя он говорил об усталости от войны, о том, что, заключи Временное правительство мир, оно удержало бы власть. Однако оно выбрало путь чести. И в первый же день его существования министр иностранных дел заверил послов союзников, что Россия продолжит воевать. Это было, разумеется, для них большим облегчением, но, вероятно, похоронным звоном (death knell) для Временного правительства. Однако в 1917 году посол рассуждал совершенно по-иному.

Так или иначе, но с большевистским переворотом период взаимных восторгов, правда, омрачавшихся время от времени тревожными сообщениями из Петрограда, закончился. Период от ноября 1917 г. до заключения перемирия между союзниками и центральными державами представлял для посла наиболее трудный и наиболее болезненный период деятельности. Через несколько дней по прибытии из Мемфиса, где Бахметева заставло известие о смене власти в Петрограде, он направли гос. секретарю ноту, в которой резко и бесповоротно отделил наше представительство от большевистской власти и тут же заявил, что мы считаем долгом, поскольку обстоятельства позволяют, оставаться на посту, чтобы защищать интересы национальной России.

Всем поначалу казалось, что большевики - непродолжительный эпизод. Бахметев давал этой власти несколько больше времени, измеряя ее пребывание месяцами; однако и ему представлялось, что большевикам не дожить до весны. Рассуждая в своей позднейшей аналитической записке о причинах прихода к власти большевиков, Бахметев, в частности, писал: мне также было ясно влияние неправильной внешней политики как со стороны союзников, так и со стороны Временного правительства, политики, которая ни в какой мере, казалось мне, не считалась со стихийной волей страны, направленной к выходу из войны. Сейчас оценивая пережитое за десять лет, думаю, что я переоценивал в то время возможность положительного влияния на настроения масс разумной внешней политики. . . Во всяком случае, для меня было совершенно ясно, что как в интересах России, так и в свете справедливой и разумной политики со стороны союзников надо было немедленно отделить большевистскую власть от народа.

Идеи Бахметева были восприняты (или совпали) с чувствами руководителей американской администрации. Самое главное, что они соответствовали представлениям главы администрации - президента Вильсона. Оба, и президент, и посол, как пишет Д.Фоглсонг, видели в большевистской революции временную неудачу, которая будет преодолена. Оба четко разделяли режим, пришедший к власти в Петрограде и подлинных русских людей. Вильсон писал 13 ноября 1917 года одному из конгрессменов, что не потерял веру в возрождение России: Россия, подобно Франции в прошлом столетии, вне всякого сомнения перейдет глубокие воды и выберется на твердую землю на другом берегу и ее великий народ. . . займет достойное его место в мире.

Не все представители администрации, связанные с русскими делами, разделяли оптимизм президента; но его мнение было решающим. К тому же, как бы ни относились к Бахметеву и его необычному статусу посла несуществующего правительства те или иные представители администрации, их объединяло одно - ненависть к большевизму, еще более усугубившаяся после заключения Советским правительством мира с Германией.

Таким образом, Бахметев сохранил свой статус; его в Вашингтоне считали настоящим представителем русского народа. Более существенным было то, что Бахметев, хотя и под присмотром и с разрешения министерства финансов, получил право распоряжаться средствами, находившимися на счетах Временного правительства в банках США. Перечисление средств в счет кредитов и займов Временному правительству прекратилось. Однако те деньги, которые уже были переведены, не были заморожены, а использовались послом для обслуживания российских долгов, выплат по уже заключенным под гарантию американского правительства контрактам и т.п.; эти средства в значительной степени шли на финансирование антибольшевистских движений в России. Посольство было удобным каналом для перечисления средств в Россию; именно через посольство финансировалась деятельность американской миссии по поддержанию в рабочем состоянии Транссибирской магистрали. Всего, по подсчетам Фоглсонга, через посольство было проведено финансирование закупок для нужд белых армий на сумму, превышающую 50 млн. долларов. Использование российского посольства как канала для помощи антибольшевистским движениям позволило вильсоновской администрации избежать запросов на финансирование этих целей у Конгресса и способствовало тому, что эта помощь оставалась скрытой от прессы и американского народа, - пишет американский историк.

Не удивительно, что Бахметев стал одной из наиболее влиятельных фигур среди русских дипломатических представителей за рубежом.

Другой ключевой фигурой в дипломатическом, финансовом и материальном обеспечении антибольшевистского движения стал посол в Париже В.А.Маклаков. С первых дней своего пребывания в Париже ему пришлось взять на себя лидирующую роль в организации антибольшевистского движения. Уже 27 октября он отправил телеграммы российским послам в Лондоне (К.Н.Набокову), Риме (М.Н.Гирсу) и Вашингтоне с предложением занять единую позицию и, разумеется, не признавать большевистского правительства. Маклаков встретил полную поддержку со стороны своих коллег, включая Бахметева.

Послам приходилось отстаивать национальные интересы России в условиях послевоенного переустройства мира, когда сила и чувство мести нередко преобладали над справедливостью и здравым смыслом; при этом послы не могли опереться на какое-либо законное российское правительство; ни одно из антибольшевистских правительств не оказалось достаточно сильным и долговечным, чтобы удостоиться официального международного признания; что же касается правительства, сидевшего в Москве, то послы, напротив, прилагали все усилия, чтобы не допустить даже переговоров с ним.

Послам приходилось сдерживать амбиции белых генералов и служить своеобразными посредниками между различными политическими силами антибольшевистского лагеря; нередко их деятельность была направлена не столько на представительство интересов российских правительств за рубежом, сколько на воздействие на их внутреннюю политику - против реставраторства, монархизма, неумения учесть интересы различных народов, населявших бывшую Российскую империю. После поражения белых на плечи послов легла забота о сотнях тысяч русских беженцев.

22 ноября (5 декабря) 1917 г. нарком иностранных дел советского правительства Л.Д.Троцкий направил российским послам требование подчиниться новому правительству и следовать его указаниям или же немедленно уйти в отставку; Троцкий предупреждал, что отказ выполнить его требование будет рассматриваться как тягчайшее государственное преступление. Все послы, по взаимному соглашению, за исключением российского представителя в Португалии П.Л.Унгерн-Штернберга, не ответили на телеграмму Троцкого, тем самым отказавшись признать новую власть. 26 ноября (9 декабря) последовал приказ Троцкого об увольнении послов и посланников, не ответивших на телеграмму с предложением работать под руководством Советской власти, без права на пенсию и поступления на какие-либо государственные должности.

В конце ноября 1917 г. в Париже был создан координационный орган, Совещание послов, включавший М.Н.Гирса(Италия), К.Д.Набокова (Англия), М.А.Стаховича (Испания), И.Н.Ефремова (Швейцария) и Маклакова. Формально все российские послы значились членами Совещания, однако фактически, кроме упомянутых, активное участие в его работе принял только Бахметев. Совещание должно было собираться время от времени, обсуждать текущую политику и вырабатывать общую позицию, причем все решения должны были приниматься единогласно; председателем Совещания был избран Маклаков.

Цели, которые ставили перед собой дипломаты, сводились к четырем основным моментам: предотвращение признания союзниками советской власти; обеспечение моральной и материальной поддержки белых войск; защита территориальной целостности России и отстаивание ее традиционных национальных интересов; признание западными державами антибольшевистских правительств легитимными представителями России.

Очень быстро российские послы убедились, что надежды на скорый крах советского правительства безосновательны и без иностранной поддержки вплоть до прямого вооруженного вмешательства, большевиков одолеть будет нелегко. Реально такую поддержку могли в той или иной степени оказать Англия, Франция, США и Япония. Однако между ними существовали противоречия, иногда серьезные, как между США и Японией на Дальнем Востоке; но еще большие противоречия существовали между различными силами антибольшевистского лагеря как внутри, так и особенно вне России.

Маклаков и Бахметев были согласны, в особенности после подписания большевиками Брест-Литовского мира, в необходимости скорейшего иностранного вмешательства, однако посол в Вашингтоне считал желательным поддержать его именем находящихся заграницей русских, а также именами известных российских политиков демократической ориентации, например, Б.В.Савинкова и И.Г.Церетели, для чего даже специально выписать их из России. Маклаков же полагал, что медлить нельзя; зная лучше своего корреспондента нравы российской политической элиты, он опасался того, что серьезные решения утонут в спорах по пустякам.

Всячески сочувствуя Вашей мысли морально поддержать вмешательство извне и для этого объединить заграничные русские силы, - телеграфировал Маклаков Бахметеву в конце апреля 1918 г., - думаю, что настоящий толчок национальному возрождению даст появление в России военной силы, пришедшей на ее защиту. . . .С ужасом вижу, что Вильсон слишком медленно понимает, что надо делать и избытком корректности губит Россию.

На истекающую кровью Францию рассчитывать не приходилось; к тому же после заключения Россией сепаратного мира она переживала пароксизм русофобии. Столь же невелики были надежды на Англию, которой было не до России в период, когда сражения на Западном фронте вступили в решающую фазу. Министры, члены военного кабинета и сам глава кабинета, с все возрастающим волнением ожидавшие, два раза в день, военного бюллетеня с западного фронта - могли ли они загадывать о дне грядущем, смотреть далеко вперед и понимать тогда, - писал о ситуации марта-августа 1918 года российский посол в Англии К.Д.Набоков, - что оставлением России на произвол большевиков они. . . рискуют парализовать последствия даже самой полной победы? Нет, не могли. Они отмахивались от России, от вопроса о помощи России. . .

Относительно Японии и ее намерений российские дипломаты испытывали серьезные сомнения. Наиболее емко их сумел сформулировать британский посол в Париже лорд Берти, записавший в дневнике 12 марта 1918 года: Так называемый русский посол Маклаков хочет и не хочет японской интервенции в Сибири. Такой же была позиция Бахметева; его опасения относительно искренности намерений японцев и масштабов их присутствия в России коррелировали с подозрительным отношением к активности Японии на Дальнем Востоке со стороны американской администрации.

С апреля по июль 1918 г. российское посольство в Вашингтоне предприняло кампанию с целью убедить президента Вильсона и американский народ одобрить американскую интервенцию в Россию. Сотрудники посольства направлялись в пропагандистские лекционные турне; в кампанию включились видные русские политики, оказавшиеся за рубежом; кроме публичных выступлений, проводилась индивидуальная работа с чиновниками Госдепартамента.

Невмешательство во внутренние дела других стран, по крайней мере на словах, было фундаментальным принципом дипломатии Вильсона. Поэтому, даже накануне решения президента послать американские войска в Россию при условии того, что они будут частью вооруженных сил союзников, состоялась встреча Бахметева с одним из помощников госсекретаря, Б.Лонгом, на которой было оговорено, что американские войска не будут действовать в интересах той или иной политической группы, а будут поддерживать только то движение, которое примет общенациональный характер и будет выражать интересы России в целом.

При этом подразумевалось, что большевики признаны такой общенациональной силой не будут ни при каких обстоятельствах. Условием признания группы или движения, выражающими действительно общерусские интересы, являлось признание ими принципов демократии, свободного предпринимательства и намерение продолжать войну с Германией и ее союзниками. В течение всей Гражданской войны русские дипломаты добивались признания союзниками какого-либо из антибольшевистских правительств, действовавших на территории России. Успехом это не увенчалось, если не считать признание правительства Врангеля Францией de facto в августе 1920 года, когда это уже имело почти символическое значение.

Насколько советы и мнения Бахметева учитывались администрацией Соединенных Штатов при формировании своей российской политики? Мнения историков по этому поводу расходятся. Среди тех, кто считает влияние Бахметева серьезным - Джордж Кеннан, Роберт Мэддокс, Линда Киллен и в особенности Дэвид Фоглсонг. Л.Киллен пишет, что Бахметев не делал русскую политику Америки. Он пытался, и с определенным успехом, влиять на формулирование этой политики. В тезисе Киллен чувствуется некоторое противоречие. Не есть ли формулирование политики в известном смысле ее делание? На наш взгляд, более точен Р.Ш.Ганелин, который пишет, что идеи Бахметева оказали известное влияние на послеоктябрьский курс Вашингтона в русском вопросе. Они стали отправной точкой одной из линий американской политики, явившись довольно важным эпизодом в предыстории. . . 14 пунктов Вильсона.

Особенно отчетливо это прослеживается в истории с 6-м пунктом из знаменитых 14-ти президента Вильсона, посвященным России. Заключение большевиками перемирия с Германией и их призыв к немедленному подписанию мира без аннексий и контрибуций послужили побудительным мотивом для речи Вильсона; в отношении России, дальнейшие намерения нового руководства которой были неочевидны, необходимо было соблюсти деликатность, чтобы не толкнуть ее в объятия Германии и, в то же время, продемонстрировать дружеское расположение Америки к России. Бахметев, которого трудно заподозрить в симпатии к большевикам, советовал воздержаться от формальных протестов против политики Ленина или каких-либо угроз, которые только укрепят позиции большевиков.

Телеграмма, которую посол дал 30 ноября 1917 года полковнику Хаузу, произвела на последнего сильное впечатление. Хотя правительство Ленина, - телеграфировал Бахметев, - захватившее власть путем насилия, не может рассматриваться как правительство, представляющее волю русской нации, его призыв, обращенный к союзникам и призывающий к перемирию, не может быть оставлен без ответа, так как всякое уклонение союзников от решения вопроса о мире только усилит позицию большевиков и поможет им создать в России атмосферу, враждебную союзникам. Какой-либо формальный протест против политики Ленина или какие-либо угрозы будут иметь тот же самый эффект. Они только ухудшат положение и помогут максималистам дойти до крайности. . .

Хауз советовался с Бахметевым перед отъездом в Вашингтон и написанное Вильсоном по своей сущности и содержанию близко к наброску посла. Я прочел ему (президенту - О.Б.) приготовленное мной предложение, - записал Хауз, - относящееся к России и предварительно рассмотренное русским послом, вполне его одобрившим. Я сказал, что безразлично, сколь велико негодование президента по поводу поступка русских: разум велит нам изолировать Россию, насколько возможно, от Германии, а этого можно достигнуть только открытым и дружественным выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи. Президент не возражал, так как наши мысли были вполне одинаковы, и то, что он написал о России, является, по-моему, в некоторых отношениях наиболее красноречивой частью его послания.

В пункте 6 говорилось: Очищение всей занятой русской территории и разрешение вопросов, затрагивающих Россию, способствующее наилучшему и свободнейшему сотрудничеству других наций мира, с целью помочь России использовать беспрепятственно и без затруднений благоприятные возможности для независимого разрешения вопросов ее собственного политического развития и национальной политики и для гарантирования ей искреннего, радушного приема в содружество свободных наций при условии установления ею формы правления по собственному выбору. И даже не только приема в союз наций, а также и помощи любого рода, в которой она может нуждаться и которой она сама пожелает.

Вся эта обходительность оказалась напрасной. Ленин хотел совсем другого, чем президент Вильсон. Да и Германия отнюдь не собиралась выпускать из рук долгожданную добычу. Таким образом, Бахметев, по крайней мере время от времени, участвовал не только в формулировании, но и в формировании американской политики в отношении России. Два важнейших текста, в которых декларировались принципы этой политики, были подготовлены при его участии - кроме 6-го пункта, посол, позднее, приложил руку к ноте госсекретаря Б.Колби.

Более высоко, чем Киллен, хотя в целом негативно, оценивает влияние русского посла Фоглсонг. Он пишет, что несмотря на утрату президентом Вильсоном и его советниками доверия к Временному правительству, ввиду допущенных им грубых просчетов и неумелости, чиновники Госдепартамента сохранили свою высокую оценку посла Бахметева. После большевистской революции общий антибольшевизм сцементировал связь между Лансингом и Бахметевым. Государственный секретарь часто ссылался на мнения Бахметева, в особенности в противостоянии раздроблению России на отдельные государства. В своих мемуарах Лансинг яркими красками рисует как Бахметев вел себя и дела своего посольства с тактом и сдержанностью, так что когда он оставил свой пост. . . он сохранил уважение и доброжелательность многочисленных друзей, приобретенных им за время своей посольской карьеры. Столь же высоко оценивал Бахметева заместитель Лансинга Фрэнк Полк, считавший посла чрезвычайно полезным представителем России.

Совсем с иных позиций оценивает деятельность Бахметева и его партнеров в администрации президента Вильсона современный исследователь. . . . Российское посольство, - пишет Фоглсонг, - играло решающую двойную роль в тайной войне администрации против большевизма. Посольство выполняло функцию публичного символа Настоящей России, которая, как надеялась вильсоновская администрация, появится из хаоса гражданской войны. В то же время посольство служило тайным каналом для снабжения антибольшевистских сил, что администрация не могла осуществить открыто и напрямую, так как опасалась оппозиции в обществе и критики в Конгрессе. Бахметевские такт и сдержанность, превознесенные Лансингом, помогли Вашингтону сохранить веру в Россию, в то время как тайная поддержка антибольшевистских движений повлекла за собой подрыв веры в демократические процедуры в Америке.

Если попытаться взглянуть на тогдашнюю ситуацию глазами самого Бахметева, а его воспоминания и в особенности переписка 1917-1930-х годов позволяют это сделать, то вся его деятельность в качестве посла была направлена на то, чтобы предоставить русскому народу возможность выразить свою волю и реализовать присущие ему устремления; Бахметев был убежден, что к ним относятся свобода, демократия, право собственности. Он считал необходимым сохранить целостность государства, создававшегося столетиями. Иностранная помощь, в силу сложившихся обстоятельств, представлялась ему необходимым условием выхода из тупика, в котором оказалась страна. Апеллируя в многочисленных речах, статьях, интервью, меморандумах к американскому общественному мнению или же к конкретным чиновникам администрации с просьбами поддержать демократическую Россию, Бахметев не лукавил. Он действительно верил в эту демократическую Россию, частью которой себя ощущал. Другой вопрос, существовала ли эта Россия в действительности. Полагаю, что, кроме логики, внутренняя убежденность посла оказывала воздействие на американских политиков, не лишенных, как и он, изрядной доли идеализма.

Возможно, наиболее ответственный момент для российской дипломатии наступил после окончания боевых действий и заключения перемирия. На Парижской конференции должны были решаться судьбы мира. Надо было представлять интересы России; положение русских дипломатов было крайне двусмысленным; вынеся на своих плечах тяжесть первых трех лет войны и понеся огромные потери, Россия, после прихода к власти большевиков, заключила сепаратный мир и вышла из войны. Можно было сколько угодно рассуждать о том, что большевики не отражали истинных настроений народа, который хотел сражаться дальше, но факт был налицо.

Ни одно из антибольшевистских правительств не было достаточно сильным и долговечным, чтобы его признали правительства союзников; к тому же Колчак и Деникин все еще не могли договориться между собой. Временного правительства, которое представляли некогда послы, уже не существовало. Чтобы как-то выйти из этого двусмысленного положения, Бахметев предложил создать суррогат национального представительства из дипломатов, добавив к нему несколько предствителей вновь образованных органов власти в России. Он справедливо предвидел трудности в обеспечении этому органу решающего голоса на конференции. Бахметев настаивал на ускорении процесса формирования представительства ввиду ожидавшегося прибытия в начале декабря президента Вильсона в Париж, опять-таки справедливо полагая, что многое будет решаться на предварительных совещаниях до официального открытия конференции. Он предложил в качестве возможных лидеров делегации генерала М.В.Алексеева и кн. Г.Е.Львова. Эти два имени, олицетворяя собой символ национальной России, организовали бы вокруг себя русское представительство.

Маклаков, выразив сомнение в том, что какой-нибудь суррогат законного представительства мог обеспечить России равноправное участие на конгрессе (причем возражения он ожидал не только со стороны держав, но впоследствии и самой России), тем не менее счел создание суррогата необходимым, прежде всего для защиты интересов России на прелиминарной стадии конференции. В конечном же счете судьба России будет зависеть исключительно от успешности ее воссоздания, которое идет медленно. Вопрос о представительстве Маклаков считал настолько важным и трудным, что настаивал на приезде Бахметева в Париж; к тому же он рассчитывал, что послу в Вашингтоне удастся достать деньги для обеспечения работы представительства. Маклаков, после совещания с приехавшими в Париж Гирсом и Набоковым, телеграфировал Бахметеву, что они поддерживают его план, однако с некоторыми уточнениями: . . . пока не будет общепризнанного правительства для официозного представительства России, необходимо создать коллегию, в которую, кроме дипломатических представителей, вошли бы видные и авторитетные представители всех главных направлений и оттенков политической мысли. Мы считаем необходимым, чтобы были представлены все, для того, чтобы это мнение не казалось партийным и не могло быть оспариваемо видными политическими течениями. . . единогласное мнение такой коллегии кажется нам наиболее авторитетным как в России, так и для Конгресса. В этом наще разномыслие с Вами; у нас нет одного общепризнанного национального вождя. Алексеев умер, а кн.Львов один недостаточен. Необходим фронт, а не лицо.

В результате трудных переговоров было образовано нечто вроде общероссийского представительства, получившее название Русского политического совещания. Первое упоминание о нем относится к декабрю 1918 г. В его состав в конечном счете вошли послы Маклаков, Гирс, Бахметев, К.Н.Гулькевич, Ефремов, Стахович, а также бывшие царские министры иностранных дел С.Д.Сазонов, признанный министром иностранных дел Колчаком и Деникиным, и А.П.Извольский, бывший министр Временного правительства А.И.Коновалов, представители демократии - глава Архангельского правительства, в прошлом знаменитый революционер-народник Н.В.Чайковский, С.А.Иванов, член Кубанского правительства Н.С.Долгополов, террорист Б.В.Савинков. Председателем Совещания был избран князь Г.Е.Львов, бывший премьер-министр Временного правительства. Он являлся представителем Омска, да к тому же, вследствие его краткосрочного и неудачливого премьерства, был наиболее высокопоставленной в недавнем прошлом фигурой среди русских политиков за рубежом.

Несколько позже из состава Совещания была выделена более компактная Русская политическая делегация, уполномоченная в случае возможности представлять интересы России на мирной конференции; в Делегацию вошли кн.Львов (председатель), Сазонов, Маклаков, Чайковский; в августе 1919 г. добавился Савинков. При Совещании работал ряд комиссий; Бахметев возглавил работу Политической комиссии, занимавшейся в основном подготовкой документов по вопросам территориального урегулирования, в особенности по проблемам статуса Бессарабии и Финляндии.

Работа Совещания, а также экспертов, обслуживавших его нужды, была профинансирована, с согласия Госдепартамента США, за счет средств, находившихся на счетах Временнего правительства. Бахметеву было отпущено 100 тыс. долларов. Позднее необходимые средства стали поступать из Омска; в руках колчаковского правительства оказалась большая часть золотого запаса России. Бахметев прибыл в Париж в декабре 1918 года, сделавшись одной из ключевых фигур Совещания; вернулся посол в США в июле 1919 года. Во время совместной работы, несомненно, и произошло личное сближение Бахметева и Маклакова.

Среди важнейших задач, которые ставило перед собой Русское политическое совещание, были сохранение территориальной целостности России, оно стремилось также добиться, чтобы любое решение конференции, затрагивающее интересы России, было отложено до консультаций с признанным русским правительством; наконец, совещание добивалось от союзников ясных заявлений, осуждающих большевизм и провозглашающих поддержку либеральных сил в России. Бахметев информировал обо всех этих пожеланиях американскую делегацию.

Русское политическое совещание, несмотря на проявленную его членами активность и упорство, большинства своих целей, если не считать заявления Англии, Франции, США и Италии от 26 мая 1919 г. о готовности признать Колчака при условии проведения им демократических выборов и соблюдения прав национальностей (признания независимости Польши и Финляндии, автономии, впредь до окончательного решения вопроса об их статусе, Литвы, Латвии и Эстонии, а также кавказских и закаспийских образований), подтвержденного 12 июня, после получения положительного, хотя и уклончивого по вопросу о национальностях ответа Колчака, не достигло. Да и не могло достичь, ибо все-таки висело в воздухе. Надо признать, что в той ситуации, в которой оказались люди, заявлявшие, что они говорят от имени России, они сделали все возможное.

Бахметева многие считали противником белого движения. Это нашло впоследствии отражение даже в одном из некрологов. Историку. . . придется решать, - писал анонимный автор, возможно, М.М.Карпович, - кто был прав в некотором расхождении, возникшем между руководителями белого движения и Б.А.Бахметевым: они ли, хотевшие, чтобы он стал их дипломатическим агентом, или он, считавший, что может принести больше пользы, если останется в глазах американцев носителем идеи свободной России, которая была и будет. Это не значит, конечно, что он отказывался помогать тем, кто боролся с большевиками на русской территории. Вероятно, все возможное в условиях того времени было им сделано. Но во многом он не одобрял политики руководителей белого движения, и хотел сохранить свою от них независимость.

Этого не отрицал бы и сам Бахметев; в начале 1921 г. он подвергся неистовой критике со стороны В.Л.Бурцева на страницах парижского Общего дела, игравшего в период Гражданской войны роль заграничного официоза сначала Деникина, а затем Врангеля. Бурцев обрушился на Бахметева за то, что он оказывал помощь левым кругам эмиграции, в частности, Исполнительной комиссии членов Учредительного собрания, в то же время не поддержав в достаточной мере белые армии в ходе Гражданской войны. Бурцев, я думаю, прав в одном, - писал Бахметев П.Н.Милюкову, - что никто из послов не держал себя более независимо по отношению к национальным правительствам и избегал солидаризироваться с ними. Он неправ, однако, упрекая меня в саботаже.

Бахметев, конечно, оказывал белому движению и дипломатическую и материальную поддержку. Похоже, что больше симпатий он испытывал к Колчаку; возможно, потому, что тот был в чем-то таким же новым русским, как Бахметев - ученым-гидрографом, путешественником, технарем - специалистом по минному делу, флотоводцем. Однако то ли сам Колчак, то ли его окружение относились к Бахметеву с подозрением. Несомненно, играло свою роль социал-демократическое прошлое Бахметева; возможно также, что независимое поведение посла не устраивало Омск.

Любопытно, что когда Колчак был признан основными антибольшевистскими силами верховным правителем России, а бывший царский министр иностранных дел Сазонов стал заграничным представителем не только Деникина, но и Колчака в ранге министра, то верховный правитель счел нужным официально подтвердить полномочия послов. Он утвердил всех, кроме Бахметева, активно боровшегося за признание Колчака. Сазонов добился у Колчака признания Бахметева, и лишь после этого показал послу предыдущую телеграмму, содержавшую неприятные для него сведения. Этот инцидент, по мнению Бахметева, характеризовал отношения между старым и новым. Впрочем, Бахметев сказал новому (старому) министру, что одобрение или неодобрение адмиралом его миссии никак не повлияло бы на его позиции в Вашингтоне, так как сам Колчак не признан. Однако несмотря на это крайне тупое и глупое отношение, - заявил посол Сазонову, - я намерен работать для признания колчаковского правительства, потому что я верю, при данных обстоятельствах, несмотря на то, что я знаю все его недостатки, это лучшее, что может быть сделано.

Колчаковское правительство было ближе к признанию союзниками, чем какое-либо другое из белых правительств. Союзников сдерживали колебания Вильсона, подозревавшего, что Колчак - монархист и реакционер. Этим подозрениям способствовали высказывания в Париже А.Ф.Керенского и некоторых других представителей революционной демократии, а также донесения американского посла в Пекине Пола Рейнша (Reinsch). Тогда в Омск с инспекцией был направлен американский посол в Токио Роланд Моррис.

Моррис, прибывший в Омск 21 июля 1919 г., три недели изучал положение. В своих донесениях он отмечал недостатки режима, недовольство населения колчаковской диктатурой; тем не менее он рекомендовал признание и оказание финансовой поддержки Колчаку, что должно было спасти его от надвигающегося краха. Колчак, как бы ни оценивать методы его управления, оставался наиболее серьезной альтернативой большевизму. Предложения Морриса достигли Госдепартамента в конце августа, накануне общенационального агитационного турне президента Вильсона в поддержку ратификации Версальского мирного договора. Так что чиновники Госдепартамента были озабочены совсем другими проблемами; к тому же почти все новости, приходившие в то время из Сибири, содержали сообщения об очередных победах Красной Армии. Признание вновь было отложено. Хотя Бахметев, только что вернувшийся из Парижа, продолжал свои обращения (о признании - О.Б.) и говорил о перспективах Колчака в пылких выражениях, - с иронией писал Ф.Шуман, - Красная Армия убрала эту проблему из сферы практического рассмотрения. Бахметев боролся за американскую поддержку Колчака до самого конца, - пишет Линда Киллен, оправдывая, сама того не ведая, предсказание Бахметева, сделанное им в письме к П.Н.Милюкову в апреле 1921 г.: . . . будущие историки, вероятно, покажут, что из всех представителей [России] я сделал, м[ожет] б[ыть] больше всего, чтобы подвести вопрос о признании колчаковского правительства к осуществлению, а также, вероятно, из всех послов оказал непосредственно наибольшую материальную и денежную помощь национальным армиям.

Возможно, на долю антибольшевистского движения на Юге пришлось меньше посольских забот, в особенности при Деникине. Отчасти это объяснялось охлаждением американской администрации к русским делам и утратой доверия к антибольшевистским правительствам. В разговоре с Бахметевым Лонг как-то раз заметил, что антибольшевистские силы сражаются с большевиками только немногим упорнее, чем друг с другом. Тот же Лонг высказал предположение, что иностранное военное вмешательство только помогает большевикам, позволяя им заявлять, что они сражаются с войсками союзников, а не с небольшими воинскими контингентами, противостоящими им на различных фронтах. После поражения Колчака Бахметев продолжал просить об американской поддержке для оставшихся антибольшевистских сил. Однако в декабре 1919 года Вильсон, Лансинг и Лонг пришли к выводу о необходимости вывести американские войска из Сибири, что и было завершено к апрелю 1920 года.

Как бы ни хотели Соединенные Штаты видеть прогрессивную, антибольшевистскую Россию, они не хотели брать на себя всю ношу, - пишет Л.Киллен. - Лонг мог сказать Бахметеву в декабре 1919 года, что Соединенные Штаты не должны нести ответственность за судьбу России. Тогда же Лансинг заметил, что союзники и Америка пришли к решению, что они не имеют более обязательств поддерживать любую из русских фракций.

Симптоматично, что как раз в начале декабря 1919 года Маклаков писал начальнику деникинского штаба генералу И.П.Романовскому, пользовавшемуся репутацией либерала, об отношении к русским делам во Франции: . . .ответственные политические люди превосходно понимают, что большевизм есть общая опасность, что Деникин борется не только за Россию, но и за весь цивилизованный мир, что все разумные люди должны бы помогать нам не торгуясь, но как говорится в Lettres Frances: дураков всегда больше, чем умных, и у большевизма есть сторонники всюду. Очень многие предпочитают выгоду сегодняшнего дня большому выигрышу в будущем. Нельзя требовать от союзников большего напряжения сил против большевизма. Демократия этого все же не позволит. И хотя в паламенте консервативное большинство, оно все же демократии испугается.

В тех условиях, в которых оказался Бахметев, он, по-видимому, сделал все, что мог. Приведу фрагмент письма Бахметеву П.Н.Врангеля, в котором послу воздавалось по заслугам: От имени Русской армии и нашего национального дела прошу Вас принять глубокую благодарность за оказанную Вами бесценную помощь армии, - писал генерал 31 августа 1921 г. - Благодаря Вам, Русская армия, последний оплот антибольшевистских сил, спасена и перевозится в дружественные нам славянские страны. Далее следовали традиционные денежные просьбы. Похоже, Бахметева считали противником белого движения не столько потому, что он не снабжал его средствами, сколько потому, что руководители белых ждали и хотели получать от него все больше и больше.

После поражения Деникина Бахметев утратил веру в возможность низвержения большевизма путем военных движений. Он больше не настаивал на признании какого-либо из антибольшевистких правительств. Его главной дипломатической задачей стало предотвращение признания большевистского правительства США; кроме того, посол стремился организовать публичное провозглашение принципов американской политики в отношении России. Разумеется, речь шла о политике непризнания большевиков. Это было особенно важно в связи с очевидным намерением британского премьера Д.Ллойд Джорджа нормализовать отношения с Советами.

Тем временем в Госдепартаменте произошли кадровые изменения, заставившие Бахметева поначалу поволноваться. Однако смена Лансинга и Полка на Бейнбриджа Колби и Нормана Дэвиса не привела к перемене политики в отношении России, более того, русская политика стала, с точки зрения Бахметева, еще лучше. Бахметев ходатайствовал перед Госдепартаментом о провозглашении принципов американской политики в русском вопросе. Он не добивался встречи непосредственно с Колби, поскольку считал неудобным для посла просить гос.секретаря написать нечто от имени американского правительства. Бахметев по большей части обрабатывал своего друга (насколько слово дружба уместна для характеристики взаимоотношений дипломатов различных стран) помощника гос. секретаря Лонга. Бахметев обращался к Лонгу столь часто и настойчиво, что тот при появлении посла в его офисе неизменно восклицал: Привет, мистер Декларация!

В конце концов настойчивость Бахметева принесла плоды. Нота была подготовлена. Писал ее Джон Спарго, известный публицист, в прошлом социалист, пересмотревший свои взгляды и ставший примерным христианином. Спарго интересовался русскими проблемами и опубликовал по ним несколько брошюр и статей. Он был другом Бахметева и вообще посольства. Когда Бахметев употреблял слово друг в отношении Спарго, это была не просто формула вежливости. В архиве Бахметева хранятся три коробки их личной переписки. Позднее, в 1924 или 1925 году Бахметев был крестным отцом сына Спарго, Джека. Мальчику было в то время уже 11 или 12 лет, но он не был в свое время крещен, поскольку его отец и мать были тогда воинствующими атеистами. Вряд ли можно сомневаться, что Бахметев приложил руку к подготовке ноты. Если сравнить ее текст с идеями, высказывавшимися послом в личной переписке, совпадения не могут не броситься в глаза.

Поводом для ноты послужил формальный вопрос итальянского посла от 20 июля 1920 года об отношении Америки к России. В ответ посол неожиданно получил целую диссертацию. Бахметев особо выделял в ноте два момента. Во-первых, четкое разделение людей, народа, с одной стороны, и Советского правительства, с другой. Первым выражалось сочувствие и обещалась поддержка; декларировался отказ от установления дипломатических отношений со вторым. Во-вторых, рассматривались польский и другие вопросы. Подчеркивалось, что Польша, воспользовавшись ситуацией для нападения на Россию, вызвала дезориентацию и ложный патриотизм среди русского народа. Бахметев считал ноту одним из своих важнейших дипломатических успехов.

Еще одна вспышка дипломатической активности Бахметева приходится на вторую половину 1921 - начало 1922 года, период подготовки и проведения Вашингтонской конференции, посвященной ограничению морских вооружений и урегулированию отношений на Дальнем Востоке. Бахметев, посетивший Париж в середине сентября 1921 г., высказал предположение, что союзники, в особенности американцы, должны быть заинтересованы в том, чтобы выслушать мнение по обсуждаемым вопросам объединенной русской делегации. Поскольку на конференции собирались обсуждать проблемы Дальнего Востока, любая дискуссия должна была в той или иной степени касаться проблем Сибири и сохраняющегося там японского присутствия. Бахметев полагал, что союзники должны будут принять во внимание позицию России. Правда, возникал вопрос, о какой России идет речь.

Дискуссии вокруг российского представительства на Вашингтонской конференции напоминают эффект дежа-вю. Вновь встал вопрос о том, кто будет говорить от имени России. Это было тем более важным, что Бахметев рассматривал Вашингтонскую конференцию как еще одну возможность обсудить будущее России. Он хотел бы, чтобы различные группировки эмигрантов выступили бы наконец единым фронтом и выработали согласованную программу. Речь шла не только о единой позиции по дальневосточным проблемам. Бахметев рассчитывал, что будет выработана наконец общепринятая программа преобразования России на национально-демократических началах, вокруг которой объединятся антибольшевистские силы, программа, приемлемая и привлекательная также и для западных демократий.

Однако русские представители на конференцию приглашены не были, а заготовленные для конференции требования - включить в повестку дня конференции русскую проблему и выслушать представителей антибольшевистской России, одобрить твердую политику защиты территориальной целостности России и ее прав на Дальнем Востоке, а также доктрину непризнания советского режима - соответственно, не были выслушаны. Заветная идея Бахметева - продемонстрировать миру новую, крестьянско-купеческую Россию, также осталась не реализованной. Слабым утешением могло служить то, что на конференцию не были допущены представители РСФСР, а также марионеточной просоветской Дальневосточной республики.

После крушения Колчака и Деникина деятельность Бахметева в качестве посла в значительной степени теряла смысл; становилось все более понятным, что попытки свергнуть советскую власть военным путем провалились и вряд ли можно рассчитывать на возобновление вооруженной борьбы в обозримом будущем в более или менее серьезных масштабах. Не приходилось рассчитывать и на интервенцию, тем более что Бахметев считал, что она скорее приведет к прямо противоположным результатам - росту патриотизма и укреплению большевиков, которые окажутся в роли защитников отечества от иностранного вторжения. Уже в 1920 г. он заговорил об отставке, но тогда Госдепартамент счел ее преждевременной и советовал Бахметеву повременить.

Ситуация разительно изменилась два года спустя. Бахметев подвергся атаке со стороны популярного сенатора Уильяма Бора, заинтересовавшегося странным посольством, представляющим несуществующее правительство и существующее явно на американские деньги. Обвинения в бесконтрольном расходовании денег американских налогоплательщиков на не предусмотренные законом цели имели под собой почву; правда, равную ответственность, наряду с послом, должна была нести в этом случае и американская администрация. Дело, вкратце, сводилось к тому, что предоставленные американским правительством Временному правительству займы и кредиты на военные цели, остались на счетах посольства после Октябрьской революции и были использованы для финансирования белого движения. Существование самого посольства также фактически поддерживалось за счет прямого или опосредованного (продажа имущества, ранее закупленного для военных целей и другой собственности, приобретенной за счет кредитов американского правительства) использования средств, отпущенных давно не существующему Временному правительству. Надо, разумеется, учесть, что расходование средств производилось только с одобрения министерства финансов и Госдепартамента. Однако, как вполне логично писал Ф.Шуман, окончание интервенции и победа Советского правительства в Гражданской войне положила конец американским поставкам в Россию. Бахметеву была предоставлена моральная и материальная поддержка для его усилий по разрушению Советского режима. Он потерпел неудачу и Советское правительство установили бесспорный контроль над народом, чьим послом он намеревался быть. После 1920 года он не представлял ничего, кроме несбывшихся надежд и разбитых мечтаний русских эмигрантов и изгнанников.

Бора потребовал от Бахметева явиться в возглавляемый им сенатский комитет и ответить вопросы: посла по существу вызывали на допрос. Гос. секретарь указал, что посол находится вне юрисдикции американских учреждений, включая Конгресс. Одновременно Бахметева вызвали в Госдепартамент, где уведомили, что ситуация становится нетерпимой.

Бахметев съездил в Нью-Йорк, посоветовался со своим адвокатом и 28 апреля сам обратился к гос. секретарю Хьюзу с письмом об отставке. Бахметев писал, что у него нет признанного правительства, к которому он мог бы обратиться с просьбой об отставке. Однако я полностью готов, если правительство Соединенных Штатов желает этого, уйти в отставку и прекратить исполнение своих официальных функций. Бахметев сообщал также, что будет готов урегулировать все дела по посольству к 30 июня. На этот раз отставка была принята; 29 апреля последовало ответное письмо Хьюза, в котором гос. секретарь соглашался со сроками и предложенной Бахметевым процедурой; ее срок согласовали таким образом, чтобы это не выглядело как уход под давлением.

Подготовка к ликвидации посольства шла скрытно, о ней знали лишь два-три человека. Бахметева принял на прощание президент Уоррен Гардинг. На вопрос посла, может ли он вернуться в страну, президент ответил: Да, конечно. Но теперь Бахметев возвращался в США в другом качестве и американскую визу он должен был получать в Англии. Бахметев покинул страну 20 июня, за десять дней до формальной отставки, после прощального ланча, который был дан в его честь в Юридическом клубе Нью-Йорка. На ланче присутствовали Фрэнк Полк, Норман Дэвис, Джон Спарго, Оскар Страус и другие известные политические деятели. Поскольку остались неурегулированными многие финансовые вопросы, финансовый агент С.А.Угет продолжил исполнение своих обязанностей, взяв на себя также функции поверенного в делах. Деятельность представительства была перенесена в Нью-Йорк, поскольку основные финансовые дела посольства велись там. Предполагалось, что Угет ликвидирует оставшиеся дела в течение двух-трех лет, однако фактически он исполнял обязанности вплоть до признания Соединенными Штатами СССР в 1933 году, хотя и не был включен в дипломатический лист.

Бахметев побывал в Англии, Германии и Франции и вернулся в США в октябре того же 1922 г. За четыре месяца его отсутствия шум вокруг его имени улегся. Около года Бахметев был фактически персоной нон-грата. Однако начиная с весны 1923 г. он вновь стал стараться влиять на русскую политику. Теперь это влияние осуществлялось через различные неформальные разговоры, доклады, речи в узком кругу политиков и бизнесменов. Бахметев сохранил обширные знакомства; к его мнению прислушивались. Особо важными Бахметев считал свои выступления в Политическом институте в Вильямстауне (штат Массачусетс). Институт был создан на средства Бернарда Баруха и некоторых других деятелей. Там собирались летом до 300-400 политиков, юристов, профессоров университетов, интересующихся внешней политикой и достаточно влиятельных. Бахметев, начиная с 1923 года, читал в Вильямстауне лекции, проводил дискуссии за круглым столом. Последний раз он выступал в Вильямстауне в 1929 или 1930-м году по поводу ситуации вокруг Китайско-Восточной железной дороги. Кроме того, Бахметев время от времени публиковал аналитические статьи о положении в России.

Когда в 1933 году США признали СССР, Бахметев, по его уверениям, совершенно прекратил свою политическую деятельность, поскольку она потеряла всякий смысл. Он по-прежнему сохранял интерес к международным делам и обсуждал их в кругу друзей и специалистов; но теперь он подходил к этим проблемам как американец русского происхождения. В 1934-м году Бахметев принял американское гражданство. Он был хорошим гражданином своей новой родины. Его юрист и друг Фредерик Кудерт говорил своему клиенту: Борис, ты лучший американец из всех, кого я знаю. Ты едва ли не единственный, кто не поносит постоянно свою страну за то или за это. По словам Кудерта, Бахметев был твердым приверженцем американской конституции и избирательной системы. Бывший социал-демократ стал республиканцем и был даже делегатом съезда республиканцев штата Коннектикут, где у него была крупная ферма.

По возвращении в 1922 г. в США Бахметев поселился в Нью-Йорке, где открыл консультационное агентство по вопросам инженерного дела и международных экономических отношений, преимущественно торговли. Однако дело не пошло. Тогда Бахметев переключился на предпринимательство в промышленной области. Вместе с небольшой группой компаньонов он приобрел по случаю оборудование небольшой спичечной фабрики. Бахметев и его компаньоны основали спичечную фабрику (Lion Match Factory) и развернули производство. Это небольшое поначалу предприятие довольно быстро вошло в число четырех крупнейших спичечных фабрик США. Бахметеву его успех на предпринимательском поприще принес достаточные средства для того, чтобы вернуться к своей прежней профессии инженера.

Бахметев стал профессором Колумбийского университета, где читал лекции по гидравлике; он был согласен не получать жалованья в обмен на предоставление ему лаборатории для научных экспериментов. Бывший посол приложил руку к реформированию инженерного дела в США. Инженерное дело традиционно понималось в Америке как сумма практических навыков, инженерная теория недооценивалась, что ставило США в зависимость от иностранных талантов. Бахметеву удалось доказать необходимость сочетания науки и технологии, выделения инженерной теории в специальную отрасль. Он стал одним из учредителей Инженерного фонда, оказывающего поддержку исследованиям в области инженерного дела; коллеги избрали Бахмеетва председателем фонда (начал свою работу в 1945 г., был официально признан в 1950-м).

Бахметев вернулся также к исследовательской работе. В 1932 году была издана его книга Гидравлика открытых каналов (Hydraulics of Open Channels). Книга, конечно, не стала бестселлером, но, как с гордостью отмечал Бахметев почти двадцать лет спустя после ее выхода в свет, понемногу продается до сих пор. В 1934-м были изданы лекции, прочитанные Бахметевым для ученых и инженеров в Принстоне - Механика турбулентного движения (Mechanics of Turbulence). Книга была переведена на несколько языков. С гордостью и, по-видимому, вполне обоснованно Бахметев говорил, что американские гидравлики считают его своим деканом. К 70-летию Бахметева вышла книга в его честь, написанная 14 выдающимися американскими учеными-гидравликами.

Говоря о своей научной и преподавательской деятельности, Бахметев выражал надежду, что благодаря ей ему удалось расплатиться с Америкой за ее доброту по отношению к нему. Я должен написать еще по меньшей мере две книги, - говорил он в заключение своего огромного интервью Уэнделлу Линку. - Они частично уже написаны - я сказал бы написаны наполовину или на две трети, и в течение нескольких ближайших лет, если я буду жив, я их закончу. Я надеюсь, что с этим все, что я мог сделать для инженерного дела в Америке, будет сделано. Это были последние слова Бахметева, записанные Линком.

Бахметев подчеркнуто дистанцировался от русской эмигрантской политики. Однако это вовсе не означало его ухода от русских дел и интересов. Он стал основателем и директором Гуманитарного фонда, оказывал финансовую поддержку Фонду помощи русским студентам. Бахметев был и главным спонсором Гуманитарного фонда, направляя на его нужды средства, заработанные в спичечном бизнесе. Фонд (фактически его делами по большей части занимался М.М.Карпович, готовивший для Бахметева заключения по тем или иным проектам) оказал поддержку для подготовки различных работ Г.В.Вернадскому, Н.В.Валентинову-Вольскому, гр.П.Н.Игнатьеву, А.Ф.Керенскому, Н.О.Лосскому, С.П.Мельгунову, С.Н.Прокоповичу, Г.П.Федотову и др., оказывал помощь в связи с болезнью И.А.Бунину, А.Л.Толстой, отчасти финансировал издание нью-йоркского Нового журнала, заменившего, в известном смысле, парижские Современные записки, выделял средства русскому детскому дому и русской гимназии в Париже. На средства Бахметева был основан Архив русской истории и культуры в Батлеровской библиотеке Колумбийского университета, среди исследователей более известный как Бахметьевский архив.

В составе этого архива находятся и личные бумаги бывшего посла, в том числе обширная переписка. Среди корреспондентов Бахметева - П.Н.Милюков, Е.Д.Кускова, М.В.Родзянко, Г.Е.Львов, М.Н.Гирс и др. Особое место в эпистолярном наследии Бахметева занимает переписка с В.А.Маклаковым, позволяющая, на наш взгляд, говорить о нем не только как об ученом и дипломате, но и как крупном политическом мыслителе.

* * *

Официальная, деловая переписка Маклакова и Бахметева началась уже в ноябре 1917 года. По тону и характеру она почти ничем не отличалась от их переписки с другими послами. Первое неофициальное письмо, отправленное Бахметевым Маклакову за океан в августе 1919 г., написано в совершенно иной манере, чем его прежние послания; оно адресовано другу и единомышленнику, которому можно доверить самые сокровенные размышления. Так началась переписка, продолжавшаяся, с перерывами, почти 33 года; последнее сохранившееся письмо - Бахметева Маклакову, датировано 26 февраля 1951 г.

Переписка сохранилась практически полностью в архиве Гуверовского института Стэнфордского университета, где находятся оригиналы писем Бахметева и машинописные отпуски писем Маклакова, и в Бахметевском архиве Колумбийского университета, где, соответственно, хранятся оригиналы писем Маклакова и машинописные отпуски писем Бахметева. Всего сохранилось свыше 270 писем, общий их объем составляет около 2700 листов. Письма неравномерны по объему: от коротких записок на одной-двух страничках (характерных в основном для периода 1945-1951 годов) до настоящих трактатов, превышающих 20,30, а иногда и 70 страниц машинописного текста.

Переписка является уникальным историко-литературным памятником, позволяющим не только по-новому взглянуть на многие аспекты истории России и международных отношений первой трети двадцатого века; это не только первоклассный исторический источник - это настоящий интеллектуальный роман; размышления Маклакова и Бахметева об особенностях исторического пути России, о способах выхода из исторического тупика, в котором она оказалась, звучат свежо и современно и могли бы добавить немало перцу в нынешние дискуссии о путях построения новой России. Столь же любопытны размышления и споры корреспондентов о принципах межгосударственных отношений в двадцатом веке; о демократии, ее достоинствах и проблемах; об этатизме, правах личности и государства; о принципах сосуществования народностей в многонациональном государстве и о многом другом. Конечно, в центре внимания Маклакова и Бахметева - Россия, события, которые в ней происходят, пути преодоления большевизма.

Бахметев раньше многих других понял, что попытка силою военного размаха сбить большевиков не удалась и уже в январе 1920 г. пришел к выводу, что верить в повторение неудавшегося рецепта наивно и бесполезно. Трагичность положения, по мнению Бахметева, заключалась в отсутствии субъекта национального движения. В этой ситуации он считал первоочередной задачей выработку программы, которая могла бы стать платформой национально-демократического возрождения России. Нужно решительно отказаться от какой-либо реставрации; недоговоренность непредрешенчества, лежавшего в основе программ белых, должна быть снята.

Придя к выводу, что главная причина неудачи антибольшевистских движений - отсутствие идеологии, которую можно было бы противопоставить большевистской пропаганде, Бахметев уже в январе 1920 г. набросал основы программы, которая наметила бы разрешение аграрного вопроса, вопроса о национальностях и децентрализации. Записка, в которой более подробно были изложены основные положения новой идеологии, была составлена им в сентябре 1922 г., хотя вполне возможно, что ее наброски распространялись им и ранее. Возможно также, что в ее составлении участвовал Маклаков или, во всяком случае, некоторые фрагменты его писем были использованы Бахметевым.

Собственность, народоправство, демократизм, децентрализация и патриотизм - вот идеи, около которых уже выкристаллизовывается мировоззрение будущей национальной России, - считал русский посол в Вашингтоне. Основой экономической жизни, полагал он, будет частная инициатива, энергия и капитал. К покровительству им, к охране их приспособится весь правовой и государственный аппарат; в помощи частной инициативе будет заключаться главная функция правительства.

Проблемы идеологии для новой России волновали Бахметева и позднее; в 1928-м году он считал необходимым обсудить такие животрепещущие вопросы, как сущность государства, взаимоотношение власти и правительства, существо национального бытия и проч. Вопросы эти я называю животрепещущими, - писал он, - потому что нам, русским, нужно не только сжигать старые пни и обрубать сухие ветки, но нужно выучиться как-то чувствовать и мыслить в связи с нашим будущим.

Несомненно, что на Бахметева заметное влияние оказала американская система ценностей и американский образ жизни; точнее, несколько идеализированные представления о нем. Обозначив в одном из писем новую Россию как Россию буржуазную и ее новую идеологию как буржуазное самосознание, Бахметев подчеркнул, что имеет в виду американский вариант капитализма. Бахметев ссылался на разговоры с Гербертом Гувером, который как-то раз сказал ему, что капитализм европейский и американский - две совершенно различные вещи, что в Америке нет того капитализма, который описан Марксом и что если в основе капитализма европейского лежит идея эксплуатации, то в основе американского - идея equal opportunities, равных возможностей.

Отсутствие жестких социальных перегородок внутри общества, возможность перемещения по вертикали, придает обществу стабильность. На человека, достигшего успеха, смотрят не с завистью, а с одобрением. Отсюда - отсутствие классовой ненависти, породившей социализм. По наблюдениям Бахметева, в американском обществе господствующим стимулом является соревнование. Государство, как таковое, есть собственность народа, есть коллективный организм, охраняющий его свободу и равенство возможностей. В своей государственности американцы видят установление, охраняющее эту свободу, и потому господствующей психологией является не нигилизм, а лояльность государственному строю, преданность и готовность защищать установления, представляющие каждому стремиться и получать плоды своих стремлений. Наблюдения над американской жизнью привели Бахметева к выводу, что возможен прочный политический и социальный строй, основанный на действительном народовластии, и что власть народа не противоречит прочному консервативному социальному укладу.

Бахметев усматривал сходство между Россией и Америкой, хотя бы в необъятных просторах; он мечтал о будущем сотрудничестве двух держав. В письме к Г.Е.Львову в июне 1921 г. он вспоминал об одной из бесед в Париже с А.Ф.Керенским. Бывший премьер поразил его замечанием, что русские либералы и империалисты не понимают тех огромных международных возможностей, которые таит в себе идея сильной демократической России. Я отдал дань политической прозорливости А.Ф., - писал Бахметев, - тем более, что никто другой, за все время моего пребывания в Париже, даже не приближался к подобному пониманию. В этих словах отразилась та же самая концепция, которая руководила здесь нами во всей нашей деятельности. Это то, о чем я так много беседовал лично с Вами; я продолжаю верить, что демократическая державность будет основой наших взаимоотношений с Америкой и что наше сотрудничество будет господствующим фактором будущих международных отношений.

Несмотря на свой американизм Бахметев был искренним русским патриотом, националистом (разумеется, его национализм был не расовым или этническим, а государственным) и державником. Как ни парадоксально, под пленкой западничества отчетливо вырисовывался славянофил. Точнее, западничество и славянофильство составляли у Бахметева своеобразную амальгаму, как, впрочем, и у Маклакова. В этом плане его предшественником можно было бы счесть Герцена. Свое патриотическое исповедание веры Бахметев излагал и в письмах к Маклакову, но, возможно, наиболее отчетливо - в посланиях к последнему председателю Государственной думы М.В.Родзянко. Любопытно, что пребывание в Америке и наблюдения над американской жизнью еще более укрепили бахметевский патриотизм, который строился не контрасте и не на отрицании американизма, а напротив, находя сходные черты в образе жизни и творческом потенциале русского и американского народов, Бахметев укреплялся в своей вере в Россию.

Я бесконечно верю в Россию, - писал он Родзянко в сентябре 1921 года. - Свое вдохновение я черпаю в ее истории. Я не могу забыть, как маленькое, незначительное славянское племя на берегах Днепра и его притоков выросло, путем естественной колонизации, силой и настойчивостью народного гения, в величайшее континентальное государство. На протяжении 10-ти веков история нас била и пытала; но мы неуклонно развивались и через все испытания русский народ пронес свою религию, свой язык и свою культуру. Мое долговременное пребывание в Америке показало мне многое, чего нельзя понять, живя в России или в Европе; показало мне лабораторию и фабрику народного творчества и это меня укрепило лишь еще более в моей вере.

Два года спустя Бахметев писал тому же Родзянко, в приподнятом тоне: Я всегда верил в наше будущее, т.к. я верю в национальный гений и в коренные черты русского народа, который сковали и изуродовали в прошлом не присущими нам и чуждыми формами политической государственности. История России есть синодик борьбы и развития маленького племени с окружающими его врагами, врагами, стремящимися его поработить, физически ослабить, уничтожить и поглотить культуру. Этого не произошло и мы выросли в огромнейшее по величине государство, и как я Вам уже писал, пронесли через века истории свою культуру, свою религию, свой язык. Отличие России от других славянских племен заключается в том, что наша государственность и наша нация есть славянско-варяжская нация; как нынешняя Великобритания выросла из оплодотворения кельтских и других основных племен норманнским нашествием, так и наше государство получило великодержавный гений от нордических пришельцев, назывемых в прошлом варягами. Мы соединили мягкий славянский гений с нордической способностью к государственному строению, но наша стихия есть стихия индивидуализма и роста снизу. Эта стихия была разрушена в начале XVIII века и за это нарушение мы заплатили большевизмом.

В переписке Бахметева и Маклакова 1920-го года возникает еще одна тема, ставшая постоянной в последующее десятилетие - это вопрос о возможности внутренней эволюции большевизма и о том, как этой эволюции может способствовать эмиграция. Определенные надежды вселил переход к нэп. Однако вскоре характер экономического развития страны стал внушать серьезные сомнения в том, что началось долгожданное оздоровление.

Маклаков опасался, что в России началось не серьезное производство работы, при которой и рабочий и собственник и тот, кто у них покупает, почувствовали связь их интересов, а исключительно спекуляция и нелепое и неприличное проживание даром заработанных денег. Когда смотришь на то, что там делается в области работы и торговли, то невольно боишься, что через скорый промежуток времени собственность и капитал, на которые пока возлагаются такие надежды, покажут себя в таком отвратительном виде, что это вызовет новый и на этот раз гораздо более обдуманный и серьезный прилив ненависти к капиталу и буржуазии.

Бахметев более спокойно относился к периоду хищнического капитализма, считая его неизбежным: Впереди - огромные возможности. Но если мы не дерзнем и снова окажемся позади, то поле останется безраздельно за большевиками. Что же дальше? Троглодитный период? Я думаю, что при всяких обстоятельствах в результате придут Колупаевы и Разуваевы и что их-то правительство и будет началом прочного благосостояния и процветания.

Корреспонденты пристально следили за происходящим в России; они сразу же и совершенно правильно определили значение тех процессов, которые начались в стране в конце 1927 - начале 1928 г., т.е. кризиса нэп и наступления советской власти на крестьянство. Бахметев, отметив, что нэп себя изжил, точно определил, что суть происходящего коренится в политике, а не в экономике; установив господство в главнейших областях народного хозяйства, диктаторская власть не может чувствовать себя прочно и спокойно, поскольку главная отрасль хозяйственной жизни страны - земледелие, зависит в конечном счете от доброй воли многих миллионов индивидуальных крестьянских хозяев. Бахметев справедливо указал на кризис хлебозаготовок 1927 года как толчок к началу наступления на крестьянство.

У Сталина, - заключал бывший социал-демократ, - хватило марксистской логики сделать выводы и признать, что советская власть должна иметь источник земледельческого производства в своих руках, источник, которым она могла бы распоряжаться и маневрируя которым, власть будет таким же господином в области земледельческого производства и обмена, каким она является в области промышленной. Бахметев вспомнил полемику Сталина с Троцким середины 1920-х гг., указывая, что генсек воплощает в жизнь программу своих оппонентов. Теперь . . . Сталин ведет в течение нескольких месяцев практическую политику истребления кулака, применяя к нему все чрезвычайные меры военного коммунизма, а теоретически провозглашает совершенно, по-моему, правильную и логическую с коммунистической точки зрения доктрину о необходимости, вместо кулака, иметь фабрики хлеба, т.е. колхозы и совхозы, где в сфере правительственных распоряжений будет фабриковаться достаточное количество зерна, чтобы сделать власть независимой от капризов и настроений крестьянских масс. Бахметев предсказал в связи с этой политикой голод, а также в ближайшие год-два динамические сдвиги, сопоставимые с теми, которые произошли в 1921-1922 годах.

Маклаков в целом соглашался с бахметевским анализом, указывая, что если следовать учению Маркса о том, что власть должна принадлежать экономически господствующему классу, то происшедшее в России - бессмыслица: не экономический класс захватил власть, а чисто политическая партия - коммунисты, захватили экономическую жизнь. Поскольку же крестьянство остается экономически господствующим классом - нельзя, по самому Марксу, чтобы политическая власть принадлежала коммунистической партии; здесь совершенный абсурд и борьба. . . идет между двумя врагами, либо крестьянин как собственник должен исчезнуть, превратиться в крепостного или батрака-рабочего на государственной земле, т.е. вернуться к военному коммунизму, или крестьянин господство коммунистической партии сломит. . .от исхода этой борьбы зависит все будущее России; так как невозможно допустить, чтобы окончательная победа оказалась за коммунистами, то вопрос не в победе, а только в сроке; а от сроков этой победы зависит, что ко времени победы останется от русской культуры.

Если Бахметев безоговорочно желал победы мужику, то у Маклакова добавлялось к этому чувство горечи; кулак, по его мнению, и так оказался бы на авансцене русской политической жизни, без всякой революции и последующих бедствий, благодаря столыпинской политике и дворянскому оскудению; пройдя через кровавую резню и разорение промышленности, Россия должна была вернуться на круги своя. Маклаков не винил в этом революционеров, так как считал их или фанатиками, или дураками; гораздо серьезнее были его претензии к либералам, которые в сущности всей этой революционной глупости потворствовали.

Вся история России между 18 и 29-ым годом, включая НЭП, уступки 25 года и проч., - писал Бахметев, развивая тему, - все сводится к основным противоречиям между коммунизмом и крестьянским бытом; в прошлом этот быт несознательно и тупо постоянно побеждал. Отличие наступившей сейчас схватки мне кажется в том, что в разрешении ее оказывается уже невозможным путь компромисса и полумер. Компромисс и полумеры были по существу пафосом ПЭПа. Они были испробованы и отменены. В настоящее время на пути новой крестьянской политики Сталин, мне представляется, действует логично; если бы я был последовательным коммунистом, я бы делал то же самое. Сталин умеет приспособляться и, в отличие от других большевистских политиков, обладает тактическими дарованиями; но мне кажется ошибочным думать, что он оппортунист и что для него коммунизм лишь название. Выхода нет, или надо уступать хозяйственному мужику, а это неминуемо ведет к гибели коммунизма, или придерживаться сталинской линии до конца. . . Старая история о богатыре на распутьи и, повторяю, с точки зрения последовательного коммунизма другого пути, кроме сталинского, нет.

Маклаков был согласен с Бахметевым, что катастрофа Сталина неизбежна и что покуда ее не произошло, ничего серьезного в России не будет. Если даже не будет катастрофы со Сталиным, то он когда-нибудь умрет и тогда произойдет то же самое, что произошло после смерти Николая Павловича. Однако он не был столь оптимистичен в прогнозах, как его заокеанский друг: Словом, мы можем предвидеть заранее, как российская телега перевернется на косогорьи, но может это быть и раньше получения Вами этого письма, но и через много лет.

За две недели до наступления рокового для русского крестьянства 1930-го года, Бахметев предвидел исключительно глубокую, беспощадную, а потому кровавую и затяжную борьбу между коммунистической властью и крестьянством. Кстати, в этом же письме он высказал весьма любопытное мнение о пятилетке, отличное от большинства эмигрантских аналитиков: Я совершенно не разделяю мнения, что пятилетка вообще невозможна; одинаково, и в силу тех же причин я не падаю в обморок от фактов, подтверждающих, что, по крайней мере, до настоящего времени пятилетка выполнялась с успехом и даже с опережением. Советы так же неправильно выдвигают успех пятилетки в качестве аргумента в свою пользу, как противники советов видят в ней оселок советского краха. С моей точки зрения постройка заводов, электрических станций и железных дорог вполне осуществимая задача для всякой власти, которая держит бразды правления в своих руках, власти, которая в состоянии поддерживать государственную дисциплину и выкачивать из страны теми или иными путями достаточно для своих предприятий средств. Постройка заводов и фабрик среди обнищалой России ничем не отличается, с моей точки зрения, от постройки еще более бедной Россией 18-го столетия исключительных по роскоши столичных зданий и пр. . . . Мне представляется, что нелепость пятилетки в самом существе, в ненужности и бесполезности такого строительства для страны, покупательная способность которой составляет одну треть или половину довоенной. Я всегда только с этой точки зрения говорю с американцами, приезжающими из России, которые рассказывают мне о чудесах, виденных там. Я этих чудес не отрицаю; наоборот, очень часто вспоминаю свой прошлый опыт и те заманчивые строительные планы, к которым Россия подошла вплотную перед самой войной. Часто также прибавляю, что самая возможность подобных кунстштюков несмотря на нелепость большевистской власти и самые невозможные условия государственного быта показывают какие силы и возможности таит в себе Россия как таковая.

Бахметев считал, что 1930-31 годы будут решающими для следующих десятилетий жизни России. Ему все более представлялось, что Россия идет к сельскохозяйственной катастрофе. Из чтения советской прессы и других источников он представил, что в процессе уничтожения кулачества не только уничтожается наиболее ценный человеческий элемент, т.е. наиболее индивидуальные и хозяйственные крестьяне, но равно разбазариваются материальные основы сельскохозяйственного производства, а именно мужицкий сельскохозяйственный инвентарь. В результате, - предрекал Бахметев, - будет ли это в 30-ом или 31-ом году. . . надо ожидать, что производственная анархия и голод проявятся в масштабе, перед которым 20-21 годы будут игрушкой. Предсказание, увы, оказалось точным, за исключением разве что того, что пик голода пришелся на 1933 год. Бахметев допускал возможность крушения власти, однако его пугала перспектива анархии и гибели немногочисленных культурных элементов страны, которая последует в результате.

Другой возможный вариант развития событий - победа, несмотря ни на что, большевизма. К сожалению, - констатировал Бахметев, - я отдаю себе полный отчет в пассивности и способности русского народа переносить все и вся. Эти ужасные свойства усугублены бедностью и одичанием, которые произошли в результате революционных событий. Россия и без того пассивная, ослабела до последней меры и возможно, что даже на фоне голода и земледельческой катастрофы она не сбросит стихийным порывом крепко организованную и решившуюся на все власть. Наконец, возможно, что так или иначе, не полностью, а хотя бы наполовину, программу государственной организации земледельческого производства Сталин проведет. Крестьянская нужда и страдания ему нипочем, лишь бы достаточно было хлеба, чтобы поддержать города, железные дороги и армию. Для этого, по существу, не так много уж и нужно. И за счет резкого сокращения крестьянского потребления подобный эксперимент при известных условиях осуществить возможно. Конечно, это значит гибель скота, снова резкое увеличение детской смертности и все другие вещи, но повторяю, с точки зрения политических задач коммунистической власти эти обстоятельства второстепенные. Если же удастся, хотя и наполовину, выполнить план, то в этом случае последний самостоятельный, единственный фактор, который во всей большевистской эпопее был непобедим - крестьянство, окажется уничтоженным. Другими словами, господство большевиков над русской землей станет полным и неограниченным ничем. Сколько лет тогда продолжится диктатура большевиков, никто сказать не может. Во всяком случае, думаю, тогда годы эти будут дольше того периода, который практически может интересовать Вас и меня.

Прогнозы Маклакова были также неутешительными. Он предрекал, что если поход большевиков против крестьянства закончится удачей, то это позволит сохранить единство России и ее империализм, но только ценой такого чудовищного усиления государственной власти, которое поведет к мировой войне и к концу всей современной культуры в Европе; но неудача большевизма повалит власть в то время, когда все центробежные силы России и все ее внутренние связи находятся в воспаленном состоянии и тогда Россия как единая держава, просто как большое государство ведь быстро развалится. И вот откуда идет мой пессимизм, ибо хорошего выхода для России я уже не вижу.

Странно сказать, - соглашался с Маклаковым Бахметев, - на мрачной оценке современного момента мы с Вами сошлись больше, чем на любом другом вопросе за все эти годы дружбы и переписки. Однако же Бахметев, несмотря ни на что, старался не терять веры, хотя признавал, что, может быть, это и глупо. Бахметев по-прежнему делал ставку на быт, под которым понимал не только серый и почти дикий уклад крестьянской жизни, но и всю совокупность жизненной обстановки и ее внутренней динамики, включая сюда и города, и спецов, и потенциальных торговцев, и нэпманов, и армию, одним словом все, что фактически живет, строит, страдает и (здесь Бахметев написал было слово действует, затем зачеркнул и надписал от руки шевелится) в России.

Маклаков объяснял некоторый оптимизм, все еще теплившийся у Бахметева, скорее его психологией, нежели опорой на реальные факты. Он не спорил с ним, что отступление Сталина, т.е. его известное письмо Головокружение от успехов, не столько сдерживавшее наступление на крестьянство, сколько перекладывавшее ответственность за головотяпство и перегибы на низовых партработников, есть победа быта над властью. . . . в организме России, - отмечал Маклаков, - еще сохраняются силы, это доказывалось и той реакцией, которую в ней вызвал в свое время нэп и доказывает и теперешнее сопротивление. Конечно, Россия пока еще не умерла; но ее теперешняя реакция напоминает мне все-таки последние содрогания трупа; умирающий может реагировать и на уколы и на ожоги и на многое другое, это вовсе не признак победы жизни над болезнью. Большевистская власть держит Россию еще слишком крепко, а главное продолжает свою линию слишком последовательно. Конечно, она переборщила, что почувствовала и сама, нужно опять отступление, передышка, но только затем, чтобы безопасно продолжать свою политику. Жизненные силы России оказались достаточными, чтобы ослабить нажим, но ведь только для этого, их недостаточно, чтобы сбросить большевизм. . . и если Россия не сможет сбросить эту власть даже тогда, когда за ошибки в темпе она заплатит миллионами голодных смертей, то ясно, что она не выскочит из рук того, кто ее душит. Рано или поздно, вернее сказать, немножко позже, чем мы думали, а она ее задушит.

Писать, по большому счету, было больше не о чем. Главный предмет переписки - Россия, после очередного массированного кровопускания казалась неспособной к сопротивлению власти большевиков; более того - сформировался слой людей, этой властью вполне довольных и от нее кормившихся. Схема, которую рисовал Бахметев, была воплощена в жизнь. Во всяком случае, надеяться на возвращение эмигрантам не приходилось. Теперь это понимали, по-видимому, не только Маклаков с Бахметевым.

Следующее письмо, скорее записку, Бахметеву Маклаков написал почти два года спустя, 6 апреля 1932 года: Мне давно нужно было Вам написать, но, по-видимому, те же причины мешают мне, что и Вам, - пытался он объяснить причины затухания некогда столь напряженного диалога. - Писать о пустяках не хочется, а для серьезного письма нет ни времени, ни настроения.

После обмена посланиями на рубеже 1933 и 1934 гг., в которых корреспонденты обсуждали новый курс Ф.Рузвельта, переворачивавший представления Бахметева о незыблемости американского индивидуализма и весьма негативно им оценивавшийся, переписка практически замерла, не считая одно-двух страничных записок, содержащих рекомендации, мелкие просьбы или какие-либо пожелания . Очевидно, переписываться нам с Вами больше не удается, - писал Маклаков пять лет спустя после их последнего по времени обмена объемистыми письмами и, как вскоре выяснилось, накануне новой мировой войны. - Оженивыся думает о жене, а неоженивыся - как угодить Господу. Я об Вас узнаю только от времени до времени по Вашим письмам к моей сестре. . .

Переписку прервала на шесть лет война.

После войны переписка возобновилась, хотя носила столь же спорадический характер. Поводом для ее возобновления послужило то, что Бахметев, без всякой просьбы со стороны Маклакова, переслал ему некоторую сумму денег. Деньги пришлись весьма кстати, поскольку, кроме всего прочего, сестра Маклакова сломала ногу и вообще чуть не умерла. Положение русских эмигрантов во Франции, тем более людей преклонного возраста, было, в особенности в первые послевоенные годы, незавидным. Из-за океана счастливцы, сумевшие выбраться в США еще до войны или вскоре после ее начала, сумели наладить вещевые и продуктовые посылки для своих компатриотов. Насколько убог был быт эмигрантов, даже таких сравнительно благополучных, при должности(глава Офиса по дела русских беженцев во Франции), как Маклаков, свидетельствует одно из послевоенных писем Ариадны Тырковой Бахметеву: На днях я была у Маклаковых, когда М[ария] А[лексеевна] получила от Вашей жены посылку. И приятно, и грустно было смотреть, с каким удовольствием, с каким веселым аппетитом не только она, но и В[асилий] А[лексеевич] доставали и рассматривали одну вещь за другой. Как только показывался кусок мыла экс-амбасадор накладывал на него свою лапу. М[ария] А[лексеевна] очень довольна, что платья Вашей жены точно на нее сшиты.

Маклаков, благодаря своего заокеанского друга за помощь, вернулся к их давнему спору о соотношении прав личности и государства: Из нашей с Вами переписки можно было бы составить не одну книгу, и очень актуальную. Но я не признаю, что Вы были правы. Этатизм расцвел не только в Европе, но и в Америке, ибо Нью Диль (новый курс Рузвельта - О.Б.) был тоже этатизмом и в нем я не вижу ничего реакционного, пока он не выходит за пределы дозволенного и умеет относиться с уважением к правам человека, который требует от государства элементарных забот о себе, права на труд, права на достойное существование и т.д.. Все это - права человека. Он переходит границы, когда право одного превращается в долг для другого; вопрос, как это сочетать, в чем государство ограничено перед правами человека, что государство не смеет делать - это та основная проблема государственности, от решения которой зависит будущее. . . свобода личности для меня состоит не столько в общем праве человека, сколько в их обеспечении; все зло в том, что право, объективное право, заменилось волей тех, кто управляет. Это исключает свободу. Это уже рабство, когда человек должен делать, что ему прикажут.

Маклаков время от времени делился своими размышлениями; предмет был все тот же - права человека и государства. Права меньшинства, которому угрожает не только тоталитаризм, но и современное понимание демократии, по-прежнему оставались в центре внимания Маклакова; его беспокойство усиливалось такими тревожными, на его взгляд, процессами, как национализация частных предприятий в Англии лейбористским правительством, загнивание парламентской системы во Франции, усиливающееся влияние на Западе коммунистических идей.

В мыслях мы с Вами идем одной дорогой, - писал он человеку, который понимал его лучше, чем кто-либо другой, - и я думаю, что мы одинаково смотрим на пропасть, куда все с разных [сторон] мы скользим. Тоталитаризм, советский режим - конечно, прямые наследники худших форм деспотизмов и самодержавий; все элементы его управлений имели зародыши там; он только воскресил и обострил старое. Герцен называл когда-то подобный режим Чингисхан с телеграфом; у современных Чингисханов не телеграф, а авионы, газы и атомные бомбы. . . . Но и с другого конца, из лагеря свободолюбцев, человеколюбцев, из революционного лагеря - где боролись с деспотизмом, с полицией, с милитаризмом, пришли к тому же концу; это исполнение пророчества Достоевского, осуществление Шигалевщины.

Последний обмен письмами между бывшими послами произошел в феврале 1951 года. Маклаков обратился к Бахметеву по поводу сбора, организованного в Париже в пользу И.А.Бунина, который очень плох, зарабатывать не может и средств не имеет. Я ненавижу просить деньги, - писал он, - даже для хорошей цели; в таких просьбах есть элемент морального насилия над человеком. Тем более, что к Бунину отношение было не у всех одинаковым.

Бахметев ответил сразу: Дорогой Василий Алексеевич. Отвечаю на Ваше письмо о Бунине. Конечно, надо ему помочь. Наш фонд, через который я провожу все мои пожертвования, может [дать сбор] в пользу Бунина $100 (по тем временам немалые деньги - О.Б.). Как только Вы мне сообщите, кому перевести деньги и как, мы немедленно сделаем необходимое. Обнимаю Вас дружески. Б.Бахметев.

Это было его последнее письмо. Через полгода Бахметев, 21 июля 1951 года, на 72-м году жизни, скончался близ Нью-Йорка. Его корреспондент, который был старше на 11 лет, ушел из жизни шесть лет спустя.

Интеллектуальное наследие Бориса Бахметева начинает возвращаться на его родину как нельзя более вовремя; его размышления об исторических судьбах России и о возможных путях ее преобразования звучат по-прежнему свежо и современно. Но, возможно, наиболее важен и интересен урок его жизни - ученого, инженера, дипломата, политика, предпринимателя, мецената, блистательного интеллектуала, человека дела, сумевшего реализовать себя и в России и в Америке.

Примечания:

1.Статья написана при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект 99-01-00188а). Автор также выражает искреннюю признательность Программе Фулбрайт (Fulbright Program), благодаря гранту которой были проведены исследования в американских архивах. Настоящий текст представляет собой исправленный и дополненный вариант статьи, впервые опубликованной в журнале Новая и новейшая история, 2000, 1.

2.Schuman Frederick L. American Policy Toward Russia Since 1917: A Study of Diplomatic History, Interna-tional Law and Public Opinion. New York, 1928, esp. pp.45-49,223-229; Thompson John M. Russia, Bolshe-vism and the Versailles Peace. Princeton,1966, esp.pp.62-81,280-281; Ганелин Р.Ш. Россия и США. 1914 - 1917. Л.,1969; его же. Советско-американские отношения в конце 1917 - начале 1918 г. Л.,1975, особ. с.50-53; Killen, Linda. The Search for a Democratic Russia: Bakhmetev and the United States // Diplomatic History. Vol.2. No.3. Summer 1978. P.237-256; Foglesong David S. America's Secret War Against Bolshevism: U.S. Intervention in the Russian Civil War, 1917-1920. Chapel Hill&London, 1996, esp. pp.47-75 и др.

3.Памяти Б.А.Бахметева // Новый журнал. 1951. Кн.XXVI. С.252-254; Тимашев Н.С. Б.А.Бахметев // Возрождение. 1952. Тетр.XIX. С.199-200; Bakhmeteff, Boris Alexander // Who Was Who in America. Chi-cago, Illinois,1960. Vol.III. P.44; Борисов В. Бахметьев Борис Александрович // Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции: Первая треть ХХ века: Энциклопедический словарь. М.,1997. С.70-71.

4.Bakhmeteff Archive on Russian and East European History and Culture, Rare Book&Manuscript Library, Co-lumbia University (далее - BAR), Boris Bakhmeteff Collection, Box 46. Biographical.

5.Личное дело находится в ЛГИА. Ф.478. Оп.23. Д.18. Цитируется нами по справке, составленной Ю.В.Шалыгиным и переданной Р.Ш.Ганелиным в дар Бахметевскому архиву Колумбийского

университета. Справка хранится в личной коллекции Б.А.Бахметева, коробка 46, озаглавлена Bio-graphical notes.

6.Bakhmeteff. Oral History Memoir. P.42-43 // BAR. Box 37.

7.Ibid. P.46.

8.Ibid. P.53.

9.Ibid. P.57.

10.Hoover Institution Archives, Stanford University, Stanford, California (далее - HIA). Boris Nicolaevsky Col-lection. Box 683. Folder 20 (далее первая цифра обозначет номер коробки, вторая - папки). Здесь же находится реферат, посвященный особенностям борьбы пролетариата в России и на Западе, прочитанный Бахметевым в январе 1905 г. в Нью-Йорке на собрании группы содействия РСДРП. 11.BAR. Michael Karpovich Collection. Ser. 1. Box 3.

12.Bakhmeteff. Op. cit. P.111-112,114.

13.Ibid. P.159,163.

14.Ibid. Л.117.

15.Ibid. Л.119.

16.Bakhmeteff. Oral History Memoir. P.171-172.17.

17.Ibid. P.188,197.

18.Ibid. P.230.

19.Ibid. P.246-247.

20.Ibid. P.251-258. В начале 1917 г., накануне Февральской революции, Бахметев, выступая в Петрограде, ратовал за привлечение американского капитала в русское железнодорожное строительство, подчеркивая его нейтральность и аполитичность (трудно себе представить такую политическую конъюнктуру, при которой Америка может иметь непосредственные политические задачи в России) // Ганелин Р.Ш. Советско-американские отношения. . . . С.50-51.

20.Biographical notes // BAR. Bakhmeteff. Box.46.

21. [Бахметев Б.А.]. Материалы по деятельности Российской чрезвычайной миссии в Северо-Американских Соединенных Штатах // BAR. Boris Bakhmeteff Coll. Box 37.

22.Foreign Visitors to Congress: speeches and history/Ed. by Mary Lee Kerr: United States Capitol Historical Society. New York, 1989. Vol.I. P.82.

22.Op. cit. P.86.

22.Bakhmeteff. Oral History Memoir. P.321.

23.Foglesong, David S. Op. cit. P.52; New York Times, 1917, July 1,7 and September 4.

24.Ibid.

25.Speeches of the Russian Ambassador // BAR. Boris Bakhmeteff Coll.Box 38.

26.Lansing, Robert. War Memoirs of Robert Lansing. Indianapolis,1935. P.332,331-332. 27.Fogleson, D. Op. cit. P.53-54.

28.Дополнительный кредит на 125 млн. долл., открытый 1 ноября 1917 г., остался неиспользованным и вскоре был отозван.

29.Bakhmeteff. Oral History Memoir. Box 37. P.212-213.

30.Миссия Рута находилась в России в период с 31 мая (13 июня) по 26 июня (9 июля) 1917 г. См. подробнее Иоффе А.Е. Миссия Рута в России в 1917 г. // Вопросы истории. 1958. 9; Ганелин Р.Ш. Россия и США.1914 - 1917 гг. Л.,1969. С.254-255.

31.Schuman, Frederick L. Op. cit. P.44.

32.Ibid. P.48-49.

33.Bakhmeteff. Op. cit. Box 38. P.321.

34.Ibid. Box 37. P.267-268.35.Материалы для деятельности. . . // BAR. B.Bakhmeteff Coll. Box 37.

35.Foglsong, David S. Op. cit. P.59.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.nature.ru/