(1800-1875)

Ярослав Бутаков, Люберцы

Выдающийся русский историк и источниковед, писатель, политический публицист.

Из семьи отпущенных на волю крепостных крестьян. Закончил Московскую гимназию (1818) и филологическое отделение Императорского Московского университета (1821). В 1823 сдал магистерский экзамен при Московском университете, в 1825 защитил магистерскую диссертацию “О происхождении Руси”. С 1825 преподавал в Московском университете, 1833-35 – профессор кафедры всеобщей истории, статистики и географии Московского университета, 1835-44 – возглавлял только что созданную кафедру российской истории Московского университета, 1837-44 – секретарь Общества истории и древностей российских. С 1841 – действительный член Императорской Российской Академии наук по 2-му отделению (русского языка и словесности). Издавал журналы “Московский Вестник” (1827-30) и “Москвитянин” (1841-56).

Заслуги Погодина перед исторической наукой расценивались неоднозначно, причем оценки эти зачастую зависели от политических пристрастий оценивавшего. Так, В.О. Ключевский считал, что Погодина “надо помнить… как урок… как предостережение, чего не следует повторять”. В то же время славянофильский историк И.Д. Беляев отмечал, что погодинские “исследования, замечания и указания… последующим исследователям надолго будут верною указкою”. По отзыву одного из учеников Погодина, “он учил нас любить науку, любить и уважать Россию, ценить те великие тяжелые жертвы, которые древняя Русь умела принести ради сохранения своего самостоятельного бытия… Он учил нас сознавать себя русскими”.

Заслуги Погодина особенно велики в деле развенчания “скептической школы” русской историографии, доказательстве подлинности основной событийной канвы древнерусских летописей. Усилиями Погодина была образована кафедра российской истории Московского университета. Его работы послужили импульсом к созданию в дальнейшем кафедры истории западных и южных славян Московского университета.

Политические взгляды Михаила Петровича Погодина (1800−1875) длительное время характеризовались как тождественные курсу «официальной народности», целиком и полностью лежавшие в русле охранительной идеологии николаевской России [ i]. В отдельных исследованиях отмечалось критическое отношение Погодина к политике Николая I, проявившееся только в период Крымской войны [ ii]. В последнее время появились работы, анализирующие научную деятельность Погодина [ iii]. Отмечая значительный вклад Погодина в развитие русской исторической науки, их авторы не пересматривают сложившееся представление о Погодине как о проправительственном консерваторе и монархисте. Это отличает современную оценку Погодина от оценки, например, славянофилов, своеобразная реабилитация которых в историографии началась именно с подчеркивания «либеральных» и «прогрессивных» моментов в их деятельности [ iv]. В настоящее время подобное подчеркивание сделалось «модой» даже в отношении таких деятелей, как С.С. Уваров [ v]. Такая «реабилитация» служит, как представляется, скорее политкорректным оправданием выбора объекта исследования, чем попыткой научного пересмотра устоявшихся представлений о том или ином из упомянутых мыслителей или направлений, чья консервативность и даже «реакционность» вовсе не умаляют их большого значения для интеллектуального и культурного багажа человечества [ vi].

В последней крупной работе о Погодине говорится: «Общественно-политические, как и исторические воззрения Погодина исключают безоговорочное зачисление его в один из существовавших тогда лагерей. Взгляды его были в целом близки к охранительной идеологии, но не совпадали в частностях… Михаил Петрович был близок к славянофилам, но сам не причислял себя к их лагерю, как, впрочем, и славянофилы не считали его своим… Не примыкал Михаил Петрович и к западникам… Сказанное дает основание считать Погодина человеком уникальным… Эта самобытность не исключала принадлежности его к консерваторам» [ vii]. Приведенная оценка не выглядит попыткой «осовременить» политические идеи Погодина, придать им больше привлекательности в глазах либерально ангажированного читателя. Такой взгляд на Погодина представляется результатом объективного анализа его научной и общественной деятельности. Тем не менее, следует отметить, что политическая концепция Погодина, отраженная главным образом в его политической публицистике и эпистолярии, до сих пор не являлась отдельным предметом изучения, теряясь в описаниях и характеристике общественной жизни и исторических трудов Погодина.

Конечно, очень трудно и не всегда целесообразно отделять политические взгляды историка от его собственно исторической и историософской концепции. Но связь одного с другим может быть и субъективной, в то время как объективно можно наблюдать логическое несоответствие в идеях мыслителя.

Суть концепции русской истории М.П. Погодина можно вкратце определить как симбиоз национального идеализма и этатизма. Русский народ в исторических трудах Погодина выступал как материал, почва, на которой другие субъекты истории возводили здание государственности и культуры: «Славяне были и есть народ тихий, терпеливый, спокойный… Потому они и приняли чуждых господ без всякого сопротивления… и всегда были довольны своей участью» [ viii], − писал Погодин о начале русской государственности, представлявшейся ему в виде добровольного призвания иноземных правителей. Непатриотичность этого тезиса, лежавшего в основе исторических убеждений Погодина, видимо, им самим не осознавалась, так как в остальных аспектах своего исторического учения и тем более в политической публицистике он проявлял себя рьяным патриотом, и так же его оценивали современники [ ix].

Дело в том, что Погодин отводил государству решающую роль в истории народа. Народ, лишенный государственности, не мог, по убеждению Погодина, иметь свою историю. Итак, Погодин, в первую очередь, патриот-государственник, но, казалось бы, его высказывания о славянском характере и неисторичности русского народа до призвания варягов не позволяют видеть в нем русского националиста. Такому впечатлению противоречат его же мысли о самобытности русской истории, ее принципиальном отличии от истории западноевропейских стран. Можно добавить, что Погодин был также панславистом (в значительно большей мере, чем многие из т.н. славянофилов), и сказанного будет достаточно, чтобы удостовериться в неоднозначности политических взглядов Погодина.

У Погодина сложились довольно тесные деловые и дружеские связи с С.С. Уваровым на почве известной близости взглядов. Сам историк рассматривал свою научную деятельность как службу престолу и Отечеству. Еще в 1832 г. Погодин высказал надежду, что «российская история может сделаться охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия» [ x]. Этот взгляд Погодина находился в полном соответствии с высказанным ранее мнением его высокого покровителя [ xi]. В 1841 г. Уваров предложил Погодину занять высокую должность в министерстве народного просвещения. Погодин согласился, но поставил условием не порывать с профессорско-преподавательской деятельностью что позволило бы ему «подготовить в продолжение 2-3 лет несколько молодых людей на кафедры русской истории… проникнуть их одним духом, дать им одно направление, согласное с намерениями правительства» [ xii]. Условие, однако, не было принято министром, скованным формально-бюрократическим регламентом.

Личный характер отношений с Уваровым позволял Погодину в письмах к министру резко критиковать отдельные аспекты политики царского правительства, причем эта критика началась задолго до Крымской войны. В 1839 г. Погодин предложил Уварову проект мероприятий по поддержке национально-культурного движения в славянских землях Центральной и Юго-Восточной Европы. По мнению Погодина, необходимо было всячески поощрять развитие славянских национальных культур, взращивать преданные России кадры славянской интеллигенции, организовывать за границей пропаганду славянского дела. При этом Погодин считал важным решение польского вопроса. По его мнению, следовало бы разрешить в учебных заведениях Царства Польского преподавание польской истории, запрещенное после восстания 1830-31 гг., прекратить искусственные ограничения сферы применения польского языка. Такая политика должна была стать демонстрацией лояльности России по отношению к зарубежным славянам, средством привлечения их на свою сторону. Отстаивая перед Уваровым идею подготовки научных и культурных кадров под покровительством России, Погодин отмечал важность издания объединяющего всеславянского печатного органа не в С.-Петербурге, а в Варшаве [ xiii].

Российское государство, по убеждению Погодина, должно было активно возглавить процесс славянского национального возрождения, поддерживать его всей мощью имперской внешней политики. Погодин указывал Уварову на опасность промедления в этом деле. Отстраненность официальной России от западных и южных славян чревата тем, что их «приверженность может обратиться в ненависть» [ xiv]. Подъем национального самосознания и последующее политическое освобождение славянских народов неизбежны, считал Погодин, а потому внешняя политика России должна строиться не на союзе с угнетателями славянства − Пруссией и Австрией, а на поддержке освободительных стремлений народов, которые в ближайшем будущем обретут политическую самостоятельность. Эти мысли были высказаны Погодиным в то время, когда над внешней политикой Российской империи полностью довлели идеи легитимизма и принципы Священного Союза. Результатом применения этих идей и принципов, по оценке Погодина, вынесенной им во время Крымской войны, стало то, что «правительства нас предали, народы возненавидели, а порядок, нами поддерживаемый, нарушался, нарушается и будет нарушаться» [ xv].

Задолго до Крымской войны Погодин предсказал, что Австрия и Пруссия займут недружественную позицию в отношении России. «Россия решительно не имеет доброжелателей между европейскими государствами» [ xvi], − писал Погодин Уварову в 1839 г. Рост враждебности к России Погодин связывал с подъемом либерально-демократических движений в германских государствах. Критикуя свои правительства, либералы нападали и на их союз с Россией, стремясь представить ее как деспотическое государство, населенное полудикими варварами. Констатируя шаткое положение абсолютистских режимов в Германии, Погодин предсказывал, что последние, чтобы не раздражать общественное мнение, с легкостью будут готовы пойти на враждебные действия в адрес России.

Россия не вправе пускать на самотек общественные процессы в соседних странах, полагал Погодин, а должна воздействовать на них в своих интересах. Негативное восприятие России и русских, утвердившееся в Европе, Погодин считал возможным исправить путем регулярных публикаций о России в иностранной прессе, поскольку «ненависть частных лиц к России происходит преимущественно от незнания» [ xvii]. Финансировать и проталкивать такие публикации должно российское правительство через своих агентов. Таким образом, можно сказать, что Погодин был одним из первых русских консерваторов, кто не только осознал растущую роль средств массовой информации, но и призвал активно использовать их в российских государственных интересах.

Планы и рекомендации Погодина в конце 30-х−40-е гг. XIX в. находились зачастую в резком противоречии с курсом царского правительства и потому не могли быть приняты и реализованы. Поэтому нет парадокса в том, что «сторонник уваровской триады, подопечный министра народного просвещения находился под надзором III Отделения» [ xviii]. Следует заметить, что и сам Уваров не вписался в более жесткий поворот политики Николая I, связанный с реакцией на события в Европе 1848-49 гг., и в 1849 г. подал в отставку с поста министра народного просвещения. Характеризуя эти последние годы царствования Николая I, Погодин впоследствии писал: «Мы начали останавливать у себя образование, стеснять мысль, преследовать ум, унижать дух, убивать слово, уничтожать гласность, гасить свет, распространять тьму, покровительствовать невежеству» [ xix].

Крымская война возбудила общественную мысль России, и Погодин не остался в стороне от этого движения, активно включившись в него путем писем и рукописных памфлетов, распространявшихся в обществе. Война виделась Погодину желанным средством достижения внешнеполитических целей России, в первую очередь − создания дружественных ей славянских государств. «Если мы теперь… не освободим славян… то это сделают наши враги, англичане и французы, − писал Погодин в 1853 г. − В Сербии, Болгарии и Боснии, везде между славянами, они действуют, завели свои западные партии… Они развратят и освободят славян. Каково же будет нам тогда?» [ xx]. Создание независимых национальных государств представлялось Погодину неизбежным. В этих условиях главной заботой имперской политики России должно было стать утверждение своего влияния в освобождающихся странах, завоевание доверия народов. Впоследствии Погодин развил эту идею, предложив поддержать национально-освободительное движение в Италии.

Итак, охранитель, консерватор-монархист, друг Уварова и сторонник «официальной народности» предлагал российскому самодержавию поддержать национально-демократические революции в Европе? И это сочетание не будет выглядеть парадоксом, если мы учтем, что во главу угла Погодин ставил прагматические соображения. «Выбор, кажется, не трудный, − писал он в июле 1854 г. − всю Европу иметь против себя или поставить одну половину ее на другую?» [ xxi]. Погодин предвидел резонные возражения против такой своей системы. «Но не будут ли эти соседние опыты опасны для нас? Не будут ли учреждения свободных государств подле России опасны для нее самой? Не послужит ли их революция примером для нашей?» [ xxii].

Ответ на эти вопросы, по мнению Погодина, следовало искать в факте самобытности русской истории, и потому этот ответ отрицателен. «Всякая революция, − утверждал Погодин, − условливается историей той страны, где происходит. Революции не перенимаются, а происходят каждая на своем месте, из своих причин… Семян западной революции в России не было, следовательно, мы не должны бояться западных революций» [ xxiii].

Как и все русские патриоты, Погодин поначалу верил в победу русского оружия и даже приветствовал возможность России сразиться с Англией и Францией. В рукописной статье «Настоящая война с точки зрения европейской истории» (июль 1854 г.) Погодин, называя войну «крестовым походом Восточной Европы или России», так определял ее «историческое предназначение»:

«Возбудить Восточную Европу, т.е. Россию, державшую свои таланты под спудом, к принятию деятельного участия в общем ходе потомства Иафетова на пути к совершенствованию, гражданскому и человеческому, что непременно должно случиться, как бы ни кончилась для нее эта война.

Призвать к умственной и духовной жизни древнейшие многочисленные племена славянские…

Изгнать турок из европейского стана…

Восстановить патриарший константинопольский престол во всем его величии, возвратить восточной Церкви вселенское ее значение.

Обновить обветшалую Западную Европу, которая… утратила веру, погасила поэзию, лишилась человеческого чувства и, отрекшись от Бога, слила золотого тельца себе для поклонения» [ xxiv].

Война должна была, по мнению Погодина, стать важным шагом к созданию всеславянского союза под главенством России. И здесь консерватор руководствовался прагматическими целями: «Россия отделится тогда от Европы целою стеною союзных с ней государств славянских и может делать у себя дома что угодно» [ xxv]. Нет нужды напоминать, кто из отечественных политиков ХХ века осуществил этот завет русского консерватизма.

По мере того, как ход войны все больше склонялся не в пользу России, Погодин деятельнее обращался к внутренним проблемам страны. В последние месяцы царствования Николая I историк мрачными красками рисовал обстановку в государстве, критикуя едва ли не всю абсолютистскую систему: «Государь, очарованный блестящими отчетами, не имеет верного понятия о настоящем положении России. Став на высоту недосягаемую, он не имеет средств ничего слышать: никакая правда до него достигнуть не смеет, да и не может; все пути выражения мыслей закрыты, нет ни гласности, ни общественного мнения, ни апелляции, ни протеста, ни контроля… О народе, который трудится, проливает кровь, несет все тягости, страдает,… ни у кого и мысли нет. Народ как будто не существует нравственно, известный только по ведомостям казенной палаты» [ xxvi].

Вместе со всем образованным обществом, Погодин возлагал большие надежды на нового государя, Александра II. В рукописной статье «Царское время» (апрель 1855 г.) Погодин требовал введения гласности «в видах предохранения правительственных и прочих решений от произвольности и учреждения над ними новой необходимой инстанции − бдительного общего мнения» [ xxvii]. В статье «Потребности минуты» (май 1855) Погодин ратовал за созыв совещательной «земской думы». В январе 1856 г. Погодин обратился к Александру II с письмом, в котором были такие пожелания:

«Простите наших политических преступников…

Объявите твердое намерение освободить постепенно крестьян…

Облегчите цензуру…

Вот Вам содержание всемилостивого манифеста, еще небывалого в летописях русской истории, который одушевит Россию и выиграет генеральное сражение в Европе… одним почерком пера» [ xxviii].

В этом же обращении Погодин назвал Николая I «последним самодержцем Европы… искупительной самозаклавшейся жертвой самодержавия» [ xxix].

Когда новый император твердо ступил на путь реформ, единодушно указанных ему всеми слоями русского общества, Погодин в своей политической публицистике вновь обратился к излюбленным им темам внешней политики и державного величия России. Задаваясь вопросом: «Какие же средства России возвратить себе прежнее место в системе государств европейских?», Погодин вновь выдвигал программу революционного переворота в методах российской внешней политики. «Победами и завоеваниями, для которых у нас нет и средств, нельзя, − отвечал Погодин на поставленный им вопрос. − Дипломацией и фокусами никого не проведешь. У кого насколько есть силы, настолько того и уважают… Главная задача теперь − приобрести доверенность от народов… Надо озадачить, ошеломить, чтоб все изумились и должны были поверить нам, и тогда делайте, что хотите − вы сильнее всех!» [ xxx].

В конце 50-х−60-е гг. XIX в. заметное место не только во внутрироссийской, но и в международной политике занял польский вопрос, на который у Погодина был особый взгляд еще в 30-е гг. Во время Крымской войны Погодин писал, что ради осуществления идеи славянского союза надо предоставить Польше независимость. «А для чего желать нам держать ее при себе? Это болезнь на нашем теле» [ xxxi]. В упомянутом письме Александру II от 3 января 1856 г. Погодин призывал дать Польше конституцию и амнистировать участников польского восстания.

Новое польское восстание 1863-64 гг. не поколебало убеждения Погодина в возможности не насильственного, а «полюбовного» союза двух славянских народов. Но для этого Польше необходимо дать самую полную автономию: «Оставаясь в нераздельном владении с империей Российской, под скипетром одного с нею государя, пусть управляется Польша сама собою, как ей угодно, соответственно с ее историей, религией, народным характером» [ xxxii]. Предоставляя Польше самостоятельность, Россия, по убеждению Погодина, не теряет ничего, кроме ненависти поляков к себе, так как никакой практической пользы от насильственного удержания Польши за собой Россия никогда извлечь не могла. Погодин считал, что историческая нелюбовь поляков к России питается только шляхетскими традициями. Но общественное развитие ведет к тому, что «шляхта нынешняя… должна погибнуть,… а новая Польша с освобожденными крестьянами и городами должна начать новую жизнь, новую историю в соединении с Россиею» [ xxxiii]. При этом должно быть в корне подорвано шляхетское влияние в малороссийских и белорусских землях, в отношении которых «русский Бисмарк сделает предложение о конфискации польских имений» [ xxxiv].

Представляет интерес взгляд Погодина на перспективы развития международных отношений. Сокрушаясь по поводу эгоистичной политики европейских государств, стремящихся урвать побольше выгоды за счет соседей, Погодин ратовал за создание такой системы внешнеполитических связей, в основу которых был бы положен принцип солидарности христианских народов белой расы («потомства Иафетова»). «Помогая друг другу, мы все гораздо далее уйдем вперед, чем вредя и мешая себе взаимно. Если бы 10 миллиардов, в которые обошлась прошедшая [Крымская] война воевавшим и невоевавшим державам, употребить, с общего согласия, на обширную европейскую колонизацию, сколько бы добра снискала Европа, покорив своей власти остальную Азию и Африку, приготовив новые для себя рынки, избавясь от лишнего народонаселения, пристроив к месту несчастных своих пролетариев» [ xxxv].

Подводя итог всему вышесказанному, можно утверждать, что Погодин был, в первую очередь, русским державным патриотом, а русская государственность и много позже него даже либералам мыслилась не иначе, как в форме монархии. Племенной общеславянский национализм (панславизм) предстает в системе политических взглядов Погодина не более, чем средство достижения и поддержания имперского могущества и международного авторитета России.

Погодин был близок к славянофилам по ряду внутриполитических вопросов (отстаивание гласности и независимого общественного мнения, пожелание созыва представительного совещательного органа), но резко расходился с ними по другим, не менее важным вопросам: он не идеализировал общину, не призывал вернуться к старомосковским порядкам. Как государственнику, Погодину была чужда недооценка славянофилами роли и места положительно-правовых форм государственности − недооценка, отмечавшаяся критиками славянофильства как из охранительного (К.Н. Леонтьев), так и либерального (А.Д. Градовский) лагеря.

Резко критикуя отдельные проявления абсолютизма, предлагая свои, отличные от правительственных, концепции внешней и внутренней политики, Погодин никогда не находился в оппозиции к самодержавию как политическому институту. Погодин − проправительственный монархист-консерватор, ратовавший за проведение тех или иных реформ с единственной целью − укрепление русской великодержавности и монархической государственности, мысливший более широко и оригинально (хотя, может быть, не всегда реалистично), чем его политические сподвижники, находившиеся у руля власти.

Список литературы

[ i] Н.Л. Рубинштейн. Русская историография. М., 1941; Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955. Т. 1; А.Л. Шапиро. Русская историография с древнейших времен до 1917 г. М., 1993; и др.

[ ii] В.К. Терещенко. М.П. Погодин в общественно-идейной борьбе 30−50-х гг. XIX столетия: Автореф. канд. дисс. М., 1975.

[ iii] Ф.А.Петров. М.П. Погодин и создание кафедры российской истории Московского университета. М., 1995; К.Б. Умбрашко. М.П. Погодин. Человек. Историк. Публицист. М., 1995.

[ iv] Е.А. Дудзинская. Славянофилы в общественной борьбе. М., 1983; Н.И. Цимбаев. Славянофильство: Из истории русской общественно-политической мысли XIX в. М., 1986.

[ v] Ц.Х. Виттекер. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. / пер. с англ. СПб., 1999.

[ vi] В этом смысле, пожалуй, единственный, кому повезло не попасть под «реабилитацию», это К.Н. Леонтьев, во взглядах которого, при всем старании, нельзя найти ничего «прогрессивного»).

[ vii] Н.И. Павленко. Михаил Погодин. М., 2003. С. 346-347.

[ viii] М.П. Погодин. Норманнский период русской истории. М., 1859. С. 201.

[ ix] К.Н. Бестужев-Рюмин. Биографии и характеристики. СПб., 1882. С. 241.

[ x] М.П. Погодин. Историко-критические отрывки по русской истории. М., 1846. Кн. 1. С. 16.

[ xi] С.С. Уваров. О преподавании истории относительно к народному воспитанию. СПб., 1813.

[ xii] Цит. по: Ф.А. Петров. Указ. соч. С. 94.

[ xiii] М.П. Погодин. Сочинения в 5 тт. М., 1874. Т. IV. Письма и записки в продолжение Крымской войны. С. 39-41.

[ xiv] Там же. С. 67.

[ xv] Там же. С. 91.

[ xvi] Там же. С. 43.

[ xvii] Там же. С. 43.

[ xviii] Н.И. Павленко. Указ. соч. С. 346.

[ xix] М.П. Погодин. Сочинения. Т. IV. С. 261.

[ xx] Там же. С. 79.

[ xxi] Там же. С. 200.

[ xxii] Там же. С. 201.

[ xxiii] Там же. С. 202.

[ xxiv] Там же. С. 220-221.

[ xxv] Там же. С. 131.

[ xxvi] Там же. С. 259-261.

[ xxvii] Там же. С. 313.

[ xxviii] Там же. С. 338-339.

[ xxix] Там же. С. 340.

[ xxx] М.П. Погодин. Статьи политические и польский вопрос (1856-67). М., 1876. С. 136-137.

[ xxxi] Его же. Сочинения. Т. IV. С. 126.

[ xxxii] Его же. Статьи политические и польский вопрос. С. 339.

[ xxxiii] Там же. С. 330.

[ xxxiv] Там же. С. 526-527.

[ xxxv] Там же. С. 10-11.