Тип атрибуции, способствующий обобщению:

стабильно-глобально-внутренний ...................................761

Атрибутивный стиль как личностная переменная....................764

Генерализация беспомощности .....................................764

Атрибутивный стиль и депрессия ...................................765

«Когнитивный дефицит» у беспомощных и депрессивных людей __768

Беспомощность и контроль над действием...........................769

Функциональный дефицит .........................................770

Функциональный дефицит или стабильно-глобальный

атрибутивный стиль .............................................771

Генезис беспомощности.............................................774

Представления о себе..................................................776

Традиционные исследования представления о себе ..................777

Переход к динамичным переменным представлений о себе...........779

Переменные представлений о себе в исследованиях

мотивации достижения .............................................783

Представление о своих способностях и модель расчета усилий .......785

Выбор задания, настойчивость и обращение за обратной связью .....787

Самооценочные представления во время оценивания

выполнения задания.............................................788

Связь представления о своих способностях с мотивом ...............788

Список литературы..............................................790

Алфавитный указатель...........................................855

Предисловие редакторов второго русского издания

1

Психология мотивации в ее нынешнем виде является одной из наиболее сложных и противоречивых областей современной психологии, нередко вызывающей растерян­ность и замешательство у впервые приближающегося к ней исследователя. Если в середине XX века предмет, границы и специфика психологии мотивации были впол­не понятны, то теперь эта область оказалась фактически распределенной между пси­хологией личности, психологией регуляции деятельности и саморегуляции и бурно развивающейся когнитивной психологией. Налицо обилие частных эмпирических исследований при дефиците общетеоретических идей. В особенно сложном положе­нии оказываются русскоязычные читатели. После публикации первого русского из­дания книги Хайнца Хекхаузена¹ других обобщающих книг на русском языке по этой теме просто не выходило, если не считать отдельных переводов классических текстов (3. Фрейда, К. Юнга, К. Левина, А. Маслоу, Э. Фромма и Л. Фестингера) и пары ско­рее удручающих учебников «по теме», отражающих эту область примерно в том виде, который она имела в середине прошлого века — как свет далекой звезды, принося­щий нам ее образ многолетней давности.

Судьба психологии мотивации повторяет судьбу других областей психологии и других областей знания, превращающихся из авторских учений в науку: по мере накопления эмпирического знания общая часть предметной области, не вызываю­щая разногласий у разных школ, становится все обширнее, а полигон, на котором стал­киваются альтернативные теоретические воззрения, все меньше. Можно утверждать, что уже в 1960-1970-е гг. в основном завершилась классическая, или «авторская», эпоха в психологии мотивации и тесно переплетающейся с ней психологии лично­сти, когда границы между предметными областями и между разными научными подходами («школами») еще были четко обозначены.

Поэтому трудно переоценить — как с точки зрения объема, сделавшего бы честь целому институту, так и с точки зрения уровня и тщательности анализа, позволив­шего связать между собой в единую целостную картину десятки теорий, сотни ме­тодик и тысячи эмпирических исследований, — этапную работу, выполненную в этой области Хайнцем Хекхаузеном. Это не просто учебник по психологии моти­вации и не просто обобщающая монография — это книга, которая выводит обшир­ную предметную область на принципиально новый уровень. Не будет преувеличе­нием назвать ее энциклопедией психологии мотивации. Такие книги в истории нашей науки чрезвычайно редки, а их авторы заслуженно приобретают известность как ведущие психологи своего времени².

2

Научная работа — любил повторять Хекхаузен — это типичный пример незакон­ченного действия. Для последнего, как известно из классических исследований Блюмы Вульфовны Зейгарник и Курта Левина, характерна тенденция постоянно­го возобновления. Это замечание, безусловно, носит автобиографический харак­тер. Вся жизнь Хекхаузена представляет собой редкий пример верности одной и той же научной проблеме — проблеме движущих сил поведения человека.

Как ученый Хекхаузен сформировался в интеллектуальном поле гештальт-психологии, представителем третьего поколения которой он является — после «отцов-основателей» (Вертхаймера, Кёлера, Коффки и в определенном смысле Левина) и их прямых учеников, таких как Вольфганг Метцгер — единственный крупный гештальт-психолог, остававшийся в Германии во время войны, С Метцгера начинается трудный процесс возрождения немецкой научной психологии в послевоенный пе­риод, и Хекхаузену предстояло сыграть в этом процессе выдающуюся роль. Именно у Метцгера Хекхаузен сначала учился в Мюнстерском университете, а затем работал в качестве ассистента, защитив первую (как мы бы сказали, «кандидатскую») диссер­тацию, посвященную помехоустойчивости действия и мотивации достижения.

По собственному признанию Хекхаузена, в самом начале карьеры на него про­извели сильное впечатление две книги; «Исследования личности» Генри Мюррея³ и «Намерение, воля и потребность» Курта Левина⁴. С первой работой была связа­на идея неосознаваемых мотивов, которые могут исследоваться лишь в деятельно­сти, а не реактивно, т. е. не с помощью традиционных опросников. С этим связаны его методические работы 1960-х гг., направленные на стандартизацию Тематиче­ского апперцепционного теста (ТАТ) Мюррея для точной диагностики отдель­ных видов мотивов, прежде всего мотива достижения. Со второй книгой — по­нятие воли, одно из основных понятий житейских представлений о личности. В 1970-е гг., став профессором Рурского университета в Бохуме, Хекхаузен попы­тался разработать общую феноменологическую теорию волевого действия, извес­тную сегодня как «модель Рубикона», осуществив научную реабилитацию понятия «воля» (эта модель приняла завершенный вид к середине 1980-х гг. в публикациях Хекхаузена и его сотрудников, в первую очередь Ю. Куля). Работы возглавлявшей­ся им «бохумской группы» психологов быстро получили международное призна­ние. К этому времени он уже выдвинулся в ряд ведущих европейских психологов, став президентом Немецкого психологического общества, объединяющего в сво­их рядах ученых ФРГ, Австрии, Швейцарии и Западного Берлина.

Прекрасный экспериментатор, Хекхаузен одновременно работает над обобщени­ем теорий и фактов, накопленных за полстолетия исследований мотивации. Главная книга Хекхаузена «Мотивация и деятельность» вышла в издательстве «Шпрингер» в 1980 г. Эта работа довольно быстро была переведена на русский язык и выпуще­на в 1986 г. издательством «Педагогика», сразу же став событием и для отечествен­ных психологов. Надо сказать, что одной из причин теплого приема книги Хекхаузена в Советском Союзе были, можно сказать, особые отношения между ведущей отечественной школой психологии деятельности и школой Курта Левина, с кото­рой был связан Хекхаузен. Эти отношения проявлялись как в концептуальной близости и перекличках между ними, так и в личных взаимоотношениях — вплоть до уникальной биографии Б. В. Зейгарник, ставшей одной из ключевых фигур сначала Берлинской, а впоследствии Московской психологической школы⁵.

3

Первый из авторов этой вступительной статьи (Б. В.) был научным редактором русского издания 1986 г. (второй — одним из переводчиков) и хорошо помнит все особенности сложной атмосферы тех лет, с которыми была сопряжена подготовка этого издания. Уместно включить сюда некоторые личные воспоминания.

С началом советской военной интервенции в Афганистане произошло резкое ухудшение отношений с Западом, так что и без того ограниченная коммуникация с западными коллегами и обмен научной литературой стали практически невоз­можными. Тем не менее, во время Международного психологического конгресса в Лейпциге летом 1980 г. тогдашнему директору издательства «Шпрингер» Хорсту Дрешеру удалось передать мне верстку еще не вышедшей книги Хекхаузена. Было ясно, что ничего подобного на русском языке нет и книгу нужно переводить. В этом удалось убедить московское издательство «Педагогика». Последовали дли­тельные письменные переговоры этого издательства с автором, который первона­чально не обнаружил никакого желания быть опубликованным в Советском Со­юзе. Лишь после моего личного письма и вмешательства издательства «Шпрингер» Хекхаузен дал согласие, а затем — после еще одного прямого вмешательства Дрешера — написал предисловие к русскому переводу.

Вероятно, что в этом эпизоде проявилась элементарное нежелание Хекхаузена, бывшего крупным госчиновником, а не только ученым, избыточными контактами с «восточным блоком» поставить под удар внезапно открывшиеся тогда перед ним и немецкой психологией перспективы. Дело в том, что как раз в это время он ини­циирует создание и становится директором Института психологических исследо­ваний общества Макса Планка (первого из целой сети существующих в настоящее время академических институтов такого рода — психолингвистики, когнитивной нейропсихологии, психологии развития, эволюционной антропологии и психоло­гии). Почти одновременно он становится членом, а затем и председателем Немец­кого научного совета при правительстве ФРГ, координирующего все ведущиеся в стране фундаментальные и прикладные исследования. В этом качестве он, кстати, повлиял на принятие многих решений, затрагивающих судьбы немецкоязычной психологии. Эту политику, которая до сих пор оказывает благотворное влияние на ее развитие, можно было бы определить как стратегию контролируемого роста: постепенное создание новых факультетов, но и ограничение числа студентов, из­учающих психологию.

К концу 1980-х научные контакты русских ученых с Западом оживились. Всего лишь за несколько лет мюнхенский институт Хекхаузена успел превратиться в один из ведущих европейских и мировых центров в целом ряде областей психоло­гических исследований. В 1988 г. я получил приглашение на международную кон­ференцию, организованную под Мюнхеном обществом Макса Планка. Конферен­ция проходила под патронажем Хекхаузена, но он так и не появился на церемонии открытия. Говорили, что у него грипп. В перерыве ко мне подошел председатель оргкомитета и сказал, что Хекхаузен хотел бы встретиться со мной один на один, но я должен учесть, что заболевание крайне тяжелое и у него нарушена речь. Встре­ча состоялась в его институте на следующий день. Хекхаузен производил совер­шенно нормальное впечатление, но действительно практически не мог говорить и поэтому вынужден был объясняться жестами, а вечером, когда наш «разговор» был продолжен в соседнем ресторане, писал на салфетках записки. На них же он набро­сал планы нескольких неожиданных для меня экспериментов по изучению бессоз­нательной (имплицитной) памяти на незаконченные действия и интенции. Фено­менологические описания эффекта Зейгарник, оказывается, могли быть дополнены точными моделями, основанными на результатах хронометрических эксперимен­тов в духе когнитивной психологии.

Через несколько месяцев Хайнц Хекхаузен скончался от опухоли левой височ­ной доли мозга. Эксперименты, о планах которых он рассказал мне в тот вечер, были выполнены в течение последующего десятилетия его учеником Юлиусом Кулем и в особенности учеником последнего Томасом Гошке⁶.

4

Уже будучи смертельно больным, Хекхаузен продолжал работать над новым вари­антом своего фундаментального руководства по психологии мотивации. Он успел завершить второе, полностью переработанное, дополненное и одновременно сокра­щенное издание, которое вышло в свет уже после его смерти, в 1989 г. Это та же, но во многом уже новая книга. Во-первых, Хекхаузен дополнил все главы новыми материалами интенсивно развивавшихся в 1980-е гг. исследований мотивации, в частности оказавших большое влияние на мировую психологию исследований Б. Вайнера, К. Двек, А. Бандуры, Э. Деси, Р. Райана, Ю. Куля и многих других. Во-вторых, он концептуально перестроил книгу, включив в нее очень важную новую шестую главу, посвященную проблеме воли и своей новой модели Рубикона. В-тре­тьих, он сократил часть материала, в результате чего книга в целом приобрела бо­лее стройный вид, хотя ряд сокращений вызывает сожаление, в частности исключе­ние автором бывшей 13-й главы, посвященной развитию мотивации. В результате, при сохранении вся многоплановости книги, структура ее стала более «прозрачной», что, безусловно, несколько упростит задачу студентам, использующим ее в каче­стве учебного пособия.

Со дня публикации прошло почти 15 лет. Конечно, наука все это время не сто­яла на месте. Но вместе с тем книга остается вполне актуальной и, за некоторыми исключениями, хорошо отражает современное состояние данной области. Пара­доксально, но если бы Хекхаузен был жив сегодня, то подготовка новой, третьей редакции книги, быть может, оказалась бы невыполнимой задачей даже для него. Или, точнее, это оказалась бы уже совсем другая книга. Дело в том, что основные тенденции развития психологии мотивации в последние десятилетия, которые Хекхаузен одним из первых отчетливо уловил и отразил, но которые после его смерти продолжают развиваться, привели к тому, что психология мотивации по сути дела перестала быть отдельной областью с четкими границами и самостоя­тельным предметом. Сейчас на этом месте находится бурно развивающаяся область исследования регуляции деятельности, интегрирующая в себе психологию познава­тельных процессов, эмоций, анализ эволюционных аспектов поведения и его нейропсихофизиологических механизмов, психологию целей и смыслов, разнообраз­ные дифференциально-психологические подходы. Разумеется, мы по-прежнему можем говорить о феноменах и эффектах мотивации, но в XXI в. уже нельзя гово­рить об отдельных механизмах и структурах мотивации per se, как это еще было принято делать 10-20 лет назад.

Иными словами, действие все еще остается незаконченным.

5

При подготовке нового русского издания книги Хекхаузена мы, разумеется, опи­рались на текст первого издания. Однако мы не только дополнили первое издание новым текстом, но и заново отредактировали его, уточнив в ряде случаев перевод терминов, а также заново переведя отдельные фрагменты текста.

Над вторым русским изданием работал коллектив переводчиков: Т. А. Гудкова (гл. 5), С. К. Дмитриев (гл. 5, 8), Д. А. Леонтьев (гл. 1, 3, 4, 7, 8), Е. Ю. Патяева (гл. 1-4, 7-15), С. А. Шапкин и А. Н. Шапкина (гл. 6). Большую техническую ра­боту по подготовке рукописи и иллюстраций выполнили В. Н. Кокорев, Т. И. Менчук, Д. В. Чекалин. В заключение нам хотелось бы выразить особую благодарность дочери Хайнца Хекхаузена, профессору Юте Хекхаузен за любезно предоставлен­ную для данного издания фотографию из семейного архива.

Проф. Б. М. Величковский, Дрезденский университет Проф. Д. А. Леонтьев, МГУ им. М. В. Ломоносова

Предисловие автора ко второму немецкому изданию

Это второе издание учебника «Мотивация и деятельность», впервые вышедшего в 1980 г. В нем рассматриваются не биологически обусловленные потребности, а классы действий, специфические для человека. В своем новом издании книга пре­терпела существенные изменения. Чтобы освободить место для нового содержа­ния, старый текст мы подвергли сокращениям. Заключительная глава о развитии мотивации достижения была убрана совсем, ибо она была издана в переработан­ном виде в другом месте (Heckhausen, 1982). Некоторые проблемы, которые под­робно рассматривались в первоначальном издании, за прошедшее время не поро­дили новых исследований, а потому излагаются здесь кратко или вообще опуска­ются. Наконец, мы сочли возможным сократить многие моменты столь детального прежде обсуждения мотива достижения. Новое содержание книги включает не только результаты исследований, появившиеся за прошедшие годы. Главы, посвя­щенные отдельным мотивам, были дополнены рассмотрением психоэволюцион­ных и психофизиологических аспектов. Но самое главное — в книгу была добавле­на новая (шестая) глава, в которой рассматриваются новые исследования пробле­мы контроля над действием и роли намерений, возобновляющие традиции старой психологии воли. Лишь совсем недавно процессы по ту сторону принятия реше­ния — так называемые волевые процессы — были заново открыты и стали доступ­ными исследованию.

Цели книги остались прежними. Во-первых, она призвана распутать перепле­тающиеся проблемные линии психологии мотивации. Во-вторых, ее цель состоит в интегрировании разрозненных исследовательских направлений вокруг общих для них проблемных областей. В-третьих, она должна познакомить читателя с со­временным состоянием, прежде всего, тех проблем, исследование которых оказалось наиболее плодотворным. Главы книги образуют целостную последовательность, однако начинать читать книгу можно с различных глав. Грубо говоря, книга де­лится на три части. В первых шести главах проблема мотивации рассматривается под разными углами зрения: с точки зрения психологии личности и социальной психологии, с точки зрения истории исследований, с точки зрения теорий научения, теорий ожидаемой ценности и психологии воли. Средняя часть книги (главы 7-12) посвящена мотивационным системам тревожности, достижения, помощи, агрес­сии, социальных связей и власти. В последней части (главы 13-15) обсуждается теория атрибуции, а также особые феномены и парадигмы исследования.

Это новое издание не увидело бы свет, если бы не люди, помогавшие мне в ра­боте. Я приношу искреннюю благодарность Петре Фелбер, Мартине Гаст, Биргит Миддендорф и Максу Шредеру, но, прежде всего, — Анжелике Гилберс, которая не только переписала весь текст, но и организовала весь процесс работы над книгой.

Мюнхен, сентябрь 1988 Хайиц Хекхаузен

Предисловие автора к русскому изданию 1986 г.

Вопросы мотивации — о целях, причинах и формах деятельности — занимали людей уже в те далекие времена, когда о специализации наук, не говоря уже о психологии, не было и речи. В первой половине текущего столетия в разных странах мира почти од­новременно началась плодотворная работа выдающихся основоположников современ­ных направлений в изучении мотивации. 3. Фрейд в Австрии, Н. Ах и К. Левин в Гер­мании, И. П. Павлов и (несколько позднее) Е. Н. Соколов в России, У. Мак-Дауголл в Англии, У. Джеймс и Э. Торндайк в Америке внесли решающий вклад в создание подходов к исследованию мотивов и мотивации, которые интенсивно развиваются до настоящего времени. Само это развитие, впрочем, приобрело такие масштабы, что любые попытки восстановить исходные основания и как-то разобраться в многообра­зии проводимых исследований наталкиваются на серьезные трудности.

Оглядываясь сегодня на путь, проделанный психологией мотивации, нелегко отделаться от впечатления, что на начальных его этапах происходил более живой обмен научными идеями и результатами конкретных исследований. Это впечатле­ние, безусловно, возникает в связи с разветвленностыо и неравномерностью раз­вития отдельных областей, характерными, прежде всего, для положения дел в аме­риканской психологии. Предлагаемая вниманию советских читателей книга пред­ставляет собой попытку выделить наиболее значительные достижения психологии мотивации и реконструировать те более или менее крупные научные проблемы, в рамках которых эти достижения были получены.

Автор связывает с переводом этой книги на русский язык надежду на то, что она поможет интенсифицировать обмен научными идеями между психологами разных стран и разработать подлинно интернациональные программы исследований про­блем мотивации и деятельности.

Содержание книги отражает состояние этих исследований, достигнутое в англо- и немецкоязычных странах примерно к концу 70-х гг. В настоящее время автор работает над новым изданием, видное место в котором предстоит занять вновь открытой западной психологией «воле», т. е. вопросу о том, как результирующая мотивационная тенденция принимает характер интенции и становится сознательным намерением человека, которым он руководствуется при осуществлении своих целей. Насколько можно судить по работам таких советских психологов, как А. Р. Лурия и А. Н. Леонтьев, эта перспектива произвольного управления собственным поведени­ем никогда не упускалась из виду советской психологией мотивации.

Автору хотелось бы надеяться также, что советские специалисты в области мо­тивации деятельности и дифференциальной психологии смогут почерпнуть для себя нечто новое из приводимых в книге описаний теоретических концепций и методических приемов. Крупные научные достижения часто удается получить именно на стыке традиционных подходов. Но какой бы ни была окончательная оценка его труда и судьба изложенных идей, автор считает своим долгом выразить признательность Л. И. Анцыферовой и Б. М. Величковскому, благодаря инициа­тиве которых книга «Мотивация и деятельность» становится доступной широко­му кругу психологов и педагогов Советского Союза.

Мюнхен, 20 января 1985 г. X. Хекхаузен

Предисловие автора к первому немецкому изданию

О мотивации говорят много. С некоторых пор это слово проникло и в обыденную речь. Им пользуются, чтобы сказать, что человек делает что-то охотно или по сво­ей воле. Например, говорят: «Этот школьник мотивирован», что, конечно, не явля­ется (по крайней мере, уже не является) чем-то само собой разумеющимся. В психо­логии понятие мотивации имеет длинную и довольно запутанную историю. Еще более запутанной является почти столетняя история относящихся к ней исследо­ваний. Вряд ли найдется такая частная область психологии, которой бы не прихо­дилось апеллировать к эффектам мотивационных процессов, хотя бы для того, что­бы задним числом как-то объяснить неожиданные результаты. Собственно психо­логия мотивации формировалась на протяжении нескольких десятилетий. Но даже ее трудно окинуть одним взглядом. Дело здесь не столько в постоянно возрастаю­щем объеме сведений, сколько в разнообразии расширяющих эту проблематику импульсов, которые исходят из таких несхожих областей, как экспериментальная психология научения, социальная психология, психология личности, глубинная психология и клиническая психология.

Едва ли найдется другая такая же необозримая область психологических иссле­дований, к которой можно было бы подойти со столь разных сторон, как к психо­логии мотивации. Однако тот, кто, подобно автору данной книги, поддастся чарам проблем мотивации, должен потратить не один год, чтобы как-то сориентировать­ся и найти порядок в разнообразии ее вопросов и попыток ответов на них. Потреб­ность в упорядочивании накопленных знаний стала причиной написания этой книги. Само ее написание было подчинено трем определяющим целям. Во-первых, нужно было распутать сложные переплетения проблемных линий. Во-вторых, не­обходимо было интегрировать разрозненные направления исследований на базе одинаковых или близких подходов. Наконец, в-третьих, в ходе критического об­суждения важно было подвести читателя к переднему краю исследований, там где импульсы к дальнейшему развитию являются особенно плодотворными.

Для достижения этих целей нам представлялось целесообразным временами ограничить, а иногда расширить диапазон исследовательских проблем, а также принять пару основных линий их изложения. Ограничения коснулись видов мо­тивации. В книге будут рассматриваться деятельности, характерные для человека, но не биологически фиксированные потребности. Будут рассматриваться движу­щие мотивы деятельности, их предпосылки и последствия, но не организация и уп­равление протеканием самой деятельности. Мы не боялись расширять обзор, если это позволяло более отчетливо представить развитие проблемы, проанализировать различные группы феноменов исходя из общей схемы анализа, и в особенности из­ложить возрастные и прикладные аспекты. В качестве мотивационной парадигмы часто привлекалась пока лучше всего изученная деятельность достижения, крите­рием оценки которой является ее результативность. Однако подробное изложение не обошло и другие классы действий, связанные с мотивами страха, аффилиации, власти, оказания помощи и агрессии или изучаемыми в последнее время «выучен­ной» беспомощностью и «внутренней мотивацией».

Наконец, основные линии при рассмотрении затрагиваемых в книге проблем в общих чертах соответствуют историческому развитию психологии мотивации. Сквозной темой выступает объяснение поведения с первого-четвертого взглядов, т. е. начиная с локализации причин поведения в личностных факторах для объясне­ния межиндивидуальных различий (первый взгляд) и в ситуационных факторах для объяснения интраиндивидуальных различий (второй взгляд) и заканчивая взаимо­действием тех и других детерминантов. В качестве второй линии рассмотрения вы­ступает фундаментальная мотивационная модель «ожидаемой ценности» (Erwar-tungs-mal~Wert) и ее модификации. В последних главах организующим принципом изложения становится введение когнитивных промежуточных переменных, в част­ности каузальной атрибуции результатов деятельности, а также расщепление сум­марного конструкта «мотив». Таким образом, один и тот же предмет каждый раз рас­сматривается по-новому, на более высоком уровне, например, к деятельности до­стижения мы последовательно возвращаемся в главах 9,11 и 12.

Эта книга не является вводной в том смысле, что не дает первого беглого пред­ставления и не отсылает для дальнейшего углубленного ознакомления к всевоз­можной специальной литературе. Скорее, она претендует на то, чтобы ввести во внутренние взаимосвязи разноликих исследований мотивации и дать возможность принять участие в развитии этих исследований на современном этапе. В качестве читателей автору виделись, с одной стороны, изучающие психологию, в том числе представители смежных дисциплин, а с другой — специалисты, преподаватели и исследователи, стремящиеся использовать результаты психологического изучения мотивации, рассказать о них или умножить собственными исследованиями. Писать одновременно для начинающих и для специалистов кажется невозможным. Поэто­му первые шесть-восемь глав ориентированы преимущественно на начинающих, последние же пять-семь — на специалистов. Автору остается надеяться, что начи­нающий, прочтя первые главы, станет специалистом, а специалист, в свою очередь, также сможет извлечь из этих глав нечто полезное для себя.

В главе 1 формулируются принятые в книге линии изложения рассматривае­мых в дальнейшем вопросов. Помимо объяснения поведения с первого-четвертого взглядов выделены восемь основных проблем и пять экспериментальных планов исследования мотивации. В главе 2 излагается история психологии мотивации за последнее столетие. В ней предпринимается попытка упорядочить линии разви­тия теорий, разработанных теми или иными выдающимися исследователями. В двух последующих главах разбираются некоторые традиционные линии исследований, которые с точки зрения психологии мотивации являются односторонними, посколь­ку в них обращается внимание либо исключительно на личностные (глава 3), либо на ситуационные (в том числе изменчивые состояния организма и когнитивный дис­сонанс, глава 4) факторы. В главе 5 прослеживается развитие модели ожидаемой ценности, начиная от ранних экспериментальных исследований научения и до модификаций этой модели применительно к привлекательности или валентнос­ти цели и инструментальности последствий действий. Исследования таких видов мотивации, как страх, достижение, аффилиация, власть, оказание помощи и агрес­сия, описаны в главах 6-8.

Изучению мотивации достижения в русле модели выбора риска целиком посвя­щена глава 9. Глава 10 вводит в социально-психологическую теорию атрибуции, в начале 70-х гг. оказавшую сильное влияние на исследования мотивации. В главе 11 обсуждается эффективность объяснения различных видов и феноменов мотивации теорией атрибуции на современном уровне ее развития. В главе 12 представлена перспектива тех исследований, которые кажутся плодотворными, ибо в них сум­марный конструкт «мотив» распадается на подсистемы и структурируется. Наконец, в главе 13 собраны многочисленные материалы по возрастной психологии моти­вации. На примере деятельности достижения проанализировано состояние про­блем общего развития мотивации, индивидуальных различий мотивов и измене­ния мотивов с помощью процедур психологического вмешательства:

Автор должен поблагодарить многих за содействие в создании этой книги. Учрежденная федеральным министром образования и науки специальная сти­пендия для «написания обзорных книг», инициатором предоставления которой автору этой книги был тогдашний президент Немецкого научно-исследователь­ского объединения Хайнц Майер-Лейбниц, позволила мне посвятить целый учеб­ный год исключительно работе над ней. Предусмотренная условиями стипендии возможность критического анализа рукописи широко использовалась. Окончатель­ные варианты ряда глав значительно выиграли от разбора и комментариев следу­ющих коллег: Карла Фридриха Грауманна, Рудольфа Фиша, Тео Херманна, Гер-харда Камински, Ханса-Иоахима Корнадта, Юлиуса Куля, Эрнста Либхарта, Хайнца-Дитера Шмальта, Клауса Шнайдера, Клеменса Трудевинда, Манфреда Валлера, Франца Вайнерта и Хорста Цумкли.

Большинство иллюстраций было выполнено Гюнтером Каймом. Почти вся под­готовительная и завершающая техническая работа сделана руками Ингрид Байзен-брук, Беатрис Бергене, Клаудии Штоер и Розмари Твеер. Нельзя не назвать Эдит Лутц, взявшую на себя труд перенесения на бумагу диктовавшихся многочислен­ных переработок текста и ни разу не упустившую при этом его смысл. На отдель­ных этапах эту работу выполняли также Ирмфрида Хустадт, Ульрика Курте и Ильзегрет Ребке. Наконец, научно-исследовательская деятельность нашей бохумской рабочей группы, в том числе и студентов-дипломников, была неиссякаемым источником стимуляции и непосредственной помощи при написании многих мест этой книги.

Всем, кто по-своему содействовал тому, чтобы книга была, наконец, завершена, я сердечно признателен. Не в последнюю очередь я бы хотел распространить эту благодарность на моих жену и детей. Без понимания ими часто погруженного в свои мысли и как бы отсутствующего члена семьи эта книга не смогла бы принять свою окончательную форму.

Бохум, февраль 1980 г.

Хайнц Хекхаузен

ГЛАВА 1

Исследование мотивации проблемы и подходы

Жизнь любого человека представляет собой непрерывный поток активности. Этот поток включает в себя не только разного рода действия или сообщения, но и пере­живания — проявления психической активности, такие как восприятия, мысли, чувства и представления; эта активность недоступна для внешнего наблюдения и не производит каких-либо непосредственных изменений во внешнем мире. Фор­мы активности варьируются от образов-представлений, проходящих перед нашим внутренним взором в снах и грезах (Klinger, 1971), до действий, произвольно осу­ществляемых нами по заранее намеченному плану.

Таким образом, перед исследователями встает масса вопросов. Например: по каким основаниям можно вычленять в потоке активности отдельные единицы и относить их к определенным классам? Какова внутренняя структура каждой еди­ницы? Какие процессы лежат в основе той или иной организации этих единиц? И т. д. Вопросы такого рода стоят перед психологией в целом, перед любой из ее частных областей и даже перед некоторыми смежными дисциплинами. Часть этих вопросов связана с психологией мотивации, но к ее проблематике относятся лишь такие формы активности, которые характеризуются направленностью на достиже­ние некоторой цели, образуя в этом отношении искомое единство. Исследования мотивации призваны обосновать расчленение потока активности на единицы, прежде всего с точки зрения вопроса «Зачем?». Конкретно сформулировать этот вопрос можно по-разному. Например: насколько правомерно соотнесение различ­ных единиц активности с целями одного типа или отграничение их от целей дру­гого типа? Как изменяются цели одного типа в течение жизни индивида и какими могут быть индивидуальные различия? Почему в конкретной ситуации человек выбирает данную, а не какую-то иную цель (активность) и некоторое время с оп­ределенной настойчивостью стремится к ее достижению? Есть и другие важные вопросы, которые не затрагиваются в исследованиях мотивации, поскольку их раз­решение напрямую не связано с ответом на вопрос «Зачем?». К ним, в частности, относится проблема структуры отдельной единицы потока активности, вопрос о компонентах, стадиях и процессах, из которых она складывается, и об их коорди­нации. Вряд ли, исходя из знаний о структуре единицы, можно ответить на вопрос «Зачем?»; скорее, можно объяснить структуру, располагая ответом на этот вопрос. Всевозможные функциональные способности, такие как восприятие, переработка информации, речь, моторные навыки, без которых активность не могла бы осуще­ствляться, в исследованиях мотивации также не изучаются, а рассматриваются как данность.

Задача этой главы — познакомить читателя с психологией мотивации. Это мож­но сделать разными способами. Поскольку психология мотивации имеет долгую историю развития, можно было бы начать с рассмотрения развития проблем пси­хологии мотивации и попыток их решения. Однако это сделало бы введение черес­чур длинным и слишком сложным для того, чтобы удержать внимание читателя. Поскольку психология мотивации соприкасается со многими смежными областя­ми исследований, связывая их между собой, можно было бы охарактеризовать ее, исходя из совершенно разных исследовательских перспектив. Но мы отказались и от этого варианта, поскольку это только запутает читателя. Вместо этого мы позна­комим читателя с психологией мотивации в той форме, какую она имеет на сегод­няшний день для тех, кто ею занимается. Разумеется, такое знакомство неизбежно будет напоминать первую прогулку по незнакомому городу: мы сможем показать лишь наиболее характерное и многое вынуждены будем оставить в стороне, мы будем многое упрощать и не будем вдаваться в детали. Однако при этом выяснит­ся, что этот город не является абсолютно незнакомым. Ведь «мотивация» являет­ся частью повседневного опыта и каждый из нас уже задумался над проблемами, связанными с ней. Поэтому мы начнем с рассмотрения повседневного опыта.

Повседневный опыт и три проблемные области

«Мотивационные» вопросы направлены на выяснение того, с какой целью некто осуществляет то или иное действие. Как правило, такого рода вопросы не являют­ся слишком трудными, ибо по отношению к людям, которых мы знаем и с которы­ми постоянно общаемся — не говоря уже о нас самих, — не возникает вопроса, зачем они делают то, что они/делают. Однако существуют три причины, побужда­ющие нас задаваться вопросом «зачем».

С причиной первого типа мы сталкиваемся в том случае, когда индивид дей­ствует в определенной ситуации иначе, чем большинство людей, или иначе, чем принято. Например, один школьник проявляет усердие в учении, не только нахо­дясь в школе, но и в свободное время, в то время как другой является его полной противоположностью и даже на занятиях его трудно «мотивировать» таким обра­зом, чтобы у него появилось желание учиться. Поскольку такого рода индивиду­альные различия не только стабильны, но и прослеживаются во многих различных ситуациях, мы можем сделать вывод о личностном своеобразии в смысле различ­ных ценностных диспозиций, проявляющихся как в усилении или ослаблении побуждения к обычным, соответствующим данной ситуации действиям, так и в полной замене их какими-то другими действиями. Количество ценностных диспо­зиций, определяющих действие, и их иерархия (или степень их выраженности) представляют собой универсальную пару параметров объяснения индивидуальных различий, проявляющихся в том, каким образом человек действует, на что он тра­тит свое время и почему при одних и тех же обстоятельствах он ведет себя иначе, чем другие.

В современной психологии мотивации такого рода ценностные диспозиции или предрасположенности, характерные для индивида, получили название «мотивов». Для классификации «мотивов» необходимо подняться на достаточно высокий уро-

вень обобщения. Каждый из мотивов отличается присущим ему содержательным классом целей действия, который можно обобщенно описать как «достижение», «оказание помощи», «власть» или «агрессия». Разумеется, каждый содержатель­ный класс целей такого рода должен быть определен точнее. Так, «мотив достиже­ния» связывается с такими целями, которым присуще прежде всего «сопоставле­ние с критериями успешности» (McClelland, Atkinson, Clark, Lowell, 1953). Что касается фактических, т. е. конкретных, целей, то в эти содержательные классы укладывается бесчисленное множество самых различных целей. Разумеется, раз­личные исторические эпохи, различные культуры и различные индивиды могут настолько отличаться друг от друга с точки зрения типичной для них деятельно­сти, мотивируемой стремлением к достижению, что у них нельзя будет найти ника­ких общих черт, и все же все виды деятельности, характерные для этих эпох, куль­тур и индивидов, могут быть отнесены к одному и тому же содержательному клас­су целей достижения.

Психология мотивации связывает с понятием мотива целый ряд вопросов. В частности, это вопрос о количестве существующих мотивов; о том, как их можно диагностировать, являются ли они универсальными или зависят от исторического развития и культурных различий; в какой мере они обусловлены генетически и насколько определяются приобретенным опытом; когда и как они возникают и развиваются в ходе онтогенеза; как возникают индивидуальные различия и мож­но ли их впоследствии изменить. Существует ряд вопросов, затрагивающих при­роду человека, на которые трудно найти ответы с помощью современных эмпири­ческих методов исследования.

Задаваться вопросами о мотивации нас также побуждает то влияние, которое, как нам кажется, иногда оказывает на человека ситуация, вынуждая его совершать то или иное действие. Нам представляется, что причины действия коренятся не столько в человеке, совершающем действие, сколько в ситуации. Это та «возмож­ность украсть, которая делает из человека вора». Мелкие соблазны или угрозы повседневной жизни подталкивают нас к соответствующим видам поведения или удерживают нас от них. Но особенно ярко эта подверженность влияниям проявля­ется в чрезвычайных ситуациях. Такого рода случаи, ставящие вопрос о мотива­ции человека, лежали в основе античных трагедий; примером может служить исто­рия Эдипа, который, сам того не зная, убил своего отца и женился на своей матери, не будучи по своей природе ни убийцей, ни безнравственным подлецом. В современ­ной литературе, например в детективных романах, мы нередко встречаемся с ситу­ациями, побуждающими нас задаваться вопросами о мотивации человека. Кто со­вершил убийство, описываемое на первых страницах романа, или, точнее, кто мог его совершить? Лишь тот, у кого был какой-то «мотив» (слово «мотив» использу­ется здесь не в том смысле, который придает ему психология мотивации, а в по­вседневном значении конкретной побудительной причины), А мотив мог быть у любого из тех персонажей, которым смерть убитого давала определенную выгоду.

Ситуация нередко дает возможность исполнить давнее желание, рассеять стра­хи и опасения, одним словом, возможность осуществить свою цель. Но она может быть связана и с наступлением угрожающих обстоятельств. Все, что ситуация в этом смысле обещает индивиду или означает для него, называется «стимулом»,

обладающим «побудительностью» к соответствующему действию. При этом воз­никает вопрос о целесообразности действия. Действие является целесообразным в том случае, когда его вероятными последствиями будут такие события или со­стояния, ради которых человек и осуществлял действие и которые представляются ему желательными. Это можно выразить и иначе, несколько непривычным обра­зом: речь здесь идет о том, чтобы в результате собственного действия либо повы­сить вероятность реализации того, что обладает ценностью для индивида, либо эту реализацию гарантировать. Решающее значение здесь имеют две величины: цен­ность того, что человек хотел бы осуществить, и ожидание (воспринимаемая веро­ятность) того, что это будет достигнуто.

Таким образом, мы обобщаем все, что определяет силу мотивационной тенден­ции и является характерной особенностью семейства моделей «ожидаемой ценно­сти». Такого рода модели используются для объяснения выбора данного действия из нескольких возможных вариантов и даже становятся руководством для приня­тия оптимального решения. В психологии мотивации моделям ожидаемой ценно­сти, наподобие так называемой модели выбора риска Аткинсона (Atkinson, 1957), отводится область применимости, выходящая далеко за пределы простого приня­тия решения. Насколько это оправдано, мы увидим впоследствии.

Необычные действия, при ближайшем рассмотрении оказывающиеся вполне целесообразными, вызываются не только необычными ситуациями или обстоя­тельствами. Разумеется, то, какая именно из возможностей, вытекающих из ситу­ации, представляется человеку достаточно ценной для того, чтобы побудить его к действию, зависит и от индивидуальных ценностных диспозиций данного челове­ка. Но дело не только в этом. Как аспект ценности, так и аспект ожидания опреде­ляются не одними лишь особенностями ситуации, но и особенностями действую­щего субъекта,

Так, предвосхищение им того, насколько достижимой для него явится намечен­ная цель, зависит от его способностей или от тех средств, которыми он располагает. Поэтому вторая причина для того, чтобы задавать вопросы о мотивации, заклю­чается не только в том, что необычные ситуации побуждают к необычным действи­ям, оказывающимся при ближайшем рассмотрении вполне целесообразными.

Говоря точнее, речь идет здесь о взаимодействии детерминантов, которые мож­но отнести отчасти к ситуации, а отчасти к личностным особенностям человека. Это так называемое «взаимодействие личности и ситуации» (см., напр.: Magnusson, Endler, 1977). В современной психологии мотивации «мотивация» всегда рас­сматривается как результат такого взаимодействия. Мотивация представляет со­бой актуальную направленность на какую-то цель, мотивационную тенденцию, для объяснения которой необходимо привлекать не только ситуативные или лич­ностные факторы по отдельности, но и те и другие.

С процессами возникновения актуальных мотивационных тенденций тесно связан вопрос о том, как после завершения одной деятельности осуществляется переход к следующей и как после прерывания деятельности происходит ее после­дующее возобновление. Ведь, как правило, после завершения какого-то действия человек не пребывает в пассивном состоянии, размышляя о том, что он может или должен делать далее. Скорее, он сразу же переходит к следующему виду деятель-

ности, причем, как правило, не задумываясь о ней или принимая какое-то специ­альное решение. Таким образом, уже заранее — причем в ходе выполнения какого-то другого действия — должно быть выяснено и определено, какое действие после­дует далее, какие из открывшихся возможностей будут использованы, а какие — нет. В противном случае непрерывный поток активности, в котором одни цели сменяют другие, было бы невозможно объяснить.

Для ответа на эти вопросы была разработана, в частности, «динамическая теория действия» (Atkinson, Birch, 1970, 1978, глава 2). В основу этой модели положены мотивационные тенденции, явившиеся результатом интеграции значений ожидания и ценности, обусловливаемых ситуацией и особенностями индивида. Но сила этих мотивационных тенденций подвержена дальнейшим изменениям. Мотивационные тенденции, которые пока не могут быть реализованы в действии, встречаясь с соот­ветствующими им ситуативными стимулами, усиливаются. С другой стороны, те мотивационные тенденции, которые в этот момент реализуются в действии, по мере своей реализации постепенно ослабевают. В основном именно эти изменения при­водят к тому, что через некоторое время одна из латентных тенденций к действию становится более сильной, чем та тенденция, которая проявлялась, доминировала и определяла действие до сих пор; таким образом, происходит смена деятельности в пользу тенденции, остававшейся до этого момента латентной.

Третья причина, побуждающая нас ставить вопросы о мотивации, связана не столько с тем, какое (с содержательной точки зрения) будет совершено действие, сколько с тем, каким образом оно будет совершено. Здесь также имеют место оче­видные варианты, вызывающие наш интерес. Существуют обстоятельства, при ко­торых возникающие желания быстро превращаются в намерения, которые при пер­вой возможности стремятся быть реализованными в соответствующем действии. Существуют также люди, способные хорошо себя организовывать, в то время как другие колеблются и не могут ни на что решиться, не могут сосредоточиться на до­стижимой цели или вовремя отказаться от той, которая оказалась недоступной.

Все эти явления традиционно связывают с индивидуальными различиями «воли» и «силы воли». При ближайшем рассмотрении речь здесь идет об определенном те­чении мотивационного процесса, предшествующего осуществлению действия. Под­готовительные стадии процесса, в ходе которых возникает замысел действия, не ме­нее важны, чем процессы, побуждающие направленное на цель действие и поддер­живающие его течение. Если после первой мотивационной стадии, на которой желания формулируются и проверяются с точки зрения их желательности и реали­зуемости, находится достаточно оснований для осуществления действия, направлен­ного на осуществление желаемого, то дело доходит до возникновения «намерения», т. е. до «волевого акта». Затем, как только появляется подходящая возможность, на­мерение побуждает человека осуществлять соответствующее действие вплоть до до­стижения цели (ср.: Heckhausen, Kuhl, 1985).

Однако, чтобы начать действовать, нам далеко не всегда нужно формулировать намерение или осуществлять волевой акт. Существует множество повседневных ситуаций, в которых мы действуем по привычке, т. е. более или менее автоматиче­ски. У нас уже выработалось целесообразное поведение в такого рода ситуациях, и оно оказалось настолько опробованным, что никаких размышлений, не говоря уже о формировании особого намерения, не требуется, чтобы перейти к действию.

В таких случаях мы говорим о действиях по привычке. Эти ситуации можно опи­сать следующим образом: шлагбаум намерения в этих ситуациях поднят и путь к действию является свободным. Помимо волевых действий и действий по привыч­ке существуют также импульсивные или аффективные действия. В этом случае внутреннее напряжение мотивационного импульса прокладывает себе путь к дей­ствию и при закрытом шлагбауме.

Есть определенные данные, указывающие на то, что отдельные стадии описан­ного процесса — мотивация, намерение, действие — определяются разными сила­ми и закономерностями; в частности, модель ожидаемой ценности является адек­ватной лишь для первой стадии мотивационного процесса. Это подтверждает и наш повседневный опыт. Всем нам знакомы «муки выбора», бесконечное-взвешивание, предшествующее принятию серьезного решения, но знакомо также и внезапное облегчение после принятия решения, освобождающего нас от этих, мук. Нам зна­комы предшествующие действию размышления, в ходе которых складывается на­мерение, которое побуждает нас к его своему осуществлению, даже навязывает нам это осуществление при каждой подходящей возможности. Наконец, нам знаком и приносящий освобождение переход к действию, когда каждый осуществляемый шаг воспринимается с точки зрения того, насколько он приближает нас к цели, и корректируется по ходу действия, и т. д. Тем поразительнее тот факт, что эти про­цессы так называемой «психологии воли» со времен классических эксперимен­тальных исследований Нарцисса Аха (Ach, 1910) в Германии и Альберта Мишотта в Бельгии (Michotte, Prurn, 1910) практически не изучались и, более того, были преданы забвению; ситуация стала меняться лишь в последнее время (КиЫ, 1983; Schneider, Schmalt, 1981). Причиной падения интереса к этим процессам оказалась, как ни парадоксально это звучит, непосредственная доступность этих процессов переживанию. С изгнанием из психологии во второй трети XX столетия метода ин­троспекции тонкая феноменология волевых процессов утратила свою привлека­тельность в качестве предмета исследования.

В этом параграфе мы описали три типа повседневных ситуаций, побуждающих нас задаваться вопросами о «мотивации». Это вопросы 1) об индивидуальных различиях мотивационных диспозиций и отграничении этих диспозиций друг от друга; 2) о детерминантах отдельной мотивационнои тенденции, понимаемой как результат взаимодействия ситуации и индивида, а также как величина, уменьша­ющаяся, когда она уже побуждает действие, и увеличивающаяся, пока еще не по­буждает его; и 3) о различных процессах, имеющих место до и после возникнове­ния намерения и во время действия. Эти три типа вопросов соответствуют трем проблемным областям, на которые можно разделить всю психологию мотивации; а именно: 1) мотив, 2) мотивация и 3) волевые процессы (возникновение намере­ния и последующие фазы процесса до начала действия и после него).

При этом мы связали повседневный опыт с исключительными случаями. Ведь в повседневной жизни нас побуждает действовать и искать объяснения лишь то, что необычно и исключительно, а не то, что привычно и ожидаемо (ср.: Heider, 1958). Такое ограничение столь же целесообразно, сколь и экономично. Однако с научной точки зрения рядовые события заслуживают объяснения ничуть не мень­ше, чем чрезвычайные для повседневной жизни случаи. Кроме того, не существует причин, чтобы не включать их в уже выделенные классы мотивационных событий.

Виды наивного объяснения поведения

Объяснением того или иного вида поведения занимаются не только психологи. К этому всегда готов и любой обычный человек. При этом причины поведения, как правило, усматриваются либо в индивидуальных особенностях человека, либо в особенностях ситуации, либо во взаимодействии личности и ситуации. Соответ­ственно мы можем говорить об объяснении поведения с первой, второй или тре­тьей точки зрения (ср.: Heckhausen, 1980; русский перевод: Хекхаузен, 1986). Это, однако, не означает, что всякое объяснение поведения проходит все эти три стадии, скорее, порядок перечисления этих способов объяснения отражает частоту того или иного определения причин поведения. С точки зрения современной психоло­гии каждый из этих способов объяснения является «наивным»; иначе говоря, хотя эти способы и полезны, они чересчур упрощены (ср., напр.: Mischel, 1984).

То, как мы объясняем поведение, в определенной степени зависит от того, из каких параметров сравнения мы исходим, или же от того, какие параметры сравнения нам навязываются. Сравнение может производиться в трех измерениях (ср.: Kelley, 1967): мы можем проследить, как изменится поведение, сопоставляя, во-первых, поведение людей в разных ситуациях, во-вторых, в разные моменты времени и, в-третьих, пове­дение различных индивидов.

Например, если определенное поведение мало изменяется при перемене ситуа­ции или сдвиге во времени и существенно отличается от поведения других людей в тех же ситуациях и в те же моменты времени, то очевидно, что основная причина наблюдаемого поведения коренится в индивидуальных особенностях данного че­ловека. Это объяснение поведения с первой точки зрения, лежащее в основе тео­рий свойств традиционной психологии личности.

Если же нам кажется, что поведение существенно меняется при переходе к дру­гой ситуации — и при этом является разным в разные моменты времени — то мы ищем причины поведения в особенностях ситуации. Это объяснение поведения со второй точки зрения, которое и сегодня господствует в теоретической и исследо­вательской областях социальной психологии, а также в основывающейся на тео­рии обучения клинической психологии.

И наконец, если в результате более глубокого анализа мы приходим к выводу о том, что различия в действиях нельзя свести ни к одним только различиям лично­стных факторов, ни к одним лишь различиям факторов ситуации, но что обе груп­пы факторов играют важную роль — причем на протяжении различных моментов времени, — то мы имеем дело с объяснением поведения с третьей точки зрения. Такого рода объяснения типичны для психологии мотивации, а также для когни­тивной психологии (например, при изучении механизмов решения задач) и совре­менных исследований личности (ср.: Amelang, Bartussek, 1981).

При этом речь ни в коем случае не должна идти о «взаимодействии» лишь как суммировании влияний. В качестве примера такого аддитивного взаимодействия можно привести следующую ситуацию: агрессивный человек реагирует на ситуа­цию, в небольшой мере побуждающую к агрессии, столь же мощной агрессией, как человек с низкой агрессивностью реагирует только на ситуацию, очень сильно по­буждающую к агрессивному ответу. Иными словами, факторы индивида и факторы

ситуации здесь дополняют и компенсируют друг друга с точки зрения поведенче­ских эффектов, которые они вызывают. Однако взаимодействие этих факторов мо­жет и не быть аддитивным и состоять в том, что одна и та же ситуация побуждает разных людей к различным и даже противоположным действиям. Например, на­значение вознаграждения может побудить человека со слабым мотивом дости­жения увеличить усилия для достижения цели, тогда как человеку с сильным мо­тивом достижения оно мЪжет испортить удовольствие от самого процесса дости­жения цели.

Возникает вопрос о том, что важнее — факторы индивида или факторы ситуа­ции. Однако это совершенно праздный вопрос, причем, по меньшей мере, в силу четырех различных причин. Во-первых, мы не можем естественным образом отде­лить одно от другого: влияние индивида вне ситуации столь же трудно вообрази­мо, как и влияние ситуации без индивида. Этот тезис можно сформулировать ина­че: индивид всегда предполагает ситуацию, а ситуация всегда предполагает инди­вида (Bowers, 1973). Ведь когда мы в повседневной жизни характеризуем людей, мы всегда классифицируем их согласно тому, располагают ли они возможностями поведения, которые будут адекватны определенным ситуациям или же неадекват­ны им (Cantor, Mischel, Schwartz, 1982).

Во-вторых, ответ на вопрос о том, обусловлено ли поведение в большей степе­ни различиями индивидов или ситуаций, в значительной мере определяется тем, какие выборки индивидов и ситуаций мы сопоставляем. Поскольку вряд ли воз­можно определить сопоставимые базовые совокупности того и другого, то весьма трудно оценить, имеем ли мы дело с репрезентативными и сопоставимыми выбор­ками или нет. Например, если набранная группа индивидов является очень разно­родной (по возрасту, психическому здоровью и т. д.), а набор ситуаций, напротив, достаточно однородным (например все ситуации содержательно связаны с тема­тикой достижения), то, естественно, различия в поведении будут согласовываться скорее с личностными переменными, чем с переменными ситуаций. Если же, на­против, набор ситуаций более разнороден, чем выборка людей, то более значимы­ми будут представляться именно ситуативные переменные (Olweus, 1976).

В-третьих, на поведение оказывает влияние не «ситуация» в неком объектив­ном или интерсубъективном (т. е. заданном общим пониманием) смысле, а ситуа­ция, рассматриваемая с точки зрения ее индивидуального (субъективного, «идио­синкразического») смыслового содержания. Поэтому ситуация всегда уже вос­принята, т. е. является результатом ее понимания индивидом, и тем самым уже обусловлена личностными переменными.

Наконец, в-четвертых, степень видимой зависимости действия от особенностей индивида или ситуации определяется тем, из какой перспективы мы наблюдаем данное действие. С точки зрения действующего субъекта его поведение главным образом определяется особенностями воспринимаемой им ситуации Qones, Nis-bett, 1971). Напротив, с точки зрения внешнего наблюдателя мы будем склонны связывать наблюдаемое поведение с особенностями действующего человека. Это различие можно свести к противоположности воспринимаемых фигуры и фона. При наблюдении со стороны особенности ситуации составляют фон, на котором в качестве фигуры выделяется действие наблюдаемого человека. При самонаблюде-

нии же особенности ситуации оказываются фигурой, воспринимаемой на фоне собственного поведения.

Таким образом, мы получаем поразительное подтверждение того, что решаю­щим при восприятии и переработке информации является именно эта противопо­ложность в выделении фигуры и фона, а не противопоставление своего и чужого поведения (Storms, 1973). При просмотре видеозаписи субъект действия воспри­нимал в первую очередь свое собственное поведение, а наблюдатели — ситуацию (с точки зрения действующего субъекта). Такое изменение перспективы наблюде­ния привело к различиям в объяснении причин поведения. Действующие субъек­ты объясняли свое поведение своими собственными диспозициями в гораздо боль­шей степени, чем это делали внешние наблюдатели.

Объяснение неосуществленных действий

При рассмотрении действия с четвертой точки зрения дается объяснение не тому, почему производится определенное действие, а тому, почему оно не производит­ся: из-за недостаточных возможностей для его осуществления или вследствие огра­ниченности ситуационных, точнее, экологических характеристик жизненного окру­жения. Именно длительный дефицит возможностей ограничивает развитие соот­ветствующих личностных диспозиций и тем самым возможностей поведения, однако это ограничение не является неизбежным. Дефицит возможностей в принципе пре­одолим, поскольку конкретные жизненные обстоятельства могут быть изменены, обогащены, улучшены экономическим, техническим, культурным, социальным и политическим путем.

Вопросами такого рода занимается в последнее время психология среды (см.: Ittelson, Proshansky, Rivlin, Winkel, 1974; Kaminski, 1976). Задолго до этого Баркер (Barker, 1960) ввел понятие «поведенческое поле» (behavioral setting), ко­торое сопоставимо с рассмотренными выше экологическими характеристиками, предоставляющими возможности для осуществления действия. Поведенческое поле, по Баркеру, не зависит от индивида, а его своеобразие ограничивает поведе­ние формами, соответствующими данному месту и времени. Примерами поведен­ческого поля могут служить спортплощадка, ресторан, школа.

ном студенте нам известно лишь то, что он всегда выполняет задания, то мы счита­ем его столь же «добросовестным», как и того студента, единственной примечатель­ной чертой которого является постоянный порядок у него в комнате. С точки зрения всех прочих показателей нам могло не встретиться ничего, что мы отнесли бы к «добросовестности», поскольку нам не встретилось ничего противоположно­го, что заставило бы нас усомниться в наличии у студентов этой черты.

Индивидуально-специфическое поведение

В этом разделе следует более глубоко и с несколько иной точки зрения проанали­зировать устойчивые характеристики поведения, исходя из индивидуальных осо­бенностей. Мы уже говорили о том, что определенное поведение «обращает на себя внимание». Для того чтобы поведение того или иного человека бросилось нам в глаза и привлекло к себе внимание, оно должно отличаться от поведения большин­ства других людей в той же ситуации. Если студент каждую неделю принимает участие в каком-то обязательном мероприятии и это же делают все остальные сту­денты, мы не видим повода объяснять это поведение особыми чертами его лично­сти. В гораздо больше степени это поведение выглядит обусловленным ситуаци­ей, а именно обязательным характером мероприятия. Лишь в том случае, если сту­дент продолжает посещать это мероприятие после того, как большинство остальных перестает это делать, мы начинаем объяснять поведение нашего студента его осо­быми индивидуальными характеристиками.

Такого рода сравнение поведения различных людей в одной и той же ситуации Келли (Kelley, 1967) в своей модели «куба атрибуции» (призванной объяснить, в какой мере поведение приписывается индивидуальным или ситуационным факто­рам) называет «согласованностью» (consensus). Чем меньше согласованность по­ведения, тем в большей степени оно приписывается индивиду, а не ситуации. На­ряду с согласованностью в «кубе Келли» присутствуют еще два параметра сравне­ния. Один из них называется «последовательность» (consistency) и означает меру совпадения поведения при повторении ситуационных возможностей, иначе гово­ря, относится к сравнению во времени. С точки зрения Мишеля и Пика, парадокс последовательности разрешается, если соотнести воспринимаемую последователь­ность поведения с реальным поведением, которое, по Келли, отличается высокой последовательностью (стабильным воспроизведением одного и того же способа поведения во времени) и низкой согласованностью (бросающимся в глаза прояв­лением формы поведения, характерной для соответствующей черты, т. е. проявле­нием «добросовестности» выше или ниже среднего уровня).

^ Третье измерение куба Келли учитывает различные ситуации (или целевые объекты) и называется специфичностью (distinctiueness). Чем выше специфичность поведения, т. е. его привязанность к определенной ситуации, тем в большей степе­ни оно приписывается ситуативным, а не личностным факторам. Если же, напро­тив, индивид одинаково реагирует на множество различных ситуаций, пренебрегая, таким образом, их особенностями, то его поведение в большей степени объясняется личностными факторами. Это измерение специфичности поведения в отличных Друг от друга ситуациях и дает нам парадокс последовательности. Чем более ярко выражена специфичность поведения человека, тем более чувствительно он реаги-

рует на различия в ситуациях, представляющихся внешнему наблюдателю одина­ковыми, и тем более непоследовательным кажется его поведение. Последователь­ным же, напротив, должно выглядеть поведение человека, который почти все из­меряет одной и той же меркой. При таком подходе нет ничего удивительного в том, что мы сталкиваемся с парадоксом последовательности, эмпирически выводя по­следовательность из недостаточной специфичности поведения относительно осо­бенностей ситуации, вместо того чтобы ожидать последовательности поведения лишь в пределах свойственных индивиду классов эквивалентности, объединяю­щих действия с «эквифинальными» последствиями.

При рассмотрении этих данных парадокс последовательности в значительной мере теряет свою загадочность. Стабильность во времени (последовательность) одинаковых и различных форм проявления предполагаемого свойства способству­ет формированию убеждения, что поведение человека является последовательным и восходит к некоторому латентному личностному фактору. Роль параметров спе­цифичности (сравнения в разных ситуациях) и согласованности (обычности/не­обычности поведения) становится, напротив, менее ясной. Из других исследований, в которых предъявлялась вербальная информация, планомерно варьировавшаяся по трем параметрам сравнения (напр.: McArthur, 1972), нам известно, что поведе­ние объясняется особенностями индивида главным образом тогда, когда специфич­ность и согласованность невелики при высоком показателе последовательности.

Во всяком случае, становится ясно, почему мы сталкиваемся с парадоксом по­следовательности, когда, как обычно, соотносим интуитивно-глобальное суждение со стороны или результаты экспериментов с фактическими проявлениями рассмат­риваемого личностного свойства. Ведь, во-первых, все формы проявления, обла­дающие высокой мерой согласованности (т. е. зависящие в большей степени от ситуационных факторов, чем от личностных), не вносят никакого вклада в изме­рение последовательности. Во-вторых, никакого вклада в измерение последова­тельности не вносят и все те формы проявления, которые нерелевантны данному человеку с точки зрения рассматриваемого личностного фактора и поэтому не вызывают прототипического поведения. В данном случае необходимо сначала для каждого человека наметить классы эквивалентности ситуаций и действий с эк-вифинальными следствиями, в рамках которых можно ожидать последовательно­го поведения. Опора на прототипические способы поведения является большим шагом вперед в этом направлении, однако она не в состоянии заменить определение классов эквивалентности. Это тем более справедливо, что нам на самом деле неизве­стно, в какой мере прототипические проявления дружелюбия или добросовест­ности являются эквифинальными; иными словами, в какой мере они образуют классы эквивалентности желаемых последствий действия.

Мотив как объяснительное понятие

«Мотив» — это не понятие, которое нечто описывает, но понятие, призванное не­что объяснить. После того как мы обсудили парадокс последовательности и озна­комились с тремя измерениями — согласованности, последовательности и специ­фичности, — от которых зависит, в какой мере поведение будет объясняться инди-

видуальными или ситуационными факторами, понятие мотива можно объяснить довольно быстро.

Чтобы объяснить последовательность индивидуального поведения, которая определяется, с одной стороны, как согласованность поведения в разных ситуациях и при повторении этих ситуаций во времени, а с другой — как устойчивое различие поведения разных людей в одних и тех же ситуациях, людям приписывают разную степень выраженности одних и тех же мотивов. При этом мотивы рассматривают­ся как устойчивые во времени диспозиции. Каждый отдельный мотив охватывает определенный содержательный класс целей действия (желаемых последствий сво­его действия).

В настоящее время мотивы определяют как такие содержательные классы це­лей действия, которые существуют в форме устойчивых и относительно постоян­ных ценностных диспозиций. Это ценностные диспозиции «высшего» порядка; иными словами, они не играют решающей роли в поддержании функционирова­ния организма, они не врождены и развиваются только в процессе онтогенеза, за­висят от социализации и, следовательно, от социальных норм той среды, в которой воспитывается ребенок. Таким образом, под понятие мотива подпадают не все классы эквивалентности целей действия. В понятие мотива не входят те из них, которые, как физиологически обусловленные потребности в утолении голода, жаж­ды, потребность в сне, выделении и т. д., хотя и подвержены воздействию социа­лизации, однако врождены и необходимы для поддержания оптимального функ­ционирования организма. Их интенсивность подвержена циклическим колебани­ям и возрастает в зависимости от длительности периода воздержания. Классы эквивалентности потребностей, включая сексуальность, занимающую сложное промежуточное положение между потребностями и мотивами, не рассматривают­ся в этой книге из-за ограниченности ее объема.

Вопрос о том, какое количество мотивов следует выделять как различимые со­держательные классы в практически необозримом множестве целей человеческих действий, является до сих пор спорным. Говоря точнее, этот вопрос представляет­ся до конца неразрешимым, допускающим лишь эвристические ответы, оказываю­щиеся более или менее целесообразными для эмпирических исследований. Так, оказалось целесообразным определять мотивы на возможно более высоком уров­не абстракции, как содержательные классы целей действия, однако обладающие при этом явно различимыми особенностями. В частности, мотив достижения связыва­ется с содержательным классом всех целей действий, успешность которых оце­нивается субъектом относительно некоторой меры совершенства. В этом смысле Мак-Клелланд, Аткинсон, Кларк и Лоуэлл (McClelland, Atkinson, Clark, Lowell, 1953) первоначально определили мотив достижения как «озабоченность стандартом со­вершенства».

Естественно, что столь абстрактно определяемый мотив может находить свое конкретное проявление в бесконечном многообразии действий и связанных с ними Целей. Эти проявления подвержены различным типам изменений, в частности историческим, возрастным и связанным с переходом из одной сферы жизни в дру­гую. Мотив достижения с точки зрения любого конкретного человека всегда охва­тывает лишь небольшую часть этого многообразия. Эта часть представляет собой

свойственный данному человеку класс эквивалентности целей, внутри которого он демонстрирует определенную последовательность поведения, направленного на

достижение.

Для большинства людей мотив достижения соотносится с определенной частью их профессиональной деятельности, для некоторых — еще и с теми видами деятель­ности, которыми они занимаются в свободное время. Однако эти различия содер­жательных областей и широты их охвата — не единственное, чем отличается инди­видуальная форма мотива достижения одного индивида от мотивов достижения других людей. Понятие мотива объединяет и прочие параметры индивидуальных различий. К ним относятся, в частности, уровень притязаний, на который ориен­тирован человек, а также установка на достижение успеха либо на избегание не­удачи.

Таким образом, определенному мотиву соответствует целое множество отдель­ных параметров. Однако мотив всегда остается так называемым «гипотетическим конструктом», т. е. чем-то мыслимым, а не наблюдаемым непосредственно. Оправ­данием рассмотрения какого-либо гипотетического конструкта служит только его ценность при объяснении и интерпретации эмпирических данных. Между данны­ми, относящимися к поведению и к переживанию, в соответствии с теорией уста­навливаются взаимосвязи, образующие так называемую «помологическую сеть* отношений (Cronbach, Meehl, 1955). Чем лучше удается это сделать, тем больше оправдано введение понятия мотива в качестве гипотетического конструкта (ср.: Funder, 1983). Не было бы особой пользы, если бы мы объясняли действие челове­ка с явно выраженной направленностью на достижение наличием сильного «мо­тива достижения». Мы получили бы «порочный круг», т. е. использовали бы лишь другое слово для обозначения того же самого явления. Независимо от того, что нам предстоит объяснить с помощью гипотетического конструкта, мы должны предва­рительно посредством определенных индикаторов выявить индивидуальные раз­личия в выраженности этого конструкта. Для этого, как мы увидим впоследствии, должны быть разработаны специальные методики измерения мотива. С другой стороны, измеренные таким образом различия мотива должны также позволять предсказывать различия в поведении и его результатах. И лишь доказанная в рам­ках некоторой номологической сети взаимосвязь между индикаторами диспозиций (измерение «мотива») и последующими признаками поведения в определенных условиях ситуации делает правомерным понимание мотива как гипотетического конструкта и введение его в качестве опосредующего фактора в высказывания типа «если... то...».

Мотивация

Слово «мотивация» выступает в психологии в качестве обобщающего обозначения многочисленных процессов и явлений, суть которых сводится к тому, что живое существо выбирает свое поведение, исходя из его ожидаемых последствий, и управ­ляет им в аспекте его направления и затрат энергии. Наблюдаемая целенаправлен­ность поведения, начало и завершение более крупных фрагментов поведения, его возобновление после прерывания, переход к какому-то новому фрагменту поведе-

ния, конфликт между различными целями и его разрешение — все это относится к проблемной области, называемой «мотивация».

Поэтому понятие мотивации оказывается мало пригодным для того, чтобы ис­пользовать его в качестве гипотетического конструкта. В этой главе мы сузим это понятие таким образом, чтобы оно охватывало процессы, находящиеся в центре современных исследований мотивации. Я имею в виду в первую очередь порожда­емые данной (или специально смоделированной) ситуацией процессы предвос­хищения желаемых или пугающих значимых последствий своего действия и ве­роятностей достижения с помощью действия намеченных результатов, а также ожидаемого инструментального значения результатов действия для наступления соответствующих последствий. Процессы, которые связывают друг с другом раз­личные аспекты привлекательности и ожидания, также относятся к мотивации. Трансформированные значения привлекательности и ожидания являются исход­ными данными для моделей ожидаемой ценности, многочисленные разновидности которых направлены на предсказание исхода процессов мотивации или принятия решения (ср.: Feather, 1982; Kuhl. 1982).

Таким образом, процессы мотивации охватывают то, что мы рассматривали в контексте взаимодействия личности и ситуации. Наряду с побудительными аспек­тами ситуации, раскрывающимися через восприятие возможностей достижения определенных целей, на привлекательность предвосхищаемых последствий дей­ствия оказывают влияние и актуализируемые этой ситуацией мотивы. Они также определяют широту классов эквивалентности ситуаций и способов действия. Пони­маемый таким образом процесс мотивации представляет собой подготовительную стадию действия. Его можно представить как содержащий эмоциональные компо­ненты процесс когнитивной обработки, более или менее сильно подталкивающий к определенному итогу. Как правило, этот процесс доводится лишь до определенной степени ясности, в отношении которой люди сильно отличаются друг от друга. Од­нако, в любом случае, после достижения определенной степени ясности ценность дальнейшего поиска и переработки информации, как и во всех процессах проясне­ния проблем и принятия решений, резко снижается. С другой стороны, здесь при­сутствует нечто похожее на «стремление к завершению», т. е. нарастающее со време­нем стремление довести процесс мотивации до некоторого итога (см. главу 6). Этот итог получил название результирующей мотивационной тенденции.

Если, как в случае принятия решения, речь идет о нескольких альтернативных возможностях действия, то в действии реализуется лишь наиболее сильная ре­зультирующая мотивационная тенденция. В течение длительного времени уче­ные очень просто представляли себе переход от результирующей мотивационной тенденции к действию; они исходили из того, что поток поведения образован непре­рывной цепью отдельных эпизодов и вначале всегда возникает одна мотивацион­ная тенденция, которая затем через действие приводит к достижению цели, после чего появляется следующая мотивационная тенденция и т. д. В действительно­сти же всегда имеются еще и неосуществленные мотивационные тенденции, по­скольку для их осуществления пока не представилось возможности; кроме того, суще­ствуют также прерванные и незавершенные мотивационные тенденции. Во всех этих случаях сами тенденции продолжают существовать. Они сохраняются до тех пор,

пока не реализуются и не достигнут своей цели. Поэтому в нормальной ситуации несколько мотивационных тенденций всегда существуют одновременно друг с дру­гом; при этом, как правило, лишь одна из них получает доступ к действию или мо­жет его получить, ибо действие должно вести к определенной цели.

Таким образом, поток поведения состоит из цепочки отдельных действий-эпизо­дов, а в основе его лежит непрерывный лоток нарастающих и затухающих мотива-ционных тенденций, наиболее сильная из которых определяет действие в каждый момент времени. Во всяком случае, так утверждает уже упоминавшаяся нами «ди­намическая теория действия» (Atkinson, Birch, 1970), предполагающая постепенное ослабление мотивационной тенденции, определяющей в данный момент направлен­ное на достижение цели действие (в соответствии с так называемой «силой потреб­ления» (consummately force)), и усиление всех остальных мотивационных тенденций, ждущих своего осуществления, по мере их ситуативной актуализации (в соответ­ствии с так называемой «подстрекающей силой» {instigating force)). Помимо этих двух сил динамическая теория действия утверждает существование еще и «тормо­зящих сил» {inhibiting forces); а также «смещающего действия» (displacement value) подстрекающей силы, которая с одной мотивационной тенденции может распрост­раняться на другую, сходную с нею, а кроме того, еще и «замещающего значения» (substitution value); это значение, которое факт достижения определенной цели мо­жет иметь для стремления к другим целям. Уже эти три названные силы и два эф­фекта переноса (смещение и замещение) делают теоретическую конструкцию моТИ-вационного процесса столь сложной, что для выведения следствий из этой теории оказывается необходимым компьютерное моделирование.

При всей своей прогрессивности по сравнению с рассмотрением мотивацион­ных процессов просто как отдельных эпизодов постулируемая динамической тео­рией действия динамика, несмотря на ее усложненность, представляется все еще чересчур простой — в силу ее автоматизма и отсутствия регуляционных процессов более высокого порядка. Ведь доминирующая мотивационная тенденция, если она есть, как правило, вовсе не определяет поведение безотносительно ко всему осталь­ному. При этом едва ли были бы возможны упорядоченные действия, при которых начатое каждый раз по возможности доводится до конца. Ведь тогда только что образовавшаяся наиболее сильная в данный момент тенденция сразу бы прервала текущую деятельность для того, чтобы реализоваться самой. Упорядоченное дей­ствие при наличии подходящей возможности, действие, завершающееся по воз­можности достижением цели, а также планирование последовательного осуществ­ления имеющихся намерений и отодвигание в сторону наиболее сильной резуль­тирующей мотивационной тенденции, если в данный момент складываются более благоприятные условия для реализации более слабой тенденции, — все это было бы невозможным. Но ведь уже из опыта самонаблюдения мы хорошо знаем, что это вполне возможно. Действующий субъект не является пленником своего изменчи­вого мотивационного процесса, в котором аспекты побудительности и ценности перерабатываются и образуют результирующие тенденции, подвергающиеся не­прерывным изменениям и смещениям. Должны существовать особые процессы, определяющие, какие из мотивационных тенденций вообще следует осуществлять, а также при каких условиях и каким образом это должно быть сделано. Эти про­цессы получили название волевых.

Образование намерений и воля

Самой по себе результирующей мотивационной тенденции еще недостаточно для того, чтобы соответствующая ей цель стала обязательной в том смысле, что человек начал стремиться к ее достижению. Результирующая тенденция долж­на приобрести характер замысла действия, иначе говоря, должно образоваться «намерение». По всей вероятности, результирующих мотивационных тенден­ций у людей возникает больше, чем намерений. Если исходить из того, что ста­туса намерения достигают не все наши мотивационные тенденции, то должен существовать некий особый процесс, регулирующий переход от мотивацион­ных процессов к волевым.

Регулирующий этот переход процесс должен, строго говоря, решать две различ­ные задачи. Во-первых, необходимо найти ответ на вопрос о том, какие из мотива­ционных тенденций вообще могут перейти на следующую стадию, т. е. приобрести статус намерения, которое в соответствующий момент начнет определять действие. Во-вторых, какие из уже существующих или только что образовавшихся намере­ний получают в данный момент доступ к действию и начинают реализовываться. Поэтому можно допустить существование двух следующих друг за другом перехо­дов между мотивацией и действием: образование намерения и инициирование дей­ствия (см. рис. 1.1; Heckhausen, Kuhl, 1985).

Рис. 1.1. Два решающих перехода на пути от мотивации к действию

В той мере, в какой эволюционная теория привела к тому, что вместе со своим особым положением в природе человек утратил и свою «свободу воли», понятие воли также лишилось научной респектабельности, пока наконец начиная с 40-х гг., совсем не исчезло из словаря большинства психологов. Там, где под влиянием Дар­вина стали господствовать детерминистские представления, например у Фрейда и Мак-Дауголла, это случилось еще раньше. Там же, где, как в Германии, имелись развитые философские традиции и разрабатывались феноменологические спосо­бы анализа, воля продержалась еще несколько десятилетий и исчезла из словаря психологов уже после значительного расцвета психологии воли в начале XX сто­летия.

Второе убеждение признавало возможности размножения и сохранения вида только для тех живых существ, которые смогли приспособиться к окружающей среде; при этом утверждалось, что человеческий интеллект — явление не исклю­чительное, а продукт тысячелетней истории его становления. Интеллект, способ­ность делать выводы из приобретаемого опыта, позволял сохранить вид, обеспечи­вая быстрое приспособление к меняющимся условиям среды. Однако если это так, то современные виды животных должны обладать зачатками интеллекта. Предпри­нятые в 1880-е гг. попытки установить характерные для тех или иных видов фор-

мы интеллекта и сравнить их между собой породили сравнительную психологию. Из фактологических описаний и чисто умозрительных сравнений постепенно сло­жились систематические экспериментальные исследования научения. Первые ис­следования в этом направлении провел Торндайк (Thorndike, 1898, 1911) в подва­ле дома своего учителя Уильяма Джеймса. Сам Джеймс (1842-1910) как психолог занимал примечательную промежуточную позицию между старой и новой психо­логией. Обладая непревзойденным даром интроспекции, он проследил феномен сознания в волевых действиях, исходя, с одной стороны, из наличия свободной воли, а с другой — из свойственных человеку инстинктов. Согласно Джеймсу, че­ловеческое сознание есть результат развития в ходе эволюции человеческого рода «способности управления нервной системой, которая усложнилась настолько, что не может управлять собою сама» (James, 1890, vol. I, p. 144). Джеймс не ставил эк­спериментов, но разработанное им понятие «habit» (навык, привычка) впослед­ствии стало центральным в ассоциативной теории научения. Привычка — это ав­томатически протекающее действие, которое, по Джеймсу, ранее управлялось со­знательно.

Инстинкт как механизм интеллектуального приспособления, в котором особым образом проявляются естественные закономерности, рассматривал и Дарвин, но он объяснял появление инстинктов как результат случайных изменений. Дарвин представлял инстинкты как накопление отдельных рефлекторных актов, а изме­нения и прогресс в таких накоплениях могли осуществляться согласно эволюци­онной теории постепенно. Таким образом, инстинкты в поведении человека и жи­вотных уже не требовалось рассматривать как нечто цельное и неделимое, их можно было разложить на доступные наблюдению реакции на раздражители. Рефлектор­ная дуга стала рассматриваться в качестве основного элемента поведения. Русский физиолог И. П. Павлов (перевод его работ на английский язык появился в 1927 г.) и американец Торндайк в начале нашего столетия стали инициаторами экспери­ментальных исследований научения, до сих пор не утративших своего влияния на часть исследований мотивации.

Торндайк и Павлов заложили основы того, что можно назвать ассоциативным направлением в исследовании мотивации. Обоих ученых интересовало изменение связей стимула—реакции; Торндайка — замена реакций на более успешные (так называемое инструментальное, или оперантное, обусловливание), Павлова — за­мена раздражителя, приводящего в действие рефлекс, первоначально нейтральным раздражителем (классическое обусловливание). В рамках ассоциативного направ­ления изучения мотивации с именем Торндайка связывается направление психо­логии научения, а с именем Павлова — направление психологии активации.

Третье. По Дарвину, особенности строения тела и поведения, которые дают преимущества при естественном отборе, проявляются не только как специфиче­ские видовые признаки. Внутри вида всегда имеются индивиды, особенности стро­ения и поведения которых позволяют им в борьбе за существование лучше приспо­собиться к усложнившимся условиям. Этот вывод определил интерес ученых к выявлению и учету индивидуальных различий. Фрэнсис Гальтон (1822-1911), Двоюродный брат Дарвина, провел обширные наблюдения, проверяя предположе­ния психогенетики и евгеники о наследовании психических черт и способностей. Наряду с французским исследователем Альфредом Бине (1857-1911), разработав-

шим в начале столетия первые тесты интеллекта, он заложил основы психологи­ческого тестирования. Это направление в течение определенного времени, в пер­вую очередь в США, развивалось независимо от проблематики остальных областей психологии, и только в 30-е гг. Оллпорт (Allport, 1937), Мюррсй (Murray, 1938) и Кеттелл (Cattell, 1950) нашли ему применение в исследованиях мотивации в рус­ле теории личности.

Таковы три основных убеждения, выросшие из эволюционной теории или на­шедшие в ней свое подтверждение. Они превратили прежнюю психологию чело­веческой воли в психологию мотивации с индивидуальными различиями диспо­зиций, которая в значительной степени относилась и к человеку, и к животным. На долгое время она оставила в забвении важнейшие вопросы психологии воли, хотя еще перед Первой мировой войной изучение этих вопросов пережило свой расцвет.

В эпоху пионеров исследований мотивации еще сохраняли немалую значимость давние разработанные философами и психологами учения о воле. Эти учения не только оказались относительно не затронутыми влиянием Дарвина, но и с точки зрения количества учений о воле достигли к началу XX в. пика своего развития. Ана­логично ощущениям, представлениям и чувствам, исследователи стремились уло­вить «воление» или «волевой акт» в качестве особого психологического пережива­ния и определить действенность «воли». Так, для Вильгельма Вундта (1832-1920), основоположника психологии как отдельной экспериментальной дисциплины, во­левое действие являлось центральной темой. Вундт (Wundt, 1894) видел в нем фор­мообразующее начало переживающего и действующего индивида, которое, в качестве «психологической причинности», следует четко отделять от «физической причинности», законы которой исследуют естественные науки.

Проводившийся с позиций психологии сознания анализ волевых процессов посредством ретроспективного самонаблюдения и измерения времени реакции способствовал формированию различных позиций в среде психологов — совре­менников Вундта. Сложившаяся вокруг ученика Вундта Освальда Кюльпе (1862-1915) так называемая «Вюрцбургская школа» достигла значительного прогресса. В ходе анализа мыслительной деятельности было обнаружено, что наиболее важ­ные процессы сознания самонаблюдению не поддаются. Было высказано предпо­ложение, что существуют неосознаваемые установки и тенденции, порождаемые поставленной задачей и управляющие затем когнитивными процессами — остава­ясь при этом неосознанными и не поддающимися произвольному контролю. Нар­цисс Ах (1871-1946) рассмотрел эти процессы с точки зрения психологии воли и ввел в 1905 г. понятие «детерминирующей тенденции». Ах и независимо от него бельгиец Альберт Мишотт (1881-1965) стали основателями экспериментальной психологии воли, которая, к сожалению, пережила очень краткий расцвет, после чего перестала существовать на несколько десятилетий и лишь в последнее время обрела новую жизнь.

На этом мы закончим обзор исследований мотивации начала двадцатого столе­тия (см. аналогичную попытку в Madsen, 1974). Пять главных фигур поколения пионеров представлены на рис. 2.1. С Аха начинается направление эксперименталь­ной психологии воли, с Мак-Дауголла — направление теории инстинктов, с Фрейда — теоретико-личностное направление, с Торндайка и Павлова — теоретико-ассоциа­тивное, разделившееся на линии психологии научения и психологии активации.

Рис. 2.1. Схема различных направлений исследования мотивации в поколении основоположников начала двадцатого столетия. (В отличие от схемы, предложенной Мадсеном. Madsen, 1974. S. 91)

Эти пять направлений, четыре из которых постоянно оказывали влияние на ис­следования мотивации в последние пятьдесят лет, представляют собой на удивле­ние односторонний набор подходов. Если соотнести их с тремя большими проблем­ными областями исследования мотивации, которые мы обсуждали в первой главе, — сферами «мотива», «мотивации» и «воли», — то оказывается, что лишь проблемная область «мотивация» представлена во всех пяти направлениях, «мотив» — лишь в теоретико-личностном направлении, а «воля» после кратковременного расцвета экс­периментальной психологии воли в начале века перестала рассматриваться в каче­стве отдельной проблемы (хотя и изучалась в другом месте и другом контексте и продолжала существовать под другим названием, например в исследованиях приня­тия решения). В результате того, что эволюционная теория Дарвина свела на нет особое положение человека в природе и что в связи с этим детерминистская позна­вательная установка естественных наук была перенесена на психологию, на первый план вышел ранее не замечавшийся аспект образа человека, выражающий его общ­ность с другими живыми существами, — а именно зависимость человека от удовлет­ворения его базовых потребностей, требующих от него способности обучаться в не всегда благоприятном мире. И именно этому аспекту, как мы увидим ниже, стало уделяться основное внимание. Можно предсказать, что в будущем оставленные без внимания способности человека к волевым действиям, иначе говоря, проблема воли, еще вернутся в исследования мотивации. Потребность в этом очень велика.

Далее мы вкратце рассмотрим отдельные направления и линии исследований мотивации за последние 80 лет. Разумеется, между этими направлениями и линия­ми имеется целый ряд связей, которые мы по возможности покажем. Однако в це­лях краткости наше изложение неизбежно окажется схематичным.

Направление психологии воли

Со времен Платона и Аристотеля говорилось о триаде психологических способно­стей, включающей в себя разум, чувство и волю, или, на языке психических процес­сов, познавательные процессы, эмоции и мотивацию. Иногда какую-либо из этих функций подразделяют и более детально, в первую очередь это относится к познава­тельным процессам, среди которых выделяют ощущение, восприятие и мышление, Иначе обстоит дело с волей, которая, хотя и ощущается как совершенно особая фор­ма душевной жизни, которую ни с чем не спутаешь, все же часто становится объек­том попыток редуцировать ее к одной из ее сестер по платоновской триаде.

Полностью свести волю на нет не пытался практически никто. Дальше всех в этом направлении зашел английский философ-эмпирик Дэвид Юм (1711-1776), Он стремился избегать при объяснении психологических явлений всех понятий, ко­торые могут показаться метафизическими или априорными, и вместо этого сводить все психические процессы к впечатлениям (impressions) и идеям (ideas), а также к принципу ассоциации, управляющему их соединением друг с другом. К этому до­бавлялись принципы причинности и субстанции, и в результате самосознание и воля оказывались излишними в качестве объяснительных понятий, ибо все психо­логические понятия оказывались продуктом опыта и ассоциаций наших идей и впечатлений.

Менее радикальными были «гетерогенетические» теории воли. Они не оспари­вали феноменов воли, однако сводили их к другим явлениям и процессам. В зави­симости от предполагавшегося источника, ответственного за переживания воли, можно говорить об эмоциональных и интеллектуалистических теориях воли, а так­же теориях воли как представления или ощущения. Те же, кто рассматривал волю как особую реальность, не сводимую к другим психическим явлениям, представ­ляли «автогенетические» теории воли.

К началу XX в. большинство психологов склонялись к гетерогенетической по­зиции. Сегодня нам не так просто воспроизвести образ мыслей того времени. Счи­талось, что основные элементы душевной жизни можно выявить с помощью ин­троспекции специально обученных наблюдателей. Фиксация и описание отдель­ных, считавшихся основополагающими классов переживаний, которые можно было наблюдать на самом себе и сообщать другим, казались по меньшей мере столь же важными, как и экспериментальный анализ взаимосвязей и условий, позволя­ющих вывести базовые процессы, не поддающиеся прямому наблюдению.

Гетерогенетические теории воли вытекали из стремления определить волю на основе одной лишь интроспекции. Для многих этот путь был привлекателен уже в силу того, что он не требовал усилий по построению эксперимента и позволял, сидя за письменным столом, прийти к своему собственному мнению. Примером может служить Герман Эббингауз (1850-1909), знаменитый основоположник экспери-

ментальной психологии памяти, что не помешало ему быть представителем гете­рогенетической эмоциональной теории воли (Ebbinghaus, 1902). Мюнстерберг (1863—1916) и ученик Вундта Кюльпе (1862-1915) считали основой переживаний воли ощущения. Для Мюнстерберга (Munsterberg, 1888) воля представляла собой мышечные ощущения, предшествующие намеченным движениям. Для Кюльпе (Kiilpe, 1893) воля была «живыми органическими ощущениями».

Интеллектуалистическую теорию — сегодня мы назвали бы ее «когнитивист-ской» —представлял ученик Вундта Эрнст Мейман( 1862-1915). Он писал: «Воля представляет собой не что иное, как особое течение интеллектуальных процессов, посредством которого наше согласие с определенной целью переходит в действие и благодаря которому наша интеллектуальная душевная жизнь перестает быть чисто внутренней и оказывает воздействие на окружающий мир» (Meuraann, 1913, S. 347; первое изд. 1908). Несмотря на несколько устаревший язык, идеи Меймана звучат вполне современно, поскольку сегодня проблемы мотивации обсуждаются преимущественно в рамках когнитивистских объяснительных моделей. Так, сего­дня исследователи пытаются вывести динамические процессы мотивации и воли именно из моделируемых ассоциативных сетей, существование которых было ис­ходно постулировано для объяснения приобретения знаний и их использования (Anderson, 1983; Norman, 1980). Мейман указал также на два важных момента, ко­торые были заново открыты и подчеркнуты в современных исследованиях моти­вации. Первый из них состоит во временной упорядоченности целевых структур действия. Наше сознание может обращаться не только к непосредственной цели действия, но и к связанным с нею отдаленным последствиям (значение которых в качестве факторов мотивации долгое время игнорировалось; см.: Vroom, 1964; Heckhausen, 1977b). Во-вторых, Мейман указал на сознание действующего субъек­та как самостоятельный источник действия. Этот аспект переживаемой ответствен­ности стал центральным исходным пунктом исследований каузальной атрибуции (Werner, Heckhausen, Meyer, Cook, 1972).

Такой корифей, как Вундт, напротив, рассматривал волю не как гетерогенети-ческий, а автогенетический процесс. Согласно Вундту, все процессы, как мы бы сказали сегодня, переработки информации управляются волевыми действиями. В первую очередь это относится к вниманию и апперцепции, а также к восприяти­ям, мыслям и воспоминаниям (Wundt, 1874,1896; ср. относительно недавний раз­бор в: Т. Mischel, 1970). По Вундту, волевой процесс является самостоятельным синтезом предшествующих ему аффектов, которые в ходе онтогенетического раз­вития первоначально проявляются в форме внешних пантомимических вырази­тельных движений. Кроме того, существуют еще и сочетания представлений и чувств, называемых Вуидтом «мотивами». Входящие в их состав представления он назвал «основаниями действия», а чувства — «движущей силой». Таким образом, Вундт уже по существу различал мотивационные и волевые процессы и пытался вывести волевой процесс из его онтогенетических источников.

Если теория воли Вундта состояла из весьма абстрактных положений, то Уиль­ям Джеймс G^a"ies, 1890) занимался феноменологическим анализом описаний от­дельных случаев, пытаясь выделить волевой акт в чистом виде, т. е. тот момент, ^когда в результате решения, своеобразного «да будет!» (fiat!) или внутреннего

согласия заканчивается состояние «раздумий» и мотивационных колебаний и лишь одна из рассматривавшихся возможных альтернатив начинает определять дей­ствие. С удивлением Джеймс констатирует, что этот момент вовсе не обязателен, ибо уже одного лишь представления того действия, которое будет выполняться, достаточно, чтобы перейти к его реальному выполнению.

Этот так называемый базовый идеомоторный принцип может привести к впе­чатлению, что волевой акт в собственном смысле слова оказывается излишним, как это отчетливо демонстрирует часто цитируемый пример с вставанием с постели холодным зимним утром:

«Если можно делать обобщения на основе своего собственного опыта, то мы чаще все­го встаем вообще без всякой внутренней борьбы или принятия решения. Мы неожи­данно обнаруживаем, что уже встали. Происходит какой-то удачный провал созна­ния; мы забываем и о тепле, и о холоде; мы впадаем в какие-то мечтания, связанные с делами этого дня, и в ходе этих мечтаний у нас в голове вспыхивает идея: "Эй! Мне нельзя дольше разлеживаться здесь!" — идея, которая в это счастливое мгновение не пробуждает никаких противоречащих или сдерживающих ее предположений и в силу этого непосредственно порождает нужные двигательные результаты» (J^arnes-^ 1890, р. 1132-1133).

Как ни убедительно этот пример подтверждает действенность идеомоторного принципа, он касается не волевого акта, а исключительно того момента времени, когда человек выполняет бесспорно нужное действие (а именно встает с постели зимним утром). Этот пример, напротив, указывает на возможное направление во­левого процесса, на своеобразную «метаволю», которая заключается в том, чтобы привести намеченное действие к исполнению путем управления ходом представ­лений. Собственно, Джеймс уже предполагает существование мотивационных ме-тапроцессов (метамотивации), когда считает мотивационный процесс, состоящий во взвешивании различных альтернатив действия, управляемым двумя противо­положными тенденциями: стремлением поскорее закончить колебания и страхом перед бесповоротностью принятого решения. Такого рода мотивационные и воле­вые метапроцессы мы обсудим в главе 6.

Кроме того, Джеймс выделил пять форм решений, маркирующих границу между мотивационным состоянием и волевым процессом; одна из этих форм связана с чув­ством напряжения, возникающим, когда все, что надо было выяснить, уже выяснено и все альтернативы представляются примерно равнозначными, но необходимо вы­брать одну из них. Хотя Джеймс в отличие от своих немецкоязычных коллег и со­временников интересовался не тем, чем же в конечном счете является «воля», а тем, для объяснения каких типовых ситуаций следует привлекать понятие типа «воли», он реально занимался анализом всех проблемных областей мотивационно-психоло-гических исследований: мотивации, образования намерений и воли.

По всей вероятности, феномены воли потому столь долгое время просто опи­сывались, что трудно было представить, как они, будучи явлениями «высшей» душевной жизни, могут быть подвергнуты экспериментальному исследованию, оказавшемуся столь успешным в области восприятия и памяти. Наконец, на рубеже XIX-XX вв. в трех различных местах были сделаны первые попытки эк­спериментального исследования воли. Две из них касались понимания с точки

зрения теории воли двух различных процессов действия. В первом случае речь шла об эксперименте с простой реакцией (L. Lange, 1888; Kiilpe, 1893), во втором — об ассоциативном процессе, связанном с поставленной перед испытуемым задачей (Muller, Pilzecker, 1900; Ach, 1905,1910). Третий же подход был связан с попыткой экспериментально вызвать волевой акт в ситуации, когда испытуемый должен был выбрать один из двух различных способов выполнения намерения (Michotte,

Priim, 1910).

Уже самые первые прорывы экспериментальной психологии в областях вос­приятия, представления, научения и мышления, не связанные с психологией воли, давали основания признать волевой характер действий, когда речь заходила о про­граммируемой заданием целенаправленности деятельности испытуемых. В своей «Истории экспериментальной психологии» Боринг (Boring, 1929) перечислил 12 различных объяснительных понятий, с помощью которых психологи того време­ни стремились отразить волевой характер деятельности испытуемых. В числе дру­гих в этот перечень входили следующие понятия: внимание, ожидание, подготовка, предрасположенность, установка, настройка, задание, инструкция, предетерминиру-ющая и детерминирующая тенденции (наряду с ассоциативной и персеверирующей тенденциями Г. Е. Мюллера).

В последние три десятилетия XIX в. эксперименты с реакциями были очень по­пулярны. Им предшествовало открытие так называемого «личного уравнения», т. е. индивидуальных различий при определении времени прохождения той или иной звезды через перекрестие телескопа. Расхождения между различными наблюдате­лями не только обеспокоили астрономов, но и стимулировали многочисленные ис­следования и разработку новых методов наблюдения, после того как стало ясно, что первоначальные методы, основывавшиеся на «зрении и слухе» (слух требовался, чтобы слышать удары часов), приводили к осложнениям, обусловленным взаимо­действием двух сенсорных систем. Поэтому голландский физиолог Ф. С. Дондерс (Donders, 1862) обратился к исследованию простых реакций, постепенно усложняя их последовательным добавлением других ментальных процессов, например процес­са выбора: в этом случае даются два стимула и на каждый из них следует отвечать своей особой реакцией. Наблюдаемое при этом увеличение времени реакции по сравнению со временем простой реакции (когда есть только один стимул) объясня­лось наличием дополнительного психического процесса, в данном случае — про­цесса выбора. Этот так называемый метод вычитания широко использовался в ла­боратории Вундта для построения «ментальной хронометрии» (которая, кстати, снова стала играть большую роль в современной когнитивной психологии при анализе процессов переработки информации).

В 1888 г. ученик Вундта Людвиг Ланге поставил первый эксперимент по пси­хологии воли, сам не вполне осознавая это. Он попросил своих испытуемых на­правлять внимание то на стимул, то на осуществление двигательной реакции. При этом выяснилось, что время реакции меньше в том случае, когда испытуемые об­ращают внимание не на стимул, а на саму двигательную реакцию. Это различие времени «сенсорной» и «мышечной* реакции Вундт объяснял тем, что лишь в слу­чае сенсорной реакции стимул не только воспринимается, но еще и апперцепирует-ся. Поэтому экономия времени при мышечной реакции — около 0,1 с — должна

выражать длительность апперцептивного процесса, Однако такая ментальная хро­нометрия, построенная на «методе вычитания» Дондерса, приводила к многочи­сленным несоответствиям, на которые обратил внимание Кюльпе (Kiilpe, 1893) не­задолго до переезда в Вюрибург. Кюльпе объяснил эти несоответствия тем, что в зависимости от задания, поставленного перед испытуемым, образуется та или иная предпспозиция, определяющая направление внимания в эксперименте Лан-ге и запускающая соответствующий психический процесс, и необходимо рассмат­ривать не изолированные компоненты, которые просто складываются или вычи­таются, а течение всего процесса в целом.

Тем самым Кюльпе предложил теоретико-волевое объяснение, согласно кото­рому цель, принятая испытуемым, управляет его деятельностью по выполнению задания в том числе и в тех областях, которые не подлежат непосредственному или вообще никакому волевому контролю.

То же, в сущности, объяснение было впоследствии сформулировано по отноше­нию к основному предмету исследований Вюрцбургской школы — интроспектив­ному анализу процесса мышления. Было установлено не только то, что существен­ные этапы процесса мышления протекают без каких бы то ни было умственных образов, по и то, что мышление при этом остается упорядоченным, ибо приводит к непосредственному возникновению решения поставленной задачи.

X. Уатт (Watt, 1905), один из участников Вюрцбургской школы, сделал весьма примечательное открытие. Он просил испытуемых находить к данному существи­тельному (скажем, «птица») либо более общее понятие (например, «животное»), либо более частное (например, «воробей»). Интроспекцию, сопровождающую вы­полнение этой задачи, он с помощью «фракционирования» разделил на четыре периода. И именно третий период, в ходе которого происходит поиск нужного сло­ва, давал наименьшее количество интроспективно выделяемого содержания. От­сюда Уатт заключил, что исходное намерение деятельности осознается лишь до тех пор, пока человек еще не усвоил инструкцию до конца. Далее же намерение эффек­тивно управляет познавательными процессами испытуемого, действуя бессозна­тельно и автоматически. Стоит добавить, что еще Г. Э. Мюллер (1850-1934) наря­ду с чисто ассоциативными тенденциями постулировал при объяснении течения представлений в ассоциативных экспериментах еще и «персеверативную» тенден­цию. Иначе говоря, как только задание принимается, у испытуемого образуется соответствующая ему «установка».

Нарцисс Ах (Ach, 1905,1910), начавший свою академическую карьеру в 1900 г. у Георга Элиаса Мюллера в Геттингене и продолживший ее в Вюрцбурге, куда пе­реехал в 1904 г., ввел в употребление термин «детерминирующая тенденция». Это понятие использовалось при объяснении результатов Уатта и других исследова­ний по психологии мышления, например опытов Отто Зельца (Selz, 1913). Оно пришло на смену понятию «персеверативной тенденции», введенному учителем Аха Георгом Элиасом Мюллером. На основании измерения времени реакции и «систематической экспериментальной интроспекции» (искусно направляемой ретроспекции) Ах (Ach, 1905) указывал, что детерминирующие тенденции, не бу­дучи осознаваемыми, руководят осуществлением намеченных целевых представ­лений как в мыслительных, так и в двигательных заданиях.

Большое значение имели опыты Аха по измерению силы воли. В своем весьма интересном эксперименте Ах (Ach, 1910) заставил силу ассоциации между двумя слогами, величина которой варьировалась в зависимости от количества повторе­ний при заучивании, конкурировать с поставленной в инструкции задачей. Тем самым создавалась конкуренция между волевой тенденцией (намерением выпол­нить инструкцию) и привычной деятельностью. Если брала верх детерминирую­щая тенденция, побуждавшая к исполнению нового задания, это говорило о том, что «ассоциативный эквивалент» достигнут, иными словами, сила воли превыси­ла силу ранее созданных ассоциативных связей. В ходе этого эксперимента наблю­далось увеличение времени реакции и довольно много ошибок. Причем многих испытуемых ошибки побуждали заново напоминать себе инструкцию. Ах проана­лизировал эти напоминания себе об исходном намерении и выделил четыре «мо­мента» «первичного волевого акта», в том числе — отнесенность к Я в смысле «Я действительно хочу!» (более подробно мы обратимся к этому вопросу в главе'6).

Как было отмечено уже Зельцем (Selz, 1910), Ах исследовал не исходный воле­вой акт, но последующее напоминание себе о нем после неудачной попытки его реализовать. Несмотря на это, полученные результаты позволяли, казалось, объяс­нить детерминирующую тенденцию как часть намерения, управляющую действи­ем. Кроме того, с помощью своего интроспективного метода Ах обнаружил, говоря современным языком, еще и волевые метапроцессы.

Нарцисс Ах занимался исключительно проблемами воли и не уделял внимания мотивации. Его можно считать действительным основоположником эксперимен­тального исследования воли. Но, к сожалению, еще при его жизни это направле­ние снова ушло в тень. Решающую роль в этом явно сыграл Курт Левин (1890-1947) — младший представитель тогдашней берлинской гештальт-теоретической школы Вольфганга Кёлера (1887-1967) и Макса Вертхаймера (1880-1943). Уже в своей диссертации он воспроизвел эксперимент Аха по измерению воли, несколь­ко изменив его ход, и показал, что простая ассоциативная связь пары слогов, со­зданная частотой повторения, сама по себе еще не вызывает никакой тенденции к воспроизведению — до тех нор, пока не появляется особая детерминирующая тен­денция к воспроизведению.

Спор между Ахом и Левином, нашедший свое отражение также и в работах не­скольких учеников Аха, необычайно сложен; вскоре он потерял свою актуальность и до сегодняшнего дня остается неразрешенным (см.: Heckhausen, Gotzl, в печати). Решающее значение для этого спора, в конечном счете, имела влиятельная работа Левина «Намерение, воля и потребность» (Lewin, 1926). В ней Левин весьма пло­дотворно рассмотрел некоторые аспекты концепции волевого акта Аха, связанные с представлениями о возможности действия и шагов по его осуществлению. Одна­ко исходное целевое представление намерения он превратил в «квазипотребпость», находящуюся в связи с «истинными потребностями». Тем самым конкретно очер­ченные цели отдельных намерений стали мотивационнымп целями, допускающи­ми различные конкретизации и генерализации (ср.: Heckhausen, 1987e). Проблема воли была превращена в проблему мотивации, которая и так уже доминировала над остальными линиями мотивационных исследований.

Это, однако, не помешало Левину разработать вместе со своими учениками эк­спериментальную парадигму «психологии действий и аффектов», которая больше подходит для объяснения проблем воли, а не мотивации и в этом отношении до сих пор еще не исчерпала своих возможностей. В этой связи следует упомянуть запо­минание и возобновление незаконченных заданий (Zeigarnik, 1927; Ovsiankina, 1928), завершающую ценность замещающей деятельности (Lissner, 1933; Mahler, 1933), а также забывание намерений (Birenbaum, 1930).

Теперь мы переходим к третьей и последней попытке экспериментального иссле­дования воли, предпринятой представителями Лувенской школы, основанной бель­гийцем Альбертом Мишоттом. В 1905 и 1906 гг. Мишотт провел по одному семестру у Вундта в Лейпциге. После посещения в 1906 г. Вюрцбургского конгресса Немец­кого психологического общества он провел многие месяцы в течение двух следую­щих лет в институте у Кюльпе, где познакомился не только с работами Аха, но и с немецкоязычными психологическими исследованиями того времени, которые ста­ли для него «открытием» (Michotte, 1954). Уже в 1908 г. он, вместе с Е. Прюмом, закончил большое экспериментальное исследование волевого решения, изданное в качестве монографии лишь в 1910 г., поскольку его было необходимо перевести с немецкого (бывшего родным языком Прюма) на французский. Таким образом, не­зависимо от исследований Аха, монография Мишотта и Прюма вышла в том же году (1910), что и анализ волевого акта Аха. Лувенским исследователям в отличие от Аха удалось вызвать волевой акт не после действия, а перед ним. Правда, и здесь действи­тельное намерение — выполнить инструкцию экспериментатора — возникало зара­нее. Однако оставался открытым вопрос, какой из двух возможных способов выпол­нения задания следует выбрать — и в каждом задании это надо было делать на осно­ве «серьезных мотивов» и как можно быстрее.

После принятия решения не ожидалось, что испытуемый будет выполнять дей­ствие, но проводилось подробное самонаблюдение за принятием волевого решения, длившимся 4-5 с. Авторы обнаружили определенную регулярность в течении фаз; так, наблюдалось взвешивание мотивов, задержка или пауза перед принятием ре­шения, а затем разрешение напряжения ожидания и мышечного напряжения, ког­да после принятия решения место сомнения занимает определенность и, прежде всего, сознание действия. Именно в последнем авторы видели существенный при­знак волевого действия.

К сожалению, Мишотт не стал далее продолжать свои исследования по психоло­гии воли (см. его обзор 1912 г.). Впоследствии он обратился главным образом к ис­следованиям феноменальной причинности. Традицию экспериментальной психоло­гии воли, начатую Мишоттом и Ахом, продолжил в Англии Ф. Эвелинг (1875-1941), начавший свою исследовательскую карьеру в лаборатории Мишотта в Лувене. Он был, по всей очевидности, единственным, кто занимался этими проблемами за пре­делами континентальной Европы. Эвелинг (Aveling, 1926) предпринял также инт­роспективный анализ волевого акта. Его основную характеристику он видел в том, что субъект идентифицирует себя с мотивами предпочитаемой альтернативы действия. По существу, он подтвердил результаты, полученные Ахом и Мишоттом.

Для американской психологии характерным было то, что после феноменологи­ческого расцвета в трудах Уильяма Джеймса проблема воли если и рассматрива-

лась при случае, то уже в бихевиористской трактовке. Это относится, в частности, к книге Ф. У. Ирвина (Irwin, 1971) «Intentional behavior and motivation —A cognitive view». В ней убедительным образом доказывается, что наблюдатель, обладающий знанием о ситуации, действии и его исходах, может сделать вывод о выборе дей­ствия и тем самым о намерении действующего субъекта. Аналогичным образом в своем эссе «From acts to dispositions» Джонс и Дэвис (Jones, Davis, 1965) проанали­зировали психо-логику, в соответствии с которой наблюдатель делает выводы не о намерениях, а о личностных диспозициях, т. е. приписывает действующему субъ­екту мотивы (см. главу 13).

В Германии результаты исследований воли обобщил йоханнес Линдворски (1875-1939) (Lindworsky, 1923,3-е изд.). Как и Зельц (Selz, 1910), он, основываясь отчасти на наблюдениях, отчасти на повторном анализе результатов Аха, усомнил­ся в том, что интенсивность волевого акта повышает качество реализации намере­ния; не интенсивность воли, а «поддержание актуальности задания во время его выполнения» и «отсутствие насильственного вмешательства какого-либо намере­ния» играют здесь решающую роль (Lindworsky, 1923, S. 94).

Из учеников Аха следует упомянуть также Хиллгрубера, Дюкера и Мирке. Хилл-грубер (Hillgruber, 1912) указал на существование так называемого «мотивационно-го закона трудности» в виде «участия воли в продолжении работы». Суть этого за­кона состоит в том, что если увеличивается трудность работы (перестановка слогов при очень кратком предъявлении), то улучшаются и средние результаты. Хиллгру-бер объяснил этот результат большим волевым напряжением. Дюкер (Diiker, 1931, 1975) продемонстрировал аналогичные результаты «реактивного повышения напря­жения». В том же теоретико-волевом смысле следует понимать и более позднюю теорию целевой установки Локе (Locke, 1968), согласно которой с повышением це­левой установки, как это ни парадоксально на первый взгляд, достигаются и лучшие результаты. Наконец, Мирке еще в 1955 г. написал книгу, в заглавии которой встре­чается слово воля: «Воля и достижения» (Mieske, 1955).

Это было последнее упоминание о воле на протяжении долгого периода. Но времена меняются (см; главу 6), и понятие воли вновь стало важным. Так, Куль (Kuhl, 1983) обнаружил индивидуальные различия в способности защищать реа­лизуемое намерение от прочих конкурирующих намерений или от погружения в размышления о неудавшемся действии. Участвующие в этом процессы он обобщил в понятии «контроль над действием». Тем самым если и не сам волевой акт, то воле­вая эффективность «детерминирующей тенденции» вновь вернулась в повестку дня психологических исследований. Теоретико-волевой аспект исследований Вюрпбург-ской школы снова стал актуальным. Это относится также, как мы увидим ниже, к «волевому акту», образованию намерений, переходу от мотивационной фазы к волевой и инициированию намеченного действия.

Разработка проблем в теории инстинктов

Мы уже отмечали, что еще Джеймс ввел инстинкт в качестве объяснительного понятия, но применял его к очень ограниченному числу форм поведения, отделяя от инстинкта чувства, привычки и, конечно же, волевые действия. Джеймс опреде-

лял инстинкт как «способность производить определенные законченные действия без предварительного плана и обучения» {James, 1890, v. П, р. 383). При этом он отмечал обязательность наличия раздражителя, который на основе имеющейся нервной структуры приводит в действие автоматически протекающее поведение. Вынужденное автоматическое реагирование на сложившуюся ситуацию хорошо иллюстрируется известным высказыванием о наседке;

«Наседке показалось бы, вероятно, диким само предположение, что в мире имеется существо, для которого гнездо, полное яиц, не является таким же привлекательным и весьма пригодным для длительного-времяпрепровождения объектом, каким оно является для нее» (ibid., p. 387).

В отличие от Джеймса работы Дарвина не оказали большого влияния на трак­товку инстинкта Вундтом, который сближал инстинкт с побуждением и целена­правленным поведением. Согласно Вундту, инстинктивные действия восходят к более ранним, но со временем автоматизировавшимся волевым действиям.

Подлинным родоначальником исследования мотивации с позиций теории ин­стинктов был переехавший в США английский ученый Уильям Мак-Дауголл (1871-1938). В начале своего жизненного пути он находился под влиянием как кон­тинентальной психологии с ее интроспективным анализом феноменов воли, так и дарвинистского учения с его концепцией наследуемых поведенческих тенденций, Колеблясь между этими двумя направлениями, он был, пожалуй, наиболее влиятель­ным «стрелочником» англосаксонской психологии мотивации XX столетия. В сво­ей широко известной книге 1908 г. (называвшейся «Введение в социальную психо­логию», но в действительности посвященной психологии мотивации и выдержавшей более 30 изданий) он выступил против анализа воли, проводившегося в рамках кон­тинентальной психологической традиции, в пользу теоретико-инстинктивного спо­соба изучения этого явления. Тем самым он «перевел стрелку» с рельсов воли на рельсы мотивации. Во введении к своей книге 1908 г. он писал:

«Я просто подытожу работу, проведенную для решения этого вопроса в девятнад­цатом веке, и сделаю это следующим образом. На протяжении этого века большин­ство представителей социальных паук принадлежали к двум партиям — с одной стороны стояли те, кто вместе с утилитаристами сводили все мотивы к поиску удо­вольствия и избеганию боли, с другой — те, кто, отказавшись от гедонистической доктрины, искали источник поведения в некоей смутной интуитивной способно­сти, инстинкте или чувстве. К концу века доктрины обеих этих партий были сочте­ны ошибочными; однако никакой удовлетворительной замены им найдено не было, и большинство психологов не могли предложить ничего лучшего, чтобы заполнить эту пустоту, чем просто слово "воля" или фразы типа "тенденция идей к самореа­лизации". С другой стороны, Дарвин в "Происхождении человека" впервые сфор­мулировал действительную концепцию человеческих мотивов и показал тот путь, по которому мы должны идти, опираясь главным образом на методы сравнитель­ной и естественной истории, если хотим прийти к более полному пониманию этих мотивов» (McDougall, 1908, р. 14).

Впрочем, Мак-Дауголл исключил волю не полностью. Он посвятил ей целую главу своей книги, в которой речь идет о том, как в случае конфликта мотивов не оказаться во власти простого гедонизма, что неизбежно вытекало из дарвинистского

взгляда и подлежало критике. Полемизируя с Вундтом и Джеймсом, он отказался от подавления конкурирующего мотива в качестве принципа волевого решения в пользу усиления одного из двух конкурирующих мотивов посредством добавочного импульса, исходящего из мотивационной системы самоуважения (system of self-re­garding sentiment). Комментируя проблему принятия решения, он определял волю

«как поддержку или подкрепление желания или когнитивного элемента импульсом, исходящим из системы чувства самоуважения е- (1908, р. 249).

Итак, при рассмотрении функции решения, приписываемой мотивационной си­стеме самоуважения, позиция Мак-Дауголла совпадает с центральным пунктом пси­хологии воли Аха и Мишотта; тесной связью воли с Я. Правда, это осталось един­ственной точкой их соприкосновения. Многочисленные направления психологии Я, возникшие с тех пор и играющие сегодня очень большую роль (см. главу 15), рас­сматривают Я главным образом в контексте процессов мотивации, но не воли.

«По сути, Мак-Дауголл был неудовлетворен интроспективными исследованиями со­знания своего времени. Он хотел изучать реальные действия и поступки людей, опи­раясь при этом на надежные филогенетические основы поведения, которые он видел в инстинктах. Определял он их следующим образом: "...наследуемая или врожденная предрасположенность, определяющая способность ее обладателя воспринимать и обращать внимание на определенный класс объектов, эмоционально возбуждаться конкретным качеством одного из таких объектов и действовать по отношению к ному конкретным образом или по крайней мере испытывать побуждение к такому дей­ствию"» (McDougall, 1908, р. 25).

Подобное толкование достаточно сложно. Инстинкты врождены, они облада­ют побудительной (энергетический аспект) и управляющей функциями, они со­держат в упорядоченной последовательности процессы переработки информации (познавательный аспект), эмоционального возбуждения (эмоциональный аспект) и готовности к моторным действиям (двигательный аспект). Мак-Дауголл перво­начально составил список из 12 инстинктов, а Затем несколько расширил его (под­робнее см. главу 3). Позднее он заменил «инстинкты* менее определенным поняти­ем «склонности» (propensities), уже не сводившимся к представлению о стереотип­ном протекании действий. Его содержание в основном определялось тенденцией к целенаправленной активности;

«Склонность определяется предрасположенностью, функциональным единством общей душевной организации, и именно последняя, будучи возбужденной, порож­дает активную устремленность, усилия, импульс или энергичные движения к неко­ей цели» (McDougall, 1932, р. 118).

Появлению работы Мак-Дауголла 1932 г. предшествовала известная дискуссия 20-х гг. об инстинктах, одна из немногих крупных дискуссий, которые когда-либо широко велись в психологии. Начало этой дискуссии положил Уотсон, еще в 1913 г. выдвинувший требование ограничить психологию исследованием того, что мож­но зарегистрировать при внешнем наблюдении. Широкое распространение теории инстинктов Мак-Дауголла привело к тому, что многие психологи объясняли все­возможные виды поведения только соответствующими инстинктами. Бернард, пе­ресмотревший в 1924 г. литературу, посвященную инстинктам, обнаружил не менее

14 046 определений этого термина! Нельзя не согласиться с его мнением, что при столь неоднозначном употреблении слова легко впасть в ошибку «порочного кру­га», и в этом случае понятие потеряет свое объяснительное значение.

Мак-Дауголл выступал против такого расширения исследования инстинктов, его окончательный перечень содержал не более 18 «склонностей» (McDougall, 1932). Через несколько лет дискуссия об инстинктах, так и не приведшая к ясному решению, перестала вызывать интерес (см.: Krantz, Allen, 1967). Влияние Мак-Дау-голла наиболее сильно сказалось в двух заметных областях исследований мотива­ции. Во-первых, его работы дали новый импульс развитию проблемы в русле тео­рии личности, обосновав необходимость включения в понятие личности тех или иных мотивационных характеристик. Показательны в этом отношении теория черт Оллпорта (Allport, 1937), выполненные в Германии работы Лерша (Lersch, 1938), а также исследования Мгоррея (Murray, 1938), чьи взгляды типичны для предста­вителя психологии мотивации в узком смысле.

Во-вторых, Мак-Дауголл способствовал разработке серьезного функциональ­ного анализа инстинктов, заложил основы сравнительного изучения поведения животных (этологии). Заслуга же осуществления такого анализа принадлежит прежде всего Конраду Лоренцу (Lorenz, 1937; 1943), критиковавшему положения теории инстинктов Мак-Дауголла за их неопределенность и ограничившему поня­тие инстинктивного поведения врожденными двигательными координациями, т. е. инвариантными звеньями, присутствующими в цепи целенаправленного поведен­ческого акта вплоть до «завершающего действия». Именно это последнее звено является инстинктивным действием в узком смысле слова, оно управляется цент­ральной нервной системой всегда одинаково и жестко. «Завершающее действие», если можно так сказать, разрешается через «врожденный пусковой механизм». Предшествующие же звенья могут изменяться в соответствии с характеристика­ми ситуации, и чем ближе звено к началу акта, тем более оно подвержено науче­нию, особенно начальная фаза, так называемое поисковое поведение. Было уста­новлено, что для определенных инстинктивных действий (таких, как следование за предметом у серых гусят во время короткой сенситивной фазы в раннем онтоге­незе) любой объект может стать побуждающим ключевым раздражителем («запе­чатлеться»).

Интенсивное изучение некоторых видов животных позволило выявить клю­чевые раздражители, которые приводят в действие определенные инстинкты. Если же эти раздражители долго не появляются, инстинктивные последователь­ности поведенческих актов могут протекать и без них как так называемые «холо­стые действия».

Результаты исследований позволили выделить две характеристики инстинк­тивных поведенческих актов; во-первых, их стереотипность и независимость от научения, во-вторых, задействованность в их возбуждении внутренних процессов, проявляющихся в виде готовности, которая со временем возрастает. Механизм действия внутренних процессов Лоренц (Lorenz, 1950) представил в виде «психо­гидравлической» модели мотивационного процесса (которая, впрочем, близка ран­ним взглядам Фрейда (Freud, 1895)). Каждому инстинкту Лоренц приписывал специфичную для данного действия энергию, которая постоянно возобновляется

и заполняет некий резервуар. В противовес прежним взглядам, согласно которым инстинктивное действие всегда следует за внешним раздражителем, Лоренц утверж­дал, что протекание определенных инстинктов вообще не требует наличия внеш­них ключевых раздражителей («реакции в пустоту»).

Николаус Тинберген (удостоенный, как и Лоренц, в 1973 г. Нобелевской пре­мии в области медицины), продолжавший и развивавший положения Лоренца, определяет инстинкт следующим образом:

«Я хотел бы предварительно определить инстинкт как иерархически организованный

нервный механизм, который восприимчив к некоторым подготавливающим, запу­скающим и направляющим импульсам как внешней, так и внутренней природы и ко­торый реагирует на эти импульсы координированными движениями, способствую­щими сохранению индивида и вида* (Tinbergen, 1951, р. 112).

«Механизму» здесь противопоставляются «импульсы», которые выполняют собственно мотивирующую функцию, т. е. активизируют инстинкты.

Этология стоит в стороне от психологии мотивации. Однако она вновь и вновь привлекает внимание ученых, занимающихся вопросами мотивации. Интерес к ней связан прежде всего с двумя проблемами. Во-первых, с этологической критикой лабораторного эксперимента по психологии научения, поскольку исследуемые животные помещаются во время такого эксперимента не в естественное для них окружение, а в искусственную обстановку, сильно ограничивающую возможности животного. Во-вторых, с многочисленными попытками использовать данные это­логии при объяснении поведения человека (Eibl-Eibesfeldt, 1973, 1984). Критику со стороны психологии мотивации вызвали уже попытки Лоренца (Lorenz, 1966) распространить на человеческое поведение понимание агрессии, как оно представ­лено в теории инстинкта (см. главу 10). Основываясь на своей психогидравличес­кой модели энергии инстинкта, Лоренц утверждает, что в организме человека по­стоянно вырабатывается один из видов энергии агрессии. Если эта энергия время от времени не разряжается в безвредной, замещающей агрессивность активности, ее накопление может стать опасным. (Более подробное освещение трактовок ин­стинкта в этологии можно найти в работах: Cofer, Appiey, 1964; Eibl-Eibesfeldt 1975; Hess, 1962; Hinde, 1974.) Критическое рассмотрение истории экспериментального изучения животных в лаборатории и влияния на эти изыскания трудов Дарвина осуществил Бойс (Воусе, 1976). Современная этология объясняет соответствие по­ведения тем или иным особенностям ситуации с помощью нейрофизиологических конструктов и моделей (которые отчасти имеют формальный системно-теорети­ческий характер).

Теоретико-личностное направление разработки проблем мотивации

В рамках исследований личности ученые подходят к проблеме мотивации исклю­чительно в аспекте психологии человека. При этом мотивация трактуется либо как ключ к описанию и более глубокому пониманию личности и индивидуальных раз­личий (линия психологии личности), либо как процесс, которым объясняется

актуальное поведение и лишь отчасти связанные с ним индивидуальные различия (линия психологии мотивации, а также когнитивной психологии).

Основоположником этого направления был, как мы уже говорили, Зигмунд Фрейд (1856-1939). Усилия Фрейда были направлены на объяснение казавшихся непонятными поступков, для чего использовалось клиническое наблюдение, а так­же методика провоцирования и истолкования странных, необычных содержаний сознания. Он был убежден, что выявил скрытые, неосознанные процессы, которые управляют деятельностью и определяют содержание сознания. Фрейд видел в «бессознательном» непрерывную динамику конфликтующих между собой влече­ний, которые не только получают свае завуалированное выражение в поведении и сознательном переживании, но и дают нам ключ к объяснению деятельности.

Взгляды Фрейда пронизаны биолого-эмпирическим детерминизмом Дарвина, подтверждение которому австрийский ученый усматривал в успехах медицины своего времени. Душевную жизнь уже нельзя было объяснять с помощью элемен­тарного интроспективного анализа содержания сознания, чем занималась совре­менная ему психология. Следовало вскрыть ту биологически-витальную динами­ку влечений, которая лежит в основе поведения всех живых существ. В этом и со­стоят, собственно, действующие в неразрывной последовательности психические процессы, т. е. бессознательное. В потоке сознания бессознательные процессы не составляют исключения, напротив, содержание сознания представляет собой фраг­ментарное и видоизмененное производное от непрерывной деятельности бессозна­тельного. В основе такой деятельности лежит не пассивное реагирование организ­ма па воздействия окружающей среды, а активная, направленность, силы и конф­ликты, присущие живому существу. В данном случае на Фрейда если и оказала влияние современная ему психология, то, скорее всего, это была концепция Фран­ца фон Брентано, которого Фрейд мог слушать в Вене. Брентано в отличие от Вунд-та видел движущие силы душевной жизни в интенционально направленных на предметы «актах». Представители Вюрцбургской школы, к которым примкнул Ах, также все больше склонялись к этой точке зрения и оспаривали правомерность позиции Вундта.

Анализ истерии и других неврозов нужен был Фрейду не только для того, чтобы раскрыть влияние бессознательных процессов, но и для того, чтобы выявить их, «вве­сти в сознание», И если сначала он пользовался гипнозом, то позднее этот метод сменило толкование сновидений (Freud, 1900) и свободных ассоциаций. Единствен­ное, что не изменилось, — остроумные рассуждения, связывавшие (вполне в духе психологии поведения) исходные условия с последующими событиями через раз­личные гипотетические промежуточные процессы. Фрейд проявлял при этом боль­шую гибкость мышления и искреннюю готовность к коррекции своих взглядов.

Теория мотивации в ее окончательном виде была сформулирована Фрейдом только в 1915 г. в труде «Влечения и их судьбы», хотя основные положения уже мож­но найти в вышедшем в 1895 г. «Проекте психологии». Согласно этой теории, «пси­хический аппарат» должен прежде всего справляться не с внешними, а с внутренни­ми раздражителями, от которых нельзя уклониться, так как они возникают в самом организме. Потребности той или иной части организма постоянно порождают энер­гию раздражения, которая аккумулируется и от которой требуется «избавиться».

«Нервная система — это аппарат, функцией которого является устранение накопив­шегося раздражения, снижение его до возможно более низкого уровня, а если бы это было реально — то и поддержание в организме полного отсутствия такового» (1915, S.213).

О фрейдистской теории мотивации дает представление модель редукции вле­чения (она близка уже обсуждавшейся отологической модели, и, как мы увидим впоследствии, с ней же в своей основе связана линия психологии научения, к ко­торой относятся ассоциативные исследования мотивации). Модель редукции вле­чения построена на гомеостатическом и гедонистическом представлениях. Соглас­но первому из них, организм в тем более уравновешенном состоянии, чем ниже уровень накопившегося раздражения. Согласно второму, всякое снижение этого уровня сопровождается чувством удовлетворения, всякое повышение — чувством неудовлетворения. Иными словами, активность психического аппарата подчине­на принципу удовольствия—неудовольствия (Lust-Unlust'Prinzip).

Понятие «влечение», по Фрейду, отражает двойственность тела и духа, объединя­ет между собой органическое (а именно энергию) и психическое (аффект) представ­ления. Кроме того, в каждом влечении различаются четыре аспекта. Фрейд пишет:

«Если мы от биологического начала перейдем к рассмотрению душевной жизни, то "влечение" явится мам как понятие, пограничное между душевным и соматическим, как психическая представленность раздражений, имеющих внутреннее телесное про­исхождение и распространившихся в область души, как мера необходимой работы, которая налагается на душевное вследствие его связи с телесным.

Уточним некоторые термины, которые употребляются в связи с понятием влечения: напряжение, цель, объект, источники.

Под напряжением пленения понимают его моторный момент, сумму сил или меру усилий, которой оно соотиетствуст.

Целью влечения всегда является удовлетворение, которое может быть достигнуто только путем устранения раздраженного состояния источника влечения.

Объект влечения — это то, в чем или посредством чего влечение может достигнуть своей цели. Это наиболее изменчивый компонент влечения, связанный с ним не про­исхождением, а лишь пригодностью для его удовлетворения.

Под источником влечения понимают тот соматический процесс в органе или части тела, раздражение от которого представлено в душевной жизни как влечение» (1915, S. 214-215).

Как уже отмечалось, душевная жизнь в понимании Фрейда — это динамика конфликтов; именно поэтому ему близки дуалистические принципы, свидетель­ством чего является его классификация мотивов. Над классификацией Фрейд ра­ботал постоянно, но не стремился завершить ее. И если в сочинении 1915 г. он противопоставил потребности Я или «самосохранения» (например, потребность в пище) и сексуальные влечения (либидо), то позднее, под впечатлением событии Первой мировой войны, он заменил первые на потребности в агрессии. Однако его основные исследовательские интересы всегда были сосредоточены на очень широ­ко трактуемых сексуальных влечениях. В заключительный период своего творче­ства Фрейд пришел к противопоставлению антагонистических влечений: жизни (эрос) и смерти (танатос).

Мы не будем в этой работе воспроизводить все, подчас весьма спекулятивные, теоретические построения Фрейда. Ограничимся лишь рядом важнейших положе­ний его теории, теми из них, которые оказали влияние на дальнейшее развитие исследований мотивации.

Первое. Влечения могут проявлять себя по-разному. Если при большой интен­сивности влечения отсутствует объект, необходимый для его удовлетворения, то не осуществившиеся желания'входят в сознание в виде представлений о прежнем удовлетворении влечения. Это положение оказало решающее влияние на более поздние попытки измерения мотивации (Murray, 1938; McClelland et al., 1953). Влечения могут смещаться на другие объекты, они могут сублимироваться (т. е. внеш­не направляться на несексуальные цели) и, наконец, вытесняться. В последнем случае они оказывают скрытое влияние на переживания (проявляется в содержа­нии сновидений) или на поведение (проявляется в ошибочных действиях или не­вротических нарушениях).

Второе. В теоретических построениях Фрейда душевная жизнь, понимаемая как постоянный конфликт противоречивых тенденций внутри личности, предста­ет в виде иерархии трех механизмов. Поиску удовлетворения Оно противостоит моральный контроль Сверх-Я, а примирением их через достижение компромисса занимается механизм приспособления к реальности Я.

Третье. Взрослая личность есть результат истории влечений, причем особое значение имеет детство. Препятствия, возникающие на пути удовлетворения влечений, особенно в раннем детстве, имеют серьезные последствия и причиня­ют сильный ущерб способности человека работать и любить. С помощью психо­аналитических терапевтических приемов причины нарушений развития, кореня­щиеся в раннем детстве, могут быть выявлены и в какой-то степени устранены.

Четвертое. Развитие влечений проходит несколько психосексуальных фаз в соответствии со сменой так называемых эрогенных зон (чувствительных участков кожи вокруг различных отверстий на теле). На каждой из фаз доминирует опре­деленная эрогенная зона, ее раздражение доставляет максимальное чувственное удовлетворение. Порядок смены эрогенных зон следующий: рот (оральная фаза: сосание, глотание, кусание), задний проход (анальная фаза: выделения кишечни­ка), половые органы (фаллическая и генитальная фазы: мастурбация, гомосексу­альные и гетеросексуальные половые связи). Развитие влечения может задержать­ся на одной из фаз (явление фиксации). Травмирующие переживания могут отбро­сить развитие на более ранние стадии (регресс).

Пятое. Ход развития влечений подобен развитию действия в драматической пьесе для трех персонажей: супружеской пары и любовника. В роли последнего выступает ребенок, который стремится к сексуальным отношениям с родителем противоположного пола (эдипов комплекс) и наталкивается при этом на сопротив­ление и угрозы со стороны родителя одного с ним пола. При нормальном развитии конфликт разрешается путем идентификации с родителем одного с ребенком иола. Это разрешение ведет к усвоению уже в раннем детстве моральных норм, отожде­ствляемых с одним из родителей, и тем самым к образованию совести Сверх-Я как механизма, контролирующего поведение личности.

Три последних положения о значении раннего детства в развитии влечений, о возможных опасностях на пути этого развития и о социализирующем влиянии личностных взаимодействий в семье до сих пор заметно сказываются на теории и исследованиях в области развития личности и генезиса мотивов. Статично-описа­тельный анализ компонентов в исследовании мотивации благодаря Фрейду был дополнен динамическим аспектом рассмотрения вопроса. Детальную оценку про­изведений Фрейда и их значения для развития теории мотивации дал Рапапорт (Rapaport, 1959,1960). Томан (Toman, 1960a, b) осуществил дальнейшую разработ­ку психоаналитической теории мотивации, прежде всего таких ее аспектов, как периодизация, развитие и история мотивов.

Разумеется, в начале XX столетия существовали личностно-теоретические уче­ния и вне рамок психоанализа, в так называемой «академической психологи», как говорили психоаналитики. Здесь можно снова упомянуть Аха (Ach, 1910), который довольно опрометчиво связывал индивидуальные различия, наблюдавшиеся в его экспериментах по психологии воли, с типами темперамента.

Более успешным и влиятельным в качестве теоретика личности был Курт Ле­вин (1890-1947), причем не в смысле дифференциальной психологии, а в обще­психологическом смысле. Как уже было сказано, Левин еще в своей диссертации обратился к исследованиям Аха и критически пересмотрел его анализ волевого акта. Не приняв аховского понятия детерминирующей тенденции, Левин позднее стал говорить (Lewin, 1926) о «квазипотребностях». Может показаться, что эта перемена понятия не должна изменить обозначаемого этим понятием содержания. Однако, оглядываясь назад, мы должны сделать вывод, что вместе с понятием из­менилось и анализируемое содержание. Подразумеваемое понятием «детермини­рующая тенденция» волевое содержание превратилось в проблему мотивации, или, точнее говоря, различие мотивационного и волевого содержания снова исчезло из виду и остается затушеванным вплоть до сегодняшнего дня.

Вместе со своими учениками Левин предпринимает многочисленные исследо­вания по «психологии действий и аффектов». Некоторые из его эксперименталь­ных парадигм до настоящего времени сохранили свое значение стандартных про­цедур исследования мотивации. Прежде всего это относится к анализу уровня при­тязаний (Норре, 1930; Jucknat, 1938). Некоторые из этих вопросов, как, например, проблема замещающей деятельности, были непосредственно связаны с положе­ниями теории Фрейда. Вероятно, влияние Фрейда было более значительным, чем это признает сам Левин, критиковавший объяснение Фрейдом поведения через анализ событий прошлой жизни.

В отличие от Фрейда Левин стремился объяснить поведение, исходя из возник­шего на данный момент актуального поля психологических сил. В своей теории поля он сравнивает психологические силы с векторами, исходящими от объектов и областей окружающего мира и обладающими побудительным характером (валент­ностью). Эти силы воздействуют на личность и определяют ее поведение. Поло­жения теории ноля Левин пытался изложить с помощью топологических (позднее «годологических») понятий. Еще до создания теории поля как теории окружаю­щей среды и помимо нее Левин разработал модель, в которой мотивация личности была представлена в виде скопления отдельных центральных и периферийных

областей (глубинных или поверхностных слоев). Каждая область представляет потребность или квазипотребность. В зависимости от состояния потребности (на­пример, при возобновлении действия, оставшегося незавершенным) такая область представляет собой более или менее напряженную систему, стремящуюся разря­диться через исполнительные функции (например, моторику). Динамические Представления такого рода близки воззрениям Фрейда хотя бы тем, что общим основополагающим принципом мотивации и для Фрейда, и для Левина было вос­становление нарушенного равновесия.

Деятельность, по Левину, является функцией личности и воспринимаемого окружения: V=/(P,V). Тем самым он (Lewin, 1931b), возможно, впервые сформу­лировал принцип взаимодействия личности и ситуации (см. главу 1). Правда, в дальнейшем его больше интересовало влияние изменений в ситуации на протека­ние деятельности, чем действие межличностных различий.

Посредством своей теории поля, излагаемой в терминах динамики, Левин стре­мился дать обобщенный «моментальный снимок» действия сил психологической «совокупной ситуации» (так называемого жизненного пространства). В эту ситуа­цию включены не только личность, но и воспринимаемое ею окружение, а деятель­ность выводится из игры сил как суммарный вектор. Дальнейшей разработке и дифференциации положений теории поля препятствовало, конечно, отсутствие конкретных измерительных методов, которые бы реально выявили и зафиксиро­вали напряжения, силы, направления, валентности, области и расстояния.

Хотя теория поля Левина (Lewin, 1936:1963) как конкретная модель не имела большого влияния, его настойчивость при разработке понятий (например, побу­дительности) и при установлении отношений между функциями, его анализ ситу­ационных сил, который был расширен до типологии конфликтов, и в первую оче­редь создание разнообразных экспериментальных парадигм (таких, как уровень притязаний), сыграли большую роль в дальнейшем исследовании феноменов мо­тивации.

Работы Левина оказали влияние на различные направления изучения мотива­ции: на теории научения (через Толмена), на теории личности (через Оллпорта), но об этом речь пойдет дальше. Труды Левина имели большое значение и для формирования взглядов представителей психологии мотивации в узком смысле, а именно для исследования мотивации в теории личности: Мюррея — в 1930-е гг., Аткинсона — в 1950-е гг., Врума — в 1960-е гг.

Линия психологии мотивации в узком смысле

Начнем с рассмотрения работ Врума, так как именно в них, несмотря их на более позднее по сравнению с исследованиями Мюррея и Аткинсона появление, непосред­ственно прослеживается влияние Левина (а также Толмена). К началу 1960-х гг. накопилось большое количество данных по психологии труда: об удовлетворенно­сти работой, ее выполнении и т. п. Так называемая теория инструментальности Врума (Vroom, 1964) была попыткой внести ясность в этот набор фактов. Основ­ная мысль теории настолько очевидна, что можно лишь удивляться тому, почему она столь долго оставалась невысказанной. Действия и их результаты, как прави­ло, имеют ряд последствий, которые выступают для субъекта как обладающие

большей или меньшей привлекательностью. Последствия действия предвосхища­ются и мотивируют деятельность. Другими словами, деятельность направляется инструментальностыо, в силу которой наступают желательные и не наступают не­желательные последствия.

, Показательно, что эта простая мысль до сих пор игнорируется в лабораторных исследованиях по психологии мотивации. Ведь действия испытуемого в лабора­торном эксперименте лишены для него последствий (за исключением того факта, что испытуемые могут помочь руководителю эксперимента или науке добыть но­вые сведения или они получат за свое участие небольшую плату). В реальных же жизненных ситуациях, таких как профессиональная деятельность, многое зависит от собственных действий индивида и их результатов.

Согласно теории инструментальности, в первую очередь необходимо выявить индивидуальные валентности (побудительность, по Левину) субъективно возмож­ных последствий действий и умножить их на так называемый показатель инстру­ментальности. Показатель характеризуется степенью ожидания того, что резуль­тат действия будет иметь или исключать соответствующие последствия (во втором случае инструментальность негативна). В сумме произведения валентности и ин­струментария каждого следствия дают общую инструментальную валентность воз­можного результата действия, который мотивирует действие, если субъективная вероятность успеха в достижении его цели достаточно велика. Таким образом, те­ория инструментальности Врума представляет собой детализацию модели ожида­емой ценности, намеченной в общих чертах Левином и Толменом (Lewin, Dembo, Festinger, Sears, 1944; Tolman, 1932).

Ключевой фигурой в исследованиях мотивации в рамках теории личности яв­ляется другой представитель психологии мотивации в узком смысле — Мюррей, поскольку именно в его работах были объединены взгляды Дарвина, Мак-Даугол-ла и прежде всего Фрейда. В своей книге 1938 г. «Исследования личности» Мюр­рей, сблизив понятие потребности с психоаналитическим пониманием проблемы, содержательно отграничил друг от друга около"36 различных потребностей (см. главу 3), определил соответствующие потребностям побудительные условия ситуации (так называемое давление ситуации), построил многочленную таксономию реле­вантного мотивации поведения, разработал опросники (или шкалы оценок) для выявления индивидуальных различий в мотивах и апробировал их благодаря по­мощи 27 сотрудников, применявших при работе с испытуемыми не только эти оп­росники, но и интервью, клинические тесты, экспериментальные исследования (уровня притязаний) и т. д.

Тем самым Мюррей подготовил почву для прорыва, осуществленного в 1950-х гг. Мак-Клелландом и Аткинсоном. Им удалось более четко выделить один мотив — мотив достижения; кроме того, они на основе ТАТ («Тематического апперцептив­ного теста») Мюррея разработали и валидизировали методику измерения инди­видуальных различий. Возможность заранее выявить индивидуальные различия мотивов открыла путь интенсивным исследованиям, охватившим разнообразные проблемы мотивации. Наряду с мотивом достижения были выделены и измерены Другие мотивы — такие, как аффилиация и власть. Более подробно об этом речь пойдет в следующих главах.

Мак-Клелланд был учеником Халла, виднейшего теоретика научения. Это об стоятельство оказалось решающим для дифференциации потребности, понимав­шейся прежде в исследованиях мотивации в рамках теории личности как нечто единое. Левин понимал под «потребностью» существующую на данный момент силу (или некоторую напряженную внутриличностную систему); возникновение этой силы или ее диспозициональный характер его не интересовали. Для Мюррея потребность была, скорее, устойчивой величиной, характеризующей индивидуаль­ность (в смысле определения мотива). Мак-Клелланду также не удалось создать теорию, которая бы, как позднее теория Аткинсона (Atkinson, 1957, 1964), позво­лила четко разделить мотив и мотивацию, но он ближе других исследователей по­дошел к созданию такой теории, объединив элементы теории ассоциаций, концеп­ции ожидания и гедонистический принцип. О близости этой позиции к взглядам Халла можно судить по определению мотива, данному Мак-Клелландом в его ра­боте 1951 г.

«Мотивом становится сильная аффективная ассоциация, характеризующаяся пред­восхищением целевой реакции и основанная на прошлой ассоциации определенных признаков с удовольствием или болью» (McClelland, 1951, р. 466).

Два года спустя Мак-Клелланд (McClelland et al., 1953) добавил к своей теоре­тической схеме еще один заимствованный из психологии восприятия компонент: модель уровня адаптации Хелсона (Helson, 1948). Объединение этих положений должно было, по мысли Мак Клелланда, создать психологическую основу для из­учения развития мотивов в течение жизни. Главная мысль состоит в следующем. Организм имеет некоторый (частью психофизически заданный, т. е. не приобре­тенный в ходе научения) уровень адаптации к раздражителям различных классов или к особенностям ситуации, которые воспринимаются как «нормальные» и ней­тральные. Отклонения от этого уровня адаптации переживаются как эмоциональ­но положительные события, пока они не переходят известного предела, за кото­рым они уже сопровождаются нарастающим неудовольствием. В ходе развития такие аффективные состояния и их смена оказываются связанными с требования­ми и условиями конкретных ситуаций, которые при повторении вновь вызывают нечто из первоначальной аффективной ситуации. Таким образом, мотивация по­нимается как воссоздание некоторого уже пережитого ранее изменения в вызыва­ющей аффект ситуации.

Мак-Клелланд пытался охватить в своем определении мотива три параметра мотива и мотивации: это — генезис мотива, мотив как приобретенная индивидуаль­ная диспозиция и возбуждение мотива как актуальная мотивация. Вследствие этого определение, сформулированное Мак-Клелландом и его соавторами (McClelland, Atkinson, Clark, Lowell, 1953, p. 28), оказалось довольно сложным.

«Наше определение мотива таково: мотив представляет собой воссоздание по клю­чевым признакам изменений в аффективной ситуации. Слово "Bocco3flaf me" в этом

определении указывает на то, что произошло предварительное научение. В нашей системе представлений все мотивы являются приобретенными. Основная идея состо­ит в следующем: определенные стимулы, или ситуации, вызывающие рассогласова­ния между ожиданиями (уровень адаптации) и восприятием, служат источниками

первичного, ненаучаемого аффекта, который но своей природе либо позитивен, либо

негативен. Ключевые признаки ассоциируются с такими аффективными состояния­ми, и их изменения фиксируются, в силу чего условия, к ним приводящие, делают возможным воссоздание состояния (А¹), возникшего из первоначальной аффектив­ной ситуации (А), по не идентичного ей».

>то определение, преследующее одновременно несколько целей и представля­ющее собой объединение многочисленных постулатов, из-за своей громоздкости не смогло существенно повлиять на дальнейшие исследования мотивации, прово­дившиеся главным образом Аткинсоном, который начинал свою профессиональ-кукддеятельность в качестве сотрудника Мак-Клелланда. Прежде всего следует отметить, что из постулата «рассогласования», хотя и получившего дальнейшее теоретическое развитие, не последовало никаких выводов (см.: Peak, 1955; Heckhausen, 1963b). Лишь в последнее время значение этого принципа стало возрастать, преж­де всего в объяснении так называемого самоподкрепления (см. главу 15), зависяще­го от расхождения между результатом действия и индивидуально значимым стан­дартом (ценностными нормами).

В отличие от Аткинсона, интересовавшегося проявлениями мотивации в акту­альной ситуации, Мак-Клелланд больше занимался индивидуальными различия­ми и генезисом мотивов, а также их следствиями. Этот характерный для психоло­гии личности подход нашел выражение в примечательном анализе развития моти­вации на протяжении определенной исторической эпохи, позволив установить связь изменения мотивов с экономическими и политическими сдвигами (McClelland, 1961, 1971, 1975). Национальные и исторические особенности мотивов выявлялись с помощью содержательного анализа литературных источников. Среди других ра­бот Мак-Клелланда и его коллег следует отметить качественный анализ мотива­ции личности предпринимателя, а также создание программ по изменению и кор­рекции мотивов (McClelland, 1965a, 1978; McClelland, Winter, 1969).

Напротив, разработанная Аткинсоном крайне формализованная мотивацион-ная «модель выбора риска» (Atkinson, 1957; 1964), как никакая другая, стимули­ровала исследования в области мотивации и определяла их направленность в те­чение двух последних десятилетий (см. главы 5 и 8). Аткинсон, с одной стороны, уточнил среди постулатов Мак-Клелланда содержание компонента ожидания, определив его как субъективную вероятность успеха, т. е. достижения цели (Дц), а с другой — связал его с привлекательностью успеха (Пу). Для определения ре­зультирующего произведения (Дц х Пу) он воспользовался теорией результи­рующей оценки, разработанной в начале 40-х гг. учениками Левина Эскалоной (Escalona, 1940) и Фестингером (Festinger, 1942b) для объяснения динамики по­ведения в зависимости от уровня притязаний. Эта теория представляла собой конкретизацию так называемой теории «ожидаемой ценности», которая в те же годы и независимо от психологических исследований возникла как теория реше­ний, предсказывающая выбор потребителем тех или иных товаров (von Neumann, Morgenstern, 1944) или денежные ставки в тотализаторах (Edwards, 1954). Соглас­но этой теории, произведение ожидания и ценности соответствует максимальной субъективно ожидаемой пользе. Именно этим и должен руководствоваться в сво­их решениях рационально мыслящий человек.

Но все ли люди, принимая решения, ведут себя абсолютно рационально? Ат­кинсон (Atkinson, 1957) сделал существенный шаг вперед, когда'стал учитыва/гь индивидуальные различия мотивов. В формулу вероятности успеха и побуждения к нему он добавил еще одну, уже диспозициональную переменную — мотив дости­жения успеха (My). Так возникла формула Аткинсона, его модель выбора рирка (Atkinson, Feather, 1966). Она позволяет предсказать актуальную мотивационную тенденцию стремления (Тс),«если известны мотив действующего субъекта, веро­ятность достижения успеха при сложившихся в данной ситуации возможностях действия и соответствующая привлекательность успеха:

Тс-.МухДцхПу.

В качестве составной части этого выражения (произведение мотива и привле­кательности цели) можно, впрочем, выделить уже известное из истории психоло­гии левиновское понимание побудительности (валентности).

Формула, аналогичная вышеприведенной, была предложена для тенденции избегать неуспеха: мотив избегания неуспеха умножается на вероятность и неуспе­ха — на привлекательность неуспеха, С помощью вычитания тенденции избегания из тенденции стремления можно получить результирующую тенденцию.

Модель выбора риска до сих пор оказывает стимулирующее влияние на иссле­дования мотивации (см.: Heckhausen, Schmalt, Schneider, 1985). Ее плодотворность объясняется тем, что в ней учитываются индивидуальные различия в мотивах. Правда, сам Аткинсон преимущественно занимался проблемой смены и возобнов­ления мотивации. Эта проблема восходит к Фрейду, к его ^исследованиям прояв­ления при возобновлении деятельности неосуществленной мотивации. Аткинсон включил такую остаточную мотивацию в свою формулу в виде «инерционной тен­денции» (Atkinson, Cartwright, 1964).

В книге, написанной в соавторстве с Берчем (Atkinson, Birch, 1970; см. также: Atkinson, Birch, 1978), Аткинсон несколько переориентировал свои исследователь­ские интересы: от анализа мотивации отдельных «эпизодических» действий к ре­шению вопроса о том, почему одна мотивация перестает, а другая начинает опре­делять деятельность. Его интересы сосредоточились, если можно так сказать, на точках сочленения непрерывного потока активности (см. главу 15). В этой новой области Аткинсон разработал так называемую «динамическую теорию действия». Эта теория носит весьма формализованный характер. Дело в том, что она постули­ровала так много сил и функциональных зависимостей, что для выведения теоре­тических предсказаний из многообразия исходных условий потребовались компь­ютерные программы.

Наконец, совместно с Дж. Рейнором, который ранее распространил объясни­тельные возможности модели выбора риска на деятельность, ориентированную на будущее (Raynor, 1969), Аткинсон (Atkinson, Raynor, 1974a, b) попытался выяс­нить соотношение силы мотива, степени ситуативного побуждения и результатов действия — непосредственных и отсроченных (кумулятивных). При этом он при­менил одно из положений психологии активации, а именно старое правило Йерк-са—Додсона, согласно которому для решения задач данного уровня сложности су­ществует определенная оптимальная степень активации.

\ Исследования, начатые МакКлелландом и Аткинсоном, в 70-е гг. продолжил в федеративной Республике Германии Хекхаузен. Он усовершенствовал и валиди-зировал две независимые процедуры оценки с помощью ТА Т наличия мотивов до­стижения и избегания неуспеха, Сотрудники руководимой им бохумской группы одновременно разрабатывали такие различные проблемы психологии мотивации, как развитие мотива (Heckhausen, 1972, 1982b; Trudewind, 1975), выбор в услови­ях ряска (Schneider, 1973), выбор профессии (Kleinbeck, 1975), уровень притяза­ний как один из параметров личности (Kuhl, 1978a, Ь), измерение мотива (Schmalt, 197бЬ), регуляция усилий (Halisch, Heckhausen, 1977), изменение мотивов в пси-холоГо-педагогических прикладных исследованиях (Krug, 1976; Rheinberg, 1980).

Бохумская группа, на которую особое влияние оказали работы Вайнера (Weiner, 1972), также достаточно рано сумела воспринять положения теорий атрибуции когнитивно-психологической линии (см. ниже) и внесла свой вклад в интегра­цию обеих научных традиций. В результате появились исследования восприятия собственных способностей как детерминанты субъективной вероятности успеха (Meyer, 1973a, 1976), влияния мотивов на объяснение причин успехов и неудач и зависимости аффективных последствий того или иного результата действия от такого объяснения (Meyer, 1973a; Schmalt, 1979). Связанная с мотивами предубеж­денность в объяснении причин успеха и неуспеха оказывается важнейшим детер­минантом самооценки, что близко пониманию мотива достижения как системы самоподкрепления (Heckhausen, 1972, 1978).

Многочисленные подходы привели к построению сложных процессуальных моделей мотивации. Согласно одной из них, целенаправленное поведение зависит от восприятия соотношения собственных способностей и трудности задачи (Meyer, 1.973а). Эта модель близка сформулированному еще Ахом (Ach, 1910) закону за­висимости мотивации от степени сложности задачи. Другая, «расширенная модель мотивации» (Heckhausen, 1977a) включает наряду с элементами теории атрибуции прежде всего разнообразные последствия результата действия вместе с их показа­телями субъективной привлекательности, которыми пренебрегали исследователи мотивации достижения. Эти факторы начали учитывать только в 1964 г. в иссле­дованиях по психологии труда, основанных на теории инструментальности Вру-ма. В дальнейшем удалось доказать, что для разных групп личностей могут быть адекватными отличные друг от друга модели мотивации. Так, деятельность дости­жения может определяться в большей степени расчетом необходимых усилий или же прогнозируемыми последствиями результатов для самооценки (Kuhl, 1977).

Куль (Kuhl, 1982,1983) также первым обратил внимание на тот факт, что воле­вые процессы на протяжении нескольких десятилетий находились в забвении. Впоследствии мотивация и воля стали рассматриваться как смежные фазы в тече­ние действия (Heckhausen, Gollwitzer, 1987; Heckhausen, Kuhl, 1985). На этом мы более подробно остановимся в главе 6.

Поскольку о современных исследованиях в русле мотивационно-психологиче-ского направления речь еще пойдет в следующих главах, мне бы хотелось закон­чить исторический обзор этого направления, подчеркнув при этом, что именно в контексте этого направления исследований, начиная с Аткинсона, в полной мере получило признание взаимодействие личностных и ситуационных факторов,

т. е. объяснение поведения «с третьей точки зрения» (см.: Nygard, 1981). Стоит так­же отметить, что в русле этой линии проблемы мотива и мотивации систематичес­ки исследуются до настоящего времени, в то время как проблема воли оставались в забвении вплоть до начала 80-х гг. I

Линия когнитивной психологии

Это направление берет свое начало в работах Левина. Несомненно, влияние на ког­нитивную психологию теории поля и топологических представлений уже на этапе выбора исследуемых феноменов. Однако в этом направлении важнее другое j- по­становка проблемы актуализации мотива, чуждой как Фрейду, так и Левину. Для них обоих мотив — это увеличивающаяся сила влечения или существующая потреб­ность, которая мотивирует деятельность, предшествуя ей во времени. Поведение может также, — впрочем, для Фрейда в большей степени, чем для Левина, — заклю­чаться в познании. В когнитивной психологии последовательность «мотив—деятель­ность» обращается: при определенных условиях чисто когнитивные представления о сложившейся ситуации приводят к возникновению у созерцающего субъекта новой мотивации или меняют уже существующую. Таким мотивирующим вли­янием обладают диспропорции, противоречия, рассогласование в имеющихся ког­нитивных репрезентациях. Эта точка зрения выразилась в теориях когнитивного равновесия (см.: Zajonc, 1968), для которых характерно следующее:

«...Все согласны с тем, что субъект стремится вести себя так, чтобы минимизировать внутреннюю противоречивость своих межличностных отношений и внутрилично-стных знаний, а также своих убеждений, чувств и действий» (McGuire, 1966, р. 1),

Тем самым в исследованиях мотивации возродилось то, что со времен Дарвина, казалось бы, все больше изгонялось из них: интерес к деятельности разума, влия­ющей на мотивацию. Возникли основания для постановки социально-психоло­гических вопросов (межличностные отношения, групповая динамика, изменения установок, социальная перцепция), которые занимали Левина в последние годы его научной работы (он умер в 1947 г.).

Одна из теорий равновесия — теория когнитивного баланса Хайдера (Heider, 1946, 1960). Согласно этой теории, отношения между предметами или индивида­ми представляют собой уравновешенные или неуравновешенные когнитивные конфигурации. Хайдер пояснил это на примере отношений трех индивидов. Если индивид 1 хорошо относится к индивиду 2 и к индивиду 3 и при этом индивид 1 видит, что индивиды 2 и 3 не понимают друг друга, то для индивида 1 это означает препятствие в образовании единства между всеми тремя лицами. Это препятствие мотивирует индивида 1 к установлению равновесия. Он может, например, предпри­нять что-либо, чтобы привести обоих конфликтующих индивидов к взаимопони­манию. В результате конфигурация межличностных отношений превратилась бы в «хороший гештальт». Постулат о том, что когнитивные структуры стремятся к устойчивости, равновесию, «хорошему гештальту», напоминает нам о берлинской школе гештальтпеихологов — Вертхаймера, Кёлера и Коффки. Хайдер (как и не­сколько раньше Левин) в 20-е гг. был их учеником.

Еще одной разновидностью теории равновесия является теория когнитивного диссонанса Фестиигера (Festinger, 1957, 1964), ученика Левина. Когнитивный

диссонанс возникает в том случае, когда по крайней мере два представления не _Мог\'т быть согласованы друг с другом, т. е. противоположность одного следует из другого. Невозможность согласования порождает мотивацию к уничтожению воз-нпкшего диссонанса через изменение поведения, пересмотр одного из пришедших в противоречие представлений или через поиск новой информации, смену убеж­дении. Постулат о мотивирующем действии когнитивного диссонанса вызвал к жизни множество интересных экспериментов (см. главу 4).

В силу того что переживаемые мотивы не включались в анализ, большинство этих экспериментов проводились в рамках концепции мотивации в узком смысле. Основное значение теорий равновесия состояло в обосновании роли когнитивных репрезентаций в мотивационных явлениях. Этой роли до тех пор не уделялось должного внимания.

В более поздней работе Хайдера (Heider, 1958) не только подчеркивалось зна­чение когнитивных представлений; эта работа дала толчок для исследований мо­тивации в последующие десятилетия (см. главу 13). При изучении социальной пер­цепции возник вопрос о том, что побуждает наблюдателя приписывать другому лицу определенные качества. В поисках ответа на этот вопрос были созданы много­численные варианты так называемой теории атрибуции (см.: Kelley, 1967; Weiner, 1972). Хайдера интересовало в данном контексте то, как субъект строит свое наив­но-психологическое объяснение действий другого лица. Отделяя, как и Левин, силы личности от сил окружающей ситуации, Хайдер, однако, в отличие от Леви­на ищет решение своей проблемы в переживаниях действующего или наблюдаю­щего лица. При каких условиях причины поведения или событий можно отнести на счет личности, а при каких — на счет особенностей ситуации? Зависит ли это от постоянных особенностей личности (диспозиций), характеристик ситуации, како­го-либо объекта или же от преходящих состояний? Очевидно, любое наблюдение событий или чьего-либо поведения завершается приписыванием наблюдавшимся явлениям тех или иных причин и отыскиванием их там, где события на первый взгляд представляются загадочными. Но приписывание причин не является чисто когнитивным феноменом, проявлением любопытства, остающимся без послед­ствий. Именно результаты приписывания причин, интенции, которые предпола­гаются у партнера по действию, даже при внешне полностью одинаковых услови­ях определяют дальнейшую деятельность.

Примером могут служить ситуации, в которых действие может удаться, а может не удаться. Среди значимых причин того или иного исхода действия к личностным факторам относятся способности (знания, воля, умение убеждать других), а к фак­торам ситуации — трудности и помехи, которые препятствуют выполнению дей­ствия. Из соотношения этих факторов можно вывести «возможности» (сап) инди­вида как постоянный каузальный фактор. Однако для успешного окончания действия «возможности» должны быть дополнены переменными факторами — интенцией и «усилиями» (try). Эта простая схема позволяет объяснить успех или неуспех дей­ствия, если известны отдельные каузальные факторы (пусть, например, известно, что некто не прилагал заметных усилий: тогда успех его действий будет означать, что его способности значительно превосходят уровень трудности задачи).

Связь такой наивной каузальной атрибуции, позволяющей при восприятии действий другого лица объяснять их низкую или высокую эффективность, с про-

блемой мотивации выяснилась не сразу. Однако то, что установлено в отношении восприятия другого, верно и для восприятия себя. Мы планируем и оцениваем свою деятельность, исходя из значимых для нас каузальных факторов, таких как наши интенция и способности, предстоящие трудности, необходимые затраты уси­лий, удача или невезение и т. д. Например, очень важно, относим ли мы свои не­удачи за счет слабых способностей или недостатка затраченных усилий. В первом случае мы быстрее откажемся от попыток осуществить деятельность.

Вайнер (Weiner, 1972,1974), ученик Аткинсона, ввел теорию каузальной атри­буции в контекст изучения мотивации достижения. Это стимулировало разнооб­разные исследования, в ходе которых было установлено, что познавательные процессы, обеспечивающие причинное объяснение успеха или неудачи, являются важными компонентами мотивационных явлений. Были обнаружены также инди­видуальные различия стратегий каузальной атрибуции, соответствующие различи­ям мотивов. Исследования мотивации, порожденные теорией каузальной атрибу­ции, рассматриваются в главе 14 этой книги.

Таким образом, в психологии мотивации при объяснении поведения снова стал приниматься во внимание пусть и «наивный», но разум.

Когнитивное направление разрабатывалось в основном социальными психоло­гами. На первое место при объяснении поведения в этом случае ставились разно­образные ситуационные факторы, а в качестве личностных характеристик брались установки. Установочные переменные до сих пор фактически не нашли себе места в исследовании мотивации, отчасти потому, что с точки зрения психологии моти­вации неясен характер этого гипотетического конструкта (понятие установки долж­но включать когнитивные, эмоциональные, оценочные и поведенческие компо­ненты), а отчасти потому, что их влияние на поведение остается спорным. Сами социальные психологи также не имели намерений заниматься исследованием мо­тивации в узком смысле слова. Тем не менее они внесли существенный вклад в решение основных проблем побуждения мотивов, возобновления мотивации, мо­тивационных конфликтов, действия мотивации и прежде всего когнитивных про­цессов, участвующих в саморегуляции деятельности. В последнее время между когнитивной психологией и психологией мотивации имеет место плодотворный теоретический диалог (см. главы 14 и 15).

Мы не рассматривали здесь когнитивную психологию в узком смысле когни­тивной науки (Cognitivescience) или когнитивно-психологический методологиче­ский подход, основывающийся на моделях переработки информации. Однако уже здесь стоит отметить, что эти теории и методы будут играть важную роль в буду­щих исследованиях воли.

Линия психологии личности

В 30-е гг. началось движение «за личность», приверженцев которого не удовлетво­ряли объяснения индивидуальной деятельности ни с позиций психоанализа, ни с точки зрения бихевиористской теории научения. Одним из видных представите­лей этого направления стал немецкий психолог Вильям Штерн (1871-1938), ко­торый в 1935 г. опубликовал свой труд «Общая психология» на персоналистиче-ской основе. Штерна можно считать последователем традиции Вундта, не испы-

тавшего какого-либо влияния со стороны Мак-Дауголла. Он явился создателем диф­ференциальной психологии¹, в которой с помощью психометрических процедур исследуются индивидуальные различия. В ходе своей работы Штерн постепенно отходил от общепсихологической ориентации Вундта и все более проникался пер­сонализмом, стремясь описать, понять и объяснить индивидуальность человека как unitas multiplex (сложное единство). Центральным объяснительным понятием в теории Штерна являются черты, которые он подразделял на «движущие» (дис­позиции направления) и «инструментальные» (диспозиции оснащения). Первые обладают мотивационпым характером.

Наиболее сильное влияние теория Штерна оказала на его ученика Гордона Оллпорта (1897-1967), который в книге «Личность. Психологическая интерпрета­ция» (Allport, 1937) развил основные воззрения Штерна и эклектически соединил их с множеством положений из современных ему теорий. Немецкая описательная психология, динамизм Мак-Дауголла и американский эмпиризм были объедине­ны с одной целью — представить личность как единственную в своем роде систе­му, находящуюся в постоянном развитии и устремленную в будущее. По убежде­нию Оллпорта, эта система должна изучаться не с помощью номотетических (на­правленных па установление всеобщих закономерностей) методов, а с помощью методов идеографических (описывающих отдельный случай). Понятие черты у Оллпорта демонстрирует близость его взглядов к позиции Штерна:

«Это обобщенная и с-фо кус и ро ванная (своеобразная у каждого индивиды) пейропси-хическая система, способная делать функционально эквивалентными разнообразные раздражители, инициировать устойчивые эквивалентные формы действии и выра­зительных движений, а также управлять их протеканием» (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296).

Черты обеспечивают относительное единство индивидуального поведения в раз­личных ситуациях. Уже тогда, в 30-е гг., велись оживленные дискуссии по поводу интеракционизма (см.: Lehmann, Witty, 1934-). Этот спор на первом этапе завер­шился полученными Хартшорном и Мэем данными о неустойчивости, непо­стоянстве проявлений честности у детей в различных ситуациях (Hartshorne, May, 1928). Понятие черты у Оллпорта (Allport, 1937) давало ключ к объяснению этих данных, что стало более чем очевидно в ходе современных, «новых» дискуссий об интеракционизме: устойчивость поведения может проявляться только по отноше­нию к субъективно эквивалентным классам способов действия и ситуаций. Идео­графический подход должен предохранить исследователей от «номотетической ловушки» (Bern, Allen, 1974). Парадокс последовательности мы уже рассматрива­ли в первой главе.

Оллпорт считал черты не гипотетическими конструктами, а реальными харак­теристиками личности, которые непосредственно проявляются в поведении. Вслед

' На самом деле В. Штерн первым предложил лишь термин «дифферент(альпая психология» (Stem И. Ubcr Psydiologie der individuellen DilTercnzcn. Ideen zu einer «Diiferentiellen Psychologic*, Leipzig: Harth, 1900). К этому времени исследования и данной области уже проводились широким фронтом а рапных странах мира. К числу основателей дифференциальной психологии следует отнести прежде исего та­ких авторов, как В. М. Бехтерев, А. Бине, Ф. Гальтон, Дж. М. Кстгелл, Г. Эббипгауз. - Примеч. ред.

за Штерном он, не проводя между ними четкой грани, различает более «мотиваци-онные» и более «инструментальные» свойства.

Широкую известность приобрел разработанный Оллпортом «принцип функцио­нальной автономии мотивов». Этот принцип противопоставлялся предлагавшему­ся Фрейдом, Мак-Дауголлом и Мюрреем объяснению мотивов взрослого человека через историю его потребностей в раннем детстве и сведению мотивов к определен­ному классу инстинктов или иотребностей. С помощью этого принципа обосновы­валась уникальность индивидуального поведения. Оллпорт пишет:

«Обосновываемая здесь динамическая психология рассматривает мотивы взросло­го человека как существующую в настоящем бесконечно разнообразную самоорга­низующую систему, которая вырастает из предшествующих систем, но не зависит от них функционально» (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 194).

Оллпорт является классиком исследований личности с точки зрения теории черт. Это направление было продолжено в США прежде всего «гуманистической психо­логией» — так называемой третьей силой¹. После Второй мировой войны на гумани­стическую психологию заметное влияние оказали идеи европейского экзистенциа­лизма. Основным его представителем является Абрахам Маслоу (1908-1970). К этому направлению также принадлежат Карл Роджерс, Ролло Мэй и Шарлотта Бюлер.

Быстро получившая широкое признание книга Маслоу «Мотивация и лич­ность» (Maslow, 1954) гораздо сильнее повлияла на постановку и решение проблем психологической практики, чем на эмпирические исследования. Маслоу посту­лировал иерархическое строение системы человеческих потребностей, в которой выделял пять уровней: физиологические потребности, потребности в безопасно­сти, в общении, в признании и в самоактуализации. Последнюю группу потребно­стей он называет потребностями развития (growth needs) и противопоставляет их потребностям нужды (deficiency needs) (см. главу 3). Потребности более высокого уровня возникают только тогда, когда удовлетворены низшие.

В Германии персоналистическую традицию Штерна продолжил Филипп Лерш (1898-1973). В 1938 г. вышла его книга «Строение характера», неоднократно за­тем переиздававшаяся, с 1951 г. уже под измененным названием — «Строение лич­ности». Со свойственной ему интуицией Лерш разработал дифференцированную систему понятий для описания личности. Не опиравшаяся на эмпирические дан­ные, эта система не оказала значительного влияния на исследование мотивации, но, поскольку в ней явно представлена теория черт, мы вернемся к рассмотрению этой системы в следующей главе.

Направление психологии личности в немецкоязычных странах представлял и Ханс Томэ, развивавший его путем формирования новых теоретических подходов (Thomae, 1968, 1974). Он стремился не столько К описанию индивидуальных раз­личий, сколько к исследованию индивидуальности как целостной системы, кото­рая полностью раскрывается лишь в ходе всей человеческой жизни. Его взгляды на природу мотивации близки общепсихологическим положениям вюрцбургской школы. На основе экспериментов, самоотчетов и биографического материала Томэ

Наряду с психоанализом и бихевиоризмом. — Примеч. ред.

(Thomae, 1944) описывал различные формы мотивации и их изменение во време­ни. Кроме того, он (Thomae, 1960, 1974) подверг полному и тщательному феноме­нологическому анализу конфликтные ситуации и процессы принятия решений.

Среди теорий черт следует выделить еще одно направление, опирающееся на использование весьма трудоемких методических процедур сбора и статистической обработки многомерных данных. Его представителем является Кеттелл (Cattell, 1957, 1965, 1974), развивающий в США традиции типичной английской психоло­гии. На его взгляды несомненно оказали влияние дифференциальная психология Гальтона и динамическая теория инстинктов Мак-Дауголла. Сам Кеттелл учился у одного из основателей факторного анализа — Спирмана. С помощью этого мето­да Кеттелл создал, пожалуй, самую сложную в настоящее время систему описания свойств личности. Эта система построена почти исключительно на основе интер­корреляции данных, полученных при использовании тематически далеких друг от друга вопросников и тестов. Среди введенных им личностных переменных три носят мотивациопный характер; установки (attitudes), чувства (sentiments) и «эрги» («ergs»). Установки означают предпочтение определенных объектов, деятельно-стей или ситуаций. Они относятся к столь конкретным вещам, что почти совпада­ют с исходными данными. Чувства объединяют установки в группы. «Эрги» (от греческого слова «ergon» — «работа») трактуются как динамические «глубинные переменные», как источники энергии для определенных категорий поведенческих актов. Эта трактовка довольно близка первоначальному пониманию инстинкта Мак-Дауголлом.

Кеттелл расположил три группы постулированных им факторов на разных уров­нях и соединил эти уровни «динамическими решетками устремлений» (dynamic lattice), которые являются разными у разных людей. Кеттелл считает свои факто­ры не описательными переменными, обусловленными, по крайней мере отчасти, выбранными методическими процедурами, а подлинными «причинами» поведе­ния. Но об этом также пойдет речь в следующей главе.

Итак, в общих чертах мы рассмотрели линию психологии личности, третью и последнюю линию исследования мотивации в рамках рассмотрения теоретико-личностных проблем. Работы представителей этого направления ориентированы на выделение и описание личностных свойств и поэтому ограничиваются изуче­нием лишь таких проблем психологии мотивации, как классификация мотивов, целенаправленность активности и эффекты мотивации. Для теорий, созданных в рамках этого направления, характерно то, что основной приоритет отдается дис-позициональным переменным перед функциональными (мотивация как процесс). В обобщенном виде рассмотренные линии развития исследований мотивации представлены на рис. 2,2.

Разработка проблем в теоретико-ассоциативном направлении

Как уже отмечалось, это направление в исследовании мотивации можно подразде­лить на две линии, связанные с именами Торндайка и Павлова, — на психологию научения и психологию активации. Между ними имеется важное промежуточное

звено, которое связало обе линии с теорией Дарвина. Эта концепция объединила старый гедонистический принцип с новыми эволюционными воззрениями.

Речь идет о работах Герберта Спенсера (1820-1903), с точки зрения которого в ходе развития чувство удовольствия связывается со способами поведения, приво­дящими к успеху во взаимодействии с окружающим миром, т. е. способствующи­ми выживанию. Чувство удовольствия (по психологическим представлениям того времени) делает нервные пути «более проходимыми» и сопряжено с внутренним состоянием возбуждения, а значит, успешные действия должны лучше запечатле­ваться в сознании и затем лучше воспроизводиться. Таким образом, удовольствие и неудовольствие не являются, как со времен Аристиппа в течение более чем двух с половиной тысяч лет утверждал классический гедонизм, целевыми состояния­ми, к которым стремятся или которых избегают ради них самих. Скорее, эти состо­яния — сопутствующие условия, влияющие на обучение новым способам пове­дения тем, что увеличивают вероятность повторного совершения успешного дей­ствия. Иными словами, Спенсер в известной мере предвосхитил «закон эффекта» Торндайка, теорию редукции влечения Халла и положения теории активации, бе­рущей свое начало в работах Павлов^.

Линия психологии научения

Воодушевленный идеей Дарвина о существовании плавного перехода между жи­вотными и человеком в способности к научению и в интеллекте, Эдвард Ли Торн-дайк (1874-1949) в 1890-е гг. создал экспериментальную психологию научения. Он проводил эксперименты с кошками. Каким же образом он побуждал их к научению и решению проблем? Голодное животное помещалось в клетку (так называемый проблемный ящик), а снаружи ставился корм. Возбужденное чувством голода животное чисто случайно через какое-то время осуществляло определенное дви­жение, с помощью которого отодвигался запор, открывалась решетка и животное получало корм. Эффект научения проявлялся в инструментальном целенаправлен­ном поведении животного уже при повторе данного опыта.

Аналогия между этим подходом и положениями эволюционной теории Дарви­на совершенно очевидна. В данной ситуации вызываются разнообразные реакции организма, но только некоторые из них в новых условиях ведут к успеху, т. е. имеют значение для выживания. Научение происходит методом «проб и ошибок», путем использования различных реакций. Если сравнить реакции с индивидами, ведущи­ми «борьбу за существование», то можно сказать, что «выживают» только те из реакций, которые лучше приспособлены к ситуации, остальные же «вымирают». Торндайк (Thorndikc, 1898) назвал это законом эффекта.

«Некоторые из реакций на одну и ту же ситуацию, а именно те, что сопровождаются у животного чувством удовлетворения или вслед за которыми это чувство наступа­ет, будут более тесно связаны с ситуацией, и когда та повторится, эти реакции, ско­рее всего, тоже повторятся; те же из реакций, что сопровождаются чувством диском­форта или вслед за которыми наступает это чувство, будут менее связаны с ситуаци­ей, и когда та повторится, вероятность возникновения этих реакций уменьшится. Чем сильнее чувство удовлетворения или дискомфорта, тем сильнее укрепляется или ослабевает эта связь* (Thorndike, 1911, р. 244).

Рис. 2.2. Личностно-теоретическое направление в развитии мотивационных исследований

Удовлетворение (в данном случае утоление голода), рассматривавшееся как при­чина образования новой связи между раздражителем и реакцией, т. е. научения, позднее было обозначено как «подкрепление». Торндайк приравнивал наблюдаемое научение к физиологическим процессам, к установлению связей между элементами, представляющих на нейронном уровне раздражители и реакции (Thorndike, 1898). Первоначально Торндайк не обращал внимания на мотивационные факторы. Однако эксперимент по научению — это всегда и эксперимент, направленный на изучение мотивации. Животное нужно сначала привести в состояние голода, иначе вряд ли бу­дет можно мотивировать его к научению в отличие от человека. Этим и объясняется присущий дальнейшим экспериментальным исследованиям научения у животных мотивационный аспект, анализ которого совершенно необходим для решения иссле-

дуемых вопросов. Несколько иначе обстоит дело с исследованием научения в психо­логии человека, где этот аспект долгое время вообще не принимался во внимание.

Торндайк просто не мог пройти мимо проблем мотивации. Те или иные события могут удовлетворять животное только в той мере, в какой оно находится в состоя­нии определенной готовности. Так, пища только тогда ведет к удовлетворению и делает возможным образование новой связи между раздражителем и реакцией, ко­гда животное испытывает голод. Торндайк (Thorndike, 1911) обозначил такую готов­ность как «восприимчивость» к связи определенных элементов раздражителей и реакций, позднее он предпочел формулировку «закон готовности» (Thorndike, 1913). Чтобы полностью исключить менталистские ассоциации, он зашел так далеко, что отождествил готовность с проводимостью нервных путей в данный момент. Торн-дайку не удалось добиться сколько-нибудь удовлетворительного прояснения про­блем мотивации, тем не менее его влияние на развитие теорий научения вряд ли можно переоценить. Торндайк значительно конкретизировал лежащие в их основе положения ассоцианизма, показав, что ассоциации всегда образуются между раздра­жителями и реакциями. Объединение этих элементов он обозначил как «навык» (habit). Навык — это привычка, выполнение которой не контролируется сознатель­ными процессами; причем не имеет значения, была ли привычка первоначально осо­знанной и лишь автоматизировалась впоследствии или же с самого начала соответ­ствующие процессы выполнялись без участия сознания.

Во времена Торндайка при решении проблем мотивации было принято объяс­нять направленное поведение инстинктом. В результате научной дискуссии об инстинктах утвердился введенный Вудвортсом (Woodwortb, 1918) термин «вле­чение» (drive). Роберт С. Вудвортс (1869-1962) также обратил внимание на осно­вополагающее различие между силами, которые приводят поведение в действие, и «механизмами», которые лишь активируются, но затем определяют протекание поведения, как, например, связи стимула—реакции. Этот исследователь сделал первый шаг к введению некоторого гипотетического конструкта между стимулом и реакцией, а именно переменной «О», организма, характеризующегося определен­ным состоянием влечения.

Но только Эдвард Ч. Толмен (1886-1959) впервые четко обосновал гипотети­ческий характер этих конструктов, которые он назвал промежуточными перемен­ными. Эти переменные было необходимо концептуально жестко связать с предше­ствующими экспериментальными манипуляциями и последующими наблюдаемыми результатами. Чтобы говорить о голоде определенной силы, нужно было бы уста­новить ковариацию произвольно изменяемой длительности лишения пищи с по­следующими наблюдаемыми переменами в поведении животного: общим беспокой­ством, скоростью пробежек, латентным временем и т. д. Основываясь на подобных критериях, Толмен (Tolman, 1932) тщательно проанализировал целенаправленность поведения.

Он впервые четко разделил ранее (да и позднее) смешивавшиеся между собой понятия мотивации и научения. Научение как один из видов приобретения знаний представляли, по Толмену, такие промежуточные переменные, как «когнитивные карты» (cognitive map), «готовность средств для цели» (means-end-readiness) и преж­де всего «ожидание» (expectancy). Однако для того, чтобы выученное проявилось в поведении, необходима соответствующая мотивация. С ней Толмен связал две

промежуточные переменные: «влечение» (drive), с одной стороны, и с другой — «нужность цели» (demand for the goal object), идентичная «побудительности» у Ле­вина; позднее утвердилось понятие «привлекательность» (^incentive»).

Решающим доводом в пользу необходимости различения научения и мотива­ции были эксперименты по так называемому латентному научению (см. главу 5). Толмену как «психологическому бихевиористу» во многом были близки взгляды Левина, влияние которого он испытывал позднее. Позиция Толмена выпадает из традиций ассоцианизма, поскольку он не принимал за основу научения ни связь между раздражителем и реакцией (когнитивный аспект), ни редукцию влечения (мотивационный аспект). Научение базируется, по Толмену, на когнитивных про­межуточных переменных, управляющих поведением в соответствии с целями, если только мотивационные промежуточные переменные приводят поведение в движе­ние. Как уже было сказано, работы этого автора стали важным связующим звеном между линиями психологии научения и психологии мотивации. На последнюю он оказал влияние через работы Аткинсона.

Но воздействие взглядов Толмена совершенно явно прослеживается и в теории наиболее значительного представителя линии психологии научения Кларка Л. Халла (1884-1952). Для психологического объяснения различий в поведении при одинаковой силе влечения и одинаковых результатах научения (прочности навы­ка) он воспользовался концепцией промежуточных переменных Толмена (Халл называл их теоретическими конструктами), а в качестве одного из важных конст­руктов принял толменовскую «привлекательность целевого объекта». Халл разра­ботал обширную гипотетико-дедуктивную систему из 17 постулатов и 133 произ­водных теорем. Он явился подлинным создателем теории влечения в психологии мотивации. Восприняв большую часть положений Торндайка, он уточнил их и освободил от остатков побочных менталистских влияний. Способствующее обра­зованию связи между раздражителями и реакциями удовлетворение потребности превратилось у Халла в «редукцию влечения». Кроме того, Халл ввел различие между потребностью и влечением. Потребноеть есть специфическое состояние, связанное с каким-либо недостатком или расстройством протекания процессов в организме (голод, жажда, боль). Это состояние вызывает неспецифическое влече­ние определенной силы, которое в свою очередь активирует поведение. Потреб­ность для Халла есть величина переменная, как правило, доступная наблюдению или по меньшей мере допускающая возможность экспериментального манипули­рования. Влечение же, напротив, представляет собой теоретический (гипотетиче­ский) конструкт. Эти положения следуют из приводимого ниже определения, в ко­тором отчетливо прослеживается также характерный для дарвинизма способ рас­смотрения явления.

«Когда возникает состояние, действие которого на организм является необходимой предпосылкой для выживания индивида или вида, говорят, что существует потреб­ность. Поскольку потребность или реально, или в потенции обычно предшествует дей­ствиям организма и сопровождает их, часто говорят, что потребность мотивирует, или побуждает, соответствующую активность. Вот почему мотивациопные характеристики потребности обычно рассматриваются как падающие первичные влечения животного. В этой связи важно отметить, что общее понятие влечения явно имеет статус никогда непосредственно не наблюдаемой промежуточной переменной, илиХ»(Ни1!, 1943, р. 57).

В окончательном варианте своей теоретической системы Халл (Hull, 1952) по­стулировал существование двух определяющих поведение компонентов — моти-вационного и ассоциативного. Мотивационный компонент осуществляет чисто энергетическую функцию и представляет собой мультипликативную связь силы влечения (D) и привлекательности объекта (К). Ассоциативный компонент опре­деляет соответствие имеющихся связей раздражителя и реакции (навыков, ^Я_к) наличным внутренним и внешним стимулам. Произведение обоих компонентов определяет тенденцию поведения — векторное понятие, объединяющее силу и на­правление, так называемый reaction-evocation-potentialSER (потенциал вызова ре­акции):

Прочность навыка (/f_ft) зависит от количества и степени отсроченное™ преды­дущих подкреплений, т. е. от того, насколько часто и непосредственно связь «сти­мул—реакция» сопровождалась до сих пор редукцией влечения.

Большой вклад в развитие теории мотивации и научения внес отчасти самостоя­тельно, отчасти совместно с Халлом его ученик и сотрудник Кеннет У. Спенс (1907— 1967) (символ «Я» в формуле Халла соответствует начальной букве имени Кенне­та Спенса и свидетельствует о признании его заслуг). Результаты Толмена заста­вили Спенса заняться экспериментальным и концептуальным анализом проблемы привлекательности целевого объекта.

С точки зрения Спенса (Spence, 1956, I960), «побуждающее влияние» целевого объекта в той же мере, что и привычка, является результатом научения. Для объяс­нения возникновения побуждения в рамках ассоциативной теории научения он при­влек уже описанный Халлом (Hull, 1930) механизм так называемых частичных ан­тиципирующих целевых реакций (fractional anticipatory goal responses, rG— sG). Согласно этому объяснению, еще до достижения (и восприятия) целевого объекта знакомые стимулы вызывают скрытые фрагменты прошлых целевых реакций (rG), которые ассоциированы с прошлым целевым объектом (sG). Так возникает то, что Толмен обозначил в качестве гипотетического конструкта «expectancy» и что на язы­ке когнитивной («менталистской») психологии описывается как ожидание. Этой частичной предвосхищающей цель реакции приписывается функция мотивации. Дело в том, что эта реакция порождает стимуляцию, которая наряду с идущим от потребности раздражением усиливает внутренние воздействия на организм. В соот­ветствии с вышесказанным Спенс связал между собой влечение и привлекатель­ность с помощью аддитивной, а не мультипликативной функции, как у Халла:

E = f(D + K) xH.

Из этой формулы видно, что существует эффективный потенциал реакции Е, т. е. живое существо может научиться чему-либо и в том случае, когда у него нет стимуляции, исходящей от влечения, а налицо только привлекательность объекта, т. е. не когда живое существо «влечет» к объекту, а объект, так сказать, «притяги­вает» его.

Вместе с тем в вопросах научения и формирования привычки Спенс отошел от точки зрения Халла, считавшего, что связь раздражителя и реакции подкрепляет­ся редукцией влечения. В уравнении Спенса редукция влечения определяет силу

привлекательности (К), которая наряду с влечением (D) отвечает за осуществле­ние выученной реакции и ее энергию. Редукция влечения, таким образом, относит­ся к мотивации и исключается из рассмотрения в качестве объяснения научения. Как эмпирическая зависимость «закон эффекта» Торндайка для Спенса неоспорим, однако, по его мнению, этот закон не может объяснить саму природу научения. Вме­сто него Спенс возрождает старый принцип ассоциативной теории — принцип смеж­ности: сила привычки зависит только от частоты, с которой реакция и раздражитель соседствуют во времени и пространстве. На этом принципе основана также модель классического обусловливания (см. ниже об учении Павлова), определяющего возникновение частичных предвосхищающих целевых реакций (sG — rG). Спенс первым в русле психологии научения занялся измерением индивидуальных раз­личий мотивов, изучал их влияние на достижения в научении и тем самым стиму­лировал исследования в направлении психологии мотивации (Аткинсон и Вай-нер). Так, в одной из работ изучался мотив «тревожности» (Taylor, 1953), относи­тельно которой было сделано предположение, что при выполнении заданий она выступает как общее состояния влечения или возбуждения. Согласно так называ­емой теории интерференции, при трудных заданиях одновременно с мотивом к достижению цели это состояние должно активировать побочные реакции, которые будут препятствовать работе (Taylor, Spence, 1952).

В развитие исследований мотивации в психологии научения внесли свой вклад и такие ученики Халла, как Нил Е. Миллер, Джадсон С. Браун и О. Хобарт Мау-рер. Миллер, работавший совместно с психоаналитиком Доллардом, применил поло­жения Фрейда и теорию научения к социальным и психотерапевтическим проблемам. При этом он создал «либерализованную теорию стимула—реакции» (Miller, Dollard, 1941; Miller, 1959). Он также разработал и экспериментально подтвердил извест­ную модель конфликта (Miller, 1944), на примере страха показал существование «приобретенных влечений» (Miller, 1948, 1951) и усовершенствовал теорию вле­чений Халла. В работах последних лет Миллер, занимаясь исследованием мотива­ции на уровне физиологии мозга, постулировал побудительную функцию так на­зываемого пускового (G6-) механизма (Miller, 1963).

Наряду с влечениями мотивирующей функцией обладают сильные внешние раздражители. Доллард и Миллер так пишут об этом в своей книге «Личность и психотерапия»:

«Все, что в данном случае требуется допустить, состоит в следующем: 1) достаточно сильные стимулы действуют в качестве влечений, хотя не все влечения представляют собой сильные стимулы, 2) уменьшение болезненно сильных стимулов (или других со­стояний влечения) действует как подкрепление и 3) при наличии влечения возрастает стремление осуществить привычный способ действия» (Dollard, Miller, 1950, p. 31).

Влечение больше не является, как у Халла, лишенным направленности чисто энергетическим фактором, у него есть ориентирующие раздражители (cues), кото­рые и определяют, какие именно реакции будут задействованы.

«Влечение заставляет субъекта реагировать. Ориентирующие признаки определяют, когда он будет реагировать, где он будет реагировать и какого типа реакцию осуще­ствит» (ibid., p. 32).

«Подведем итоги: стимулы могут меняться количественно и качественно, любой сти­мул можно представить как обладающий определенной величиной влечения и ори­ентирующего раздражителя, причем первая величина зависит от силы влечения, а вторая — от своеобразия раздражителя» (ibid., p. 34).

Влечения могут выступать также как реакции, ассоциируемые с определенны­ми первоначально нейтральными раздражителями. В ставшем знаменитым экспе­рименте Миллера (Miller, 19^8,1951) крысы в окрашенном в белый цвет отсеке при помощи подававшегося на решетки пола тока подвергались болезненным разрядам до тех пор, пока не научились открывать переход в соседний черный отсек. Через некоторое время они, когда их помещали в белый отсек, проявляли все признаки страха, даже если по решеткам пола не пропускался ток. Первоначально нейтраль­ные раздражители стали вызывать страх: в данной ситуации мы имеем дело со слу­чаем классического обусловливания. Таким образом, страху можно научить. К тому же он проявляет себя как состояние влечения, ведь животные начали обучаться новым способам попадания в черный отсек и без воздействия электроразряда. Этот эксперимент произвел столь сильное впечатление, что все высшие мотивы, выучен­ные (или вторичные) влечения стали выводиться из первичных, главным образом из страха, вызываемого болевыми ощущениями.

Другой классический эксперимент Миллера с крысами привел к созданию столь же известной модели конфликта (Miller, 1944). При определенном состоя­нии влечения тенденция к отысканию позитивного объекта цели или к избеганию негативного проявляется тем сильнее, чем ближе цель. При этом тенденция к из­беганию будет усиливаться в большей степени, чем тенденция к отысканию. Если же местонахождение целевого объекта обладает одновременно и позитивными, и негативными свойствами, например, если голодное животное подвергнется элек­трическому удару в том месте, где находится корм, то при соответствующем воз­буждении голода и страха на определенном удалении от цели найдется точка, в ко­торой градиенты тенденций к отысканию и избеганию совпадут; в этой-то точке и возникнет максимально выраженное конфликтное состояние. Всякое приближе­ние к цели приводит к доминированию страха, а отступление — голода. Животное начнет осуществлять колебательные движения по направлению к цели и от нее. Эта модель оказалась плодотворной и для психотерапевтических исследований конф­ликта в психологии человека.

В отличие от Миллера Браун (Brown, 1961) остался верен халловскому вари­анту теории влечения. Браун рассматривал влечение как активирующую и неспе­цифичную в отношении направленности поведения промежуточную переменную. Никаких выученных, вторичных влечений не существует. Есть только одно общее влечение и многочисленные источники, его питающие, как врожденно-организми-ческие, так и приобретенные через научение. Существуют, однако, вторичные мо-тивационные системы. Все они формируются, когда определенные стимулы свя­зываются с состоянием страха, первоначально страха перед физической болью. Таким образом, в своей концепции Браун использует миллеровское понимание страха как приобретенного влечения. Однако Браун идет еще дальше. Согласно его теории, со страхом могут связываться самые разнообразные совокупности раздра-

жителей, которые затем «подзаряжаются» до статуса собственно мотивационных систем. Браун поясняет этот феномен на примере «мотива денег» (Brown, 1953).

Когда маленький ребенок, ушибившись, испытывает боль, то напуганные роди­тели проявляют к нему особое внимание. Так возникает ассоциативная связь меж­ду болью и озабоченностью родителей. Но вот ребенок наблюдает у родителей сходное состояние озабоченности, когда те говорят о денежных затруднениях (например, о том, что денег больше нет), и в его памяти возникает когда-то испытан­ная им боль; страх перед ней может теперь оказаться связанным со словом «день­ги». Поэтому в следующий раз, когда речь зайдет о деньгах (например, мать гово­рит, что у нее кончились деньги на хозяйство), ребенок может прийти в состояние тревоги, с которым, разумеется, он со временем сумеет справиться с помощью со­ответствующей инструментальной активности (ведь даже крысы в эксперименте Миллера научались новым способам перехода из белого отсека в черный, хотя в белом их уже давно перестали подвергать воздействию электрических разрядов). Редукции страха, видимо, можно добиться, направив свою деятельность на добы­вание денег. Так может сложиться «мотив работы», который при детальном рас­смотрении оказывается стремлением уменьшить страх перед недостатком денег. Хотя этот пример и может показаться надуманным, он хорошо иллюстрирует бра-уновскую теорию влечения.

Маурер — третий исследователь, ставший наряду с Халлом и Спенсом наибо­лее значительным представителем теории научения. Он также исследовал моти-вационную роль страха при научении избеганию. Введя в теорию мотивации в ка­честве промежуточных переменных предвосхищающие эмоции надежды и страха, Маурер тем самым сделал решающий шаг в сближении классической линии в пси­хологии научения с концепциями мотивации, в которых центральное место отво­дится опосредующим когнитивным процессам, в данном случае предвосхищаю­щим эмоциям. В этом отношении теория мотивации Мак-Клелланда (McClelland et al., 1953) близка позиции Маурера и испытала на себе ее влияние. С другой сто­роны, в теории Маурера можно найти много общего с положениями Яига, предста­вителя линии психологии активации (см. ниже), под влиянием которого сформи­ровались его взгляды.

Ранние работы Маурера (Mowrer, 1939) посвящены выяснению роли тревоги или страха. Вслед за Фрейдом (Freud, 1926) Маурер рассматривает страх как сиг­нал предстоящей опасности, как неприятное состояние, побуждающее к поведе­нию, которое помогает избежать угрозы. Страх есть предвосхищение боли. Он представляет собой условно-рефлекторное обусловленное сопутствующее явление по отношению к болевым реакциям, с которыми первоначально связан. Боль обыч­но вызывается вредной для организма сильной стимуляцией. Вследствие этого страх приобретает функцию мотивации. В результате подкрепляются все способы поведения, ведущие к уменьшению страха. Согласно более поздней формулиров­ке Маурера речь здесь идет об инверсии научения страху (Mowrer, 1960), о науче­нии, которое подкрепляется эмоциями ожидаемого «облегчения».

С точки зрения мотивационных процессов Маурер объяснял всякое поведение Двумя основными видами подкрепления: 1) индукцией влечения («incremental

reinforcement», возрастающее подкрепление), когда поведение имеет наказуемые последствия, что обусловливает закрепление предвосхищающей эмоции страха и вследствие чего происходит научение страху; 2) редукцией влечения {decremental reinforcement, затухающее подкрепление) — случай, когда поведение имеет поощ­ряемые последствия, что обусловливает закрепление предвосхищающей эмоции надежды, вследствие чего происходит научение надежде.

Маурер говорит также о'предвосхищающих эмоциях облегчения и разочарова­ния. Облегчение связано с уменьшением в результате соответствующей реакции состояния страха (редукция влечения); разочарование — с уменьшением в резуль­тате реакции состояния надежды (индукция влечения). Согласно Мауреру, назван­ные четыре типа предвосхищающих эмоций (надежда и разочарование, страх и облегчение) в зависимости от увеличения или уменьшения их интенсивности определяют, какие способы поведения в данной ситуации будут выбраны, осуще­ствлены и заучены (подкреплены).

Введя в качестве промежуточных переменных предвосхищающие эмоции, Ма­урер отступил от классической теории научения, в которой научение и поведение основываются на непосредственной ассоциативной связи раздражителя и реакции. Раздражители могут не зависеть от собственных реакций (быть внешними или внутренними, т. е. поступающими из организма), но могут также зависеть от пове­дения и тем самым осуществлять обратную связь. Связанные с такого рода раздра­жителями предвосхищающие эмоции позволяют адекватно и гибко управлять по­ведением, вызывая реакции, которые усиливают надежду и облегчение или умень­шают страх и разочарование.

В качестве основополагающего ассоциативного механизма научения Маурер рассматривает классическое образование условно-рефлекторной связи в павлов­ском смысле, поскольку именно по этой схеме происходит обучение эмоциональным реакциям (как и другим непроизвольным реакциям принятия или отвержения). Инструментальное поведение, которое со времен Торндайка считалось основой на­учения, Маурер расценивает как один из частных видов классического условно-реф­лекторного обусловливания.

Итак, мы проследили линию психологии научения в русле теоретико-ассоциа­тивного направления, рассмотрев концепции ее наиболее выдающихся представи­телей. Ни одна линия не дала столь большого числа тщательных и разветвленных исследований. Подробное изложение результатов работ во всех областях психоло­гии научения не входит в нашу задачу: хотя проблематика научения и подразуме­вала существование мотивации, эти вопросы все же, как правило, оставались в тени и специально не рассматривались.

Характерно, что основную объяснительную нагрузку в психологии научения несут ситуационные факторы, а не диспозициональные личностные характеристи­ки. Поведение управляется внешними и «внутренними», т. е. зависящими от соб­ственных реакций, раздражителями. К числу последних часто относятся и моти-вационные переменные, такие как влечение.

Роль посредников между ситуацией (раздражителем) и поведением (реакцией) выполняют два вида промежуточных переменных (конструктов). Структурные

компоненты ориентируют поведение, делают его целенаправленным и целесооб­разным. Они представляют собой продукт научения, будь то, как у Толмена, ожи­дание, или, как у Халла и его последователей, образование привычки (habit, H ), или условно-рефлекторное торможение (/„). Второй вид промежуточных пере­менных — это мотивационные компоненты. Мотивационные компоненты сообща­ют поведению энергию, приводят его в действие. К ним относится зависящий от потребности требовательный характер целевого объекта, по Толмену, или соответ­ствующее потребности влечение (drive, D), по Халлу (Hull, 1943), или другие ак­тивирующие механизмы, такие как вызываемые раздражителями частичные целе­вые реакции и реакции страха (rG или соответственно rF), согласно последовате­лям Халла.

На рис. 2.3 в упрощенной форме представлены стадии теоретического разви­тия психологии научения. «5» и «R» («stimulus» и «response») означают доступ­ные внешнему наблюдению проявления ситуации или поведения. В первые квад­ратные скобки заключены структурные, а во вторые— мотивационные компоненты. Первую стадию характеризуют ранние чисто «механистические» теории наподобие теории Торндайка (Thorndike, 1898). Мотивациоиный компонент в них отсутству­ет. Хотя концепция Толмена была создана раньше теории Халла и его последо­вателей, но она более прогрессивна и уже содержит основные положения модели ожидаемой ценности, которая определила дальнейшее направление исследова­ния мотивации.

1. Первые теоретико-ассоциативные „ _. _а концепции (Торндайк, 1898) — ~* ^ * ~~* —

Г ^D

3. Концепция последователей Халла s -> sHr r_G r

L страх _

4. Концепция Толмена (1932) £ -> [Ожидание], [Ценность] -» Я

Рис. 2.3. Развитие взглядов на мотивационные компоненты поведения в психологии научения (по: Bolles, 1974)

Линия психологии активации

Иван Петрович Павлов (1849-1936) и Владимир Михайлович Бехтерев (1857-1927) — основоположники учения об условных рефлексах и рефлексологии, по­зднее получивших распространение в связи с концепцией классического обуслов­ливания. Взгляды Павлова сформировались под воздействием Нестора русской физиологии Сеченова (1829-1905), опубликовавшего в 1863 г. свой главный труд «Рефлексы головного мозга», посвященный тормозящему влиянию коры мозга на

субкортикальные центры. Уже на рубеже столетий Павлов экспериментально до­казал на материале «пищеварительных рефлексов», что вызывающие реакции бе­зусловные раздражители (врожденные стимулы) могут замещаться выученными, условными. Для этого последние должны несколько опережать во времени (при­близительно на полсекунды) появление первых. Если такая последовательность раздражителей повторится несколько раз, то появления нового, условного раздра­жителя будет достаточно для актуализации соответствующей реакции. Классиче­ским примером этого может служить изучавшаяся с помощью вшитой в пищевой канал фистулы реакция слюноотделения у собаки. Если появлению пищи (непо­средственному раздражителю) несколько раз предшествует нейтральный раздражи­тель (скажем, звуковой или световой сигнал, или механическое раздражение кожи), то этот раздражитель уже сам по себе вызывает реакцию слюноотделения. Таким образом, безусловный раздражитель «подкрепляет» связь нейтрального раздражи­теля с соответствующей реакцией.

Павлов дал четкое определение понятия подкрепления, наполнив его физиологи­ческим значением. Понятие подкрепления аналогично тому, что Торндайк в те же годы называл удовлетворением, объяснявшим закон эффекта (при инструментальном обусловливании). Однако Павлов и другие русские физиологи сделали следующий шаг в этом направлении, показав, что условный раздражитель также приобретает спо­собность к подкреплению, т. е., в свою очередь, может обусловливать раздражитель, выступавший до сих пор как нейтральный. Вызываемые таким раздражителем реак­ции — это уже реакции более высокого порядка. Павлов рассматривал этот механизм как основу всей «высшей нервной деятельности» (см.: Angermeier, Peters, 1973).

На первый взгляд от исследований рефлекторного поведения, при которых дви­жения подопытных животных резко ограничены, не приходится ждать значитель­ных результатов для изучения проблем мотивации. И тем не менее Павлов стал основателем и вдохновителем исследования мотивации в психологии активации, что объясняется двумя особенностями его экспериментальных работ. Будучи фи­зиологом (в 1904 г. он получил Нобелевскую премию за исследования по физио­логии пищеварения), Павлов пытался объяснить наблюдаемые феномены науче­ния, во-первых, с точки зрения нейрофизиологии мозга, во-вторых, с точки зрения взаимодействия двух основополагающих процессов — возбуждения и торможения. Возбуждение выполняет функцию активации поведения, т. е. энергетическую функцию в традиционной терминологии мотивации. Кроме того, Павлов подчерк­нул роль так называемых ориентировочных реакций, сопутствующих состоянию активации и решающим образом участвующих в построении условного рефлекса. Проблема ориентировочных реакций стала центральной в российских исследова­ниях психологии активации (см. ниже изложение взглядов Е. Н. Соколова).

Благодаря выступлению Павлова в 1906 г. в США и выполненному позднее Йерк-сом и Моргулисом (Yerkes, Morgulis, 1909) обзору его работ американские иссле­дователи научения смогли ознакомиться с его трудами. Как и Павлов, американские ученые не считали перспективными работы по выявлению мельчайших нюансов душевной жизни с помощью интроспекции. Павлов прежде всего стремился ис­следовать динамическую сторону явления, его интересовал вопрос о причинно-след­ственных связях и то, насколько при изучении душевной жизни можно руководство-

ваться «фактами» внешнего поведения. Идеи Павлова оказали большое влияние на взгляды Джона Б. Уотсона (1878-1958), ставшего впоследствии выразителем и про­пагандистом движения бихевиоризма. Эксперименты этого ученого по выработке методом классических условных рефлексов эмоциональных реакций избегания у 9-месячных детей приобрели большую известность (Watson, Rayner, 1920; см. крити­ческий анализ истории влияния исследования «маленького Альберта» на учебную психологическую литературу — Harris, 1979).

Вначале представлялось не совсем ясным соотношение условных рефлексов с законом эффекта Торндайка, который считался основным принципом всякого на­учения. Скиннер (Skinner, 1935) первым предложил разделить все поведение на два типа: замещение реакции, по Торндайку, и замещение раздражителя, по Павлову. Первый тип поведения Скиннер назвал оперантным. Это понятие, как и «инструмен­тальное поведение» у Торндайка, подразумевает воздействие на окружающую ситу­ацию, «оперирование» ею, ее изменение, Те из эффектов реакций, которые повыша­ют частоту появления последних, Скиннер назвал подкрепителями (reinforcer). Он воспользовался павловским понятием «подкрепление», которое тем самым оконча­тельно утвердилось в американской психологии научения. Однако для Скиннера это понятие было лишено физиологического смысла, оно указывало лишь на увеличе­ние вероятности появления некоторой реакции. Второй тип поведения Скиннер назвал респондентным. В этом случае уже имеющиеся реакции вызываются новы­ми раздражителями. Научение новым раздражителям происходит на основе класси­ческого обусловливания в контексте теории Павлова.

Вклад Скиннера в теорию научения позволяет отнести его работы к сфере ис­следований, пограничной с областями исследованиями Торндайка и Павлова, хотя в дальнейшем все его усилия были направлены на детальный эмпирический ана­лиз условий оперантного поведения (Skinner, 1938, 1953) и на формирование ме­тодов практического изменения поведения, таких как программированное обуче­ние (Skinner, 1968). Ставшая столь влиятельной поведенческая терапия также во многом опирается па выявленные им условия оперантного обусловливания.

Не совсем правильно было бы причислять Скиннера к числу исследователей проблем мотивации, ведь он не считал возможным применение каких бы то ни было гипотетических переменных, теоретических конструктов, которые выходи­ли бы за рамки фактических причинно-следственных отношений. Для него непри­емлемы даже такие мотивацнонные понятия, как голод, вместо этого он предпо­читает говорить о депривации, об операционально определяемой (т. е. задаваемой экспериментатором или устанавливаемой через уменьшение веса животного) про­должительности лишения пищи. Конечно, понятие «депривация» и соответству­ющее ему противоположное по значению понятие «подкрепление» описывают те же мотивационные явления, которые реконструируются теоретиками научения и мотивации с помощью таких промежуточных переменных, как потребность, вле­чение или удовлетворение, вознаграждение, «ожидание».

Миллер (Miller, 1959) обратил внимание на тот факт, что антитеоретическая позиция Скиннера оказывается плохо применимой к объяснению поведения, опре­деляемого более чем двумя независимыми и зависимыми переменными. Скажем, на поиски крысами питья могут влиять следующие независимые переменные:

длительность депривации, сухой корм, инъекции солевого раствора. В качестве за­висимых переменных при описании этого поведения можно привлечь три различ­ных показателя: силу нажатия на рычаг, количество выпитой воды, количество хинина в воде, которое приводит к прекращению употребления этой воды. Если от­казаться от гипотетического конструкта «жажда», опосредующего отношения меж­ду тремя независимыми и тремя зависимыми переменными (см. рис. 2.4), то тогда придется строить девять (3 х 3) различных причинно-следственных зависимо­стей. Нерационально и неэкономно рассматривать взаимодействие каждой неза­висимой переменной с каждой зависимой.

Однако вернемся к линии психологии активации. Как уже отмечалось, Скиннер не является ее представителем, но его работы объединяют две исследовательские традиции, одна из которых восходит к Торндайку, а другая — к Павлову. Общими для всех представителей линии психологии активации являются четыре принципа построения теории. Во-первых, это ориентация на данные нейрофизиологии и тео­рии мозговой деятельности. Их гипотетические объяснительные конструкты не нейтральны, а имеют физиологический смысл. Центральную роль играют активиру­ющие системы подкорковых образований мозга. Во-вторых, это разработка предель­но общих положений об активации и управлении поведением. Широкое примене­ние выявляемых закономерностей исследователи этого направления предпочитают детальному выяснению детерминации поведения в каждом конкретном случае. В-третьих, аффекты и эмоции играют здесь более значительную роль, чем в большин­стве других теорий мотивации. Наконец, в-четвертых, много внимания уделяется вы­явлению тех характеристик и особенностей раздражителя, которые активируют по­ведение вообще, направляя его на поиск или избегание.

Два открытия в области физиологии мозга оказали значительное влияние на работы по психологии активации, Первое — это открытие восходящей активиру­ющей ретикулярной системы (ВАРС). Как показали Моруцци и Мэгун (Moruzzi, Magoun, 1949), электрическое раздражение ретикулярной формации ствола мозга ведет к появлению «паттернов активации» в картине изменений потенциалов моз­га. Состояния активации меняются от сна и сонливости до крайних степеней воз­буждения. На примере различных видов деятельности было показано, что в соот­ветствии с уровнем активации меняется и работоспособность, причем зависимость эта имеет вид перевернутой U-образной функции. Кроме того, была выявлена связь уровня активации с эмоциями и аффектами.

В естественных условиях ВАРС подвергается неспецифическому возбуждаю­щему влиянию двух видов: первое связано с афферентными сенсорными путями, которые отдают в ретикулярную формацию большое количество коллатералей, второе — с многочисленными импульсами коры мозга. На роль данных физиоло­гии мозга в психологическом объяснении поведения указывал в первую очередь Линдсли(ЬтсЫеу, 1957).

Другое открытие — это обнаружение в головном мозге крысы (септум в гипота­ламусе) центра «подкрепления» или «удовольствия». Если раздражать его с помо­щью вживленных электродов, то крысы без предварительной депривации и редук­ции влечения научаются реакциям, вызывающим такое раздражение мозга (Olds, Milner, 1954; Olds, 1955,1969). Эти исследования были начаты Джеймсом Олдсом, учеником Хебба.

Рис. 2.4. Схема соотношения независимых и зависимых переменных, определяющих питьевое поведение,

как иллюстрация целесообразности использования гипотетического конструкта «жажда» в качестве

промежуточной переменной (см.: Miller, 1959, р. 278)

Сам Доналд О. Хебб является наиболее значительным ученым, в чьих работах продолжение павловской традиции сочетается с исследованием проблем мотива­ции в рамках современной психологии активации. В своей книге «Организация поведения» (НеЬЬ, 1949) этот канадский психолог сводит проблему мотивации к объяснению направления и длительности поведения. По мнению Хебба, энергети-зация поведения не требует специального рассмотрения, поскольку организм все­гда активен и постоянно преобразует энергию. Вопрос в том, за счет чего энергия высвобождается по мере надобности в определенных частях организма в строго определенной временной последовательности. Хебб объясняет это существовани­ем так называемых клеточных ансамблей {cellassemblies), которые постепенно скла­дываются на основе повторяющейся стимуляции, образуют замкнутые системы и облегчают протекание моторных реакций. Подобный клеточный ансамбль возбуж­дает (часто совместно с притоком сенсорных импульсов) другие клеточные ансамб­ли, в результате чего формируются так называемые фазовые последовательности. С точки зрения Хебба, они являются физиологическим эквивалентом управляю­щих поведением мыслительных процессов.

В более поздней работе Хебб (Hebb, 1953) обозначил центральную {central) нервную систему как «концептуальную (conceptual) нервную систему». Под влия­нием результатов исследований ВАРС он в каждой стимуляции выделил функцию Возбуждения {arousal function) и функцию указания {cue function). Чтобы поток информации мог осуществить функцию указания, т. е. направления, должен быть достигнут определенный уровень неспецифической активации (понятие, анало­гичное «влечению»), в противном случае не может быть и речи об интегрирован­ных фазовых последовательностях (например, скука, вызванная продолжительной сенсорной деиривацией, сопровождается падением работоспособности). Вместе с тем активация может достичь слишком высокого уровня, когда поток информации значительно отклоняется от привычного направления (это же происходит и при воздействии чрезмерно интенсивных раздражителей) и слитное протекание сфор­мировавшихся фазовых последовательностей распадается. В результате возника­ют эмоции неудовольствия, раздражения и даже испуга. Незначительные откло-

нения от сформировавшихся фазовых последовательностей мотивируют к продол­жению осуществляемого поведения, вызывают эмоции удовлетворения и побуж­дают к дальнейшему совершенствованию фазовых последовательностей.

Содержание последнего постулата совпадает по смыслу с так называемыми про­цессами аккомодации в трактовке Жана Пиаже (Piaget, 1936) в рамках психологии познавательного развития. Здесь вновь сталкиваемся с идеей рассогласования, ко­торому в теории мотивации Мак-Клелланда отводилась функция продуцирования аффекта и, соответственно, функция мотивации. Незначительное отклонение от ожидаемого окрашено позитивными эмоциями и мотивирует к поиску установив­шегося потока активности, более значительные несоответствия окрашены негатив­но и мотивируют к уклонению, к прерыванию последовательности действий. В этом вопросе на теорию мотивации Мак-Клелланда (McClelland, 1953) повлияли пред­ставления Хебба об эффектах рассогласования фазовых последовательностей.

Значительную роль в развитии теории мотивации в рамках психологии акти­вации сыграл Даниэл Э. Берлайн (1924-1976). Он развил теорию Хебба, объеди­нив ее с основными положениями Пиаже (когнитивная аккомодация) и Халла (интегративный неоассоцианизм). Нейрофизиологические данные о ВАРС, а так­же подготовленный им обзор литературы по рассматриваемому вопросу, в первую очередь трудов русских ученых, позволили Берлайну (Berlyne, 1960, 1963а, 1967) проанализировать, во-первых, роль стимуляции в управлении уровня бодрствова­ния, а во-вторых, зависимость проявлений мотивационных особенностей стиму­ляции от активации. Особенностями, оказывающими решающее воздействие на активацию, являются конфликтное и информационное содержание раздражите­лей. Берлайн предпочитает употреблять в этом случае такое понятие, как «колла-тивные переменные*.

Прилагательное «коллативный» означает, что поступающая информация подвер­гается процессам сравнения, которые могут выявить более или менее значительное рассогласование (конфликт) содержания такой информации с уже привычным, ожидаемым. Берлайн различает четыре вида коллативных переменных: новизну, неопределенность, сложность и неожиданность. Помимо этих переменных актива­ция определяется еще тремя видами стимуляции: аффективными раздражителями, сильными внешними и внутренними раздражителями, вызываемыми состояниями потребности. Все эти виды раздражителей и переменных составляют то, что Берлайн называет потенциалом активации (это понятие можно перевести и как «потенциал возбуждения*). В противоположность взглядам Хебба Берлайн, основываясь на раз­нообразных данных, показал необходимость различения потенциала активации и результирующего уровня активации (или уровня бодрствования). С повышением потенциала активация не возрастает линейно, их зависимость описывается U-образ-ной кривой. Низкий и высокий потенциалы приводят к высокой активации, кото­рая переживается как нечто неприятное и вызывает деятельность, ведущую к умень­шению активации, т. е. к переходу в среднюю зону потенциала активации, что соот­ветствует оптимальному состоянию. Берлайн пишет:

«Следовательно, наши гипотезы означают, что для конкретного организма в конкрет­ное время существует оптимальный прирост потенциала возбуждения. Потенциал возбуждения, превышающий этот оптимум или не достигающий его, будет соответ-

ственно тормозить или стимулировать влечение. Таким образом, организм будет стремиться сохранять потенциал возбуждения близким к его оптимальному значе­нию* (Berlyne, 1960, р. 194).

Среди зависящих от активации проявлений мотивации Берлайн различал ис­следовательское и «эпистемическое» поведение (последнее означает как получе­ние знаний извне, так и добывание их путем размышлений). Если потенциал воз­буждения слишком высок, то поведение должно быть мотивировано, например, к «специфическому исследованию», т. е. к тщательному отбору и анализу посту­пающей информации с целью снижения потенциала. При чрезмерно низком потен­циале возбуждения (скуке) так называемое диверсивное исследование ведет к по­иску более сильных и изменчивых раздражителей, пробуждает любопытство, за­ставляет перейти к более увлекательным занятиям и т. д.

Особое и относительно независимое направление в рамках активационно-психо-логического изучения мотивации представляют работы Пола Томаса Янга. Его вы­шедшая в 1936 г. книга «Мотивация поведения», как уже отмечалось, была первым в англоязычной литературе трудом, в названии которого звучало понятие «мотива­ция». Для Янга характерно стремление учитывать как физиологические, так и пси­хологические аспекты мотивации. Начиная с 1940-х гг. он (Young, 1941,1961) весь­ма интенсивно занимался исследованием пищевых предпочтений у крыс. Поведение сытого животного также мотивируется предлагаемой пищей, точнее, отдельными ее видами. Таким образом, определенные качества объектов (например, «вкусность») обладают собственной аффективной активирующей значимостью, или привлека­тельностью, которая не зависит от силы влечения, связанного с состоянием потреб­ностей организма (Young, 1959). Наряду с этими связанными с аффективной акти­вацией оценочными диспозициями Янг уделяет должное внимание мотивирующе­му влиянию состояний потребности и силы влечения.

Элизабет Даффи (Duffy, 1932) занялась психофизиологическими исследовани­ями в 1930-е гг., еще до открытия ВАРС. Различные нейровегетативные показатели (такие, как тонус мускулатуры и кожно-гальванический рефлекс) она соотносила с результатами деятельности субъекта, объясняя полученные данные наличием неко­торой центральной активации (activation) функций (что совпадает с используемым сегодня термином «arousal» (возбуждение)), физиологические основы которой Даф­фи усматривала в периферической нервной системе. Исходя из феноменов актива­ции Даффи (Duffy, 1934, 1941) пыталась уточнить понятие эмоций, и в этом отно­шении на нее заметное влияние оказал Янг. В книге «Активация и поведение» (1962) она подвела итоги исследований активации и сформулировала положения теории мотивации. Один из основных результатов ее исследований — выявление зависимо­сти между активацией и выполнением деятельности — сформулирован следующим образом:

«Степень активации индивида, по-видимому, влияет на скорость, интенсивность и координацию реакций, а значит, и па качество результатов. Вообще же оптимальной, скорее всего, является средняя степень активации, а снизь между успешностью вы­полнения и активацией выражается кривой, имеющей форму перевернутой U» (Duffy, 1962, р. 194).

Рис. 2.5. Теоретико-ассоциативное направление в развитии исследований мотивации

ГЛАВА 3

Мотивация в теориях черт

Мотивация в теориях черт: мотивы

Ориентированные на личность подходы к объяснению поведения с первого взгля­да закономерно стояли у истоков психологии мотивации. Когда ситуации рассмат­риваются как одинаковые или вообще игнорируются, индивидуальные различия сразу же бросаются в глаза'. Именно эти различия и объяснялись при помощи раз­личной степени выраженности диспозиций. Так появились теории свойств (черт), пусть еще пока и несовершенные. Наблюдаемое поведение связывалось с чертами, обозначавшимися как «готовность помочь» или «задиристость», которым припи­сывался характер мотивов, т. е. явно или неявно предполагалось, что соответству­ющие индивиды стремятся проявить данное поведение всякий раз, когда для это­го предоставляется возможность.

Двигаясь дальше, к скрытым «за» поведением мотивационным диспозициям, мы сталкиваемся с фундаментальными проблемами, связанными с понятием мо­тива, которые уже рассматривались в главе 1. Прежде всего встает следующий во­прос: как объективировать индивидуальные различия? Впрочем, проблемой изме­рения мотивов исследователи начали заниматься довольно поздно. Этой пробле­ме логически предшествует проблема классификации мотивов. Как отграничить одну диспозицию от других и сколько существует таких диспозиций вообще? Ведь индивидуальные различия имеют место не только в одной, определенной сфере деятельности, например в проявлениях готовности помочь другому, а во многих. Соответственно должно существовать большое количество мотивационных диспо­зиций.

Не обязательно, однако, все они одновременно определяют наши действия. В каждом случае должна иметься одна или несколько диспозиций, управляющих актуальной деятельностью, в то время как остальные остаются в латентном состо­янии. Однако каким образом осуществляется выбор, приводящий к актуализации определенных мотивационных диспозиций среди множества латентных? Здесь"мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотивов. В качестве условий такой акту­ализации наряду с личностными факторами (различия мотивационных диспози­ций) необходимо учитывать также ситуационные факторы. Кроме того, классифи­кация мотивов требует рассмотрения смены поведения в меняющихся ситуациях. Иначе говоря, необходимо выяснить, сколько имеется содержательных классов отношений «индивид—среда», которые отличаются друг от друга характерной для них актуализацией в мотивационных процессах.

Таким образом, разработка проблемы классификации мотивов не может вестись без необходимых экспериментальных уточнений. Ситуационную стимуляцию не­обходимо планомерно варьировать с точки зрения интенсивности и тематики, по­казывая тем самым, в каких пределах поведение определяется все той же мотива-ционной диспозицией. Лишь когда будут выяснены ситуационные предпосылки актуализации определенных мотивационных диспозиций, можно будет всерьез взяться за измерение мотивов, сопоставляя индивидуальные различия поведения при стандартизованных по содержанию и по интенсивности ситуационно обуслов­ленных побуждениях.

Идеографический подход Оллпорта

Начиная с 1970-х гг., как и в начале 1930-х гг., теории черт отчасти воспринимались как псевдонаучные, поскольку они пытались объяснить надситуационную устой­чивость поведения с помощью недоказуемых утверждений. В то время, как и сей­час, велись дискуссии об интеракционизме. Значительная часть критических отзывов основывалась, как уже отмечалось в предыдущих главах, на неверном по­нимании теорий черт.

В этой связи следует отметить, во-первых, неоправданную «радикализацию» этих теорий. Деятельность якобы определяется исключительно или преимуще­ственно индивидуальными диспозициями, но не ситуациями. Столь крайнюю точ­ку зрения представители теорий черт вряд ли стали бы защищать. В их понимании диспозиция направляет деятельность лишь в той ситуации, которая сопряжена с ней, т. е. содержательно ей соответствует, релевантна ей. Следовательно, у каждо­го человека должно быть столько мотивационных черт (комплексов свойств или мотивационных диспозиции), сколько классов эквивалентных ситуаций для него существует; и наоборот, столько классов эквивалентных ситуаций существует для человека, сколько у него имеется направляющих деятельность мотивационных диспозиций. Уже из этого строго теоретико-личностного рассуждения вытекает, что личностные диспозиции и ситуации вообще нельзя отделить друг от друга.

Во-вторых, существует мнение, что теории черт якобы сводят разнообразие дей­ствий если не полностью, то по большей части к личностным диспозициям, а не к ситуациям. Однако это утверждение также не вытекает из теорий черт. Как отме­чалось в главе 1, в ситуациях, относящихся к одному классу эквивалентности, раз­личия в побуждении могут быть так велики, что дисперсия поведенческих прояв­лений будет большей частью обусловлена ситуацией. Тем не менее при этом может наблюдаться полная надситуационная устойчивость деятельности, соответствую­щая диспозициональным различиям, поскольку все индивиды в каждой из ситуа­ций сохраняют то же порядковое место по степени выраженности поведенческих проявлений.

Первые дискуссии об интеракционизме 1930-х гг. были вызваны исследовани­ями «морального характера» детей, которые проводили Хартшорн и Мэй (Hart-shorne, May, 1928, 1929). Как уже говорилось в главе 1, эти авторы обнаружили столь малую согласованность между различными формами нравственного поведе­ния, что пришли к заключению о наличии у детей скорее «групп специфических навыков, чем общих свойств». Все эти формы поведения, которые предположи-

тельно должны бы образовывать нечто вроде «обобщенной оценки морального характера» {total character score), коррелировали по тестовым показателям на уров­не не выше 0,30. Критикуя теории свойств, Мишель (Mischcl, 1968) называет столь незначительный коэффициент типичной «корреляцией психологии личности». Он трактует его как некий предел диспозиционально обусловленной надситуаци-онной устойчивости, который вряд ли можно превзойти. Другие ранние исследо­вания, помимо работ Хартшорна и Мэя, казалось бы, подтверждают мнение Ми­шеля. Ныоком (Newcomb, 1929) ежедневно наблюдал молодежь в летнем лагере, анализируя различные ситуации с точки зрения устойчивости экстравертированно-го или интровертированного поведения. Показатель средней интеркорреляции со­ставил лишь 0,14 — чуть выше, чем между случайно отобранными поведенчески­ми переменными. Дудиха (Dudycha, 1936) изучал проявления пунктуальности у 4300 студентов колледжа на занятиях, в свободное время и т. п. Обнаруженный им уровень надситуационной устойчивости равнялся лишь 0,19.

Эти и многие другие данные противоречат нашему повседневному опыту, сви­детельствующему о более или менее последовательном поведении индивидов в различных ситуациях. Как можно объяснить это противоречие? Первое, что при­ходит в голову, — слишком малая надежность методики непосредственного наблю­дения за поведением: ведь только при соблюдении этого психометрического тре­бования полученные данные можно принимать всерьез. Однако это ошибочное представление: как правило, надежность методик была достаточной, чтобы ожи­дать значительно более высоких показателей устойчивости, чем 0,30.

Такой была ситуация в психологии в 30-е гг., с которой столкнулся Оллпорт, отстаивавший позиции теории черт (Allport, 1937). Оллпорт проанализировал дан­ные исследований Хартшорна и Мэя, согласно которым ложь и использование шпаргалок практически не коррелируют между собой (г- 0,13), и заметил, что один ребенок может искать спасение во лжи, чтобы не задеть чувств учительницы, а дру­гой может украсть небольшую сумму, чтобы проявить свою щедрость в кругу то­варищей по классу и приобрести таким образом их уважение. В обоих случаях по­ведение детей едва ли можно отнести к тому априори выделенному Хартшорном и Мэем классу поступков, в основе которых лежит честность.

Как мы уже указывали в первой главе, Оллпорт счел непоследовательность, выявленную Хартшорном и Мэем, несущественной. По его мнению, эта непосле­довательность проистекает из того, что сами исследователи заранее считали опре­деленные формы поведения и ситуации эквивалентными при построении опрос­ников и экспериментальных ситуаций и объединяли их, предполагая, что они будут эквивалентными и для испытуемых. Выявленная несогласованность свидетельству­ет не столько о надситуационной неустойчивости индивидуального поведения, сколько о расхождениях между исследователями и испытуемыми в вопросе об эк­вивалентности ситуаций и соответствующих им форм поведения. Следовательно, чтобы проверить утверждения теорий черт об устойчивости, испытуемых надо в первую очередь обследовать на тождество классов эквивалентных ситуаций и по­ступков и соответственным образом разделить на группы. Тогда становится понят­ным, почему, опираясь на наш повседневный житейский опыт, мы не сомневаемся в надситуационной устойчивости черт. Дело в том, что в отличие от психологов-

профессионалов, мы явно не руководствуемся якобы универсальным (номотети-ческим) подразделением ситуаций на классы, мы, скорее, идеографически сорти­руем набор различных ситуаций, сообразуясь с особенностями конкретного слу­чая, И каждый раз в зависимости от данного случая делаем это по-новому.

Таким образом, идеографически скорректированный, т. е. учитывающий конк­ретных индивидов, подход является предпосылкой для номотетического объясне­ния надситуационной устойчивости — объяснения, исходящего из личностных диспозиций и свободного от «иомотетической ловушки» (Bern, Allen, 1974). В сущности, на это указывал еще Оллпорт в своем определении черты (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296): он усматривал в ней способность «выделять ряд сти­мулов как функционально эквивалентные, вырабатывать устойчиво-эквивалент­ные формы действия и экспрессии и управлять их протеканием». Можно сказать, что формы поведения, образующие класс эквивалентности, позволяют судить о мо-тивационной диспозиции индивида и обнаруживают надситуадионную стабиль­ность, а также устойчивость во времени.

Соответственно и ситуации, образующие один класс эквивалентности, позволя­ют сделать заключение об эквивалентности содержательных побуждений и вы­зывают устойчивые формы поведения. В этих ситуациях субъект может рассчиты­вать на эквивалентные последствия своих действий. В конечном счете эквивалент­ность действий и ситуаций с точки зрения психологии мотивации определяется их эквифиналыюстыо.

Черта как «нейропсихическая целостность»

В своей книге 1937 года Оллпорт говорил не только об устойчивости черт, но так­же весьма смело заявил об их укорененности в биологическом субстрате. Личност­ную черту он определял как «нейропсихическую целостность». В этом за ним после­довал только Мюррей. Впоследствии черты стали рассматриваться как результаты многолетнего научения (такое представление о чертах остается господствую­щим и на сегодняшний день). Врожденными же всегда считались лишь разли­чия, обусловленные темпераментом.

Очевидно, что значительный прогресс, достигнутый за последние годы биохи­мией и физиологией мозга, поразительным образом подтвердил вызывавшее ранее улыбку оллпортовское понимание нейропсихической целостности. Впрочем, Аи-зенк (Eysenck, 1967,1981) уже давно объяснял экстраверсию/интроверсию и ней-ротизм врожденными функциональными различиями некоторых областей ствола мозга (ретикулярной формации и лимбической системы). Однако лишь в послед­нее время исследователи начали не только измерять с помощью валидизирован-ных опросников целый ряд других черт — таких, как «поиск ощущений» (Zucker-man, 1984), импульсивность и тревожность, — но и исследовать их взаимосвязи с различными физиологическими факторами, такими как особенности электроэнце­фалограммы, ориентировочная реакция, половые гормоны, латеральность мозго­вых функций, и прежде всего биохимические переменные типа различных нейро-медиаторов (таких, как дофамин, серотонин, норадреналин и т. д.).

Эти нейромедиаторы косвенным образом фиксируются по их энзимам и про­дуктам расщепления. Баррат и Паттон (Barrat, Patton, 1983), а также Шеллинг,

Эдман и Асберг (Schalling, Edman, Asberg, 1983) обнаружили здесь определенные взаимосвязи с «поиском ощущений» и с импульсивностью. Грей, Оуэн, Дэвис и Цалтас (Gray, Owen, Davis, Tsaltas, 1983) видят действие нейромедиаторов, с од­ной стороны, в чувствительности системы вознаграждения в промежуточном мо­зге что позволяет объяснить индивидуальные различия в импульсивности, а с дру­гой — в восприимчивости к сигналам, сообщающим о неприятных событиях, так что при одних и тех же сигналах уровень возбуждаемой ими тревожности у раз­ных индивидуумов окажется различным.

Идеальной для исследователя была бы ситуация, в которой каждый мотив-дис­позиция обладал бы своим собственным нейромедиатором и их можно было бы рас­познать. Однако этого можно ожидать лишь в отношении наиболее рудиментарных мотиваций, восходящих к далеким стадиям филогенеза. Помимо тревожности и стра­ха примером наличия биохимических оснований индивидуальных различий пове­дения может служить в первую очередь агрессивность (см. главы 11 и 12).

Далее мы рассмотрим основные попытки разработки теории черт. При этом в центре внимания всегда будет оставаться фундаментальная проблема любых тео­ретико-личностных построений — проблема классификации мотивов. В первую очередь будут рассмотрены два весьма различных подхода: интуитивная характе­рология Филиппа Лерша как пример радикальной теории черт и факторно-анали­тический подход Раймонда Кеттелла. Затем мы проследим попытки классифика­ции мотивов с точки зрения их истории и систематики, а в заключение рассмот­рим базовые эмоции как рудиментарные мотивационные системы и обратимся К таксономическим проблемам классификации мотивов. '

Интуитивно-характерологическая теория черт: Филипп Лерш

Главный труд Лерша — «Строение характера» (P. Lersch, 1938) (с 1951 г. книга выходила под названием «Строение личности», каждый раз в дополненном виде). Задачей Лерша, работавшего в традициях немецкой характерологии Клагеса (Klages, 1910) и Пфендера (A. Pfander, 1922), было создание описательной системы общей психологии личности, из которой нас в данном случае интересует лишь мотиваци-онная часть, а именно «переживаемые влечения».

Эта характерологическая теория черт представляет собой своеобразный синтез двух перспектив рассмотрения. С одной стороны, это перспектива феноменологиче­ского самонаблюдения, позволившая разграничить виды переживаний и инвентари­зовать их в качестве «кирпичиков», из которых складывается структура личности, т. е. дать им названия, упорядочить и соотнести друг с другом. С другой стороны, рас­сматривая в качестве таких кирпичиков диспозиции, степень выраженности кото­рых у разных индивидов различна, эта теория приходит к другой перспективе рас­смотрения — перспективе, открывающейся внешнему наблюдателю. В результате вычлененные самим субъектом отличающиеся друг от друга переживаемые влече­ния превращаются в диспозиции, т. е. «относительно неизменные, различные у раз­ных людей привычные установки» (Lersch, 1951, S. 34). И далее:

«Именно благодаря диспозициям временной аспект психической жизни человека приобретает доступное для понимания строение. Рассматривать психическую жизнь как характер означает прежде всего рассматривать ее как структуру наличных форм

переживаний и установок, которые и потоке непрерывно изменяющихся процессов и состояний сохраняют относительную константность» (ibid., S. 35).

Эта цитата — яркий пример принципов объяснения поведения с первого взгля­да. Индивидуальные различия в деятельности и ее стабильность во времени выво­дятся исключительно из личностных факторов, а именно из диспозиций. Ситуа­ционные факторы в расчет не принимаются, хотя однотипность поведения в ши­роких наборах ситуаций предполагается, скорее, в неявном виде и люди, конечно же, не рассматриваются как лишенные всякого осмысленного окружения, замкну­тые в себе монады. Примечательно, однако, что изменяющееся с течением време­ни окружение людей и череда ситуаций остаются вне поля зрения этого ученого.

Таким образом, проблема ситуационной актуализации мотИвациоННЫХ дис­позиций при личностном и дифференциально-психологическом подходе остает­ся неизученной. При рассмотрении «потока постоянно изменяющихся процессов и состояний» учитывается лишь личностный коррелят. Может создаться впечат­ление, что Лерш под названиями «процессов» и «состояний» вводит функциональ­ные переменные (типа мотивации) — кратковременные процессы — наряду с диспо-зициональными переменными (типа мотива). Однако это не так. Для него функции полностью совпадают с диспозициями, что говорит об абсолютизации подхода тео­рий черт.

«Формы переживания и установки» являются «относительно устойчивыми». За этим утверждением скрывается мнение о том, что окружающая среда и все­возможные ситуации также воспринимаются различными людьми на протяже­нии больших отрезков жизни как более или менее эквивалентные. Ведь только в этом случае можно считать само собой разумеющимся, что все индивидуальные различия поведения сводятся исключительно к индивидуальным различиям в про­явлении заданного набора диспозиций. Столь радикальная теоретико-личностная характерология заслуживает особого внимания. Каждый индивид обладает диспо­зициями определенной степени вы раже нн ост! i. Он проносит их через жизнь неиз­менными, и любая конкретная ситуация свидетельствует об этом.

Конкретные диспозиции — не просто обобщения интроспективного опыта. Они связаны также с объяснительными категориями повседневного общения, о чем свидетельствует следующее высказывание:

«Такие диспозиции определяются через обозначение черт, что психология частично должна сделать заново. Но в основном она их находит уже названными в накоплен­ной па протяжении столетий лексической сокровищнице языка. Наука о характере тем лучше реализует свои возможности и выполнит свои задачи, чем оперативнее сумеет ассимилировать в своей системе те из понятий, прототипы которых она нахо­дит в обыденном разговорном языке» (ibid., S. 35).

Связь между обозначением и обозначаемым, т. е. диспозицией, лишена для Лер­ша какой бы то ни было противоречивости. Обозначение непосредственно указы­вает на обозначаемое. В отличие от эмпиризма диспозиции выступают здесь не как гипотетические конструкты, которые объясняют связи в наблюдаемом сплетении условий и эффектов, а как нечто непосредственно данное, как своеобразное «усмот­рение сущности». Признаки поведения и причины поведения смешиваются, и за-

мечание Лерша о том, что «диспозиции нельзя выявить непосредственно, их мож­но лишь вычислить по регулярно повторяющимся реакциям человека» (ibid.), не может исправить ситуацию.

Какие это реакции и за какими ситуациями стоит та или иная диспозиция? Отсутствие привязки к конкретным ситуациям и конкретным формам поведения влечет за собой отрицательные последствия, и даже если (а мы сейчас в этом убе­димся) описательная система классификации мотивационных диспозиций сама по себе логична и убедительна, то по отношению к фактическому многообразию по­ведения она оказывается весьма умозрительной. Для более точного описания по­ведения такая классификация недостаточно конкретна и объективна; для иденти­фикации диспозиций, нуждающейся в объяснении, эта классификация не может гарантировать интерсубъектной согласованности оценок, не говоря уже об их ва-лидности, т. е. объяснительной силе выявленных диспозиций. Ошибочное мнение о непосредственном «усмотрении сущности» склоняет исследователя к тому, что­бы игнорировать проблемы ситуационной актуализации (эквивалентности ситуа­ций) и операционального измерения. Однако без решения этих проблем нельзя надежно и объективно (из позиции внешнего наблюдателя) идентифицировать мотивационные диспозиции, а также индивидуальные различия в их проявлении.

Мотивационная классификация переживаемых побуждений Лерша имеет обще­антропологические основания. Переживаемые влечения суть «подвижные формы, в которых человеческое бытие стремится себя реализовать» (ibid., S. 90). Он раз­личает три группы таких влечений.

Первая включает переживаемые влечения «витального бытия». В нес входит «ощу­щение жизни в ее непосредственности, первичности и динамической устремленно­сти к цели» (ibid., S. 93). Сюда относятся стремление к деятельности, стремление к наслаждению, либидо и потребность в новых впечатлениях.

Вторая группа включает переживаемые влечения «индивидуального Я». Человек должен «вести свое существование... как одно из бесчисленных существ, в которых конкретизируется Жизнь» (ibid., S. 105). К этой группе относятся потребность в са­мосохранении, эгоизм, воля к власти, уровеньпритязании, стремление к значимости, потребность в признании и стремление к самоуважению.

Наконец, третья группа включает переживаемые влечения «неиндивидуального бы­тия». «Они направлены па соучастие в мире, но не в смысле обладания, желания-для -себя, а в смысле принадлежности индивидуального Я к миру, благодаря чему урав­новешивается обособленность сознания», что проявляется в стремлении «...ставить вопросы и искать вне себя ответы на них» (ibid., S. 131). К этой группе относятся че­ловеческое участие, творческое соучастие (стремление к продуктивному творчеству), познавательное соучастие (интересы), любовное соучастие, обязанности (долг), отрешенное соучастие (художественная потребность, метафизическая потребность, религиозные искания).

Вообще говоря, при подобном членении можно отдать предпочтение и другим основаниям для классификации, придерживаться иного мнения; можно классифи­цировать влечения иначе, выделить больше или меньше отличий. Однако следует признать что Лерш, очерчивая границы категорий, проявляет тонкую интуицию. Бот пример тому:

«Если мы определим, скажем, стремление к достижениям как разновидность твор­ческой потребности, то это будет означать, что достижение само по себе выступает объектом стремления, как нечто, повышающее ценность мира. Это следует особенно подчеркнуть, поскольку достижения могут также служить стремлению к повышению собственной значимости. В этом случае мы говорим о честолюбии... В случае често­любия стремление не заканчивается достижением, но обращается на индивидуаль­ное Я. Оно оказывается не чем-то самостоятельным и самоценным, а лишь средством достижения цели» (ibid., S. 145).

Индивидуальные различия поведения, как уже отмечалось, сводятся к интенсив­ности проявления конкретных диспозиций (в нашем контексте — стремлений или побуждений). «Чем сильнее побуждение, тем в большей степени оно управляет пси­хической жизнью; чем оно незначительнее, тем меньшую роль оно играет в форми­ровании и регуляции поведения» (ibid., S. 164). Так возникает довольно неустойчи­вая типология, характеризующая людей на основании их доминирующего стремления. Поведение «добродушного» человека обусловлено, например, слишком слабо выра­женным «уровнем притязаний». О нем, в частности, говорится:

«Добродушный обладает низким уровнем притязаний, поскольку все стремления, направленные на материальное благополучие, обладание, власть или признание, выражены у пего столь слабо, что ему трудно включиться в естественное соперниче­ство людей за сохранение жизни, имущества, влияния и признания. У пего легко оспо­рить то, па что он справедливо претендует, он редко на что-либо обижается, тогда как другие особенно чувствительны к угрозам своему престижу. Во всех таких случаях добродушный приемлет требования, которые предъявляют к нему другие и которые ограничивают его собственные справедливые притязания» (ibid., S. 124).

Не удивительно, что столь радикальное теоретико-личностное толкование про­блем мотивации Лершем не оказалось плодотворным в конкретных исследованиях. Мотивационные диспозиции были выделены лишь на интуитивном уровне, их зна­чение осталось недостаточно ясным для сколько-нибудь успешного практического использования. Проблемы актуализации и измерения мотивов вообще остались вне поля зрения. Вместе с тем классификация мотивов на основе феноменологических взглядов и общеантропологических соображений не лишена смысла и ценности. Благодаря ей мы обращаем внимание на упущенные из виду группы феноменов пси­хологии мотивации, которые в других классификациях, удовлетворительно иденти­фицирующих диспозиции, с научной точки зрения оказываются урезанными или вообще игнорируются (например, мотивы «индивидуального бытия»).

Факторно-аналитическая теория черт: Раймонд Б. Кеттелл

Кеттелл, как и Лерш, является представителем теории черт, хотя он и не столь од­нозначно локализует причины поведения в личностных диспозициях. Как и Лерш, Кеттелл использует для объяснения поведения (за небольшими исключениями) лишь диспозициональные переменные (типа мотива), но не функциональные (типа мотивации). Как и Лерш, Кеттелл строит дифференцированную, пожалуй, даже еще более сложную систему описания личности. В самом общем виде в каче­стве причин наблюдаемой модальности поведения он рассматривает три вида дис­позиций: когнитивные (способности), проявляющиеся при изменении сложности

ситуации; темперамента, проявляющиеся вне зависимости от ситуации; и, наконец, динамические, т. е. мотивационные, диспозиции, которые выходят на передний план в зависимости от побудительных характеристик актуальной ситуации. Как и Лерш, Кеттелл не прибегает в своих работах к экспериментальному анализу условий, чтобы посредством планомерного варьирования исходных условий ситуации определить их влияние на поведение и тем самым выяснить возможное взаимодействие ситуации с мотивационными диспозициями (по экспериментальному плану V).

Несмотря на сходство исходных принципов теорий черт, в методологическом от­ношении Лерша и Кеттелла разделяет пропасть. В выявлении отдельных диспозиций и отграничении их друг от друга Кеттелл не полагается ни на феноменологические описания, ни на богатый опыт обыденной речи, ни тем более на интуитивное по­нимание. Кеттелл (Cattell, 1957,1958,1965) иногда измерял индивидуальные раз­личия в огромных диапазонах возможных реакций, чтобы проверить, какие из ре­акций сопутствуют друг другу. Факторно-аналитические процедуры позволяют вычленить отдельные группы ковариирующих реакций. Поскольку эти коварии-рующие реакции оказываются более или менее самостоятельными функциональ­ными единицами в многообразии наблюдаемого поведения, они обозначаются как «факторы» и содержательно характеризуются с помощью качественных перемен­ных. В этих факторах Кеттелл видит не только средство описания поведения, но и лежащие в его основе личностные диспозиции и тем самым существенные, если вообще не подлинные, причины поведения.

Этот подход, однако, более критичен и сложен, чем кажется при столь общем рассмотрении. Кеттелл изобретательно использует возможности сбора многомер­ных данных и их корреляционного анализа. В отличие от ориентированных на дифференциально-психологическую проблематику психометриков он не считает факторный анализ данных существующих методик (обычно представляющих собой опросники, тематика которых связана с определенным мотивом, например готов­ностью помочь или общительностью) достаточным для рассмотрения выявленных факторов как диспозиций, на основании которых можно получить индивидуаль­ную характеристику личности любого испытуемого, т. е. локализовать этого испы­туемого в п-мерном факторном пространстве,

Такие действия были бы ошибочными по двум причинам. Во-первых, выявленные факторы (группы ковариирующих реакций) решающим образом зависят от разно­образия возможностей реагирования, которые используемая методика предоставля­ет испытуемому. Обусловленное этим влияние методик преодолевается тем легче, чем больше удается привлечь процедур, которые как в отношении стимуляции, так и в отношении реакций хорошо репрезентируют происходящее вне стен лаборато­рии. Во-вторых, обычные средства оценивания количественной выраженности моти-вационных диспозиций, а именно опросники, оказываются недостаточно надежны­ми. Ответы на вопросы основываются на интроспективных самоотчетах, которые в силу того, что цель теста, как правило, прозрачна, легко могут быть фальсифициро­ваны или попасть под влияние «ответных тенденций», не говоря уже о зависимости таких ответов от умения испытуемого дать точный отчет.

Чтобы справиться с этими трудностями, Кеттелл (Cattell, 1957) провел иссле­дование в два этапа. Сначала он занялся поиском поведенческих индикаторов,

в которых сила мотивов выражалась бы как можно более непосредственно и «объек­тивно», т. е. так, чтобы значения индикаторов не были понятны испытуемому и не искажали его реакции. Для этого брались предположительно тематически единые области интересов и установок и в виде отдельных высказываний облекались в форму объективного теста, дающего разнообразную информацию о поведении. Полученные поведенческие индикаторы силы мотивов (в заранее очерченной сфе­ре интересов) подвергались факторному анализу по ковариационным блокам и расчленялись па отдельные «мотивационные компоненты». Мотивационные ком­поненты — это не разные мотивы, а различимые формы выражения одного мотива, который еще необходимо содержательно определить. Лежащие в основе этих ком­понентов отфильтрованные поведенческие индикаторы представляют собой, так сказать, измерительные устройства (devices), устанавливающие индивидуальные различия в выраженности отдельных мотивов.

На втором этапе Кеттелл, используя поведенческие индикаторы как измери­тельные инструменты, при помощи факторного анализа расчленял на ковариа­ционные блоки максимально обширные зоны содержательно различающихся уста­новок и интересов. Тем самым выделялись различные мотивационные диспозиции, в которых Кеттелл усматривал последнюю инстанцию общепсихологического значения. Затем отдельные мотивационные диспозиции разделялись по опреде­ленным критериям на классы, различавшиеся степенью биологической или куль­турной обусловленности. Таков двухэтапиый метод Кеттелла в самом кратком изложении.

Обрисуем несколько подробнее поэтапную процедуру, Чтобы получить инфор­мацию о силе мотивационных компонентов, Кеттелл собрал почти все поведенче­ские индикаторы, о которых в психологической литературе когда-либо говорилось, что в них выражаются мотивационные тенденции. В одной из своих работ Кеттелл (Cattell, 1957, pp. 465-471) приводит сразу 55 таких индикаторов «проявлений мотивации». Эти индикаторы выделяются из столь разных функциональных обла­стей, как общая информированность (например, какие средства ведут к данной цели), восприятие, память, научение, время принятия решения, фантазия, нейрове-гетативные реакции, предубеждения, возобновление прерванных действий. В каче­стве примера приводится пара объективированных индикаторов проявления силы мотива в связи с одним высказыванием, относящимся к мотивационной диспозиции «общительность», а именно с высказыванием: «Я хотел бы быть членом клуба или группы людей, которых связывают совместные интересы*-.

Индикатор 1. Знания и информированность. «Какие из нижеследующих обозначе­нии относятся к объединениям по интересам в Америке?»

Р. Т. Л., The Elks, АН, Co-optimists¹.

Индикатор 3. Искажение мнения в угоду реализации мотива. «Какой процент кружков

и клубов в вашей местности не приняли бы Вас, если бы Вы захотели в них вступить?»

0%,5%, 10%, 50%.

¹ Эти обозначения, кроме последнего, относятся соответственно к таким организациям США, как Союз учителей И родителей, одно из благотворительных обществ. Клуб 4Н: голова — head; сердце — heaiV, руки — hands; здоровье — health. — Примеч. ред.

Индикатор 6. Кожпо-гальваничсская реакция на угрозу. Испытуемым тахистоско-

иически предъявляется утверждение «Нынче люди чересчур увлекаются посещени­ем клубов и объединений» и измеряется в процентном отношении степень падения электрического сопротивления кожи.

И так далее. Следует также отметить, что при измерении реакций индивидуальные различия в знаниях, навыках, физиологической реактивности нивелируются благо­даря статистической нормировке, т. е. реакции данного испытуемого по каждому по­веденческому индикатору собтпосятся со средними показателями для этого же ис­пытуемого.

Таким образом, для каждого высказывания опросника, посвященного изучению установок на общительность, разрабатывалось от 20 до 50 объективируемых пове­денческих индикаторов, которые апробировались примерно на 200 испытуемых. Для каждого испытуемого подсчитывали^ интеркорреляции индикаторов,, чтобы про­верить, выполняют ли они единую функцию измерения силы мотивов в области, которая предварительно была определена как тема общительности. Факторный ана­лиз показал, что это не так. Поведенческие индикаторы разбились на шесть факто­ров общих (неспецифического содержания) мотивационных компонентов, три из которых Кеттелл счел возможным обозначить согласно психоаналитической тер­минологии как Оно, Я и Сверх-Я. Аналогичные моменты обнаружились и в дру­гих сферах установок и интересов, хотя априори они представляли собой такое же тематическое единство отношений личности и окружения, как и общительность.

Эти шесть компонентов интенсивности мотивации, б свою очередь, были подверг­нуты факторному анализу второго порядка. При этом были выявлены два фактора второго порядка: интегрированный и неинтегрированный мотивационные компонен­ты. Интегрированный компонент включает направленные, осознанные составляющие мотивационной диспозиции (Я, Сверх-Я). Примером служит приведенный выше ин­дикатор 1: знания и информированность. Неинтегрированный компонент включает «комплексы», неосознаваемые тенденции, физиологическую реактивность.

Примером могут служить вышеупомянутые индикаторы 3 и 6: искажение мне­ния и кожно-гальваническая реакция. В более поздних исследованиях для изме­рения интенсивности были взяты лишь два последних мотивационных компонен­та в виде объединенного показателя, основанные на оказавшихся наиболее чув­ствительными шести основных индикаторах.

Таким образом, был создан инструментарий для измерения интенсивности мо­тивации, заведомо включающей в себя и мотивы различной силы. Теперь можно было приступить ко второму этапу — факторно-аналитическому разграничению мотивационных диспозиций. Кеттелл назвал этот этап «dynamic calculus» — поис­ком факторов динамической структуры личности. Высказывания, варьирующие по теме и отражающие различные установки, т. е. всевозможные цели деятельности, были подвергнуты факторизации по индикаторам интенсивности мотивации.

При этом выкристаллизовался ряд факторов, которые Кеттелл обозначил как «единые динамические базовые черты» (unitary dynamic source traits). Некоторые из них он назват «эргами» (от греческого слова «ergon» — «энергия», «работа»). В них он видел своего рода биологически обусловленные влечения, что довольно близко понятию инстинкта у Мак-Дауголла (McDougall, 1908).

Рис. 3.1. Фрагмент «динамической решетки устремлений» (Cattell, 1965, р. 186)

Эргам присущи определенные эмоциональные качества и биологические цели, чего лишены другие факторы из числа базовых диспозиций, для которых характер­ны социальные и культурные установки, скорее приобретаемые, чем наследуемые биологически, например отношение к профессии, к религии или к собственному Я. Кеттелл называет их чувствами (sentiments). Чувства и комплексы Кеттелл объ­единяет термином «энграммы» (М, от английского слова «memory» — «память»), поскольку их природа коренится не в биологической структуре, как у эргов, а в истории жизни субъекта. Подразделение на эрги и чувства, да и отчасти сами эти названия свидетельствуют о сильном влиянии Мак-Дауголла (McDougall, 1932) и соответствуют его разделению склонностей (propensities) и чувств (sentiments).

Мотивационные диспозиции — эрги — Кеттелл определяет при помощи клас­сов эквивалентности целей действий следующим образом:

«Врожденная психологическая структура, которая позволяет организму легче выра­ботать реактивность (внимание, ответные реакции) по отношению if одним классам Объектов, чем к другим, испытывать специфические эмоции, общие для каждого из этих классов, и начинать различные виды (эквивалентности) действия, которые бо­лее полно, чем любые другие, завершаются некоторой общей, определенной, целена­правленной деятельностью. Характер такой общей цели выявляется помимо других

методов факторно-аналитической проверкой функционального единства в установ­ке тех видов действия, которые воспринимаются (или обнаруживаются) психологом как ведущие к общей цели* (Cattell, 1957, р. 543).

Такие мотивационные диспозиции, как чувства, кристаллизуются вокруг соци­альных институтов и объектов культуры. С одной стороны, в них фокусируются установки из различных, хотя тематически и близких, областей, а с другой — они сами коренятся в различных эргах. Кеттелл определяет их следующим образом:

«Чувства фактически связаны с несколькими различными эргическими корнями и только с одним источником научения.— повторяющимся опытом подкрепляемого поведения, сразу влияющего на широкий круг установок» (Cattell, 1965, р. 192).

На основании использования сложных корреляционных методов Кеттелл скон­струировал «динамическую решетку устремлений» (dynamic lattice). Рисунок 3.1 поясняет отношения между установками, близкими к конкретному поведению (attitude level), с одной стороны, и обоими уровнями диспозиций мотивов (чувства­ми и эргами), — с другой.

Мы зашли бы слишком далеко, если бы занялись обсуждением всех мотива-ционных диспозиций (эргов и чувств), которые Кеттелл со своими сотрудника­ми последовательно, практически не прерывая эту работу, выявлял при помощи факторного анализа отражающих те или иные установки утверждений (Cattell, 1957,1965; Cattell, Child, 1975). В табл. 3.1 приводятся шесть эргов, соответствую­щие им цели деятельности, эмоции и, кроме того, в качестве примера по одному высказыванию из опросника установок, которое отражает данный эрг (т. е. имеет по нему факторную нагрузку не менее 0,50). Для этих шести мотивационных дис­позиций Кеттелл в 1957 г. разработал усовершенствованные батареи тестов.

Таблица 3,1

Цели деятельности, эмоции и примеры высказываний, соответствующие шести мотивационным диспозициям типа эргов (Cattell, 1957, р. 541)

Цель

Мотивационные диспозиции - эрги - в зависимости от ситуационного побуж­дения могут актуализироваться по-разному. Их интраиндивидуальные изменения Кеттелл (он говорит об изменениях уровня эргического напряжения) также попы­тался разложить на компоненты при помощи факторного анализа. Наряду с двумя константными компонентами - конституциональным и индивидуального опыта -он приписал каждому эргу еще три вариативных компонента. Первый - ситуатив­ное побуждение, второй - физиологическое состояние и третий - имевшее место или отсутствовавшее удовлетворение. Таким образом, Кеттелл, как и многие другие авторы, приходит к постулированию гипотетических формул, представляющих со­бой сложные комбинации линейных уравнений. Эти формулы, конечно, довольно надуманны, поскольку не проверены и не выведены с помощью теоретически обо­снованного экспериментального анализа. Данный момент остается для исследова­ний Ксттелла программным, но незавершенным, так как он спешит провести все новые и новые корреляционные исследования, чтобы продемонстрировать возмож­ность создания таксономии побуждающего содержания ситуаций или «решения» других основных психологических проблем посредством факторного анализа.

Очевидны старания Кеттелла связать мотивационные диспозиции с классами эквивалентности способов действия и ситуаций. Это значительный шаг вперед по сравнению с априорными дефинициями. Но существуют ограничения для примене­ния корреляционно-статистических процедур, поскольку они описывают лишь усредненную для данной группы испытуемых конфигурацию взаимосвязей. Прежде всего с их помощью нельзя распределить подгруппы по идеографическим классам эквивалентности. Собранный в общем без какой-либо теории материал опросников и «объективных тестов» тоже не делает корреляционно-статистическую редукцию к «факторам» более убедительной и не уменьшает опасность «номотетической ло­вушки».

Несмотря на остроумное использование всех возможностей корреляционно-статистического анализа и весьма трудоемкие исследования, на сегодняшний день факторно-аналитическая теория черт не оказала решающего влияния на психоло­гию мотивации. Причина состоит в описательной (а не объяснительной) природе корреляционных процедур - они показывают, что с чем сочетается, но не что к чему приводит. Поэтому с самого начала от них нельзя было ожидать многого для прояснения проблемы актуализации мотивов и проблемы их генезиса.

Иначе обстоит дело с основными проблемами классификации и измерения мотивов. Здесь решающее значение факторно-аналитической теории черт пред­ставляется бесспорным. Если работы Кеттелла в этой области, часто упоминаемые в этой связи, оказались малоплодотворными, то па это, очевидно, имеется ряд при­чин. Вопрос классификации мотивов в смысле создания системы их полного опи­сания по сравнению с первыми десятилетиями нашего века (и это мы еще увидим) потерял свою привлекательность, поскольку его считали вряд ли разрешимым, а если и разрешимым, то бесполезным для экспериментального анализа условии в рамках некоторых конкретных сфер деятельности. Предложенные мотивационные диспозиции типа эргов плохо согласовывались с традиционным разделением мо­тивов, на котором строились экспериментальные исследования большинства ав­торов, опиравшихся, скорее, на перечень мотивов Мюррея (Murray, 1938).

Наконец, исследователи мотивации при всем их интересе к теории личности настроены не столько психометрически, сколько экспериментально. Они больше интересуются анализом конкретных условий, чем описательными измерениями некоего «целого», а к занимающим исключительное положение корреляционно-статистическим процедурам многие относятся как к поверхностным, спекулятив­ным, трудоемким и запутанным. И все же кеттелловские методы измерения моти­вов, особенно в сочетании с объективными индикаторами поведения, заслужива­ют того, чтобы быть проверенными на материале изучения отдельных мотивов. К сожалению, Кеттелл и его коллеги сделали слишком мало, чтобы продвинуться в этом направлении.

Классификация мотивов на основе инстинктов: Уильям Мак-Дауголл

Описательная система психологии мотивации Кеттелла в какой-то степени воз­рождает популярную в начале века объяснительную классификацию форм пове­дения, предложенную Мак-Дауголлом. Мак-Дауголл (McDougall, 1908) первым предпринял грандиозную попытку свести все поведение к мотивационным диспо­зициям. В то время общеупотребительным названием для мотивационных диспо­зиций было понятие не мотива, а инстинкта. Так, например, фрейдовское понятие влечения в первых изложениях его работ на английском языке переводилось как «инстинкт». В XIX столетии инстинкт как нечто противоположное интеллекту входил в систему понятий психологии способностей. По мере триумфального ше­ствия эволюционных идей Дарвина понятие инстинкта все чаще привлекалось и для объяснения человеческого поведения.

Джеймс (James, 1892) усматривал в инстинктах способность действовать таким образом, «чтобы производить некоторый результат, не предвосхищая его и без предварительного обучения выполнению действий» (ibid., р. 383). То, что у Джейм­са было лишь одним из многих объяснительных принципов поведения, у Мак-Дау-голла стало ключевым положением в любой «динамической», т. е. объясняющей поведение, психологии. Откровенно господствующая роль, которую Мак-Дауголл приписал инстинкту как объяснительному понятию, повлияла на дальнейшую ис­торию проблемы, вызвав во втором десятилетии двадцатого века бурные разногла­сия по вопросу понимания природы инстинктов. С одной стороны, ассоцианист-ское кредо главных критиков понятия инстинкта побуждало их к радикальной фор­мулировке своих бихевиористских позиций, согласно которым любое поведение должно выводиться из простых рефлексов и научения (Watson, 1919). С другой стороны, Вудвортс (Woodworth, 1918), давно мечтавший о «мотивологии», окон­чательно заменил инстинкт понятием «drive» («влечение»). И наконец, Толмен сделал основные положения психологии мотивации Мак-Дауголла эксперимен­тально проверяемыми, т. е. приемлемыми в теоретическом отношении и для бихе-виористов. Дальнейшее уточнение понятия инстинкта и исследование инстин­ктивного поведения стали внутренним делом этологов, прежде всего таких выда­ющихся исследователей, как Лоренц и Тинберген.

В чем состояла позиция Мак-Дауголла? Он выступал против как чисто описа­тельной психологии сознания, так и «механистического» объяснения поведения

теоретиками ассоцианизма и рефлексологии. Для него любое поведение «телеоло-гично, целенаправлено, ориентировано на достижение намеченного будущего це­левого состояния». О направленности говорят семь признаков:

1) спонтанность движения;

2) продолжительность и настойчивость движения вне зависимости от того, дей­ствует раздражитель или нет;

3) смена хода целенаправленных движений;

4) успокоение после достижения желаемого изменения внешней среды;

5) приготовление к новой ситуации, к которой ведет совершающееся действие;

6) некоторое повышение эффективности поведения при повторении его в схо­жих условиях;

7) целостность реактивного поведения организма.

Эти признаки целенаправленности поведения Мак-Дауголл объясняете помо­щью инстинктов. Исходное для него понятие инстинкта является довольно слож­ным и охватывает три следующих друг за другом процесса:

1) предрасположенность к селективному восприятию в зависимости от специ­фических состояний организма (например, более быстрое обнаружение съедобных объектов в состоянии голода); 2) соответствующий эмоциональный импульс (ядро инстинкта); 3) активность инструментального типа, направленная на достижение цели (например, бегство при страхе). Мак-Дауголл делает следующий вывод:

«...любой образец инстинктивного поведения включает знание о чем-либо (объект), отношение к нему и устремленность к объекту или от него» (McDougall, 1908, р. 26).

Очевидно, что здесь в рамках одного понятия связываются воедино совершен­но разные вещи. Противоречивость этого высказывания усугубляется тем, что Мак-Дауголл рассматривает как врожденный и меняющийся компонент инстинк­та лишь одну из трех его составляющих, а именно эмоцию (ядро инстинкта), в то время как когнитивный и моторный компоненты, с его точки зрения, могут изме­няться под влиянием жизненного опыта.

«Эмоциональное возбуждение с сопровождающей его нервной активностью цент­ральной части диспозиции есть единственная составляющая целостного инстинктив­ного процесса, которая сохраняет свою специфичность и остается одинаковой у всех индивидов во всех ситуациях, где пробуждается данный инстинкт* (ibid., p. 33).

Изучая столь сложное по содержанию понятие, Мак-Дауголл составил перво­начальный перечень следующих 12 инстинктов, хотя пяти последним он не смог поставить в соответствие какую-либо определенную эмоцию (приводятся в скоб­ках); 1) бегство (страх); 2) неприятие (отвращение); 3) любознательность (удив­ление); 4) агрессивность (гнев); 5) самоуничижение (смущение); 6) самоутвер­ждение (воодушевление); 7) родительский инстинкт (нежность); 8) инстинкт продолжения рода (-); 9) пищевой инстинкт (-); 10) стадный инстинкт (-); 11) инстинкт приобретательства (-); 12) инстинкт созидания (-).

Поскольку термин «инстинкт» подвергался ожесточенным нападкам и давал основания для ошибочного толкования поведения как определяемого в основном

врожденными мотивационными диспозициями, Мак-Дауголл позже стал употреб­лять термин «склонность» (propensity). Однако содержание его почти не измени­лось, за исключением того, что было отмечено различие между диспозицией (propensity) и функцией (tendency), о чем свидетельствует следующая цитата из последней работы Мак-Дауголла:

«Склонность представляет собой диспозицию, функциональную единицу общей психической организации, которая, будучи актуализированной, порождает активную тенденцию, стремление (striving), импульс или влечение (diive) к некоторой цели. Такая тенденция, сознательно направленная на предвосхищаемую цель, представля­ет собой желание (desire)» (1932, р. 118).

Несколько склонностей могут синтезироваться в так называемые чувства (sentiments) — обусловленные опытом и научением когнитивно-эмоциональные оценки, которые связаны с отношением к предметам и обстоятельствам (с ними мы уже сталкивались у Кеттелла). Например, в восприятии и оценке понятия «отече­ство» участвуют многие склонности. Такие когнитивные схемы, центральную и организующую роль среди которых играет связанное с отношением к образу свое­го Я чувство самооценки (self-sentiment), составляют «характер». Они тем самым'в значительной степени обусловливают индивидуальные различия на фоне врож­денного базового набора инстинктоподобных эмоциональных импульсов (склон-¹ ностей). В табл. 3.2 представлен окончательный вариант постулированных Мак-.' Дауголлом склонностей.

При изучении этого перечня сразу становится очевидным., что его убедительное обоснование вряд ли возможно. Почему выделено именно столько, а не меньше и не больше мотивационных диспозиций? Не слишком ли много общего между «поиском помощи» (11) и «покорностью» (9)? Не является ли «страсть к бродяжничеству» (17) лишь одним из проявлений «любопытства» (5)? Можно задать эти и многие другие вопросы, поднимающие проблему эмпирических критериев классификации мотивов, отличающихся от представлений обычного здравого смысла. Насущность этой пробле-.. мы, которая и по сегодняшний день не решена, ощущалась все больше, по мере того>; как под влиянием перечня инстинктов Мак-Дауголла, прежде всего в смежных дис-ципл i шах, таких как социология и политология, стало привычным каждый поведенче­ский феномен объяснять через особый инстинкт по следующей схеме: войны возни­кают из-за инстинкта агрессивности. Но почему собственно известно, что существует инстинкт агрессивности? Да потому, что люди часто воюют. Подобная тавтологич-ность мышления никогда не была свойственна Мак-Дауголлу, но стала первопри­чиной начавшейся вскоре бурной дискуссии о природе инстинктов. Опровергнуть высказывания оппонентов можно было бы при помощи более четких критериев ин­стинктивно обусловленного поведения и систематических исследований. Однако ув­леченные спорами исследователи до этого не дошли. Вторая, в чем-то схожая с первой причина была связана с подозрением, что под маркой инстинктов возрождается ста­рая психология способностей, т. е. что по сути описывается и классифицируется само поведение. Третьей причиной была проблема подразделения поведения на инстинк­тивно обусловленное и основанное на приобретенных навыках. Для этого необ­ходимо уметь различать взаимозаменяемые инструментальные активности и целе­вые состояния, к которым в конечном счете конвергируют эти формы поведения.

Таблица 3.2

Инстинктоподобные мотивационные диспозиции (propensity) (McDougall, 1932, p. 97^98)

1. Пищедобывание. Поиск (и, возможно, накопление) пищи

2. Отвращение. Неприятие и избегание определенно вредных веществ

3. Сексуальность. Ухаживание и брачные отношения

4. Страх. Бегство и затаивание в ответ на травмирующие, причиняющие боль и страда­ние или угрожающие этим воздействия

5. Любопытство. Исследование незнакомых мест и предметов

6. Покровительство и родительская опека. Кормление, защита и укрытие младших

7. Общение. Пребывание в обществе равных себе, а в одиночестве поиск такого общества

8. Самоутверждение. Доминирование, лидерство, утверждение или Демонстрация себя перед окружающими

9. Подчинение. Уступка, послушание, примерность, подчиненность тем, кто демонстри­рует превосходящую силу

10. Гнев. Негодование и насильственное устранение всякой помехи или препятствия, ме­шающих свободному осуществлению любой другой тенденции

11. Призыв о помощи. Активное обращение за помощью в том случае, когда наши усилия заканчиваются полной неудачей

12. Создание. Создание укрытий и орудий труда

13. Приобретательство. Приобретение, обладание и зашита всего, что кажется нам полез­ным или почему-либо привлекательным

14. Смех. Высмеивание недостатков и неудач окружающих пас людей

15. Комфорт. Устранение или избегание того, что вызывает дискомфорт: например, поче­сывание или смена позы, местонахождения

16. Отдых и сон. Склонность к неподвижности, отдыху и сну в состоянии усталости

17. Бродяжничество. Передвижение в поисках новых впечатлений

18. Группа примитивных склонностей, обслуживающих телесные нужды, такие как ка­шель, чихание, дыхание, дефекация

Наконец, четвертой причиной были существенные метатеоретические проти­воречия, которые подспудно питали споры, одновременно препятствуя их конкрет­но-эмпирическому прояснению. Для противников Мак-Дауголла понятие инстин­кта отождествлялось с его убеждением в том, что поведение целенаправлено, т, е. организуется, исходя из цели. С ассоцианистской точки зрения это убеждение, однако, представлялось ненаучным, так как считалось, что Мак-Дауголл, как ра­нее это делали виталисты, говоря об инстинктах, подразумевает некие мистические силы. Мак-Дауголл, конечно, был далек от этого. Однако такие метатеоретические подмены подогревали дискуссии и мешали выявлению фактических критериев для разрешения разногласий. Поскольку критики понятия инстинкта не могли пред­ложить лучшей теории, противоречие по сути осталось неразрешенным. Вызван­ные спорами утомление и пресыщение привели к тому, что с умозрительными рас­суждениями было покончено. Результатом, воспринятым повсюду с одобрением, стало мнение о том, что следует больше экспериментировать, конкретизировать

и детализировать. Этот резкий сдвиг в умонастроениях исследователей произошел в начале 1930-х гг. (см.: Krantz, Allen, 1967).

Мак-Дауголл, как и Фрейд, привнес в объяснение поведения типичный для пси­хологии мотивации стиль мышления. Задавшись вопросом о том, что такое моти­вы и как их классифицировать, он выявил центральные проблемы, которые при попытке их прояснения по большей части путем описаний и дефиниций вызвали разногласия и в значительной'мере определили эмпирический характер исследова­ний мотивации в течение последующих десятилетий. Является ли поведение пре­имущественно результатом предшествовавшего научения или врожденных импуль­сов? Мотивация поведения — это вопрос его энергетики или его направленности и избирательности? И главное: следует ли объяснить поведение механистически, исходя, из связей «стимул—реакция», или телеологически, исходя из предвосхи­щающих будущее когнитивных процессов?

Слово «инстинкт» перестало употребляться для обозначения мотивационных диспозиции. Его место заняли понятия влечения и потребности. Ранее игнориро­вавшиеся проблемы актуализации мотива и действенности мотивации стали весь­ма актуальными. Однако наряду с перечнем инстинктов Мак-Дауголл а и получен­ным с помощью факторного анализа каталогом Кеттелла была сделана еще одна серьезная и тесно связанная с измерением мотивов попытка их классификации: перечень потребностей (needs) Мюррея 1938 г.

Классификация мотивов на основе отношений личности и окружения: Генри А. Мюррей

Работа Мюррея «Исследования личности» (Murray, 1938) является точкой пере­сечения ряда важных направлений, по которым развивалась психология мотива­ции, а именно направлений, берущих начало от Мак-Дауголла, Фрейда и Левина. Мюррей, чьи интересы лежали прежде всего в области клинической психологии и психологии личности, поставил термин «потребности» в центр весьма дифферен­цированной понятийной системы. Эклектичная по своему происхождению систе­ма понятий не предназначалась для простого описания поведения 'и объяснения индивидуальных различий реакций в стандартизованных ситуациях. Она предна­значалась, скорее, для выявления индивидуального в более крупных (молярных) единицах поведения, красной нитью проходящего через циклически повторяющи­еся индивидуально-типичные формы деятельности, наблюдаемой в течение дли­тельного времени и в разных ситуациях. Субъект понимался как активный орга­низм, который не только реагирует на давление ситуаций, но и активно разыски­вает или даже создает их. Однако во всех случаях он, действуя соответствующим образом, воспринимает возможные последствия изменения актуальной ситуации через призму своих потребностей.

Целенаправленность поведения Мюррей пытается объяснить, исходя из пред­ставления о саморазвитии цепочки эпизодических отношений личности и окру­жения как равнодействующей непрерывного взаимодействия личностных и си­туационных факторов. Тем самым им был преодолен чисто теоретико-личностный подход к мотивации, в рамках которого все поведение выводилось из личностных диспозиций. Следующая цитата говорит сама за себя:

«Поскольку в каждый момент организм находится в некотором окружении, которое в основном и детерминирует его поведение, и поскольку это окружение меняется (иногда самым решительным образом), поведение индивида не может быть обозна­чено без характеристики каждой из противостоящих ему ситуаций, физических и социальных. Важно определить окружение, поскольку дна организма могут вести себя по-разному только потому, что они, по чистой случайности, сталкиваются с раз­ными условиями. Считается, что два организма различны, если они реагируют оди­наково на разные ситуации и по-разному на одну и ту же. Но различные реакции на схожие внешне условия также могут быть следствием различных внутренних состо­яний организма. И кроме того, происходящие в организме процессы ассимиляции и интеграции по природе своей в значительной степени связаны с недавней, а также и более удаленной во времени окружающей обстановкой. Другими словами, то, что организм знает или что он предполагает, в определенной мере является продуктом ситуаций, с которыми ему приходилось ранее сталкиваться. Таким образом, многое из того, что находится внутри организма, раньше было вне его. По этим причинам организм и его окружение следует рассматривать вместе; в психологии весьма удоб­но пользоваться такой кратковременной единицей, выступающей как разовое взаи­модействие «личность—окружение*. Долговременная единица — индивидуальная жизнь — может быть лучше всего обозначена как последовательность связанных кратковременных единиц, или эпизодов» (ibid., p. 39-40).

Как показывает эта цитата, Мюррей предвосхитил «современную» позицию интеракционизма (Bowers, 1973; Magnusson, Endler, 1977). Организм (личность) и воспринимаемая ситуация образуют единицу взаимодействия в смысле взаим­ного обусловливания. Центральными соотносящимися друг с другом понятиями выступают потребность (need) со стороны личности и давление (press) со стороны ситуации. Потребность и давление непосредственно не наблюдаемы, они должны быть выведены путем умозаключения; это не описательные понятия, а, как сказа­ли бы сейчас, гипотетические конструкты. Однако из чего же их следует выводить? Их нельзя вывести из незначительного по времени фрагмента актуального пове­дения или ситуации, но лишь из эффектов, к которым сводится, конвергирует про­текающая деятельность или соответственно развивающаяся ситуация. Содержание понятия «потребность» (оно, впрочем, не разведено с понятием влечения) опре­деляется через желаемое целевое состояние отношения «личность—окружение», «давление» — через целевое состояние ситуации, на которое можно надеяться или которого нужно опасаться. Потребность и давление содержательно соответствуют друг другу: давление актуализирует соответствующую потребность, потребность ищет соответствующее ей давление. Взаимодействие между потребностью и дав­лением, их содержательное скрещивание называется темой (thema) (отсюда — те­матический апперцептивный тест, см. ниже). Тема и есть подлинная единица ана­лиза потока активности. Каждый эпизод характеризуется темой, целенаправлен­ной последовательностью действий.

В определении потребности Мюррея заметно влияние Мак-Дауголла и Фрейда:

«Потребность — это конструкт (удобное воображаемое или гипотетическое понятие), обозначающий силу (неизвестной физико-химической природы), которая организу­ет восприятие, апперцепцию, интеллект, волю (conation) и действие таким образом, чтобы изменить в определенном направлении имеющуюся неудовлетворительную ситуацию* (Murray, 1938, р. 123-124).

«...В первом приближении мы можем свободно использовать термин "потребность" для обозначения потенциальной возможности или готовности организма реагировать оп­ределенным образом при данных условиях. В этом смысле потребность есть латент­ный атрибут организма. Говоря более строго, это существительное, обозначающее тот факт, что некоторая тенденция в состоянии возобновляться. Нас не должно смущать, что термин "потребность" используется нами как для обозначения преходящих собы­тий, так и для обозначения более или менее устойчивых черт личности!, (ibid., p. 61).

Итак, понятие «потребность» используется Мюрреем в значении как диспози-циональной, так и функциональной переменной. Как мотивационные диспозиции «потребности» можно классифицировать по различным основаниям. Во-первых, можно выделить первичные (висцёрогенные) потребности (например, в воде, пище, сексуальной разрядке, уринапии, избегании холода и многие другие) и вто­ричные (психогенные) потребности (см. табл. 3.3). Первичные потребности в от­личие от вторичных базируются на органических процессах и возникают или цик­лично (еда), или в связи с необходимостью регуляции (избегание холода). Во-вто­рых, потребности можно подразделить на позитивные (поиск) и негативные (избегание), на явные и латентные. Явные потребности свободно и объективиро-ванно выражаются во внешнем поведении, латентные проявляются или в игровых действиях (полуобъективированно), или в фантазии (субъективированно). В опре­деленных ситуациях отдельные потребности могут объединяться в мотивации по­ведения, или конфликтовать друг с другом, или подчиняться одна другой и т. д.

Давление определяется следующим образом:

«....некое воздействие, оказываемое па субъекта объектом пли ситуацией и обычно воспринимаемое им как преходящий набор стимулов, принимающих вид угрозы или обещания пользы для организма» (ibid., p. 748).

«При определении давления имеет смысл различать: 1) альфа-давление — то акту­ально существующее давление, которое можно установить научными методами, и 2) бета-давление, представляющее собой интерпретацию субъектом воспринимаемых им феноменов» (ibid., p. 122).

Все эти понятия и их различение были не только результатом умозаключений и размышлений. На основании данных многообразных иследований, проведенных с 50 пациентами Гарвардской психологической клиники, помещенными в разно-ооразные исследовательские ситуации, понятийный аппарат развивался, уточнял­ся и проверялся.

Перечень психогенных потребностей {needs; n) по Мюррею, в порядке латинского алфавита

Таблица 3.3

Следующие потребности были постулированы, но систематически не исследова­лись: п. Acquisition (n Acq) приобретения, п. Blamavoidance (n Blom) избегания обви­нений, п. Cognizance (nCog) познания, п. Construction (nCons) созидания, п. Exposition (п Ехр) разъяснения (обучения), п. Recognition (n Цвс) признания, п. Retention (n Ret) сохранения (бережливости).

В первую очередь это касалось содержательного разграничения отдельных вто­ричных потребностей (см. табл. 3.3). 27 сотрудников Гарвардской психологической клиники — психологи и психиатры — наблюдали испытуемых в этих ситуациях и регистрировали повторяющиеся проявления сильно выраженного у ряда людей мотива; кроме того, создавались ситуации, актуализировавшие индивидуально слабовыраженные мотивы. Диапазон исследовательских ситуаций простирался от интервью, написания автобиографий и воспоминаний детства до включавших разнообразные тестовые методы экспериментов по уровню притязаний и памя­ти. Особого упоминания заслуживает разработанный Мюрреем ТАТ (Тематиче­ский апперцептивный тест), Под влиянием специальных содержательных стиму­лов в виде предъявляемых картинок испытуемый должен рассказать придуманные им истории, которые затем подвергаются анализу под углом зрения актуализиру­емых в них потребности, давления и темы. Специально разработанная форма этой методики сыграла большую роль в объективации и измерении мотивов, создав тем самым предпосылки для интенсивного экспериментального исследования отдель­ных мотивов, в частности мотива достижения (см. главу 6).

Так возникла известная альтернатива умозрительным классификациям моти­вов. Отдельные потребности из списка Мюррея были взяты другими авторами за образец при создании измерительных методик, будь то опросники или методики тематической интерпретации. Такие мотивы, как потребность в достижении (п Ach), потребность в аффилиации {п Aff) и потребность в доминировании (последнее время употребляется название «потребность во власти» — п Power), благодаря