Александр Ковалев

КНИГА ИРВИНГА ГОФМАНА “ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СЕБЯ ДРУГИМ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ” И СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Американский социолог, социолингвист и социальный пси­холог канадского происхождения Ирвинг Гофман (1922— 1982) у многих обществоведов снискал репутацию хотя и при­знанного мастера (даже “гения”) социологических микроин­терпретаций, но вместе с тем мыслителя эзотерического и уникального. В результате пишущие о Гофмане обычно пре­увеличивают обособленность и оригинальность его мысли. Цель данной статьи — представить Гофмана как органиче­скую часть большой европейской и американской социально-философской и социологической традиции, проследить исто­ки его основных понятий, чтобы в этом контексте лучше по­нять его личный вклад в теоретическую социологию.

Если все же заходит речь о влияниях и ближайших родст­венниках “социальной драматургии” Гофмана, то чаще всего ее рассматривают как одно из поздних ответвлений “симво­лического интеракционизма”, по общему мнению, самой ис­конно американской из наиболее известных “школ” социо­логии. В начале века основоположники символического ин­теракционизма (хотя это название установилось гораздо поз­же) на свой лад совершили в американской социологии инди­видуалистический и волюнтаристский поворот, подобный ев­ропейскому наступлению на позитивистскую социологию, начатому несколько раньше неокантианцами. Однако сами эти основоположники (и в частности посмертно превращен­ный в главный авторитет символического интеракционизма Джордж Герберт Мид) в большинстве были участниками ши­рокого, не просто философского, но, пожалуй, общественно­го движения — прагматизма, идеи которого косвенно под­ключали их также к традиции английского эмпиризма и ме­тодологического индивидуализма XVIII в. О влиянии стол-

постоянные ссылки на тексты У. Джемса, Дж. Сантаяны пе­риода увлечения Джемсом и других авторов того же круга. Им Гофман обязан многими своими ключевыми понятиями. Прагматизм расходился с позитивизмом (исходя из похо­жих установок методологического натурализма) в основном трактовкой отношения между организмом и средой, индиви­дом и обществом. Настрой прагматизма сугубо активистский: человека принципиально следует рассматривать как действу­ющий волящий субъект, а не как объект, пассивно подчиня­ющийся законам природы, способный лишь созерцать и науч­но познавать независимые от человеческой воли “объектив­ные” процессы в природной и социальной среде. Это соответствует общей гносеологической максиме прагматизма: вся­кая истина есть не нейтральное состояние сознания, а состо­яние бытия, формируемого людьми в соответствии с постав­ленными целями. Хотя натуралистическая детерминация че­ловеческих действий здесь не отрицается, исследовательское внимание переносится с фактов их зависимости от среды на свободу человека, на возможности контролирования и мани­пулирования им окружающей среды. Среда, особенно соци­альная, включает в себя другие активные организмы, и чело­век становится человеком в процессе взаимодействия с этой активной средой. Общество можно понять через анализ взаи­модействия и взаимовлияния индивидов.

Уже у Джемса и Джона Дьюи, создателя особой разновид­ности прагматизма — “инструментализма”, появляется зна­ковое для символического интеракционизма понятие “ком­муникации” , конкретизирующее общую идею взаимодействия И базовое в системе понятий Гофмана. В первом приближе­нии коммуникация — это процесс передачи друг другу и, следовательно, постепенного обобществления частного опы­та, идей, эмоций, ценностей и т. п. От этого активного про­цесса зависит формирование и отдельной личности, и общест­ва, и социального института, организации или учреждения. Зависимость становления личности от процесса трансляции жизненного опыта другим индивидам и приема от них встреч­ных сообщений (“коммуникация” охватывает и трансляцию и прием) подразумевает теоретическое расхождение как с пси­хологизмом, допускающим существование некоторых гото­вых, врожденных природных мотивов человеческого дейст­вия, независимых от социальной среды, ситуации, окружа­ющих институтов, так и с крайним социологизмом, представ­ляющим человека чем-то вроде tabula rasa — чистого листа, пассивно заполняемого прямыми импульсами природной и социальной среды, коллективного сознания и т. п. Зависимость же формирования и функционирования общественных объединений, организаций и учреждений от процесса комму­никации проявляется в том, что их постигает окостенение, бесплодие и в конце концов распад, если они не служат делу облегчения и всяческого обогащения коммуникации между людьми.

На путях анализа и детализации этой двойной зависимо­сти философы-прагматисты (непосредственным участником прагматического движения был Мид, при жизни никогда не называвший себя социологом) открыли на будущее теорети­ко-социологическое значение проблемы коммуникации. Фак­тически само существование общества сводилось ими к сово­купности процессов коммуникации и обмена информацией, формирующих необходимую для совместной деятельности “общую собственность” (по выражению Дьюи) всех людей на более или менее одинаково понимаемые цели, взгляды, ожи­дания и т. п. По сравнению с контовским понятием “consensus omnium” — ключевым в старой позитивистской социоло­гии и тоже предполагавшим общность чувств, мыслей и мне­ний, — здесь, на первый взгляд, произошел всего лишь пере­нос исследовательских интересов со статичной трактовки “консенсуса” как необходимого атрибута общества на анализ процесса формирования вышеуказанной общности. Но и это обеспечило существенное изменение исследовательской пер­спективы. Вместо контовско-дюркгеймовской интуиции об­щества как созданной прошлым, мощной, почти божествен­ной данности, исходным стал образ общества как чего-то сози­даемого по ходу дела, так сказать, ситуативно. Именно этот сдвиг положил начало своеобразному социологическому кон­структивизму значительной части американского общество­ведения — толкованию социальной реальности как непре­рывно творимого продукта повседневных взаимодействий, смысловых интерпретаций и переинтерпретаций. Подобный подход прослеживается не только у Гофмана, но и в таких родственных ему направлениях социологии как социальная феноменология, этнометодология и т. п. Подход этот застав­ляет также вспомнить зиммелевскую идею “обобществления” как функциональной формы межчеловеческого взаимовли­яния, в которой отдельные люди “срастаются” в то или иное общественное единство. Поэтому совсем не случайны увере­ния Гофмана в следовании зиммелевской традиции, как не случаен авторитет Зиммеля среди основоположников симво­лического интеракциоционизма — редкое явление для пред­ставителя европейской социологии в Америке первых деся­тилетий XX в.

Следствием принятой столпами прагматизма и усвоенной Гофманом позиции стала чрезвычайно плюралистическая концепция общества, прекрасно вписывающаяся в джемсовскую картину “Плюралистической Вселенной” и потенциаль­но обосновывающая его демократическую идею “многообра­зия религиозного опыта”. Никакой единообразной организа­ции социума не существует. Видов общественных объедине­ний возможно столько, сколько в коммуникационном оборо­те вращается благ и ценностей, способных приумножаться в процессе взаимообогащающего обмена между людьми и ста­новиться новыми точками социальной кристаллизации. Мид вообще был склонен считать проблему структуры общества (равно как и структуры личности) ложно поставленными проб­лемами, ибо все в мире есть непрерывное становление, так что повседневная практика и наука всегда имеют дело с про­цессами и никогда с застывшими состояниями.

Такая позиция запрещает рассматривать и человеческое поведение как исключительно индивидуальное достояние, и его среду как застывшую систему общественных отношений или готовых норм, к которым индивид вынужден пассивно приспособляться. Казалось бы личное поведение всегда раз­деляется другими в том смысле, что любая индивидуальная деятельность вызывает реакцию в человеческой среде в фор­мах поощрения, протеста, присоединения, игнорирования и т. п. Эту текучесть и коллективную “делаемость”, конструируемость среды прагматисты обычно выражали в понятии ситуации, входящем в систему базовых понятий Гофмана. Принципы трактовки этого понятия были заложены уже в “функциональной психологии” Джона Дьюи, которая исхо­дила из того, что поведение человека есть ответ не на какой-либо единичный объект, стимул, событие, даже не на произ­вольно изолированное множество объектов или событий, а всегда на оценку ситуации в целом, опирающуюся на весь контекст накопленного и текущего жизненного опыта. От это­го был только шаг до социологического понятия определение ситуации, введенного Уильямом Томасом (1863-1947) и виртуозно использованного Гофманом.

Томас исходил из того, что всякая конкретная человече­ская деятельность оказывается развязкой какой-то конкрет­ной ситуации, и своим термином “определение ситуации” подчеркивал, что, более или менее сознательно выбирая свои линии поведения, действующие субъекты соучаствуют в со­здании общих его правил на данный случай, а не просто сле­дуют неким универсальным, безликим и обязательным нор­мам. Важнейшей частью ситуации для всякого действующего были, по Томасу, установки и ценности других ее участ­ников. Поэтому любую реакцию индивида на этих “других” следовало анализировать не как прямую реакцию на то что они делают и говорят, а как опосредованную реакцию на зна­чения, приписываемые их словам и делам данным индивиду­умом. Социальный мир — это прежде всего вероятностный мир значений. Гофман сочувственно цитирует мнение Тома­са (см. с. 34 наст. изд.), что в повседневной жизни люди при­нимают решения, действуют и достигают своих целей на ос­нове сугубо предположительных умозаключений, а не стати­стических и прочих научных выкладок. К примеру, никак нельзя дать научную гарантию, что гости на каком-нибудь приеме ничего не украдут, но долг гостеприимства тем не ме­нее исполняется на основании предположения о порядочно­сти всех приглашенных. Отсюда следует, что воображаемые, предположительные значения могут иметь самые что ни на есть реальные последствия в виде целенаправленных действий людей. Об этом говорит так называемая теорема Томаса: “Если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям”.

Теорема Томаса имеет уже прямое отношение к проблеме символизма в социальном взаимодействии, наиболее автори­тетно для адептов прагматизма и символического интеракци-онизма разработанной Мидом. Главной темой его социальной философии был анализ перехода от простейших обществен­ных отношений, имеющих биологическую подоплеку и ис­пользующих жестовую коммуникацию, к общественным от­ношениям на основе символической коммуникации. Ее воз­никновение и эволюцию Мид объясняет вполне * материали-с-ически”, в понятиях дарвиновской теории эволюции. Он исходит из того, что человеческое общество является про­должением и разрастанием некоторых простых и фундамен­тальных социо-физиологических отношений между биологи­ческими организмами. Простейшее сотрудничество, первич­ные социальные акты в мире живого формируются под вли­янием биологических импульсов голода и полового влечения. Самым элементарным способом взаимного приспособления действий живых организмов и их взаимовлияния на поведе­ние друг друга становятся жесты. Жестом в сущности мо­жет стать любое движение организма, вызывающее приспо­собительные реакции со стороны других организмов. Жесты (к примеру, разнообразные инстинктивные гримасы, оскал клыков и т. п.) остаются таковыми, пока организм не сознает их более или менее точного значения, пока они производятся без намерения вызвать у других определенную реакцию. Предвидение ответных реакций на жесты свидетельствует об их подъеме на новый уровень коммуникации — уровень знача-щих символов, об их превращении в язык. Жест — явление преимущественно частное, партикулярное, символ — инст­румент универсальный.

Мид последовательно реализовывал этот натуралистиче­ский подход, исследуя развитие символической коммуника­ции в контексте общей эволюции человека. Выделение чело­века из животного царства изучалось и оценивалось по не­скольким взаимосвязанным критериям: развитию способно­сти пользования значащими символами (языками), становле­нию абстрактного мышления (которое предполагает исполь­зование символических языков во внутреннем диалоге), воз­никновению и развитию личности, формированию зачатков социальной организации (то есть некоторых устойчивых ин­ституциональных рамок социального взаимодействия). Все эти критерии, в принципе, равноправны, но все-таки самой разработанной и обобщающей у Мида была картина эволюци­онного процесса в целом с точки зрения формирования и со­циального функционирования личности. Описанные Мидом механизмы этого функционирования во многом стали источ­ником системы понятий в гофмановской социальной драма­тургии и потому заслуживают краткого обзора.

Как и у всех прагматистов личность по Миду — это не ка­кая-то неизменная структура, а непрестанный процесс. В отли­чие от контовско-дюркгеймовской традиции Мида занимает не проблема усвоения индивидом готовых социальных норм, а проблема приобретения им способности к самостоятельной оценке собственного поведения и деятельности, приобрете­ния личности. Личность имеет социальное происхождение. Ее формирует диалог. Разговор с другими учит умению раз­говаривать с самим собой, учит мыслить, ибо мышление есть по сути “внутренний диалог”. Мид стоит на аристотелевских позициях первичности социального опыта: индивид обретает в себе партнера, вырабатывает самовосприятие не прямо, а опосредованно, воспринимая точку зрения других членов со­циальной группы, к которой принадлежит, либо некую обоб­щенную позицию этой группы в целом. Благодаря усвоению истинных или воображаемых установок других в отношении себя, человек научается смотреть на себя и соответственно действовать “объективно” и тем самым становится полно­ценным “субъектом” социального действия. Человек как продукт биосоциальной эволюции — это организм, обретший личность, то есть способный воспринимать и сознавать само­го себя, способный регулировать свое поведение, изменяя его

установки в процессе внутреннего диалога, саморефлексии. Человек как личность приобретает способность интериоризировать социальное действие, иными словами, превращать об­разцы реакций “других” на ту или иную ситуацию в собст­венные внутренние мотивы к действию.

Важнейший механизм этой интериоризации Мид называ­ет принятием (на себя) ролей ( role-talking ) . Индивид высту­пает в ролях других людей перед самим собой, в каждой вооб­ражаемой ситуации как бы разыгрывая определенную роль перед определенной воображаемой аудиторией, шаг за шагом обдумывая, как будут те или иные зрители реагировать на его исполнение, и в зависимости от выводов относительно ожидаемой реакции выбирая будущую линию реального пове­дения. Существуют два разных вида принятия ролей, харак­теризующие две фазы в развитии личности. В первой индивид примеривает на себя роли и подражает поведению конк­ретных лиц (родителей, ближайших родственников, домаш­него доктора, повара и т. п.). Происходящие при этом психи­ческие процессы напоминают некоторые явления переноса, описанные в психоанализе. Во второй фазе социально-психо­логические установки других людей подвергаются генера­лизации, появляется “обобщенный другой” (the generalized other), представляемый в понятиях “народ”, “мораль”, “Бог”, “общество” и т. д. Обобщенный другой ассоциируется с фор­мированием всеобщих абстрактных правил поведения, испол­нение которых поддерживает существование данного сооб­щества как целого.

В этой мидовской схеме уже просматривается основная идея театрального подхода Гофмана к анализу форм и риту­алов межличностного взаимодействия. Но ключевая в этом анализе концепция социальной личности имеет гораздо бо­лее глубокие корни, чем только в философии Мида. В рамках прагматистского движения близка к мидовской схема фор­мирования личности Чарлза Кули (1864—1929), известная как концепция “зеркального Я” (looking-glass-self). Кули имел в виду, что человек научается владеть своим Я, всматрива­ясь в свое изображение в зеркале других людей, воображая, как видят его эти другие, и соотнося собственные представ­ления о себе с представлениями, приписываемыми им лю­дям, с которыми сводит его жизнь. По сравнению с Мидом у Кули дана лишь общая постановка проблемы. Сама же эта постановка восходит к гораздо более интересной и глубокой трактовке родственной проблемы согласования личного и об­щественного блага у Адама Смита в его главной книге “Тео­рия нравственных чувств” (1759).

Прародительницей всех построений, подобных схеме “зер­кального Я”,была смитовская концепция “симпатии” и “бес­пристрастного наблюдателя” (impartial spectator). Смит пря­мо использовал метафору “зеркала”, рассуждая о воспита­тельном воздействии общества на личность. Если вообразить человека, выросшего в изоляции, без всякого сообщения (ком­муникации) с себе подобными, то такой человек был бы не способен судить ни о собственном характере, ни о добре либо зле в своих мыслях, чувствах и поведении, ни даже о своей внешности. Только общество подносит индивиду зеркало, в котором он в состоянии увидеть и оценить эти сами по себе безразличные свойства. В природе человека, по Смиту, зало­жено, во-первых, естественная для каждого способность сим­патии (сочувствия) другим людям, в основном выражаемая в сочувственном понимании их чувств, которые предположительно являются мотивами соответствующих поступков; и, во-вторых, способность оценивать собственные действия, во­ображая, как отнесся бы к ним и к их побудительным моти­вам беспристрастный наблюдатель, наделенный той же есте­ственной симпатией к другому и на ее основе склонностью к моральным оценкам. Смит буквально предвосхитил мидов­скую формулу “обобщенного другого”, утверждая, что чело­век несет общество в себе, принимая обобщенные нормы, оцен­ки и чувства других людей как часть самого себя.

Беспристрастный наблюдатель проявляет себя в жизни, так сказать, в двух ипостасях. Первая — это “внутренний наблюдатель”, который по-русски называется совестью. В совести как внутреннем наблюдателе представлены не толь­ко нравственные нормы, сложившиеся в ходе естественной эволюции человечества и одобряемые большинством совре­менников, входящих в один культурный круг, но и транс­цендентные моральные нормы, отражающие веру в высшую справедливость, хотя бы за гробом, и тем духовно соединя­ющие отдельного человека с Богом, дающие ему силы следо­вать абсолютным принципам поведения независимо от эмпи­рических разочарований в жизненной справедливости. Вто­рая ипостась беспристрастного наблюдателя — это рынок, честное зеркало, в котором отражается и получает оценку нужда каждого отдельного человека в других прежде всего с целью удовлетворения своих материальных потребностей, а не только для получения морального одобрения своего пове­дения. Рынок — это зеркало, которое правдиво показывает каждому, нужна ли вообще и насколько нужна его деятель­ность обществу, и по которому индивид корректирует качество и назначаемую цену своей работы. В изоляции, без вза­имодействия с ближними все это невозможно. В рыночных отношениях моральный принцип взаимной симпатии прояв­ляется в экономической форме взаимовыгодного обмена, ко­торый в принципе остается нравственным, ибо удовлетворя­ет естественное стремление человека к собственному благу при сохранении благожелательного отношения к другим, а что естественно — то справедливо. Элементарные отношения взаимности и обмена служат исходным пунктом в анализе справедливого хозяйственного устройства, чему посвящена самая знаменитая книга профессора моральной философии Адама Смита “Исследование о природе и причинах богатства народов” (1776). Следствием этих с виду простых соображе­ний о природе человека была номиналистская концепция об­щества как непреднамеренного порядка взаимодействий пре­имущественно свободных производителей и продавцов, кото­рые несмотря на своекорыстные интересы, способны сосуще­ствовать друг с другом благодаря снисходительному чувству взаимной симпатии. Это чувство можно испытывать только к другому человеку, но не к обществу как некоему абстракт­ному целому.

Такое обширное историческое отступление о взглядах Сми­та понадобилось, чтобы показать на их фоне ограниченность вроде бы похожей “коммуникационной” трактовки общества у символических интеракционистов и прагматистов, ограни­ченность, не признаваемую большинством из них, но, как мы увидим позже, хорошо сознаваемую Гофманом. В фунда­мент, на котором должна была строиться теория общества, Смит заложил философские принципы и измерения “челове­ческой природы”, не исчерпаемые по открывающимся пер­спективам интерпретаций. Недаром на Смита, моралиста и экономиста в одном лице, ссылаются и социологи-эволюцио­нисты, сторонники эволюционной этики, которые уверены, что мораль вырабатывается человечеством на историческом опыте разных этносов методом проб и ошибок; и те, кто ве­рит в изначальную “естественную гармонию” и скрытую муд­рость Провидения, без которого человек бессилен и которое без ведома людей компенсирует издержки индивидуальной v свободы; и многочисленные школы неоклассической и неолиберальной экономики; и те, для кого экономика и социо­логия — ценностно-нейтральные, натуралистические по ме­тоду науки; и защитники морального статуса этих наук. Глав­ное, что Смит подверг анализу не только элементарные ду­ховные основы общества, но и спонтанно возникающие со временем объективные социальные отношения и феномены высших уровней сложности, вроде процессов самоорганиза­ции рыночного порядка, которые он описывал, прибегая к метафоре “невидимой руки”. Основной же недостаток сим­волического интеракционизма на этом фоне заостренно вы­явил Кули с его склонностью совершенно дематериализовывать общество, толкуя социальное взаимодействие преиму­щественно как игру людских воображений друг о друге. Че­ловек непосредственно существует для другого человека лишь как воображаемая сущность, воздействующая на его разум. В прямых общественных контактах и отношениях с другими воображение данного лица участвует как реальное лицо. По­этому общество как непосредственная конкретная данность существует в головах в виде совокупности отношений между воображениями о ближних.

Хотя Мид обозвал подобную позицию “социальным со­липсизмом”, но его “обобщенный другой” — тоже всего лишь зачаток обычного “среднесоциологического” понятия общест­ва, даже потенциально не способный отобразить многие важ­нейшие и определяющие его отношения. К примеру, комму­никационная схема, неявно предполагающая взаимодействие индивидов на принципах полного равенства и добровольно­сти участия, еще позволила Миду от понятия обобщенного другого прийти к обедненному понятию “социального конт­роля”, отождествленного с самоконтролем, но такому асим­метричному отношению между людьми как власть (этому реальнейшему средству социального контроля) просто нет места в данной теоретической схеме. Термин “общество”, без разбора относимый Мидом ко всем ситуациям, где наблюда­ется какое-то взаимодействие между индивидами, невольно навязывал ложное представление о принципиальной одно­родности систем социальных взаимосвязей в этих ситуаци­ях. В конечном счете преодоление “социального солипсиз­ма” Кули свелось у Мида к потенциальному расширению гра­ниц общества по мере увеличения радиуса действия всех видов коммуникации и, следовательно, к расширению возможностей принятия на себя ролей лиц не только из ближайшего окружения, но и далеких в пространстве и времени.

Вероятно, самым логичным следствием таких предпосы­лок об универсальном и единообразном социальнопорождающем эффекте коммуникации было бы простое и популярное истолкование ее составляющих в духе Дюркгейма: “обобщен­ного другого” как аналога дюркгеймовских “коллективных представлений”, “принятия ролей” как аналога процесса их усвоения и воспитания социального конформизма. Однако сам Мид не хотел довольствоваться такой простой схемой отно­шений между индивидуальным и общественным и на манер психоанализа (но независимо от него) различал в личности (Self) — активном участнике и одновременно продукте и объ­екте воздействия процесса коммуникации — две непрерывно взаимодействующие динамические подсистемы ее элементов: так сказать, индивидуалистскую ипостась социальной лич­ности, обозначенную английским личным местоимением пер­вого лица единственного числа I, и коллективистскую ипо­стась, обозначенную косвенным падежом того же местоиме­ния — Me. Me — это стандартная, традиционная часть лич­ности, это организованная совокупность общепринятых в дан­ной социальной группе установок, навыков, обычаев, реак­ций других людей, усвоенных данным индивидом. Но на эту необходимую стандартную составляющую, которая позволя­ет человеку быть членом коллектива, индивид реагирует как индивидуальность, как I. Следовательно I обозначает все про­явления самовыражения, неповторимого творческого ответа уникального биологического организма и уникального внут­реннего мира данного индивида на установки других людей в организованном сообществе.

По-видимому, мидовское I должно было служить неким социально-психологическим эквивалентом философского понятия свободы воли. В неустанной внутренней борьбе между Me и I, между конформистским стремлением к коллективной безопасности и активистской жаждой нового опыта определяется степень свободы социальных действий индивида. Но откуда же берутся противоречия между Me и I, коль скоро обе подсистемы компонентов личности одинаково имеют социальное происхождение? Каковы социальные источники этих противоречий? Каковы социально приемлемые границы инди­видуальной свободы? У Мида вряд ли найдешь ответы на по­добные вопросы. С этой целью лучше уж вернуться к Смиту.

Конечно, его общее религиозное решение проблемы сво­боды сегодня мало кого устроит. Смит не боялся свободы че­ловека прежде всего потому, что верил в провиденциальную гармонию действий свободных людей. Свободный выбор по совести, под контролем этого беспристрастного внутреннего наблюдателя, был для него естественно-божественным усло­вием развития общества. Но к Смиту апеллирует и вполне научное объяснение неолибералом и неоэволюционистом Ф. А. Хайеком внутриличностных противоречий между субъ­ективной жаждой неограниченного “самовыражения” и социально-выигрышной позитивной свободой, в которой так или иначе отражена объективная истина экономических и других законов человеческого общежития. Хайек по-новому развил мысль шотландских моралистов (среди которых звез­дой первой величины был Адам Смит) о том, что человек по­стоянно живет в двух разных мирах: микрокосме (то есть ма­лых или, по Кули, “первичных” группах типа семьи, раз­личных общинах и т. д.) и макрокосме (цивилизации, миро­вой системе, рыночном порядке — словом, том, что Хайек обобщенно называет “расширенным порядком человеческого сотрудничества”).

В этих мирах действуют разные системы правил и коор­динации поведения. В интимных кругах общения в челове­ческом поведении гораздо больше простора для прямого про­явления чувств и инстинктов и для сознательного сотрудни­чества лично знакомых людей, объединяемых совместным преследованием конкретных единых целей. В макросистемах действуют безличные, единые для всех абстрактные правила поведения и запретительные традиции морали, которые опре­деляют узаконенные границы свободы и прав индивида, по­зволяют ему ставить свои собственные цели и принимать личные решения. Эти правила и традиции не выбираются людьми сознательно. Они развиваются в ходе эволюционного межгруппового естественного отбора и прививаются членам групп (выживших и распространивших свое влияние благо­даря найденному особенно счастливому сочетанию мораль­ных традиций) посредством культурных механизмов подра­жания, воспитания, обучения и всех прочих разновидностей межчеловеческой коммуникации. Дисциплина безличных правил, навязываемых всяким самоподдерживающимся “расширенным порядком” помимо воли и желаний его участников, часто вызывает подсознательную ненависть к себе с их стороны. Но только в рамках такой общей для всех дисциплины возможно мирное сосуществование индивидуальных свобод. Конфликт между абстрактными трудно прививаемы­ми правилами поведения и тем, что инстинктивно нравится, прежде всего в стихийном общении в малых интимных со­дружествах людей, не только, как утверждает Хайек, “глав­ная тема истории цивилизации”, но и, добавим мы, глубин­ная причина тех внутриличностных противоречий, которые проявляют себя в житейском лицедействе и напяливании раз­нообразных масок в меж человеческих контактах, каковые феномены всю жизнь изучал И. Гофман.

Принципиальное различение микро- и макрокосма, вся­ческих содружеств индивидов, поддерживающих между собой личные контакты, и миллионноголовых анонимных порядков, конечно, не единоличное первооткрытие Хайека. Но он наиболее настойчиво и обоснованно доказывал методологическую и теоретическую порочность именования двух совершенно разных по типу связей миров одинаковым термином “общество”. Такая практика ведет к попыткам объяснять и строить “расширенный порядок” по образу и подобию милой сердцу первоначальной интимной группы или социальной среды, в которой в самом впечатлительном возрасте жил человек- “Невразумительный” в силу своей многознач­ности термин “общество” лучше все же применять только к расширенным порядкам человеческого сотрудничества. Как кажется, именно пренебрежение указанным различением, стимулируемое универсальностью/применения категории коммуникации, в значительной мере виновно в характерной для многих символических интеракционистов розовой картине общества, держащемся чуть ли не целиком на духовном вза­имодействии. Среди них Гофман выделялся ясным пониманием теоретических последствий вышеописанного различе­ния и сознательным ограничением своей главной научной задачи.

Гофман принял основные принципы символического интеракционизма для анализа социальной деятельности. В их число входило и выраженное незадолго до смерти в прези­дентском послании 1982 года к Американской социологиче­ской ассоциации убеждение, что общественную жизнь надо изучать “натуралистически”, в манере естественных наук и под углом зрения вечности. К Миду восходит и выдвижение Гофманом физического взаимодействия человеческих биоло­гических тел в качестве структуры нижнего уровня, из которой вырастают все другие. Сохранилась у него и прагматистская трактовка социотворческого процесса в категориях деятельности отдельных людей, вынужденных решать очеред­ные проблемы в очередных ситуациях, самостоятельно нахо­дя новые средства их переопределения и контроля над ними. Не был оспорен и тот руководящий методологический посту­лат символического интеракционизма, согласно которому все факты и значения, которыми занимается социолог, должны находить объяснение в рамках процесса социального взаимо­действия как конечной инстанции. Под этим подразумевает­ся запрет смотреть на взаимодействие лишь как на средство, через которое на его участников воздействуют какие-то внеш­ние самому взаимодействию силы. И, разумеется, подавляющая часть человеческих взаимодействий имеет символиче­ский характер в том смысле, что большинство реакций индивидов на других опосредовано фазой интерпретации, реф­лексии и саморефлексии, на которой выясняется значение предмета взаимодействия для каждого из его участников. Но если очень многие символические интеракционисты до сих пор наивно полагают, что вышеперечисленных общих прин­ципов достаточно для построения теории общества в целом, то Гофман сознательно использовал их для микроанализа осо­бой реальности, возникающей только в социальных ситуаци­ях, где участники находятся в физическом присутствии друг друга и имеют возможность непосредственно (хоть и на базе выработанных в предыдущем и текущем личном опыте смыс­ловых интерпретаций) реагировать на действия других. Эту реальность Гофман называл (по собственному признанию, “за неимением более удачного термина”) “порядком взаимодей­ствия”. Таково заглавие его вышеупомянутого президентско­го послания. Следовательно, “порядок взаимодействия” надо разуметь как порядок взаимодействия лицом-к-лицу, а упот­ребляемый им тоже без уточнения термин “социальное вза­имодействие” в большинстве случаев означает в его текстах социальное взаимодействие лицом-к-лицу.

“Порядок взаимодействия” рассматривается Гофманом как содержательно самостоятельная и полноправная область ис­следований. Ее самостоятельность доказывается хотя бы тем, что с принятием этого исходного пункта теоретизирования, то есть непосредственного взаимодействия индивидов, ста­новятся маловажными фундаментальные дихотомические различения традиционной “большой социологии”, обычно противопоставляющие контрастные типы социальных отно­шений. В самом деле, формы и ритуалы, допустим, вежли­вого обращения при прямых контактах как таковые можно изучать за домашним столом и в судебных залах, в семейной спальне и в супермаркетах, то есть независимо от традицион­ных противопоставлений Gemeinschaft и Geselschaft, лично­го и безличного, домашнего и публичного, городского и дере­венского и т. п. Но в то же время хайековский “расширен­ный порядок” несомненно и многообразно влияет на поря­док прямого межличностного взаимодействия. К примеру, в своей самой популярной книге “Представление себя другим в повседневной жизни”, анализируя девичьи спектакли при­творной глупости перед ухажерами, Гофман советует не за­бывать, что в глупеньких играют именно американские де­вушки из американского среднего класса. Но проблема свя­зей “порядка взаимодействия” с разными структурами обще­ственных отношений в каждом случае требует особого и кон­кретного исследования.

Существует, однако, один, особо не оговариваемый, об­щий контекст, без учета которого нельзя как следует понять ни подхода Гофмана к социальным микросистемам взаимо­действия, ни, шире, социальной философии американского прагматизма. Этот контекст — ментальность гражданина де­мократического общества, своего рода стихийно-наивная плю­ралистическая онтология социума, основанная на благопо­лучном опыте этого гражданина. В несколько другой связи уже упоминалось о плюралистической вселенной У. Джемса, где допускается столько центров организации, сколько име­ется самосознающих воль. С этой общей предпосылкой более или менее согласуется джемсовская концепция множествен­ности социальных личностей, или социальных Я (social selves) человека, наиболее простая и логичная из всех прагматистских конструкций на ту же тему, к тому же сыгравшая по отношению к ним роль первоисточника. Так как прагматизм принципиально отвергает любую монистическую субстанци­альность сознания, то логичным выглядит тезис о непрерыв­ном процессе производства в социуме личного самосознания благодаря взаимодействию с другими людьми. Важный эле­мент этого взаимодействия — ожидания и оценки этих других, обращенные к действующему субъекту и становящиеся частью его внутренней мотивации. Поскольку человек, как правило, участвует во множестве разных групп, то он имеет столько же разных социальных Я, сколько существует групп, состоящих из лиц, чьим мнением он дорожит. Каждой из этих групп человек показывает разные стороны своей лично­сти. Таким образом, взаимодействие происходит не столько между индивидами как субъектами, целостными неделимы­ми личностями, сколько между разными социальными лика­ми индивидов, как бы между изображаемыми ими персона­жами. Недаром Джемс считается основоположником офор­мившейся позднее теории ролей. Вынужденные напяливать на себя разнообразнейшие социальные личины, соответству­ющие повседневным ожиданиям массы носителей демокра­тического коллективного сознания, многочисленные “субъек­тные Я”, наделенные деспотической волей к прагматическо­му и утилитарному преобразованию своей социальной среды, усмиряются и нейтрализуют друг друга. Все устраивается к лучшему в демократическом мире.

Гофман принял концепцию социальной личности Джемса в качестве отправной точки в своем анализе микросистем вза­имодействия. Именно это доказывает, что по своим интере­сам он был социологом, а не экзотическим “глубинным психологом”, каким его иногда изображают*. Вместе с Джем­сом, Робертом Парком и многими другими Гофман желает изучать эти маски, личины социальных актеров, которые в конце концов прирастают к лицу и становятся их более под­линными Я, чем то воображаемое Я, каким хотят быть эти люди. Маска, роль оправдывается жизнью. Понятие челове­ка о своей роли становится второй натурой и частью лично­сти. Если иногда Гофман заговаривает о “рассогласовании нашего природного Я и нашего социального Я”, то размышляет он об этом не в категориях противопоставления биологически прирожденного и социально благоприобретенного, а скорее в категориях разных социальных требований, предъяв­ляемых в разных кругах общения. В одних от нас ожидают известной “бюрократизации духа” и дисциплины действий независимо от телесных состояний, в других есть место для проявлений импульсивности и зависимости результатов на­шей деятельности от плохого самочувствия.

В книге, предложенной в настоящем издании читателю, Гофман еще сузил и уточнил свою главную исследовательс­кую задачу. Он сосредоточился на “драматургических”, или “театральных” проблемах участника микровзаимодействия, представляющего свою деятельность другим. При этом кон­кретное содержание этой деятельности или ее ролевые функ­ции в работающей социальной системе не рассматриваются. Чтобы лучше понять гофмановскую постановку проблемы, можно сопоставить ее с аналогичными идеями “философии поступка” М. М. Бахтина. Бахтин рассматривал человече­ский поступок как некий потенциальный текст, смысл кото­рого может быть понят только в контексте своего времени. Этот контекст Гофман временно выносит за скобки. Но про­должая свою мысль, Бахтин говорит о том, что даже физи­ческое действие человека должно быть понято как поступок, однако поступок нельзя понять вне его возможного знаково­го выражения. Вот эта знаковая оснастка, знаковый инстру­ментарий деятельности, представляемой другим, и интересу­ет Гофмана больше всего.

С расширением перспективы та же задача формулируется как задача изучения социальных микрообразований, органи­заций, учреждений — словом, любых обособленных социаль­ных пространств, в которых осуществляется определенного

* Например, в единственной известной нам на русском языке моно­графин о Гофмане (Кравченко Е. И. Эрвин Гоффман. Социология лице­действа. М.: МГУ, 1997), где гофмановское “self” местами толкуется со­мнительным образом как “глубинная самость”.

рода деятельность, с точки зрения управления создаваемыми там впечатлениями и определения ситуации. Описание при­емов управления впечатлениями, выработанных в данной от­носительно закрытой микросистеме, затруднений в этом деле, главных его исполнителей и исполнительских команд, орга­низующихся на этой почве и т. д., и т. п. — все это Гофман выделяет в особый драматургический подход. По его замыслу, он должен дополнить традиционные перспективы со­циологического анализа социальных формирований: техни­ческую (с точки зрения организации в них деятельности для достижения определенных целей); политическую (с точки зрения асимметричного социального контроля над распреде­лением ресурсов деятельности и применением власти); струк­турную (проясняющую совокупность горизонтальных и вер­тикальных отношений между действующими единицами); культурную (с точки зрения моральных и иных общекуль­турных ценностей, влияющих на характер деятельности в данном социальном пространстве).

Драматургический подход должен располагать своей осо­бенной, “ситуационной”, системой понятий в силу внутрен­ней диалектики развития форм социальной жизни лицом-к-лицу и особого статуса времени в этих формах. Относительно короткая протяженность во времени и пространстве состав­ляющих их событий позволяет людям собственными глазами следить за ходом этих событий от начала до конца. По при­чине наглядной обозримости такие формы легче осваивают­ся и повторяются людьми (в этом освоении велика роль “эмпатии” — вживания в мир субъективных чувств партнеров), а по причине быстротечности этих форм разнородные во мно­гих отношениях участники вынуждены быстро достигать ра­бочего взаимопонимания.

Все они входят в текущую социальную ситуацию с ка­ким-то жизненным опытом общения с разными категориями людей и с массой культурных предпосылок, предположитель­но разделяемых всеми. Фактически в любой микросистеме взаимодействия лицом-к-лицу люди вступают с другими не­посредственно присутствующими участниками в культурно обусловленные познавательные отношения, без которых было бы невозможно упорядочение совместной деятельности ни в словесных, ни в поведенческих формах. Основной ситуаци­онный термин для анализа человеческой деятельности в гоф­мановской социальной драматургии — исполнение (perfor­mance) — обозначает все проявления активности индивида или “команды” индивидов за время их непрерывного присутствия перед конкретными зрителями (какой-то житейской “аудиторией”)- Первоначально все эти проявления деятельно­сти, охватываемые термином “исполнение”, ориентированы на реализацию чисто рабочих задач. Но дальше начинает дей­ствовать диалектика всякого социального взаимодействия, приводящая в конце концов к частичному или полному пре­вращению “нормальной” рабочей деятельности в деятельность представительскую, ориентированную на задачи коммуника­ции и наиболее эффективного самовыражения.

Входя в незнакомую ситуацию со множеством участни­ков, человек обычно стремится как можно полнее раскрыть ее действительный характер, чтобы со знанием дела соответ­ствовать ожиданиям присутствующих. Но информации об их подлинных чувствах по отношению к нему, об их прошлом социальном опыте и т. п. обычно не хватает. И тогда для предвидения развития ситуации приходится пользоваться за­менителями: случайными репликами, проговорками и ого­ворками как в психоанализе, статусными символами, мате­риальными знаками социального положения и т. д. В резуль­тате всякий исполнитель в ситуации взаимодействия сталки­вается с парадоксом: чем больше интересуешься реальностью, недоступной прямому восприятию, тем большее внимание на­до уделять внешним проявлениям, видимостям, впечатлени­ям, которые другие участники создают во время взаимодейст­вия о своем прошлом и о будущем курсе действий.

В этом взаимном процессе производства впечатлений (и тем самым “самовыражения” участников) Гофман выделяет два различных вида коммуникации (знаковой активности): произвольное самовыражение, которым люди дают инфор­мацию о себе в общезначимых символах, и непроизвольное самовыражение, которым они выдают себя (например, неча­янно выдают каким-то жестом свое не достаточное для де­кларируемых претензий на определенный социальный ста­тус воспитание). Второй вид коммуникации — обычно не­преднамеренный, невербальный и более театральный — инте­ресует Гофмана в первую очередь. Но при использовании обоих каналов коммуникации действуют объективные ограничения непосредственного взаимодействия между людьми (необхо­димость выпячивания одних фактов и сокрытия других, иде­ализация и т. д.). Эти ограничения влияют на его участников и преобразуют обыкновенные проявления их деятельности в театрализованные представления. При этом вместо простого исполнения рабочей задачи и свободного проявления чувств люди начинают усиленно изображать процесс своей деятельности и передавать свои чувства окружающим в нарочитой, но приемлемой для других форме.

Именно поэтому в ход идет язык театрального представ­ления, спектакля. Гофман говорит о “переднем плане” (front) исполнения как о той его части, которая регулярно проявля­ется в устойчивой форме, определяя ситуацию для наблюдающих это исполнение. Говорит об “обстановке”, “декорациях” исполнения, пространственной расстановке участников взаимодействия, о разделении сценического пространства жи­тейских игр на заднюю (закулисную) зону, где готовится бе­зупречное исполнение повседневных рутинных действий, и переднюю зону, где это исполнение представляют другим. Гофман вводит и аналог театральной труппы — понятие ко­манды исполнителей, соединяющих свои усилия на время существования данной микросистемы взаимодействия, что­бы представить присутствующим (аудитории) свое определе­ние ситуации. “Команда” — очередное “ситуационное” поня­тие, используемое Гофманом вместо обыкновенного “струк­турного” понятия “социальная группа”. Команда — тоже группировка, но не в контексте исторически длительных и устойчивых отношений социальной структуры или организа­ции, а в контексте очередной постановки какого-либо рутин­ного житейского взаимодействия или ряда таких взаимодей­ствий, где надо насадить и удержать нужное определение си­туации. Это определение включает рабочее соглашение (кон­сенсус, согласие) о необходимом “командном этосе”, кото­рый должен поддерживаться молчаливо принимаемыми пра­вилами вежливости и приличия. Главная задача команды — контролировать впечатления от исполнения, в частности ох­раняя доступ в его закулисные зоны, чтобы помешать посто­ронним видеть не предназначенные им секреты представле­ния. Эти секреты от публики (аудитории), которая могла бы разоблачить и сорвать житейский спектакль, известны всем исполнителям в команде и охраняются ими сообща. Поэтому в отношениях членов команды обычно развиваются особая солидарность и дружеская фамильярность посвященных.

Но, как не раз подчеркивает в своей книге Гофман, язык театральной сцены не самоцель и не еще одна иллюстрация превратившейся в банальность шекспировской метафоры “весь мир — театр, а люди лишь актеры на подмостках”. Педали­рование сценических аналогий, по собственному признанию Гофмана, было для него в значительной мере риторической уловкой и тактическим маневром. На самом деле его не инте­ресовали элементы театра, которые проникают в повседневную жизнь и обильно представлены в его книгах. Его иссле­довательская задача — это выявление той структуры соци­альных контактов, непосредственных взаимодействий меж­ду людьми и, шире, той структуры явлений общественной жизни, которая возникает каждый раз, когда какие-либо лица физически соприсутствуют в ограниченном пространстве их взаимодействия. Ключевой фактор в этой структуре — под­держание какого-то определения ситуации, которое должно быть выдержано до конца вопреки множеству потенциаль­ных опасностей, со всех сторон грозящих ему подрывом. Как мы уже знаем, Гофман дает системе отношений, характери­зуемых этой искомой структурой, условное сокращенно-обобщенное название “порядок взаимодействия”.

Этот “порядок”, складывающийся в жизни, отнюдь не те­атр, хотя имеет с ним то общее, что втянутые в жизненную ситуацию обыкновенные люди, чтобы выдержать ее первона­чально избранное определение, реально используют те же тех­нические приемы и средства самовыражения, какие находятся в распоряжении профессиональных актеров. Но гофмановский анализ “порядка взаимодействия” не сводится к выяв­лению форм и ритуалов его театрализации и представитель­ского обмана. Коммуникационные акты, даже совершаемые с целью приукрашенного представления своей деятельности, подразумевают определенные моральные отношения с ауди­торией. Впечатления, производимые участниками коммуни­кации, все их нечаянные гримасы, непроизвольные жесты и “словесные жесты” (выражение Мида) истолковываются как скрытые обещания или претензии. А это уже материал для моральных суждений. Исполнители и публика, перед кото­рой они стараются, действуют гак, как будто между ними су­ществует молчаливое обязательство поддерживать определен­ное равновесие противостояния и согласия. Это равновесие держится на часто бессознательном моральном познаватель­ном соглашении не вводить друг друга в заблуждение слиш­ком сильно, ибо производимые людьми впечатления — это, порой, единственный путь познания другого, его намерений и деятельности.

В общем, структура “порядка взаимодействия” формиру­ется под влиянием противоположных сил, действующих на исполнителей. С одной стороны, их повседневная жизнь опу­тана моральными ограничениями, так что они субъективно и объективно пребывают в сфере моральных отношений. С дру­гой стороны, каждый человек в круговороте повседневных дел рано или поздно сталкивается с ситуацией, когда для

пользы дела требуется сконцентрировать и немножко под­править впечатления {то есть прибегнуть к манипуляции ими), производимые его действиями на других. Деловые действия по сути превращаются тогда в “жесты”, адресованные ауди­тории. Жизненная практика человека театрализуется. И здесь его в первую очередь начинает интересовать по своему суще­ству аморальная проблема создания видимости, убедительно­го для других впечатления, будто в его действиях соблюдены все нормы морали и законности. Именно поэтому повседнев­ная жизнь часто делает из обыкновенных людей искушен­ных знатоков сценического мастерства.

Все сказанное еще раз подтверждает обоснованность вы­деления Гофманом “порядка взаимодействия” как самосто­ятельной области социологического исследования. В прин­ципе, основное, что он хочет узнать об этом “порядке”, сво­дится к вопросу о том, какого рода впечатления от реально­стей и случайностей всякого непосредственного социального взаимодействия способны разрушать впечатления, тщатель­но насаждаемые и воспитываемые в рядовых представлени­ях-спектаклях повседневной жизни. Внимание Гофмана со­средоточено в основном на путях и причинах подрыва взаим­ного доверия людей к получаемым ими в ходе совместной деятельности впечатлениям, а не на проблеме природы социальной реальности как таковой. Поэтому он уделает столько места и времени замаскированным ложным представлениям и техническим приемам дезинформирующей коммуникации, всякого рода двусмысленностям и умолчаниям, позволяющим создать выгодную иллюзию, не опускаясь в то же время до прямой лжи, весьма уязвимой для разоблачений. Точно так же анализируются им изощренные защитные приемы, оберегающие от подобных разоблачений избранную линию поведения и “темные секреты” командных и индивидуальных исполнений. Успех этих приемов возможен опять-таки при определенной моральной дисциплине исполнителей, которую Гофман характеризует словосочетаниями “драматургическая верность”, “драматургическая осмотрительность” и т. д.

Уже говорилось, что осознание Гофманом специфики “порядка взаимодействия” как самостоятельной области иссле­дований, потребовало для его анализа разработки специаль­ного аппарата “ситуационных” понятий. К ранее упомяну­тым терминам можно добавить такие детализирующие и ана­литически расчленяющие основное понятие “исполнение” термины, как контакт (любое событие в зоне возможной прямой ответной реакции другого); почти синоним контакта единичное взаимодействие (все проявления взаимодействия в от­дельном эпизоде); партия, рутина и др. В принципе возмож­но связать эти ситуационные термины с общепринятыми в социологии структурными. Так, если “социальная роль” — это свод прав и обязанностей, сопряженных с определенным статусом, то одна социальная роль может включать больше чем одну партию, понимаемую как рутинный образец дейст­вия, который разыгрывается перед аудиториями одного и того же типа. Однако общая проблема нахождения точек сопри­косновения между гофмановским “порядком взаимодействия” и традиционно выделяемыми социологией элементами соци­альной организации чрезвычайно сложна и едва затронута Гофманом в разных его трудах. Его описания прямых влия­ний “ситуационных эффектов” и определенных характерис­тик “порядка взаимодействия” на макромиры вне сферы по­следнего касаются сравнительно малозначительных явлений. К примеру, в упоминавшемся ранее президентском послании он пытается установить некоторые связи между порядком пря­мого межличностного взаимодействия и главными статусоопределяющими характеристиками индивидов в “большой” со­циальной структуре: возрастом, тендерной принадлежностью, социальным классом и расой- Все это весьма ограниченные попытки.

В целом же Гофман, по-видимому, придерживается мне­ния, что социальная микросистема взаимодействия лицом-к-лицу не может быть прямым отражением макросоциологических структур и законов, так что о последних трудно су­дить на основании законов микросоциологии. Похоже, что опыт Гофмана подрывает надежду на исполнение заветной мечты теоретиков социологии — построить мост между на­блюдениями и обобщениями на уровне повседневных житей­ских ситуаций и историческими обобщениями макросоциологии, причем построить не в форме интуитивных прозрений и поверхностных метафор, а в виде лестницы строгих поня­тий, включенных в общую теоретическую систему. Кажется, из чтения Гофмана надо сделать вывод, что лучше эти раз­ные миры, то есть микровзаимодействия (“сценическую по­становку” которых он так хорошо проанализировал) и макроструктурные процессы, исследовать по отдельности. Это не мешает нам ценить тончайшие “художественные” наблю­дения, схватывающие взаимопроникновение двух миров, в изобилии рассыпанные в книгах Гофмана.

И. Гофман

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СЕБЯ ДРУГИМ

В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

“Маски суть застывшие выражения и превосходные эхо сигналы чувств, одновременно правдивые, сдержанные и пре­увеличенные. Живые организмы, соприкасаясь с внешней средой, вынуждены обзаводиться какой-то защитной обо­лочкой, и никто не протестует против таких оболочек на том основании, что они, мол, не главные их части. Однако некоторые философы, по-видимому, досадуют на то, что обра­зы не вещи, а слова не чувства. Слова и образы подобны ра­ковинам, таким же неотъемлемым частям природы, как и субстанции, которые они покрывают, но больше говорящим глазу и больше открытым для наблюдения. Этим я не хо­чу сказать, будто субстанция существует ради видимости, лица ради масок, страсти ради поэзии и проявлений добро­детели. Ничто не возникает в природе ради чего-то друго­го: все такие фазы и произведения равно включены в круг бытия...”

Дж. Сантаяна Santayana G. Soliloquies in England and

later soliloquies. L.: Constable, 1922.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга представляется мне чем-то вроде учебника, где подробно разбирается один из возможных социологи­ческих подходов к изучению социальной жизни, особен­но той ее разновидности, которая организована в ясных материальных границах какого-либо здания или заве­дения. В ней описано множество приемов, в совокупно­сти образующих методический каркас, который можно применять при изучении любого конкретного социаль­ного уклада, будь то семейного, промышленного или тор­гового.

Подход, развиваемый в данной работе, — это подход театрального представления, а следующие из него прин­ципы суть принципы драматургические. В ней рассмат­риваются способы, какими индивид в самых обычных ра­бочих ситуациях представляет себя и свою деятельность [стр.29] другим людям, способы, какими он направляет и контро­лирует формирование у них впечатлений о себе, а также образцы того, что ему можно и что нельзя делать во вре­мя представления себя перед ними. Применяя эту мо­дель, я буду стараться не пренебрегать ее очевидной недо­статочностью. Сцена представляет зрителю события прав­доподобно выдуманные; жизнь, предположительно, пре­подносит нам события реальные и обычно неотрепетиро­ванные. Еще важнее, вероятно, то, что на сцене актер иг­рает в маске некоего персонажа, сообразуясь с масками, изображаемыми другими актерами. Существует и третий участник представления — публика (или аудитория), уча­стник очень важный и тем не менее такой, которого не было бы там, если бы сценическое представление вдруг стало реальностью. В действительной жизни эти три уча­стника сжаты в два: роль, которую играет один, приспо­сабливается к ролям, исполняемым другими присутству­ющими и эти другие составляют также и публику. Про­чие несоответствия театрального подхода реальным об­стоятельствам будут рассмотрены позже.

Иллюстративные материалы, использованные в этом исследовании, смешанной природы: какие-то взяты из вполне почтенных работ, где сделаны компетентные об­общения о надежно установленных закономерностях; ка­кие-то позаимствованы из неофициальных мемуаров, пи­санных разными колоритными личностями; многие же принадлежат некой промежуточной области. Кроме того довольно часто привлекались материалы моего собствен­ного исследования местного фермерского сообщества, веду­щего натуральное хозяйство на одном из Шетландских островов*. Оправдание такого подхода (и, как мне кажет­ся, родственного подходу Г. Зиммеля) в том, что эти иллю­страции, взятые вместе, встраиваются в достаточно связ­ную систему понятий, которая объединяет обрывки опы­та, уже имеющегося у читателя, и снабжает учащегося неким путеводителем, достойным проверки в моноиссле­дованиях институциональных основ социальной жизни.[стр.30]

Эта система понятий развертывается логически. Вве­дение по необходимости абстрактно и его можно опус­тить.

***

Представляемая читателю книга является результа­том научного исследования человеческого взаимодействия, предпринятого по заданию Факультета социальной ант­ропологии и Исследовательского комитета по социальным наукам в Эдинбургском университете, и исследования социальной стратификации, выполненного при поддерж­ке фонда Форда, руководимого профессором Чикагского университета Э. А. Шилзом. Я очень признателен этим организациям за инициативу и поддержку, Кроме того я хотел бы также выразить благодарность моим учителям: Ч. У. М. Харту, У. Л. Уорнеру и Э. Ч. Хьюгу. Я поблаго­дарен также Элизабет Бот, Дж. Литлджону и Э.Банфил-ду, которые помогали мне в начале исследования, и кол­легам из Чикагского университета, которые помогали мне позже. Без сотрудничества и помощи моей жены, Ангелики Гофман, эта работа никогда не была бы написана.

* Частично изложено в неопубликованной докторской диссертации: Goffman E. Communication conduct in an island community (Факультет социологии Чикагского университета, 1953). [стр.31]

ВВЕДЕНИЕ

Когда человек присутствует там, где присутствуют дру­гие, эти другие обыкновенно стремятся раздобыть свежую информацию о нем или задействовать уже имеющуюся. Как правило, они будут интересоваться его общим соци­ально-экономическим положением, его понятием о себе, его установками по отношению к ним, его компетентнос­тью в каких-то вопросах, его надежностью и т. д. Хотя иногда розыски отдельных сведений, по-видимому, пре­вращаются в самоцель, обычно имеются вполне практи­ческие причины для сбора такой информации о челове­ке. Сведения о данном индивиде помогают определить ситуацию, позволяя другим заранее знать, чего он ждет от них и чего они могут ожидать от него. Обладая подоб­ной информацией, другие знают, как лучше всего действо­вать, чтобы получить от этого индивида желаемую реак­цию.

В распоряжении присутствующих других находятся многие источники информации и многие носители (или “знаковые средства выражения”) для ее передачи. Если наблюдатели даже не знакомы с человеком, то они в со­стоянии по его поведению и облику подобрать некоторые ключи, которые позволят им применить к нему свой пре­дыдущий опыт общения с приблизительно похожими людьми или, что более важно, использовать еще непрове­ренные стереотипы. На основании прошлого опыта они могут также предположить, что в данной социальной об­становке будут встречаться, по всей вероятности, только люди определенного сорта. Наблюдатели могут полагать­ся или на то, что человек говорит о себе сам, или на доку­ментальные свидетельства о том, кто и что он есть на са­мом деле. Если наблюдатели знают самого индивида или имеют сведения о нем по опыту прежнего взаимодейст [стр.32]-

вия, они могут опереться на предположения об извест­ном постоянстве и общей направленности его психоло­гических свойств как на средство предсказания его тепе­решнего и будущего поведения.

Однако за время непосредственного присутствия дан­ного индивида в обществе других людей может произой­ти слишком мало событий, способных сразу же снабдить этих других необходимой им убедительной информаци­ей, если они намереваются действовать осмотрительно. Многие решающие факты и указания находятся за пре­делами времени и места прямого взаимодействия или содержатся в нем в скрытом виде. К примеру, “истин­ные” или “действительные” установки, убеждения и чув­ства индивида можно выяснить только косвенно, благо­даря его признаниям или непроизвольным проявлени­ям в поведении. Подобно этому, когда индивид предлага­ет другим некий продукт или услугу, то часто бывает, что на всем протяжении прямого контактирования другим не предоставляется возможности “раскусить” этого чело­века. Тогда они вынуждены принимать некоторые мо­менты взаимодействия как условные или естественные знаки чего-то недоступного чувствам напрямую. В тер­минологии Г. Иххайзера¹, индивид должен будет действо­вать таким образом, чтобы намеренно или ненамеренно самовыразиться, а другие, в свою очередь, должны полу­чить впечатление о нем.

Способность индивида к “самовыражению” (и тем са­мым его способность производить впечатление на дру­гих) содержит, по-видимому, два совершенно разных вида знаковой активности: произвольное самовыражение, ко­торым он дает информацию о себе, и непроизвольное са­мовыражение, которым он выдает себя. Первое вклю­чает вербальные символы или их заменители, использу­емые общепризнанно и индивидуально, чтобы передавать информацию, о которой известно, что индивид и другие связывают ее с данными символами. Это и есть “комму­никация” в традиционном и узком смысле. Второе вклю­чает обширную область человеческого действия, которую

¹ Ichheiser G. Misunderstanding in human relations // The American Journal of Sociology. Supplement LV. September. 1949. P. 6—7. [стр.33]

другие могут рассматривать как симптоматику самого дей­ствующего лица, когда имеются основания ожидать, что данное действие было предпринято по иным соображе­ниям, чем просто передача информации этим способом. Как мы увидим, такое различение значимо лишь перво­начально, ибо, будьте уверены, индивид может передавать намеренную дезинформацию, пользуясь обоими этими ти­пами коммуникации: при первом в ход идет прямой об­ман, при втором — притворство.

Понимая коммуникацию и в узком, и в широком смыс­ле, можно придти к выводу, что когда индивид оказыва­ется в непосредственном присутствии других, его актив­ность будет иметь характер некоего обещания. По всей вероятности, другие сочтут, что они должны принять это­го индивида на веру, предложив ему разумный ответный эквивалент (пока он “присутствует” перед ними) в обмен за нечто такое, истинную ценность чего удастся устано­вить уже после его отбытия. (Разумеется, другие пользу­ются гипотетическими умозаключениями и в своих кон­тактах с физическим миром, но только в мире социальных взаимодействий объекты, о которых делают умозаключе­ния, способны целенаправленно облегчать или тормозить этот процесс.) Надежность проверяемых выводов об ин­дивиде будет, конечно, меняться в зависимости от таких факторов, как количество уже имеющейся у других ин­формации о нем, но никакое количество прошлых сведе­ний, очевидно, не может полностью избавить от необходи­мости действия на основе предположительных умозаклю­чений. Как настаивал Уильям Томас:

Очень важно для нас также понять, что в повседневной жиз­ни мы фактически не ведем наши дела, не принимаем решений и не достигаем целей статистически или научно. Мы живем по гадательным умозаключениям. Скажем, я ваш гость. Вы не мо­жете знать и определить научно, не украду ли я ваши деньги или ваши ложки. Но предположительно я все же не украду, и также предположительно вы принимаете меня как гостя².

Сделаем теперь поворот от позиции других к точке зрения индивида, который представляет себя перед ними.

² Цит. по: Social behavior and personality (Contributions of W. I. Tho­mas to theory and social research) / Ed. by E.H. Volkart. N.Y.: Social Sci­ence Research Council, 1951. P. 5. [стр.34]

Возможно, он хочет внушить им высокое мнение о себе, или чтобы они думали, будто он высокого мнения о них, или чтобы они поняли, каковы его действительные чувст­ва по отношению к ним, или чтобы они не получили ни­какого определенного впечатления. Индивид может же­лать также достаточно гармоничных отношений с други­ми, чтобы поддерживать с ними взаимодействие, либо хо­теть избавиться от них, обмануть, запутать, сбить с толку, противодействовать, или навредить им. Независимо от конкретной цели, присутствующей в сознании индивида, и от мотивов постановки этой цели, в его интересы вхо­дит контролирование поведения других, особенно их от­ветной реакции на его действия³. Этот контроль достига­ется, в основном, путем влияния на определение ситуа­ции в начале его формулирования другими, и влиять на это определение индивид может, выражая себя таким об­разом, чтобы создать у других впечатление, которое побу­дит их действовать добровольно, но согласно его собствен­ным планам. Поэтому, когда индивид оказывается в об­ществе других, у него обычно появляются и причины ак­тивизироваться для произведения такого впечатления на них, внушить которое в его интересах. Например, если подруги в студенческом общежитии будут судить о деви­чьей популярности по числу вызовов к телефону, вполне можно подозревать, что некоторые девушки начнут на­рочно устраивать такие вызовы для себя, И потому зара­нее предсказуема находка Уилларда Уоллера:

Многие наблюдатели отмечали, что девушка, которую зовут к телефону в студенческом общежитии, часто тянет время, что­бы дать всем подругам с избытком наслушаться, как ее имя выкликают несколько раз⁴.

Из двух видов коммуникации — процессов произволь­ного и непроизвольного самовыражения — в книге в пер-

³ В понимании этого вопроса я многим обязан неопубликованной статье Т. Бернса из Эдинбургского университета, в которой он доказы­вал, что скрытый нерв всякого взаимодействия — это желание каждого его участника контролировать и управлять реакциями других присут­ствующих. Похожую аргументацию развивал недавно Дж. Хейли в не­опубликованной статье, но в связи с особой разновидностью контроля, нацеленного на определрние природы взаимоотношений вовлеченных но взаимодействие лиц.

⁴ Waller W. The rating and dating complex // American Sociological Review. II. p. 730. [стр.35]

вую очередь уделяется внимание второму, более театраль­ному и зависимому от контекста, невербальному и, веро­ятно, непреднамеренному (будь то случай целенаправленно организованной коммуникации или нет). Как пример того, что мы должны попытаться исследовать, процитируем обширный беллетристический эпизод, в котором описано как некий Приди, англичанин на отдыхе, обставляет свое первое появление на пляже летнего отеля в Испании:

Само собой разумеется, надо постараться ни с кем не встре­чаться взглядом. Прежде всего он должен дать понять тем воз­можным компаньонам, что нисколько в них не заинтересован. Смотреть сквозь них, мимо них, поверх них — этакий взгляд в пространство. Будто пляж пустой. Если мяч случайно упадет на его пути — он должен выглядеть застигнутым врасплох. Потом улыбка радостного изумления озарит его лицо (Добро­душный, Любезный Приди!), когда он начнет осматриваться, по­раженный тем, что на пляже, оказывается, есть люди, и бросит им мяч обратно, легонько посмеиваясь над собой, а не над людь­ми, — и тогда уж небрежно возобновит свое беспечное обозре­ние пространства.

Но придет время устроить и маленький парад достоинств Идеального Приди. Как бы невзначай он даст шанс любому, кто захочет, увидеть мельком титул книги в его руках (испанский перевод Гомера — чтение классическое, но не вызывающее, к то­му же космополитичное), а затем он неторопливо сложит свою пляжную накидку и сумку аккуратной защищенной от песка кучкой (Методичный и Практичный Приди), непринужденно вы­тянется во весь свой гигантский рост (Большой кот Приди) и с облегчением сбросит сандалии (наконец-то, Беззаботный При­ди!).

А бракосочетание Приди и моря! На этот случай — свои ри­туалы. Во-первых, шествие по пляжу, внезапно переходящее в бег с прыжком в воду, и сразу после выныривания плавно, мощ­ным бесшумным кролем туда — за горизонт. Ну, конечно, не­обязательно за горизонт. Он мог бы неожиданно перевернуться на спину и бурно взбивать ногами белую пену (ни у кого не вы­зывая сомнений, что способен плыть и дальше, если б захотел), а потом вдруг стоя выпрыгнуть на полкорпуса из воды, чтобы все видели, кто это был.

Другой ход был проще: он не требовал испытания холодной водой и риска показаться чересчур высокодуховным. Вся шту­ка в том, чтобы выглядеть до того привычным к морю, к Среди­земноморью и к этому пляжу, что такой человек по своему про­изволу мог бы сидеть хоть в море, хоть не в море без вреда для репутации. Такое времяпрепровождение допускало медленную [стр.36]прогулку внизу по кромке воды (он даже не замечает, как вода мочит его ноги, ему все равно что вода что земля!) глаза обра­щены к небу и сурово выискивают невидимые другим признаки будущей погоды (Местный рыбак Приди!)⁵.

Романист хочет показать нам, что Приди неадекватно истолковывает неясные впечатления, которые его чисто телесные действия производят, как он думает, на окружа­ющих. Мы и дальше можем подсмеиваться над Приди, полагая, что он действует с целью создать о себе особое впечатление и впечатление ложное, тогда как другие при­сутствующие либо вообще не замечают его, либо еще хуже, то впечатление о себе, какое Приди страстно хочет заста­вить их принять, оказывается сугубо частным необъек­тивным впечатлением. Но для нас в этом единственно важно, что тот вид впечатлений, который, как полагает Приди, он производит, — это реально существующий вид впечатлений, какой верно или неверно получают от кого-то в своей среде другие.

Как сказано выше, когда индивид появляется перед другими, его действия начинают влиять на определение ситуации, которое они начали формировать до его появ­ления. Иногда этот индивид будет действовать полно­стью расчетливо, выражая себя данным способом, чтобы произвести на других именно то Впечатление, которое с наибольшей вероятностью вызовет у них желанный ему отклик. Нередко, будучи расчетливым в своей деятель­ности, он может относительно слабо сознавать это. Порой он будет намеренно и осознанно выражать себя опреде­ленным образом, но, в основном, потому, что такого рода выражения вызваны к жизни традицией его группы или его социальным статусом, а не какой-то конкретной реак­цией (отличающейся от смутного принятия или одобре­ния), вероятностно ожидаемой от людей, находящихся под впечатлением от данного самовыражения. Наконец, вре­мя от времени сами традиции одной из ролей индивида позволяют ему создать стройное впечатление определен­ного рода, хотя он, возможно, ни сознательно, ни бессозна­тельно и не собирался производить такого впечатления. Другие, в свою очередь, могут или получать впечатление

⁵ Sansam W. A contest of ladies. L.: Hogarth, 1956. P. 230 — 232. [стр.37]

просто от усилий индивида что-то передать, или непра­вильно понимать ситуацию и приходить к умозаключе­ниям, не оправдываемым ни намерениями этого индиви­да, ни фактами. Во всяком случае, поскольку другие дей­ствуют так, как если бы индивид передавал конкретное впечатление, можно принять функциональный или праг­матический подход, допустив, что индивид “эффективно” воплотил данное определение ситуации и “эффективно” внедрил понимание того, что подразумевает данное состо­яние дел.

В реакции других имеется один момент, который тре­бует здесь специального комментария. Зная, что индивид, скорее всего, будет представлять себя в благоприятном свете, другие могут делить наблюдаемое ими на две час­ти: часть, которой индивиду относительно легко манипу­лировать по желанию, поскольку она состоит, преимуще­ственно из его вербальных утверждений; и часть, состо­ящую преимущественно из проявлений непроизвольно­го самовыражения индивида, которой он, видимо, почти не владеет или которую не контролирует. В таком слу­чае другие могут использовать то, что считается неуправ­ляемыми элементами его экспрессивного поведения, для проверки достоверности передаваемого элементами управ­ляемыми. В этом проявляется фундаментальная асим­метрия, присущая процессу коммуникации: индивид, предположительно, сознает коммуникацию только по од­ному из своих каналов, тогда как наблюдатели восприни­мают сообщения и по этому каналу и по какому-то дру­гому. К примеру, жена одного шетландского хуторянина, подавая местные островные блюда гостю с “материка” (главного острова Великобритании) с вежливой улыбкой выслушивала его вежливые похвалы тому, что он ел, и одновременно подмечала скорость, с какой гость подно­сил ко рту ложку или вилку, жадность, с какой он загла­тывал пищу, выражение удовольствия при жевании, ис­пользуя эти знаки для проверки высказанных чувств едока. Та же женщина, чтобы раскрыть, что один ее зна­комый А “на самом деле” думает о другом знакомом Б, поджидала момента, когда Б в присутствии Л оказывался вовлеченным в разговор с кем-то третьим В. Затем она скрытно следила за сменой выражений на лице А, наблю- [стр.38] давшего Б в разговоре с В. Не участвуя в беседе с Б и не опасаясь его прямого наблюдения, А иногда расслаблял­ся, терял обычную сдержанность, притворную тактичность и свободно выражал свои “действительные” чувства к Б. Короче, эта шетландка наблюдала никем другим не на­блюдаемого наблюдателя.

Далее, приняв как данность, что другие, по всей веро­ятности, будут сверять более контролируемые элементы поведения человека с менее контролируемыми, можно ожидать, что иногда индивид попытается извлечь выгоду из самой этой вероятности, так направляя впечатления от своего поведения, чтобы они воспринимались инфор­мационно надежными⁶. Например, будучи допущенным в тесный социальный кружок, участвующий наблюдатель может не только сохранять приемлемый внешний вид во время выслушивания информанта, но и постараться со­хранять такой же вид при наблюдении информанта, раз­говаривающего с другими. Тогда наблюдателям наблю­дателя будет не так легко раскрыть, какова его действи­тельная позиция. Конкретную иллюстрацию этому мож­но подобрать из жизни на Шетландских островах. Когда к местному жителю заглядывает на чашку чая сосед, по­следний, проходя в дверь дома, обычно изображает на ли­це, по меньшей мере, подобие теплой ожидаемой улыбки. При отсутствии физических препятствий вне дома и не­достатке света внутри его обычно имеется возможность наблюдать приближающегося к дому гостя, самому оста­ваясь незамеченным. Нередко островитяне позволяли себе удовольствие любоваться, как перед дверью гость сгоняет с лица прежнее выражение и заменяет его светски-общи­тельным. Однако некоторые посетители, предвидя этот соседский экзамен, машинально принимали светский об­лик на далеком расстоянии от дома, тем обеспечивая по­стоянство демонстрируемого другим образа.

Такого рода контроль над частью индивидуальности восстанавливает симметрию коммуникационного процес-

⁶ В широко известных и весьма солидных трудах Стивена Поттера, в частности, обсуждаются знаки, который можно подстроить, чтобы дать проницательному наблюдателю якобы случайные ключи, необходимые ему для обнаружения скрытых добродетелей, какими манипулятор знаниями в действительности не обладает. [стр.39]

са и подготавливает сцену для своеобразной информаци­онной игры — потенциально бесконечного круговраще­ния утаиваний, лживых откровений, открытий и переот­крытий. К этому следует добавить, что поскольку другие будут, скорее всего, довольно беспечно относиться к не­управляемым элементам в поведении индивида, то этот последний, контролируя их, сможет многое приобрести. Другие, конечно, могут почувствовать, что он манипули­рует якобы стихийными аспектами своего поведения, и усмотреть в самом этом акте манипуляции некий тене­вой момент в его поведении, который он не сумел прокон­тролировать. Это дает нам еще одну проверку поведения индивида, на этот раз — его предположительно нерассчи­танного поведения, тем самым вновь восстанавливая асим­метрию коммуникационного процесса. Отметим попут­но, что искусство проникновения в чужие розыгрыши “рассчитанной нерасчетливости”, по-видимому, развито лучше нашей способности манипулировать собственным поведением, так что независимо от количества шагов, сде­ланных в информационной игре, зритель, вероятно, всегда будет иметь преимущество над действующим, и первона­чальная асимметрия процесса коммуникации, похоже, сохранится.

Допуская, что индивид планирует определение ситу­ации, когда появляется перед другими, мы должны так­же видеть, что эти другие, какой бы пассивной ни каза­лась их роль, будут и сами успешно направлять опреде­ление ситуации благодаря своим ответным реакциям на действия индивида и всевозможным начинаниям, откры­вающим ему новые пути действия. Обычно определения ситуации, проецируемые несколькими разными участни­ками, достаточно созвучны друг другу, так что открытые противоречия случаются редко. Это вовсе не означает, что когда каждый участник чистосердечно выражает то, что он действительно чувствует, и честно соглашается с выра­женными чувствами других присутствующих, там непре­менно возникнет своего рода консенсус. Этот род гармо­нии есть оптимистический идеал и вовсе необязателен для слаженной работы общества. Скорее, от каждого уча­стника взаимодействия ждут подавления своих непосред­ственных сердечных чувств, чтобы он передавал лишь та-[стр.40] кой взгляд на ситуацию, который, по его ощущению, бу­дут в состоянии хотя бы временно принять другие. Под­держанию этого поверхностного согласия, этой видимо­сти консенсуса помогает сокрытие каждым участником его собственных желаний за потоком высказываний, ут­верждающих ценности, которым любой присутствующий чувствует себя обязанным клясться в верности, хотя бы на словах. Кроме того, обычно приходится считаться и со своеобразным разделением труда при определении ситу­ации. Каждому участнику позволительно устанавливать пробные авторизованные правила отношения к предме­там, жизненно важным для него, но напрямую не затра­гивающим других, например, к рациональным объясне­ниям и оправданиям своей прошлой деятельности. В об­мен за эту вежливую терпимость он молчит или избега­ет тем, важных для других, но не столь важных для него. В таком случае мы имеем своего рода modus vivendi* во взаимодействии. Участники совместно формируют един­ственное общее определение ситуации, которое подразу­мевает не столько реальное согласие относительно суще­ствующего положения дел, сколько реальное согласие от­носительно того, чьи притязания и по каким вопросам временно будут признаваться всеми. Должно также суще­ствовать реальное согласие о желательности избегать от­крытого конфликта разных определений ситуации⁷. Этот уровень согласия можно называть “рабочим консенсу­сом”. Надо понимать, что рабочий консенсус, установив­шийся в одной обстановке взаимодействия, будет совер­шенно отличаться по содержанию от рабочего консенсу­са, сложившегося в иной обстановке. Так, между двумя друзьями за обедом поддерживается взаимная демон-

⁷ Конечно, взаимодействие может быть специально организовано с целью найти в нем время и место для выражения разногласий во мне­ниях, но в таких случаях участники должны договориться, что не будут ссориться из-за определенного тона голоса, словаря и уровня серьезнос­ти аргументации, а также условиться о взаимном уважении, которое спорящие участники обязаны тщательно соблюдать по отношению друг к другу. К этому дискуссионному или академическому определению си­туации можно Прибегать и в срочном и в неторопливо-рассудительном порядке как к способу перевода серьезного конфликта взглядов в такой конфликт, с которым можно управиться в приемлемых дли всех при­сутствующих рамках.

* Условия существования (лат.). [стр.41]

страция привязанности, уважения и интереса друг к дру­гу. В другом случае, например в сфере услуг, сотрудник заведения тоже может поддерживать образ бескорыстной увлеченности проблемой клиента, на что клиент отвечает демонстрацией уважения к компетентности и порядоч­ности обслуживающего его специалиста. Но независимо от таких различий в содержании, общая форма этих рабо­чих приспособлений одинакова.

Учитывая тенденцию отдельного участника принимать заявки на определение ситуации, сделанные другими при­сутствующими, можно оценить ключевую важность ин­формации, которой индивид первоначально обладает или которую приобретает о своих соучастниках, ибо именно на базе этой исходной информации индивид начинает определять ситуацию и выстраивать свою линию ответ­ных действий. Первоначальная проекция индивида зас­тавляет его следовать тому, кем он полагает быть, и оста­вить всякие претензии быть кем-то другим. По мере того как взаимодействие участников развивается, в это перво­начальное информационное состояние, разумеется, вносят­ся дополнения и модификации, но существенно, что эти позднейшие изменения без противоречий соотносятся с первоначальными позициями (и даже строятся на них) отдельных участников. Похоже в начале встречи инди­виду легче сделать выбор относительно того, какую ли­нию обхождения распространять на других присутству­ющих и какой требовать от них чем менять принятую однажды линию, когда взаимодействие уже идет полным ходом.

В обыденной жизни тоже, конечно, встречается ясное понимание важности первых впечатлений. Так, рабочая сноровка занятых в сфере услуг часто зависит от способ­ности захватывать и удерживать инициативу в отноше­ниях, возникающих при обслуживании клиентов — спо­собности, которая требует тонкой агрессивной тактики со стороны обслуживающего персонала, если его социоэко-номический статус ниже статуса клиента. У. Уайт пояс­няет это на примере поведения официантки:

Первым бросается в глаза факт, что официантка, которая работает в условиях сильного давления со всех сторон, не прос­то пассивно реагирует на требования своих клиентов. Она уме-[стр.42] ло действует с целью контролировать их поведение. Первый во­прос, приходящий нам в голову при виде ее взаимоотношений с клиентурой таков: “Обуздает ли официантка клиента, или кли­ент подавит официантку?” Квалифицированная официантка по­нимает решающее значение этого вопроса...

Умелая официантка останавливает клиента доверительно, но без колебаний. К примеру, она может обнаружить, что новый клиент сел за столик сам, прежде чем она успела убрать гряз­ные тарелки и переменить скатерть. В данный момент он опи­рается на столик, научая меню. Она приветствует его, говорит: “Пожалуйста, позвольте заменить скатерть”, потом, не ожидая ответа, отбирает у него меню, вынуждая его отодвинуться от столика, и делает свое дело. Отношения с клиентом вежливо, но твердо направляются в нужное русло, и здесь не возникает во­проса, кто руководит ими⁸.

Когда взаимодействие, начатое под влиянием “первых впечатлений”, само оказывается первым в обширном ряду взаимодействий с теми же участниками, мы говорим о “хорошем начале” и чувствуем решающее значение это­го начала. Так, некоторые учителя в отношениях с уче­никами придерживаются следующих взглядов:

Никогда нельзя позволять им брать над вами верх — или вы пропали. Поэтому я всегда начинаю жестко. В первый же день, входя в новый класс, я даю им понять, кто здесь хозяин... Вы просто вынуждены начинать жестко, чтобы потом иметь возможность ослабить вожжи. Если начать с послаблений, то когда вы попытаетесь проявить твердость — они будут просто смотреть на вас и смеяться .

Точно так же служители в психиатрических лечебни­цах нередко чувствуют, что если нового пациента в пер­вый же день его пребывания в палате круто осадить и по­казать ему кто хозяин, — это предотвратит многие буду­щие неприятности¹⁰.

Признав, что индивид способен успешно проецировать определение ситуации при встрече с другими, можно пред­положить также,_что в рамках данного взаимодействия вполне возможны события, которые будут противоречить,

⁸ Whyte W. F. (ed.). Industry and society. Ch. 7. When workers and customers meet. N.Y.: McGraw-Hill. 1946. P. 132 — 133.

⁹ Becker H. S. Social class variations in the teacher-pupil relation­ship // Journal of Educational Sociology. Vol. 25. P. 459.

¹⁰ Taxel H. Authority structure in a Mental Hospital Ward / Unpublished Muster's thesis. Department of Sociology. University of Chicago. 1953. [стр.43]

дискредитировать или иным способом ставить под со­мнение эту проекцию. Когда случаются такие разруши­тельные для нее события, взаимодействие само собой мо­жет остановиться в замешательстве и смущении. Неко­торые из предпосылок, на которых основывались реак­ции участников, оказываются несостоятельными, и они обнаруживают, что втянуты во взаимодействие, для кото­рого ситуация была определена плохо, а далее и вообще не определена. В такие моменты индивид, чье представ­ление себя микрообществу скомпрометировано, может испытывать стыд, а другие присутствующие — враждеб­ность и все участники могут ощущать болезненную не­ловкость, замешательство, потерю самообладания, смуще­ние и своего рода аномальность ситуации как следствие крушения социальной микросистемы взаимодействия ли-цом-к-лицу.

Подчеркивая тот факт, что первоначальное определе­ние ситуации, проецируемое индивидом, склонно стано­виться планом для последующей совместной деятельно­сти, то есть рассматривая все в первую очередь с точки зрения самого этого действия, — нельзя упустить из виду решающий факт, что всякое проецируемое определение ситуации имеет еще и отчетливо выраженный мораль­ный характер. И именно на этом моральном характере проекций преимущественно сосредоточен научный инте­рес данного исследования. Общество организовано на принципе, что любой индивид, обладающий определен­ными социальными характеристиками, имеет моральное право ожидать от других соответствующего обхождения и оценки. С этим принципом связан и второй, а именно, что индивид, который скрыто или явно сигнализирует другим о наличии у него определенных социальных ха­рактеристик, обязан и В самом деле быть тем, кем он се­бя провозглашает. В результате, когда индивид проеци­рует определение ситуации и тем самым скрыто или явно притязает быть лицом определенного рода, он автомати­чески предъявляет другим и некое моральное требова­ние оценивать его и обращаться с ним так, как имеют право ожидать люди его категории. Он также неявно от­казывается от всех притязаний представляться тем, кем [стр.44]

он на деле не является¹¹, и, следовательно, отказывается от претензии на обращение, приличествующее таким лю­дям. Тогда другие согласятся признать, что индивид ин­формировал их и о том, что есть в действительности, и о том, что они должны видеть в качестве этого “есть”. Нельзя судить о важности срывов в процессе опреде­ления ситуации по частоте, с какой они случаются, ибо очевидно, что они происходили бы еще чаще, если бы не соблюдались постоянные предосторожности. Думаю, что во избежание этих срывов постоянно применяются пре­дупредительные практические процедуры, а также кор­ректировочные действия, дабы возместить ущерб от вре­доносных происшествий, которых не удалось избежать. Когда индивид пускает в ход эти стратегии и тактики с целью отстоять свои собственные проекции, то эти дей­ствия называют “защитной практикой”; когда же некий участник применяет их, чтобы спасти определение ситу­ации, спроецированное другим, то об этом говорят как о " в покровительственной практике” или “такте”. Вместе взятые защитные и покровительственные практики охва­тывают процедуры, которые призваны оберегать впечат­ление, выношенное индивидом во время его присутствия перед другими. К этому следует добавить, хотя люди срав­нительно легко могут увидеть, что без применения за­щитных практик не выжило бы никакое первоначально произведенное впечатление, им, вероятно, гораздо труднее понять, что очень немногие впечатления смогли бы вы­жить, когда бы получатели этих впечатлений не соблюда­ли такта при их восприятии.

Кроме факта применения мер предосторожности для предупреждения нарушений в проецируемых определе­ниях ситуации, можно также отметить, что усиленное вни­мание к таким нарушениям играет существенную роль в социальной жизни группы. Там разыгрываются гру­бые социальные мистификации и шутки, где целенаправ­ленно подстраиваются неудобные, смущающие положе-

¹¹ Эта роль свидетелей в ограничении возможностей самовыражении Индивида особо подчеркивалась экзистенциалистами, которые усматривали в этом основную угрозу индивидуальной свободе. См.: Sartre J.-P. Being and nothingness. L.: Methuen, 1957. [стр.45]

ния, к которым надо относиться несерьезно¹². Сочиняют­ся фантазии, в которых происходят головокружительные разоблачения. Рассказываются и пересказываются анек­доты из прошлого (реального, приукрашенного или вы­мышленного), обстоятельно расписывающие бывшие или почти бывшие трудности, с которыми удалось блистательно справиться. По-видимому, не найдется ни одной разно­видности групп, которая не имела бы готового запаса та­ких игр, фантазий и назидательных историй, — запаса, используемого в качестве источника юмора, средств из­бавления от тревог и санкций для поощрения индивидов быть скромными в своих притязаниях и благоразумны­ми в ожиданиях. Человек может раскрывать себя и в рассказах о воображаемых попаданиях в неловкие поло­жения. В семьях любят рассказывать о случае с гостем, перепутавшим даты и прибывшим, когда ни дом, ни люди в нем не были готовы к его приему. Журналисты рас­сказывают о случаях, когда прошла настолько многозна­чительная и понятная для всех опечатка, что были юмо­ристически разоблачены напускная объективность газе­ты и соблюдаемый ею декорум. Работники общественных служб рассказывают о клиентах, которые очень забавно недопонимали вопросы в заполняемых анкетных формах и давали ответы, которые подразумевали крайне неожи­данные и причудливые определения ситуации¹³. Моряки, чья “семья” вдали от родного дома состоит из одних муж­чин, рассказывают истории о матросе на побывке, кото­рый за домашним столом непринужденно просил мать передать ему “такого-разэдакого масла*14. Дипломаты пе­ресказывают байку о близорукой королеве, вопрошающей республиканского посла о здоровье его короля¹⁵ и т. д.

Подведем теперь итоги. Я допускаю, что когда инди­вид появляется перед другими, у него возникает множе-

¹² Goffman E. Communication conduct in an island community. P. 319 -327.

¹³ Blau P. Dynamics of bureaucracy / Ph.D. dissertation. Department of Sociology. Columbia University. University of Chicago Press, 1955. P. 127 129.

¹⁴ Beattie W. M. (jr.). The merchant seaman / Unpubliaahed M- A. re­port. Department of Sociology. University of Chicago, 1950. P. 35.

¹⁵ Ponsonby F. Recollections of three reigns. L.: Eyre & Spottiswoode, 1951. [стр.46]

ство мотивов для попыток контролировать впечатление, которое они получают из наблюдения ситуации. В этой книге исследуются некоторые из общепринятых приемов, применяемых людьми для поддержания таких впечатле­ний, и некоторые обычные возможности применения этих приемов. Конкретное содержание любой деятельности от­дельного участника, или роль, которую оно играет во вза­имозависимых видах деятельности работающей социаль­ной системы, в ней не обсуждаются. Меня интересуют лишь драматургические проблемы участника, представ­ляющего свою деятельность другим. Проблемы, решаемые с помощью сценического мастерства и сценической ре­жиссуры, иногда тривиальны, но очень распространены. По-видимому, сценические задачи встречаются в социаль­ной жизни на каждом шагу, обеспечивая тем самым чет­кую путеводную нить для формального социологического анализа.

Уместно закончить это введение несколькими опреде­лениями, которые подразумевались в предыдущем и пона­добятся в будущем изложении. Для целей этого исследо­вания достаточно приблизительного общего определения взаимодействия (точнее, взаимодействия лицом-к-лицу) как взаимного влияния индивидов на действия друг дру­га в условиях непосредственного физического присутствия всех участников. Единичное взаимодействие можно опре­делить как все проявления взаимодействия в каком-ни­будь одном эпизоде, во время которого данное множество индивидов непрерывно находилось в присутствии друг друга. К характеристике такого взаимодействия так же хорошо подошел бы термин “контакт”. “Исполнение” (или “выступление”) можно определить как все проявле­ния деятельности данного участника в данном эпизоде, которые любым образом влияют на любых других уча­стников взаимодействия. Взяв одного конкретного уча­стника и его исполнение за базисную точку отсчета, мож­но определить другие категории исполнителей как пуб­лику, аудиторию, наблюдателей или соучастников. Пре­дустановленный образец действия, который раскрывает­ся в ходе какого-нибудь исполнения и который может быть исполнен или сыгран и в других случаях, можно [стр.47] обозначить терминами “партия” или “рутина”¹⁶. Эти ситу­ационные термины легко связать с общепринятыми струк­турными. Когда индивид или “исполнитель” в разных обстоятельствах играет одну и ту же партию перед одной и той же аудиторией, тогда, вероятно, имеет смысл гово­рить о возникновении “социального отношения”. Опре­делив “социальную роль” как свод прав и обязанностей, сопряженных с данным статусом, можно утверждать, что одна социальная роль способна включать больше чем одну партию и что каждую из этих различных партий испол­нитель может представлять в ряде случаев одним и тем же типам аудитории или аудитории, состоящей из одних и тех же лиц.

¹⁶ См- комментарии в книге Ноймана и Моргенштерна о важности различения рутины взаимодействий и любого конкретного случая, ког­да эта рутина специально разыгрывается: Neumann J. von, Morgenstern О. The theory of games and economic behavior. Princeton University Press, 1947. P. 49. [стр.48]

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ИСПОЛНЕНИЯ

ВЕРА В ИСПОЛНЯЕМУЮ ПАРТИЮ

Когда индивид исполняет какую-то житейскую партию во время взаимодействия с другими, он неявно просит сво­их наблюдателей всерьез воспринимать создаваемый перед ними образ. Их просят поверить, что персонаж, которого они видят перед собой, действительно обладает демонстри­руемыми качествами, что исполняемая им “сценическая” задача будет иметь именно те последствия, которые ею скрыто подразумевались, и что, вообще, вещи таковы, ка­кими кажутся. Этому соответствует распространенный взгляд, будто индивид предлагает свое исполнение и ра­зыгрывает свой спектакль “для блага других людей”. И потому будет уместно начать разбор разновидностей испол­нений, перевернув постановку вопроса и обратив внима­ние на собственную веру индивида в тот образ реальности, какой он пытается запечатлеть в головах окружающих его.

На одном полюсе исполнитель может быть полностью захвачен собственной игрой и искренне убежден, что впе­чатление о реальности, которое он создает, это и есть са­мая доподлинная действительность. Когда его аудитория тоже убеждена в правдивости разыгрываемого спектакля (а это, по-видимому, типичный случай), тогда, по мень­шей мере на какое-то время, только социолог или лицо со­циально недовольное будут иметь некоторые сомнения на­счет “реальности” представляемого.

На другом полюсе исполнитель может совсем не увле­каться собственной рутиной. Такая возможность допусти­ма, потому что никто не в состоянии быть столь же совер­шенным наблюдателем и видеть действие насквозь так, как лицо, которое ставит его. Соответственно исполнитель [стр.49] может быть движим стремлением управлять убежденно­стью своей аудитории исключительно как средством для других целей и не интересоваться как конечной целью тем понятием, которое эта аудитория имеет о нем или о ситу­ации. Когда у человека нет веры в собственное действие и в конце концов нет интереса к верованиям своей аудито­рии, можно назвать его циником, закрепив термин “ис­кренние” за людьми, верящими во впечатление, произво­димое их собственным исполнением. Следует иметь в виду, что циник, при всем его профессиональном безразличии, может, однако, получать от своего маскарада непрофесси­ональное удовольствие, испытывая в душе своеобразное злорадное веселье от самого факта, что он по прихоти мо­жет забавляться тем, что его аудитория обязана восприни­мать всерьез¹.

Конечно, при этом не предполагается, будто все цинич­ные исполнители заинтересованы в обмане своих аудито­рий ради личной корысти или частной выгоды. Цинич­ный индивид может вводить в заблуждение людей своей аудитории для, как он считает, их же собственного блага, или для блага местной общины и т. п. За подтверждением этого нет нужды обращаться к умудренным печальным опытом моралистам вроде Марка Аврелия или Ян Чжу. Известно, что работники в сфере услуг, которые в осталь­ном могут быть правдивыми, иногда просто вынуждены обманывать своих клиентов, поскольку те сами простосер­дечно на это напрашиваются. Доктора, прописывающие пациентам безвредные пилюли-пустышки, служители на автозаправочных станциях, которые смиренно проверяют и перепроверяют давление в шинах для успокоения беспо­койных женщин-автомобилисток, продавцы в обувных магазинах, продающие подходящие по мерке туфли, но называющие покупательнице тот размер, какой она хочет услышать, — все это примеры циничных исполнителей,

¹ Возможно, истинное преступление афериста не в том, что он отбира­ет у своих жертв деньги, а в том, что он крадет у всех веру, будто манеры и облик, характерные для среднего класса, способны показать только ос­новательные люди из среднего класса, на деле принадлежащие к нему. Разочарованный профессионал может цинично пренебрегать определен­ным служебным отношением, которого ждут от него для себя его клиен­ты, но мошенник ставит себя в положение, которое заставляет его прези­рать весь законопослушный мир — мир легавых. [стр.50]

чьи аудитории не позволяют им быть до конца правдивы­ми. Похоже, что и сочувствующие врачам пациенты в пси­хиатрических лечебницах иногда симулируют причудли­вые симптомы, чтобы не разочаровывать студентов-прак­тикантов разумным поведением при исполнении роли ду­шевнобольного². Аналогично, когда подчиненные из всех гостей наиболее щедро принимают своих начальников, эго­истичное желание извлечь из этого пользу для себя может и не быть здесь главным мотивом: возможно, подчинен­ный всего лишь тактично пытается создать начальнику обстановку “как дома”, по своему разумению имитируя привычный тому мир.

Итак, предположительно существуют две крайности: ин­дивид или искренне увлечен собственным действием, или цинично относится к нему. Эти крайности представляют собой нечто большее чем просто крайние точки некоего континуума. Каждая из них дает человеку позицию, кото­рая имеет свои особенные средства безопасности и защи­ты, и потому тот, кто приблизился к одному из указанных полюсов, будет склонен дойти до конца. Начав с отсутст­вия внутренней веры в собственную роль, индивид может последовать логике естественного движения, описанного Р. Парком:

Вероятно, это не простое истерическое совпадение, что слова “личность”, “персона” в своих первоначальных значениях го­ворят о личине и маске. Скорее, это похоже на признание фак­та, что всегда и везде, более или менее сознательно, каждый человек играет какую-нибудь роль... Именно в этих ролях мы познаем друг друга, в этих ролях мы познаем самих себя³.

² См.: Taxel H. Authority structure in a Menial Hospital Ward P. 4. ХарриСтак Салливан настаивал, что тактичность институционализированных испол­нителей может действовать и в другом направлении, выливаясь в своеоб­разное noblesse-oblige здравомыслие.: “Изучение несколько лет тому назад "социальных выздоровлений" в одной из наших крупных психиатриче­ских больниц убедило меня, что пациенты часто освобождались из-под присмотра благодаря тому, что научались не проявлять своих симптомов окружающим. Другими словами, они достаточно полно воспринимали лич­ное окружение, чтобы распознать чужое предубеждение, враждебное их собственным маниям. Это выглядело почти так, как если бы они возвыси­лись до мудрой терпимости к окружающей их ненормальности, оконча­тельно решив для себя, что это просто глупость, в не злоба. После этого они могли уже получать удовлетворение от контактов с другими, хотя и снимая часть своих напряжений успокоительными средствами” (Sullt-\iirili С Socio-psychiatric research// American Journal of Psychiatry Vol 10 P. 987—988).

³ ParkR F. Race and culture Glencoe(III) The Free Press. 1950 P 249. [стр.51]

В известном смысле, поскольку маска представляет поня­тие, которое мы составили о себе, представляет роль, которую мы стараемся оправдать своей жизнью — эта маска есть наше более истинное Я, чем то Я, каким нам хотелось бы быть. В конце концов, наше понятие о нашей роли становится второй натурой и составной частью нашей личности. Мы приходим в этот мир как биологические особи, приобретаем характерную роль и становимся личностями⁴.

Сказанное можно пояснить на примере из жизни мест­ной общины одного из Шетландских островов⁵. Последние четыре или пять лет островной гостиницей для туристов владела и управляла супружеская пара из местных ферме­ров. С самого начала эти владельцы были вынуждены от­бросить напрочь свои собственные представления, как надо жить, и предложить в гостинице полный набор услуг и удобств, привычных для среднего класса. Позже, однако, эти управляющие стали менее цинично относиться к сво­ему исполнению на гостиничной сцене. Они сами посте­пенно превращались в людей из среднего класса и все боль­ше влюблялись в те образы себя, которые навязывают им клиенты.

Другим примером может послужить неопытный ново­бранец, который первоначально исполняет армейский устав лишь бы только избежать физических наказаний, но в конце концов начинает добросовестно следовать пра­вилам воинского поведения, чтобы его подразделение не стыдилось за него, а командиры и сослуживцы-солдаты его уважали.

Как сказано, цикл “от неверия к вере” может быть прой­ден и в обратном направлении: сначала убежденность или нестойкое воодушевление, а под конец — цинизм. В про­фессиях, к которым публика относится с религиозным бла­гоговением, новообращенные часто идут этим путем даже не по причине постепенного осознания того, что они обма­нывают ожидания своей аудитории (ибо по обыкновенно­му социальному стандарту то, что они делают, может быть совершенно удовлетворительным), но потому что они мо­гут использовать этот цинизм как средство защиты своего внутреннего Я от слишком тесного соприкосновения с ауди-

⁴ Park R. Е. Race and culture Glencoe (III ) The Free Press. 1950. Г 250.

⁵ Shetland Isle studv. [стр.52]

торией. И, наконец, встречаются типичные колебания ве­ры, когда индивид начинает с известной увлеченности про­фессиональным исполнением, которого от него требуют, затем несколько раз колеблется между искренностью и ци­низмом, пока все эти переходные фазы и повороты не за­вершатся в конце концов самостоятельными убеждени­ями, приличными человеку определенного общественного положения. Так, студенты медицинских учебных заведе­ний утверждают, что идеалистически настроенные нович­ки в медицинских институтах обыкновенно на какое-то время вынуждены откладывать в сторону свои святые по­рывы. В первые два года студенты обнаруживают, что их бескорыстно-широкий интерес к медицине надо обуздать, чтобы быть в состоянии отдавать все свое время учебе и в срок сдавать экзамены. Следующие два года они слишком заняты изучением болезней, чтобы еще и серьезно интере­соваться самими больными людьми. И только после окон­чания курса обучения приходит время, когда можно будет подтвердить их первоначальные идеалы медицинского слу­жения⁶.

Хотя вполне возможно встретить в жизни естествен­ные колебания исполнителей между цинизмом и искрен­ностью, все же нельзя исключать из рассмотрения своеоб­разный переходный случай, который держится на малень­ком самообмане. Индивид может стараться побудить ауди­торию определенным образом оценить его и ситуацию, и может желать этой оценки как конечной цели-в-себе, и все же неполностью верить в заслуженность того сужде­ния о себе, которого он просит, или в достоверность того впечатления о реальности, которое он создает. Пример та­кой смеси цинизма и веры приводит Крёбер в своем ана­лизе шаманизма:

Далее, перед нами старая проблема обмана. Вероятно, боль­шинство шаманов и медиков по всему миру помогают больным, а том числе и фокусничеством при лечении и особенно при де­монстрации своих способностей. Это фокусничество иногда пред­намеренное, но во многих случаях сознательность здесь навер­ное не глубже уровня предсознания. Такая установка, подавля­емая или нет, по-видимому, тяготеет к феномену набожного мо-

⁶ Becker I/ S. Greer В. The fate of idealism in Medical School /I American Sociological Review Vol 2.3 P. 50—56. [стр.53]

шенничества. Кажется, полевые этнографы в общем убеждены, что даже шаманы, сознающие себя мошенниками, тем не менее верят в свои способности и особенно в способности других шама­нов, советуясь с последними, когда сами они или их дети бо­леют⁷.

ПЕРЕДНИЙ ПЛАН ИСПОЛНЕНИЯ

Термин “исполнение” используется для обозначения всех проявлений активности индивида за время его непре­рывного присутствия перед каким-то конкретным множе­ством зрителей — проявлений, которые так или иначе вли­яют на них. В этой связи будет уместно назвать передним планом или “представительским фронтом”) ту часть ин­дивидуального исполнения, которая регулярно проявля­ется в обобщенной и устойчивой форме, определяя ситуа­цию для наблюдающих это исполнение. Передний план тогда — это стандартный набор выразительных приемов и инструментов, намеренно или невольно выработанных индивидом в ходе исполнения. Предварительно нелишне выделить и назвать эти стандартные составляющие.

Прежде всего это обстановка, включая мебель, деко­рацию, физическое расположение участников и другие эле­менты фона, которые составляют сценический и постано­вочный реквизит для протекания человеческого действия. Обстановка тяготеет к неподвижности (в географическом смысле), так что тот, кто хотел бы использовать опреде­ленную обстановку как часть своего представления, не сможет его исполнять, пока не попадет в соответствующее место, и будет вынужден прекратить свое выступление, если покинет его. Лишь в исключительных случаях обста­новка передвигается вместе с исполнителями: это можно наблюдать в похоронных и гражданских церемониях и в сказочно пышных шествиях с участием королевских особ. По-видимому, исключительный характер подобных цере­моний создает сверхблагоприятную обстановку исполни­телям, которые или являются, или на мгновение стано­вятся священными особами. Разумеется, таких именитых исполнителей надо отличать от совсем простых бродячих

⁷ Kroeber A. L. The nature of culture Chicago University of Chicago Press I952

P. 311 . [стр.54]

исполнителей, передвигающих место своих выступлений часто в силу нужды. Выходит, чтобы иметь одно постоян­ное место для обстановки своего исполнения, правитель может оказаться чересчур сакральной, а какой-нибудь раз­носчик чересчур профанной фигурой.

Размышляя о сценических аспектах переднего плана, каждый скорее всего вообразит гостиную в частном доме и небольшое число исполнителей, которые имеют право полностью отождествлять себя с жизнью этого дома. При этом недостаточное внимание уделяется крупным ансамб­лям знаковых средств выражения, которые на короткое время могут называть своими множество исполнителей. Для западноевропейских стран характерно, что большое число роскошных обстановок доступно там напрокат каж­дому добропорядочному человеку, способному это позво­лить себе, и такое положение без сомнения служит для этих стран дополнительным источником стабильности. По­ясняющий пример можно взять из исследования образа жизни высших государственных служащих в Британии:

Вопрос, в какой мере люди, достигшие вершин на государ­ственной службе, перенимают “тон” или “окрас” класса, иного чем тот, в котором они родились, деликатен и труден. Единст­венная определенная информация, имеющая отношение к этому вопросу, содержится в цифрах, характеризующих членский со­став крупных лондонских клубов. Более трех четвертей высших чиновников нашей администрации числятся в одном или боль­ше чем в одном из высоко престижных и дорогостоящих клу­бов, где входная плата может быть от двадцати гиней и выше, а годичный членский взнос от двенадцати до двадцати гиней. Все это заведения для высшего класса (даже не для так называемого верхнего среднего) по их предварительным требованиям к всту­пающему, оборудованию, практикуемому там стилю жизни, по всему их духу. Хотя многих членов этих клубов, возможно, и не стоило бы относить к очень состоятельным людям, но только бо­гатый человек сумел бы без посторонней помощи обеспечить себе и своей семье жилое пространство, питание, напитки, услуги и другие жизненные удобства такого же качества, какое мы най­дем в клубах “Союз”, “Путешественники” или “Реформа” ⁸.

Другой пример можно найти в недавно проявившихся тенденциях развития медицинской профессии, где для вра-

⁸ Dale H. Е. The higher civil service of Great Britain. Oxford Oxford University Press, 1941 P. 50. [стр.55]

ча становится все более важным получить выход на широ­кую научную арену, обеспечиваемую крупными больни­цами, так что все меньше и меньше врачей имеют возмож­ность почувствовать рабочую обстановку как некое лич­ное место, которое можно запереть на ночь⁹.

Если термин “обстановка” используется для обозначе­ния сценических составляющих исполнительского инст­рументария выразительных средств, то термин " личный передний плана можно отнести к составляющим иного рода — тем, которые наиболее тесно связаны с самим ис­полнителем и которые, естественно предположить, сопро­вождают его всюду. В качестве элементов личного перед­него плана можно назвать: отличительные знаки офици­ального положения или ранга, умение одеваться, пол, воз­раст и расовые характеристики, габариты и внешность, осанку, характерные речевые обороты; выражения лица; жесты и т. п. Некоторые из этих знаковых сигналов (та­кие, как расовые признаки) относительно постоянны для данного индивида и не меняются от ситуации к ситуации на протяжении какого-то промежутка времени. Другие же — относительно подвижны или преходящи, как на­пример выражение лица, и могут меняться в течение одно­го исполнения от момента к моменту.

Иногда удобно делить знаковые сигналы, составляющие личный передний план, на внешний вид и манеры, соглас­но функции, исполняемой информацией, которую они пере­дают. К внешнему виду можно отнести те из них, которые действуют в данный момент, говоря нам о социальных пе­ременных состояниях исполнителя. Сигналы внешнего вида сообщают нам также о временном ритуальном состоянии индивида: занят ли он официальной общественной деятель­ностью, работает, или предается неофициальным развле­чениям; переживает он или нет новую фазу в сезонном, либо во всем жизненном цикле и т. п. Манерами можно на­звать сигналы исполнителя, которые в данный момент пре­дупреждают нас о той роли во взаимодействии, какую он намеревается играть в надвигающейся ситуации. Так, над­менная агрессивная манера поведения может создать впе-

⁹ Salomon D Career contingencies of Chicago physicians / Unpublished Ph. 1) dissertation Department of Sociology University of Chicago. 1952. P. 74. [стр.56]

чатление, что исполнитель собирается быть тем, кто на­чинает словесное взаимодействие и направляет его ход. Мягкая, извиняющаяся манера может сигнализировать о том, что исполнитель готов следовать за другим лидером или, что его, по крайней мере, можно склонить к этому.

Конечно, чаще всего мы ждем подтверждающей пра­вильность восприятия сигналов согласованности между внешностью и манерами. Мы ждем, что различия в соци­альных статусах взаимодействующих лиц так или иначе отразятся в соответствующих различиях подаваемых сиг­налов об ожидаемых ролях участников взаимодействия. Такой тип согласованности элементов личного переднего плана в исполнении можно проиллюстрировать следующим описанием шествия мандарина через китайский город:

Следом... все свободное пространство улицы заполняет роскошный паланкин мандарина, который несут восемь носильщи­ков. Он градоначальник и носитель верховной власти в городе по всем практически важным вопросам. Он идеальный образ должностного лица, ибо сам по себе внушителен и массивен по наружности, а в данный момент имеет столь суровый и непри­ступный вид, словно бы он следует к месту казни обезглавить какого-нибудь преступника. Таков дух постановки, создаваемой мандаринами, когда они появляются на публике. За многие годы жизни в Китае я ни разу не видел никого из них, от самых выс­ших до низших чинов, с улыбкой на лице или с выражением со­чувствия к людям во время их официального шествия по город­ским улицам на носилках¹⁰.

Но, разумеется, внешний вид и манеры могут и проти­воречить друг другу, как это происходит, например, в слу­чае, когда исполнитель по виду более высокого чем его аудитория положения действует в манере неожиданно урав­нительной, или неуместно интимной, или извиняющейся. То же бывает, когда исполнитель в наряде, соответствую­щем высокому положению в обществе, представляется че­ловеку с еще более высоким статусом.

Вдобавок к ожидаемому соответствию внешнего вида и манер можно предполагать, конечно, и известное соответ­ствие между обстановкой, внешностью и манерами¹¹. Та-

¹⁰ Macgown J. Sidelights on Chinese life. Philadelphia Lippincoll. I908. P. 187. ¹¹ Ср. комментарии Кеннета Берка о “соотношении сцены, действия и действующего лица”: ^{23 23 11} Burke К.A. grammar of motives N.Y.: Prentice-Hall. [стр.57]

кое гармоничное соответствие представляет собой идеаль­ный тип, который возбуждает наше внимание и интерес к отклонениям от этой гармонии. В этом ученому помогает журналист, ибо исключения в ожидаемом соответствии об­становки, внешнего вида и манер придают пикантность, вызывают любопытство ко многим карьерам и обеспечи­вают продажную привлекательность многим журнальным статьям. Например, в очерке в "New Yorker” о Роджере Сти-венсе (агенте по продаже недвижимости, который устра­ивал продажу небоскреба “Empire State Building”) смаку­ется поразительный факт, что у самого Стивенса малень­кий дом, скудно обставленный кабинет и у него нет даже личных фирменных бланков¹².

Чтобы полнее изучить отношения между отдельными элементами социального переднего плана, уместно рассмот­реть важную характеристику передаваемой на этом уров­не информации, а именно, ее абстрактность и обобщен­ность.

Какой бы специализированной и уникальной ни была изучаемая рутина, социальная информация ее переднего плана, за определенными исключениями, будет содержать нормы, на которые могут в равной степени претендовать и другие, в чем-то отличные рутинные исполнения. К при­меру, многие занятия в сфере услуг предлагают своим кли­ентам исполнение, разукрашенное цветистыми обещани­ями чистоты, современности, компетентности и комплек­сности. Хотя в действительности эти абстрактные стандар­ты имеют разное наполнение в разных занятиях, заинте­ресованного наблюдателя поощряют обращать внимание преимущественно на такие абстрактно сходные характе­ристики. Ибо для внешнего наблюдателя это создает заме­чательное, хотя иногда и коварное, удобство. Вместо необ­ходимости вырабатывать разные образцы ожидания и ра­зумной реакции на каждое мелкое отличие каждого испол­нителя и исполнения от другого, наблюдатель может вклю­чить данную ситуацию в некую широкую категорию, во­круг которой ему легче мобилизовать свой прошлый опыт и стереотипы мышления. В этом случае наблюдателям нуж­но лишь быть знакомыми с небольшим и потому управля-

¹² Kahn E. J.(jr.). CIosings and openings // New Yorker 1954. 13.20 February. [стр.58]

емым запасом представительских передних планов и знать как реагировать на них, чтобы ориентироваться в широ­ком многообразии ситуаций. Так, в Лондоне существу­ющая у трубочистов¹³ и продавцов парфюмерии традиция носить белое лабораторное облачение дает клиенту понять, что деликатные задачи, поставленные перед лицами в бе­лых одеждах, будут исполнены “как в аптеке”: точно, кли­нически чисто и конфиденциально.

Имеются основания полагать, что отмеченная тенден­ция, когда большое число различных актов начинает пред­ставляться небольшим числом передних планов, является естественным результатом развития социальной организа­ции. А. Р. Радклифф-Браун подразумевал это, утверждая, что “дескриптивная” система родства, которая каждому лицу отводит единственное и неповторимое место, может работать в условиях очень малых сообществ, но, по мере того как число людей возрастает, становится необходимой клановая сегментация для введения в действие менее слож­ной системы идентификаций и определений¹⁴. Мы можем наблюдать указанную тенденцию на фабриках, в казар­мах и других крупных социальных учреждениях. Органи­заторы этих учреждений скоро обнаруживают, что невоз­можно обеспечить различное питание, узкоспециализиро­ванную методику оплаты труда, дифференцированные пра­ва на отпуск и особые санитарные удобства для каждой разновидности и статусной категории персонала в органи­зации, и в то же время они чувствуют, что лиц разного статуса не следует неразборчиво сваливать в одну кучу или в одну классификационную группу. Тогда в порядке ком­промисса, весь диапазон разнообразия строится на несколь­ких ключевых пунктах, так что все лица в пределах дан­ной категории обязаны или им позволяется поддерживать одинаковый социальный передний план действия в опре­деленных ситуациях.

К тому, что разные рутинные исполнения могут исполь­зовать одинаковый передний план, следует добавить, что данный социальный передний план, как правило, институ-ционализуется в виде обобщенных стереотипных ожида-

¹³ Jones M. White as a sweep/ New Statesman and Nation. 1952 6 December.

¹⁴ Radcliff-Browп A.R. The social organisation of Australian tribes // Oceania Vol I P 440. [стр.59]

ний, развитию которых он дает толчок, и приобретает ка­кое-то самостоятельное значение и стабильность незави­симо от конкретных задач, которые случается исполнять во имя его в определенный момент времени. Такой перед­ний план становится “коллективным представлением” и самозаконным фактом.

Когда действующий индивид принимает постоянную со­циальную роль, он обычно обнаруживает, что какой-то пе­редний план для нее уже установлен. Независимо от того, чем первично было мотивировано принятие им роли: же­ланием ли исполнить данную задачу или желанием сохра­нить соответствующий передний план — социальный ак­тер в конечном счете поймет, что ему надо выполнять оба эти пункта.

Далее, если индивид возьмется за решение задачи, не только новой для него, но и не поставленной еще в общест­ве, или попытается изменить контекст ее рассмотрения, — он, весьма вероятно, обнаружит при этом наличие несколь­ких уже хорошо устоявшихся передних планов, среди ко­торых ему придется выбирать. Таким образом, когда зада­ча представлена неким новым передним планом, редко слу­чается, что этот передний план нов сам по себе.

Поскольку существует тенденция выбирать, а не созда­вать заново, нужные передние планы, то можно ожидать возникновения некоторых затруднений, когда исполните­ли данной задачи бывают вынуждены выбирать для себя подходящий передний план из нескольких совершенно не­сходных между собою планов. Так, в военных организаци­ях всегда найдутся промежуточные задачи, которые, по общему ощущению, предъявляют слишком большие тре­бования к уровню авторитета и квалификации, связывае­мому с передним планом одной категории персонала, и слишком малые к уровню, подразумеваемому передним планом следующей в иерархии чинов категории персона­ла. До тех пор пока между иерархическими ступенями су­ществуют относительно большие скачки, возникающие за­дачи будут исполняться то “слишком большими чинами”, то “слишком малыми*.

Интересный пример этой дилеммы, то есть выбора нуж­ного переднего плана из нескольких не совсем подходя­щих, можно найти в сегодняшней практике применения [стр.60]

анестезии в американских медицинских учреждениях¹⁵. В некоторых больницах анестезию все еще делают медсе­стры при сохранении того представительского переднего плана, какой полагается иметь в больницах медсестрам независимо от исполняемых ими задач, — плана, влеку­щего церемониальное подчинение докторам и относитель­но низкий уровень оплаты. Для утверждения анестези­ологии как специальности для дипломированных врачей, заинтересованные практики должны усиленно защищать идею, будто процедура анестезии достаточно сложна и жизненно важна, чтобы оправдать предоставление ее ис­полнителям церемониального и финансового вознаграж­дения, положенного докторам. Различия между передни­ми планами деятельности медсестры (медбрата) и врача велики: многие вещи, приемлемые для сестринского пер­сонала, являются infra dignitatem* для докторов. Некото­рые причастные к медицине люди чувствуют, что ранг се­стры для исполнения операционной анестезии занижен, а ранг полноправного врача завышен. Если бы существовал признанный промежуточный статус между званиями сест­ры и врача, то, возможно, было бы легче найти решение данной проблемы¹⁶. Аналогично, если бы в канадской ар­мии между лейтенантом и капитаном существовал проме­жуточный чин на две с половиной звездочки вместо двух или трех, тогда капитанам корпуса дантистов, многие из которых “низкого" этнического происхождения, возмож­но, присваивали бы более подходящее в глазах кадровых военных звание, чем теперешнее их капитанство.

Дилемма выбора решается отнюдь не только с точки зрения какой-то формальной организации или общества:

¹⁵ См. исчерпывающее обсуждение этой проблемы а неопубликован­ной магистерской диссертации Д. Лорти: LortieD.C. Doctors without patients. I he anesthesiologist, a new medical speciality/ Unpublished Master's thesis Department of Sociology University of Chicago, 1950. См. также очерк М. Мерфи о докторе Ровенстайне: Murphy M. Anesthesiologist // New Yorker. 1947 25 October. 1. 8 No­vember.

* Ниже достоинства (лат.)

¹⁶ В некоторых больницах врачи-стажеры и студенты-медики испол­няют задания ниже квалификации доктора, но выше уровня медсестры. Предположительно, такие задания не требуют большого опыта и практи­ческих навыков, так как хотя этот промежуточный статус обучающегося врача-стажера постоянно сохраняется в больницах, все занимают его вре­менно. [стр.61]

индивиду как обладателю ограниченного набора знаковых средств не избежать проблем неподходящего выбора. Так, в фермерской общине, изученной автором данной книги, хозяева часто отмечали дружеские визиты предложением выпить крепкого ликера, вина, настойки домашнего при­готовления или чашку чая. Чем выше был ранг или вре­менный церемониальный статус посетителя, тем больше была для него вероятность получить угощение, приближа­ющееся к ликерному варианту на указанной шкале. Проб­лема при практическом применении имеющегося знаково­го снаряжения состояла в том, что некоторые фермеры-арендаторы не могли себе позволить постоянно держать дома бутылку дорогого крепкого ликера, так что самым доброжелательным жестом с их стороны чаще всего ока­зывалось угощение вином. Но, возможно, еще более рас­пространенным затруднением было то обстоятельство, что некоторые посетители, при оценке их постоянного и вре­менного статуса в данный момент, превышали ранг, до­стойный одной категории питейного угощения и не дотя­гивали до следующей. Нередко возникала опасность, что либо гость почувствует себя чуть-чуть обиженным, либо дорогостоящий и ограниченный хозяйский запас знаков внимания будет использован не лучшим образом. Похо­жая ситуация возникает при общении наших средних клас­сов, когда хозяйка должна решать, выставлять на стол па­радное серебро или нет, надеть свое лучшее вечернее пла­тье или обыкновенное.

Уже отмечалось, что представительский передний план всякого действия можно разбить на такие традиционные составляющие как обстановка, внешний вид и манеры, и что (поскольку один и тот же передний план может пред­ставлять разные рутинные партии) нельзя ждать совер­шенной согласованности между частными особенностями исполнения и общей социализированной формой, в кото­рой оно разыгрывается перед нами. Взятые вместе два эти факта заставляют думать, что элементы социального пере­днего плана в конкретной рутинной партии не только бу­дут присутствовать в передних планах целого ряда других рутинных партий, но что к тому же диапазон рутин, в ко­торых используется один набор элементов знакового сна­ряжения, будет отличаться от диапазона рутин, в кото- [стр.62]

рых при том же социальном переднем плане используется иной набор. Так, юрист может беседовать с клиентом в со­циальной обстановке, которую он устраивает только для этой цели (или для изучения клиента), но подходящую для таких случаев одежду он будет подбирать еще и с рас­четом, чтобы она равно годилась для обеда с коллегами и для посещения театра с женой. Подобно этому, гравюры, развешанные на стенах, и ковер на полу могут встречать­ся и в церемонии домашних приемов. Разумеется, в случа­ях высоко торжественных церемоний все элементы — об­становка, манеры и внешний вид — могут быть уникаль­ными и особенными, используемыми только для исполне­ний единственного типа рутины, но такое исключитель­ное использование знакового снаряжения оказывается именно исключением, а не правилом.

ТЕАТРАЛЬНОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ

В присутствии других индивид, как правило, сопровож­дает свои действия знаками, которые живо изображают и высвечивают подкрепляющие его образ факты, иначе, воз­можно, оставшиеся бы незамеченными или смутными. Ибо деятельность индивида станет значимой для других, толь­ко если на протяжении всего взаимодействия его дей­ствия будут выражать именно то, что он хочет передать и внушить другим. В жизни исполнителю может понадобить­ся полностью проявить свои заявленные способности не только за время взаимодействия в целом, но и за долю секунды в этом взаимодействии. Так, если судья в бейсбо­ле хочет создать впечатление уверенности в своем реше­нии, он должен поступиться реальной длительностью раз­мышления, необходимой для полной уверенности, и вы­дать мгновенное решение, убеждающее публику в твердо­сти и верности его позиции¹⁷.

Для индивидов некоторых социальных статусов теат­рализация не составляет проблемы, поскольку какие-то Действия, инструментально важные для выполнения цен­тральной задачи этого статуса, в то же время способны превосходно (с точки зрения коммуникации) передавать

¹⁷ Pinelli B. Mr Ump. Philadelphia Westminster Press, 1953 P. 75. [стр.63]

информацию о качествах и свойствах, на какие претенду­ет исполнитель лично. В этом отношении характерны роли профессиональных боксеров, хирургов, скрипачей, поли­цейских. Эти виды деятельности дают так много возмож­ностей для самовыражения, что образцовые (реально или фиктивно) исполнители становятся знаменитыми и зани­мают особое место в коммерчески организованных фанта­зиях нации.

Но во многих случаях театрализация собственной рабо­ты оказывается проблемой. Иллюстрацию этому можно взять из одного исследования работы больниц, показавше­го, что у медсестер общего профиля есть проблемы, кото­рых нет у хирургических сестер:

Послеоперационный уход, который обеспечивает сестра в хи­рургическом отделении, очень часто признается важным делом даже пациентами, чуждыми медицине. Например, видя как се­стра меняет повязки, настраивает ортопедические аппараты, па­циент может оценить, насколько полезна ее деятельность. Даже если она не находится рядом с ним, он все же уважает ее целе­устремленные хлопоты.

Профессия терапевтической медицинской сестры — это тоже высоко квалифицированный труд... Диагноз врача-терапевта все время вынужден опираться на тщательное наблюдение симпто­мов там, где хирург большей частью зависит от ясно видимых явлений. Недостаток наглядности создает проблемы для меди­ка. Пациент не раз может видеть, как его медсестра стоит у со­седней кровати и минуту-другую болтает с другим больным. Он не знает, что в это время она отмечает затрудненность дыхания, цвет и тон кожных покровов. Он полагает, что сестра навещает больного просто из праздности. Увы, так же думает и его семья, которая на этом основании может заключить, что роль этих се­стер малозначительна. Если пациент считает, что медсестра про­водит больше времени у соседней кровати, чем у его, то он оби­жается... Сестры, по его мнению, “зря растрачивают время”, если не кидаются стрелой делать что-нибудь ощутимое, нагляд­ное, вроде подкожных впрыскиваний¹⁸.

Сходным образом, владельцу похоронного заведения может быть затруднительно красочно показать клиентам все, что фактически делается для них, потому что клиен­ты не способны “разглядеть” накладные расходы при про-

¹⁸ Lent E.A compansion of medical and surgical floors / Mimeo: New York State School of Industrial and Labor Relations Cornell University, 1954 P. 2—3. [стр.64]

изводстве данной услуги. Поэтому предприниматели вы­нуждены взваливать большую часть расходов на самый наглядный свой “продукт” — гроб, ныне поневоле превра­щенный во внушительный саркофаг, — ибо другие издер­жки на проведение похорон не так легко продемонстриро­вать клиентам¹⁹. Коммерсанты тоже считают, что за вещи, которые не выглядят дешевыми, следует назначать высо­кие цены, чтобы компенсировать невидимые покупателям затраты, связанные со страхованием, периодами застоя в делах и т. д.

Проблема театрализации собственной работы включает нечто большее, чем простое представление невидимых из­держек в наглядной форме. Эта работа, обязательная для лиц, занимающих определенный статус, зачастую бедна средствами для выражения желаемого смысла, так что если некто и захочет по-театральному живо передать характер своей роли, ему придется потратить на это немалое коли­чество своей энергии. Такая деятельность по совершенство­ванию коммуникации часто требует качеств, контрасти­рующих с театрализуемыми ролями. К примеру, для со­здания в доме обстановки спокойного, сдержанного досто­инства хозяину дома может быть придется суетливо бе­гать по аукционным распродажам, торговаться с антиква­рами и упорно прочесывать все местные магазинчики в поисках подходящих обоев и драпировок. Для подготовки радиобеседы, которая задумана как стихийно-неофициаль-ная, естественная и непринужденная, ведущему, очень возможно, придется прописать свой сценарий особенно подробно и кропотливо, выверяя фразу за фразой, чтобы без ошибок следовать содержанию, языку, ритму и темпу обыденных разговоров²⁰. Точно так же, модель журнала “Vogue” вполне способна позой, одеянием и выражением лица живо изобразить утонченное понимание книги, с ко­торой в руках она снималась. Но в действительности жен­щины, стремящиеся к совершенству самовыражения в роли

¹⁹ Сведения о похоронном бизнесе, использованные в данной книге, взяты из неопубликованной докторской диссертации Р. Хабенштейна: Hubensietn R. W. The American funeral director / Unpublished Ph I) dissertation. Department of Sociology. University of Chicago. 1954.

²⁰ Hilton J. Calculated spontanerty // Oxford Book of English Talk. Oxford Clarendon Press 1953 P. 399 404 [стр.65]

фотомодели обычно имеют на чтение очень мало времени и сил. Как говорил применительно к подобному случаю Ж.-II. Сартр: “Внимательный ученик, который очень хо­чет быть внимательным, с глазами, прикованными к учи­телю, с отверстыми ушами, до того истощает себя, играя роль внимательного, что кончает полной невосприимчи­востью к словам учителя”²¹.

И потому перед людьми часто встает дилемма: либо внешнее выражение действия, либо содержание самого дей­ствия. Тому, у кого есть время и талант хорошо выпол­нить свою задачу, именно поэтому может не хватить вре­мени или таланта на демонстрацию другим, насколько хорошо он это делает. К слову сказать, некоторые органи­зации разрешают эту дилемму, официально передоверяя театрально-представительскую функцию специалисту, ко­торый тратит все свое время на толкование и показ дру­гим смысла задачи и не имеет времени на реальное ее ис­полнение.

Если на миг изменить систему координат, перейдя от конкретного исполнения как точки отсчета к индивидам, представляющим это исполнение, то можно увидеть инте­ресную особенность того круга различных рутинных пар­тий, исполнение которых обслуживает какая-то группа или класс индивидов. Если внимательно изучить такую груп­пу или класс, можно обнаружить, что члены ее или его склонны связывать свое самолюбие, личную самооценку, свое эго, в основном, со вполне определенными рутинны­ми партиями, придавая гораздо меньшее значение другим партиям, которые они исполняют. Так, некий профессио­нал может довольствоваться очень скромной ролью на ули­це, в магазине или в своем доме, но в той социальной сфе­ре, где происходит показ его профессиональной состоятель­ности, он обычно намного сильнее заинтересован в своем успешном выступлении. Внутренне мобилизуясь для это­го, профессионал будет заниматься не столько полным ре­пертуаром исполняемых им партий, сколько той одной, от которой зависит его профессиональная репутация. Имен­но в этом пункте некоторые авторы ищут отличия групп с аристократическими привычками (каков бы ни был их со-

²¹ Sartr J-P Beinig and nothingness L.:Methuen. 1957. [стр.66]

циальный статус) от групп с характеристиками среднего класса. Говорят, что аристократические привычки прояв­ляются во всех мелочах жизни, которые выпадают из кру­га серьезных специальных занятий других классов, и вно­сят в эти мелочи особое достоинство властного характера и высокого положения.

Какими же важными достоинствами знатный молодой чело­век учится поддерживать величие своего титула и показывать себя заслуживающим той высоты превосходства над своими со­гражданами, на которую вознесла его доблесть предков: знани­ями ли, или трудолюбием, или терпением, или самопожертво­ванием, или какой-либо иной добродетелью? Поскольку ко всем его словам, ко всем его движениям приковано внимание ближ­них, он привыкает заботиться о каждой мелочи обыденного пове­дения и приучается исполнять все мелкие житейские обязанно­сти как можно точнее. Поскольку он сознает, как пристально за ним наблюдают и как много людей готовы благосклонно прини­мать все его увлечения, он действует, по самым незначитель­ным поводам, с такими свободой и подъемом, какие естествен­но внушает сама мысль об этом. Весь его вид, его манеры, его поведение проникнуты тем утонченным и изящным чувством собственного превосходства, какое вряд ли способны когда-либо приобрести рожденные в низких общественных состояниях. Та­ково то искусство вести себя, благодаря которому он полагает возможным заставить людей с меньшим сопротивлением поко­ряться своему авторитету и управлять их склонностями к собст­венному удовольствию — и в этом ожидании он редко обманы­вается. Этого искусства, поддерживаемого титулом и наследст­венными преимуществами, при обыкновенных обстоятельствах достаточно, чтобы править миром. ²²

Если действительно существуют такие виртуозы житей­ского поведения, то они образовали бы вполне подходя­щую группу для изучения техники превращения нашей деятельности в спектакль.

ИДЕАЛИЗАЦИЯ

Как было сказано ранее, всякое исполнение рутинной партии заявляет своим представительским передним пла­ном некоторые весьма абстрактные притязания на часть аудитории — притязания, которые, вероятно, будут предъ-

²²Smith A. The theory of moral sentiments L.Henry Bohn. 1853 P. 75. [стр.67]

явлены этим людям во время исполнения и других рутин. Таков один путь, каким исполнение “социализируется”, формируется и подгоняется под понимание и ожидания общества, в котором оно протекает. Рассмотрим и другой важный аспект этого процесса социализации — тенден­цию исполнителей внушать своим зрителям идеализиро­ванное по нескольким различным параметрам впечатле­ние.

Идея, что всякое исполнение отражает идеализирован­ное видение ситуации, конечно, весьма распространена. В качестве иллюстрации можно взять точку зрения Ч. X. Кули:

Если бы люди никогда не пытались казаться хоть немного лучше, чем они есть, как могли бы мы совершенствоваться или “учиться на внешних проявлениях внутреннего мира челове­ка”? То же стремление показывать себя исключительно с луч­шей или идеализированной стороны находит организованное выражение в поведении различных профессиональных групп и классов, из которых каждая категория принимает какую-то до известной степени лицемерную позу, по большей части бессоз­нательно усваиваемую ее членами, но имеющую характер заго­вора с целью воздействовать на доверчивость остального мира. Лицемерие существует не только В теологии и филантропии, но и в сферах права, медицины, преподавания, даже науки — воз­можно, именно в наши дни особенно в науке, поскольку чем прочнее общественное признание и уважение определенного рода заслуг, тем вероятнее, что их будут притворно изображать ни­чего не значащими пустяками²³.

Таким образом, когда индивид представляет себя перед другими, его “исполнение” будет реально проявлять тен­денцию к воплощению и подтверждению собственным при­мером общепринятых ценностей данного общества в го­раздо большей мере, чем это делает его поведение в целом.

В той мере в какой исполнение выдвигает на первый план общепринятые официальные ценности того общества, в котором оно осуществляется, можно, по образцу Э. Дюрк-гейма и А. Р. Радклифф-Брауна, смотреть на это исполне­ние как на церемонию экспрессивного обновления и по­вторного подтверждения моральных ценностей данного-человеческого сообщества. Более того, поскольку этот экс-

²³ Cooley Ch. H Human nature and the social order N Y Smhner's. 1422 P. 352—353 [стр.68]

прессивныи уклон в исполнениях начинает восприниматься как реальность, постольку исполнение, которое в данный момент принимают как реальность, будет приобретать не­которые характеристики праздничной церемонии. Оста­ваться посторонним в помещении, где идет вечеринка или прием клиента, значит оставаться в стороне от творимой реальности момента. Поистине вся жизнь — это церемо­ниальное действо.

Один из богатейших источников данных о представле­нии перед другими идеализированных исполнений пред­лагает нам литература по социальной мобильности. По-видимому, в большинстве обществ есть главная или общая система стратификации, а в большинстве стратифициро­ванных обществ существует некоторая идеализация выс­ших слоев и определенное стремление части людей про­двинуться с низших позиций на более высокие. (Здесь сле­дует учесть, что это стремление содержит не просто жела­ние заполучить престижное место, но и желание прибли­зиться к священному средоточию общепринятых ценнос­тей общества.) Обычно продвижение вверх требует пред­ставления себя соответствующими действиями, исполне­ниями определенных партий, а усилия продвинуться так же как и усилия удержаться от скатывания вниз выража­ются в жертвах, сделанных ради поддержания своего пред­ставительского переднего плана, своей парадной вывески. Как только действующим лицом достигнут надлежащий уровень знакового снаряжения и свободного владения им, это снаряжение может быть использовано для разукраши­вания ежедневных исполнений в том стиле, который пред­почтителен в данной социальной среде.

Возможно, самую важную часть знакового снаряжения того или иного социального класса, составляют статусные символы, через которые выражается материальное благо­состояние. В этом отношении американское общество по­хоже на другие, но, кажется, заслуживает выделения как крайний пример существования ориентированной на бла­госостояние классовой структуры — возможно потому, что в Америке широко распространено снисходительное попу­стительство злоупотреблению символами богатства и фи­нансовой состоятельности. Индийское общество, напротив, нередко описывали не только как общество, в котором [стр.69]

социальное продвижение осуществляется и оценивается в характеристиках кастовых групп, а не индивидов, но и как общество, в котором люди склонны в исполнениях своих действий придерживаться предпочтительно немате­риальных ценностей и притязаний. Один из исследовате­лей Индии, например, высказался об этом так:

Кастовая система далека от модели жесткой системы, где положение каждой ее составляющей закреплено навечно. Дви­жение всегда было возможно, и особенно — на средних ступе­нях иерархии. Какая-нибудь низшая каста через одно или два поколения имела возможность подняться на более высокую по­зицию в иерархии, практикуя вегетарианство и воздержание и санскритизируя свои ритуалы и пантеон богов. Короче говоря, такая каста, насколько возможно, перенимала обычаи, ритуалы и верования брахманов, и принятие брахманского образа жизни той или иной низшей кастой, по-видимому, было частым, хотя теоретически запретным явлением...

Стремление низших каст подражать высшей было мощным фактором в распространении санскритских ритуалов и обычаев, а также в достижении определенного уровня культурной одно­родности не только в масштабе касты, но и по всей Индии²⁴.

Конечно, в действительности есть много индуистских групп, члены которых эгоистически заинтересованы во внесении знаков богатства, роскоши и высокого классово­го статуса в исполнение своих повседневных дел и слиш­ком мало думают об аскетической чистоте, чтобы бояться повредить ей. Соответственно, в кичащейся богатством Америке всегда были влиятельные группы, члены кото­рых чувствовали, что каждое исполнение определенных действий в каком-то отношении обязано приглушать внеш­ние выражения атрибутов чистого богатства, чтобы под­держивать впечатление о преобладании в их жизни стан­дартов породы, культуры или моральной серьезности.

Возможно, из-за ориентации на продвижение вверх, наблюдаемой сегодня в ведущих обществах, люди склон­ны думать, что подчеркнутая выразительность исполне­ния обязательно требует от исполнителя каких-то прояв­лений в поведении более высокого классового статуса, чем был свойствен ему в обыкновенных обстоятельствах. К при-

меру, вряд ли кого-либо удивят следующие подробности домашних «исполнений» из прошлого Шотландии:

Одно совершенно ясно: средний помещик и его семья в обыч­ное время жили гораздо скромнее, чем когда они принимали гостей. Лишь тогда они поднимались до высоты большого собы­тия и подавали блюда, напоминавшие о пирах средневековой знати. Но подобно тем же былым нобилям, между пиршествами они, так сказать, «вели секретное домашнее хозяйство» и дер­жали самый простой стол. Этот секрет хорошо охранялся. Даже Эдуард Берт, при всем его знании шотландских горцев, очень затруднялся описать их повседневную пищу. Все, что он мог сказать определенно, сводилось к тому, что когда бы они ни принимали гостя-англичанина, они предлагали ему слишком много еды. И он заметил по этому поводу: «Там часто говорят, что шотландский лаэрд скорее ограбит всех своих арендаторов, чем позволит англичанам плохо подумать о его умении вести хозяйство. Но я слышал от многих, что..., хотя за обедом таким помещикам прислуживали пять или шесть человек, они, при всем при том, часто вкушали овсянку в разных видах, селедку или другую такую же посредственную и дешевую пищу»²⁵.

В жизни, однако, разные классы людей имели в прош­лом множество причин для систематического культивиро­вания скромности и приглушения всяческих проявлений богатства, выдающихся способностей, духовной силы или самоуважения.

Детскую наивность, безделие, беззаботность и другие черты поведения, которые негры в южных штатах иног­да почитали своей обязанностью демонстрировать во взаи­модействии с белыми, показывают, как исполнение мо­жет преувеличивать ценностные идеалы, придающие ис­полнителю более низкую позицию, чем та, на которой он втайне видит себя. Вот современная версия подобного мас­карада:

Там, где существует реальная борьба за работу выше уровня неквалифицированных занятий, обычно воспринимаемую как «работа для белых", некоторые негры по собственной воле бу­дут принимать символы пониженного статуса, фактически ис­полняя работу человека более высокого ранга. Так, негр-экспе­дитор может согласиться на звание и зарплату рассыльного, медсестра позволит называть себя простой сиделкой, а мастер

²⁴Srinivas M. N. Religion and society among the University Press. 1952 P. 30

of South India Oxford Oxford

²⁵ Plant M. The domestic life of Scotland in the Eighleenlh century Edinburgh Edinburgh University Press, 1952 P. 96—97

72

И. Гофман. Представление себя другим...

Исполнения. Идеализация

73

педикюра будет посещать дома белых сограждан поздним вече­ром с заднего крыльца²⁶.

Американские студентки преуменьшали, преуменьша­ют и, без сомнения, будут преуменьшать и впредь свой ум, способности и решительность в присутствии парней-ровес­ников, тем самым проявляя глубокую психологическую самодисциплину, несмотря на их международную репута­цию легкомысленных созданий²⁷. Сообщают, что эти ис­полнительницы житейских ролей позволяют своим «маль­чикам» нудно разъяснять уже известные им вещи, скры­вают действительный уровень владения математикой от своих менее способных партнеров и проигрывают в настоль­ный теннис под самый конец партии. Вот пример исполь­зования этого девичьего арсенала:

Один из самых простых и изысканных приемов — изредка писать или выговаривать длинные слова неправильно. Кажется, мой парень от этого тащится, потому что с удовольствием по­правляет меня в письме: «Милая, ты явно не знаешь, как пи-

шется это слово» .

Благодаря всем этим приемам доказывается «естествен­ное превосходство» мужчины и подтверждается привыч­ная роль женщины как представительницы слабого пола.

О подобной маскировке рассказывали мне и жители одного из Шетландских островов: их деды имели обыкно­вение воздерживаться от улучшения внешнего вида своих домов, чтобы лорд-землевладелец не воспринял такое улуч­шение как сигнал о возможности вытрясти из них повы­шенную арендную плату. Эта традиция отчасти нашла продолжение в спектаклях нищеты, иногда разыгрывае­мых перед шетландским чиновником, принимающим ре­шения об оказании материальной помощи. Еще характер­нее, что на островах есть мужчины, которые давно расста­лись с традиционным жребием островитянина — фермер­ством ради пропитания и суровым образом жизни с не­скончаемой работой, минимумом удобств и рыбно-карто-фельной диетой. И все-таки эти люди на публике часто носят кожаную куртку на шерстяной подкладке и резино-

²⁶JohnsonCh. Patterns of Negro segregation N.Y Harper Bros . 1943. P. 273.

²⁷ Komarovxky M. Cultural contributions and sex roles // American Journal of Sociology Vol.52. P.186—188.

²⁸ Ibid P. 187

вые сапоги, что воспринимается как общеизвестный ста­тусный символ фермера-арендатора. Они представляют себя местному обществу как «настоящих мужиков», которые верны социальному статусу своих собратьев-островитян. Эта «партия» разыгрывается со всей искренностью, душев­ной теплотой, употреблением соответствующего диалекта и большим самоконтролем. Однако в уединении на соб­ственных кухнях эти «мужики» позволяют себе рассла­биться и насладиться некоторыми современными удобства­ми из обихода среднего класса, к которым уже привыкли. Негативная идеализация того же рода была в ходу в Америке во время великой депрессии 1929—1930 гг., ког­да нередко нищета семьи утрированно демонстрировалась перед обследующими ее работниками социального обеспе­чения и благотворительных организаций, тем подтверж­дая мнение, что везде, где для назначения социальных пособий проводится проверка доходов, там, скорее всего, появится и спектакль нищеты.

В этой связи некоторые интересные случаи из своего опыта сообщает обследовательница материального положения семей для одного из правительственных департаментов. Она итальянка, но белокожая и светловолосая, совершенно не похожая на ита­льянку. Ее главной задачей было обследование итальянских се­мей, получающих пособие по безработице от федеральных влас­тей. То обстоятельство, что она не выглядела как итальянка, позволило ей с избытком наслушаться не предназначенных для посторонних ушей разговоров по-итальянски, раскрывающих отношение клиентов к этому вспомоществованию. Например, во время собеседования в гостиной мать семейства зовет ребен­ка, чтобы тот предстал перед обследовательницей, но при этом велит ему надеть сперва старые башмаки. В другом случае мож­но услышать, как мать или отец просят кого-то за дверью уб­рать с глаз долой вино или еду, прежде чем впустить ОбСЛеДОВа-'Эй

тельницу в дом 29 .

Еще один пример из недавнего исследования поведе­ния сборщиков утиля говорит о том же типе удобного для них впечатления о своем деле, навязываемого другим:

...Старьевщик жизненно заинтересован в сокрытии инфор­мации об истинной стоимости «старья» от широкой публики. Он хотел бы увековечить миф, будто утиль ничего не стоит, а

²⁹ Bakke Е. W. The unemployed worker. New Haven Yale University Press. 1940 P.371

74

И. Гофман. Представление себя другим...

75

те, кто занимается им, — это выбитые из колеи люди, которых надо пожалеть³⁰.

В подобных представлениях нужен момент идеализа­ции, потому что для успеха исполнитель должен предла­гать публике инсценировку, использующую все накоплен­ные у зрителей стереотипы крайней нищеты и несчастья.

Из таких идеализированных рутинных партий, возмож­но, ни одна их разновидность не обладает такой привлека­тельностью для социолога как «исполнения» уличных бро­дяг. В западном обществе, однако, по сравнению с нача­лом этого столетия сцены, которые ставят бродяги, по-ви­димому, много потеряли в своей театральности. Сегодня гораздо реже можно услышать о картинном представле­нии «достойной бедности» или «приличной семьи», в ко­тором семья выступает в заплатанных, но неправдоподоб­но чистых одеждах, а лица детей сияют от слоя мыла, отполированного мягкой тряпкой. Больше не увидишь представлений, в которых полуголый дядя давится гряз­ной коркой хлеба, и, кажется, не в силах проглотить ее из-за крайней слабости, или сцен, в которых оборванный мужчина отгоняет воробья от куска хлеба, медленно обчи­щает его рукавом пальто и, по виду не сознавая присутст­вия собравшейся вокруг него публики, начинает его же­вать. Редким стал и «стыдящийся бродяга», кроткий умо­ляющий взгляд которого без слов говорит о тонкой чувст­вительной натуре, не позволяющей ему просить у прохо­жих милостыню. Между прочим, сценки, исполняемые бро­дягами, люди называют очень разнообразно: попрошайни­чество, афера, охмуреж, вымогательство, ловля на живца, мошенничество, одурачивание и т. п. — слова, которые подходят для описания исполнений больше в юридичес­ких категориях законности, чем в категориях искусства³¹. Если индивид хочет довести свое исполнение до иде­ального образца, тогда ему придется воздерживаться или скрывать действия, несовместимые с этим идеалом. Ког­да, как часто случается, это неправильное поведение само по себе приносит удовлетворение, то обычно его позволя-

³⁰ Ralph J.B. The Junk business and the junk peddler / Unpublished M.A. report Department of sociology University of Chicago, 1950 P. 26

³¹ Mayhew H. London labour and the London poor. 4 vols. Vol. I. L.:Griffin. Bohn, 1861. P. 415—417; Vol 4. 1862. P. 404—438.

ют себе втайне, ухитряясь таким образом и изобразить воз­держание от поедания пирога и попробовать его. Напри­мер, в американском обществе восьмилетние дети часто заявляют об отсутствии интереса к телепрограммам для пяти и шестилетних, но нередко тайком смотрят эти про­граммы³². Известно также, что домашние хозяйки из сред­него класса пользуются (тоже тайком) дешевыми замени­телями кофе, мороженого или масла. Таким путем они име­ют возможность экономить деньги, или усилия, или вре­мя и при этом поддерживать впечатление, будто приго­товляемая ими пища сплошь самого высокого качества³³. Одни и те же женщины могут держать на журнальном столике в гостиной «Saturday Evening Post» и прятать в своей спальне дамский роман серии «Подлинные любов­ные истории» (из тех, что «должно быть, забыла наша убор­щица»)³⁴. Не раз писали, что аналогичное поведение, кото­рое допустимо назвать «секретным потреблением», можно обнаружить среди индуистов:

Когда их видят другие, они подчиняются всем своим обыча­ям, но в уединении их поведение не так безупречно³⁵.

Я получил достоверную информацию, что некоторые брах­маны, работающие в небольших компаниях, тайно посещали дома Шудра, от которых они зависели, и без всяких угрызений сове­сти потребляли мясо и крепкие напитки³⁶.

Тайное потребление опьяняющих напитков встречается еще чаще чем потребление запретной пищи, так как первое легче скрыть. И все же это вещь неслыханная — встретить пьяного брахмана на людях³⁷.

Можно добавить, что сексологические обследования под руководством А. Кинси придали новую энергию изучению и анализу секретного потребления³⁸.

³² Неопубликованные отчеты корпорации «Социальные исследования» в Чикаго. Выражаю благодарность корпорации за разрешение использо­вать эти и другие данные из ее отчетов.

³³ Там же.

³⁴ Сведения из доклада профессора Чикагского университета У. Уор-нера, сделанного на семинаре 1951 г.

^З5 Dubois H.A. Character, manners, and customs of the people of India 2 vols. Phila­delphia: M'Carey& Son. 1818. Vol 1.P.235. ³⁶ Ibid. P 237. ³⁷lbid. P. 238.

Как настаивал Адам Смит, добродетели тоже могут быть скрыва-''мыми подобно порокам: «Тщеславные люди часто делают вид, будто они

76

77

Важно отметить, что когда индивид выступает с каким-то исполнением, он, как правило, скрывает нечто боль­шее, чем неподобающие удовольствия и благоразумные умолчания. Можно привести некоторые из таких скрыва­емых вещей.

Во-первых, вдобавок к тайным удовольствиям и удоб­ным умолчаниям исполнитель может быть занят неким выгодным делом, скрываемым от глаз аудитории и несов­местимым с тем образом своей деятельности, какой он на­деется донести до публики. Хрестоматийный образец та­кого поведения можно обнаружить у продавцов сигар, со­вмещающих это занятие с букмекерством, но нечто подоб­ное найдется и во многих других местах. На удивление большое число работников, по-видимому, оправдывают для себя привязанность к своим местам работы возможностью красть нужные инструменты, перепродать служебные за­пасы продовольствия, попутешествовать за счет компании, распространить определенную пропаганду или завязать и соответственно направлять полезные контакты и т. д.³⁹ Во всех таких случаях место работы и официальная деятель­ность становятся чем-то вроде раковины, которая укрыва­ет самую энергичную часть жизни исполнителя.

Во-вторых, почти неизбежные ошибки и погрешности часто исправляются еще до окончания исполнения, хотя наиболее красноречивые свидетельства совершения этих ошибок и последующего их исправления скрываются. Та­ким путем исполнители поддерживают впечатление своей непогрешимости, столь важное во многих представлениях себя другим. В частности, об этом говорит известная ост­рота о врачах, которые хоронят свои ошибки. Другой при­мер содержится в диссертации П. Блау о социальном вза­имодействии в трех правительственных учреждениях, в которой утверждается, что чиновники этих учреждений

не чужды модному распутству, которое в глубине души не одобряют и в котором, очень возможно, в действительности неповинны. Они жаждут похвал за то, что про себя не считают достойным хвалы, и стыдятся не­модных добродетелей, коих иногда придерживаются втайне и к коим в душе питают известное почтение» (Smith A Op. cit. P. 88).

³⁹ Для обозначения тайных источников дохода работников социальных служб предложен термин «побочная кормушка». См. неопубликованные материалы: Boganoff E. Glass A. The sociology of the public case worker in an urban area / Unpublished Master's report Department of sociology University of Chicago. 1953.

не любили диктовать доклады стенографистке напрямую, потому что предпочитали заранее пройтись по тексту и исправить ошибки прежде чем их заметит стенографист­ка, не говоря уж о начальнике⁴⁰.

В-третьих, в тех взаимодействиях, где индивид пред­ставляет другим свою продукцию, он обычно предпочтет показать им только конечный результат и тем вынудить их судить о себе на основании чего-то полностью завер­шенного, отшлифованного и упакованного. В некоторых случаях, когда доводка объекта потребовала незначитель­ных усилий, исполнители будут скрывать этот факт. В дру­гих, наоборот, они постараются утаить, сколько утомитель­ных часов уединенного труда понадобилось им на доведе­ние дела до конца. К примеру, вежливо-утонченный стиль некоторых ученых книг полезно сопоставить с нудной, ли­хорадочно-спешной работой, которую, возможно, пришлось вытерпеть автору, чтобы закончить в срок необходимые указатели к книге, или с оскорбительными пререканиями между ним и издателем по поводу размеров заглавной бук­вы в фамилии автора на обложке.

Можно добавить и четвертое расхождение между види­мостью и полной неприкрашенной действительностью. Вполне правдоподобно, что многие исполнения не состо­ялись бы вовсе, если бы по ходу дела не решались задачи, не совсем чистоплотные, полузаконные, жестокие или еще как-то иначе предосудительные. Но эти прискорбные фак­ты редко выплывают на свет во время самого исполнения. По словам Хелен Хьюз, люди склонны скрывать от своей аудитории все свидетельства «грязной работы» независи­мо от того, делается ли эта работа секретно ими самими или поручается доверенному лицу, безличному рынку, признанному или подпольному непризнанному специали­сту.

С понятием «грязной работы» тесно связано и пятое расхождение между видимостью исполнения и фактиче­ским его содержанием. Если деятельность какого-то инди­вида обязана воплощать в себе определенные идеальные стандарты и если ее необходимо показать людям в наилуч­шем виде, то тогда очень вероятно, что некоторые из этих

⁴⁰BlauP. Dynamics of bureaucracy P. 184.

78

И, Гофман, Представление себя другим...

стандартов будут выдержаны перед публикой за счет тай­ного пожертвования какими-то другими нормами. Без со­мнения, исполнитель чаще будет поступаться теми норма­ми, несоблюдение которых легче скрыть, и делать это ради поддержания таких стандартов, отсутствие которых скрыть невозможно. Так, во времена нормированного снабжения, если ресторатор, бакалейщик или мясник захочет сохра­нить привычную картину разнообразия продуктов и под­твердить свою репутацию в глазах потребителей, то он смо­жет достичь этого, видимо, только через нелегальные ис­точники снабжения. Точно так же, если об услуге судят по скорости и качеству, то, по всей вероятности, в затруд­нительных обстоятельствах качеством пожертвуют рань­ше, чем скоростью, ибо можно скрыть плохое качество, но не медленное исполнение услуги. По тем же причинам, если смотрителей в психиатрической лечебнице обязыва­ют поддерживать порядок и одновременно не избивать па­циентов, и если такое сочетание нормативных требований оказывается трудноисполнимым, то беспокойного больно­го могут «повязать» мокрым полотенцем и привести в по­виновение другим насильственным способом, который не оставляет видимых следов плохого обращения⁴¹. Можно подделать неприменение к больным насилия, но не веще­ственные свидетельства порядка:

Наиболее легко отслеживать соблюдение тех правил, распо­ряжений и порядков, повиновение или неповиновение которым оставляет материальные свидетельства. Таковы правила отно­сительно уборки больничной палаты, запирания дверей, упот­ребления алкогольных напитков при исполнении служебных обязанностей, применения методов лишения свободы и т. п.⁴².

Заботясь в первую очередь о «видимом», не стоит быть слишком уж большим циником. Часто оказывается, что при достижении главных идеальных целей организации иногда бывает необходимо пренебречь на время другими ее идеалами, в то же время поддерживая впечатление, будто эти другие идеалы все еще в силе. В таких случаях жерт­вуют не в пользу самого очевидного идеала, а скорее ради сохранения наиболее легитимно важного идеала. Это можно

⁴¹ Willoughby R. U. The attendant in the Slate Mental Hospital / Unpublished Master's thesis. Department оf Sociology University of Chicago, 1953 P. 44. ⁴² Ibid P. 45-46

Исполнения. Идеализация

79

пояснить примером, взятым из статьи о флотской бюрок­ратии:

Эту характеристику [навязываемую группой секретность] никак нельзя целиком приписать страху членов данной группы, что выйдут на свет неприятные факты. Хотя такой страх всегда присутствует в практике сокрытия от чужих глаз «интимного портрета» любой бюрократии, навязчивая секретность принад­лежит к тем свойствам всякой неформальной структуры как та­ковой, которые важнее, чем обычно думают. Ибо неформальная структура играет весьма значительную роль в создании каналов для обхода формально предписанных правил и процедурных методов. Ни одна организация не может позволить себе обнаро­довать свои методы (которыми, это важно отметить, решаются определенные проблемы), прямо противоположные официально санкционированным, а в данном случае — строго санкциониро­ванным дорогими группе традициями⁴³.

И, наконец, в жизни достаточно часто встречаются ис­полнители, активно насаждающие впечатление, что в про­шлом у них были какие-то идеальные мотивы для приня­тия роли, в которой они теперь выступают, что они иде­ально подходят к этой роли по своим качествам и квали­фикации и что им не пришлось сносить всяческие оскорб­ления, поношения и унижения или молчаливо соглашать­ся на разные сомнительные «дела», чтобы получить дан­ную роль. (Хотя такое общее впечатление священной гар­монии между человеком и его работой чаще всего стара­ются создать у других работники «высоких» профессий, похожее поведение встречается и в менее престижных про­фессиях.) Для закрепления таких идеальных представле­ний существует своеобразная «риторика обучения», при помощи которой рабочие союзы, университеты, торговые ассоциации и другие выдающие лицензии учреждения вынуждают практиков глотать мистические пилюли в виде традиционного объема и длительности обучения, отчасти чтобы сохранить свою монополию, а отчасти, чтобы навя­зать впечатление, будто дипломированный практик — это человек, заново созданный в процессе его обучения и отде­ленный тем самым от всех прочих людей. Так, о фарма­цевтах рассказывают, будто они сознают, что четырехлет­ний университетский курс обучения, требуемый для полу-

43 Page Ch. H. Bureaucracy's other face // Social Forces Vol. 25. P. 90.

80

чения лицензии на занятия фармацевтикой, в общем «по­лезен для профессии», но вместе с тем некоторые из них признают, что практически достаточно всего лишь несколь­ких месяцев обучения⁴⁴. К этому можно добавить, что во время второй мировой войны в американской армии бес­хитростно подходили к таким профессиям как аптекарь и часовщик с чисто прагматических позиций и готовили успешно работавших практиков за пять-шесть недель к ужасу официально признанных членов этих корпораций. По таким же соображениям можно предположить, что кли­рики, создающие впечатление, будто они пошли в церковь исключительно по зову сердца и призванию, в Америке склонны скрывать свою заинтересованность в социальном продвижении, а в Англии — в том, чтобы не скатиться вниз слишком безнадежно. Вдобавок клирики предпочи­тают внушать другим, будто они выбрали свои тепереш­ние конгрегации за предложение особо ценных духовных даров, а не потому, как возможно было в действительно­сти, что церковные старосты предложили им хороший дом или полную оплату расходов на переезд. Аналогично, в медицинских учебных заведениях Америки существует тенденция набирать часть своих студентов по признаку этнического происхождения, поскольку пациенты опре­деленно учитывают этот фактор при выборе лечащего вра­ча, но в практическом взаимодействии между докторами и пациентами рекомендуется создавать впечатление, что док-тор есть доктор просто в силу его профессиональной пригодности и специального образования. Подобным же образом, руководящие работники часто просто изобража­ют своим видом компетентность и общее владение ситу­ацией, заставляя себя и других не замечать, что они зани­мают свои рабочие места отчасти именно потому, что выг­лядят как руководители, а вовсе не потому, что умеют работать как положено руководителям:

Очень немногие из руководящего персонала понимают, на­сколько важным может быть их физический облик для работо­дателя. Эксперт по трудоустройству Анн Хофф делится своими наблюдениями, что работодатели наших дней, видимо, ищут иде­альный «голливудский тип». Одна компания отвергла кандида-

⁴⁴ Weinlein A. Pharmacy as a profession in Winsconsin / Unpublished Master's thesis Department of Sociology University of Chicago, 1943. P. 89.

Исполнения. Идеализация

81

та за то, что «у него слишком квадратные зубы», а других бра­ковали потому, что их уши торчали, или что они слишком усерд­но курили и пили во время ознакомительной беседы. Расовые и религиозные требования к претендентам тоже часто и откровен­но выдвигаются работодателями»⁴⁵.

Исполнители могут даже пытаться изображать, что их теперешняя представительная сановитость и профессиона­лизм — это нечто такое, чем они обладали всегда, и что им никогда не надо было с трудом продираться через период ученичества. Во всем этом исполнителей могут молчаливо поощрять учреждения, в которых им приходится действо­вать. Так, многие школы и институты объявляют серьез­ные вступительные собеседования и экзамены, но в дей­ствительности отвергают очень немногих абитуриентов. Психиатрическая больница может обязать своих будущих служителей пройти тест Роршаха и углубленное интервью, но фактически принять всех пришедших наниматься на работу⁴⁶.

Достаточно интересен случай, когда присуждение нео­фициальных квалификаций приобретает характер скан­дального или политического происшествия. Тогда сколь­ко-то человек, которым хронически не хватало таких не­формальных квалификаций, под звуки фанфар могут при­знать их и придать им очень заметную роль в доказатель­ство честной игры. Таким образом создается впечатление легитимности этих квалификаций⁴⁷.

Как уже говорилось, исполнитель склонен утаивать или приглушать те мотивы, действия, факты, которые несов­местимы с идеализированной версией его самого и про­дуктов его деятельности. Более того, исполнитель часто внушает своей аудитории убеждение, будто вот сейчас он связан с ней более идеально и интимно, чем всегда. В по­яснение можно привести две обобщающие иллюстрации.

Во-первых, люди любят создавать впечатление, что рутинная партия, которую они исполняют в данный мо­мент, — единственная или, по меньшей мере, важнейшая

⁴⁵ StrykerP. How executives get jobs // Fortune. 1953. August. P. 182.

⁴⁶ WiltoughbyR.H. Op. cit. P. 22—23.

⁴⁷ Kornhauser W. The Negro union official: A study of sponsorship and control // American Journal of Sociology. Vol. 57 P. 443—452; Greer S. Situated pressures and functional role of ethnic labor leaders // Social Forces Vol. 32. P. 41—45

82

И. Гофман. Представление себя другим.

Исполнения. Идеализация

S3

из всех. Как сказано ранее, аудитория, в свою очередь, часто довольствуется предположением, будто демонст­рируемый перед нею характер — это все чем располагает выступающий перед нею индивид. Реальное же положе­ние дел описано в хорошо известном отрывке из Уильяма Джеймса:

...Практически можно утверждать, что человек имеет столько же разных социальных Я, сколько существует различных групп, состоящих из лиц, чьим мнением он дорожит. Обычно он пока­зывает каждой из этих различных групп разные стороны самого себя. Многие юноши, достаточно скромные в присутствии роди­телей и учителей, в «крутой» компании друзей-юнцов пыжатся и ругаются словно пираты. Мы не показываем себя нашим де­тям так, как нашим клубным компаньонам; нашим клиентам так, как рабочим, которых мы нанимаем; нашим собственным хозяевам и работодателям так, как нашим близким друзьям⁴⁸.

Вследствие и по причине этой своеобразной соглаша­тельской верности партии, исполняемой в каждый дан­ный момент, происходит «разделение аудитории». Благо­даря такому разделению индивид добивается, чтобы при исполнении разных партий в разной обстановке перед ним каждый раз была бы другая аудитория. Разделение ауди­тории как прием, охраняющий насаждаемые впечатления, будет рассмотрено позже. Пока же заметим, что если даже исполнители попытаются нарушить такое разделение и связанные с ним иллюзии, аудитории очень часто будут этому противодействовать. Конкретная аудитория может усматривать громадную экономию времени и эмоциональ­ной энергии в своем праве воспринимать исполнителя по его номинальной профессиональной стоимости, как если бы исполнитель весь без остатка был только тем, кем его представляет людям деловая униформа⁴⁹. Городская жизнь стала бы невыносимо трудной для многих, если бы каж­дый контакт между двумя индивидами тянул за собой шлейф взаимных личных переживаний, совместных тре­вог и секретов. И потому, если мужчина хочет просто по­обедать в покое, он, возможно, предпочтет услуги офици­анта, а не жены.

⁴⁸ Flournoy Т. The philosophy of William James / Authorized translation by W. James (jr.).L: Constable. 1917.

⁴⁹ Я благодарен Уоррену Питерсону за это и другие соображения.

Во-вторых, исполнители предпочитают внушать всем впечатление, будто их сегодняшнее исполнение своей ру­тинной партии и их отношение к своей сегодняшней ауди­тории имеют в себе нечто особенное и уникальное. Этим затемняется рутинный характер исполнения (обычно сам исполнитель не сознает, насколько в действительности рутинизированы его поступки) и подчеркиваются спонтан­ные элементы ситуации. Яркий образец такого поведения показывает исполнитель-медик. Как пишет один автор:

...Он должен симулировать непогрешимую память. Больной, сознающий лишь неповторимую важность событий вокруг и внутри себя, помнит о себе все и при собеседовании с доктором буквально задыхается от «полноты воспоминаний». Больной не может поверить, что доктор не помнит всего как он, и его само­любие будет жестоко уязвлено, если врач позволит ему заме­тить, что вовсе не держит в голове какие именно таблетки он прописал при своем последнем посещении больного, сколько надо было их принимать и когда⁵⁰.

Подобно этому, как свидетельствует одно исследование о работе чикагских докторов, врач-терапевт рекомендует больному выбрать лучшего врача-специалиста, приводя чисто технические доводы, но в действительности реко­мендация этого специалиста может быть обусловлена, в частности, его дружескими связями с коллегой-терапев­том, либо их сговором о разделе платы за лечение, либо каким-то иным ясно определенным quid pro quo* в отно­шениях между двумя медиками⁵¹. В коммерческой жизни такую характеристику исполнений эксплуатировали и по­ругивали под ярлыком «персональные услуги». В других областях жизни по тому же поводу обычно отпускаются шутки о «постельном искусстве» или о «легкой руке». (Мы часто забываем, что, исполняя роль клиента, сами дели­катно поддерживаем эту видимость персонального подхо­да, пытаясь создать впечатление, будто «не приценивались» к данной услуге и не рассматривали возможность ее полу­чения где-либо еще.) Вероятно, мы сами виноваты, что наше внимание приковано к таким грубым проявлениям псев-

On doctors // New Stateman and Nation. 1953 7 March. P. 255—

256.

* Одно вместо другого (лат). ⁵¹ Solomon D. Op. cit P. 146

84

до-Gemeinschaft'a, хотя едва ли найдется исполнение в ка­кой бы то ни было области жизни, которое не опиралось' бы на личную манеру преувеличивать уникальность про­исходящего между исполнителем и его аудиторией. На­пример, мы чувствуем легкое разочарование, когда слы­шим, как наш близкий друг, чьи неподдельные знаки теп­лоты и приязни мы почитали своим личным кладом, так же интимно беседует с кем-то еще из своих друзей (осо­бенно с тем, кого мы не знаем). Четкое описание этого яв­ления дано в американском руководстве XIX в. по хоро­шим манерам:

Если вы сделали комплимент какому-нибудь одному челове­ку или употребили по отношению к нему особенно вежливое выражение, то вы в его присутствии не должны точно так же вести себя в отношении любого другого человека. К примеру, если некий джентльмен посещает ваш дом и вы тепло и заинте­ресованно говорите ему как «рады его видеть», он, вероятно, будет польщен вашим вниманием и поблагодарит вас. Но если он услышит, как вы то же самое говорите двадцати другим лю­дям, он не только воспримет эту вашу вежливость как ничего не стоящую вещь, но и почувствует некоторую обиду, нанесен­ную ему вами"

62

ПОДДЕРЖАНИЕ ЭКСПРЕССИВНОГО КОНТРОЛЯ

Ранее уже говорилось, что исполнитель может надеяться на восприятие своей аудиторией его маленьких реплик-намеков как знаков чего-то очень важного в его выступле­нии перед нею. Это удобство имеет, однако, одно неудоб­ное следствие. На основании той же самой установки зна­кового восприятия, аудитория может ложно понять зна­чение поданной реплики или намека либо углядеть не­скромный смысл в жестах и событиях, бывших несуще­ственными, неумышленными или случайными со стороны исполнителя, который вообще не намеревался вкладывать в них какое-либо значение.

В ответ на эти возможные случайности коммуникации исполнители обычно пытаются практиковать своего рода синекдохическую ответственность, добиваясь, чтобы как

52.

⁵² The canons of good breeding: Or the handbook of the man of fashion. Philadelphia: Lee&Blanchard, 1839. P. 87

Исполнения. Поддержание экспрессивного контроля 85

можно больше второстепенных событий в данном испол­нении (какими бы прагматически непоследовательными ни выглядели эти события) были представлены таким обра* зом, чтобы не создавать впечатления, несовместимого и несогласующегося с принятым общим определением ситу­ации. Когда известно, что аудитория втайне скептически относится к внедряемому в нее представлению о реально­сти, то склонность членов этой аудитории придираться к пустякам обычно расденивается как знак того, что для них весь данный спектакль фальшив. Но ученым-исследовате­лям общественной жизни труднее поверить, что даже сим­патизирующие исполнителю аудитории можно моменталь­но расстроить, потрясти и ослабить в их вере ничтожны­ми диссонансами во впечатлениях, полученных в представ­ленном им исполнении. Иногда некоторые из этих малень­ких нечаянностей и «невольных жестов», не предназна­ченных для других, так удачно создают впечатление, про­тивоположное насаждаемому исполнителем, что это не мо­жет не отпугнуть аудиторию от искреннего включения во взаимодействие, даже если аудитория догадывается, что в конечном счете диссонансное событие в действительности ничего не значит и на него не надо бы обращать внима­ния. Главное в таких случаях состоит не в том, что мимо­летное определение ситуации, спровоцированное неумыш­ленным жестом, само по себе заслуживает осуждения, а скорее просто в том, что оно отличается от официально­го определения. Это отличие заставляет остро почувство­вать смущающий разрыв между официальной проекцией ситуации и реальностью, ибо в том и состоит роль офици­альной проекции, что она есть единственно возможная при данных обстоятельствах. Возможный вывод из этого тот, что не следует анализировать людские исполнения по кри­териям механики, когда большое приобретение обязатель­но возмещает малую потерю, или большое всегда переве­шивает малое. Законы артистической образности будут по­точнее законов механики, ибо они подготавливают к вос­приятию факта, что всего одна фальшивая нота способна испортить тон всего исполнения.

В обществе западного типа некоторые непроизвольные жесты встречаются в столь обширном и разнообразном множестве исполнений и передают впечатления, настоль-

86

ко несовместимые с желанными исполнителям, что эти не-удобные события успели приобрести статус коллективных символов. Грубо можно наметить три группы таких собы­тий. Во-первых, исполнитель может нечаянно передать дру­гим информацию о своей неловкости, неприличных мане­рах или неуважительном отношении к своей аудитории, на мгновение потеряв мышечный контроль над собою. Он может, например, споткнуться, поскользнуться, упасть; может рыгнуть, зевнуть, облизнуться, почесаться или пу­стить газы; может нечаянно навалиться на другого участ­ника и т. п. Во-вторых, исполнитель может действовать таким образом, чтобы другим передавалось впечатление его очень большой либо очень малой заинтересованности во взаимодействии. Он может заикаться, терять нить рас­суждения, казаться нервным, виноватым или застенчивым; может давать волю неуместным взрывам смеха, гнева или других бурных чувств, которые мгновенно выводят его из строя как участника взаимодействия; может демонстри­ровать слишком много или слишком мало личного серьез­ного интереса и увлеченности. В-третьих, исполнитель мо­жет пострадать от неудовлетворительной сценической по­становки своего представления другим. Возможно, напри­мер, что обстановка или не была приведена в порядок, или была подготовлена невпопад, не для того исполнения, или поистрепалась во время исполнения. Непредвиденные слу­чайности могут стать причиной несвоевременного прихо­да или ухода исполнителя, вызвать неловкие паузы в про­цессе взаимодействия и т. п.⁵³

⁵³ Один из способов для участников взаимодействия справиться с по­добными неумышленными нарушениями — это посмеиваться над ними в знак того, что их экспрессивный смысл понят, но не принят всерьез. При таком допущении, эссе А. Бергсона о смехе можно рассматривать как описание известных рамок, в которых, по-нашему ожиданию, исполни­тель будет придерживаться нормы человеческих способностей к разви­тию действия; как описание тенденции аудитории приписывать эти спо­собности исполнителю с самого начала взаимодействия; и как описание путей расстройства успешного представления, когда исполнитель разви­вает действие не «по-человечески». Аналогично, очерки 3. Фрейда об ос­троумии и психопатологии обыденной жизни могут быть истолкованы на одном уровне как описание направлений, в каких от исполнителей ожи­дается достижение определенных стандартов такта, скромности и добро­детели, а на другом уровне как описание путей возможного обесценения таких успешных исполнительских проекций маленькими промахами, умо-

Исполнения. Поддержание экспрессивного контроля

87

Разумеется, исполнения различаются между собой чере­дованием и* степенью требуемого от них экспрессивного напряжения. В некоторых чуждых нам культурах мы склонны во всем усматривать высокую степень экспрес­сивной гармонии. М. Гране, к примеру, приписывает ее исполнениям сыновнего долга в Китае:

Их [детей] тонко обдуманный туалет сам по себе выражает почтение. Хорошие манеры считаются обязательной данью ува­жения. В присутствии родителей требуется торжественная серь­езность, и потому каждый должен следить за собой, чтобы не рыгать, не чихать, не кашлять, не зевать, не сморкаться и не плевать. Любое отхаркивание грозит опасностью осквернения родительской святости. Преступление — показать во время це­ремонии даже подкладку собственной одежды. Дабы продемон­стрировать отцу, что его чтят как главу семьи» отпрыск обязан всегда стоять в его присутствии, смотреть прямо, держаться пря­мо, никогда не облокачиваться ни на что, не сутулиться, не сто­ять на одной ноге. Именно так и тихим, смиренным голосом, который становится второй натурой, каждый приходит утром и вечером засвидетельствовать почтение родителю, после чего ожидает его приказаний⁵⁴.

Конечно, и в сценах западной культуры, где в символи­чески важных действиях участвуют высокопоставленные персонажи, тоже требуется гармоническая выразительность элементов. Сэр Фредерик Понсонби, последний конюший британского королевского двора, писал:

Когда я посещал двор, меня всегда поражала несуразность музыки, исполняемой оркестром, что заставляло делать все воз­можное для исправления этого зла. Большинство придворных, совершенно нечувствительное музыкально, ратовало за популяр­ные мелодии... Я доказывал, что зги популярные мелодии лиша­ли королевские церемонии всякого достоинства. Представление при дворе часто было огромным событием в жизни любой жен­щины, но если она проходила мимо короля и королевы под мо­тивчик «нос его красней чем был» — все впечатление портилось. Я настаивал, что менуэты и старомодные мелодии, оперная му­зыка с «мистическим» оттенком были бы тем, что нужно⁵⁵.

Я поднял также вопрос о музыке, исполняемой оркестром почетного караула на церемониях введения в должность, и напи-

рительно смешными для непрофессионала, но очень симптоматичными для психоаналитика.

Chinese civilization L: Kegan Paul, 1930. P. 328. ⁵⁵ PonsonbyF Recollections of three reigns. L.: Eyre & Spottiswoode, 1951

88

Исполнения. Поддержание экспрессивного контроля

сал по этому поводу капельмейстеру капитану Рогану. Мне со-всем не нравилось видеть выдающихся людей, посвящаемых в] рыцари под звуки комических песенок, или наблюдать как ми-| нистр внутренних дел внушительно зачитывает указ о награж­дении человека орденом Альберта за особенно героическое де-яние, а оркестр при этом играет тустеп, который лишал всю це-ремонию какого-либо величия. Я предложил капельмейстеру ис-поднять в таких случаях оперную музыку драматического ха-рактера, и он с этим полностью согласился...⁵⁶.

Аналогично, на похоронах в среде американского сред-него класса водителю катафалка, благопристойно одетому в черное и тактично держащемуся в сторонке пока идет церемония, может быть прощено курение, но он, вероят­но, шокирует и разгневает близких покойного, если раз-вязно запустит окурок в кусты эдакой живописной дугой, вместо того чтобы незаметно уронить его возле себя⁵⁷.

Как дополнение к признанию необходимости согласо­вания элементов в священных церемониях, легко признать и то, что во время мирских конфликтов, особенно высоко­го уровня, каждый их участник должен тщательно сле­дить за собственным поведением, чтобы не подставлять про­тивнику легко уязвимых моментов в своих действиях для прямой критики. Так, X. Дейл, обсуждая возможные слу­чайности в работе высших государственных служащих, утверждает:

Черновики официальных писем проверяются даже более тща­тельно, чем об этом заявляют, ибо неверное высказывание или неудачная фраза в письме, содержание которого безобидно и тема­тика не очень важна, может привести в смятение целый депар­тамент, если за этот случай ухватится одна из тех личностей, кому обыкновеннейшая ошибка в правительственном департа­менте — лакомое блюдо для подачи широкой публике. Три-че­тыре года такой дисциплины в еще восприимчивом возрасте от двадцати четырех до двадцати восьми лет неуклонно наполняют ум и характер страстью к точным фактам и строгим выводам, а также решительным недоверием к смутным обобщениям⁵⁸.

Несмотря на готовность признавать экспрессивные тре­бования вышеуказанных видов ситуаций, мы все-таки склонны рассматривать эти ситуации как особые редкие

56 Ponsonby F. Recollections of three reigns. L.: Eyre & Spottiswoode, 1951 P. 183. ⁵⁷ Habenstein R. W. Op. cit. 58DaleH. E. Op. cit. P. 81.

случаи. Людям вообще свойственно закрывать глаза на тот факт, что, как правило, самые обычные, повседневные мир­ские исполнения в нашем собственном англо-американ­ском обществе должны проходить строгую проверку на со­ответствие норме, на приспособленность к обстоятельствам, благопристойность и соблюдение внешних приличий. Воз­можно, эта слепота частично обусловлена тем, что неред­ко лучше осознаются нормы, которые люди могли бы при­менить, но не применили, чем нормы, которые они приме­няют бездумно, автоматически. Во всяком случае, люди науки должны быть готовы изучить диссонанс, порожда­емый ошибкой в слове, или всего лишь полоской нижнего белья, не совсем скрытого юбкой, а также понять, почему близорукий водопроводчик, дорожа впечатлением грубой силы, которое почитают de rigueur* в его профессии, чув­ствует необходимым для себя быстро сунуть очки в кар­ман, когда приближение хозяйки превращает его работу в театрализованное исполнение; или почему мастеру по ре­монту телевизоров советники по работе с клиентами реко­мендуют держать детали, которые он не собирается ста­вить в аппарат обратно, рядом со своими собственными, чтобы не создавалось нежелательного впечатления о мало­значительности произведенных замен. Другими словами, исследователи должны быть готовы к тому, что впечатле­ние о реальности, насаждаемое исполнением, — вещь дели­катная и хрупкая, которая может быть разрушена самы­ми мелкими происшествиями.

Экспрессивная согласованность, требуемая в исполне­ниях, выявляет важнейшее рассогласование между наши­ми общечеловеческими Я и нашими социализированными Я. Как природные человеческие существа мы, по-видимо­му, сотворены порывистыми, импульсивными особями, чьи настроения и энергетические заряды поминутно меняют­ся. Но как исполнители характерных ролей, принятых на себя для представления перед аудиторией, мы не должны допускать резких перемен и капризов. Э. Дюркгейм писал об этом, что мы не позволяем высшим проявлениям на­шей социальной деятельности «плестись по следам наших телесных состояний, подобно нашим ощущениям и наше-

* Обязательным (фр.).

му общему телесному самочувствию»⁵⁹. От нас ожидают известной бюрократизации духа, так чтобы на нас можно было положиться в получении совершенно одинакового по качеству исполнения в каждый назначенный момент вре­мени. По мнению Дж. Сантаяны, процесс социализации не только преобразует, но и закрепляет духовные состо­яния:

Выбирая и принимая радостное либо печальное выражение лица, мы определяем наш собственный суверенный характер. С этого момента, до тех пор пока длится магия этого акта самопо­знания, мы не просто живем, но действуем. Мы сочиняем и разы­грываем выбранный нами характер, надеваем на себя путы осмо­трительности, обороняем и идеализируем наши страсти, крас­норечиво воодушевляем самих себя быть такими, каковы мы те­перь: увлекающимися или презрительно бесстрастными, легко­мысленными или суровыми. Мы произносим монологи в абсо­лютной тишине (перед воображаемой аудиторией) и как можно изящнее кутаемся в мантию неотделимой от нас роли. Задрапи­рованные таким образом, мы жаждем оваций и одновременно надеемся исчезнуть со сцены при всеобщем молчании. Мы тщим­ся жить прекрасными чувствами, громко провозглашенными на­ми, точно так же как стараемся верить в заповеди исповедуемой нами религии. Чем больше наши трудности, тем больше наше рвение. Под нашими обнародованными принципами и клятвен­ными обещаниями мы вынуждены старательно укрывать от дру­гих все перепады наших настроений и переменчивость поведе­ния, и отнюдь не лицемерно, ибо обдуманные проявления наше­го характера более правдиво говорят о нашем Я, чем поток не­произвольных мечтаний. Очень возможно, что портрет, рисуе­мый таким образом и выдаваемый за наше истинное лицо, будет портретом в стиле монументального классицизма: с колоннами и занавесями, красивым ландшафтом на дальнем фоне, и пер­стом, указующим на земной шар или, по-гамлетовски, на череп бедного Йорика. Но если этот стиль естествен для нас и наше портретное искусство жизненно, то чем больше он преображает свою модель, тем более глубоким и правдивым искусством ста­новится. Грубые линии архаической скульптуры, едва намечен­ные в камне, могут выразить жизнь человеческого духа гораздо точнее унылых утренних выражений лица или случайных гри­мас. Каждый, кто верен собственному разуму, или горд служ­бой, или тревожится об исполнении своего долга так или иначе принимает трагическую маску. Он поручает ей представлять его

самого и передает ей почти все свое тщеславие. Будучи живым и подверженным, как все живое, размывающему потоку собст­венного существования, такой человек отформовал свою душу в идее и более с гордостью, чем с печалью возложил свою жизнь на алтарь Муз. Самопознание, подобно любому искусству или науке, переводит свое предметное содержание в новый матери­ал, материал идей, в котором оно теряет свои старые измерения и свое старое место. Совесть преобразует ваши животные при­вычки в акты верности и долга, и мы превращаемся в «лица» или маски⁶⁰.

Благодаря социальной дисциплине, характерная маска может удерживаться на месте внутренними усилиями. Но, как подсказывает Симона де Бовуар, нам помогают сохра­нять принятую позу то скрытые, то демонстративные ак­сессуары наружной поддержки, носимые прямо «на теле»:

Даже если каждая женщина одевается по своим возможно­стям, во всех случаях речь идет об игре. Лукавство, искусное умение, изобретательность, как и вообще искусство, порожда­ются воображением. Не только эластичный пояс для чулок, бюст­гальтер, перекрашивание волос, макияж меняют фигуру и лицо женщины; даже самая скромная женщина, когда она элегантно одета, уже становится другой: она словно картина, статуя, акт­риса на сцене, это ее аналог, кто-то сходный с ней, некий субъект, созданный ею персонаж, но не она сама. Вот такое соединение с вымышленным объектом, чем-то, с ее точки зрения, очень до­стойным и совершенным, как герой романа, как живописный портрет или скульптурный бюст, доставляет ей удовольствие, поднимает в собственных глазах; она стремится раствориться в этом воображаемом образе, показаться в этом новом, ошелом­ляющем облике и почувствовать себя защищенной⁶¹.

ЛОЖНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

Ранее было сказано, что аудитория способна ориенти­роваться в ситуации, принимая поданные в исполнении намеки на веру, трактуя эти знаки как свидетельство чего-то иного или большего чем знаковые средства выражения сами по себе. Если эта наклонность аудитории так воспри­нимать знаки ставит исполнителя в положение человека

⁶⁹DurkheimE. The elementary forms of religious life / Translated by J. W. Swain. L. Allen &Unwin, 1926. P 272

⁶⁰ Santayana G. Soliloquies in England and later soliloquies. L.: Constable, 1922.

⁶¹ BeauvoirS. de. The second sex / Translated by H.M. Parshley. L.:Cape, 1953. [Бовуар С. де. Второй пол. М : АО Издательская группа «Прогресс»; СПб : Алетейя, 1997. С. 603.].

92

Исполнения. Ложные представления

93

неправильно понятого и вынуждает его усиленно заботить­ся о выражении каждой мелочи, исполняемой перед нею, то и саму аудиторию эта тенденция знакового восприятия ставит в положение обманутой и обманувшейся, ибо край* не мало таких знаков, которые нельзя было бы использо­вать, чтобы подтвердить присутствие чего-то такого, чего в действительности там нет. И вообще, это малоинтересное, плоское мнение, будто многие исполнители имеют богатей­шие возможности и мотивы ложно представлять факты, и только стыд, вина или страх удерживают их от этого.

Как членам аудитории нам свойственно чувствовать, что то впечатление, которое стремится передать исполнитель» может быть истинным или ложным, искренним или под­дельным, обоснованным или «дутым». Это сомнение столь распространено, что, как было сказано, мы часто уделяем особое внимание тем характеристикам исполнения, кото­рыми не так-то легко манипулировать, и на этом пути об­ретаем возможность судить и о надежности более подат­ливых к лживым манипуляциям сигнальных знаков в ис­полнении. (Научно-полицейское расследование и проектив­ное тестирование — ярко выраженные случаи примене­ния этой тенденции.) И если мы, скрепя сердце, позволя­ем определенным статусным символам утверждать право исполнителя на данную трактовку, то мы же всегда гото­вы обрушиться на трещины в его символических доспе­хах, чтобы развенчать его притязания.

Когда думают о тех, кто представляет фальшивый пе­редний план исполнения или «просто» передний план, о тех, кто притворяется, надувает и обманывает, — то дума­ют о расхождении между насаждаемой видимостью и ре­альностью. Обычно помнят и о рискованном положении, в какое эти исполнители ставят себя, ибо в любой момент их спектакля может случиться событие, грубо противоре­чащее тому, что ими открыто заявлено, и на котором их поймают, следствием чего будет немедленное сиюминут­ное унижение, а иногда потеря репутации навсегда. Не­редко полагают, что честный исполнитель способен избе­жать этих ужасных возможностей, вытекающих из факта поимки flagrante delicto* в очевидном акте лживого пред-

* На месте преступления (лат.)

ставления. Таким здравомысленным воззрением и ограни­чивается аналитическая полезность наших соображений.

Иногда, когда задаются вопросом, правдиво или лживо насаждаемое впечатление, в действительности хотят спро­сить, уполномочен или нет исполнитель давать обсужда­емое представление, то есть фактическое исполнение само по себе не является здесь главным объектом нашего инте­реса. Когда кто-то открывает для себя, что его партнер, с кем у него были общие дела, обманщик и отъявленный мошенник, то тем самым он открывает, что партнер не имел права играть ту роль, какую играл, что он не был полноправным ответственным носителем соответствующе­го статуса. При этом, вполне вероятно, что исполнение об­манщика, вдобавок к тому, что оно лживо представляет его перед людьми, будет стараться сбить их с толку и в других отношениях, но часто такой маскарад разоблача­ется прежде, чем можно будет почувствовать какую-либо другую разницу между фальшивым и социально призна­ваемым, легитимным исполнением, которое обманщик под­делывает. Парадоксально, что чем удачнее исполнение об­манщика приближается к реальному образцу, тем сильнее это может нас напугать, ибо компетентное выступление кого-то, кто оказался надувалой, способно подорвать при­сущую человеку веру в существование определенной мо­ральной связи между авторитетностью законных социаль­но признанных полномочий на исполнение определенной роли и способностью играть ее. (Умелые имитаторы, с са­мого начала готовые признавать шутовскую несерьезность своих намерений, по-видимому, указывают один из путей, каким можно «проскочить» сквозь заградительную сеть таких общественных страхов.)

Однако само социальное определение обманного испол­нения ролей не отличается последовательностью. Напри­мер, считая непростительным преступлением против соци­альной коммуникации выдавать себя за кого-то из пред­ставителей «освященного» статуса (вроде врача или свя­щенника), люди гораздо меньше тревожатся, когда некто исполняет роль члена обесцененной, малозначительной, профанной статусной группы (типа бродяг или неквали­фицированных рабочих). На тот случай, когда какое-ни-

94

Исполнения. Ложные представления

будь разоблачение показывает, что некто сотрудничал с исполнителем более высокого статуса, чем этот человек по­зволял другим думать о себе, имеется хороший христиан­ский пример отзываться на это не враждой и злостью, а скорее радостным изумлением, смешанным с легким огор­чением. Мифология и современные популярные журналы полны романтическими историями, где злодей и благород­ный герой — оба морочат окружающих, и в последней гла­ве открывается, что в действительности злодей не принад­лежит по статусу к высшему классу, а герой к низшему.

Далее, мы можем сурово относиться к исполнителям (таким, как мошенники), которые сознательно представ­ляют в ложном свете каждый факт своей жизни, но в то же время мы способны испытывать некоторое сочувствие к тем, кто имеет лишь один роковой изъян и вместо при­знания своей вины и честной попытки ее загладить пыта­ется скрыть, кто он (она) теперь на самом деле: бывший заключенный, потерявшая девственность, эпилептик, расо-во нечистый и т. п. И еще, людям свойственно проводить различие между обманным исполнением роли именно этим конкретным индивидом, когда пороки исполнения обыч­но ощущаются ими как нечто совершенно непроститель­ное, и обманным исполнением роли просто представите­лем некоей социальной категории, когда люди негодуют на это гораздо слабее. В обществе также по-разному отно­сятся, с одной стороны, к тем, кто ложно представляет се­бя людям, чтобы протолкнуть то, в чем, по общему мне­нию, просто состоит интерес какого-то коллектива, или к тем, кто искажает свое представление шутки ради и слу­чайно, а с другой стороны, к тем, кто делает это ради лич­ной психологической или материальной выгоды.

Наконец, как имеются смысловые неясности в понятии статуса, точно так же существуют неясности и в понятии обманного исполнения ролей. Например, существует мно­жество статусов, причастность к которым явно не зависит от какого-то формального утверждения. Можно официаль­но установить обоснованность чьих-либо притязаний на статус дипломированного юриста, но притязания на ста­тус друга, истинно верующего или любителя музыки мож­но лишь более или менее поддержать или оспорить. Там,

где стандарты компетентности не объективны и где чест­ные практикующие специалисты коллективно не органи­зованы для защиты своих полномочий, некоторые люди могут самозванно величать себя экспертами, а наказать их можно только насмешкой.

Все эти источники затруднений поучительно пояснить на примере переменчивости общественного отношения к злоупотреблениям ложным возрастным и половым стату­сом. Конечно, для пятнадцатилетнего подростка, который водит автомобиль или пьет в таверне, наказуемо выдавать себя за восемнадцатилетнего, но что касается женщины, то во многих социальных контекстах ее просто не поймут, если она не постарается «ложно представить» себя более молодой и сексуально привлекательной, чем она есть на самом деле. Когда в одном случае говорят о конкретной женщине, что в действительности она совсем не так хоро­шо сложена как выглядит, а в другом, что она в действи­тельности не врач, хотя выдает себя за такового, то это означает, что используются разные значения термина «дей­ствительность», или «реальность». Более того, изменения в чьем-то личном представительском переднем плане, ко­торые в одном году считаются вводящими в заблуждение, несколькими годами позже могут рассматриваться как чис­то декоративные, безобидно украшательские, и подобные разногласия можно найти в любое время между разными подгруппами нашего общества. К примеру, совсем недав­но закрашивание седины стало считаться приемлемым, хо­тя все еще имеются группы населения, для которых это непозволительная слабость⁶². Для новых иммигрантов счи­тается нормальным обманно изображать из себя коренных американцев по одежде и соблюдению внешних приличий, но по-прежнему сомнительными воспринимаются попыт­ки американизировать свое имя⁶³ или свой нос⁶⁴.

Попробуем подойти к пониманию ложных представле­ний, разыгрываемых перед окружающими, с иной точки зрения. Откровенную, глупую, или наглую ложь можно

⁶² Tintair // Fortune. 1951 .November. P. 102.

⁶³ Mencken H. L. The American language. N.Y.: Knopf, 1936. P. 474—525.

⁶⁴ Plastic surgery // Ebony. 1949 May, Macgregor F. C., Schaffner B. Screening patients for nasal plastic operations: Some sociological and psychiatric considerations // Psychosomatic Medicine. Vol. 12. P. 277—291.

96

Исполнения. Ложные представления

97

определить как случай, в котором имеются бесспорные до­казательства, что лгущий человек знает, что он врет, но упрямо продолжает свое. Например, некто твердит, будто он был в определенном месте в определенное время, а на самом деле этого наверняка не было. (Некоторые, но не все, виды исполнения ролей включают такие образчики лжи, однако, многие разновидности подобной лжи никак не связаны с исполнением ролей.) Уличенные в наглом вра­нье не только «теряют лицо» во время взаимодействия, но могут потерять его и навсегда, ибо многие аудитории смутно чувствуют, что человеку, который единожды сумел так беззастенчиво солгать, уже никогда нельзя доверять пол­ностью. Однако существует много видов «белой лжи», про­износимой докторами, отказывающимися от визита гостя­ми и т. п., чтобы поберечь нервы публике, которой лгут, и эти виды уклонений от правды не воспринимаются как нечто ужасное. (Такие разновидности лжи, предназначен­ные оберегать других, а не защищать себя, будут рассмот­рены ниже подробнее.) Кроме того, в обыденной жизни исполнитель обыкновенно имеет возможность целенаправ­ленно создавать почти любой вид ложных впечатлений без того, чтобы попасть в уязвимое положение явного лжеца. Технические приемы коммуникации, такие, как косвен­ные намеки, искусные двусмысленности и принципиаль­ные умолчания, позволяют дезинформатору получать вы­году от обманов, не опускаясь, в техническом смысле, до прямой лжи. Средства массовой информации имеют свой вариант таких приемов, демонстрируя нам, как рассчи­танными ракурсами съемок н монтажом вялый ручеек ка­кой-нибудь торжественной церемонии можно превратить в бурный поток всеобщего восторга⁶⁵.

Тонкие переходы от истины ко лжи и обескуражива­ющие трудности, причиняемые существованием этого кон­тинуума, получили некоторое официальное признание. В организациях, вроде фирм по торговле недвижимостью, разрабатываются формальные инструкции, уточняющие, когда и в какой мере сомнительные впечатления от прода-

⁶⁵ Хороший пример этого дан в описании прибытия генерала Макар-тура в Чикаго для участия в национальном съезде Республиканской партии в 1952 г. См.: Lang К. and G. The unique perspective of television and its effect: A pi­lot study // American Sociological Review Vol. 18. P. 3—12.

ваемых объектов можно подправить преувеличениями, не­договоренностями и умолчаниями⁶⁶. На подобных компро­миссах держится, по-видимому, и государственная служ­ба в Англии:

Правило здесь (в отношении «заявлений, которые предна­значены для публики или имеют вероятность опубликования») простое. Нельзя говорить ничего, что не соответствует истине. Но вовсе не обязательно, а иногда и не желательно, даже с точ­ки зрения общественных интересов, говорить всю истину, кро­ме того представляемые факты могут быть поданы в любом удоб­ном порядке. Удивительно, что способен сделать в этих преде­лах умелый оратор или составитель документов. Цинично, но с некоторой долей истины можно утверждать, что идеальный от­вет на щекотливый запрос в Палате Общин должен быть крат­ким, с виду исчерпывающим, при попытке опровержения дока­зуемым и точным в каждом слове, не дающим поводов для не­уклюжих «дополнений» и в то же время реально не раскрывать ничего важного⁶⁷.

Закон перечеркивает много обычных и привычных со­циальных тонкостей, вводя свои собственные. В американ­ском праве различаются: намерение, преступная халатность и точно определенная ответственность. Ложное представ­ление людям считается намеренным актом, кроме случа­ев, когда оно возникает следствие неумышленного слова или поступка, двусмысленного высказывания или ошибоч­ного буквального понимания какой-то истины, анонимно­сти или помех раскрытию анонимности⁶⁸. Степень наказу­емости анонимности исполнителя зависит от области жиз­ни, где ее используют: один стандарт принят, например, для рекламного бизнеса и другой для профессиональных консультантов-адвокатов. Далее, закон тяготеет к тому, что

Ложное представление, сделанное с искренней верой в его истинность, все же может быть оставлено без последствий, если оно вызвано недостатком внимания к разумному отбору фак­тов, к манере выражения, или отсутствием необходимой к вали-

⁶⁶ Hughes E .C. Study of a secular institution. The Chicago Real Estate Board / Unpublished Ph.D. dissertation. Department of Sociology. University of Chicago, 1928. P. 85.

⁶⁷ Dale H. E. Op.cit. P. 105.

⁶⁸ Prosser W. L. Handbook of the law of torts / Hornbook Series. St. Paul (Min.) West Publishing Co., 1941 P. 701—776

4-231

98

Исполнения. Ложные представления

99

фикации и компетентности, требуемой данным конкретным де­лом или профессией⁶⁹ и

...аргумент, что обвиняемый был лично не заинтересован, что он имел самые лучшие намерения и думал, что делает истцу благо, не освобождает от ответственности, если будет доказано, что фактически ответчик действовал с намерением ввести в заб­луждение»⁷⁰.

Если от преднамеренного обмана в исполнениях ролей и бесстыдной лжи обратиться к другим типам ложных представлений, то здравый смысл окажется еще менее на­дежной основой для различения истинных и ложных впе­чатлений. То, что десяток лет считалось шарлатанством в какой-то профессии, в следующем десятилетии иногда ста­новится приемлемым законным занятием⁷¹. Выясняется также, что виды деятельности, которые в одних аудито­риях данного общества воспринимаются как законные, в других считаются аферами.

Еще важнее то всем известное обстоятельство, что вряд ли найдутся какие-нибудь законные повседневные профес­сии или отношения, исполнители которых не прибегали бы к тайным практическим уловкам, несовместимым с предназначенными для других впечатлениями. Хотя кон­кретные исполнения и даже отдельные партии или рути­ны могут ставить исполнителя в положение человека, ко­торому нечего скрывать, в полном цикле его деятельности где-нибудь обязательно найдется нечто такое, с чем он не может работать открыто. Чем больше проблем и больше работающих элементов в сфере действия данной роли или отношения, тем больше, похоже, вероятность существова­ния таких тайных, скрываемых пунктов. Так, даже в хоро­шо налаженных браках следует ожидать, что каждый из партнеров может таить от другого секреты, относящиеся к финансовым делам, прошлому опыту, флирту в насто­ящем, потворству своим «дурным» или дорогостоящим при­вычкам, личным надеждам и тревогам, поведению детей, истинным мнениям о родственниках и общих друзьях и

⁶⁹ Prosser W. L. Handbook of the law of torts/ Hombook Series. St. Paul (Min): West Publishing Co.. 1941. P. 733.

⁷⁰ Ibid. P. 728.

⁷¹ McDowell H. D. Osteopathy: A study of a Semi-orthodox Healing Agency and the recruitment of its clientele / Unpublished Master's thesis Department of Sociology. University of Chicago, 1951.

т. д.⁷² При стратегически правильном распределении пунк­тов умолчания возможно поддерживать желанный status quo в отношениях, без необходимости строгого соблюде­ния всех признаков того, что вы состоите в браке, во всех жизненных перипетиях.

И, возможно, наиболее важно отметить, что ложное впе­чатление, поддерживаемое индивидом в какой-то одной из его рутинных партий способно стать угрозой отноше­нию или роли как целому, только частью которого явля­ется данная рутина, ибо позорное разоблачение даже в од­ной области деятельности индивида ставит под сомнение многие другие области, где ему может быть даже нечего скрывать. Подобно этому, даже если индивид должен скры­вать во время исполнения всего лишь один секрет и веро­ятность разоблачения реальна только при особом поворо­те событий или разговоров в ходе представления, — даже при этих условиях вполне возможно, что исполнитель бу­дет тревожиться за успех всего выступления.

В предыдущих разделах этой главы читателю были пред­ложены некоторые общие характеристики человеческого исполнения: деятельность, ориентированная на чисто рабо­чие задачи, тяготеет к превращению в деятельность, ори­ентированную на задачи коммуникации; передний план, который представляет определенную рутинную деятель­ность, по всей вероятности, подойдет также и для других, несколько отличающихся рутин и потому, наверно, не по­дойдет в полной мере ни к какой конкретной рутине; для поддержания рабочего согласия в исполнении необходим достаточный уровень самоконтроля; неизбежное акценти­рование одних фактов и сокрытие других создает идеали­зированное впечатление об исполнении; экспрессивная гар­мония поддерживается исполнителем больше заботой о не­допущении малых дисгармоний, чем о главной поставлен­ной цели данного исполнения, о которой, возможно, надо было бы заставить думать и аудиторию. Все эти общие ха­рактеристики исполнений можно рассматривать как огра­ничители взаимодействия, которые воздействуют на ин­дивида и преобразуют обыкновенные проявления его де­ятельности в театрализованные представления. Вместо про­стого выполнения своей задачи и вольного излияния чувств, индивид будет усиленно изображать процесс своей дея-

4*

100

И. Гофман. Представление себя другим...

Исполнения. Мистификации

101

тельности и передавать свои чувства окружающим в при­емлемой форме. В таком случае представление деятельно­сти перед другими будет, в общем, до некоторой степени отличаться от деятельности самой по себе и тем самым неизбежно подавать ее искаженно. И поскольку индивид будет вынужден опираться на знаковые средства, чтобы выстроить это свое представление своей деятельности, то создаваемый им образ, как бы он ни соответствовал фак­там, будет подвержен всем опасностям разрушения, свой­ственным впечатлениям.

Хотя можно и дальше придерживаться здравой идеи, что насаждаемые видимости могут быть развенчаны дис­сонирующей реальностью, часто нет причин полагать, будто факты, расходящиеся с насаждаемым впечатлением, яв­ляются более реальной реальностью, чем та реальность, которую они ставят под сомнение. Циничный взгляд с по­зиций обыденных исполнений может быть таким же одно­сторонним как и точка зрения самого исполнителя. Для многих социологических проблем, возможно, даже и не нужно решать, что более реально: то ли созидаемое в ис­полнении впечатление, то ли впечатление, от которого ис­полнитель пытается оградить публику. Принципиальное социологическое соображение (по меньшей мере, для этой работы) сводится попросту к тому, что впечатления, сози­даемые в обыденных представлениях, подвержены разру­шению. Социолог хочет знать, какого рода впечатления от реальности способны потрясти воспитанное впечатле­ние о реальности, а вопрос о том, что же такое реальность практически, можно оставить другим ученым. Для социо­лога интересен вопрос «Каким образом возможен подрыв доверия к данному впечатлению?» — и это совсем не то же самое что вопрос «Каким образом данное впечатление становится ложным?».

После всего сказанного, можно вернуться к пониманию того, что хотя представления, предлагаемые самозванца­ми и врунами, безнадежно лживы и этим отличаются от обычных представлений, обе разновидности похожи тем, что их исполнители должны заботиться о поддержании желаемого впечатления. Так, например, известно, что офи­циальные кодексы поведения британских государственных

служащих⁷³ и американских бейсбольных судей⁷⁴ обязы­вают их воздерживаться не только от незаконных «сде­лок», но и от невинных действий, могущих создать (лож­ное) впечатление, будто они вступили в такие сделки. Че­стный ли исполнитель рвется передать другим истину или бесчестный хочет внушить ложь — оба они должны поза­ботиться о живости и выразительности своих представле­ний, исключить из них все выражения, которые могли бы развенчать желанное впечатление, и быть осторожными, чтобы аудитория не приписывала их действиям непреду­смотренных смыслов⁷⁵. Поскольку существуют такие об­щие театральные условия, можно с пользой изучать со­вершенно фальшивые представления, чтобы понять свой­ства совершенно честных исполнений⁷⁶.

МИСТИФИКАЦИИ

В предыдущем изложении были описаны способы, ка­кими в индивидуальном исполнении выпячиваются одни вещи и прячутся другие. Если посмотреть на восприятие как на форму контакта и общения между людьми, тогда контроль над воспринимаемым есть контроль над завязан­ным контактом, а ограничение и регулирование содержа­ния показываемого есть также ограничение и регулирова-

⁷² Dressier D. What don't they tell each other // This Week. 1953 13 September.

⁷³ Dale H. £.Op.cit.P. 103.

74PtnelliB. Op. eft. P. 100.

⁷⁵ Следует упомянуть одно исключение из этого сходства поведения различных индивидов, хотя оно не в пользу честных исполнителей. Как сказано ранее, обычные законопослушные исполнения склонны преуве­личивать степень неповторимости конкретного исполнения рутинной партии. Напротив» полностью лживые исполнения могут усиленно выпя­чивать свою рутинность, чтобы усыпить подозрения.

⁷⁶ Есть еще один резон для особого внимания к вопиюще бесчестным исполнениям и их представительским передним планам. Когда узнаешь, что фальшивые телевизионные антенны продаются людям, которые не имеют приемников, пакеты экзотических дорожных ярлыков — людям, безвылазно сидящим дома, накладные спицы и ступицы — владельцам автомобилей с обычными колесами, то эти факты явно говорят о показ­ной, демонстрационно-выразительной функции предметов заведомо праг­матического назначения. При изучении реальных вещей, то есть лиц с реально действующими антеннами и телевизорами и т. д., во многих слу­чаях бывает трудно убедительно доказать показное назначение того, о чем заявляют как о спонтанном или практически необходимом действии.

102

И. Гофман. Представление себя другим...

Исполнения. Мистификации

103

ние контакта. Между информационными и ритуальными моментами существует некоторая связь. Неспособность ре­гулировать информацию, потребляемую аудиторией, вле­чет возможный распад проецируемого определения ситу­ации; неспособность регулировать контакты означает воз­можное разложение ритуальной дисциплины исполнителя. Широко распространено мнение, что ограничения на контакт, поддержание известной социальной дистанции между исполнителем и другими — это способ пробудить и поддерживать в публике некий благоговейный трепет, или как сказал Кеннет Берк, способ, которым аудиторию мож­но мистифицировать в отношении исполнителя. Иллю­страцией такого взгляда могут послужить рассуждения Ч. Кули:

Как долго человек сможет работать с другими людьми, пред­ставляя им ложную идею о себе, зависит от ряда обстоятельств. Как уже говорилось, сам человек может быть простым частным случаем без всякой определенной связи с общей идеей о нем — последняя является самостоятельным продуктом воображения. Работу воображения едва ли можно исключить там, где отсутст­вуют непосредственные контакты между лидерами и их после­дователями. Это частично объясняет, почему социальные авто­ритеты, особенно если они прикрывают внутреннюю личную сла­бость, всегда склонны окружать себя формальностями и искус­ственной таинственностью с целью предупредить фамильярно-панибратские отношения и тем дать шанс людскому воображе­нию для идеализации носителей авторитета... Военные, напри­мер, отчетливо понимают, что для поддержания дисциплины в армии и на флоте совершенно необходимы те формальные отно­шения, которые отделяют командира от подчиненного и потому помогают добиваться безоговорочного повиновения последнего. Точно так же, как отмечает профессор Росс в своей работе о «со­циальном контроле», светские люди используют манеры пре­имущественно как средство самоприкрытия, и это самоприкры­тие служит, среди прочих целей, сохранению своеобразной вла­сти над непосвященным⁷⁷.

Ф. Понсонби, давая совет королю Норвегии, придер­живался той же теории:

Однажды вечером король Хаакон рассказал мне о своих зат­руднениях из-за республиканских наклонностей оппозиции и о том, каким осторожным он вынужден быть во всем что делает и

⁷⁷Cooley Ch. Op. cit. P 351

говорит. В частности, он намеревался как можно больше выхо­дить в народ и полагал, что его популярность возрастет, если он и королева Меуд вместо автомобиля будут пользоваться трамва­ями.

Я откровенно отвечал ему как думал, что это было бы боль­шой ошибкой, поскольку панибратство порождает лишь сни­сходительное пренебрежение. Как морской офицер, король дол­жен бы знать, что капитан корабля никогда не ел вместе с дру­гими офицерами, но держался в гордом отдалении. И это конеч­но же для того, чтобы пресечь всякую фамильярность в обраще­нии с ними. Я посоветовал королю подняться на пьедестал и там оставаться. Тогда он мог бы при случае сходить с него без всякого вреда для своего достоинства. Народ не хочет короля, которого можно запросто похлопать по плечу, — он хочет чего-то возвышенно-неопределенного, вроде дельфийского оракула. Монархия в действительности всегда результат творческого во­ображения рядовых людей. Каждый человек любит иногда по­мечтать, что бы он сделал, если б был королем. Люди вкладыва­ют в фигуру монарха все мыслимые добродетели и таланты. По­этому они обречены на разочарование, если видят его ходящим по улицам подобно самому обыкновенному человеку⁷⁸.

Логически крайний вывод, подразумеваемый теорией такого рода (независимо от ее фактической правильности или неправильности), требует совсем запретить аудитории смотреть на исполнителя, и временами, когда тот притя­зал на божественные качества и способности, это логичес­кое умозаключение, по-видимому, становилось руковод­ством к действию.

Несомненно, что в деле сохранения социальной дистан­ции аудитория сама часто будет сотрудничать с исполни­телем, соблюдая правила вежливости, чтя и уважая сак­ральную цельность и честь, приписываемую исполнителю обществом. У Г. Зиммеля можно прочитать об этом следу­ющее:

Действовать таким образом значит следовать чувству (кото­рое возникает и в других случаях), что вокруг каждого челове­ческого существа имеется некая идеальная сфера. Несмотря на то что она разнится по своей протяженности в различных на­правлениях и соответственно изменяется в зависимости от лица, с кем действующий индивид поддерживает отношения, она обла­дает одним неизменным свойством — в эту сферу нельзя вторг­нуться, не разрушив тем самым личного достоинства индивида.

⁷⁸ Ponsonby F. Op. cit.

му общему телесному самочувствию»⁵⁹. От нас ожидают известной бюрократизации духа, так чтобы на нас можно было положиться в получении совершенно одинакового по качеству исполнения в каждый назначенный момент вре­мени. По мнению Дж. Сантаяны, процесс социализации не только преобразует, но и закрепляет духовные состо­яния:

Выбирая и принимая радостное либо печальное выражение лица, мы определяем наш собственный суверенный характер. С этого момента, до тех пор пока длится магия этого акта самопо­знания, мы не просто живем, но действуем. Мы сочиняем и разы­грываем выбранный нами характер, надеваем на себя путы осмо­трительности, обороняем и идеализируем наши страсти, крас­норечиво воодушевляем самих себя быть такими, каковы мы те­перь: увлекающимися или презрительно бесстрастными, легко­мысленными или суровыми. Мы произносим монологи в абсо­лютной тишине (перед воображаемой аудиторией) и как можно изящнее кутаемся в мантию неотделимой от нас роли. Задрапи­рованные таким образом, мы жаждем оваций и одновременно надеемся исчезнуть со сцены при всеобщем молчании. Мы тщим­ся жить прекрасными чувствами, громко провозглашенными на­ми, точно так же как стараемся верить в заповеди исповедуемой нами религии. Чем больше наши трудности, тем больше наше рвение. Под нашими обнародованными принципами и клятвен­ными обещаниями мы вынуждены старательно укрывать от дру­гих все перепады наших настроений и переменчивость поведе­ния, и отнюдь не лицемерно, ибо обдуманные проявления наше­го характера более правдиво говорят о нашем Я, чем поток не­произвольных мечтаний. Очень возможно, что портрет, рисуе­мый таким образом и выдаваемый за наше истинное лицо, будет портретом в стиле монументального классицизма: с колоннами и занавесями, красивым ландшафтом на дальнем фоне, и пер­стом, указующим на земной шар или, по-гамлетовски, на череп бедного Йорика. Но если этот стиль естествен для нас и наше портретное искусство жизненно, то чем больше он преображает свою модель, тем более глубоким и правдивым искусством ста­новится. Грубые линии архаической скульптуры, едва намечен­ные в камне, могут выразить жизнь человеческого духа гораздо точнее унылых утренних выражений лица или случайных гри­мас. Каждый, кто верен собственному разуму, или горд служ­бой, или тревожится об исполнении своего долга так или иначе принимает трагическую маску. Он поручает ей представлять его

самого и передает ей почти все свое тщеславие. Будучи живым и подверженным, как все живое, размывающему потоку собст­венного существования, такой человек отформовал свою душу в идее и более с гордостью, чем с печалью возложил свою жизнь на алтарь Муз. Самопознание, подобно любому искусству или науке, переводит свое предметное содержание в новый матери­ал, материал идей, в котором оно теряет свои старые измерения и свое старое место. Совесть преобразует ваши животные при­вычки в акты верности и долга, и мы превращаемся в «лица» или маски⁶⁰.

Благодаря социальной дисциплине, характерная маска может удерживаться на месте внутренними усилиями. Но, как подсказывает Симона де Бовуар, нам помогают сохра­нять принятую позу то скрытые, то демонстративные ак­сессуары наружной поддержки, носимые прямо «на теле»:

Даже если каждая женщина одевается по своим возможно­стям, во всех случаях речь идет об игре. Лукавство, искусное умение, изобретательность, как и вообще искусство, порожда­ются воображением. Не только эластичный пояс для чулок, бюст­гальтер, перекрашивание волос, макияж меняют фигуру и лицо женщины; даже самая скромная женщина, когда она элегантно одета, уже становится другой: она словно картина, статуя, акт­риса на сцене, это ее аналог, кто-то сходный с ней, некий субъект, созданный ею персонаж, но не она сама. Вот такое соединение с вымышленным объектом, чем-то, с ее точки зрения, очень до­стойным и совершенным, как герой романа, как живописный портрет или скульптурный бюст, доставляет ей удовольствие, поднимает в собственных глазах; она стремится раствориться в этом воображаемом образе, показаться в этом новом, ошелом­ляющем облике и почувствовать себя защищенной⁶¹.

ЛОЖНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

Ранее было сказано, что аудитория способна ориенти­роваться в ситуации, принимая поданные в исполнении намеки на веру, трактуя эти знаки как свидетельство чего-то иного или большего чем знаковые средства выражения сами по себе. Если эта наклонность аудитории так воспри­нимать знаки ставит исполнителя в положение человека

⁶⁹DurkheimE. The elementary forms of religious life / Translated by J. W. Swain. L. Allen &Unwin, 1926. P 272

⁶⁰ Santayana G. Soliloquies in England and later soliloquies. L.: Constable, 1922.

⁶¹ BeauvoirS. de. The second sex / Translated by H.M. Parshley. L.:Cape, 1953. [Бовуар С. де. Второй пол. М : АО Издательская группа «Прогресс»; СПб : Алетейя, 1997. С. 603.].

92

Исполнения. Ложные представления

93

неправильно понятого и вынуждает его усиленно заботить­ся о выражении каждой мелочи, исполняемой перед нею, то и саму аудиторию эта тенденция знакового восприятия ставит в положение обманутой и обманувшейся, ибо край* не мало таких знаков, которые нельзя было бы использо­вать, чтобы подтвердить присутствие чего-то такого, чего в действительности там нет. И вообще, это малоинтересное, плоское мнение, будто многие исполнители имеют богатей­шие возможности и мотивы ложно представлять факты, и только стыд, вина или страх удерживают их от этого.

Как членам аудитории нам свойственно чувствовать, что то впечатление, которое стремится передать исполнитель» может быть истинным или ложным, искренним или под­дельным, обоснованным или «дутым». Это сомнение столь распространено, что, как было сказано, мы часто уделяем особое внимание тем характеристикам исполнения, кото­рыми не так-то легко манипулировать, и на этом пути об­ретаем возможность судить и о надежности более подат­ливых к лживым манипуляциям сигнальных знаков в ис­полнении. (Научно-полицейское расследование и проектив­ное тестирование — ярко выраженные случаи примене­ния этой тенденции.) И если мы, скрепя сердце, позволя­ем определенным статусным символам утверждать право исполнителя на данную трактовку, то мы же всегда гото­вы обрушиться на трещины в его символических доспе­хах, чтобы развенчать его притязания.

Когда думают о тех, кто представляет фальшивый пе­редний план исполнения или «просто» передний план, о тех, кто притворяется, надувает и обманывает, — то дума­ют о расхождении между насаждаемой видимостью и ре­альностью. Обычно помнят и о рискованном положении, в какое эти исполнители ставят себя, ибо в любой момент их спектакля может случиться событие, грубо противоре­чащее тому, что ими открыто заявлено, и на котором их поймают, следствием чего будет немедленное сиюминут­ное унижение, а иногда потеря репутации навсегда. Не­редко полагают, что честный исполнитель способен избе­жать этих ужасных возможностей, вытекающих из факта поимки flagrante delicto* в очевидном акте лживого пред-

* На месте преступления (лат.)

ставления. Таким здравомысленным воззрением и ограни­чивается аналитическая полезность наших соображений.

Иногда, когда задаются вопросом, правдиво или лживо насаждаемое впечатление, в действительности хотят спро­сить, уполномочен или нет исполнитель давать обсужда­емое представление, то есть фактическое исполнение само по себе не является здесь главным объектом нашего инте­реса. Когда кто-то открывает для себя, что его партнер, с кем у него были общие дела, обманщик и отъявленный мошенник, то тем самым он открывает, что партнер не имел права играть ту роль, какую играл, что он не был полноправным ответственным носителем соответствующе­го статуса. При этом, вполне вероятно, что исполнение об­манщика, вдобавок к тому, что оно лживо представляет его перед людьми, будет стараться сбить их с толку и в других отношениях, но часто такой маскарад разоблача­ется прежде, чем можно будет почувствовать какую-либо другую разницу между фальшивым и социально призна­ваемым, легитимным исполнением, которое обманщик под­делывает. Парадоксально, что чем удачнее исполнение об­манщика приближается к реальному образцу, тем сильнее это может нас напугать, ибо компетентное выступление кого-то, кто оказался надувалой, способно подорвать при­сущую человеку веру в существование определенной мо­ральной связи между авторитетностью законных социаль­но признанных полномочий на исполнение определенной роли и способностью играть ее. (Умелые имитаторы, с са­мого начала готовые признавать шутовскую несерьезность своих намерений, по-видимому, указывают один из путей, каким можно «проскочить» сквозь заградительную сеть таких общественных страхов.)

Однако само социальное определение обманного испол­нения ролей не отличается последовательностью. Напри­мер, считая непростительным преступлением против соци­альной коммуникации выдавать себя за кого-то из пред­ставителей «освященного» статуса (вроде врача или свя­щенника), люди гораздо меньше тревожатся, когда некто исполняет роль члена обесцененной, малозначительной, профанной статусной группы (типа бродяг или неквали­фицированных рабочих). На тот случай, когда какое-ни-

94

Исполнения. Ложные представления

будь разоблачение показывает, что некто сотрудничал с исполнителем более высокого статуса, чем этот человек по­зволял другим думать о себе, имеется хороший христиан­ский пример отзываться на это не враждой и злостью, а скорее радостным изумлением, смешанным с легким огор­чением. Мифология и современные популярные журналы полны романтическими историями, где злодей и благород­ный герой — оба морочат окружающих, и в последней гла­ве открывается, что в действительности злодей не принад­лежит по статусу к высшему классу, а герой к низшему.

Далее, мы можем сурово относиться к исполнителям (таким, как мошенники), которые сознательно представ­ляют в ложном свете каждый факт своей жизни, но в то же время мы способны испытывать некоторое сочувствие к тем, кто имеет лишь один роковой изъян и вместо при­знания своей вины и честной попытки ее загладить пыта­ется скрыть, кто он (она) теперь на самом деле: бывший заключенный, потерявшая девственность, эпилептик, расо-во нечистый и т. п. И еще, людям свойственно проводить различие между обманным исполнением роли именно этим конкретным индивидом, когда пороки исполнения обыч­но ощущаются ими как нечто совершенно непроститель­ное, и обманным исполнением роли просто представите­лем некоей социальной категории, когда люди негодуют на это гораздо слабее. В обществе также по-разному отно­сятся, с одной стороны, к тем, кто ложно представляет се­бя людям, чтобы протолкнуть то, в чем, по общему мне­нию, просто состоит интерес какого-то коллектива, или к тем, кто искажает свое представление шутки ради и слу­чайно, а с другой стороны, к тем, кто делает это ради лич­ной психологической или материальной выгоды.

Наконец, как имеются смысловые неясности в понятии статуса, точно так же существуют неясности и в понятии обманного исполнения ролей. Например, существует мно­жество статусов, причастность к которым явно не зависит от какого-то формального утверждения. Можно официаль­но установить обоснованность чьих-либо притязаний на статус дипломированного юриста, но притязания на ста­тус друга, истинно верующего или любителя музыки мож­но лишь более или менее поддержать или оспорить. Там,

где стандарты компетентности не объективны и где чест­ные практикующие специалисты коллективно не органи­зованы для защиты своих полномочий, некоторые люди могут самозванно величать себя экспертами, а наказать их можно только насмешкой.

Все эти источники затруднений поучительно пояснить на примере переменчивости общественного отношения к злоупотреблениям ложным возрастным и половым стату­сом. Конечно, для пятнадцатилетнего подростка, который водит автомобиль или пьет в таверне, наказуемо выдавать себя за восемнадцатилетнего, но что касается женщины, то во многих социальных контекстах ее просто не поймут, если она не постарается «ложно представить» себя более молодой и сексуально привлекательной, чем она есть на самом деле. Когда в одном случае говорят о конкретной женщине, что в действительности она совсем не так хоро­шо сложена как выглядит, а в другом, что она в действи­тельности не врач, хотя выдает себя за такового, то это означает, что используются разные значения термина «дей­ствительность», или «реальность». Более того, изменения в чьем-то личном представительском переднем плане, ко­торые в одном году считаются вводящими в заблуждение, несколькими годами позже могут рассматриваться как чис­то декоративные, безобидно украшательские, и подобные разногласия можно найти в любое время между разными подгруппами нашего общества. К примеру, совсем недав­но закрашивание седины стало считаться приемлемым, хо­тя все еще имеются группы населения, для которых это непозволительная слабость⁶². Для новых иммигрантов счи­тается нормальным обманно изображать из себя коренных американцев по одежде и соблюдению внешних приличий, но по-прежнему сомнительными воспринимаются попыт­ки американизировать свое имя⁶³ или свой нос⁶⁴.

Попробуем подойти к пониманию ложных представле­ний, разыгрываемых перед окружающими, с иной точки зрения. Откровенную, глупую, или наглую ложь можно

⁶² Tintair // Fortune. 1951 .November. P. 102.

⁶³ Mencken H. L. The American language. N.Y.: Knopf, 1936. P. 474—525.

⁶⁴ Plastic surgery // Ebony. 1949 May, Macgregor F. C., Schaffner B. Screening patients for nasal plastic operations: Some sociological and psychiatric considerations // Psychosomatic Medicine. Vol. 12. P. 277—291.

96

Исполнения. Ложные представления

97

определить как случай, в котором имеются бесспорные до­казательства, что лгущий человек знает, что он врет, но упрямо продолжает свое. Например, некто твердит, будто он был в определенном месте в определенное время, а на самом деле этого наверняка не было. (Некоторые, но не все, виды исполнения ролей включают такие образчики лжи, однако, многие разновидности подобной лжи никак не связаны с исполнением ролей.) Уличенные в наглом вра­нье не только «теряют лицо» во время взаимодействия, но могут потерять его и навсегда, ибо многие аудитории смутно чувствуют, что человеку, который единожды сумел так беззастенчиво солгать, уже никогда нельзя доверять пол­ностью. Однако существует много видов «белой лжи», про­износимой докторами, отказывающимися от визита гостя­ми и т. п., чтобы поберечь нервы публике, которой лгут, и эти виды уклонений от правды не воспринимаются как нечто ужасное. (Такие разновидности лжи, предназначен­ные оберегать других, а не защищать себя, будут рассмот­рены ниже подробнее.) Кроме того, в обыденной жизни исполнитель обыкновенно имеет возможность целенаправ­ленно создавать почти любой вид ложных впечатлений без того, чтобы попасть в уязвимое положение явного лжеца. Технические приемы коммуникации, такие, как косвен­ные намеки, искусные двусмысленности и принципиаль­ные умолчания, позволяют дезинформатору получать вы­году от обманов, не опускаясь, в техническом смысле, до прямой лжи. Средства массовой информации имеют свой вариант таких приемов, демонстрируя нам, как рассчи­танными ракурсами съемок н монтажом вялый ручеек ка­кой-нибудь торжественной церемонии можно превратить в бурный поток всеобщего восторга⁶⁵.

Тонкие переходы от истины ко лжи и обескуражива­ющие трудности, причиняемые существованием этого кон­тинуума, получили некоторое официальное признание. В организациях, вроде фирм по торговле недвижимостью, разрабатываются формальные инструкции, уточняющие, когда и в какой мере сомнительные впечатления от прода-

⁶⁵ Хороший пример этого дан в описании прибытия генерала Макар-тура в Чикаго для участия в национальном съезде Республиканской партии в 1952 г. См.: Lang К. and G. The unique perspective of television and its effect: A pi­lot study // American Sociological Review Vol. 18. P. 3—12.

ваемых объектов можно подправить преувеличениями, не­договоренностями и умолчаниями⁶⁶. На подобных компро­миссах держится, по-видимому, и государственная служ­ба в Англии:

Правило здесь (в отношении «заявлений, которые предна­значены для публики или имеют вероятность опубликования») простое. Нельзя говорить ничего, что не соответствует истине. Но вовсе не обязательно, а иногда и не желательно, даже с точ­ки зрения общественных интересов, говорить всю истину, кро­ме того представляемые факты могут быть поданы в любом удоб­ном порядке. Удивительно, что способен сделать в этих преде­лах умелый оратор или составитель документов. Цинично, но с некоторой долей истины можно утверждать, что идеальный от­вет на щекотливый запрос в Палате Общин должен быть крат­ким, с виду исчерпывающим, при попытке опровержения дока­зуемым и точным в каждом слове, не дающим поводов для не­уклюжих «дополнений» и в то же время реально не раскрывать ничего важного⁶⁷.

Закон перечеркивает много обычных и привычных со­циальных тонкостей, вводя свои собственные. В американ­ском праве различаются: намерение, преступная халатность и точно определенная ответственность. Ложное представ­ление людям считается намеренным актом, кроме случа­ев, когда оно возникает следствие неумышленного слова или поступка, двусмысленного высказывания или ошибоч­ного буквального понимания какой-то истины, анонимно­сти или помех раскрытию анонимности⁶⁸. Степень наказу­емости анонимности исполнителя зависит от области жиз­ни, где ее используют: один стандарт принят, например, для рекламного бизнеса и другой для профессиональных консультантов-адвокатов. Далее, закон тяготеет к тому, что

Ложное представление, сделанное с искренней верой в его истинность, все же может быть оставлено без последствий, если оно вызвано недостатком внимания к разумному отбору фак­тов, к манере выражения, или отсутствием необходимой к вали-

⁶⁶ Hughes E .C. Study of a secular institution. The Chicago Real Estate Board / Unpublished Ph.D. dissertation. Department of Sociology. University of Chicago, 1928. P. 85.

⁶⁷ Dale H. E. Op.cit. P. 105.

⁶⁸ Prosser W. L. Handbook of the law of torts / Hornbook Series. St. Paul (Min.) West Publishing Co., 1941 P. 701—776

4-231

98

Исполнения. Ложные представления

99

фикации и компетентности, требуемой данным конкретным де­лом или профессией⁶⁹ и

...аргумент, что обвиняемый был лично не заинтересован, что он имел самые лучшие намерения и думал, что делает истцу благо, не освобождает от ответственности, если будет доказано, что фактически ответчик действовал с намерением ввести в заб­луждение»⁷⁰.

Если от преднамеренного обмана в исполнениях ролей и бесстыдной лжи обратиться к другим типам ложных представлений, то здравый смысл окажется еще менее на­дежной основой для различения истинных и ложных впе­чатлений. То, что десяток лет считалось шарлатанством в какой-то профессии, в следующем десятилетии иногда ста­новится приемлемым законным занятием⁷¹. Выясняется также, что виды деятельности, которые в одних аудито­риях данного общества воспринимаются как законные, в других считаются аферами.

Еще важнее то всем известное обстоятельство, что вряд ли найдутся какие-нибудь законные повседневные профес­сии или отношения, исполнители которых не прибегали бы к тайным практическим уловкам, несовместимым с предназначенными для других впечатлениями. Хотя кон­кретные исполнения и даже отдельные партии или рути­ны могут ставить исполнителя в положение человека, ко­торому нечего скрывать, в полном цикле его деятельности где-нибудь обязательно найдется нечто такое, с чем он не может работать открыто. Чем больше проблем и больше работающих элементов в сфере действия данной роли или отношения, тем больше, похоже, вероятность существова­ния таких тайных, скрываемых пунктов. Так, даже в хоро­шо налаженных браках следует ожидать, что каждый из партнеров может таить от другого секреты, относящиеся к финансовым делам, прошлому опыту, флирту в насто­ящем, потворству своим «дурным» или дорогостоящим при­вычкам, личным надеждам и тревогам, поведению детей, истинным мнениям о родственниках и общих друзьях и

⁶⁹ Prosser W. L. Handbook of the law of torts/ Hombook Series. St. Paul (Min): West Publishing Co.. 1941. P. 733.

⁷⁰ Ibid. P. 728.

⁷¹ McDowell H. D. Osteopathy: A study of a Semi-orthodox Healing Agency and the recruitment of its clientele / Unpublished Master's thesis Department of Sociology. University of Chicago, 1951.

т. д.⁷² При стратегически правильном распределении пунк­тов умолчания возможно поддерживать желанный status quo в отношениях, без необходимости строгого соблюде­ния всех признаков того, что вы состоите в браке, во всех жизненных перипетиях.

И, возможно, наиболее важно отметить, что ложное впе­чатление, поддерживаемое индивидом в какой-то одной из его рутинных партий способно стать угрозой отноше­нию или роли как целому, только частью которого явля­ется данная рутина, ибо позорное разоблачение даже в од­ной области деятельности индивида ставит под сомнение многие другие области, где ему может быть даже нечего скрывать. Подобно этому, даже если индивид должен скры­вать во время исполнения всего лишь один секрет и веро­ятность разоблачения реальна только при особом поворо­те событий или разговоров в ходе представления, — даже при этих условиях вполне возможно, что исполнитель бу­дет тревожиться за успех всего выступления.

В предыдущих разделах этой главы читателю были пред­ложены некоторые общие характеристики человеческого исполнения: деятельность, ориентированная на чисто рабо­чие задачи, тяготеет к превращению в деятельность, ори­ентированную на задачи коммуникации; передний план, который представляет определенную рутинную деятель­ность, по всей вероятности, подойдет также и для других, несколько отличающихся рутин и потому, наверно, не по­дойдет в полной мере ни к какой конкретной рутине; для поддержания рабочего согласия в исполнении необходим достаточный уровень самоконтроля; неизбежное акценти­рование одних фактов и сокрытие других создает идеали­зированное впечатление об исполнении; экспрессивная гар­мония поддерживается исполнителем больше заботой о не­допущении малых дисгармоний, чем о главной поставлен­ной цели данного исполнения, о которой, возможно, надо было бы заставить думать и аудиторию. Все эти общие ха­рактеристики исполнений можно рассматривать как огра­ничители взаимодействия, которые воздействуют на ин­дивида и преобразуют обыкновенные проявления его де­ятельности в театрализованные представления. Вместо про­стого выполнения своей задачи и вольного излияния чувств, индивид будет усиленно изображать процесс своей дея-

4*

100

И. Гофман. Представление себя другим...

Исполнения. Мистификации

101

тельности и передавать свои чувства окружающим в при­емлемой форме. В таком случае представление деятельно­сти перед другими будет, в общем, до некоторой степени отличаться от деятельности самой по себе и тем самым неизбежно подавать ее искаженно. И поскольку индивид будет вынужден опираться на знаковые средства, чтобы выстроить это свое представление своей деятельности, то создаваемый им образ, как бы он ни соответствовал фак­там, будет подвержен всем опасностям разрушения, свой­ственным впечатлениям.

Хотя можно и дальше придерживаться здравой идеи, что насаждаемые видимости могут быть развенчаны дис­сонирующей реальностью, часто нет причин полагать, будто факты, расходящиеся с насаждаемым впечатлением, яв­ляются более реальной реальностью, чем та реальность, которую они ставят под сомнение. Циничный взгляд с по­зиций обыденных исполнений может быть таким же одно­сторонним как и точка зрения самого исполнителя. Для многих социологических проблем, возможно, даже и не нужно решать, что более реально: то ли созидаемое в ис­полнении впечатление, то ли впечатление, от которого ис­полнитель пытается оградить публику. Принципиальное социологическое соображение (по меньшей мере, для этой работы) сводится попросту к тому, что впечатления, сози­даемые в обыденных представлениях, подвержены разру­шению. Социолог хочет знать, какого рода впечатления от реальности способны потрясти воспитанное впечатле­ние о реальности, а вопрос о том, что же такое реальность практически, можно оставить другим ученым. Для социо­лога интересен вопрос «Каким образом возможен подрыв доверия к данному впечатлению?» — и это совсем не то же самое что вопрос «Каким образом данное впечатление становится ложным?».

После всего сказанного, можно вернуться к пониманию того, что хотя представления, предлагаемые самозванца­ми и врунами, безнадежно лживы и этим отличаются от обычных представлений, обе разновидности похожи тем, что их исполнители должны заботиться о поддержании желаемого впечатления. Так, например, известно, что офи­циальные кодексы поведения британских государственных

служащих⁷³ и американских бейсбольных судей⁷⁴ обязы­вают их воздерживаться не только от незаконных «сде­лок», но и от невинных действий, могущих создать (лож­ное) впечатление, будто они вступили в такие сделки. Че­стный ли исполнитель рвется передать другим истину или бесчестный хочет внушить ложь — оба они должны поза­ботиться о живости и выразительности своих представле­ний, исключить из них все выражения, которые могли бы развенчать желанное впечатление, и быть осторожными, чтобы аудитория не приписывала их действиям непреду­смотренных смыслов⁷⁵. Поскольку существуют такие об­щие театральные условия, можно с пользой изучать со­вершенно фальшивые представления, чтобы понять свой­ства совершенно честных исполнений⁷⁶.

МИСТИФИКАЦИИ

В предыдущем изложении были описаны способы, ка­кими в индивидуальном исполнении выпячиваются одни вещи и прячутся другие. Если посмотреть на восприятие как на форму контакта и общения между людьми, тогда контроль над воспринимаемым есть контроль над завязан­ным контактом, а ограничение и регулирование содержа­ния показываемого есть также ограничение и регулирова-

⁷² Dressier D. What don't they tell each other // This Week. 1953 13 September.

⁷³ Dale H. £.Op.cit.P. 103.

74PtnelliB. Op. eft. P. 100.

⁷⁵ Следует упомянуть одно исключение из этого сходства поведения различных индивидов, хотя оно не в пользу честных исполнителей. Как сказано ранее, обычные законопослушные исполнения склонны преуве­личивать степень неповторимости конкретного исполнения рутинной партии. Напротив» полностью лживые исполнения могут усиленно выпя­чивать свою рутинность, чтобы усыпить подозрения.

⁷⁶ Есть еще один резон для особого внимания к вопиюще бесчестным исполнениям и их представительским передним планам. Когда узнаешь, что фальшивые телевизионные антенны продаются людям, которые не имеют приемников, пакеты экзотических дорожных ярлыков — людям, безвылазно сидящим дома, накладные спицы и ступицы — владельцам автомобилей с обычными колесами, то эти факты явно говорят о показ­ной, демонстрационно-выразительной функции предметов заведомо праг­матического назначения. При изучении реальных вещей, то есть лиц с реально действующими антеннами и телевизорами и т. д., во многих слу­чаях бывает трудно убедительно доказать показное назначение того, о чем заявляют как о спонтанном или практически необходимом действии.

102

И. Гофман. Представление себя другим...

Исполнения. Мистификации

103

ние контакта. Между информационными и ритуальными моментами существует некоторая связь. Неспособность ре­гулировать информацию, потребляемую аудиторией, вле­чет возможный распад проецируемого определения ситу­ации; неспособность регулировать контакты означает воз­можное разложение ритуальной дисциплины исполнителя. Широко распространено мнение, что ограничения на контакт, поддержание известной социальной дистанции между исполнителем и другими — это способ пробудить и поддерживать в публике некий благоговейный трепет, или как сказал Кеннет Берк, способ, которым аудиторию мож­но мистифицировать в отношении исполнителя. Иллю­страцией такого взгляда могут послужить рассуждения Ч. Кули:

Как долго человек сможет работать с другими людьми, пред­ставляя им ложную идею о себе, зависит от ряда обстоятельств. Как уже говорилось, сам человек может быть простым частным случаем без всякой определенной связи с общей идеей о нем — последняя является самостоятельным продуктом воображения. Работу воображения едва ли можно исключить там, где отсутст­вуют непосредственные контакты между лидерами и их после­дователями. Это частично объясняет, почему социальные авто­ритеты, особенно если они прикрывают внутреннюю личную сла­бость, всегда склонны окружать себя формальностями и искус­ственной таинственностью с целью предупредить фамильярно-панибратские отношения и тем дать шанс людскому воображе­нию для идеализации носителей авторитета... Военные, напри­мер, отчетливо понимают, что для поддержания дисциплины в армии и на флоте совершенно необходимы те формальные отно­шения, которые отделяют командира от подчиненного и потому помогают добиваться безоговорочного повиновения последнего. Точно так же, как отмечает профессор Росс в своей работе о «со­циальном контроле», светские люди используют манеры пре­имущественно как средство самоприкрытия, и это самоприкры­тие служит, среди прочих целей, сохранению своеобразной вла­сти над непосвященным⁷⁷.

Ф. Понсонби, давая совет королю Норвегии, придер­живался той же теории:

Однажды вечером король Хаакон рассказал мне о своих зат­руднениях из-за республиканских наклонностей оппозиции и о том, каким осторожным он вынужден быть во всем что делает и

⁷⁷Cooley Ch. Op. cit. P 351

говорит. В частности, он намеревался как можно больше выхо­дить в народ и полагал, что его популярность возрастет, если он и королева Меуд вместо автомобиля будут пользоваться трамва­ями.

Я откровенно отвечал ему как думал, что это было бы боль­шой ошибкой, поскольку панибратство порождает лишь сни­сходительное пренебрежение. Как морской офицер, король дол­жен бы знать, что капитан корабля никогда не ел вместе с дру­гими офицерами, но держался в гордом отдалении. И это конеч­но же для того, чтобы пресечь всякую фамильярность в обраще­нии с ними. Я посоветовал королю подняться на пьедестал и там оставаться. Тогда он мог бы при случае сходить с него без всякого вреда для своего достоинства. Народ не хочет короля, которого можно запросто похлопать по плечу, — он хочет чего-то возвышенно-неопределенного, вроде дельфийского оракула. Монархия в действительности всегда результат творческого во­ображения рядовых людей. Каждый человек любит иногда по­мечтать, что бы он сделал, если б был королем. Люди вкладыва­ют в фигуру монарха все мыслимые добродетели и таланты. По­этому они обречены на разочарование, если видят его ходящим по улицам подобно самому обыкновенному человеку⁷⁸.

Логически крайний вывод, подразумеваемый теорией такого рода (независимо от ее фактической правильности или неправильности), требует совсем запретить аудитории смотреть на исполнителя, и временами, когда тот притя­зал на божественные качества и способности, это логичес­кое умозаключение, по-видимому, становилось руковод­ством к действию.

Несомненно, что в деле сохранения социальной дистан­ции аудитория сама часто будет сотрудничать с исполни­телем, соблюдая правила вежливости, чтя и уважая сак­ральную цельность и честь, приписываемую исполнителю обществом. У Г. Зиммеля можно прочитать об этом следу­ющее:

Действовать таким образом значит следовать чувству (кото­рое возникает и в других случаях), что вокруг каждого челове­ческого существа имеется некая идеальная сфера. Несмотря на то что она разнится по своей протяженности в различных на­правлениях и соответственно изменяется в зависимости от лица, с кем действующий индивид поддерживает отношения, она обла­дает одним неизменным свойством — в эту сферу нельзя вторг­нуться, не разрушив тем самым личного достоинства индивида.

⁷⁸ Ponsonby F. Op. cit.

Сферу такого рода образует вокруг человека его “честь”. Язык очень тонко обозначает покушение на чью-нибудь честь выра­жением “зайти слишком далеко”: здесь радиус идеальной сфе­ры отмеряет, так сказать, пограничную дистанцию, нарушение которой другим лицом оскорбляет нашу честь⁷⁹.

Сходная мысль есть у Дюркгейма:

Человеческая личность — вещь священная. Никто не в пра­ве оскорблять ее или посягать на поставленные ею границы, хотя одновременно величайшим благом для нас является обще­ние с другими⁸⁰.

Отсюда надо сделать ясный вывод, вопреки подразуме­ваемым в рассуждениях Кули следствиям, что чувства из­вестной благоговейной сдержанности и дистанции точно так же испытываются людьми (пусть не с одинаковой си­лой) по отношению к исполнителям равного или низшего статуса, как и к исполнителям сверхобычного статуса.

Какова бы ни была функция этих чувств для самой ауди­тории, такие источники сдерживания ее реакций предо­ставляют исполнителю известное свободное пространство для построения нужного впечатления по собственному вы­бору и позволяют ему, ради собственного блага или блага аудитории, задействовать это впечатление как средство за­щиты или угрозы, которое было бы уничтожено слишком тесным знакомством публики с исполнителем.

Наконец, надо добавить, что тайны, которые аудито­рия не трогает из почтения к исполнителю, вероятнее все­го, могут сказаться пустяковыми либо серьезными тай­нами, но которыми он равно устыдился бы при возмож­ном разоблачении. В таком случае мы имеем в обороте, по выражению К. Рицлера, фальшивую социальную монету, на одной стороне которой благоговейное почтение, а на другой — стыд⁸¹. Аудитории чудится, будто за представ­лением стоят некие тайные загадки и силы, а исполнитель при этом чувствует, что его главные секреты ничтожны. Как показывают бесчисленные народные сказки и обря-

⁷⁹ The sociology of George Simmel / Transl. and ed by К. Н. Wolff Glencoe (III.): The Free Press, 1950. P. 321.

⁸⁰ Durkheim E. Sociology and Philosophy / Transl. by D. F. Pocock L : Cohen & West. 1953. P. 37

⁸¹ Rieiler К Comment on the social psychology of shame // American Journal of Sociology Vol. 48. P. 462 ff [стр.104]

ды посвящения (или ритуалы инициации), настоящий се­крет, скрываемый за таинственностью всех мистерий, со­стоит в том, что в действительности тайны нет, а реальная задача их исполнителей — помешать публике тоже по­нять это.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ И УЛОВКИ

В англо-американской культуре есть две с виду здраво-мысленные модели человеческой деятельности, с оглядкой на которые мы вырабатываем свои концепции поведения: исполнение реальное, искреннее, или честное; и исполне­ние фальшивое, которое монтируют для нас старательные фабрикаторы, будь то с расчетом на несерьезное воспри­ятие, как в работе актеров на сцене, или на серьезное, как в работе аферистов. Обычно реальные исполнения кажут­ся людям сложившимися стихийно как нецеленаправлен­ный, ненамеренный результат бессознательной реакции индивида на факты его ситуации. Спланированные же ис­полнения нередко воспринимаются старательно сплетен­ным нагромождением одних измышлений на другие, по­скольку нет никакой реальности, прямым откликом на ко­торую были бы данные элементы поведения. Теперь надо показать, что эти дихотомные концепции поведения явля­ются своего рода идеологией честных исполнителей, при­дающей силу разыгрываемому ими жизненному спектак­лю, но обедняющей его анализ.

Во-первых, сразу отметим, что многие люди искренне верят, будто привычно проецируемое ими определение си­туации и есть самая доподлинная реальность, В этой кни­ге не обсуждается вопрос о том, какую долю во всем насе-• лении составляют такие люди, в ней исследуется струк­турное отношение их искренности к характеру предлагае­мых ими исполнений. Если исполнение удалось, то его сви­детели в общем должны поверить, что исполнители были искренними. Это и есть структурное место искренности в драме событий. Исполнители могут быть искренними (или неискренними, но искренне убежденными в своей искрен­ности), но такого рода аффектированное отношение к ис­полняемой партии вовсе не обязательно для ее убедительно-

106

И. Гофман. Представление себя другим...

го исполнения. В жизни не так уж много французских поваров, которые действительно являются русскими шпи­онами, и, возможно, не так много женщин, исполняющих партию жены для одного мужчины и любовницы для дру­гого, но эти “дуплеты” в самом деле встречаются и во мно­гих случаях успешно удаются достаточно долго. Это наво­дит на мысль, что хотя люди обычно и являются тем, чем кажутся, такая видимость все же может быть подстроен­ной. Тогда, между видимостью и реальностью существует отношение статистическое, а не внутренне обоснованное или необходимое. Практически, при непредвиденных угро­зах исполнению и необходимости (подробнее о ней см. ни­же) поддерживать солидарность с собратьями-исполните­лями и сохранять некоторую дистанцию от зрителей, кос­ная неспособность исполнителя отойти от внутренне при­сущего ему видения реальности может временами подвер­гать опасности само исполнение. Некоторые исполнения достигают успеха при полной бесчестности исполнителя, другие вполне честно, но, вообще говоря, для исполнений ни одна из этих крайностей несущественна и, возможно, драматургически нежелательна.

Напрашивается вывод, что честное искреннее, серьез­ное исполнение менее прочно связано с миром надежности и солидности, чем можно было бы предположить с перво­го взгляда. И этот вывод получает подкрепление, если при­смотреться к тому, что обычно отделяет совершенно чест­ные, спонтанные исполнения от исполнений неспонтанных, полностью запланированных. Возьмем, к примеру, фено­мен сценической игры. Требуются большое умение, дол­гая тренировка и особая психология, чтобы стать хоро­шим актером на сцене. Но этот факт не должен заслонять от нас другой: почти каждый человек способен достаточно хорошо выучить сценарий, чтобы, выступив на сцене, дать доброжелательной публике некоторое ощущение реаль­ности того, что разыгрывается перед нею. Так происхо­дит, видимо, потому, что обыкновеннейшее общение меж­ду людьми само организовано как театральная сцена, бла­годаря обмену драматически взвинченными действиями, контрдействиями и заключительными репликами. Даже в руках неопытных исполнителей сценарии могут ожить, потому что сама жизнь похожа на драматическое пред-

Исполнения. Действительность и уловки

107

ставление. Конечно, весь мир все-таки не театр, но опре­делить чем именно он отличается от театра, нелегко.

Недавний опыт “психодрамы” как терапевтической тех­ники — пример еще одного сближения театра и жизни. В поставленных психиатрами сценках психодрамы пациен­ты не только более или менее успешно разыгрывают свои партии, но, делая это, вообще не пользуются никаким сце­нарием. Их собственное прошлое доступно им в форме, по­зволяющей инсценировать краткий повтор этого прошло­го. Очевидно, что партия, когда-то сыгранная честно и все­рьез, при позднейшем воспроизведении вынуждает испол­нителя выдумывать, как ее показать. Кроме того, партии, которые в прошлом играли перед ним значимые для него другие исполнители, по-видимому, тоже становятся до­ступными ему, позволяя исполнителю переключаться с ро­ли, изображающей его самого, каким он был когда-то, на роли других, какими они были для него. Эту способность при необходимости переключаться с роли на роль можно было предсказать заранее. Такое, очевидно, может сделать каждый, ибо учась исполнять партии в реальной жизни, он нащупывает свой собственный путь, не слишком осо­знанно используя начальное знакомство с рутинными пар­тиями других, к которым собирается адресоваться. И ког­да человек научается по-настоящему справляться с реаль­ной рутиной, он оказывается способным к этому отчасти благодаря “предварительной социализации”⁸², давно уже приучавшей него к реальности, которая только теперь ста­новится для него актуальной.

Когда индивид передвигается на новую позицию в обще­стве и получает новую роль к исполнению, ему, скорее всего, не растолковывают во всех подробностях как вести себя, и к тому же вначале факты новой ситуации не давят на него с достаточной силой, чтобы определять его поведе­ние автоматически, без дальнейших размышлений о нем. Обыкновенно индивиду подают лишь немногие реплики-подсказки, намеки и постановочные инструкции, предпо­лагая, что он уже имеет в своем репертуаре богатый набор элементов и фрагментов исполнений, которые потребуют-

⁸² Merlon R. К. Social theory and social structure Glencoe (III.): The Free Press.

1957. P. 265 ff.

108

И. Гофман. Представление себя другим...

ся в новой обстановке. Так, индивид может ясно представ­лять себе, как выглядят скромность, уважение или пра­ведное негодование, и способен, когда нужно, плутовать в игре этими образами. Возможно, при нужде он сумеет сыг­рать даже роль загипнотизированного субъекта⁸³ или со­вершившего преступление якобы в “навязчивом” состо­янии⁸⁴, опираясь на какие-то образцы такого поведения, с которыми он уже знаком.

Артистическое исполнение, или хорошо поставленная мошенническая игра, требует подробного сценария отно­сительно разговорного содержания данной рутинной пар­тии. Однако обширная часть этого исполнения, включая “непроизвольное самовыражение”, зачастую располагает очень бедными постановочными указаниями. Все предпо­лагают, что исполнитель-иллюзионист и так уже многое знает о том, как управлять своим голосом, лицом и телом, хотя он (как и любой человек, направляющий его дейст­вия), скорее всего, затруднится подробно и четко сформу­лировать эти свои знания. И в этом, конечно, мы все близ­ки к положению простого человека с улицы. Социализа­ция, возможно, и не требует очень уж подробного обуче­ния множеству специальных мелочей в исполнении каж­дой отдельной конкретной партии — для этого попросту не хватило бы ни времени, ни сил. Что, по-видимому, дей­ствительно требуется от индивида — это научиться обще­принятым способам выражения в достаточной мере, что­бы быть в состоянии “войти” и более или менее справить­ся с любой ролью, которая ему может выпасть в жизни. Признанные исполнения обыденной жизни отнюдь не “ра­зыгрываются” или не “ставятся” в том смысле, что испол­нитель заранее знает, что именно он собирается делать, и потом делает это только из-за ожидаемого результата. Осо­бенно “недоступным” обыкновенному исполнителю будет розыгрыш его непроизвольных самовыражений⁸⁵. Но как

⁸³ Этот взгляд на гипноз четко представлен в работе: Sarbin T. R. Contributions to role-taking theory I: Hypnotic behavior // Psychological Review Vol. 57. P. 255—270.

⁸⁴ Cressey D. R. The differential association theory and compulsive crimes // Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science. Vol. 45 P 29—70

⁸⁵ Это понятие заимствовано из работы: Sarbin Т. R Role theory// Handbook of social psychology/ Ed. by G. Lindzey Cambridge: Addison—Wesley. 1954 Vol I P. 235—236.

Исполнения. Действительность и уловки

109

и в случае менее признанных обществом исполнителей, неспособность обыкновенного человека заранее выработать сценарий своих телодвижений и красноречивых взглядов вовсе не означает, что он не сумеет выразить себя с помо­щью этих инструментов в направлении, уже драматиче­ски проработанном и сформированном в его репертуаре действий. Короче, все мы действуем-играем лучше, чем знаем как делаем это.

Когда случается наблюдать по телевизору, как некий борец мнет, грубо швыряет и вяжет узлом своего против­ника, зритель вполне способен разглядеть, несмотря на старательное втирание ему очков, что борец просто разыг­рывает из себя (и знает это) “громилу” и что в другом мат­че ему могут поручить другую роль — роль симпатичного борца, которую он исполнит с равным блеском и сноров­кой. Но, вероятно, гораздо менее доступно массовому по­ниманию то, что хотя такие детали, как число и характер падений могут быть обговорены заранее, подробности ис­пользованных выразительных гримас и телодвижений идут не от сценария, а от моментальных требований соразмер­ного стиля, чувство которого безотчетно крепнет от эпизо­да к эпизоду почти без предварительного обдумывания.

Тому, кто хочет понять людей в Вест-Индии, которые изображают “лошадей” или одержимых “духом вуду”⁸⁶, будет поучительно узнать, что одержимый способен вос­производить точный образ вселившегося в него божества, благодаря накопленным при посещении культовых собра­ний знаниям и воспоминаниям в течение всей его предше­ствовавшей жизни”⁸⁷; что он в точности соблюдает прави­ла социальных отношений с теми, кто его наблюдает; что состояние одержимости наступает у него как раз в нуж­ный момент церемониального действа, и одержимый до того хорошо исполняет свои ритуальные обязательства, что способен участвовать в своеобразной коллективной сценке вместе с другими персонажами, одержимыми в это время иными духами. Но зная это, важно понимать, что такое контекстуальное выстраивание роли лошади и т. п. все же позволяет участникам культа верить, что одержимость —

⁸⁶ Milraux A. Dramatic elements in ritual possesions // Diogenes. Vol 11. P 18—36

⁸⁷ Ibid. P. 24.

по

И. Гофман. Представление себя другим...

явление реальное и что люди становятся одержимыми теми или иными духами совершенно стихийно, не имея ника­кой возможности их выбирать.

Наблюдая за совсем еще молоденькой американской девушкой из среднего класса, притворяющейся глупень­кой для ублажения самолюбия своего ухажера, прежде все­го замечают элементы обмана и хитрости в ее поведении. Но при этом подобно ей самой и ее парню, наблюдатели просто принимают как данность и далее никак не исполь­зуют факт, что эту сложную партию исполняет именно американская девушка из среднего класса. Тем самым здесь упускается из виду большая часть исполнения. Конечно, это общеизвестно, что разные социальные группировки по-разному выражают в своем поведении такие атрибуты, как возраст, пол, местность происхождения и проживания, классовый статус, и что каждый раз влияние этих про­стых качеств опосредствуется и конкретизируется слож­ной отличительной культурной конфигурацией принятых образцов поведения. Быть лицом данной категории зна­чит не просто обладать требуемыми качествами из числа вышеназванных, но и соблюдать определенные нормы по­ведения и внешнего вида, которые дополнительно к этим качествам предъявляет человеку его социальная группа. Бездумная легкость, с какой люди согласованно выдержи­вают такие нормативные рутины, отрицает не то, что ка­кое-то исполнение имело место, а лишь то, что участники сознавали его.

Статус, положение в обществе, социальное место — это не материальная вещь, которой надо овладеть и выста­вить напоказ. По сути это схема соответствующего зани­маемой позиции поведения — последовательного, идеали­зированного и четко выраженного. Это нечто, что должно быть реализовано, независимо от легкости или неуклюже­сти, осознанности или бессознательности, лживости или честности исполнения. Сказанное хорошо поясняет при­мер, взятый у Ж.-П. Сартра:

Возьмем обыкновенного официанта в кафе. Его движения бы­стры и решительны, пожалуй, немного чересчур точны, чересчур стремительны. Он подходит к постоянным клиентам чуть уско­ренным шагом. Он склоняется перед ними с преувеличенным усердием; его голос, его глаза выражают немного утрирован-

Исполнения. Действительность и уловки

111

ный интерес и внимание к приказаниям клиента. Наконец, он возвращается с заказом, каменной неподвижностью осанки под­ражая какому-то автомату и одновременно лавируя со своим подносом между столиками с отчаянностью канатоходца, вы­нужденный беспрестанно поддерживать неустойчивое, шаткое равновесие подноса легким движением руки и кисти. Все пове­дение официанта кажется нам какой-то игрой. Он весь уходит в цепную вязь своих движений, словно бы те были механически­ми деталями, подгоняемыми друг к другу. Его жесты и даже го­лос кажутся механическими. Он придает себе быстроту и без­душную скорость машины. Но во что же он играет? Нет надоб­ности долго наблюдать его перед тем как ответить: он играет в официанта в кафе. В этом нет ничего удивительного. Игра — это всегда своего рода разведка и исследование. Ребенок играет со своим телом, чтобы узнать его, ознакомиться с его составны­ми частями. Официант в кафе играет с условностями своего об­щественного положения, чтобы понять и освоить его. Эта обя­зательная дань игре в сущности не отличается от дани, нало­женной на всех торговцев товарами и услугами вообще. Их об­щественное положение делает их жизнь сплошь церемониаль­ной. Публика требует от них, чтобы и сами они понимали ее как некий церемониал: существует жизненная игра бакалейщика, портного, аукционера, которой они стараются убедить клиенту­ру, что являются всего лишь бакалейщиком, портным, аукцио­нером и никем больше. Мечтательный бакалейщик неприятен покупателю, потому что такой бакалейщик — не целиком бака­лейщик. Общество требует от него ограничить себя функцией бакалейщика, точно так же как солдат по команде “Смирно!” должен превратиться в солдата-вещь с прямо уставленным в пространство взглядом, который вообще ничего не видит, кото­рому больше и не положено видеть, так как устав, а не интерес переживаемого момента определяет ту точку, куда должен смот­реть солдат (смотреть “на десять шагов вперед!”). Поистине име­ется много предохранительных мер для удержания человека в тюрьме того положения, которое он занимает сегодня, словно бы люди живут в постоянном страхе, что он убежит из этой тюрьмы, внезапно сбросит постылые оковы и увильнет от обя­занностей своего общественного положения⁸⁸.

⁸⁸ Sartre J -Р Being and nothingness. L.: Methuen, 1957

ГЛАВА ВТОРАЯ КОМАНДЫ

Размышляя о сущности исполнения, легко сбиться на предположение, будто содержание представления себя дру­гим попросту является экспрессивным расширением лич­ных характеристик исполнителя, и далее рассматривать функцию каждого конкретного исполнения в этих лич­ных категориях. Такой взгляд ограничен и может затем­нить важные различия в функциональном значении того или иного исполнения для взаимодействия как целого.

Во-первых, часто случается, что данное исполнение слу­жит, главным образом, выражению характеристик испол­няемой задачи, а не характеристик исполнителя. Так, слу­жебный персонал, будь то в конкретной профессии, бюро­кратической организации, бизнесе или ремесле, обычно охотно оживляет свою манеру поведения выразительны­ми позами и телодвижениями, говорящими о профессио­нальном умении и честности, но, как бы много это поведе­ние ни сообщало о самих людях, часто его главная цель — утвердить в публике благоприятное мнение об их службе или о производимом продукте. Далее, нередко бывает, что личный передний план исполнителя разрабатывается не столько потому, что он позволяет ему представлять в же­ланном виде именно себя, сколько потому, что его внеш­ность и поведение могут быть полезны для выступления на более обширной сцене. В свете сказанного можно по­нять, почему сортировочное сито городской жизни отби­рает на должности секретарей по приему посетителей деву­шек с хорошо ухоженной внешностью и правильным про­изношением, ибо на этом месте они могут представлять передний план организации так же хорошо, как и самих себя.

Команды

ИЗ

Но важнее всего то, что обычно определение ситуации каким-то конкретным участником, есть неотъемлемая часть определения, созидаемого и поддерживаемого совместны­ми усилиями нескольких или многих участников. Напри­мер, в больнице два штатных терапевта могут потребовать от врача-стажера в качестве элемента его учебной практи­ки ежедневно просматривать графики состояния какого-нибудь пациента с изложением своего мнения по каждому их пункту. При этом стажер может не понять, что вынуж­денный спектакль его относительного невежества отчасти подстроен самим штатным персоналом, который тщатель­но изучает все эти графики заблаговременно. И уж тем более ему трудно догадаться, что такое впечатление о нем вдвойне усилено молчаливым соглашением местной коман­ды поручать разработку половины графиков одному штат­ному работнику, а второй половины — другому¹. Это рабо­та командой обеспечивает штатному персоналу хорошую возможность показать свой товар лицом (при условии, ко­нечно, что нужный специалист в нужный момент спосо­бен подменить другого в допросе стажера).

Более того, часто случается так, что каждому члену та­кой труппы или состава игроков для создания удовлетво­рительного общекомандного впечатления скорее всего надо будет выглядеть по-разному. Так, если в семейном доме устраивается официальный прием, то потребуется кто-то в униформе или ливрее в качестве участника рабочей ко­манды. Индивид, играющий эту роль, должен применить к себе социальное определение домашней прислуги. В то же время женщина в роли хозяйки дома вынуждена при­нять и поддерживать своим внешним видом и манерами социальное определение поведения персонажа, которому естественно и привычно пользоваться услугами челяди. Та­кой расклад в яркой форме автору пришлось наблюдать в островном отеле для туристов (который впредь будет на­зываться “Шетланд-отель”). Там общее впечатление о ка­честве обслуживания на уровне требований средних клас­сов было достигнуто управляющими благодаря удачному распределению ролей, где себе они взяли роли хозяина и

¹ Неопубликованное исследование автора о медицинском обслужива-

114

И. Гофман. Представление себя другим...

хозяйки дома из среднего класса, а своим наемницам отве­ли роль служанок-горничных, хотя в понятиях местной классовой структуры девушки, работавшие горничными, имели несколько более высокий статус, чем нанявшие их владельцы отеля. Когда постояльцев в нем не было, де­вушки мало считались с такой ерундой как статусные раз­личия между горничной и хозяйкой. Другой пример мож­но взять из семейной жизни средних классов. В американ­ском обществе, когда муж и жена появляются перед новы­ми друзьями на ознакомительной вечеринке, жена, веро­ятно, будет демонстрировать больше уважительного под­чинения воле и мнениям мужа, чем это обычно бывает на­едине с ним или при старых друзьях. Если она напускает на себя роль пассивно-почтительную, то ему можно при­нять роль властного мужа, и пока каждый член этой брач­ной пары играет свою особую роль, данная супружеская команда, как представительная единица, способна поддер­живать впечатление, которого ждут от нее новые аудито­рии. Еще один пример возьмем из области расового этике­та на Юге США. По Чарлзу Джонсону, когда поблизости нет других белых, негр может называть своего белого парт­нера-рабочего просто по имени, но когда подойдут другие белые, обращение “мистер” само собой восстановится². Эти­кет деловых отношений дает нам похожий пример:

В присутствии посторонних формально-деловой стиль обще­ния еще более важен. Вы можете весь день называть вашу сек­ретаршу “Мери” и вашего партнера “Джо”, нo когда в офис приходит чужой, вы обязаны обращаться к своим помощникам так, как должен бы по вашему ожиданию, обращаться к ним вежливый незнакомец: мисс или мистер. Вы можете иметь при­вычку шутить с телефонисткой, но шуткой надо пожертвовать, когда вы делаете вызов в пределах слышимости постороннего³.

Она [ваша секретарша] хочет, чтобы в присутствии незнако­мых ее называли мисс или миссис. Ей, по меньшей мере, не понравится, если ваше “Мери” спровоцирует кого-нибудь еще на фамильярное обращение с нею⁴.

В данной книге термин “исполнительная команда” или, короче, “команда” используется для обозначения любого

²Johnson Ch. Patterns of Negro segregation. N.Y.: Harper Bros., 1943 P. 137—138

³ Esquire Etiquette. Philadelphia: Lippincott, 1953 P. 6

⁴ Ibid P.15.

Команды

115

множества индивидов, сотрудничающих в жизненной по­становке какой-либо отдельно взятой рутинной партии.

До сих пор в этой работе основной точкой отсчета было индивидуальное исполнение, а в центре обсуждения были два уровня фактов: первый — индивид и его исполнение и второй — полный состав участников и взаимодействие как целое. Такого подхода, по-видимому, достаточно для изу­чения определенных видов и сторон взаимодействия. Все, что не укладывается в эти рамки, можно трактовать как разрешимое усложнение задачи. Так, сотрудничество меж­ду двумя исполнителями, каждый из которых был якобы целиком поглощен представлением перед другим своего собственного особого исполнения, возможно проанализи­ровать как некий тип тайного сговора или “понимания” без изменения базовой системы отсчета. Однако при ис­следовании конкретных социальных образований моногра­фическим методом сотрудническая деятельность некото­рых участников, судя по всему, слишком важна, чтобы рассматривать ее как простую вариацию прежней задачи. Независимо от того, выступают члены команды с похожи­ми индивидуальными представлениями или с непохожи­ми, но если эти исполнения вместе составляют одно целое, то возникает качественно новое командное впечатление, которое удобно толковать как самостоятельный факт, как факт третьего уровня, расположенного между уровнем ин­дивидуального исполнения и уровнем общего, суммарного взаимодействия всех участников. Можно даже сказать, что если специальный интерес исследователя сосредоточен на изучении управления впечатлениями, изучении возмож­ностей, возникающих в процессе внушения какого-то впе­чатления, и изучении методик реализации этих возмож­ностей, тогда команда и командное исполнение, вероятнее всего, будут наилучшим выбором в качестве основной точ­ки отсчета⁵. Отправляясь от нее, можно будет в рамках этих понятий освоить и такие ситуации, где взаимодейст-

⁵ Использование “команды” (в противоположность “исполнителю”) как базового понятия заимствовано у фон Ноймана, который проанализи­ровал бридж как игру между двумя игроками, каждый из которых в не­которых отношениях имеет две разные индивидуальности, чтобы вести игру (см.: Neumann J. von, Morgenstern O. The theory of games and economic behavior Princeton University Press, 1947. P. 53).

116

И. Гофман. Представление себя другим...

вуют только два лица, описав подобные ситуации как вза­имодействие двух команд, в котором каждая команда со­стоит только из одного члена. (Рассуждая логически, воз­можно даже утверждать, что предполагаемая аудитория, способная получить самое полное впечатление от особого случая социальной обстановки, где кроме нее нет других присутствующих — это аудитория, созерцающая команд­ное представление, в котором команда не имеет ни одного члена.)

Понятие команды позволяет нам размышлять о любых исполнениях, которые даются одним или более чем одним исполнителем, а также охватывает еще один особый слу­чай. Ранее говорилось, что исполнитель может быть за­хвачен и обманут своей собственной игрой и в этот момент верить, что насаждаемое им впечатление о реальности — это единственная и подлинная реальность. В таких случа­ях исполнитель становится своей собственной аудитори­ей, становится исполнителем и зрителем одного и того же спектакля. Предположительно он внутренне принимает или внедряет в свой мир нормы, которые пытается поддержи­вать в присутствии других, так что совесть требует от него играть как это принято в данном обществе. Вероятно, инди­виду в качестве исполнителя придется скрывать от самого себя в качестве собственной аудитории определенные дис­кредитирующие факты, которые он неизбежно узнает о своем исполнении. В обиходных понятиях это значит, что в исполнении обязательно найдутся вещи, о которых он знает или только что узнал, но в которых он не пожелает признаться самому себе. В жизни постоянно случается этот замысловатый маневр самообмана. Психоаналитики рас­полагают на этот счет прекрасными полевыми данными под рубриками “вытеснение” и “расщепление сознания”⁶.

⁶ Индивидуалистическое мышление склонно трактовать такие процессы как самообман и неискренность в качестве неких характерологических слабостей, рожденных в глубочайших тайниках личности данного инди­вида. Возможно, было бы лучше начинать анализ подобных процессов извне и потом углубляться во внутренний мир индивида, чем действовать в обратном порядке. Можно принять, что исходным пунктом для всего, что должно придти позднее, служит индивидуальный исполнитель, ут­верждающий некое определение ситуации перед аудиторией. Индивид ав­томатически становится неискренним, когда, сохраняя верность обяза­тельству поддерживать рабочий консенсус, он участвует в разных рути­нах или исполняет данную партию перед разными аудиториями. Самооб-

Команды

117

Возможно в этом кроется источник феномена, который ког­да-то был назван “самодистанцированием”, а именно про­цесса, в ходе которого человек начинает чувствовать от­чуждение от самого себя⁷.

Когда исполнитель ведет свою частную деятельность в соответствии с коллективными моральными нормами, он может ассоциировать эти нормы с какой-то референтной группой, тем самым создавая для своей деятельности не­кую отсутствующую в момент ее осуществления аудито­рию. Такая возможность побуждает нас рассмотреть еще одну. Индивид может частным образом придерживаться норм поведения, в которые он лично не верит, сохраняя эти нормы лишь из-за живого чувства соприсутствия не­видимой аудитории, которая накажет за отклонения от этих норм. Другими словами, индивид может или стать своей собственной аудиторией, или вообразить аудиторию присутствующей. (Во всем этом нельзя упускать из виду аналитическое различие между понятием команды и по­нятием индивидуального исполнителя.) Сказанное наво­дит на мысль, что и команда может ставить представле­ние для аудитории, во плоти не присутствующей. Так, в некоторых психиатрических больницах Америки невост­ребованным умершим пациентам могут быть устроены по­хороны на больничной земле по относительно полному об­ряду. И без сомнения, это помогает сохранить минималь­ные нормы цивилизованных отношений в обстановке, где убогие условия и общее безразличие общества действитель­но способны угрожать этим нормам. Во всяком случае, ког­да родственники не являются, больничный священник, больничный устроитель похорон и один-два других слу­жителя сами могут разыграть все похоронные роли и про­демонстрировать цивилизованное отношение к смерти ис­ключительно перед лицом мертвого пациента, при полном отсутствии публики.

Очевидно, что в силу самого факта принадлежности к команде между людьми, членами одной команды, возни-

ман можно рассматривать как некий результат вынужденного совмеще­ния в одном и том же человеке двух различных ролей: исполнителя и оценивающей аудитории.

⁷ Mannheim К. Essays on the sociology of culture. L.: Routledge & Kegan Paul. 1956 P. 209.

118

И. Гофман. Представление себя другим...

кает некая важная взаимосвязь. Можно выделить два ос­новных компонента этой взаимосвязи.

Во-первых, надо считаться с тем, что даже в разгар ко­мандного исполнения любой член команды способен под­вести общий спектакль или навредить ему своим неподхо­дящим поведением. Поэтому каждый участник команды вынужден полагаться на доброжелательное поведение сво­их соратников, а они, в свою очередь, вынуждены пола­гаться на него. Тогда волей-неволей устанавливается взаи­мозависимость, соединяющая друг с другом членов коман­ды. Если они, как это часто случается, имеют разные фор­мальные статусы и ранги в какой-то социальной организа­ции, то взаимозависимость, порождаемая членством в од­ной команде, по всей вероятности, перечеркнет сложив­шиеся структурные или социальные разделения в этой организации и тем обеспечит ей новый источник сплоче­ния. Там, где служебные и родословные статусы способст­вуют установлению внутренних перегородок в организа­ции, исполнительские команды могут действовать в об­ратном направлении, объединяя разделенное.

Во-вторых, очевиден вывод, что если члены одной ко­манды вынуждены сотрудничать в утверждении данного определения ситуации перед своей аудиторией, они едва ли смогут поддерживать соответствующее конкретное впе­чатление друг перед другом. Сообщники в деле поддержа­ния какой-то конкретной видимости, они вынуждены опре­делять друг друга как “посвященных”, как лиц, перед кем невозможно сохранить данный передний план действия. В таком случае, сочленов команды (прямо пропорционально частоте, с какой они действуют как одна команда, и коли­честву скрываемых элементов представления, попавших в зону их совместной посвященности) начинают связывать законы того, что можно бы назвать панибратством или фа­мильярностью. Среди участников команды права на па­нибратство (которое может выступать своеобразным ви­дом интимности в отношениях, но без теплоты) не требу­ют каких-то органичных, медленно развивающихся с тече­нием совместно проводимого времени личных чувств, а ско­рее предполагают некие формальные отношения, которые автоматически устанавливаются и распространяются, как только человек занимает место в команде.

Команды

119

Предполагая, что почти наверняка участников команды будут связывать друг с другом узы взаимной зависимости и взаимного панибратства, нельзя смешивать тип подобным образом сформированной группы с другими типами групп, такими, как неформальная группа или клика. Участник команды — это некто, от чьего драматургического сотруд­ничества при вынашивании коллективного определения си­туации зависят какие-то люди. Если даже он ставит себя вне рамок неформальных санкций и настаивает на отказе от данного спектакля или на придании ему какого-то осо­бого поворота, он тем не менее остается частью команды. Фактически, такой участник именно потому и является ча­стью команды, что он способен причинить другим подоб­ные неприятности. Так например, выскочка-обособленец на фабрике, ломающий норму производительности труда, трактуется все-таки как член команды, даже если его про­изводственная активность мешает другим рабочим созда­вать у окружающих определенное представление о том, что такое тяжелая каждодневная работа. Выскочку могут ста­рательно обходить в качестве объекта дружбы, но его не могут игнорировать в качестве угрозы командному опреде­лению ситуации. Подобно этому, на вечеринке вызывающе развязную и доступную девицу, другие присутствующие там девушки могут избегать, но в известных отношениях она остается частью их команды и не может не угрожать определению ситуации, которое они коллективно поддер­живают: девушка — труднодоступный сексуальный приз, ценная награда. Поэтому, хотя участники команды часто оказываются лицами, которые в порядке самозащиты не­формально соглашаются направлять свои усилия в опреде­ленное русло и, поступая так, образуют неформальную группу, но это неформальное соглашение не является кри­терием для определения понятия команды.

Члены неформальной клики (если использовать этот тер­мин для обозначения какого-то малого числа лиц, соеди­нившихся для приумножения в своем кругу неофициаль­ных удовольствий) также могут составлять команду, ибо очень вероятно, что им придется сотрудничать в деликат­ном сокрытии своей исключительности от некоторых не­членов клики, и в то же время снобистски выставлять эту исключительность перед другими. Существует, однако, важное различие между понятиями “команда” а “клика”.

120

И. Гофман. Представление себя другим...

В больших социальных образованиях, индивидов одного статусного уровня связывает факт, что они должны сотруд­ничать в поддержании определения ситуации по отноше­нию к тем, кто выше и кто ниже их. Отсюда множество людей, возможно, очень разных по существенным харак­теристикам, и, потому желающих сохранить социальную дистанцию между собой, вдруг обнаруживают себя в отно­шениях вынужденного панибратства, характерного для со-командников, занятых постановкой общего спектакля. Из-за этого малые клики нередко формируются не для того, чтобы продвигать интересы людей, вместе с которыми дан­ный индивид ставит жизненный спектакль, а скорее что­бы оберегать его от нежелательного отождествления с эти­ми людьми. Следовательно, клики зачастую функциони­руют, чтобы защитить индивида не от лиц других соци­альных рангов, но от лиц его собственного ранга. И хотя все члены одной клики могут иметь одинаковый статус­ный уровень, решающим, видимо, остается тот факт, что не все лица одного статуса допускаются в клику⁸.

Следует добавить последнее замечание о том, чем не яв­ляется команда. Люди могут формально или неформально соединяться в группы действия, чтобы продвигать одина­ковые или коллективные цели любыми доступными им средствами. Поскольку они сотрудничают в поддержании данного впечатления, используя этот прием как средство достижения своих целей, постольку они составляют то, что было названо в данном исследовании командой. Но надо полностью уяснить себе, что существует много иных средств кроме средств драматургического сотрудничества, которыми действующая группа способна достигать своих целей. Эти иные средства, такие, как власть принуждения или переговоров, могут быть усилены или ослаблены стра­тегией манипуляции впечатлениями, но использование си­лы принуждения или словесного торга обеспечивает како­му-то кругу людей источник формирования группы, не свя­занный с фактом, что в определенных случаях таким об-

Разумеется, существует много оснований, на которых формируются клики. Эдвард Гресс считал, что клики могут преодолевать обычные воз­растные и этнические границы, чтобы сводить вместе людей, которые не кажутся друг другу конкурентами в своей деятельности (Gress E. Informal relations and the social organization of work in an industrial office / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociolody. University of Chicago, 1949).

Команды

121

разом сформированная группа, вполне возможно, будет дей­ствовать (в драматургическом смысле) как команда. (Ана­логично, индивид, занимающий позицию человека власти или лидера, может увеличивать или уменьшать силу сво­его воздействия на других степенью убедительности и со­ответствия его внешности и манеры поведения образу ли­дера, но этим не утверждается, будто драматургические качества его действия необходимо или даже обычно со­ставляют главную опору его социального положения.)

Если понятие команды применять в качестве базовой точки отсчета, то уместно заново проследить прежние шаги в рассуждениях и заново определить всю систему терми­нов так, чтобы основной аналитической единицей в ней была команда, а не индивидуальный исполнитель.

Уже говорилось, что цель исполнителя — поддержи­вать конкретное, частное определение ситуации, представ­ляя этим, так сказать, свою заявку на то, чем является для него реальность. Будучи командой из одного челове­ка, без всяких соратников, которых надо информировать о своем решении, исполнитель способен быстро решить, какую из доступных ему позиций по данному вопросу за­нять, и затем горячо взяться за дело, словно бы его выбор был единственно возможным. Немаловажно, что этот вы­бор позиции может быть хорошо подогнан к собственной конкретной ситуации и интересам исполнителя.

Когда мы от одночленной команды обратимся к расши­ренной, изменится сам характер реальности, признавае­мой командой. Вместо богатого определения ситуации, реальность может оказаться сведенной к тощей партий­ной линии, и скорее всего эта линия будет не одинаково близкой разным членам команды. С одной стороны, мож­но ждать иронических замечаний, которыми некоторые участники команды будут как бы шутя отрицать команд­ную линию, на деле принимая ее всерьез. С другой сторо­ны, появится новый фактор верности своей команде и сво­им соратникам по ней — обеспечение поддержки общеко­мандной линии.

По-видимому, всем понятно, что публичные разногла­сия среди членов команды не только лишают их способно­сти к единству действий, но и осложняют определение ре­альности, поддерживаемое командой. Для защиты этого

122

И. Гофман. Представление себя другим...

представления о реальности от членов команды может по­требоваться способность откладывать публичное принятие определенных личных точек зрения до выработки оконча­тельной позиции команды. И если командная точка зре­ния однажды была принята, все члены команды обязаны следовать ей. (Здесь не рассматривается вопрос о дозво­ленной мере “советской самокритики” и о том, кем она дозволяется, перед этапом окончательного обнародования командной позиции.) Пример можно взять из практики государственной службы Великобритании:

В таких комитетах [при кабинете министров] государствен­ные служащие участвуют в дискуссиях и свободно выражают свои взгляды, подчиняясь только одному правилу: не становиться в прямую оппозицию к своему собственному министру. Возмож­ность обнародования такого открытого несогласия возникает очень редко и в принципе не должна возникать: в девяти случа­ях из десяти министр и государственный служащий, заседаю­щий в комитете вместе с ним, предварительно согласовывают, какую линию отстаивать, а в десятом случае государственный служащий, несогласный со своим министром по конкретному вопросу, не будет допущен на заседание, где этот вопрос должен обсуждаться⁹.

Другую иллюстрацию командного исполнения можно найти в исследовании структуры власти в малом городе Флойда Хантера:

Любого, кто занимается городской общественной работой са­мого разного масштаба, снова и снова поражает то, что иногда называют “принципом единодушия”. Когда лидеры местной об­щины окончательно сформируют городскую политику, с их сто­роны появляются прямые требования строгого подчинения дис­циплине мнений. Решения обычно принимаются неспешно. Для основательного обсуждения большинства проектов до ввода их в действие, как правило, имеется достаточно времени, особенно у руководителей верхнего звена. Для коммунальных проектов истина одна. Когда время дискуссий ушло и линия действий определена, тогда требуется единодушие. На инакомыслящих оказывается давление, и принятому проекту дают ход¹⁰.

Открытое несогласие перед лицом наблюдающей ауди­тории производит, как говорится, впечатление фальши-

⁹ Dale Н. Е. The higher civil service of Great Britain. Oxford: Oxford Universi­ty Press, 1941 P. 141

¹⁰ Hunter F. Community power structure. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1953. P. 181, а также 118,212.

Команды

123

вой ноты. Можно показать, что буквальных фальшивых нот избегают по совершенно тем же соображениям, что и фигуральных фальшивых нот: в обоих случаях речь идет о поддержании определения ситуации. Это поясняет отры­вок из брошюры о рабочих проблемах профессионального аккомпаниатора:

Чтобы певец и пианист смогли максимально приблизиться к идеальному исполнению, надо точно следовать замыслу компо­зитора. Но иногда певец будет требовать от своего партнера чего-то явно противоречащего композиторским пометкам. Он захо­чет, например, акцента там, где его не должно быть; захочет fir-mata, где не нужно; захочет rallentando вместо tempo; пожелает петь forte, когда надо piano; может сентиментальничать, когда общее настроение должно быть nobilmente.

Этот перечень, конечно, далеко не исчерпан. Певец с рукой на сердце и со слезами на глазах будет клясться, что он делает и всегда стремится делать в точности то, что написал композитор. Это создает очень затруднительное положение. Если певец поет одно, а пианист играет другое — результатом будет хаос. Дис­куссии в данном случае могут оказаться напрасными. Но что же тогда делать аккомпаниатору?

На публичном исполнении он должен быть с певцом, но по­сле концерта помочь ему вытравить из головы память об этом исполнении...¹¹.

Однако единодушие — часто не единственное требова­ние при командном определении ситуации. Видимо, всем нам свойственно некое ощущение, что наиболее реальные и твердо установленные вещи в жизни — это те явления, на описании которых люди сходятся не сговариваясь, не­зависимо друг от друга. Опыт подсказывает, что если два участника одного события решат быть как можно более честными в пересказе о нем, то их свидетельства окажут­ся достаточно сходными, хотя бы они и не советовались друг с другом перед своими представлениями общего для них события. Наверно само намерение говорить правду, предположительно, делает такие предварительные консуль­тации необязательными. Напротив, если два человека за­хотят солгать или предложить искаженную версию собы­тия, в котором оба принимали участие, то им будет необ­ходимо не только заранее посоветоваться друг с другом, чтобы, так сказать, “придать истории честный вид”, но и

¹¹ Moore G. The unashamed accompanist. L.: Methuen, 1943.

124

И. Гофман. Представление себя другим...

скрыть факт использования благоприятной возможности для такого предварительного совещания. Другими слова­ми, при инсценировании определения ситуации, для не­которых членов команды может возникнуть необходимость единодушия в выборе общих элементов ситуации и сокры­тия того факта, что этот выбор не был взаимно независи­мым. (Между прочим, если члены команды заняты еще и в спектакле самоуважения, разыгрываемого друг перед другом, то для каждого из них может возникнуть необхо­димость самостоятельно понять и принять командную ли­нию и при этом не допустить себя до признания, что в выборе их позиции независимость отсутствовала. Но по­добные проблемы несколько уводят нас от командного ис­полнения как основной точки отсчета.)

Следует заметить, если участник команды обязан дож­даться определенной официальной информации, прежде чем занять свою позицию, то и эта официальная информа­ция должна быть предоставлена ему в доступной форме, чтобы он смог сыграть свою партию в команде и почув­ствовать себя частью ее. Об этом писал например, Честер Холком в комментарии к тому, как некоторые китайские торговцы устанавливают цены на свои товары соответствен­но внешнему виду покупателя:

Один частный результат этого изучения покупателя прояв­ляется в таком факте. Когда какой-то человек входит в магазин в Китае и, осмотрев несколько образцов товара, спрашивает цену одного из них, то продавец (если ему точно не известно обра­щался ли покупатель с этим вопросом к другим продавцам) не ответит ему, пока не опросит каждого другого продавца, назы­вал ли тот джентльмену цену интересующего его товара. Если же, как случается очень редко, этой важной предосторожностью пренебрегают, то суммы, называемые разными продавцами, по­чти всегда сильно расходятся, тем самым показывая, что у про­давцов нет согласия в их оценках данного покупателя¹².

Утаивать от участника команды информацию о направ­лении действий его команды — это все равно что утаивать от него его характер, ибо не зная, какой линии поведения придерживаться, он может оказаться неспособным утвер­дить себя перед аудиторией. Так, если хирург собирается оперировать пациента, направленного к нему другим док-

¹² Holcombe Ch. The real Chinaman. N.Y.: Dodd, Mead, 1895. P. 293

Команды

125

тором, обычная вежливость обязывает хирурга по возмож­ности сообщить этому доктору о дате операции и, если ре-комендатель на ней не появится, телефонировать ему о ее результате. Будучи “информированным” таким образом, рекомендующий врач может более успешно, чем в против­ном случае, представить себя родственникам больного в качестве полноценного участника медицинского действа¹³. В развитие сказанного хотелось бы добавить еще один общий факт о поддержании командной линии во время исполнения. Когда участник команды совершает ошибку в присутствии аудитории, другие члены команды часто вынуждены подавлять свой непосредственный порыв не­медленно наказать или поучить нарушителя до тех пор, пока не уйдет публика. В конце концов, безотлагательные исправительные санкции часто будут только еще больше расстраивать взаимодействие и, как ранее говорилось, мо­гут раскрыть аудитории его секреты, которые должны быть предназначены только для участников команды. Так, в ав­торитарных организациях, где команда начальников под­держивает спектакль своей постоянной правоты и выступ­ления единым фронтом, часто действует строгое правило, что ни один начальник не должен показывать враждебно­сти или неуважения к любому другому начальствующему лицу в присутствии кого-либо из команды подчиненных. Армейские офицеры демонстрируют согласие перед рядо­выми, родители перед детьми¹⁴, управляющие перед рабо­чими, медсестры перед пациентами¹⁵ и т. п. Конечно, ког­да подчиненные отсутствуют, критика становится возмож­ной и проявляется в открытой и самой яростной форме. Например, в исследовании учительской профессии Хоуар-да Беккера учителя высказали мнение, что если они обя-

¹³ Solomon D. Career contingencies of Chicago phisicians / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociology University of Chicago, 1952. P. 75.

¹⁴ В семье интересна та драматургическая завязка, что половая и ро­дословная солидарность каждого супруга, сталкиваясь с супружеской со­лидарностью как таковой, затрудняет для мужа и жены выполнение уго­вора “поддерживать авторитет друг друга” перед детьми или подчеркну­то показывать кому-то из родни свое намерение либо “держаться от него на дистанции”, либо перейти на самые близкие отношения. Как упоми­налось ранее, такие сталкивающиеся линии при формировании группово­го членства предотвращают окончательные структурные разрывы.

¹⁵ Taxel H. Authority structure in a Mental Hospital Ward / Unpublished Master's thesis. Department of Sociology. University of Chicago. 1953. P. 53—54.

126

И. Гофман. Представление себя другим...

заны поддерживать впечатление профессиональной ком­петентности и авторитет самого института учительства, тог­да у них должна быть уверенность, что, когда разгневан­ные родители придут в школу с жалобами, директор под­держит позицию своего персонала, по крайней мере, до момента ухода этих родителей¹⁶. Точно так же учителя убеждены в том, что и рядовые коллеги не должны прояв­лять несогласия с ними или противоречить им в присутст­вии учащихся. “Только позвольте другой учительнице на­смешливо поднять бровь, как они [дети] тотчас это заме­тят и уж не забудут, и их уважение к вам сразу пропа­дет”¹⁷. Известно, что медицинская профессия тоже имеет строгие правила этикета, по которым консультант в при­сутствии больного и его лечащего врача должен остере­гаться, чтобы не сказать ничего такого, что поколебало бы то впечатление компетентности, которое этот врач стара­ется укрепить в своем пациенте. По Э. Хьюзу, “професси­ональный этикет — это органичный ритуал, складываю­щийся неформально, чтобы держать перед клиентами об­щий фронт профессии”¹⁸. Этот род солидарности в присут­ствии людей зависимых встречается, конечно, и тогда, ког­да исполнители действуют в присутствии начальников. На­пример, при исследовании полиции установлено, что два полисмена из одной патрульной команды, которые были свидетелями незаконных и полузаконных деяний друг друга и каждый из которых имеет отличную возможность разоблачить перед судьей образ напарника как стража за­кона, обычно проявляют героическую солидарность и упор­но отстаивают росказни друг друга, независимо от того, какую мерзость они этим покрывают, или насколько малы шансы, что кто-нибудь им поверит¹⁹.

Очевидно, что если исполнители заинтересованы в под­держании какой-то линии действия, они будут выбирать в качестве участников команды тех, в ком могут быть уве­рены как в адекватных исполнителях. Так, детей в доме

¹⁶ Becker H. S. The teacher in the authority system of the public school // Journal of Educational Sociology.Vol.27. P. 134

17Ibid P.139

^l8 Hughes E. C. Institutions // New outline of the principles of sociology / Ed. by A. M. Lee. N.Y.: Barnes & Noble, 1946 P. 273

¹⁹ Weslley W. The police/ Unpublished Ph.D. dissertation Department of Sociology University of Chicago, 1952 P. 187—196

Команды

127

часто исключают из исполнений, даваемых для почетных гостей, так как нельзя быть до конца уверенным в “хоро­шем поведении” детей, то есть в том, что они воздержатся от выходок, несовместимых с оберегаемым впечатлением о доме²⁰. Так же опасны для представления те, о ком изве­стно, что они быстро пьянеют и тогда становятся болтли­выми или “трудно выносимыми” для окружающих, и те, кто отказывается “входить в общий дух” компании и по­могать крепить впечатление, в поддержании которого го­сти тактично едины, угождая хозяину.

Как уже отмечалось, во многих постановках взаимо­действия некоторые из его участников сотрудничают как команда или зависимы от этого сотрудничества в деле со­хранения конкретного определения ситуации. Далее, при изучении конкретных социальных учреждений, часто об­наруживается, что в каком-то существенном смысле все оставшиеся вне такой команды участники взаимодействия в своих ответных выступлениях на командный спектакль, разыгрываемый перед ними, сами тоже образуют коман­ду. Поскольку каждая команда будет до конца играть свой номер для Другой, то в данном случае можно говорить о драматическом взаимодействии, а не о драматическом дей­ствии, и рассматривать это взаимодействие не как меша­нину стольких голосов, сколько имеется участников, но скорее как разновидность диалога и взаимной игры меж­ду двумя командами. Мне неизвестна какая-нибудь общая причина, почему взаимодействие в естественной обстанов­ке обычно принимает форму двухкомандной взаимоигры или сводимо к этой форме вместо вовлечения в игру боль­шего числа участников, но эмпирически дело, по-видимо­му, обстоит именно так. И потому в больших социальных организациях, где существует несколько различных ста­тусных градаций, при достаточной продолжительности лю­бого конкретного взаимодействия обычно следует ожидать, что участники разных статусов временно разобьются на

²⁰ Поскольку .детей признают “статистами”, постольку за ними при­знают и известное право на бестактные поступки без необходимости для аудитории слишком серьезно воспринимать иногда очень выразительный смысл этих поступков. Однако считают их статистами или нет, дети зани­мают в семье положение, позволяющее им раскрывать важные семейные секреты.

128

И. Гофман. Представление себя другим...

две командоподобные группировки. Например, лейтенант в армейском гарнизоне в одной ситуации будет чувство­вать себя в союзе со всеми офицерами против всех рядо­вых военнослужащих, а в другой — в союзе с младшими офицерами, вместе с ними разыгрывая спектакль перед присутствующими старшими офицерами. Существуют, конечно, и такие разновидности определенных взаимодей­ствий, для которых двухкомандная модель явно не подхо­дит. К примеру, важные элементы арбитражных слуша­ний укладываются, по-видимому, в трехкомандную модель, а некоторые конкурентные и сугубо “социальные” ситу­ации требуют применения многокомандной модели. Ка­ково бы ни было число команд, есть смысл анализировать взаимодействие, исходя из сотрудничества всех участни­ков в поддержании рабочего согласия.

Если толковать взаимодействие как диалог между дву­мя командами, то иногда будет удобно называть одну ко­манду исполнителями, а другую — наблюдателями или аудиторией, на время пренебрегая тем, что эта аудитория тоже будет находиться в этот момент в процессе представ­ления своего командного исполнения. В некоторых случа­ях, вроде того, когда две одночленные команды взаимо­действуют в каком-то публичном учреждении или в доме общего друга, можно произвольно выбирать, какую коман­ду из одного человека назвать исполнителем, а какую — аудиторией. Однако во многих важных ситуациях соци­альная обстановка, в которой проходит взаимодействие, устроена и управляема только одной из команд, и более интимно используется в спектакле этой команды, чем в спектакле, разыгранном в ответ другой командой. Поку­патель в магазине, клиент в учреждении, группа гостей в чужом доме — все эти лица нечто исполняют и поддержи­вают представительский передний план, общий фронт ис­полнения, но обстановка, в которой они это делают, не до­ступна их непосредственному контролю, поскольку она яв­ляется неотъемлемой частью представительства присутст­вующих там хозяев. В подобных случаях удобно называть команду, которая контролирует обстановку, исполнитель­ской командой, а другую команду — аудиторией. По та­ким же соображениям иногда удобно именовать исполни­телем команду, которая вкладывает во взаимодействие

Команды

129

больше усилий, или играет в нем более драматическую роль, или задает темп и направление, каким обе команды будут следовать в их взаимном диалоге.

Очевидно, что для успеха команды в насаждении жела­емого впечатления в умах публики должна существовать известная гарантия, что ни одному индивиду не удастся соединить в своем лице и команду, и аудиторию. Так, на­пример, если владелец маленького магазина женской го­товой одежды продает платье, говоря своей покупатель­нице, что оно уценено по причине легкого загрязнения, или окончания сезона, или оно последнее в партии и т. д., при этом скрывая от нее, что в действительности оно уце­нено, так как иначе его не продашь, или из-за плохого цвета и фасона, и если он, чтобы впечатлить клиентку, рассказывает ей о салоне для покупателей в Нью-Йорке, которого у него нет, или о мастерице индивидуальной под­гонки платья, которая на самом деле простая продавщи­ца, то этот владелец должен быть уверен, что когда пона­добится нанять на временную работу в субботу дополни­тельную продавщицу, он не наймет соседку одной из сво­их бывших и потенциальных покупательниц²¹.

Понятно, что контролирование обстановки дает какое-то преимущество во время взаимодействия. В узком смыс­ле этот контроль позволяет команде вводить стратегиче­ские приемы для определения объема информации, кото­рый аудитория способна воспринять. Так, если врачи соби­раются оградить раковых больных от знания истинного диагноза их болезни, то будет полезно разбросать этих па­циентов по всей больнице, чтобы они не смогли по специ­ализации своей палаты узнать о характере своего заболе­вания. (Между прочим, больничный персонал из-за этой постановочной стратегии, возможно, будет вынужден тра­тить больше времени на хождение по коридорам и на пе­реноску оборудования.) Аналогично, мастер-парикмахер, который регулирует поток клиентов с помощью книги са­мозаписей, доступной публике, может выкроить себе пе­рерыв на кофе, вписав на нужное время фиктивную фами-

²¹ Эти иллюстрации взяты из неопубликованной работы Джорджа Ро-'енбаума: Rosenbaum G. An analysis of personalization in neighborhood apparel retai­ling/Unpublished M.A. thesis. Department of Sociology. University of Chicago. 1953 P. 86—87.

5- 231

130

лию, чтобы потенциальный клиент увидел необходимость найти для себя другое время посещения мастера. Еще один I интересный случай использования обстановки и театраль-ного реквизита в жизни описан в статье об американских женских студенческих землячествах, в которой рассказы­вается, как “сестры” такого землячества, устраивая чае-питие для возможных будущих членов его, умеют отли- чать лиц с хорошими перспективами на прием от беспер-спективных, не создавая впечатления, что с гостями обра-щаются по-разному:

“Трудно запомнить 967 девушек, даже и с рекомендациями, за несколько минут во время первой встречи с ними в конвейер- ной суете приема, — рассуждала Кэрол. — Поэтому мы приду­мали трюк, чтобы разделять хорошие и дурные характеры. У нас в ходу три подноса для визитных карточек кандидаток: один — для девушек с золотым характером, второй — для тех, с кем на­до встретиться снова, третий — для забракованных”.

“Активу, который беседует с кандидаткой на вечере встре­чи, положено незаметно сопроводить ее к соответствующему под­носу, когда она готова оставить свою карточку, — продолжа­ла Кэрол. — Кандидатки никогда не понимают, что мы дела­ем!”²².

Другую иллюстрацию возьмем из практического искус­ства управления отелем. Если кто-нибудь из персонала отеля имеет подозрения относительно намерений или ха­рактера пары постояльцев, коридорному может быть по­дан секретный сигнал “спустить собачку”.

Это просто рабочий прием, который облегчает служащим над­зор за подозрительными особами.

Разместив пару в номере, коридорный, закрывая за собой ,1 дверь, нажимает крошечную кнопку на внутренней стороне двер- ной ручки. Это поворачивает маленький кулачок внутри замка и вызывает появление темной смотровой щелки в его круглой центральной части снаружи. Щель достаточно незаметна для постояльцев, но горничные, дежурные, официанты и коридор­ные — все обучены следить за постояльцами... и сообщать о лю­бых громких разговорах или необычных происшествиях, свя­занных с ним²³.

²² Beck J. What's wrong with sorority rushing? // Chicago Tribune Magazine 1954. 10 January P. 20—21

²³Collans D. Sterlings 1 was a house detective. N.Y.: Dutton. 1954. P. 56. Много- точие в тексте авторское.

Команды

131

В общем, контролирование обстановки может дать кон­тролирующей команде чувство безопасности. Вот как один исследователь говорит об отношении “врач—фармацевт”:

Магазин-аптека — дело серьезное. Врач часто приходит к фармацевту в магазин за лекарством, за информацией, за хоро­шим разговором. В этих разговорах человек за прилавком име­ет приблизительно те же преимущества, что и стоящий во весь рост оратор над сидящей аудиторией²⁴.

Ощущение независимости медицинской практике фармацев­та придает именно его магазин. Магазин, в некотором смысле, есть часть самого фармацевта. Как Нептуна изображают поды­мающимся из моря и в то же время волной и пеной этого моря, так и в этосе фармацевтики культивируют священный образ благородного фармацевта, сумевшего возвыситься над полками и прилавками с пузырьками и медоборудованием, хотя одновре­менно все это является частью его сущности²⁵.

Хорошую литературную иллюстрацию последствий ли­шения контроля над обстановкой дает отрывок из “Про­цесса” Франца Кафки, где Йозеф К. встречается с предста­вителями власти в своем пансионе:

Когда он оделся окончательно, Виллем, идя за ним по пя­там, провел его через пустую гостиную в следующую комнату, куда уже широко распахнули двери. К. знал точно, что в этой комнате недавно поселилась некая фройлян Бюрстнер, машини­стка; она очень рано уходила на работу, поздно возвращалась домой, и К. только обменивался с ней обычными приветстви­ями. Теперь ее ночной столик был выдвинут для допроса на се­редину комнаты, и за ним сидел инспектор. Он скрестил ноги и закинул одну руку на спинку стула”...

— Йозеф К.? — спросил инспектор, должно быть, только для того, чтобы обратить на себя рассеянный взгляд К.

К. наклонил голову.

— Должно быть вас очень удивили события сегодняшнего утра? — спросил инспектор и обеими руками пододвинул к себе немногие вещи, лежавшие на столике, — свечу со спичками, книжку, подушечку для булавок, как будто эти предметы были ему необходимы при опросе.

— Конечно, — сказал К., и его охватило приятное чувство: наконец перед ним разумный человек, с которым можно пого­ворить о своих делах. — Конечно, я удивлен, но, впрочем, и не очень удивлен.

²⁴ Weinlein A.. Pharmacy, as a profession in Wisconsin / Unpublished Master's thesis. Department of Sociology. University of Chicago, 1943. P. 105. ²⁵ Ibid P. 105—106

132

— Не очень? — переспросил инспектор и, передвинув свечу на середину столика, начал расставлять вокруг нее остальные вещи.

— Возможно, что вы не так меня поняли, — заторопился К. — Я только хотел сказать...— Тут он осекся и стал искать, куда бы ему сесть. — Мне можно сесть? — спросил он.

— Это не полагается, — ответил инспектор²⁶.

Разумеется, за привилегию давать представление на сце-нической площадке собственного дома надо платить: чело-век имеет хорошую возможность передавать информацию, о себе сценическими средствами, но не имеет возможнос­ти скрыть те факты, которые передаются декорациями, обстановкой действия. Тогда следует ожидать, что потен­циальный исполнитель, возможно, в каких-то случаях бу­дет избегать своей собственной сцены и ее контролиру­ющих воздействий, чтобы предотвратить неприкрашенное исполнение, и это может подразумевать нечто большее, чем, например, простая отсрочка званого вечера из-за того, что еще не прибыла новая мебель. Так, известно, что в од­ной трущобной зоне Лондона

...матери чаще, чем в каком-либо другом месте, предпочита­ют рожать в больнице. Главная причина этого предпочтения, по-видимому, в боязни расходов на домашние роды, так как придется покупать кое-какие необходимые вещи, например, поло­тенца и купальные ванночки, да еще каждая вещь должна отве­чать требованиям приглашенной акушерки. Это означает также присутствие в доме чужой женщины, что в свою очередь подра­зумевает необходимость специальной его уборки²⁷.

Когда изучают командное исполнение, то часто выяс­няется, что некто в нем облечен правом направлять и кон­тролировать ход драматического действия. Пример — “ко­нюший” в дворцовых церемониях. Иногда индивид, кото­рый церемониально контролирует спектакль и в некото­ром смысле выступает его распорядителем, играет и одну из важных специфических ролей в исполнении, коим он дирижирует. Поясним это взглядом романиста на служеб­ные функции свадебной церемонии:

²⁶ Kafka F. The trial. N.Y.: Knopf, 1948 P. 14—15. [Кафка Ф. Процесс // Каф­ка Ф. Америка. Процесс. Из дневников. М.: Издательство политической литературы, 1991. С. 250—251.]

²⁷ Spinley В. М. The deprived and the privileged. L.: Routledge & Kegan Paul. 1953

P. 45.

Команды

133

Священник оставил дверь приоткрытой, чтобы они [Роберт, жених, и Лайонел, шафер] могли услышать реплики и войти без промедления. Они стояли за дверью как тайные соглядатаи. Лайо­нел потрогал свой карман, нащупал круглый ободок кольца и легонько пожал локоть Роберта. Когда ключевое слово было про­изнесено, Лайонел распахнул дверь и, по сигналу, выдвинул Ро­берта вперед.

Церемония прошла без заминок, направляемая твердой и опытной рукой священника, который сильно понижал голос, давая указания, и выразительно хмурил брови, поправляя ис­полнителей. Гости не заметили трудностей Роберта при надева­нии кольца на палец невесты, но зато заметили, что ее отец пла­кал чересчур обильно, а мать не плакала совсем. Но все это были мелочи, очень скоро забытые²⁸.

В общем, члены команды отличаются друг от друга спо­собами и степенью, в какой им позволено направлять ис­полнение. Кстати, можно заметить, что структурные сход­ства явно разнородных рутинных церемоний находят до­статочно хорошее отражение в сходстве умов, повсюду на­блюдаемом у всяческих распорядителей и режиссеров. Будь то похороны, свадьба, партия в бридж, однодневная рас­продажа, повешение или пикник, распорядитель склонен рассматривать исполнение с точки зрения того, идет ли оно “гладко”, “успешно”, “без заминки” и все ли могу­щие помешать случайности были предусмотрены заранее.

Во многих исполнениях должны быть реализованы две важные функции, и если команда имеет распорядителя, на него часто и будет возложена специальная обязанность исполнения этих функций.

Во-первых, на распорядителя могут возложить обязан­ность корректировать любого члена команды, чье испол­нение становится неподходящим к обстановке. В этих це­лях обычно используются исправительные процедуры ус­покоения и наказания. Как пример можно взять роль бейс­больного судьи в поддержании определенного образа ре­альности для болельщиков-фанатов.

Все судьи настаивают, чтобы игроки контролировали себя и воздерживались от жестов, выражающих презрение к их ре­шениям²⁹.

²⁸ Miller W. The sleep of reason. L.: Seeker, 1956.

²⁹ Pinelli B. Mr Ump. Philadelphia: Westminster Press. 1953. P. 141.

134

И. Гофман. Представление себя другим...

Я знал, что безопасный клапан для облегчения ужасного на­пряжения необходим, и как игрок сам наверняка бы спускал свою долю излишнего пара. Даже как судья я мог сочувствовать игрокам. Но именно как судья я был обязан решать, насколько далеко в нарушениях можно позволить зайти тому или иному игроку, не прерывая игру и не позволяя оскорблять, атаковать или высмеивать себя и тем унижать саму игру. Улаживание спо­ров и успокоение людей на поле было столь же важным делом как и правильность решений — и более трудным!

Самое легкое для любого судьи — это удалить игрока с поля. Часто гораздо труднее сохранить его в игре — так понять и пре­дупредить его недовольство, чтобы оно не перешло в какую-ни­будь скверную потасовку³⁰.

Я не терплю клоунады на поле и не советую терпеть любому другому судье. Комедианты уместны на сцене или на телевиде- I нии, но не в бейсболе. Шарж или бурлеск в игре могут лишь I превратить ее в дешевку, а также дать повод презирать судью за попустительство подобным сценам. Вот почему забавников и умников-критиканов вы увидите в роли гонимых, как только они начнут откалывать свои стандартные номера³¹.

Нередко, конечно, режиссер-распорядитель не столько гасит неуместный аффект, сколько поощряет уместные про­явления настоящей эмоциональной вовлеченности. “Зажи- гательное зрелище” — вот фраза, иногда употребляемая для обозначения последней задачи в ротарианских кругах*.

Во-вторых, на режиссера-распорядителя иногда возла­гается специальная обязанность распределения партий в исполнении и личных передних планов, применяемых в каждой партии, ибо всякую организацию человеческой де­ятельности можно рассматривать как организацию некой сценической площадки с известным количеством харак- терных ролей, которые надо раздать перспективным ис­полнителям, и как совокупность знаковых средств или це­ремониальных принадлежностей, которые надо разместить с наибольшей пользой для исполнения в целом.

Очевидно, что если распорядитель действия исправля­ет последствия неподходящих появлений на сцене и рас­пределяет большие или меньшие привилегии исполните

³⁰ Pinelli B. Mr Ump. Philadelphia: Westminster Press, 1953 P. 131

³¹ Ibid P. 139

* To есть среди членов местных организаций международного клуба деловых людей и профессионалов, основанного в 1905 г., — Rotary Club. (Прим. пер.)

Команды

135

лей, тогда другие члены команды (предположительно, за­интересованные в успехе спектакля, который они ставят друг для друга, так же как и в успехе спектакля, который они коллективно ставят для аудитории) будут иметь по отношению к такому режиссеру установку, какой у них нет в отношении других участников их команды. Далее, если аудитория понимает, что исполнение имеет распоря­дителя, то ее члены, вероятно, будут считать его более от­ветственным за успех данного представления, чем других исполнителей. По-видимому, распорядитель должен отзы­ваться на это бремя ответственности, предъявляя испол­нителям такие драматургические требования, каких они не сумели бы предъявить себе сами. Это может усиливать общую отчужденность от него, зародившуюся у исполни­телей раньше. Поэтому распорядитель, начиная как член команды, может мало-помалу ощутить себя в тисках мар­гинальной роли между аудиторией и исполнителями, на­половину в обоих лагерях и наполовину вне их, — своего рода посредником между ними, но без защиты, которую обычно имеют посредники. Фабричный мастер может слу­жить точным примером такого положения³².

Когда исследуется некая рутина, которая требует для своего представления другим команду из нескольких ис­полнителей, то иногда обнаруживается, что один из чле­нов команды сделан звездой, ведущим, или центром вни­мания. Крайний пример такой расстановки исполните­лей можно увидеть в традиционной придворной жизни, где всякое помещение, заполненное придворными и по­сетителями, будет организовано в виде какой-то живой картины, в которой из любой точки взгляд с неизбежно­стью обратится к королю как к центру внимания. Коро­левская звезда представления может быть и одетой более зрелищно, и сидеть выше, чем другие присутствующие. Еще более впечатляющую централизацию внимания мож­но увидеть в танцевальных узорах больших мюзиклов, в которых сорок или пятьдесят танцоров увиваются вокруг примы.

³² См., напр.: Wray D. E. Marginal men of industry: The foreman // American Journal of Sociology. Vol. 54. P. 298—301 .Roethlisberger F. The foreman: Master and victim of double talk // Harvard Business Review. Vol. 23. P. 285—294. Роль посред­ника будет рассмотрена ниже.

136

И. Гофман. Представление себя другим...

Причудливость представлений при королевских появ­лениях на публике не должна помешать нам разглядеть прозаическую полезность идеи “двора”: в действительнос­ти дворы обычно можно найти вне дворцов, пример — ре­стораны голливудских производственных студий. Хотя, ви­димо, в абстрактном смысле и верно, что люди в живом общении классово “эндогамны”, проявляя склонность огра­ничивать неформальные связи кругом людей своего собст­венного статуса, все же при более близком изучении соци­ального класса можно обнаружить, что он составлен из от­дельных социальных кружков, и каждый кружок вклю­чает один и только один комплект исполнителей разного положения. И часто такой кружок будет формироваться вокруг одной доминантной фигуры, которая постоянно дер­жится на сцене в центре внимания и не терпит рядом дру­гих подобных фигур. Ивлин Во затрагивает эту тему при обсуждении характера британского высшего класса:

Возвратимся лет на 25 назад ко времени, когда у нас была еще довольно четкая аристократическая структура и страна была поделена на сферы влияния между наследственными магната­ми. По моим воспоминаниям, тогдашние гранды избегали обще­ния друг с другом, если только они не были в близком родстве. Они встречались по государственным делам и на скачках. Они не жаловали частым посещением дома друг друга. В герцогском замке вы могли встретить кого угодно: выздоравливающих пос­ле болезни знакомых, бедных кузин, экспертов-консультантов, лизоблюдов, жигало и откровенных вымогателей. Одного вы бы наверняка там не нашли — других герцогов. Английское обще­ство казалось мне каким-то сложным объединением племен, каждое племя со своим вождем и старейшинами, со своими зна­харями и храбрецами, со своим собственным диалектом и боже­ством, каждое с сильной ксенофобией³³.

Неформальная общественная жизнь персонала наших университетов и других интеллектуальных бюрократий, по-видимому, распадается на кружки по тому же образцу: клики и фракции, составляющие мелкие партии админи­стративной политики, образуют “дворы” компанейской жизни, где местные герои могут безопасно крепить впе­чатление величия своей группки, своей компетентности и своей глубины.

³³ Waugh Е. An open letter // Noblesse oblige / Ed. by N. Mitford. L.: Hamish Hamilton 1956. P. 78.

Команды

137

В общем, можно сказать, что все лица, помогающие представлять командное исполнение другим, различаются мерой данной каждому из них драматической власти и тем, что одна командная рутина отличается от другой по объему и качеству этой власти, отпущенной их участни­кам.

Концепции драматического и директивно-распоряди­тельного влияния как контрастных типов влияния в про­цессе исполнения, можно применить, mutatis mutandis*, к взаимодействию как целому, чтобы по возможности вы­явить, которая из двух команд какого из двух названных типов влияния имеет больше, и какие исполнители (рас­сматривая всех участников обеих команд вместе) являют­ся ведущими в этих двух разновидности власти.

Бывает, конечно, что исполнитель или команда облада­ют властью сразу двух указанных типов, но это никоим образом не общее правило. Например, во время прощания с телом в похоронном заведении вся социальная обстанов­ка и все участники, включая как команду друзей и род­ственников покойного, так и команду похоронного заведе­ния, обычно располагаются так, чтобы выражать чувства собравшихся к усопшему и привязанность к нему: он ока­зывается центром спектакля и драматически доминантным участником в нем. Но так как друзья и родственники по­койного неопытны и подавлены скорбью, а звезде спек­такля суждено выступать как бы в роли кого-то пребыва­ющего в глубоком сне, то направлять спектакль будет сам владелец похоронного бюро, хотя он может все время дер­жаться в тени, где-то поблизости или даже в другом поме­щении заведения готовиться к следующему церемониалу.

Надо ясно понять, что драматическая и директивная разновидности власти — всего лишь драматургические тер­мины и что исполнители, обладающие такой властью, мо­гут не иметь других типов власти и авторитета. Общеизве­стно, что исполнители, которые по титулу занимают пози­ции лидеров, часто просто подставные фигуры, выбран­ные или в результате компромисса, или для нейтрализа­ции потенциально опасного партнера, или для стратегиче­ского прикрытия настоящей власти за ее показным фаса-

* С соответствующими поправками (лат.).

138

И. Гофман. Представление себя другим...

дом, то есть реальной власти за фасадной властью. И пото­му, в частности, когда неопытным или временным назна­ченцам дают формальную должностную власть над опыт­ными подчиненными, нередко обнаруживается, что фор­мально облеченному властью лицу по сути дают отступное в виде драматически выигрышной доминантной партии, в то время как эти бывалые подчиненные сами направляют данный спектакль³⁴. Так, в первую мировую войну в бри­танской пехоте опытные сержанты из рабочего класса справлялись с такой тонкой задачей как незаметное под­стрекательство своих новых лейтенантов выступить в дра­матически выразительной роли во главе взвода и быст­ренько умереть в героической позе, как и подобает выпу­скникам британских частных школ. Сами сержанты зна­ли свое скромное место в тылу взвода и старались жить, чтобы и дальше учить других лейтенантов.

Драматическое и директивное влияние в командном исполнении были выделены как два измерения, по кото­рым различаются места в команде. Немного изменив точ­ку зрения, можно увидеть и третье.

Вообще, люди, участвующие в деятельности, протека­ющей внутри какого-то социального учреждения, стано­вятся членами одной команды, когда они сотрудничают, чтобы совместно представить другим свою деятельность в определенном свете. Но принимая на себя роль исполните­ля в команде, человек не перестает отдавать часть своих усилий недраматургическим интересам, то есть самому со­держанию деятельности, приемлемую театрализацию ко­торой предлагает данное исполнение. В таком случае мож­но ожидать, что индивиды, работающие на определенную команду, будут различаться между собой тем, как они рас­пределяют свое время между чистой деятельностью и чис­тым представительством. На одном полюсе сосредоточатся индивиды, которые редко появляются перед публикой и мало интересуются видимостью. На другом полюсе собе­рутся исполнители, как иногда говорят, “чисто церемони­альных ролей”, заинтересованные в создаваемой ими ви­димости и очень мало в чем-либо еще. Например, и прези­дент, и руководитель исследовательского отдела какого-

³⁴ Riesman D., Denny R., Glazer N. The lonely crowd New Haven: Yale University Press, 1950. P. 363—367

Команды

139

нибудь общенационального профсоюза могут проводить все свое рабочее время в главном помещении штаб-квартиры союза как следует одетые и в меру красноречивые, чтобы придать своему союзу респектабельный фасад, представи­тельский передний план. Но президент к тому же прини­мает много важных решений, тогда как руководитель ис­следовательского отдела мало что делает кроме представ­ления себя во плоти как части президентской свиты. Офи­циальные лица воспринимают такие чисто церемониаль­ные роли как часть “украшения витрины”³⁵. Подобное раз­деление труда можно найти и в семейном укладе, где долж­но быть выставлено напоказ нечто большее, чем качество исполнения задач. Знакомая многим концепция показно­го потребления* рисует, как мужья в современном обще­стве занимаются приобретением социоэкономического ста­туса, а жены — демонстрацией плодов этого приобрета­тельства. Несколько раньше такую специализированную функцию еще очевиднее исполнял лакей:

Но главная ценность лакея заключалась в одной важной услу­ге дому, а именно, в эффективности, с какой он рекламировал уровень богатства своего хозяина. Конечно, на эту цель работа­ли все слуги, поскольку их присутствие в доме демонстрирова­ло способность хозяина оплачивать и содержать их даже за нич­тожный или непроизводительный труд. Но не все были равно эффективны в этом отношении. Люди с необыкновенными спо­собностями и специальной подготовкой, требовавшие поэтому высокого вознаграждения, приносили больше чести своим рабо­тодателям, чем оплачиваемые по низким ставкам. Слуги, чьи обязанности связаны с необходимостью быть на виду, успешнее представляли богатство своего хозяина, чем постоянно работав­шие вне поля зрения окружающих. Наиболее эффектными и эффективными в этом отношении среди представительской при­слуги были ливрейные слуги — от кучера до мальчика-посыль­ного. Рутинные обязанности этих слуг делали их в высшей сте­пени наглядными. Более того, сама ливрея как форма одежды подчеркивала их отстраненность от производительного труда.

³⁵ Wilensky Н. L. The staff “Expert”: A study of the intelligence function in American Trade Unions / Unpublished Ph.D. dissertation. Departament of Sociology. University of Chicago, 1953. Ch. 4. Я признателен м-ру Виленски за многие вдохновля­ющие идеи.

* Имеется в виду концепция американского социолога начала XX в. Торстейна Веблена, изложенная в его книге “The theory of laisure class” [Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс,

140

И. Гофман. Представление себя другим...

Эта эффективность достигала максимума в фигуре лакея, чьи повседневные рутинные обязанности выставляли его на вид чаще и систематичнее других ливрейных слуг. Вследствие этого, ла­кей был одним из необходимейших элементов жизненной вит­рины своего хозяина³⁶.

К этому можно добавить, что индивид с чисто церемо­ниальной ролью не нуждается в драматически доминант­ной роли.

После всего сказанного, команду можно определить как некий круг индивидов, чье тесное сотрудничество требу­ется в случаях, когда необходимо поддержать данное за­планированное определение ситуации. Команда — это груп­пировка, но группировка не в контексте отношений соци­альной структуры или социальной организации, а скорее в контексте взаимодействия или ряда взаимодействий, в которых удерживается нужное определение ситуации.

Как уже отмечалось и будет еще не раз подтверждено, если исполнение вынуждено быть эффективным, то очень вероятно, что степень и характер сотрудничества, которое делает это возможным, будут скрывать и держать от всех в секрете. В таком случае команда имеет в себе нечто от секретного общества. Публика, конечно, может понимать, что всех членов команды связывают обязательства, кото­рые не разделяет с ними ни один человек из публики. Так, например, когда клиенты приходят в какое-то заведение по обслуживанию населения, они ясно сознают, что все его работники отличаются от них в силу этой официаль­ной роли служащего. Однако индивиды, числящиеся в шта­те заведения, становятся членами команды не просто в силу своего штатного статуса, а благодаря сотрудничеству, ко­торое они поддерживают, чтобы отстоять данное опреде­ление ситуации. Во многих случаях может не предприни­маться никаких попыток скрывать кто именно состоит в штате, но эти же штатные работники образуют секретное общество, команду, когда они охраняют секреты своего сотрудничества в деле поддержания конкретного опреде­ления ситуации. Команды могут создаваться индивидами в помощь группе, членами которой они являются, но, помо­гая себе и своей группе вышеописанными драматургиче-

Команды

141

скими приемами, они действуют именно как команда, а не группа. Поэтому команда, в использованном здесь зна­чении — это своеобразное секретное общество, о членах которого его нечленам может быть известно, что те состав­ляют какое-то общество, даже избранное, но то общество, о котором известно, какие люди его составляют, — совсем не то общество, которое они же образуют, действуя как команда.

Поскольку все так или иначе участвуют в командах, у всех должно быть нечто от греховно-сладкого чувства вины, свойственного конспираторам. И поскольку каждая коман­да занимается поддержанием стабильности каких-то опре­делений ситуации, скрывая или смягчая для этого опреде­ленные факты, то можно ожидать, что отдельный испол­нитель в качестве такого конспиратора постарается дей­ствовать незаметно.

³⁶ Hecht J. J. The domestic servant class in eighteen-century England. L: Routledge & Kegan Paul, 1956 P. 53—54

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ЗОНЫ И ЗОНАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Зону исполнения можно определить как любое место, в котором восприятие исполнения так или иначе ограниче­но. Разумеется, зоны разнятся по силе степени имеющих­ся ограничений и по средствам коммуникации*, в отноше­нии которых существуют эти ограничения. Так, толстые панели из стекла, вроде употребляемых в радиовещатель­ных студиях, в состоянии изолировать зону действия от слухового восприятия, но не от визуального, тогда как ра­бочий кабинет, отгороженный звукопроницаемыми пере­городками из фиброкартона, ограничивает восприятие про­тивоположным образом.

В англо-американском обществе (относительно “каби­нетном” по характеру действия), исполнение обычно про­исходит в ограниченном пространстве, к чему часто добав­ляются и ограничения по времени. Конкретные впечатле­ния и понимания, насаждаемые данным исполнением, обычно наполняют собой весь отведенный этому исполне­нию зонально-временной интервал, так что любой чело­век в этом пространственно-временном коллекторе сможет наблюдать исполнение и руководствоваться определением ситуации, которое вынашивается этим исполнением¹.

Часто в исполнении имеется только один центр зри­тельного внимания в контексте отношений исполнителя и аудитории, как, например, при произнесении политиче-

*То есть любым каналам общения и передачи информации, включая органы чувств (Прим. пер.).

' Термином “поведенческая обстановка” Г. Райт и Р. Баркер в докла­де о методологии научного исследования очень ясно показывают, что любые ожидания относительно поведения обязательно ассоциируются с определенными местами. См.: Wright H. К. Marker К. (i Methods in psychological ecology Topeka (Kansas) Ray's Printing Service, 1950

Зоны и зональное поведение

143

ской речи в зале или во время беседы пациента с доктором во врачебном кабинете. Однако многие исполнения состо­ят из нескольких самостоятельных узлов или гнезд вер­бального взаимодействия. Так, вечер с коктейлями обыч­но создает несколько разговорных подгрупп, которые по­стоянно изменяются по размеру и составу членов. Анало­гично, спектакль на сценической площадке торгового за­ведения, как правило, имеет несколько центров вербаль­ного взаимодействия, образованных парами “продавец — покупатель”.

Если конкретное исполнение принять за точку отсчета, то иногда для обозначения места, где дается представле­ние, удобно использовать термин “зона переднего плана”, или “фронтовая зона действия”. Постоянное знаковое сна­ряжение в таком месте уже соотносилось с той частью пред­ставительского переднего плана действия, которая назва­на “обстановкой”. Интересно, что некоторые аспекты ис­полнения, похоже, разыгрываются применительно не к аудитории, а к зоне переднего плана.

Исполнение индивида в зоне переднего плана можно рассматривать как усилие создать впечатление, будто его деятельность в этой зоне воплощает и поддерживает опре­деленные социальные нормы и стандарты. Эти нормы де­лятся, видимо, на две обширные группы. Одна группа норм касается форм вербального обращения исполнителя к ауди­тории или жестовых взаимообменов, заменяющих устную речь. Эти нормы иногда называют правилами вежливо­сти в беседе. Другая группа норм относится к соблюде­нию исполнителем определенных ограничений в поведе­нии, когда он находится в зоне видимости или слышимо­сти, доступной для аудитории, но необязательно говорит с ней. Для этой второй группы норм я буду использовать термин “приличия”, хотя придется добавить некоторые доводы и оговорки, чтобы оправдать такое словоупотреб­ление.

Требования приличий в зоне действия (или требования, не связанные с обхождением с другими в ходе беседы), удобно снова разбить на две подгруппы: требования мо­ральные и требования инструментальные. Моральные тре­бования суть цели в себе и предположительно относятся к правилам, касающимся запретов на вмешательство в чу-

144

И. Гофман. Представление себя другим...

Зоны и зональное поведение

145

жие дела и назойливое приставание к другим, правил сек­суального достоинства, уважения к священным местам и т. д. Инструментальные требования не являются целя­ми в себе и относятся к таким обязанностям, какие мог бы предъявлять работодатель к своим наемным работникам: забота о сохранности имущества, поддержание качествен­ного уровня исполняемых работ и т. д. Может показаться, что термин “приличия” следует относить только к мораль­ным нормам и что для охвата инструментальных норм надо использовать другой термин. Но изучая порядок, поддер­живаемый в данной зоне, довольно просто установить, что эти два вида требований, моральных и инструментальных, по-видимому, во многом одинаково воздействуют на инди­вида, который должен отвечать на них, и что для оправда­ния большинства норм, которых следует придерживать­ся, выдвигаются как моральные, так и прагматические со­ображения (или рационализации). Если норма поддержа­на санкциями и какой-либо санкционирующей инстанци­ей, то часто исполнителю почти безразлично, оправдыва­ют ли данную норму преимущественно моральными или инструментальными соображениями, и требуют ли от него или нет внутреннего усвоения этой нормы.

Можно отметить, что та часть личного переднего пла­на, которая была названа в первой главе “манерами”, бу­дет важна в связи с вербальными правилами вежливости, а часть, названная “внешним видом”, — в связи с прави­лами приличия. Заметим также, что хотя благопристой­но-приличное поведение может принять форму нарочитой демонстрации уважения к месту и обстановке действия, сама эта демонстрация может, конечно, быть мотивирова­на желанием снискать благосклонность аудитории, избе­жать санкций и т. д. Наконец, отметим, что требования приличия экологически более вездесущи, чем требования разговорной вежливости. Аудитория способна непрерыв­но следить за соблюдением приличий по всей зоне перед­него плана, но при этом, возможно, никто из исполните­лей не обязан или только очень немногие будут обязаны постоянно говорить с аудиторией и, следовательно, прояв­лять правила вежливой речи. Исполнители могут приос­тановить произвольное самовыражение в разговоре, но не могут остановить непроизвольное самовыражение, нахо­дясь в окружении публики.

При изучении различных социальных образований важ­но охарактеризовать преобладающие нормы приличия. Это трудно сделать, так как информанты и сами изучающие склонны принимать многие из этих норм как нечто само собой разумеющееся, не понимая своего поведения, пока не случится какой-нибудь сбой, или разразится кризис, или сложатся особые обстоятельства. Известно, например, что разные деловые учреждения имеют разные стандарты отношения к неформальной болтовне среди клерков, но только при изучении учреждений с заметным числом ра­ботников из иностранных беженцев, становится вдруг по­нятным, что допущение неофициальных разговоров на рабочем месте вовсе не означает, что их можно вести на иностранном языке².

Людей приучили думать, будто правила приличия в та­ких священных учреждениях, как церкви, сильно отли­чаются от правил, действующих в обыкновенных заведе­ниях. Но из этого совсем не следует, что нормы в местах, где проходят священнодействия, многочисленнее и стро­же норм в рабочих учреждениях. В церкви женщине доз­волено сидеть, мечтать и даже дремать. Однако от нее же как продавщицы в магазине готового платья может потре­боваться все время стоять, быть внимательной, воздержи­ваться от употребления жвачки, постоянно сохранять на лице улыбку, даже если она ни с кем не разговаривает, и носить одежду, в которой ей не по себе.

Одна из внешних форм приличия, известная в общест­венных учреждениях, — это, что называется, умение “изоб­ражать работу”. Во многих учреждениях все понимают, что работникам надо не только выполнять определенный объем работы за определенное время, но и быть готовым, когда понадобится, создавать впечатление усердной рабо­ты в данный момент. Вот пример из жизни корабельной верфи:

Было удивительно наблюдать, как все кругом преображалось, когда проносился слух, что в корабельном корпусе или в цеху появился мастер или что где-то рядом начальник из управления компании. Бригадиры и звеньевые бросались к своим рабочим и

² Gross E. Informal relations and the social organization of work in an industrial office / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociology. University of Chicago. 1949 P. 186

146

И. Гофман. Представление себя другим...

всячески понукали их проявлять активность. “Не дайте ему за­стать вас сидящими!” — таково было универсальное наставле­ние, и там где не было работы, люди деловито гнули и резали какую-нибудь трубу, без нужды подтягивали уже твердо зак­репленный на месте болт. Это была формальная дань, неизмен­но приносимая каждому обходу работ боссом, и ее условности были столь же знакомы обеим сторонам, как и условности, со­провождающие армейскую инспекцию с пятизвездным генера­лом во главе. Пренебрежение любой мелочью этого фальшивого и пустого шоу было бы истолковано как знак неслыханного не­уважения к заведенному порядку³.

Аналогичную картину можно увидеть в больничной психиатрической палате:

В первый же день работы в палатах другие служители очень откровенно советовали исследователю в роли новичка “не попа­даться” на битье пациента, казаться занятым, когда старшая надзирательница делает свои обходы, и не заговаривать с нею, пока та сама не обратится к нему. Было заметно, что некоторые служители следят за ее приближением и предупреждают дру­гих работников, чтобы ни одного из них не застали с поличным при совершении неблаговидных действий. Многие служители специально приберегали работу, чтобы потом делать ее в при­сутствии надзирательницы, показывать свою занятость и не полу­чать дополнительных заданий. В поведении большинства слу­жителей такие маневры не так очевидны, их применение зави­сит в основном от индивидуальности служителя, от надзирате­ля и от ситуации в палате. Однако некоторые изменения в пове­дении наблюдаются почти у всего младшего персонала, когда присутствует какое-то официальное лицо, вроде надзирателя. Открытого пренебрежения правилами и инструкциями обычно не бывает...⁴.

От рассмотрения искусства “изображать работу” толь­ко шаг до разбора иных нормативов рабочей активности, видимость которых, должна поддерживаться — таких, как темп, личный интерес к данной работе, бережливость, ак­куратность и т. д.⁵ От разбора рабочих нормативов вооб­ще лишь шаг до разбора других главных составляющих

³ Archibald К. Wartime shipyard. Berkley; Los Angeles: University of California Press, 1947. P. 159

⁴ Willoughby R. H. The attendant in the State Mental Hospital / Unpublished Master's thesis. Department of Sociology. University of Chicago, 1953. P. 43

⁵ Анализ некоторых главных рабочих нормативов можно найти в книге Э. Гросса (Gross E. Op. cit.), из которой взяты вышеописанные примеры нормативов.

Зоны и зональное поведение

147

в соблюдении внешних приличий (прагматических и мо­ральных) на рабочих местах: манеры одеваться, терпимо­го уровня производимого шума, частоты осуждаемых от­влечений от работы, допустимых поблажек, манеры выра­жения чувств и т. д.

Необходимость изображать работу, наряду с другими элементами соблюдения внешних приличий на рабочих местах, обычно рассматривают исключительно как особую повинность людей низкого общественного положения. Драматургический подход, однако, требует от нас вместе с проблемой изображения работы видеть и проблему инсце­нирования противоположного явления — “изображения ничегонеделания”. Так, из воспоминаний о жизни в нача­ле XIX в. в среде бедного английского дворянства можно узнать, что:

Люди были крайне щепетильны в вопросе нанесения визи­тов — здесь сразу вспоминается сцена визита в романе “Мель­ница на Флоссе”*. Визиты надо было делать регулярно, с пра­вильными промежутками, так что даже дни, в которые их сле­довало отдавать или возвращать, почти всегда были известны. Визит был церемониалом, содержавшим изрядную долю чопор­ности и притворства. Никто, например, не должен был позво­лять застать себя врасплох за какой-либо работой. В благород­ных семьях поддерживалась фикция, будто леди из этого дома никогда не делают ничего серьезного или полезного после обе­да. Вторую половину дня полагалось посвящать или прогулкам, или визитам, или необременительно изысканному домашнему времяпрепровождению. Поэтому если девушки на момент чужо­го посещения занимались любой полезной работой — они спеш­но запихивали свидетельства ее под софу и притворялись чита­ющими книгу, или рисующими, или увлеченными вязанием, а то и легким, блестящим разговором. Зачем они шли на это тру­доемкое притворство — не имею ни малейшего понятия, так как все знали, что каждая девушка в округе всегда в деле: чи­нит, кроит, сметывает, расклинивает, отделывает, перелицовы­вает и всячески ухитряется, чтобы сводить концы с концами. А как вы думаете, могли бы дочери рядового стряпчего отважить­ся показаться на людях в воскресенье, если б они не были доста­точно умелыми, чтобы изобретать вещи для самих себя? Каж­дый сосед, конечно же, знал это, а почему девушки не хотели признаваться в этом сразу, теперь уже нельзя понять. Возмож-

* Классический роман английской писательницы XIX в. Джордж Элиот (Мэри Анн Эванс) (Прим. пер.).

148

И. Гофман. Представление себя другим...

но, у них теплилась своего рода гипотеза, или слабая надежда, или страстная мечта, будто репутация неземных ледиподобных созданий могла бы помочь им вырваться в большой свет из кру­га балов в провинциальном графстве⁶.

Само собой понятно, что хотя людей, вынужденных изо­бражать работу, и людей, вынужденных изображать без­делье, жизнь, вероятно, ведет разными путями, но при этом все они должны приспосабливаться к одинаковым сценическим требованиям.

Ранее говорилось, что когда чья-то деятельность проте­кает в присутствии других лиц, обычно некоторые эле­менты этой деятельности выразительно подчеркиваются, а другие, которые могут испортить желаемое впечатление, скрываются. Ясно, что выигрышные, ударные факты ис­полнители предпочитают показывать в зоне переднего пла­на. Точно так же должно быть ясно, что может существо­вать и другая зона — “зона заднего плана” или “закулис­ная зона”, где появляются и признаются скрываемые от публики факты.

Зону заднего плана или закулисье можно определить как связанное с данным исполнением место, в котором осо­знанные противоречия с насаждаемым впечатлением при­нимаются как должное. Существует, конечно, много функ­циональных характеристик таких мест. Именно здесь мо­жет быть тщательно отработана способность любого испол­нения выражать что-то помимо своего прямого смысла. В этой зоне открыто фабрикуются иллюзии и рассчитыва­ются впечатления. Здесь в компактном виде хранится не­обходимый реквизит и аксессуары личного переднего пла­на для всего репертуара действий и характеров исполни­телей⁷. Именно в закулисье градации церемониального сна­ряжения (вроде различных марок спиртных напитков или

6 Besant W. (Sir). Fifty years ago//The Graphic Jubilee Number. 1887. Цит. по: Lover J. Victorian vista. L.: Hulton Press, 1954

⁷ Как указывает А. Метро, даже практика культов вуду требует таких условий: “Каждый случай одержимости имеет свою театральную сторо­ну, проявляемую в изменениях внешности, в смене личин. Помещения святилища не так уж непохожи на закулисные уголки театра, где одер­жимые находят для себя необходимые аксессуары. В отличие от истери­ков, раскрывающих свои страдания и желания через определенные симп­томы как личное средство выражения, ритуальные одержимые должны подчиняться классическому образу мифического персонажа” (Metraux A. Dramatic elements in ritual possesion // Diogenes. Vol. 11. P. 24).

Зоны и зональное поведение

149

стилей одежды) могут быть настолько затушеваны, что пуб­лика не сумеет уловить разницу между фактическим обра­щением с нею и тем обращением, какое полагалось бы ей по чину. В этой зоне тайно завладевают такими инстру­ментами общения, как телефон, чтобы пользоваться ими “приватно”. Костюмы и другие атрибуты личного перед­него плана здесь изучаются, приводятся в порядок и под­гоняются к характеру ожидаемой публики. В этом месте команда может репетировать свое исполнение, проверяя воздействие потенциально оскорбительных выражений в отсутствие аудитории, без риска получить от нее отпор. Здесь слабых участников команды, невыразительных и не­умелых, без помех натаскивают или совсем отстраняют от участия в исполнении. За кулисами исполнитель может расслабиться, перестать выдерживать безукоризненный представительский вид, откровенно высказаться о своих планах и выйти из образа. Симона де Бовуар рисует весь­ма живую картину этого закулисного поведения женщин в ситуациях, где отсутствует мужская аудитория:

Что придает ценность подобным взаимоотношениям, так это содержащиеся в них правда поведения, безыскусность. Перед мужчиной женщина всегда в состоянии презентации; она лжет, делает вид, что, как и противоположный пол, она не принимает себя всерьез, она лжет, когда посредством мимики, наряда, опре­деленных слов создает вымышленный образ; разыгрывается спек­такль, он требует постоянного напряжения; и рядом с мужем, и рядом с любовником любая женщина думает приблизительно так: “Я не похожа на себя”; мир мужчин жесток, там острые уг­лы, пронзительные звуки, резкий свет, жесткие контакты. Каж­дая женщина, когда она в кругу своих подруг, как бы сбрасыва­ет с себя все показное; она чистит оружие, готовится к бою, но пока она не в бою; она продумывает свой наряд, макияж, гото­вит свои хитрости; она расслабилась, ходит в домашних туфлях, в халате, она за кулисами и только готовится выйти на сцену; ей нравится эта мягкая, приятная атмосфера расслабленности...

Для некоторых женщин вот такая беззаботная близость, пол­ная искреннего тепла, ценнее, чем серьезная высокопарность отношений с мужчиной⁸.

Как правило, зона заднего плана располагается в глу­бине того места, где происходит данное исполнение, и от-

⁸ Beauvoir S. de. The second sex. L.: Cape, 1953. [Бовуар С. де. Второй пол. М.: АО Издательская группа “Прогресс”; СПб.: Алетейя, 1997. С. 614—616].

150

деляется от него какой-нибудь перегородкой и охраняемым проходом. Имея в распоряжении такие смежные зоны пе­реднего и заднего планов, исполнитель, находясь на самом виду, может получать помощь из-за кулис, когда представ­ление в самом разгаре, и может мгновенно прерывать свое исполнение для короткого отдыха и расслабления. В об­щем, зона заднего плана — это в первую очередь такое мес­то, в котором исполнитель может безусловно рассчитывать на то, что ни один член аудитории туда не вторгнется.

Поскольку жизненно важные секреты спектакля явно находятся за кулисами и поскольку там же исполнители позволяют себе временно выходить из роли, естественно ожидать, что проход из зоны переднего плана в зону зад­него плана будет закрытым для людей из публики или что вся закулисная зона будет скрыта от них. Такая практика управления впечатлениями публики широко распростра­нена и требует дальнейшего обсуждения.

Очевидно, контроль закулисья играет существенную роль в процессе “рабочего контроля”, которым люди пы­таются самортизировать давление обступающих их со всех сторон детерминистских жизненных необходимостей. Если фабричный рабочий хочет преуспеть в создании видимо­сти напряженного труда весь день, тогда он должен иметь безопасное место, чтобы прятать приспособление, которое позволяет ему выполнять дневную норму меньше чем за полный рабочий день⁹. Если друзьям и близким покойно­го нужна иллюзия, будто мертвый как живой пребывает в глубоком и спокойном сне, тогда владелец похоронного заведения должен иметь возможность не допускать род­ственников в рабочую комнату, где трупы подсушивают, набивают и подкрашивают, готовя их для последнего пред­ставления¹⁰. Если персонал психиатрической лечебницы

⁹ Collins О. Da/Ion M., Roy D. Restriction of output and social cleavage in indu­stry//Applied Anthropology (Human Organization). Vol. 4. P. 1 —14,9

¹⁰ Г-н Хабенштейн сообщил в семинаре, что в нескольких штатах вла­делец похоронного бюро имеет законное право не допускать родственни­ков покойного в рабочую комнату, где обрабатывается тело. Предполага­ется, что видеть все то, что необходимо проделать с мертвым телом, что­бы оно выглядело привлекательным, было бы слишком сильным потрясе­нием для непрофессионалов и особенно для близких усопшего. Г-н Ха­бенштейн полагает также, что близкие, возможно, и сами желают дер­жаться подальше от этого места из боязни последствий собственного бо­лезненного любопытства.

Зоны и зональное поведение

151

собирается оставить хорошее впечатление у тех, кто наве­щает своих больных родственников, тогда важно уберечь гостей от знакомства с палатами, особенно с палатами хро­ников, ограничив кругозор посторонних специальными по­мещениями для посетителей, в которых практично заве­сти хорошую мебель, создать приятную обстановку и пред­ставлять всех больных перед их близкими хорошо одеты­ми, умытыми, управляемыми и с относительно пристой­ным поведением. По тем же соображениям многие про­фессионалы в сфере услуг просят клиента оставить вещь, нуждающуюся в той или иной починке, и уйти, чтобы спе­циалист мог работать не на глазах профанов. Когда кли­ент возвращается за своим автомобилем, часами, брюками или радиоприемником, вещь представляют ему в хорошем рабочем состоянии, которое, между прочим, скрывает коли­чество и виды затраченного на это труда, число первона­чально сделанных ошибок до установления окончательно­го диагноза и другие детали, которые клиенту, возможно, не мешало бы знать, прежде чем судить о справедливости запрошенной с него платы.

Работники сферы услуг так широко и как нечто само собой разумеющееся применяют право не пускать свою аудиторию в закулисную зону, что случаи, когда эта обыч­ная стратегия не применима, привлекают больше внима­ния, чем случаи ее использования. К примеру, в этом от­ношении многочисленные проблемы имеет американский управляющий автозаправочной станцией¹¹. Если требует ся ремонт, клиенты часто отказываются оставлять свой автомобиль на всю ночь или на весь день в доверительном распоряжении заведения, как они поступили бы, если б отдавали автомобиль в гараж. Далее, когда механик зани­мается ремонтом и наладкой, клиенты часто полагают, что имеют право наблюдать, как он делает свою работу. Сле­довательно, если приходится предъявлять счет за мнимую услугу, она должна быть исполнена на глазах того самого человека, который должен быть этим обманут. Клиенты же, фактически, не только не считаются с правом персо­нала автозаправки на их собственную закулисную зону,

¹¹ Нижеследующие суждения взяты из одного исследования двухсот менеджеров малых предприятий, проведенного “Social Research, Inc.”.

И. Гофман. Представление себя другим...

но и часто понимают всю станцию как своего рода откры­тый город для настоящих мужчин, место, где человек под­вергается риску запачкать свою одежду и потому имеет право требовать всех закулисных удовольствий. Мужчи­ны-автомобилисты будут разгуливать по территории, лихо заламывать шляпы, плеваться, ругаться и просить бесплат­ных услуг или бесплатного совета по маршруту. Они будут запросто вваливаться во все помещения, чтобы воспользо­ваться туалетом, инструментами, телефоном станции или поискать в кладовой детали для собственных надобностей¹². Чтобы обойти сигналы светофора, автомобилисты будут напрямую ездить через подъездную дорожку станции, за­бывая о правах собственности ее хозяина.

Шетланд-отель дает еще один пример тех проблем, с какими встречаются работники, когда они недостаточно контролируют свое закулисье. В кухне отеля, где готови­ли еду для постояльцев и где ели и проводили весь день его работники, крестьянская культура арендаторов вновь торжествовала. Не помешает описать некоторые черты этой культуры.

В кухне преобладало арендаторское понимание отноше­ний хозяина и работников. Во взаимном обращении ис­пользовались просто имена, хотя мальчику-посудомою бы­ло всего четырнадцать лет, а хозяину больше тридцати. Чета хозяев и весь персонал ели вместе, относительно на равных участвуя в разговорах и сплетнях за едой. Когда хозяева устраивали на кухне неофициальные вечеринки

Управляющий гаражом для спортивных автомобилей рассказал мне такую сценку, случившуюся между ним и клиентом, который самовольно вошел в кладовую, выбрал прокладку и стал показывать ее управляюще­му, находясь с внутренней стороны прилавка:

Клиент: “Сколько?”

Управляющий: “Сэр, как Вы сюда попали, и что было бы, если б Вы зашли за стойку банка, взяли горсть монет и принесли их кассиру?”

Клиент: “Но это не банк”.

Управляющий: “А прокладки — мои монеты. Так, что Вы хотели, сэр?”

Клиент: “Ну, если Вы так ставите вопрос, ладно. Это ваше право. Я хочу прокладку для "Anglia 5l"”.

Управляющий: “Та, что у Вас в руках — для модели 54”.

Хотя пересказ управляющего, возможно, неточно воспроизвел слова и действия, которыми участники обменялись в действительности, он пе­редает нам нечто глубоко верное относительно сложившейся ситуации и его переживаний в ней.

Зоны и зональное поведение

153

для друзей и дальних родственников, в них участвовали и служащие отеля. Такая форма отношений близости и ра­венства между управляющими и наемными работниками не имела ничего общего с тем внешним видом, который оба эти элемента персонала принимали в присутствии посто­яльцев, поскольку она была несовместима с понятиями го­стей о необходимой социальной дистанции, разделяющей важное должностное лицо, с кем они общались как с рав­ными, когда заказывали номер, и всякими там носильщи­ками и горничными, которые доставляли багаж наверх, каждую ночь полировали обувь гостей и выливали их ноч­ные горшки.

Точно так же для своих на кухне были в ходу остров­ные способы приготовления и приема пищи. Мясо, когда оно было, чаще всего варили. Часто употребляемую рыбу тоже предпочитали варить или есть соленой. Картофель, неизбежное блюдо в большой обед днем, почти всегда ва­рили в мундире и ели по-островному: каждый едок брал картофелину рукой из общей миски, стоящей в центре стола, затем накалывал ее вилкой и счищал кожуру но­жом, складывая очистки аккуратной кучкой перед собой, чтобы после еды сгрести их тем же ножом в помои. Стол накрывали клеенкой. Почти каждая еда начиналась с мис­ки супа, эти же миски, вместо тарелок, обычно использо­вались и для последующих блюд. (Это было практично, так как большая часть пищи была вареной.) Вилки и ножи при еде нередко держали по-крестьянски в кулаке, а чай подавали в простых чашках без всяких блюдечек.

Хотя островная диета во многих отношениях казалась вполне удовлетворительной, а островные застольные ма­неры могли соблюдаться с сугубой деликатностью и ос­мотрительностью (и часто были деликатными объектив­но), вся эта система принятия пищи, как хорошо понима­ли островитяне, не просто отличалась от образца, свой­ственного британскому среднему классу, но и в чем-то на­рушала его. Возможно, это различие образцов застольного поведения становилось наиболее очевидным в случаях, когда пищу, подаваемую гостям, ели и на кухне. (Это слу­чалось не так уж редко и не становилось еще более обык­новенным только потому, что персонал часто предпочитал

154

И. Гофман. Представление себя другим...

островную пищу той, что готовилась для постояльцев.) В таких трапезах на кухне городскую пищу разделывали и сервировали по-островному, почти не обращая внимания на оформление индивидуальных порций и красоту нарез­ки и больше заботясь о доступности для всех какого-то общего источника пищи. Часто подавались остатки мяса или раскрошенные куски пирогов — пища того же каче­ства, что появлялась и в столовой для постояльцев, но толь­ко в чуть измененном виде, хотя все-таки не окончатель­но обезображенном стандартами островной кухни. И ес­ли пудинг изготовляли из черствого хлеба и пирожное не было достаточно хорошо для гостей, то это съедалось на кухне.

Крестьянские манеры одеваться и сидеть за столом тоже проявлялись на кухне отеля. Так, сам управляющий не­редко следовал местному обычаю и не снимал за столом кепи; посудомои использовали угольную бадью как ми­шень для метких плевков издали; и женщины из персона­ла отдыхали в сидячем положении, задрав ноги отнюдь не как леди.

Помимо этих культурно обусловленных отличий были и другие источники диссонансов между обычаями, царив­шими на кухне и в гостиной отеля, ибо некоторые стан­дарты обслуживания, демонстрируемые в гостевых зонах, не полностью выдерживались на кухне. В посудомоечном отсеке кухонной зоны иногда делали желе из остатков супа, чтобы все-таки как-то их использовать. Над кухонной пли­той прямо над парующим чайником сушились мокрые нос­ки — обычная практика на острове. Чай, когда гости про­сили свеженастоенного, заваривался в чайнике, устланном на дне чайными листьями недельной давности. Свежую сельдь чистили, раздирая рыбину и затем выскребая внут­ренности газетой. Брусочки масла, размякшие, потеряв­шие вид и частично использованные во время совместной трапезы в гостиничной столовой, полагалось повторно фор­мовать, чтобы они выглядели свежими, и снова отсылать к столу. Дорогие сладкие блюда, слишком роскошные для употребления кухонной прислугой, с азартом пробовали пальцами прежде чем подать гостям. В час пик обеденного времени, только что использованные бокалы иногда про-

Зоны и зональное поведение

155

сто опорожняли и протирали вместо мытья, таким обра­зом быстрее возвращая их в оборот¹³.

При таком разнообразии пунктов, по которым деятель­ность на кухне противоречила впечатлениям, старательно создаваемым в гостевой зоне отеля, можно понять, поче­му двери, ведущие из кухни в другие части отеля, всегда были уязвимым местом в организации труда. Горничные-официантки хотели бы держать двери всегда открытыми, чтобы им было легче проносить подносы туда и обратно, видеть, готовы ли клиенты получить заказ, и вообще как можно дольше не терять из виду и изучать людей, с кото­рыми они начали работать. Поскольку горничные не раз исполняли перед гостями роль служанок, они полагали, что не слишком много теряют, позволяя клиентам наблю­дать себя в собственной среде через открытые двери кух­ни. Хозяева, напротив, желали держать их закрытыми, чтобы роль полноценных членов среднего класса, навязан­ная им постояльцами, не подрывалась разоблачениями их кухонных привычек. Вряд ли проходил день без того, чтобы эти двери то со стуком и злостью захлопывались, то со злостью же распахивались настежь. Самозакрыва­ющиеся (со свободно подвешенными створками) двери, ис­пользуемые в современных ресторанах, частично решили бы эту сценическую проблему. Маленькое стеклянное око­шечко в дверях в роли глазка, позволяющего загляды­вать в зал, — сценическое приспособление, часто исполь­зуемое во многих небольших помещениях делового назна­чения, — также могло бы помочь в подобных случаях.

Другой интересный пример закулисных затруднений можно отыскать в практике радио- и телевизионного ве­щания. В этой сфере к закулисной зоне принято относить все места, на которые в данный момент не наведена каме­ра, или все места, не досягаемые для микрофона “прямо­го” эфира. Поэтому диктор в одной руке, вытянутой перед

¹³ Эти примеры расхождения между действительностью и видимостью в соблюдении стандартов обслуживания отнюдь не следует считать ка­кой-то крайностью. Пристальное наблюдение закулисной стороны веде­ния домашнего хозяйства в любой семье из среднего класса в западных городах, вероятно, вскрыло бы не меньшие расхождения между реально­стью и видимостью. Везде, где присутствует известная степень коммерци­ализации, часто их еще больше.

156

И. Гофман. Представление себя другим...

камерой, может держать рекламный продукт спонсора пе­редачи, а другой рукой, благо лицо его вне кадра, дергать себя за нос, гримасничая перед товарищами по команде. Среди профессионалов ходит много назидательных исто­рий о людях, которые, думая что они находятся за кад­ром, в действительности были в эфире, и как это их заку­лисное поведение подрывало определение ситуации, под­держиваемое в эфире. Да и по чисто техническим причи­нам может случиться, например, что стены, которые опе­раторам надо сделать невидимыми на заднем плане, вдруг предательски попадут в кадр при резком переключении света или повороте камеры. Поэтому создатели телепере­дач, вынуждены жить и работать, учитывая возможность таких сценических случайностей.

В чем-то схожи с указанными случаями и трудности, связанные с устройством закулисной зоны в некоторых со­временных архитектурных проектах жилых домов. Дело в том, что для зрительного ощущения изолированности домашнего помещения достаточно тонких стенных пере­городок, но тогда все проявления жизнедеятельности (обыч­но не скрываемые и скрываемые, закулисные) становятся доступными для слуха в соседних помещениях. В подоб­ных случаях британские исследователи используют тер­мин “общая стена” и описывают последствия постройки такого типа следующим образом:

Жильцы опознают многие “соседские” шумы, начиная ти­пичным гамом на праздновании дня рождения и кончая звука­ми ежедневной рутинной жизнедеятельности. Из шумов инфор­манты упоминают звучащее радио, детские крики по ночам, кашель, стук сбрасываемых перед сном туфель, топот детей, бегающих вверх и вниз по лестнице или по полу спальни, брен­чание фортепьяно, громкий смех или разговор. Интимные зву­ки из супружеской спальни соседей могут восприниматься или как шокирующие: “Вам слышно даже как они пользуются гор­шком — вот до чего все плохо! Это ужасно”; или как беспоко­ящие: “Я слышал, как они скандалили в постели. Один из су­пругов хотел читать, а другой хотел спать. Слышать шумы, лежа в кровати, — это мешает, так что я развернул мою кровать в другую сторону...” “Я люблю читать в постели, а слух у меня чуткий, так что меня их разговоры беспокоят”; или как запрет­ные для посторонних: “Иногда слышишь очень интимные сек­реты, например, когда муж говорит жене, что у нее холодные

Зоны и зональное поведение

157

ноги. Поневоле подумаешь, что и самому надо говорить о своих личных тайнах шепотом” и “А это очень стеснительно, как ес­ли бы вас заставили ходить ночью на цыпочках в собственной спальне¹⁴.

В таких случаях малознакомые соседи оказываются в стеснительном положении, когда каждый из них подозре­вает, что другой знает о нем слишком много.

Последний пример сложностей закулисного поведения можно взять из жизни высокопоставленных лиц. Они мо­гут стать настолько священными персонами, что единствен­но уместным и допустимым для них будет появление со свитой в центре какой-нибудь церемонии. Появление пе­ред другими в любом ином контексте может воспринимать­ся как недостойное их положения, поскольку существует мнение, что такие неофициальные появления способны по­дорвать приписываемые этим лицам магические качества. Следовательно, надо оградить от публики все места, где высокопоставленное лицо расслабляется, и если такие мес­та занимают обширную территорию, наподобие резиден­ции китайского императора в XIX в., либо если существу­ет неопределенность относительно того, где именно появит­ся высокая персона, то трудности предотвращения посто­ронних вторжений становятся значительными. Так, коро­лева Виктория ввела правило, что когда она каталась по дворцовому парку в своей коляске, запряженной пони, лю­бой встречный при ее приближении должен был отвер­нуться или изменить направление своего движения. По­этому важные государственные мужи бывали вынуждены иногда жертвовать собственным достоинством и прыгать за куст, когда неожиданно появлялась королева¹⁵.

Хотя некоторые из приведенных трудностей поведения в закулисной зоне безусловно являются особыми случаями, при изучении социальных учреждений, по-видимому, не встретишь ни одного, в котором не было бы проблем заку­лисного контроля.

Рабочая зона и зона отдыха — лишь две области приме­нения закулисного контроля. Еще одна такая область по традиции полностью находится под контролем исполните-

¹⁴ Kuper L. Blueprint for living together // Kuper L. et al. Living in towns. L.: The Cresset Press, 1953. P. 14—15.

¹⁵ Ponsonby F. Recollections of three reigns. L.: Eyre & Spottiswoode, 1951.

158

И. Гофман. Представление себя другим...

лей — это места отправления биологических потребно­стей. В западном обществе акт дефекации воспринимается как действие, несовместимое с нормами физический и нрав­ственной чистоплотности, присущими многим видам чело­веческого самовыражения. К тому же это действие по при­чине неизбежных манипуляций с одеждой требует от ин­дивида нарушения внешнего вида и тем “выводит его из игры”, то есть вынуждает сбросить с лица экспрессивную маску, которой он обычно пользуется при взаимодействии лицом-к-лицу. Одновременно для него становится затруд­нительным воссоздание своего личного переднего плана, необходимого для повторного неожиданного вхождения во взаимодействие. Возможно, в этом одна из причин, поче­му двери туалетов в нашем обществе оборудованы разно­образными замками. Точно так же, одно из объяснений привычки располагать спальню как можно дальше от наи­более активно используемой части дома состоит в том, что спящий в кровати человек как и в туалете “демобилизо­ван” (выражаясь метафорически) и какое-то время после пробуждения может оказаться неспособным привести себя в нужное для взаимодействия состояние или придать об­щительное выражение лицу. Полезность такого уединен­ного расположения спален увеличивается тем, что в них чаще всего сосредоточена сексуальная активность челове­ка — форма взаимодействия, которая тоже не оставляет ее исполнителям возможности сразу же войти в другие ви­ды взаимодействия.

Один из наиболее интересных случаев для наблюдений за процессом управления впечатлениями — это момент, когда исполнитель покидает закулисную зону и выходит к аудитории, или когда он возвращается обратно, ибо в эти мгновения можно увидеть удивительное зрелище наде­вания и снимания характерной маски. Дж. Оруэлл дает нам яркий пример этого, рассказывая о поведении офици­антов с закулисной точки зрения мойщиков посуды:

Очень поучительно наблюдать официанта, входящего в зал ресторана при отеле. Как только он минует двери — с ним про­исходит внезапное преображение. Меняется постановка плечей, любая злость, спешка, раздражение пропадают вмиг. Он плывет над ковром с торжественным видом священнослужителя. Я вспо­минаю нашего помощника метрдотеля, темпераментного ита-

Зоны и зональное поведение

159

льянца, задержавшегося около двери в зал, чтобы наорать на ученика, разбившего бутылку вина. Потрясал над головой кула­ком, он вопил (к счастью двери были более или менее звуконе­проницаемыми):

“Tu me fais* — И ты называешь себя официантом, ублюдок? Ты официант?! Да ты не годишься скрести полы в борделе, отку­да твоя мамаша. Maquereau**!”

Не находя слов, он повернулся к двери и, когда открывал ее, выпалил последнее оскорбление в том же роде, каким грешил сквайр Вестерн в “Томе Джонсе”***.

Затем он вышел в зал и поплыл с блюдом в руке, грациоз­ный как лебедь. Десятью секундами позже он почтительно рас­кланивался с клиентом. И вы просто не могли не подумать, гля­дя на его поклоны и улыбку, ту благожелательную улыбку вы­школенного официанта, что клиенту должно быть стыдно по­зволять обслуживать себя такому аристократу¹⁶.

Другой иллюстрацией снабжает нас еще один англий­ский “включенный наблюдатель” Моника Диккенс, наме­ренно пошедшая на социальное понижение:

Упомянутая горничная (я узнала, что ее звали Адди) и две официантки вели себя как люди играющие в пьесе. Они велича­во входили на кухню, как бы удаляясь со сцены за кулисы, с еще высоко поднятыми подносами и натянутым на лица выра­жением надменности, расслаблялись на момент в бешеной суете получения новых блюд и опять выплывали с лицами, готовыми к следующему выходу на большую сцену. Повар и я оставались кем-то вроде рабочих сцены среди строительного мусора: на миг словно узрев отблеск иного мира, мы почти что слышали апло­дисменты невидимой публики¹⁷.

Упадок института домашней прислуги вызвал быстрые изменения, похожие на описанные Оруэллом, в поведении домашней хозяйки из средних классов. Давая обед для друзей, она вынуждена справляться с грязной кухонной работой таким образом, чтобы быть в состоянии то и дело переключаться с роли прислуги на роль хозяйки, меняя род деятельности, манеры и настроение при входе и выхо­де из столовой. Руководства по этикету помогают сориен-

* Ты достал меня (фр.).

** Недоносок (фр.).

*** Знаменитый роман английского писателя XVIII в. Генри Филь­динга (Прим. пер.).

¹⁶ Orwell G. Down and out in Paris and London. L.: Seeker & Warburg, 1951. P. 68— 69

¹⁷ Dickens M. One pair of hands. L.: Michael Joseph, Mermaid Books, 1952 P. 13.

160

И. Гофман. Представление себя другим...

тироваться в том, как облегчить такие переключения. Например, в случае если хозяйке надо удалиться в заку­лисную зону на продолжительное время (положим — для приготовления постелей), то чтобы сохранить видимость всеобщей беззаботности руководство советует отправить хозяина с гостями на небольшую прогулку в сад.

Граница, разделяющая переднюю и заднюю зоны дей­ствия, встречается в нашем обществе на каждом шагу. Как полагается, во всех домах (кроме домов людей из низшего класса) семейная ванная и спальня — это такие места, до­ступ в которые посторонней публике может быть закрыт. Вымытые, одетые и приукрашенные в этих комнатах тела могут быть представлены друзьям в других помещениях. И конечно же, для приготовления пищи кухня является тем же, чем ванная и спальня — для человеческого тела. Фактически, именно наличие таких специфических поме­щений отличает условия жизни людей из среднего класса от условий жизни низшего класса. Но в нашем обществе для всех классов характерна тенденция отчетливо разде­лять парадные (передние) и задние комнаты, даже по их внешнему виду. Передние комнаты, как правило, относи­тельно хорошо обставлены, отремонтированы и прибраны. Задние обычно содержатся в довольно неприглядном виде. Соответственно, социально полноправные взрослые ходят через парадную дверь, а социально неполноправные (при­слуга, посыльные, дети) пользуются черным входом.

Хотя все более или менее знакомы с общей сценической планировкой внутри своего дома и вокруг него, люди, как правило, мало знают о связанных с ним дополнительных сценических возможностях. Американские мальчишки от восьми до четырнадцати лет и другая непочтительная пуб­лика чрезвычайно ценят подворотни, закоулки и проход­ные дворы в ближайшей округе и пользуются ими. Они очень живо воспринимают любое подобное открытие, но это чувство уходит, когда они становятся старше. Уборщи­ки и уборщицы по необходимости тоже имеют отчетливое представление о небольших дверях, через которые можно выйти на задворки деловых зданий, и очень хорошо знают их грузовую транспортную систему для скрытой от посто­ронних глаз доставки к месту работы моющего и чистяще­го оборудования, другого столь же громоздкого сцениче-

Зоны и зональное поведение

161

ского реквизита, а также самих себя. В магазинах имеют­ся аналогичные подсобные помещения: там задней зоной служит пространство “позади прилавка” и кладовая.

Очевидно, что при данных ценностях конкретного об­щества закулисный характер определенных мест запечат левается в них материально и по отношению к смежным областям эти места тоже неизбежно оказываются закулис­ными — зонами заднего плана. Нередко эти зоны действия выделяются с помощью искусства декораторов, отводящих темные цвета и голые кирпичные стены служебным час­тям зданий и белую штукатурку зонам переднего плана, фасадам. Этому разделению прибавляет стабильности установка капитального оборудования на постоянном мес­те. Работодатели совершенствуют подобную гармонию, пе­ремещая лиц с непривлекательной внешностью на задний план рабочей сцены, а лиц, “производящих хорошее впе­чатление” на передний план. Резервы мало впечатляюще­го, незаметного другим труда можно использовать не толь­ко для деятельности, которую надо скрывать от аудито­рии, но и для деятельности, которую скрывать можно, но не нужно. На одном из семинаров Эверет Хьюз сообщил факт¹⁸, что наемные работники-негры могут легче добить­ся почетного положения на американских предприятиях, если они работают уединенно, вдалеке от главных зон про­изводственных операций, как это бывает, например, в фар­мацевтике. (Все это подразумевает своеобразную “эколо­гическую” сортировку персонала, что хорошо известно, но мало изучено.) В подобных случаях обычно следует ожи­дать, что работающие за сценой будут стремиться к дости­жению высоких технических стандартов исполнения, тог­да как работающие на виду, в зоне переднего плана будут ориентироваться на принятые стандарты выразительно­сти исполнения.

Декоративные и постоянные элементы убранства в мес­те, где обычно протекает какое-то конкретное представле­ние, а также определенные исполнители, обычно быва­ющие там, придают этому месту особый дух. Даже когда традиционное исполнение там в данный момент не идет, место продолжает хранить какие-то свойства зоны перед-

¹⁸ На семинаре в Чикагском университете.

6-231

162

И. Гофман. Представление себя другим...

него плана. Так, собор и школьный класс сохраняют что-то от их настроя, даже когда в них присутствуют лишь ре­монтные рабочие, и хотя эти люди могут вести себя не очень почтительно, делая свою работу, сама эта их непоч­тительность не бесформенна, а частично структурирована и определенно сориентирована тем, что в известном смыс­ле они обязаны чувствовать, но не чувствуют. Точно так же какое-то место может получить широкое признание как временное убежище, где не обязательно соблюдать опреде­ленные нормы поведения, и получить его только потому, что место это прочно отождествляется с образом задней зоны. Иллюстрациями этому могут послужить охотничьи домики и раздевалки в спортивных общественных заведе­ниях. Летние курорты тоже, по-видимому, культивируют известную снисходительность в отношении внешнего вида людей, позволяя им, в остальном связанным условностя­ми, публично появляться на улицах в костюмах, которые они в обычных обстоятельствах не надели бы в присутст­вии посторонних. Как своеобразные убежища возникают и воровские “малины” или даже преступные сообщества, где никому не надо притворяться “законопослушным”. Ин­тересный пример такого явления когда-то существовал в Париже:

В XVII в., чтобы стать полноправным “арготьером”, надо было не только выпрашивать милостыню подобно любому про­стому бродяге, но и владеть мастерством карманника и вора. Этим искусствам обучали в местах привычных встреч самых последних отбросов общества, и места эти были известны под названием “Дворов чудес”. Если верить автору начала XVII в., подобные дома, или скорее притоны, назывались так потому, что “жулики... и прочие проходимцы, которые весь день пробы­ли калеками, увечными, раздутыми водянкой, разукрашенны­ми всеми видами телесных хворей, возвращаются домой ночью, неся под мышками говяжий филей, кусок телятины или бара­нью ногу, не забыв к тому же привесить к поясу бутылку вина, и, вошед во двор, они отбрасывают прочь свои костыли, вновь обретают здоровый вид и, в подражание древним вакханалиям, пускаются в пляс со своими трофеями в руках, пока содержа­тель притона готовит им ужин. Так может ли быть большее чудо, чем увиденное в этом дворе чудес, где безногие ходят, а горба­тые распрямляются”¹⁹.

¹⁹ LaCroix P. Manners, custom and dress during the Middle Ages and during the-Renaissance period L.: Chapman & Hall, 1876. P. 471.

Зоны и зональное поведение

163

В таких задворочных зонах сам факт, что здесь никому не надо пускать пыль в глаза и строить из себя важную персону, задает тон всему взаимодействию, располагая на­ходящихся там людей действовать так, как будто они нако­ротке друг с другом во всех делах.

Однако, хотя и существует тенденция идентифициро­вать зону, регулярно используемую в данном исполнении, с его передней либо с его закулисной зоной, все же найдет­ся немало и таких зон, которые в одно время и в одном смысле функционируют в качестве зоны переднего плана, а в другое время и в другом смысле — в качестве закулис­ной зоны. Так, личный кабинет некоего руководящего лица определенно представляет собой переднюю зону, где его статус в организации усиленно подчеркивается качеством отделки и меблировки его кабинета. И все-таки это еще и место, где он может снять свой пиджак, распустить гал­стук, держать под рукой бутылочку спиртного и по-дру­жески интимно или даже шумно принимать коллег-руко­водителей своего ранга²⁰. По сходным причинам деловая организация, использующая пышную представительскую шапку для официальных бумаг во внешней переписке с лицами, не входящими в фирму, во внутренней переписке вполне может следовать таким советам:

Качество бумаги для корреспонденции внутри учреждения больше обусловлено соображениями экономии, чем этикета. Дешевая бумага, цветная бумага, обороты — все идет в дело, когда “оно целиком семейное”²¹.

И все-таки тот же источник доброжелательных советов ставит известные пределы такому закулисному определе­нию ситуации:

В принципе также может быть не запрещено и даже призна­но практичным использование разного рода бумаг с личным

²⁰ Факт, что маленький личный кабинет легче превратить в закулис­ную зону, оставшись в нем единственным человеком, составляет одну из причин, почему стенографисты иногда предпочитают работать в таком личном кабинете, противопоставляемом большому административному по­мещению. На открытой площадке человек почти наверняка всегда будет на виду у кого-то, перед кем надо поддерживать впечатление своего тру­долюбия. В небольшом кабинете всякое притворство в работе и украша­тельство в поведении можно сразу сбросить как маску, когда выйдет босс. См.: Rencke R. The status characteristics of jobs in a factory / Unpublished Master's thesis. Department of Sociology. University of Chicago, 19S3. P. S3.

²¹ Esquire Etiquette. Philadelphia: Lippincott, 1953. P. 65.

164

И. Гофман. Представление себя другим...

штампом, обычно предназначаемых для рукописных заметок внутри учреждения. На этот счет существует лишь одно предо­стережение: подчиненные не должны по собственному почину заказывать такие именные бланки (блокноты и т. п.), как бы ни было это удобно. Подобно ковру на полу и табличке с фамилией на двери, именные блокноты служат в некоторых учреждениях статусным символом²².

По тому же принципу двойного функционирования зон, однажды воскресным утром целое семейство может исполь­зовать для сокрытия ленивой небрежности в одежде и от­сутствия гражданского пыла стену вокруг своих домаш­них владений, распространив на весь дом тот дух нефор­мальной расслабленности, который обычно ограничен кух­ней и спальнями. Днем, после полудня в кварталах сред­них американцев линия между детской площадкой и до­мом может быть определена мамами как линия кулис, за которой позволительно разгуливать в поношенных джин­сах, мокасинах, с минимумом макияжа, с сигаретой в зу­бах толкать перед собой детские коляски и вести откро­венно бабские разговоры. А в рабочих кварталах Парижа ранним утром женщины чувствуют себя в праве распрост­ранить закулисную зону на весь круг ближайших магази­нов, и потому спускаются вниз за молоком и свежим хле­бом в шлепанцах, в купальном халате, в ночной сетке для волос и без всякого макияжа. В крупных американских городах случается видеть, как модели, одетые в платье, в котором их будут фотографировать, торопливо и осторож­но проскакивают самые известные улицы, почти не обра­щая внимания на окружающих поклонников. Со шляп­ной коробкой в руке, с сеткой для сохранения прически на голове, фотомодели обычно ведут себя таким образом не для того, чтобы создать определенный эффект, но по­стараться избежать неприятностей и возможных приклю­чений по пути к декорациям, на фоне которых начнется их настоящее, запечатлеваемое на фото исполнение для “обобщенного другого”. И, конечно же, зона, которая це­ликом устраивалась как передняя зона для регулярного исполнения какого-то конкретного рутинного номера, час­то может функционировать как задняя зона до и после каждого исполнения, ибо в эти моменты там возможны

Зоны и зональное поведение

165

Esquire Etiquette Philadelphia: Lippincott, 1953 P. 65.

ремонт, подновление и перестановка постоянных элемен­тов декораций или же проведение генеральных репети­ций исполнителями. Чтобы увидеть это, достаточно толь­ко заглянуть в ресторан, магазин, чужой дом за несколько минут до их открытия перед публикой. Поэтому вообще следует помнить, что, говоря о передней и задней зонах для какого-то поведения, мы рассуждаем с точки зрения конкретного исполнения и имеем в виду служебную функ­цию, которую в этот раз выполняет данное место для дан­ного исполнения.

Ранее было сказано, что между лицами, сотруднича­ющими в постановке одного и того же командного испол­нения, обычно устанавливаются достаточно фамильярные отношения. Но фамильярность проявляется в основном только при отсутствии аудитории, ибо этот стиль отноше­ний может передавать такие впечатления о членах коман­ды, которые окажутся несовместимыми с впечатлениями, внушаемыми данной аудитории во время исполнения. По­скольку закулисные зоны, как правило, недоступны чле­нам аудитории, то можно ожидать, что именно здесь вза­имная фамильярность будет определять тон социального общения. И по сходным соображениям можно ожидать, что в передней зоне будет преобладать официально-фор­мальный тон общения.

В западном обществе заметна тенденция использовать два языка поведения: один неформальный, или закулис­ный, язык и другой язык для случаев реального исполне­ния действия перед другими. Закулисный язык складыва­ется из взаимных обращений просто по именам, трудных совместных поисков решений, богохульств, откровенных замечаний сексуального характера, бесконечного ворчания, курения, небрежного стиля одежды, “кисельной” осанки при сидении и стоянии, употребления диалектной или не­нормативной лексики, невнятного бормотания и крика, на­игранной агрессивности и “ребячливости”, бесцеремонной невнимательности к другому в незначительных, но потен­циально символических действиях — таких маленьких фи­зических самопроявлениях, как хмыканье, насвистывание, жевание, покусывание губ, рыгание и пускание газов. Язык поведения в передней зоне можно определить как Отсут­ствие (и в известном смысле

166

го. Иначе говоря, поведение в закулисной зоне можно опи­сать как поведение, допускающее мелкие поступки, кото­рые легко могут быть восприняты как символические про­явления особой короткости и бесцеремонности отношения к другим присутствующим и к самой этой зоне как месту пребывания, а поведение в передней зоне действия, то есть на сцене перед публикой, как поведение, запрещающее та­кие потенциально оскорбительные поступки. Попутно мож­но отметить, что закулисное поведение имеет характер, ко­торый психологи назвали бы “регрессивным”. Но, конеч­но, остается вопрос: то ли само закулисье дает индивидам благоприятную возможность регрессировать, то ли регрес­сия, в клиническом смысле, является видом закулисного поведения, вызванного социально неодобряемыми мотива­ми при неподобающих обстоятельствах.

Приняв закулисный стиль поведения, индивиды спо­собны превратить в закулисье любую зону. Так во многих общественных учреждениях исполнители нередко присва­ивают себе какую-то часть передней зоны и, приняв там фамильярную манеру общения, символически отсекают ее от этой зоны. Например, в некоторых ресторанах Амери­ки, особенно в так называемых забегаловках, персонал устраивает свои встречи в специальной кабинке подальше от двери и поближе к кухне и ведет себя там, по меньшей мере в некоторых отношениях, как будто находится за ку­лисами. Точно так же, во время ночных полетов при полу­пустом салоне, исполнив свои первоочередные обязанно­сти, стюардессы могут расположиться на самых задних си­дениях, “отключить моторы”, закурить по сигарете и со­творить там кружок взаимного внеслужебного расслабле­ния, иногда даже приняв в него кого-нибудь из ближай­ших пассажиров.

Не стоит ожидать, что в конкретных ситуациях обяза­тельно будут проявляться чистые образцы неформального либо формального поведения, хотя обычно заметно тяго­тение к одному из этих типов при определении различных ситуаций. В реальности нет чистых случаев, потому что члены команды обычно участвуют сразу в нескольких жизненных спектаклях и в одном из них будут в какой-то мере исполнителями, в другом — аудиторией, а ясно раз­личимые исполнители и аудитория в одном спектакле мо-

Зоны и зональное поведение

167

гут выступить в другом до некоторой степени единой ко­мандой, хотя бы и слабой. Таким образом, в конкретной ситуации скорее всего будет преобладать тот или иной стиль, хотя насчет действительного сочетания или балан­са двух основных стилей поведения всегда останутся со­мнения и чувство неудовлетворенности.

Хотелось бы особо выделить тот факт, что деятельность в конкретной ситуации — это всегда компромисс между формальным и неформальным стилями поведения. В свя­зи с этим следует остановиться на трех общепринятых ограничениях относительно проявлений закулисной нефор­мальности в поведении. Во-первых, пока аудитория отсут­ствует каждый член команды, вероятно, захочет подкре­пить впечатление, что ему можно доверить секреты ко­манды и что он наверняка справится со своей партией в присутствии аудитории. Каждый член команды обычно хочет, чтобы публика думала о нем как о сильной лично­сти, достойной уважения, что же касается соратников по команде, то он, вероятнее всего, предпочтет, чтобы они ду­мали о нем просто как о верном, хорошо дисциплиниро­ванном исполнителе. Во-вторых, за кулисами часто возни­кают моменты, когда исполнители должны поддерживать моральный дух друг друга и укреплять общее настроение, что спектакль, который предстоит исполнить, пройдет хо­рошо, или что спектакль, который уже сыгран, в дейст­вительности прошел не так уж плохо. В-третьих, если ко­манда состоит из представителей разных социальных ка­тегорий, таких, как возрастные, этнические группы и т. д., то некоторые оставленные на усмотрение участников команды ограничения на межличностное сближение возоб­ладают над свободой закулисной деятельности. Без сомне­ния, важнейшее из таких разделений — это разделение по полу, ибо, как кажется, нет общества, в котором предста­вители двух полов, сколь бы тесно они ни общались, не создавали бы друг перед другом хоть какой-то видимости, учитывающей различие полов. Американская исследова­тельница, Кетрин Арчибальд, писала о подобных отноше­ниях на верфях Западного побережья следующее:

В обыкновенных взаимоотношениях с женщинами-рабочи­ми большинство мужчин были вежливыми и даже галантными. По мере того как женщины проникали в корпуса строящихся

168

И. Гофман. Представление себя другим...

Зоны и зональное поведение

169

судов и в самые глухие уголки верфи, мужчины вполне друже­любно убирали со стен свои картинные галереи нагих тел и пря­мой порнографии и прятали их во тьму инструментальных ящи-ков. Из уважения к присутствию “леди” манеры улучшались, лица чаще выбривались и разговорный язык смягчался. Табу на неподходящие для женских ушей изречения в пределах предпо­лагаемой слышимости соблюдалось до того строго, что это было даже удивительным, особенно потому что сами женщины не­редко озвучивали доказательства своего знакомства с запретны­ми словами и хладнокровного их восприятия. И все-таки я час­то наблюдала мужчин, которые хотели было использовать силь­ные выражения, и по достаточно уважительной причине, но, внезапно осознав присутствие женской аудитории, краснели от смущения, теряли голос и бормотали невнятицу. В женско-муж-ской рабочей компании за обедом и в случайной болтовне в мо­менты отдыха, во всем относящемся к фамильярно-приятель­ским социальным контактам, даже среди незнакомых на этих . верфях, мужчины сохраняли почти в полной неприкосновенно­сти образцы поведения, которые они практиковали дома: ува­жение к порядочной жене и хорошей матери, осмотрительное дружелюбие в отношениях с сестрой и даже покровительствен-

ные чувства к неопытной дочери .

У лорда Честерфилда были сходные наблюдения о со­вершенно другом обществе:

В смешанных компаниях среди равных (ибо в смешанных компаниях все люди в определенной степени равны) дозволяет­ся большая легкость и свобода отношений, но и они тоже имеют свои пределы в границах bienseance*. Некоторая взаимная соци­альная уважительность необходима. Можно с большой осторож­ностью и скромностью попробовать предложить собственный предмет разговора, однако, de ne jamais parler de cordes dans la maison d'un pendu**. В своих словах, жестах, позах вы имеете большую степень свободы, хотя вовсе не неограниченную. Вы можете держать руки в карманах, нюхать табак, сидеть, стоять, или временами прохаживаться, как вам понравится, но пола­гаю, вы не сочтете очень bienseant засвистеть, надеть шляпу в помещении, развязать ваши подвязки или расстегнуть пряжки, лечь на диван, или развалиться и заснуть в легком кресле. Есть такие проявления небрежности и свободы, которые можно по­зволить себе только в совершенном одиночестве. Они оскорби­тельны для вышестоящих, противны для равных, жестоки и вызывающи для нижестоящих²⁴.

²³ Archibald К. Op. cit. P. 16—17 * Благопристойности (фр.).

** ...В доме повешенного никогда не говорят о веревке (фр.). ²⁴ Letters of Lord Chesterfield to his son. Everyman series. L.: Dent, 1929

Данные сексологических обследований, проведенных под руководством А. Кинси, о силе запретов на наготу в общении мужа и жены, особенно в старшем поколении американского рабочего класса, документально свидетель­ствуют о том же²⁵. Скромность, конечно, не единственная действующая здесь сила. Так, две представительницы жен­ского населения Шетландских островов заявили, что они всегда будут носить ночные халаты в супружеской спаль­не после их вскоре ожидаемых свадеб, — и вовсе не из скромности, а потому что их фигуры слишком далеко отхо­дили от образца, который они считали современным го­родским идеалом. Они смогли указать лишь одну или двух девушек из своих подруг, кому, по их мнению, такая стыд­ливость была не нужна. Надо думать, что внезапное сни­жение веса могло бы уменьшить и их собственную скром­ность.

Утверждения, что за кулисами исполнители действуют в относительно неформальной, фамильярной, расслаблен­ной манере и что они собраны и находятся на страже, ког­да дают представление на виду, не надо понимать так, что все приятные межличностные жизнепроявления — тон­кая обходительность, теплота, щедрость и удовольствие от общения с другими — всегда закреплены за поведением за кулисами, а подозрительность, чванство и демонстра­ция власти связаны с деятельностью в зоне переднего пла­на. Напротив, часто кажется, что весь энтузиазм и живую заинтересованность, имеющиеся в нашем распоряжении, мы приберегаем для тех, перед кем ставим какой-то спек­такль, и что вернейший признак существования закулис­ной солидарности — это чувство безопасной возможно­сти дать волю потенциально заразительному настроению угрюмой молчаливой раздражительности.

Интересно отметить, что хотя каждая команда в состо­янии оценить сомнительные “неисполняемые” публично элементы собственного закулисного поведения, она не су­меет так же легко сделать то же самое в отношении дру­гих команд, с которыми взаимодействует. Когда ученики на перемене выбегают из класса, чтобы отдохнуть от слиш-

²⁵ Kinsey А. С. Pomeroy W. В. Martin С. Е. Sexual behavior in the human male Philadelphia: Saunders, 1948. P. 366—367

170

И. Гофман. Представление себя другим...

ком правильного поведения во взаимной бесцеремонности и толкотне, они часто не понимают, что их учителя удаля­ются в “учительскую” по аналогичным причинам, чтобы всласть поругаться и покурить на большой перемене, ког­да торжествует закулисное поведение. Из психиатрии из­вестно, конечно, что команда, состоящая только из одного участника, может крайне мрачно смотреть на себя и что некоторые психотерапевты берутся облегчать чувство вины таких людей и зарабатывать себе на жизнь, утешая их рассказами о жизни других таких же страдальцев. За эти­ми осознанными понятиями о себе и иллюзиями о других кроется один из источников динамики и провалов соци­альной мобильности, будь то мобильность вверх, вниз или в сторону. Пытаясь убежать из двуликого мира с разным поведением в передней и задней зонах, люди могут почув­ствовать, что и в новой позиции, которую они стремятся занять, они все равно останутся отраженными персонажа­ми, чьи роли запроектированы индивидами, уже находя­щимися в этой позиции, и что самостоятельными испол­нителями им не быть. Когда они достигают желанной по­зиции, то обнаруживают в своей новой ситуации непред­виденные сходства со старой: обе требуют представления аудитории какого-то переднего плана и обе вовлекают дей­ствующих лиц в не совсем чистоплотное, склочное дело постановки некоего спектакля.

Иногда думают, что грубая фамильярность — это про­сто культурная характеристика, скажем, трудящихся клас­сов и что люди высокого социального положения не ведут себя таким образом. Различия, конечно, есть, но суть их состоит в том, что лица высокого ранга обычно действуют в малочисленных командах и тратя большую часть своего дня на словесно выражаемые исполнения, тогда как люди из рабочих классов чаще бывают членами многочислен­ных команд и проводят большую часть своего дня на зад­нем плане или в исполнениях не вербального характера. Поэтому, чем выше место человека в статусной пирамиде, тем меньше число лиц, с кем он может поддерживать фа­мильярные отношения, тем меньше времени он проводит за сценой и тем вероятнее, что ему понадобятся сугубая вежливость и соблюдение приличий. Но, когда позволяют время и подходящая компания, почитаемые священными

Зоны и зональное поведение

171

и неприкосновенными исполнители обычно ведут себя “по-простому”, и этого от них даже ждут. Однако по разным соображениям количественного и стратегического харак­тера мы, похоже, с легкостью готовы признать, что про­стые работяги предпочитают закулисную, вульгарную ма­неру поведения, но неохотно признаем, что лорды тоже пользуются ею. Интересный предельный случай такой си­туации встречается в деятельности глав государства, кото­рые вообще не имеют равных себе по статусу сочленов ко­манды. Иногда, когда требуются моменты расслабления и отдыха, эти одиночки могут использовать круг ближай­ших друзей, которых они производят в неофициальные почетные члены своей команды. Это одна из разновидно­стей функции “подручного”, компаньона. Как показано у Ф. Понсонби в его описании посещения в 1904 г. королем Эдуардом датского двора, придворные конюшие часто ис­полняют такую “роль”:

Обед состоял из нескольких блюд и множества вин и обычно продолжался часа полтора. Потом все рука об руку, вереницей шли в гостиную и прогуливались по ней с датским королем и всем королевским семейством. В восемь мы удалялись в свои комнаты покурить, но, поскольку нас сопровождала датская свита, разговор сводился к вежливым расспросам об обычаях двух стран. В девять мы возвращались в гостиную, где проводи­ли время за карточной игрой, обычно в “мушку”, без ставок, каждый за себя.

В десять нас милосердно отпускали и позволяли разойтись по своим комнатам. Эти вечера были серьезным испытанием для каждого, но наш король вел себя как ангел, играя по маленькой в вист, который тогда совсем вышел из моды. Спустя неделю, однако, он решил играть в бридж, но только после отхода ко сну короля Дании. Мы тянули обычную рутину до десяти часов, а потом в королевские апартаменты приходил князь Демидов из русской дипломатической миссии и играл в бридж с королем, Сеймуром Фортескью и мною по весьма высоким ставкам. Так продолжалось до конца визита, и, конечно, для всех было боль­шим удовольствием расслабиться после унылой натянутости общения с датским двором²⁶.

Следует сделать последнее замечание о закулисных вза­имоотношениях. Утверждая, что лица, сотрудничающие в представлении какого-то исполнения перед другими, в

²⁶ Ponsonby F. Op. cit. P. 269

172

Зоны и зональное поведение

173

отсутствие аудитории могут проявлять фамильярность в отношениях друг с другом, нельзя исключать того, что кто-то может до того свыкнуться с собственной деятельно-стью в передней зоне (и со своим “представительским” xa-рактером), что, возможно, перед ним возникнет необходи-мость управлять своей релаксацией как своего рода ис-полнением. Человек может чувствовать себя обязанным, когда он попадает за кулисы выходить из показного ха­рактера непременно в панибратски-фамильярной манере, и это может стать еще большим позерством, чем то испол­нение, от тягот которого предполагалось расслабиться та­ким образом.

Ранее в этой главе говорилось о полезности контроля над закулисной зоной и о драматургических затруднени­ях, которые возникают, когда этот контроль нельзя осу­ществить. Теперь на очереди проблема контроля за досту­пом к передней зоне, но для ее анализа необходимо не­сколько расширить исходную систему понятий.

Выше были рассмотрены два вида разграниченных зон: передние зоны, где свершается или может совершаться кон­кретное исполнение; и задние зоны, где происходит дей­ствие, связанное с этим исполнением, но несовместимое с насаждаемой им видимостью. Кажется разумным добавить третью, остаточную, зону, а именно, все прочие места, от­личные от двух уже определенных видов. Такую зону мож­но назвать “внешней”. Понятие внешней зоны, которая не является для данного конкретного исполнения ни пе­редней, ни задней, согласуется с обычными здравыми пред­ставлениями о социальных учреждениях, ибо в большин­стве зданий легко выделить внутренние помещения, кото­рые регулярно или временно используются в качестве зад­них либо передних зон исполнения, а наружные стены здания отделяют оба эти типа помещений от внешнего ми­ра. Тех людей, которые оказываются вне стен данного учреждения, можно называть “посторонними”.

Хотя понятие о “внешнем” очевидно, но если обращать­ся с ним неосторожно, оно способно вводить в заблужде­ние, ибо при переходе от рассмотрения передней или зад­ней зоны поведения к рассмотрению внешней зоны, не­редко происходит незаметное перемещение точки отсчета с одного исполнения на другое. Если в качестве точки отсче-

та взять протекающее в данный отрезок времени конкрет­ное исполнение, то находящиеся вне этого исполнения будут лицами, для которых исполнители фактически или потенциально ставят некий спектакль, но спектакль (как мы увидим), отличный от того, что уже идет, или во всем очень похожий на него. Когда посторонние в разгар како­го-то конкретного исполнения неожиданно вторгаются в его переднюю или заднюю зону, последствия их несвое­временного появления и присутствия часто лучше всего изучать не с точки зрения его воздействия на идущее ис­полнение, но скорее с точки зрения влияния на другое ис­полнение, — а именно на то, которое исполнители или аудитория в нормальных (без внезапных вторжений) об­стоятельствах представили бы перед посторонними в под­ходящее время и в подходящем месте, когда бы эти посто­ронние были ожидаемой аудиторией.

Необходимы также и другие предосторожности при пользовании понятиями. Стена, что отделяет переднюю и заднюю зоны действия от внешней зоны, очевидно, долж­на играть какую-то функцию в исполнении, инсцениру­емом и представляемом в этих зонах, но внешние декора­ции данного строения должны частично рассматриваться как один из аспектов другого спектакля, и иногда их вклад в этот второй спектакль может оказаться более важным. Вот что пишут, например, о домах в английской деревне:

Тип материала занавесок на окнах большинства деревенских домов варьировал прямо пропорционально тому, насколько то или иное окно было доступно постороннему взору снаружи. “Самые дорогие” занавески находились там, где их можно было видеть лучше всего, и они далеко превосходили по качеству за­навески на окнах, скрытых от публики. Кроме того, было обще­принятым использовать материал с рисунком только на одной стороне таким образом, чтобы его лицевая сторона была развер­нута наружу. Подобное использование самых “модных” и са­мых дорогих тканей с тем, чтобы наиболее выгодно их пока­зать, есть типичный прием приобретения престижа²⁷.

В первой главе настоящего исследования говорилось, что исполнители склонны создавать определенное впечат­ление, или не противоречить сложившемуся о них впечат-

²⁷ Williams W. M. The sociology of ал English village. L.. Root-1956. P. 112.

Paul.

174

лению, что роль, которую они играют в это время, есть мая важная их роль, и что качества, заявленные ими ил-приписанные им, — самые существенные и характерны их атрибуты. Когда же люди видят некий не предназна чавшийся для них спектакль, они могут разочароваться; нем, а заодно и в спектакле, который был предназначен-специально для них. Исполнитель со своей стороны тоже может прийти в замешательство, как пишет об этом Кен-нет Берк:

Мы все, в наших разрозненных реакциях, уподобляемся ловеку, который — тиран в своем учреждении и тряпка в семье или музыканту, который самоуверен в искусстве и самоуничи жается в личных отношениях. Такая бессвязность реакций чиняет некоторые затруднения, когда мы пытаемся соединить эти разные психические обрывки (например, если мужчине -тирану в учреждении и слабаку в собственном доме — вдруг пришлось бы принять на работу свою жену или детей, он нашел бы свои прежние бессвязные приемы негодными и, возможно, испытал бы настоящие замешательство и мучения при выборе линии поведения)²⁸.

Такие проблемы могут стать особенно острыми, когда; один из спектаклей данного индивида зависит от много* сложной сценической обстановки. Отсюда понятный тон, разочарования у Германа Мелвилла в рассказе о том, как капитан военного корабля “в упор не видел” его, когда они встречались на борту, но был чрезвычайно любезен с ним, когда, уже после окончания службы Мелвилла, они' случайно встретились в Вашингтоне на званом вечере:

И хотя на борту фрегата коммодор никогда и никак не обра­щался ко мне лично (равно как и я к нему), однако здесь, на светском приеме у министра, мы оба стали чрезвычайно болтли­выми. К тому же я не мог не заметить, что среди толпы незна­комых сановников и магнатов со всех концов Америки мой име­нитый друг не выглядел так величественно, как в полном оди­ночестве на юте “Неверсинка”, опираясь на латунные поручни. Подобно многим другим джентльменам, он лучше всего смот­релся и пользовался наибольшим уважением в обстановке род­ного дома, фрегата²⁹.

Для исполнителя естественное решение анализируемой проблемы — это разделять свои аудитории таким образом,

²⁸ Burke К. Permanence and change. N.Y.: New Republic, Inc., 1953 P. 309 (footnote).

²⁹ Melville H. White Jacket. Oxford University Press, 1966

Зоны и зональное поведение

175

чтобы люди, которые видят его в одной из ролей, не виде­ли бы его и в другой. Так, некоторые франко-канадские священники настроены против слишком строгих запретов, регламентирующих их частную жизнь, и не позволяющих, например, запросто поплавать и позагорать на пляже с друзьями, но при этом они понимают, что все же лучше купаться не со своими прихожанами, поскольку неизбеж­ная на пляже фамильярность несовместима с поддержани­ем известной дистанции между ними и священнослужите­лем и уважением к сану, необходимыми в приходской жиз­ни. Контролирование передней зоны — одна из мер разде­ления аудитории. Неспособность сохранять этот контроль ставит исполнителя в положение неизвестности относитель­но того, какой характер он должен будет изображать в следующий момент, и затрудняет ему достижение драма­тургического успеха в любой из его ролей. Трудно симпа­тизировать фармацевту, который ведет себя с клиенткой, имеющей на руках рецепт, как обыкновенный торговец или как деревенский скотовод, хотя в следующий миг он демонстрирует позу возвышенного, бескорыстного, профес­сионально безупречного медика случайному человеку, кото­рый хочет купить трехцветную марку или шоколадный пломбир³⁰.

Вполне понятно также, что если для исполнителя по­лезно исключать из своей аудитории лиц, которые имеют возможность видеть его в другом и несовместимом с дан­ным представлении, то не менее полезно для него исклю­чать и тех, перед кем он в прошлом выступал в спектакле, несовместимом с ныне идущим. Лица, которые пережива­ют очень сильные сдвиги вверх или вниз по шкале верти­кальной социальной мобильности, осуществляют такое ис­ключение самым решительным образом, стараясь покинуть место своего происхождения. И насколько удобно разыг­рывать разные рутинные партии перед разными лицами, настолько же удобно разделять аудитории, перед которы­ми исполнитель выступает в одной и той же роли, ибо это единственный путь, каким можно дать почувствовать каж­дой аудитории, что хотя это же рутинное представление дается несомненно и в других аудиториях, во ни одна из

³⁰ Wemlein A. Pharmacy as a profession in Wisconsin / Unpublished Master's thesis. Department of Sociology. University of Chicago, 1943. P. 147-148

176

И. Гофман. Представление себя другим...

них не является в такой же мере желанной и вдохновля­ющей для такого представления. В этом случае опять важ­но контролирование передней зоны.

Подходящим планированием исполнений можно не только держать свои аудитории в изоляции друг от друга (появляясь перед ними в разных передних зонах или в разное время в одной и той же зоне), но и выкраивать не­многие моменты между исполнениями для того, чтобы пси­хологически и физически успевать выходить из одного лич­ного переднего плана, одновременно переключаясь на дру­гой. Иногда, однако, возникают проблемы в тех обществен­ных учреждениях, где одни и те же либо разные члены одной команды должны одновременно иметь дело с раз­ными аудиториями. Если эти различные аудитории нахо­дятся в зоне слышимости друг для друга, будет весьма труд­но поддерживать впечатление, будто каждая из них полу­чает от исполнителя специальные и уникальные услуги. Так, если хозяйка желает почтить каждого из своих гос­тей теплым личным приветствием или прощанием (то есть фактически, особенным, персональным исполнением), тогда она должна будет устроиться так, чтобы проделывать все это в помещении, отделенном от других гостей. Аналогич­но, в случаях, когда похоронной фирме требуется прове­сти в одно время две церемонии, придется для участву­ющих в них двух аудиторий разработать такой маршрут через заведение, чтобы их пути не пересекались и тем не разрушали у близких покойного чувство, что в церемони­альном зале сохраняется некая интимность домашней об­становки. Точно так же в мебельных салонах продавец, который “заводит” покупателя, переключая его внимание с одного гарнитура на другой с более высокой ценой, дол­жен соблюдать осторожность, чтобы тот не услышал вто­рого продавца, раскручивающего другого клиента, сопро­вождая его от еще более дешевого гарнитура к тому, от которого первый продавец пытается отвлечь своего поку­пателя, ибо, в такие моменты может случиться, что мебель слегка порицаемую одним продавцом, второй продавец не­умеренно превозносит³¹. Конечно, если две аудитории раз­деляются стеной, то исполнитель может поддерживать нуж-

³¹ Conant L. The Borax House // The American Mercucy. Vol. 17. P. 172

Зоны и зональное поведение

177

ные ему впечатления, стремительно перебегая из одной зоны в другую. Этот сценический прием, возможный при наличии двух кабинетов, становится все более популяр­ным среди американских дантистов и других врачей.

Когда аудитория изолирована недостаточно и посторон­нему случается попасть на представление, ему не предназ­начавшееся, в управлении впечатлениями возникают труд­ные проблемы. Можно упомянуть две доступные методи­ки их решения. Первая предполагает, что всем уже вклю­ченным в аудиторию лицам внезапно может быть пожало­ван, а ими принят, временный закулисный статус, и они по молчаливому сговору с исполнителем вместе с ним рез­ко переходят на игру, которая рассчитана на наблюдение ее незваным гостем. Так, муж и жена в разгар их каждо­дневной перебранки, при неожиданном вторжении не очень близкого знакомого, скорее всего отложат свои интимные скандалы и разыграют между собой сцену взаимоотноше­ний, почти таких же сдержанных и дружественных, как и отношения, обычно представляемые при любом посто­роннем. Взаимоотношения, а также разговоры, в которых не могут участвовать все три стороны, будут на время отло­жены. В общем, если новоприбывшего надо обхаживать в манере, к какой он привык, исполнитель должен уметь переключаться с исполнения, которое он только что да­вал, на то, которое пришелец воспримет как должное. Ред­ко удается сделать это достаточно гладко с сохранением у новоприбывшего иллюзии, будто на скорую руку постав­ленный спектакль — это натуральный спектакль данного исполнителя. И даже если все удалось, аудитория, при­сутствовавшая на спектакле до появления такого неожи­данного участника, вероятно, почувствует, что принимала за существеннейшую часть исполнительского Я то, что не так уж существенно.

Выше показано, как можно справиться с вторжением постороннего, переключив всех присутствующих на опре­деление ситуации, в которое сможет вписаться незваный гость. Вторая методика решения этой проблемы — ясно и радушно принять вторженца как человека, кому с самого начала полагалось быть в данной зоне. Тем самым более или менее продолжается тот же спектакль, но со включе­нием новоприбывшего. Так, например, когда человек на-

178

И. Гофман. Представление себя другим...

носит неожиданный визит своим друзьям и попадает на устроенную ими вечеринку, его обычно громко приветству­ют и радушно усаживают за стол. Если бы не было этого восторженного приема, то неприятное открытие, что его не пригласили, могло бы подорвать видимость дружелю­бия и приязни, существующую в других случаях между новоприбывшим и хозяевами.

Однако на практике ни одна из этих методик не явля­ется достаточно эффективной. Обычно, когда посторонние вторгаются в переднюю зону, исполнители начинают ис­полнение, которое они ставят для этих людей где-то в дру­гом месте или в другое время, и такая внезапная готов­ность действовать по-новому вносит, по меньшей мере на мгновение, замешательство в линию того действия, в кото­рое эти исполнители уже вовлечены. Исполнители какое-то время будут колебаться между двумя реально возмож­ными перспективами поведения, и пока не последуют и не будут восприняты соответствующие сигналы — члены дан­ной команды остаются без всякого указания, какой общей линии поведения им следовать. Почти наверняка резуль­татом этого будет некоторое замешательство. При таких обстоятельствах понятно, почему с незваным гостем могут обойтись не по вышеописанным щадящим рецептам, а ско­рее так, словно бы его там вовсе не было, или уж совсем бесцеремонно — выставят его из зоны действия.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ РОЛИ

Любая команда имеет одну общую цель — поддержи­вать определение ситуации, порождаемое ее исполнением. Это неизбежно влечет за собой выпячивание одних фактов и затушевывание других. При непрочности и одновремен­но необходимости связного выражения действительности, инсценируемой командным представлением, в нем обычно найдутся факты, которые, если во время исполнения при­влекать к ним внимание, будут ставить под сомнение, под­рывать или уничтожать впечатление, создаваемое этим представлением. Можно сказать, что такие факты порож­дают “разрушительную информацию”. И потому основная проблема для многих подобных представлений — это проб­лема информационного контроля: публика не должна по­лучать разрушительной информации о ситуации, которая определена для нее. Другими словами, команда должна уметь хранить и скрывать от всех свои секреты.

Прежде чем продолжить, надо остановиться на некото­рых соображениях о типах секретов, ибо разоблачение раз­ных типов командных секретов может по-разному угро­жать представлению. В основу типологизации секретов по­ложены: функция, которую выполняет данный секрет, и отношение этого секрета к восприятию другими его обла­дателя. Предполагается, что любой конкретный секрет мо­жет принадлежать больше чем к одному такому типу.

Во-первых, существует то, что иногда называют тем­ными секретами. Их составляют факты о команде, кото­рые она знает и скрывает и которые несовместимы с тем ее образом, какой она пытается утвердить перед своей пуб­ликой. Темные секреты — это, без сомнения, секреты с двойным дном: первое составляют те важные факты, ко­торые скрывают, а второе — сам факт, что эти важные

180

И. Гофман. Представление себя другим...

факты не были признаны открыто. Темные секреты час­тично рассматривались в первой главе в разделе о ложных представлениях.

Во-вторых, существуют секреты, которые можно назвать стратегическими. Они относятся к намерениям и потен­циальным возможностям команды, которые она скрывает от своей аудитории, чтобы помешать ей эффективно адап­тироваться к планируемому командой ходу событий. Стра­тегические секреты используются деловыми и армейски­ми кругами при планировании будущих действий против оппозиции. Пока команда не претендует быть командой, вообще не имеющей стратегических секретов, у нее нет нужды превращать свои стратегические секреты в темные. Однако следует заметить, что даже в том случае, когда стратегические секреты команды не темные, их разобла­чение все же вредит командному представлению, ибо вне­запно и неожиданно для нее оказывается бесполезным и глупым поддерживать осторожность, скрытность и проду­манную двусмысленность действия, которые требовались до краха секретности. Можно добавить, что только стра­тегические секреты тяготеют к такого рода секретам, ко­торые команда при осуществлении действия, основанно­го на тайных приготовлениях, в конце концов бывает вы­нуждена раскрывать, тогда как темные секреты она, веро­ятно, попытается скрыть навсегда. К тому же, информа­цию часто придерживают не потому, что знают о ее стра­тегической важности, а потому, что смутно подозревают, что когда-нибудь она может приобрести такую важность.

В-третьих, существуют так называемые внутренние секреты — те, обладание которыми составляет отличитель­ный знак члена группы и помогает группе ощущать свою обособленность и отличность от “непосвященных”¹. Внут­ренние секреты придают объективное интеллектуальное содержание субъективно ощущаемой социальной дистан­ции. Почти вся информация в общественных учреждени­ях частично исполняет эту функцию обособления и может рассматриваться как закрытая для всех посторонних.

Внутренние секреты могут почти не иметь стратегиче­ского значения и быть не слишком темными. В таком слу-

Ср. обсуждение Д. Рисманом фигуры “внутреннего оракула”: Ries-тап D. The lonely crowd. Yale, 1950 P. 199—209.

Противоречивые роли

181

чае они могут быть разоблачены или случайно раскрыты без радикального нарушения хода командного представ­ления: исполнителям нужно лишь перенести свои игры с секретами на другой предмет. Разумеется, взятые вместе или по отдельности стратегические и темные секреты с тем же успехом могут быть и внутренними секретами, и по этой причине в действительности стратегический и тем­ный характер секретов нередко преувеличивается. Доста­точно интересна ситуация, когда при рассмотрении важ­ных стратегических секретов лидеры социальной группы встречаются с такой дилеммой: с одной стороны, члены группы, не посвященные в определенный секрет, будут чув­ствовать себя отверженными и оскорбленными, когда этот секрет, наконец, выйдет наружу; с другой стороны, чем больше посвященных в тайну, тем больше вероятность на­меренного или нечаянного разоблачения.

Знание того, что одна команда может владеть секрета­ми другой, дает нам еще два типа секретов. Первый позво­лительно назвать доверенными секретами. Обладатель подобных секретов обязан хранить их, потому что они при­надлежат команде, с которой он связан. Если индивид, кому доверена тайна, хочет оставаться тем, кем он претен­дует быть, он должен хранить ее, даже если эта тайна не о нем самом. Так, например, когда адвокат раскрывает не­благовидные поступки своих клиентов, под угрозой ока­зывается сразу два совершенно разных представления: де­монстрация невиновности клиента перед судом и демонст­рация адвокатской надежности и верности клиенту. Мож­но также отметить, что командные стратегические секре­ты, будь они темные или нет, по всей вероятности станут доверенными секретами отдельных членов команды, ибо каждый ее член наверное постарается представить себя со­ратникам всецело преданным их общей команде.

Второй тип информации о секретах другого можно на­звать свободными секретами. Свободный секрет — это чей-то секрет, известный еще кому-то, и который этот кто-то мог бы раскрыть, не вредя разыгрываемому им образу само­го себя. Действующее лицо может узнавать свободные се­креты благодаря разоблачению, нечаянному раскрытию, неосмотрительным признаниям, посреднической передаче и т. д. Вообще же следует учитывать, что свободные или

182

доверенные секреты одной команды могут быть темными или стратегическими секретами другой, и потому коман да, чьими жизненными секретами владеют другие, будо пытаться навязать обладателям ее секретов трактовку ких секретов как доверенных и несвободных.

В этой главе рассматриваются лица, имеющие возмож ность узнавать секреты команды, а также основания и опас ности, угрожающие такому их привилегированному поло жению. Но предварительно надо ясно понять, что в секре тах не содержится вся разрушительная информация и контроль информации подразумевает нечто большее чем сохранение секретов. К примеру, в отношении почти каж дого исполнения, видимо, найдутся факты, несовместимые с впечатлением, желательным этому исполнению, но кем не собранные и не организованные в пригодную пользования форму. Допустим, некая профсоюзная газета имеет так мало читателей, что редактор, обеспокоенный угрозой потерять работу, может не разрешать профессио нального обследования читательской аудитории, тем са мым добиваясь положения, чтобы ни он сам и никто дру­гой не имели доказательств подозреваемой неэффективно-' сти его работы². Это пример скрытых, латентных секре-тов, и обычные проблемы сохранения секретов существен-но отличаются от проблем удержания таких подспудных секретов в том же латентном, не проявленном состоянии. Другой пример разрушительной информации, не представ-ляющей собой секрета, дает непроизвольная жестикуля-ция, заранее ее приоткрывающая. Она вводит информа- цию (некое определение ситуации), которая несовместима с запланированными притязаниями исполнителей, но эти нечаянные жесты как события не составляют секретов ни для кого. Стремление избегать таких неудобных эмоцио- нально-выразительных событий тоже представляет собой разновидность информационного контроля, но она не яв­ляется предметом обсуждения в данной главе.

Приняв за точку отсчета конкретное исполнение, мы различили в нем (по функциям участников) три ключевые роли: тех, кто исполняет; тех, для кого исполняют; посто-

²См.: Wilensky H. The staff expert: A study of the intelligence function in American Trade Unions/Unpublished Ph. D. dissertation Department of Sociology. University of Chicago. 1953. Ch. 7.

Противоречивые роли

183

ронних, кто и не занят в спектакле, и не следит за ним. Эти ключевые роли можно также различать на основании доступной для занятых в исполнении людей информации. Как правило, исполнители сознают производимое ими впе­чатление, а также располагают разрушительной информа­цией о спектакле. Публика знает только то, что ей дозво­лено понимать в нем, ибо она ограничена информацией, добываемой неофициально, пристальным наблюдением. В главных чертах ей известно определение ситуации, под­держиваемое этим спектаклем, но она не имеет разруши­тельной информации о нем. Посторонние же не знают ни секретов данного представления, ни вида вынашиваемой им реальности. Наконец, обозначенные три ключевые роли можно описать на основании доступных данному участни­ку зон спектакля: исполнители выступают и в видимой (передней) и в закулисной зонах представления; публике доступна только передняя зона; посторонние исключены из обеих зон. При таком подходе можно предположить, что на протяжении спектакля существует определенная взаимосвязь между исполняемой функцией, наличной ин­формацией и доступными зонами, и потому, зная зоны, куда был вхож каждый индивид, вероятно, можно уста­новить и то, какую роль он играл и какой информацией о представлении располагал.

В действительности, однако, согласованность между функцией, имеющейся информацией и доступными зона­ми редко бывает полной. В конкретном исполнении не­редко возникают дополнительные выгодные позиции, ко­торые усложняют это простое соотношение между испол­няемой функцией, доступной информацией и занима­емым в спектакле местом. Некоторые из этих особо выиг­рышных позиций используются так часто и их значение становится столь понятным, что к ним можно относиться как к ролям, хотя, по сравнению с тремя ключевыми ро­лями, их, возможно, лучше называть противоречивыми ролями. Приведем несколько очевидных примеров таких ролей.

Возможно, самый наглядный случай составляют те про­тиворечивые роли, которые вводят человека в устоявшу­юся социальную среду в ложном обличье. Можно упомя­нуть некоторые их разновидности.

184

Во-первых, роль информатора. Информатор — это hi кто претендующий быть членом команды исполнителей кому позволено входить за кулисы и получать разруши тельную информацию, и кто потом открыто или тайно вы дает секреты спектакля публике. Хорошо известны пол| тические, военные, промышленные и преступные вариан ты этой роли. Если оказывается, что такой индивид спер ва искренне присоединился к команде, не имея заране обдуманного плана раскрывать ее секреты, то иногда его называют изменником, предателем или отступником, бенно если это такого рода человек, кому уже следовало бы полностью сформировать характер добропорядочного члена команды. Индивида, который с самого начала наме ревался информировать о команде и присоединился к

только для этой цели, порой называют шпионом. Не раз

отмечено, что информаторы (будь то изменники или шпи оны) часто оказываются в очень удобном положении, что бы вести двойную игру, торгуя секретами всех своих поку пателей чужих секретов. Разумеется, информаторов мож но классифицировать и по-другому: например, по Хансу! Шпееру, одни из них — профессионалы, другие — люби-тели; одни занимают высокое положение в обществе, дру-гие — низкое; одни работают за деньги, другие — из дения³.

Во-вторых, роль подсадного (подсадной утки). Подсад-ной — это тот, кто действует так, словно бы он был обыч-| ным человеком из публики но в действительности состо-ит в союзе с исполнителями. Обычно подсадной либо монстрирует публике наглядную модель того типа реак­ции, какую хотят получить от нее исполнители, либо o6ec печивает нужный в данный момент для развития исполне-ния отклик аудитории. Словечки “подсадка” и “клака” принятые в индустрии развлечений, перешли теперь в об-щее употребление. Наше восприятие этой роли без сомне-ния восходит к практике ярмарок, и нижеследующие сло-верные определения, ясно говорят о происхождении дан­ного понятия:

Истукан — индивид (нередко местный простак), нанятый; владельцем “липового” игорного заведения имитировать везе--.;

³ Speier H. Social order and the risks of war. Glencoe: The Free Press, 1952 P. 26

Противоречивые роли

185

ние и получать заманчиво крупные выигрыши, чтобы вовлечь в игру людей из толпы. Когда неподдельные игроки-“лохи” (мес­тные жители, играющие на свои живые деньги) уже попались, “истуканы” исчезают и передают свои “выигрыши” особому человеку, держащемуся в сторонке и не имеющему видимой связи с данным игорным заведением⁴.

Подставной, манила — служащий цирка, который в психо­логически нужный момент, когда цирковой зазывала заканчи­вает свой рекламный треп, первым бросается к кассе, торгу­ющей билетами “дутого” представления. Он и его подставные помощники покупают билеты и проходят внутрь помещения, чтобы толпа горожан перед балаганом не медлила последовать их примеру⁵.

Не надо думать, что “подсадных” можно найти только в малопочтенных представлениях (даже если мы имеем дело исключительно с не очень уважаемыми людьми, которые, возможно, играют эту роль систематически и без всяких иллюзий о себе). К примеру, в разговорах при самых обыч­ных неформальных встречах гостей жена обычно изобра­жает интерес, когда ее муж рассказывает какой-нибудь анекдот, и даже помогает ему подходящими намеками и догадками, хотя в действительности она слышала этот анек­дот много раз и прекрасно знает, что старания мужа со­здать впечатление первого его исполнения — это только спектакль. Следовательно, подсадной — тот, кто притво­ряется рядовым простодушным членом зрительской ауди­тории и использует свое тайное знание пружин представ­ления в интересах исполняющей команды.

Рассмотрим теперь тип другого притворщика в составе публики, но на этот раз такого, который использует свою незримую посвященность в интересах аудитории, а не ис­полнителей. Представителем этого типа является человек, которого нанимают для проверки поддерживаемых испол­нителями норм, с целью убедиться, что в определенных отношениях созидаемые видимости не слишком далеко оторвутся от реальности. Такой человек официально или неофициально действует как ангел-хранитель ничего не подозревающей публики, разыгрывая роль более воспри­имчивого и этически чуткого члена аудитории, чем обык­новенные зрители.

⁴ Маurer D. Carnival cant // American Speech. Vol. 6. P. 336.

⁵ White P. W. A circus list // American Speech. Vol. 1 P. 283.

186

Иногда эти хранители публики действуют открыто, предварительно предупреждая исполнителей о намерении проверить их предстоящее исполнение. Таким образом, при первом же появлении перед публикой исполнители могут получить ясное предупреждение, что все сделанное и ска- занное ими будет использовано для их оценки, подобно тому, как при аресте предупреждают, что все сказанное обвиняемым может быть использовано против него в суде в качестве доказательства. Участвующий наблюдатель, ко торый с самого начала объявил свои цели, предоставляет наблюдаемым им исполнителям сходные благоприятные возможности для ориентации в ситуации.

Нередко, однако, агент, покровитель публики, уходит в подполье и, действуя как обыкновенный наивный чело век из этой публики, готовит исполнителям гибельную вушку. В повседневной торговле таких агентов, действую-щих без предупреждения, иногда называют сыщиками, “шпиками” и, очень понятно, недолюбливают. Может слу­читься, что продавец был несдержанным с покупателем, который в действительности является агентом компании; проверяющим истинное обращение продавцов с покупате- лями. Всякий бакалейщик может столкнуться с неприят­ным открытием, что покупатели, которым он продал то­вар по незаконной цене, — на самом деле эксперты по це-нам и имеют соответствующие полномочия. С той же проб­лемой встречаются и железнодорожники.

Когда-то проводник в поезде мог требовать безоговорочного почитания от пассажиров. Теперь “шпик”-контролер в состо-янии “поставить его на место”, если он не снимает свою фураж­ку при входе в вагон, где сидят женщины, или не проявляет той подобострастной услужливости, которой, способствуя классово­му самомнению, распространению образцов поведения из мира европейских отелей и повышению конкурентноспособности с другими видами транспорта, требуют от каждого проводника6.

Аналогично, уличная женщина может обнаружить, что иногда поощрение от аудитории потенциальных клиентов, получаемое ею на первом этапе ее рутинных заигрываний, исходит от “надувалы”, который в действительности “бык”⁷

⁶ Cottrel W. F. The railroader. Stanford: Stanford University Press, 1940. P. 87.

⁷ Murtagh J. M., Harris S. Cast the first stone. N.Y.: Pocket Books, Cardinal Edition, 1958 P. 100, 225—230.

Противоречивые роли

187

(полицейский в штатском), и эта всегда существующая воз­можность заставляет ее в какой-то мере остерегаться не­знакомой публики, тем самым портя свою игру излишней сдержанностью.

.Между прочим, следует тщательно различать насто­ящих сыщиков и самозваных, часто называемых “стука­чами” или “умниками”, не обладающих истинным знани­ем закулисных операций (хотя они претендуют на это) и не уполномоченных законом или обычаем представлять ин­тересы публики.

Сегодня агенты, проверяющие стандарты исполнения и самих исполнителей (делается ли это в открытую или без предупреждения), являются привычной составной частью структуры услуг и, особенно, частью системы социального контроля, практикуемого правительственными организа­циями от имени потребителя и налогоплательщика. Но часто такого рода работу производят и в более широком социальном пространстве. Нам хорошо знакомы геральди­ческие и номенклатурно-протокольные учреждения, при­званные охранять общественное положение титулованной знати и высших правительственных чиновников от тех, кто неправомерно претендует на их статусы.

Среди публики имеется еще один своеобразный персо­наж. Это человек, который занимает неприметное, скром­ное место в аудитории и покидает соответствующую зону действия вместе с публикой, но потом сразу бежит к сво­ему нанимателю, сопернику команды, за исполнением кото­рой он следил, и сообщает об увиденном. Обычно это наем­ный сотрудник, профессионально следящий за ценами и ассортиментом конкурентов: человек г-на N в фирме г-на М и человек г-на М у N, разведчик направлений моды, иностранец на национальных авиашоу и т. п. Такой со­трудник — это лицо, технически имеющее право видеть данный спектакль, но обязанное соблюдать некий деко­рум и чаще всего благоразумно предпочитающее держать­ся на заднем плане, ибо он смотрит спектакль с заведомо критической позиции, как бы с изнанки, а такое воспри­ятие одновременно и жизненно важнее и скучнее, чем вос­приятие абсолютно законного зрителя.

Еще одна противоречивая роль — роль посредника или челнока. Посредник узнает секреты каждой стороны и у

188

каждой же стороны создает соответствующее истине, не­обманывающее впечатление, что он будет хранить ее тай-ны, но при этом он склонен внушать каждой ложное впе-чатление, будто к ней он относится лучше, чем к другой Порой, как в случае с арбитром в некоторых трудовых спорах, посредник может служить инструментом, исполь­зуя который, две объективно враждебные команды в со­стоянии прийти к взаимовыгодному соглашению. Иногда, как в случае с театральным агентом, функция посредни­ка — давать каждой стороне тенденциозную версию обра за другой стороны, что рассчитано на возможность воз­никновения более близких взаимоотношений между ними. В случае брачного агента или свата посредник служит для передачи от одной стороны к другой пробных предложе­ний, которые при открытом и прямом предъявлении мог­ли бы вызвать смущение и чувство неловкости у обеих сторон как при их принятии, так и при отказе.

Когда посредник действует фактически в присутствии двух команд, членом которых он является, мы становим­ся свидетелями удивительного зрелища, напоминающего игру в теннис с самим собой. Этот случай лишний раз убеж­дает, что естественной единицей анализа при предложен­ном подходе является не индивид, а скорее уж команда и ее члены. В качестве индивидуальной, деятельность по­средника кажется причудливой, несостоятельной и даже неблагородной, поскольку она меняется при переходе от одного набора видимостей и лояльностей к другому. Рас­смотренное же в качестве составной части двух команд не­постоянство в деятельности посредника становится совер­шенно понятным. Посредника можно понять просто как двойную подсадку.

Хорошую иллюстрацию роли посредника дают иссле­дования Ф. Ротлисбергера о функциях мастера на произ­водстве. Он должен не только принимать на себя обязан­ности руководителя-режиссера, ставящего спектакль непо­средственно на производстве от имени аудитории управ­ляющих, но и переводить то, что он сам знает и что видит рабочая публика, в словесную форму, приемлемую для его совести и для этой публики⁸. Другим примером роли по-

Roethlisberger F. The foreman: Master and victim of double talk // Harvard Business Review. Vol. 23. P. 285—294

Противоречивые роли

189

средника служит председатель формально проводимых со­браний. После того как он призвал собравшуюся группу к порядку и представил ей приглашенного оратора, он ско­рее всего станет наглядным образцом поведения для дру­гих слушателей, преувеличенными оценками и выраже­нием заинтересованности показывая чего от них ждут и прозрачно намекая им, как надо встречать конкретное вы­сказывание: серьезно, со смехом или с одобрительным смешком. Ораторы вообще склонны принимать приглаше­ния на публичные выступления с условием, что председа­тель собрания “о них позаботится”, и тот заботится, на­саждая модель поведения слушателя и старательно убеж­дая аудиторию в реальной значимости речи оратора. Пред­седательское исполнение удается отчасти потому, что слу­шатели имеют по отношению к нему негласное обязатель­ство — подтверждать любое определение ситуации, кото­рое им предлагается на собрании, иначе говоря, обязатель­ство следовать избираемой председателем линии данного спектакля-слушания. Драматургическая задача обеспече­ния того, чтобы оратор выглядел благожелательно оценен­ным, а слушатели — по-настоящему увлеченными, конеч­но нелегка, и часто отбивает у председателя желание вду­мываться в то, что он якобы слушает.

По-видимому, роль посредника особенно значима в не­формальном дружеском взаимодействии, лишний раз под­тверждая полезность “двухкомандного” подхода к анали­зу этой роли. Когда в кружке собеседников один человек своими действиями или речью завладевает вниманием всех других присутствующих, он этим определяет ситуацию и, возможно, определяет в таком направлении, которое не­легко принять его аудитории. Кто-то из присутствующих, вероятно, будет испытывать повышенное (в сравнении с другими) чувство ответственности за свое поведение и все происходящее в коллективе, так что от такого лица ско­рее всего можно ожидать попытки перевести расхожде­ния между оратором и слушателями в более приемлемую для всех перспективу, чем та, что намечалась первоначаль­ным выступлением. В следующий миг, когда слово возьмет кто-то еще, в роли посредника может оказаться другой че­ловек. И по существу поток неформальной беседы удобно рассматривать как формирование и переформирование

190

И. Гофман. Представление себя другим...

команд, а также как выдвижение и обновление посредни­ков.

Выше были предложены описания некоторых противо­речивых ролей: информатора, подсадного, сыщика-конт­ролера, сотрудника-разведчика и посредника. В каждом их этих случаев мы обнаруживаем неожиданное, неоче­видное соотношение между притворной ролью, владени­ем информацией и доступом к разным зонам представле­ния. В каждом случае мы имеем дело с кем-то, кто спосо­бен реально участвовать во взаимодействии между испол­нителями и публикой. Но есть еще одна противоречивая роль — роль недействующего лица, статиста. Игра­ющие эту роль присутствуют во время взаимодействия, но ни в каких отношениях не принимают на себя ни роли ис­полнителя, ни роли человека из публики, а также не при­творяются (как информаторы, подсадные и сыщики) теми, кем они не являются⁹.

По-видимому, слуга — классический тип статиста в за-падном обществе. От этого лица ожидают присутствия на передней линии событий, пока хозяин разыгрывает спек­такль гостеприимства перед почтенными посетителями. Хо­тя в каком-то смысле слуга — часть команды хозяина (как это уже обосновано выше), в других отношениях он опре­деляется и исполнителями, и публикой как тот, кого нет, как пустое место. В некоторых группах за слугой закреп­ляется право свободного входа за кулисы, в скрытые зо­ны жизненного представления на основании предположе­ния, что слуге ни к чему хранить любое полученное впе­чатление. Миссис Троллоп приводит интересные примеры этого:

Я и вправду часто имела хорошую возможность наблюдать привычное безразличие хозяев к присутствию своих рабов. Хозя­ева говорили о них, условиях их жизни, их способностях и пове­дении так, словно бы те были глухими. Однажды мне случилось видеть молодую даму, которая, когда ее посадили за столом меж­ду мужчиной и женщиной, по скромности теснилась на краеш­ке стула женщины-соседки, чтобы избежать неприличного со­прикосновения с локтем “мужчины”. В другой раз я наблюда-

Противоречивые роли

191

⁹ Более полное описание этой роли см.: Goffman E. Communication conduct in an island community / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociology. Uni­versity of Chicago, 1953. Ch. 16.

ла, как эта же самая молодая дама с полным хладнокровием шнуровала свой корсет в присутствии негра-лакея. Один джентль­мен из Виргинии рассказывал мне, что когда он женился, его приучили спать с женой в одной комнате с прислугой-негритян­кой. Я полюбопытствовала, зачем было нужно это ночное при­сутствие посторонней. “Бог мой! — отвечал он. — А если б но­чью я захотел стакан воды, как мне быть?”¹⁰.

Это, конечно, крайний пример. Хотя и существует тен­денция обращаться к слугам только с “необходимыми рас­поряжениями”, все же их присутствие в зоне действия обычно налагает некоторые ограничения на поведение тех, кто присутствует в ней полноправно, и, по всей видимо­сти, особенно значительные, когда социальная дистанция между слугой и обслуживаемым невелика. В случае дру­гих “слугоподобных” ролей в западном обществе (вроде лифтера и таксиста) наблюдается заметная неопределен­ность для обеих сторон в этом типе взаимоотношений отно­сительно того, какого рода “интим” позволителен в при­сутствии данного статиста.

Кроме людей, исполняющих роли слуг и подобные им, существуют и другие типичные категории лиц, с которы­ми в их присутствии обходятся так, словно бы их вовсе не было. Обычными объектами такого обхождения оказыва­ются очень молодые, очень старые и больные люди. В со­временную эпоху эту категорию статистов пополняет рас­тущее множество технического персонала: стенографисток, операторов радио и телевещания, фотографов, сотрудни­ков секретной полиции и т. д., которые исполняют разные технические роли в важнейших церемониях разыгрывае­мого действия, но не отражены в его сценарии.

Может показаться, что роль статиста обязательно несет с собой некую подчиненность и приниженность, но не надо недооценивать степень, в какой человек, кому предназна­чают или кто принимает такую роль, может использовать ее в качестве средства самозащиты. Возможны ситуации, когда подчиненные открывают, что единственно доступ­ный им способ справиться с начальником — это вести себя так, как если бы он не присутствовал. Так, на Шетланд­ских островах при посещении британским школьным док-

ю

Trollope Mrs. Domestic manners of the Americans. 2 Vols. L.: Whittaker: Treacher,

1832. Vol. 1—2. P. 56—57.

192

И. Гофман. Представление себя другим...

тором пациентов среди бедных хуторян, жители нередко справлялись с трудностями налаживания нужных отно­шений с доктором, изо всех сил стараясь обходится с ним так, как будто его здесь не было. Можно еще заметить, что сама команда иногда обращается с присутствующим индивидом как с отсутствующим не потому, что это есте­ственная или единственно осуществимая линия поведения, а потому что это ощутимый способ выражения враждебно­сти к человеку, который повел себя бестактно. В таких си­туациях важно показать изгою, что его игнорируют, а в каких действиях это выражается, не имеет особого значе­ния.

Итак, мы рассмотрели несколько категорий лиц, кото­рые, не будучи в прямом смысле ни исполнителями, ни людьми из публики, ни посторонними, тем не менее име­ют такой доступ к информации и зонам действия, какого от них трудно было бы ожидать. Существуют еще четыре столь же противоречивые роли, в основном, касающиеся таких лиц, которые не присутствуют во время представле­ния, однако, имеют о нем информацию.

Прежде всего, это важная роль, которую можно назвать специалист по услугам. Ее исполняют индивиды, специ­ализирующиеся в постановке, корректировке и поддержа­нии спектакля, который их клиенты отстаивают перед дру­гими людьми. Одни из таких специалистов — архитекто­ры и продавцы мебели — трудятся над созданием обста­новки действия; другие — дантисты, парикмахеры и дер­матологи — работают над персональным внешним ви­дом клиента; третьи — штатные экономисты, бухгалтеры, юристы и исследователи — формируют фактологическую часть публичного вербального поведения клиента, то есть его командную линию аргументации или интеллектуаль­ную позицию.

Конкретные исследования обычно обнаруживают, что специалисты по услугам вряд ли способны успешно зани­маться нуждами отдельного исполнителя, не получая столь­ко же (или даже больше) разрушительной информации О некоторых сторонах индивидуального исполнения, сколь­ко ее имеет сам индивид. Специалисты по услугам похожи на членов команды тем, что они тоже узнают секреты спек­такля и научаются видеть его закулисные составляющие

Противоречивые роли

193

Но в отличие от членов команды такой специалист не раз­деляет вместе с ними риск, вину или удовлетворенность от исполнения перед публикой спектакля, в котором он участвовал своим трудом. И еще специалист отличается от истинных членов команды тем, что когда он узнает секре­ты других, эти другие не узнают соответствующих секре­тов о нем самом. Именно в этом контексте можно понять, почему профессиональная этика часто обязывает специ­алиста соблюдать “тактичность и осмотрительность”, то есть не разоблачать спектакля, в чьи секреты он посвящен благодаря своим профессиональным обязанностям. Так, на­пример, психотерапевты, столь широко, хотя и опосредо­вано, участвующие в домашних конфликтах нашего вре­мени, обязаны хранить молчание об узнанном ими перед всеми, кроме начальства, контролирующего их деятель­ность.

Когда специалист имеет более высокий общий социаль­ный статус чем люди, которым он оказывает услуги, его общая социальная оценка таких клиентов обычно вынуж­дена опираться на конкретные сведения, которые он узна­ет о них. В некоторых ситуациях это становится сущест­венным фактором поддержания status quo. Так, в амери­канских городах банкиры “верхнего-среднего” класса начи­нают понимать, что владельцы некоторых малых предпри­ятий представляют подставные налоговые декларации, не­совместимые с их реальными банковскими сделками, а дру­гие бизнесмены публично демонстрируют показную уве­ренность в своей платежеспособности, в то же время втайне униженно выклянчивая ссуды где придется. Принадлежа­щие к среднему классу врачи, которые по долгу благотво­рительности должны лечить постыдные болезни в непри­личных условиях, находятся в сходном положении, ибо они не обеспечивают человеку из низшего класса возмож­ности защитить себя от слишком пристального внимания вышестоящих. Аналогично, домовладелец на опыте убеж­дается, что все его квартиросъемщики ведут себя так, как если бы они принадлежали к категории людей, всегда во­время платящих за квартиру, тогда как для некоторых съемщиков это поведение — всего лишь игра. (Лица, не являющиеся специалистами по услугам, нередко тоже об­ладают трезвым видением происходящего. Во многих, орга-

7-231

194

И. Гофман. Представление себя другим...

низациях, к примеру, от какого-нибудь чиновника-распо­рядителя требуют наблюдения за спектаклем хлопотливо­го подтверждения персоналом своей компетенции, хотя втайне он уже может иметь четкое и достаточно низкое мнение о некоторых из тех, кто работает под его началом.) Конечно, бывает и так, что общий социальный статус клиента выше статуса специалистов, приглашаемых обслу­живать его представительский передний план. В таких слу­чаях возникает интересная дилемма статуса, когда, с од­ной стороны, мы имеем высокий статус и низкий уровень информационного контроля, а с другой — низкий статус и высокий уровень информационного контроля. При этом вполне возможно, что специалист станет сверхчувствитель­ным к недостаткам спектакля, который ставят высокопо­ставленные клиенты, и позабудет о слабостях собственной постановки. В результате такие специалисты иногда раз­вивают у себя характерное амбивалентное отношение, цинически воспринимая мир “высокопоставленных” по тем же самым причинам, по которым они косвенно ощущают интимную близость к нему. Так, уборщик, по самому ха­рактеру оказываемых им услуг, знает, какое спиртное пьют жильцы, какую пищу они едят, какие письма получают и какие счета оставляют неоплаченными, а также не скры­вается ли за безупречной внешностью хозяйки квартиры менструальный период, и насколько чисто жильцы содер­жат свою кухню, ванную и другие подсобные помещения (закулисные зоны действия)¹¹. Подобно этому, положение работника автозаправочной станции позволяет узнать, что человек, всем пускающий пыль в глаза новым кадилаком, в состоянии купить бензина только на доллар, или поку­пает товар по сниженным ценам, или ищет подработки на станции. Тот же автозаправщик знает также, что види­мость истинно “мужского” владения техническими зна­ниями об автомобиле, которую любят изображать некото­рые люди, лжива, ибо они не могут ни правильно опреде­лить неполадки в своем автомобиле (хотя претендуют на это), ни как надо подъехать к бензоколонке. Точно та” же, продавцы платья скоро узнают, что некоторые поку-патели нередко носят грязное белье, хотя по внешнему их

¹¹ См.: Gold R. The Chicago flat janitor /Unpublished Master's thesis Department of Sociology. University of Chicago, 1950 Особенно главу “Мусор”.

Противоречивыероли

195

виду этого никак нельзя ожидать, и что большинство поку­пателей, не смущаясь, судят об одежде по ее способности вводить других людей в заблуждение. Тот, кто продавал мужскую одежду, знает, что нарочито мрачная демонст­рация мужчинами полного отсутствия интереса к тому, как они выглядят, — это нередко спектакль, и что суро­вые, молчаливые мужчины способны примерять костюм за костюмом, шляпу за шляпой, пока не увидят себя в зер­кале точно такими, какими хотят казаться. Полицейских жизнь постепенно учит, чего от них на самом деле ждут и чего не хотят уважаемые бизнесмены, как и тому, что стол­пы общества не безупречны¹². Горничные в отелях быстро убеждаются, что мужчины-постояльцы, которые приста­ют к ним наверху в номерах, проявляют себя не совсем так, как обещает обходительность их поведения внизу в холле¹³. Работники службы безопасности отелей (или “до­мовые детективы”, как их чаще всего называют) могут обнаружить в корзине для бросовых бумаг два отвергну­тых начала предсмертной записки самоубийцы:

Любимая!

Когда ты получишь это, я буду там, где ничто из того, что ты можешь сделать, не повредит мне...;

Любимая!

Ко времени, когда ты будешь читать это, ничто из сделан­ного тобой не сможет причинить мне боли...¹⁴ —

и сделать отсюда вывод, что последние чувства безна­дежно отчаявшегося человека так или иначе репетирова­лись в поисках верного тона и точного выражения и во всяком случае не были окончательными. Другой пример дают нам специалисты с сомнительной репутацией, кото­рые оказывают услуги в глухих и отдаленных кварталах города, так чтобы клиентов, прибегающих к их помощи, никто не увидел. По словам Хьюзов:

В беллетристике часто описывается сцена, когда некая поря­дочная дама, скрывающая свое лицо под вуалью, одна разыски­вает в темных закоулках города гадалку или незаконно практи-

¹² Westley W. The police / Unpublished Ph. D. dissertation Department of Sociology. University of Chicago, 1952. P. 131

¹³ Авторское исследование “Шетланд-отеля”: Goffman E. Communication conduct in an island community / Unpublished Ph. D. dissertation Department of Sociology/ University of Chicago, 1953

^l4Collans D, Sterlings. J was a house detective. NY: Dutton, 1954. P. 156.

196

И. Гофман. Представление себя другим...

кующую акушерку. Анонимность определенных городских квар­талов позволяет людям искать специальные услуги (как закон­ные, но деликатного свойства, так и незаконные) у лиц, кото­рых они не захотели бы видеть в своем собственном социальном кругу¹⁵.

Разумеется, такие специалисты могут и анонимно посе­щать дом, как обычно делают крысоловы и дезинсекторы, которые предупреждают клиента, что прибудут к нему в вагончике, имеющем вид обыкновенного мебельного фур­гона. Любая гарантия анонимности держится, конечно, на очевидном убеждении, что клиент нуждается в ней и же­лает воспользоваться ею.

Вполне понятно, что специалист, чья работа требует зна­ния закулисных моментов в представлениях других лю­дей на жизненной сцене, будет смущать этих других. По ходу представления, которое служит нам точкой отсчета, можно заметить и другие последствия вмешательства спе­циалиста. Довольно регулярно обнаруживается, что кли­енты нанимают специалиста не с целью получить от него реальную помощь в спектакле, который они ставят для других, а чтобы подчеркнуть сам факт привлечения спе­циалиста для услуг. Похоже, многие женщины ходят в са­лоны красоты больше для того, чтобы там над ними суети­лись и называли “мадам”, а не просто потому, что им надо уложить волосы. Полагают, что в индуистской Индии при­обретение соответствующих специальных услуг для риту­ально важных целей имеет решающее значение при под­тверждении человеком своего кастового положения". В подобных случаях исполнитель может быть заинтересован в хорошем мнении о себе специалиста, а не в самом спек­такле, который данная услуга позволит ему позднее ра­зыграть. И потому нас не должна удивлять фигура “спец­специалиста”, удовлетворяющего потребности, которые слишком постыдны для клиентов, чтобы они посмели об­ратиться к “обыкновенным” специалистам, перед кем им обычно нечего стыдиться. Так, представление добропоря­дочности, которое пациент разворачивает перед своим по-

¹⁵ Hughes E. С. Hughes H. M. Where people meet. Glencoe (III.): The Free Press. 1952. P. 171.

Этим наблюдением и другими сведениями об Индии я обязан М. Ма-риотту.

[Противоречивые роли

197

стоянным врачом, иногда вынуждает такого клиента обра­щаться за сугубо интимными средствами, такими, как пре-параты для прерывания беременности, контрацептивами [и лекарствами от венерических болезней, прямо к фарма-цевту¹⁷. Аналогично, в условиях Америки человек, запу­тавшийся в неблаговидных делах, из-за стыда перед бе­глым юристом может пойти со своими тревогами к юристу-негру¹⁸.

Вполне очевидно, что специалисты по услугам, как обла-Едатели доверенных им секретов, занимают положение, по-зволяющее извлекать для себя выгоды из этого знания, мтолучая разного рода уступки от исполнителя, чьими се-рсретами они владеют. Закон, профессиональная этика и соображения разумного эгоизма часто останавливают при-рменение грубых форм вымогательства, но вежливо выпра-Ешиваемые маленькие подачки нередко ускользают от этих форм социального контроля. Возможно, тенденция связы-Евать авансом юриста, бухгалтера, экономиста или иных специалистов по вербальному представительству челове-ческого действия и принимать в основной штат фирмы тех, кого держали на гонораре за спецуслуги, представля- ет собой одну из мер предосторожности: предполагается, что как только такой “вербальный” специалист становит-ся частью организации, можно пустить в ход новые мето-ды, чтобы обеспечить его надежность. Кроме того, прием такого специалиста в организацию и даже в команду со-здает высокую вероятность того, что он займется престиж-ными, но далекими от главного делами, вроде выработки сбалансированной точки зрения или представления инте­ресных теоретических данных профессиональной аудито­рии¹⁹.

¹⁷ Weinlein A. Pharmacy as a profession in Wisconsin / Unpublished Master's thesis. Department of Sociology. University of Chicago, 1943 P. 106

¹⁸ Hale W. H. The career development of the Negro lawer / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociology. University of Chicago, 1949 P 72

¹⁹ От “вербального” специалиста, принятого в организацию, будут ждать собирания и представления данных в такой форме, которая обеспе­чивала бы максимальную поддержку притязаниям команды в это время. При этом факты как таковые обычно несущественны, просто каждую со­ставную часть исполнения надо рассматривать вместе с другими, такими как: вероятные аргументы оппонентов; общая предрасположенность на­строений публики, у которой команда, возможно, захочет искать поддер­жки; принципы, которые каждый заинтересованный в деле будет чувст-

198

И. Гофман. Представление себя другим...

Противоречивые роли

199

К сказанному имеет смысл добавить несколько слов об одной разновидности роли специалиста — роли обуча­ющего специалиста. Люди, берущие на себя эту роль, ре­шают сложную задачу обучения исполнителя тому, как производить желаемое впечатление, — решают, одновре­менно выступая в роли будущей публики и поясняя сораз­мерными наказаниями, последствия неправильного пове­дения. Родители и школьные учителя — вот наиболее оче­видные примеры этой роли в западном обществе. Другой пример — это сержанты, которые муштруют военных ка­детов.

Исполнители часто чувствуют себя неловко в присут­ствии преподавателя или тренера, у которых они когда-то давно учились и принимали их уроки как нечто-то само собой разумеющееся. Преподаватели имеют свойство про­буждать в исполнителе подавляемое воспоминание о сво­ем прежнем живом образе, а именно, мысленное представ­ление о ком-то неуклюжем и смущенном, переживающем мучительный процесс становления. Исполнитель может за­ставить себя забыть как глупо он когда-то выглядел, но не может заставить забыть это преподавателя. Как говорил Курт Рицлер о любом “вызывающем стыд” факте: “Если другие знают, то такой факт утвержден, и представление человека о себе выходит из-под его собственной власти помнить и забыть его в процессе создания своего образа”²⁰. Возможно, вообще не существует совершенно удобной по­зиции, которую мы могли бы занять по отношению к лю-

вовать себя обязанным признавать, хотя бы на словах, и т. д. Достаточно интересно, что индивид, который помогает собирать и формулировать множество фактов, используемых в командном вербальном “шоу”, может также участвовать в нем в ином качестве: лично представлять и доносить до аудитории этот передний план действия. Речь здесь идет о различии между писанием сценария церемонии для спектакля и исполнением це­ремонии в этом спектакле. В этом заключена некая потенциальная ди­лемма. Чем радикальнее удастся склонить специалиста отставить в сто­рону свои профессиональные стандарты и учитывать только интересы команды, нанявшей его, тем полезнее могут оказаться аргументы, кото­рые специалист для нее сформулирует. Но чем прочнее и выше его репу­тация как независимого профессионала, заинтересованного лишь в сба­лансированном представлении относящихся к делу фактов, тем успеш­нее, видимо, пройдет его появление перед публикой и представление ей своих результатов. Очень богатый источник сведений по этой тематике см.: Wilensky Н. Ор. сit.

²⁰ Riezler К. Comment on the social pathology of shame // American Journal of Sociology. Vol. 48 P 458

дям, видевшим нас с изнанки, за нашим сегодняшним фа­садом, — к тем, “кто знал нас, когда...”, — если одновре­менно это те люди, которые должны символизировать ре­акцию сегодняшней публики на нас и, следовательно, не могут восприниматься как старые соратники из одной ко­манды.

Специалист по услугам был описан выше как тип чело­века, который, не будучи исполнителем в данном жизнен­ном спектакле, все же имеет доступ в закулисные зоны действия и к разрушительной информации. Второй такой тип — это человек, играющий роль доверенного лица, или конфидента. Конфиденты суть лица, которым испол­нитель “исповедуется в грехах”, признается в своих ошиб­ках, свободно и подробно обсуждая, в каком смысле впе­чатление в ходе самого представления было просто поверх­ностным впечатлением. Как правило, конфиденты нахо­дятся вне игры и участвуют в действии на заднем и пере­днем планах лишь косвенно. Именно такого рода людям отцы семейств, например, несут свои ежедневные расска­зы о том, как им живется в учрежденческих хитросплете­ниях и интригах, в атмосфере невысказанных чувств и притворства. Или когда некто в поисках работы пишет письмо с просьбой, отказом или согласием, то доверенным лицом в этом случае будет человек, который просмотрит черновик с целью убедиться, что в письме взят верный тон. В случае, когда экс-дипломаты и экс-боксеры пишут свои мемуары, они молчаливо предполагают присутствие за сценой читающей публики, которая тем самым стано­вится неким размытым конфидентом одного из светских спектаклей, хотя к тому времени этот спектакль безвоз­вратно ушел в прошлое.

В отличие от специалиста по услугам, лицо, которому доверяет другой человек, не извлекает выгоды из доверен­ных секретов. Он принимает чужую информацию, беско­рыстно, как выражение дружбы, доверия и уважения, ко­торые чувствует к нему информант. Однако в действитель­ности клиенты часто пытаются превратить специалистов по услугам в своих конфидентов (возможно, надеясь обес­печить этим соблюдение такта и деликатности с их сторо­ны), особенно, когда сама работа специалиста представля­ет собой искусство слушать и говорить, как в случае свя­щенников и психотерапевтов.

200

И. Гофман. Представление себя другим...

Остается рассмотреть третью роль того же рода. Подоб­но роли специалиста и конфидента, роль коллеги может подойти тем, кто, располагая некоторой информацией о чужом исполнении, сам при этом не присутствует.

Коллеги — это лица, которые, как и члены команды, представляют одну и ту же рутину одному и тому же типу публики, но в отличие от них не выступают сообща перед одной и той же конкретной аудиторией в одно время и в одном месте. Коллег объединяет, так сказать, общность судьбы. Вынужденные ставить представления одного и того же рода, они поневоле познают трудности и взгляды друг друга. Каковы бы ни были их исходные языки, со време­нем коллеги начинают говорить на одинаковом социаль­ном языке. И хотя коллеги, соревнующиеся за расшире­ние своих аудиторий, могут утаивать друг от друга неко­торые стратегические секреты, определенные вещи они не в состоянии скрыть друг от друга так же хорошо, как скры­вают от публики. Поскольку представительский передний план, выдерживаемый перед другими, не нужен среди сво­их, то между коллегами возможно известное расслабле­ние. У Хьюзов о сложностях такого рода солидарности ска­зано следующее.

В рабочий код всякой социальной позиции человека входит известная свобода действий. Она позволяет коллегам обмени­ваться доверительными сообщениями о своих отношениях к дру­гим людям. Среди этих доверенных секретов можно найти ци­ничные высказывания об их призвании, компетентности, о на­чальниках, клиентах, подчиненных, о публике вообще и о себе в том числе. Такие выражения помогают кому-то разрядиться и служат средством самозащиты. Взаимное доверие, необходимое коллегам, основано на двух молчаливых предположениях о со­братьях по работе. Во-первых, что коллега правильно тебя пой­мет, и, во-вторых, что сказанное тобой не будет повторено непо­священным. Разумеется, для полной уверенности в правильном понимании со стороны нового сотрудника требуется некий тре­нировочный обмен социальными жестами. Лишенный чувства юмора ревнитель дела, который превращает такую вольную пики­ровку в настоящую борьбу, который слишком серьезно воспри­нимает дружескую подначку, вероятно, не примирится с легко­мысленным комментарием о чьей-то работе или с какими-то со­мнениями и опасениями. Не сможет он усвоить и те элементы рабочего кода, которые передаются только намеком и жестами. Ему вряд ли будут доверять, ибо, хотя такой человек и не го-

Противоречивые роли

201

дится для хитрых интриг, его обычно подозревают в склонно­сти к предательству. Чтобы люди могли общаться между собой свободно и доверительно, они должны быть способны допускать как нечто естественное множественность чувств у каждого дру­гого человека. Они должны легко относиться и к умолчаниям, и к высказываниям других²¹.

Хорошее описание некоторых иных сторон коллегиаль­ной солидарности дает Симона де Бовуар. Хотя она наме­ревалась обрисовать особенности только женской ситуа­ции, в результате ей удалось сказать нечто обо всех колле­гиальных группах:

Женская дружба, если женщине удается ее приобрести или сохранить, очень дорога ей; дружеские отношения между жен­щинами совсем не похожи на аналогичные отношения между мужчинами; мужчины общаются между собой как индивиды на основе обмена мыслями, идеями, планами; женщин, объединен­ных общностью своей женской судьбы, сплачивает свойствен­ное им взаимное понимание, своего рода сообщничество. И в об­щении друг с другом они прежде всего стремятся упрочить им принадлежащий мир. Они не спорят по поводу справедливости того или иного мнения, той или иной точки зрения; они посвя­щают друг друга в свои тайны, обмениваются рецептами; они вступают в союз, консолидируются, чтобы создать как бы свой контрмир, который по значимости превзойдет мир мужчин; объе­динившись, они находят в себе силы сбросить свои оковы; они не признают сексуальное верховенство мужчины и обсуждают друг с другом свою фригидность, цинично посмеиваясь при этом над сексуальными аппетитами мужчин либо над их неумело­стью; они с иронией высказываются по поводу морального и ин­теллектуального превосходства своих мужей и вообще мужчин. Они сравнивают свой опыт — беременность, роды, болезни де­тей, свои собственные болезни, домашние заботы — с опытом других, и в их устах эти события становятся главными событи­ями человеческой истории. Они обходятся без техники: делясь рецептами приготовления блюд, хитростями ведения хозяйства, они сообщают им достоинство секретной науки, основанной на устной традиции²².

Из этого должно быть очевидно, почему термины, вво­димые для обозначения поведения коллег, подобно терми­нам для характеристики соратников по команде, попада-

²¹ Hughes E. С. Hughes H. M. Op. cit. P. 168—169.

²² Beauvoir S. de. The second sex. L: Cape, 1953 [Бовуар С. де. Второй пол. М.: АО Издательская группа “Прогресс”; СПб.: Алетейя, 1997. С. 613— 614.].

202

И. Гофман. Представление себя другим...

i Противоречивые роли

203

ют в класс “внутригрупповых” терминов, а термины, ис­пользуемые для характеристики аудиторий, как правило, выражают “внегрупповые” чувства.

Интересно отметить, что когда люди из одной команды вступают в контакт с посторонним, который оказывается коллегой, то такого новоприбывшего могут окружить свое­образным церемониалом как временного почетного члена команды. Существует некий комплекс заезжего проверя­ющего, в силу которого члены команды обращаются с та­ким посетителем так, как если бы с ним вдруг установи­лись очень тесные и долговременные взаимоотношения. Каковы бы ни были их привилегии как членов данной ас­социации, они склонны предоставить подобному визитеру по меньшей мере клубные права. Эти знаки учтивости осо­бенно обильны, когда хозяевам и гостю случилось обучаться в одном заведении, или у тех же преподавателей, или и то и другое. Яркими примерами такого рода взаимоотноше­ний являются питомцы одного пансиона, одной професси­ональной школы, одного исправительного учреждения, одной государственной школы или одного маленького го­родка. Когда встречаются “старые однокашники”, бывает трудно поддерживать прежнее грубоватое закулисное па­нибратство, и человеческое притворство может стать обя­занностью и самодовлеющей игрой, но оно может оказать­ся более трудным делом, чем любое другое поведение.

Из всех этих рассуждений следует, что команда, кото­рая постоянно исполняет свои рутинные действия перед одной и той же аудиторией, все же может быть социально более далекой от этой аудитории, чем от коллеги, способ­ного моментально наладить контакт с командой. Так, джен­три на Шетландских островах знали своих соседей-арен­даторов очень хорошо, с детства играя роль помещиков по отношению к ним. Однако заезжий землевладелец, долж­ным образом представленный и рекомендованный, мог бо­лее интимно познакомиться с островным “дворянством” за время традиционного послеполуденного чаепития, чем сосед-арендатор за всю свою жизнь. Ибо это послеполуден­ное чаепитие в обществе джентри раскрывало закулисную сторону отношений помещика и арендатора. Здесь, за чай­ным столом арендаторы делались объектом насмешки, и сдержанные манеры, обычно практикуемые в их присут-

ствии, уступали место истинно помещичьим грубо-развяз­ным шуткам. За чаем среди своих деревенское дворянство признавало, что в каких-то решающих отношениях оно походило на своих арендаторов, но по некоторым нежела­тельным для обнародования характеристикам отличалось от них, — и все это с такой тайной игривостью, какой многие арендаторы и не подозревали у своих помещиков²³.

Положение, когда доброжелательность одного коллеги, церемонно распространяется на другого, по всей вероятно­сти, можно описать в виде своеобразного мирного предло­жения: “Ты не трепешься о нас — мы не болтаем о тебе”. Отчасти это объясняет, почему врачи профессионально обходительны друг с другом, а лавочники часто дают скид­ку в цене тем, кто каким-то образом связан с торговлей. Все это случаи своего рода мелкого взяткодательства тем, кто достаточно информирован, чтобы стать осведомителем.

Природа коллегиальности позволяет кое-что понять в важном процессе социальной эндогамии, благодаря кото­рому семья, принадлежащая к одному классу, касте, роду занятий, религиозной или этнической группе, склонна огра­ничивать свои брачные связи семьями того же статуса. Ли­ца, связанные родственными узами, по логике вещей ока­зываются в таком положении, что могут видеть предста­вительский передний план любого родственника с тыль­ной стороны. Это смущает всегда, но гораздо меньше в том случае, если новичкам, попавшим за семейные кулисы, уже приходилось участвовать в похожем спектакле и при­общаться к тайнам однотипной разрушительной инфор­мации. Мезальянс — это что-то такое, что впускает за кули­сы и в семейную команду чужого человека, которого сле­довало бы держать в отдалении или по меньшей мере в со­ставе публики.

Надо заметить еще, что лица, являющиеся коллегами в каком-нибудь одном отношении и потому нередко сбли­жающиеся до взаимного приятельства, могут не быть кол-

Островное мелкопоместное дворянство иногда обсуждало в своем кругу, как трудно общаться с местными жителями, поскольку с ними не­возможны никакие общие интересы. Хотя при этом джентри прекрасно предвидели, что случилось бы, если арендатора пригласить на чай, но, по-видимому, плохо сознавали, насколько esprit [дух — фр.] самой церемо­нии чаепития зависел от факта недоступности оного для тамошних арен­даторов.

легами в других отношениях. Иногда существует опасность, что коллега, который в этих других отношениях оказыва­ется человеком с меньшей властью или пониженным ста­тусом, может перейти границы дозволенной фамильярно­сти и тем угрожать сохранению социальной дистанции, которую необходимо поддерживать в силу указанной раз­ности статусов этих коллег. В американском обществе та­кое часто угрожает лицам из средних классов, но с пони­женным статусом, связанным с их принадлежностью на­циональному меньшинству, из-за дурной славы их этни­ческих собратьев из низших классов. Вот что подмечено Хьюзами в межрасовых отношениях коллег:

Малоприятная дилемма вытекает из факта, что, хотя для авторитета профессии вредно позволять неспециалистам видеть раскол в своих рядах, для отдельного человека может быть еще хуже оказаться связанным в глазах своих действительных или потенциальных пациентов с лицами, пусть и коллегами, из та­кой презираемой группы, как негры. Излюбленный путь обхода указанной дилеммы — это держаться в сторонке от професси­оналов-негров²⁴.

Подобно этому, работодатели, происходящие из низше­го класса (например хозяева автозаправочных станций), часто обнаруживают, что их рабочие ждут от них неофи­циального, интимно-закулисного ведения дел, при кото­ром все приказы и распоряжения будут отдаваться только в просительной или шутливой манере. Такого рода опас­ность возрастает из-за того, что “неколлеги” могут анало­гично упрощать ситуацию и слишком односторонне судить о человеке по его “коллегиальной” компании. Но здесь снова возникают проблемы, которые нельзя изучить с до­статочной полнотой, если не поменять точку отсчета, пере­неся ее с одного представления на другое.

Существует двоякое мнение, в соответствии с которым одни люди порождают трудности, слишком усердно дей­ствуя в духе коллегиальности, тогда как другие причиня ют хлопоты коллегам, недостаточно считаясь с ними. Не­довольный коллега всегда может обернуться отступником и выдать публике секреты общего действа, которые его былой собрат еще продолжает хранить. Каждая роль име­ет своих расстриг, готовых порассказать посторонним, что

²⁴ Hughes E. С.. Hughes Н. М. Op. cit. Р. 172

Противоречивые роли

205

делается в “монастыре”, и пресса всегда проявляла живой интерес к таким откровениям и разоблачениям. Так, в пе­чати можно встретить исповедь врача, который повеству­ет, как его коллеги делят вознаграждения, крадут паци­ентов друг у друга, специализируются в производстве не­нужных операций с применением внушительного вида ап­паратуры, с помощью которой дают пациенту за его день­ги впечатляющий медицинский спектакль²⁵. В термино­логии Кеннета Берка, тем самым нас снабжают информа­цией о “риторике медицины”:

Применив это выражение к нашим целям, можно заметить, что даже о медицинском оборудовании в лечебном учреждении нельзя судить исключительно с точки зрения его диагностиче­ской полезности, ибо оно имеет также свою функцию в ритори­ческом антураже медицины. Каким бы практически полезным ни был аппарат, он воздействует еще и на воображение. Если человека лечат преувеличенно полным набором всяких просту­киваний, прослушиваний и анализов с помощью разнообразных “скопов”, датчиков и измерительных приборов, он, возможно, будет доволен уже тем, что участвовал как пациент в таком те­атральном действе, хотя бы реально ему абсолютно не помогли, но тот же пациент может посчитать себя обманутым, получив реальное лечение, не сопровождаемое пышным сопутствующим представлением²⁶.

Само собой разумеется, что когда, в очень ограничен­ном смысле, поверенными в тайны (конфидентами) дела­ют неколлег, кто-то из них обязательно окажется измен­ником.

Изменившие негласному обету профессионального мол­чания часто отстаивают определенную моральную пози­цию, утверждая, что лучше быть верным идеалам роли, чем лживо представлять себя в ней. Другой способ для коллеги выразить свое разочарование — это “пойти в на­род” или стать вероотступником, не делающим ни малей­шей попытки поддерживать общий представительский фасад профессии, чего ждут от него по занимаемому им положению его коллеги и публика. О таких уклонистах говорят, что они “позорят своих”. Так, жители Шетланд­ских островов, пытаясь предстать прогрессивными ферме-

²⁵ Arrowsmith L. G. The young doctor in New York // The American Mercury. Vol. 22 P. 1 — 10

²⁶ Burke К. A rhetoric of motives. N. Y.: Prentice-Hall, 1953. P. 171

И. Гофман. Представление себя другим...

Противоречивые роли

207

рами в глазах приезжих из внешнего мира, испытывали известную враждебность к тому меньшинству арендато­ров, которые явно не заботились о видимости, отказыва­лись вовремя побриться или умыться, устроить перед до­мом палисадник или заменить соломенную крышу своего дома чем-то менее символичным для статуса традицион­ного крестьянина. Еще один подобный пример: в Чикаго действовала организация слепых ветеранов войны, кото­рые настолько активно не желали смириться с уготован­ной им жалкой ролью, что колесили по городу, наводя справки о товарищах по несчастью, позоривших братство слепых попрошайничеством на городских улицах.

И последнее замечание о коллегиальности. Существуют такие коллегиальные группировки, членов которых внеш­ний мир редко считает ответственными за достойное пове­дение друг друга. К примеру, матери в известных отноше­ниях составляют группу “коллег”, и все же преступления одной из них или позорящие ее откровения обычно не ока­зывают сколько-нибудь существенного влияния на уваже­ние, причитающееся остальным “коллегам” по материнст­ву. В то же время, встречаются коллегиальные группиров­ки более корпоративного характера, члены которых пред­стают в глазах других людей как нечто единое, и в этом случае добрая репутация одного практикующего коллеги зависит от приличного поведения других. Если со сканда­лом разоблачают кого-то одного — страдает общественная репутация всех. Причиной и следствием подобного колле­гиального отождествления часто оказывается положение, когда члены группы коллективно представлены в единст­венной формальной организации, которой позволено выра­жать профессиональные интересы этой группы и дисцип­линировать любого, кто угрожает подорвать определение ситуации, отстаиваемое другими членами коллегии. Тако­го рода коллеги явно образуют своеобразную команду, от­личающуюся от обычных команд тем, что люди, составля­ющие ее аудиторию, не находятся в непосредственном кон­такте лицом-к-лицу и вынуждены сообщать друг другу свои реакции одновременно и однотипно, когда самого спектак­ля, который они наблюдали, уже нет. По тем же соображе­ниям коллегу-изменника можно рассматривать как свое­образную разновидность предателя или перебежчика.

Выводы из этих фактов о коллегиальных группиров­ках вынуждают нас немного видоизменить первоначаль­ные рамки их определения. В него надо включить погра­ничный тип “слабой” аудитории, члены которой не име­ют личных контактов друг с другом во время какого-то исполнения, но в конечном итоге так или иначе объединя­ют свои реакции на определенном исполнении, виденное ими независимо друг от друга. Коллегиальные группиров­ки не являются, конечно, единственными множествами ис­полнителей, которые находят такого рода аудитории. На­пример, государственный департамент или министерство иностранных дел могут предписать новую официальную политическую линию дипломатам, рассеянным по всему миру. В строгом соблюдении этой линии, в тесном согла­совании характера и времени своих действий эти дипло­маты очевидно функционируют (или обязаны функциони­ровать) как единая команда, ставящая единый спектакль в мировом масштабе. Но, конечно, в таких случаях от­дельные члены аудитории не имеют непосредственных лич­ных контактов друг с другом.

ГЛАВА ПЯТАЯ КОММУНИКАЦИЯ

С ВЫХОДОМ ИЗ ПРЕДСТАВЛЯЕМОГО ХАРАКТЕРА

Когда две команды представляются друг другу для орга­низации взаимодействия, члены каждой из команд склон­ны продолжать линию поведения, соответствующую их пер­воначальной заявке, то есть они стремятся, так сказать, выдерживать характер. Проявления закулисной фамиль­ярности подавляются, чтобы не портить взаимную игру принятых поз и чтобы все участники чувствовали себя од­ной командой, где никому не дано играть в одиночку. Каж­дый участник взаимодействия обычно старается знать свое место и придерживаться его, соблюдая принятый для дан­ного взаимодействия баланс формальных и неформальных компонентов поведения и распространяя это обращение на своих соратников по команде. Одновременно каждая ко­манда старается подавить беспристрастный взгляд на себя и на другую команду, вырабатывая такие понятия себя и другого, которые были бы относительно приемлемы для соответствующего другого. Чтобы межкомандная комму­никация протекала по установленным, условно суженным каналам, каждая команда готова тактично, без лишних слов содействовать другой команде в подтверждении впе­чатления, которое та пытается создавать.

Конечно, в моменты больших кризисов внезапно может стать влиятельным новый набор мотивов и может резко увеличиться или уменьшиться установившаяся социальная дистанция между командами. Пример этого возьмем из ис­следования одной больничной палаты, где проводилось экс­периментальное лечение добровольцев, страдавших рас­стройствами обмена веществ, о которых мало что было из-

Коммуникации с выходом из представляемого характера 209

вестно и с которыми мало что можно было сделать¹. Ввиду особых исследовательских требований к пациентам и об­щего чувства безнадежности в связи с прогнозом лечения болезни, обычная резкая разделительная линия между вра­чом и пациентом смазалась. Доктора так уважительно и подробно обсуждали со своими пациентами симптомы бо­лезни, что пациенты начали думать о себе отчасти как о научных сотрудниках. Но в общем, когда кризис заканчи­вается, прежний рабочий консенсус, чаще всего, восстанав­ливается, без лишних слов. Аналогично, во время внезап­ных перерывов в исполнении, особенно, когда вдруг откры­вается какая-нибудь ошибка в опознании личности, изо­бражаемый характер может моментально рассыпаться, если исполнитель “забудется” и у него непроизвольно вырвется не предусмотренное ролью восклицание. Например, жена американского генерала рассказывает о таком инциденте, случившемся, когда они с мужем, одетым в гражданское, ехали летним вечером в открытом армейском джипе:

Мы услыхали скрежет тормозов, когда джип военной поли­ции оттеснил нас к краю дороги. Полицейские вышли и зашага­ли к нам.

— Вы едете в правительственной машине и везете даму, — набросился на мужа самый крутой из солдат. — Ваш путевой лист!

В армии, конечно, никому не положено водить военный транс­порт без проездных документов, где указано, кто дал разреше­ние на использование джипа. Этот солдат был очень пунктуаль­ным и стал требовать еще и водительское удостоверение Уэй-на — другой военный документ, который он должен был иметь при себе.

Уэйн, конечно, не имел ни того, ни другого. Но при нем бы­ла его четырехзвездная форменная пилотка, лежавшая на зад­нем сидении. Он спокойно, но быстро надел ее на голову, в то время как полицейские копались в своем джипе, отыскивая нуж­ные пункты, на основании которых они собирались предъявить мужу обвинение за каждое нарушение инструкций. Наконец, они нашли их, повернулись к нам и замерли на полпути с рази­нутыми ртами.

Четыре звезды!

Прежде чем он смог обдумать что-либо, первый солдат, кото­рый вел весь разговор, воскликнул: “О, Господи!” И, по-насто-

¹ Fox R. С. A sociological study of stress: Physician and patient on a research ward / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Social Relations. Radcliffe College, 1953

ящему испуганный, хлопнул себя ладонью по губам. Потом он сделал отважную попытку с честью выпутаться из скверного положения, добавив: “Я не узнал Вас, сэр”².

Можно отметить, что в англо-американском обществе восклицания типа “Бог мой!”, “О, Господи!” или их разу­крашенные эквиваленты часто служат признанием испол­нителя, что он на мгновение оказался по собственной вине в положении, в котором заведомо нельзя сохранить ника­кой представляемый характер. Такие выражения — это крайняя форма межличностной коммуникации с выходом исполнителя из представляемого им характера или роли, и все же они стали столь общепринятыми, что выступают чуть ли не как официальное прошение о снисходительно­сти на том основании, что в этой жизни все мы бываем неудачными исполнителями.

Подобные кризисы, однако, составляют исключения. Правилом же являются некий рабочий консенсус и знание своего места на людях. Но под поверхностью этого типич­ного джентльменского соглашения проходят более обык­новенные, но менее очевидные потоки коммуникации меж­ду людьми. Если бы эти потоки были не подводными, если бы содержащиеся в них мысли вместо скрытой передачи сообщались бы официальными путями, то передаваемая информация противоречила и подрывала бы определение ситуации, официально изображаемое участниками вза­имодействия. При изучении какого-либо социального обра­зования, почти всегда обнаруживаются такие противоре­чивые настроения. Они показывают, что хотя исполнитель может действовать так, словно его реакция на некоторую ситуацию была скоропалительной, бездумной и спонтан­ной, и хотя он сам может думать об этом именно так, все же всегда есть вероятность возникновения ситуаций, в ко­торых он даст понять одному или нескольким присутству­ющим, что его представление — это всего лишь спектакль и больше ничего. В таком случае наличие коммуникации с выходом из представляемого характера — это еще один аргумент в пользу уместности изучения феномена испол­нений в категориях командных действий и их потенци­альных нарушений. Можно повторить, что при этом нет

²Clark M. (Mrs). Capitan's bride, general's lady. NY: McGraw-Hill, 1956 P. 128— 129

211

никаких оснований считать, будто скрытые коммуника­ции отражают реальную действительность лучше, чем офи­циальные коммуникации, с которыми они несовместимы: как правило, исполнитель участвует в обоих родах комму­никации, и этим двуединым участием надо тщательно управлять, чтобы не ставить под сомнение официальные определения ситуаций взаимодействия. Из многих типов коммуникации, в которых участвует исполнитель и кото­рые передают информацию, несовместимую с официально поддерживаемым во время взаимодействия впечатлением, в настоящей главе будут рассмотрены четыре: обсуждение отсутствующих, сценические разговоры, командный сго­вор и перестроения по ходу исполнения.

ОБСУЖДЕНИЕ ОТСУТСТВУЮЩИХ

Когда члены какой-либо команды уходят за кулисы, где аудитория не может видеть и слышать их, они доволь­но регулярно высмеивают ее так, что это несовместимо с трактовкой аудитории при встречах с нею лицом к лицу. К примеру, в сфере обслуживания клиентов, с которыми уважительно обращаются во время исполнения, их часто осмеивают, о них сплетничают, их окарикатуривают, про­клинают и критикуют, когда исполнители оказываются за кулисами. Там же могут разрабатываться планы “наду­вательства” клиентов, “подходов” к ним, или их умирот­ворения³. Так, на кухне Шетланд-отеля едва слуги оказы­вались в зоне, не доступной для зрения и слуха клиентов, постояльцев регулярно называли уменьшительными клич­ками, их речь, интонацию и манеру старательно передраз­нивали для забавы и для критики, их причуды, слабости и общественное положение обсуждались с академической и клинической обстоятельностью, их просьбы о малень­ких услугах встречались преувеличенными комическими гримасами и проклятьями. Эти невидимые оскорбления вполне уравновешивались поведением гостей в их собствен­ном кругу, когда персонал отеля заглазно обзывали лени­выми свиньями, примитивными типами с растительным

³См., например, моноисследование о магазине “Центральная галан­терея”: Human relations in administration /Ed. by R. Dubin. NY.: Prentice-Hall. 1951 P. 560—563

образом жизни, алчными до денег скотами и т. п. И все-таки, разговаривая друг с другом напрямую, персонал и гости проявляли взаимное уважение и некоторую добро­желательность. Точно так же, немного найдется случаев дружеских отношений, когда мнения о друге, высказан­ные за его спиной, хоть раз не противоречили бы тому, что высказывалось ему в лицо.

Иногда, конечно, происходит нечто противоположное поношению, и исполнители превозносят свою аудиторию так, как они не стали бы этого делать в присутствии ауди­тории. Но тайное поношение, по-видимому, гораздо более обычное явление, чем тайное превозношение, возможно, потому что такое поношение служит поддержанию соли­дарности команды, демонстрируя взаимную приязнь за счет отсутствующих и, вероятно, компенсируя ту потерю само­выражения, которая может случиться, если приходится ублажать аудиторию услужливым обращением с нею в лич­ном общении.

Можно выделить два обычных способа принижения от­сутствующей аудитории. Первый, когда исполнители на­ходятся в зоне, где они появляются перед аудиторией, и когда аудитория уже отбыла или еще не прибыла, эти ис­полнители иногда разыгрывают что-то вроде сатиры на свое взаимодействие с этой аудиторией, причем некоторые чле­ны команды принимают роль аудитории. Франсис Доно-ван, например, так описывал источники веселья, доступ­ные продавщицам:

Но если девушки не заняты, они недолго остаются поврозь. Некая неодолимая сила притягивает их друг к другу снова. При любой возможности они играют в “покупателя” — игру, кото­рую они сами придумали и от которой, по-видимому, никогда не устают, игру, выше которой по карикатурности и комизму я никогда не видывал ни на какой профессиональной сцене. Одна из девушек ведет партию продавщицы, другая — покупатель­ницы, подбирающей себе платье, и вместе они разыгрывают но­мер, что восхитил бы публику из любителей водевилей⁴.

Похожая ситуация отмечена Денисом Кинкейдом при анализе социальных контактов туземцев с англичанами в ранний период британского правления в Индии:

⁴ Donovan F. The saleslady Chicago: University of Chicago Press, 1929 P. 39

Коммуникации с выходом из представляемого характера 213

Если молодые чиновники из туземцев находили мало удо­вольствия в этих развлечениях своих хозяев (ибо все удовольст­вие, какого они пожелали бы себе в иное время, без англичан, заключалось в милостивом обхождении самого Раджи и остро­умии госпожи Калиани), то им было также нелегко наслаждать­ся и собственной компанией, пока не уходили гости. Тогда сле­довало развлечение, о котором знали очень немногие англий­ские гости. Двери запирались и девушки-танцовщицы, как все индианки, превосходно владевшие мимикой, начинали передраз­нивать скучных гостей, которые только что ушли, и неприятное напряжение прошедшего часа растворялось во взрывах счастли­вого смеха. И пока английские фаэтоны с грохотом мчались до­мой, Раджи и Калиани сами могли пожелать вырядиться в кари­катурные английские костюмы и исполнить с нескромными пре­увеличениями восточную версию английских танцев, чьи мену­эты и контрдансы которых, столь невинные и естественные в глазах англичан, столь отличные от соблазнительных поз ин­дийских профессиональных танцовщиц, казались индусам вер­хом непристойности⁵.

Среди прочего, такое поведение, по-видимому, обеспе­чивает своеобразное ритуальное принижение и опрощение (профанацию) данной передней зоны и данной аудитории⁶.

Второй способ принизить отсутствующую аудиторию часто проявляется в последовательном расхождении меж­ду официальной и неофициальной формами обращения. В присутствии членов аудитории исполнители обычно упот­ребляют любезную форму обращения к ним. В американ­ском обществе это требует или вежливо-формальных титу­лов таких, как “сэр”, “мистер” или слов, выражающих теплую близость, таких, как уменьшительные имена или прозвища (формальность или неформальность обращения обусловлена пожеланиями того лица, к кому обращают­ся). В отсутствии аудитории ее представителей называют чаще всего просто по фамилии без почтительных приста-

5 KincaidD British social life in India, 1608—1937 L: Routledge, 1938 P. 106— 107.

⁶ Можно упомянуть еще одну похожую тенденцию. В некоторых уч­реждениях, разделенных на ранговые зоны, во время перерыва на обед наблюдается наиболее частое нарушение установленного социального по­рядка, когда каждый передвигается в какую-то не свою зону, чтобы по­есть или расслабиться на несколько минут в послеобеденной болтовне. Кратковременное обладание в ходе таких перемещений рабочими места­ми своего начальства предоставляет, видимо, наряду с другими возмож­ностями и благоприятную возможность так или иначе профанировать эти места.

вок, по имени, хотя это не пристало данному лицу, пуска­ют в ход прозвища или пренебрежительную интонацию в произношении полного имени. Иногда членов аудитории наделяют даже не пренебрежительными именами, а услов­ными кличками, которые целиком отождествляют их с какой-то абстрактной категорией. Так, доктора в отсут­ствии пациента могут величать его “этот сердечник” или “аллергик”, парикмахеры приватно именуют своих кли­ентов “поголовьем” или “баранами” и т. п. Подобно этому членов аудитории в их отсутствии могут определять ка­ким-то коллективным понятием, сочетающим в себе дис­танцирование от них и пренебрежение к ним, что допус­кает раскалывание аудитории на “внутреннюю” и “внеш­нюю” группы, на “своих” и “несвоих”. Так, музыканты между собой могут называть слушателей “лопухами”; слу­жащие-девушки из коренных американок втайне могут обозначать своих коллег из беженцев аббревиатурой “НБ”⁷; американские солдаты, тоже по секрету, могут обзывать английских солдат, с которыми они сотрудничают, “ли­монниками”⁸; разносчики на карнавалах краснобайству­ют перед людьми, которых про себя ругают деревенщи­ной, туземцами или провинциалами; евреи разыгрыва­ют рутинные партии родного общества перед аудитори­ей, именуемой “гоим” (язычниками); а негры между со­бой иногда называют белых такими сленговыми словеч­ками, как “ofay”*. В прекрасном исследовании воровских

⁷ Немецкие беженцы. См.: Gross E. Informal relations and the social organization of work in an industrial office / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociology University of Chicago, 1949. P. 186

⁸ См.: Glaser D. A study of relations between British and American enlisted men at “SHAEF” / Unpublished Master's thesis Department of Sociology. University of Chica­go, 1947. 16, где читаем: “Словечко "limey" (приблизительно: "лимонник") [Эта кличка возникла из былой практики обязательного употребления сока цитрусовых английскими моряками для профилактики цинги — (Прим. пер.)], используемое американцами вместо "англичанин", в об­щем употреблялось с пренебрежительными оттенками смысла. Обычно американцы воздерживались от его употребления в присутствии англи­чан, хотя последние, как правило, не знали, что оно значит, или не при­давали ему уничижительного смысла. Фактически, осторожность в этом отношении была очень похожа на поведение североамериканских белых, которые между собой пользовались выражением "ниггер", но избегали употреблять его в лицо негру. Этот феномен воздержания от оскорбитель­ных кличек — безусловно общая черта этнических взаимоотношений, в которых преобладают ограниченные, четко определенные контакты”.

* Белый человек (сленг американских негров) (Прим. перев.).

Коммуникации с выходом из представляемого характера 215

шаек карманников Дэвида Морера отмечено сходное явле­ние:

Карманы простаков важны карманнику постольку, посколь­ку в них есть деньги. И фактически карман стал символиче­ским обозначением и самого простака, и его денег, так что жерт­ву очень часто (а возможно и преимущественно) называют “кар­маном”, нередко уточняя кличку по виду кармана, взятого в определенное время или в определенном месте: “левый задник”, “шкерован” (брючный карман), “нутряк”, “скулован” (боковой карман) и пр. Практически о простаке-лохе рассуждают исклю­чительно в категориях того кармана, который у него обчистили, и вся шайка разделяет это представление о нем⁹.

Возможно, самое сильное из всех выражение отчужден­ности проявляется в ситуации, когда некто просит, чтобы его называли фамильярно-простецки, как своего, и ему, проявляя терпимость, идут навстречу, но заглазно этого человека упорно величают с соблюдением всех формаль­ностей. Так, на Шетландских островах просьбу гостя, ко­торый уговаривал местных хуторян называть его просто по имени, при личном общении с ним иногда уваживали, однако формальный способ выражения в закулисных раз­говорах о нем снова отбрасывал его в то положение, кото­рое всеми ощущалось как настоящее его место.

Кроме двух уже описанных стандартных способов, кото­рыми исполнители “опускают” свои аудитории: издева­тельского розыгрыша ролей членов этих аудиторий и неле­стного обращения к ним, есть и другие. Когда на исполне­нии нет ни одного члена аудитории, участники команды могут относиться к некоторым аспектам своей обычной рутины цинично или чисто технически, усиленно доказы­вая самим себе, что их внутреннее видение собственной деятельности отличается от картины, которую они изо­бражают для своей аудитории. Когда участники команды предупреждены о приближении своей аудитории, они мо­гут намеренно задерживать начало своего исполнения до самой последней минуты, так что публика едва не застает мимолетную картинку закулисной жизни команды. Точ­но так же, команда может моментально расслабиться, как только публика удалится. Этим намеренно резким вклю-

⁹ Maurer D. W. Whiz Mob. Gainesville (Flor.): American Dialect Society, 1955 P. 113

чением в игру или выходом из нее команда в каком-то смысле способна заражать и опошлять аудиторию своим закулисным поведением, или выражать возмущение про­тив обязанности поддерживать перед нею спектакль, или подчеркивать глубину различий между командой и ауди­торией — и делать все это не будучи уличенной этой ауди­торией. Еще один типовой выпад против отсутствующих проявляется в вышучивании и высмеивании члена коман­ды, когда он покидает (или только выражает желание по­кинуть) своих соратников по команде, собирается возвы­ситься или пасть по сравнению с ними, или буквально пе­ребежать в ряды аудитории. В таких случаях члена ко­манды, который только еще готовится уйти, могут трети­ровать так, словно бы он уже стал перебежчиком, и его (а по логике соучастия в событии заодно и аудиторию) могут безнаказанно осыпать бранью или больше не церемонить­ся с ними. Агрессия в отношении отсутствующих прояв­ляется и тогда, когда кого-то официально переводят из аудитории в команду. При этом такого человека тоже мо­гут вышучивать и устраивать ему “тяжелые времена” по тем же основаниям, что и тогда, когда кто-то уходит из команды¹⁰.

Рассмотренные выше способы принижения отсутству­ющих высвечивают тот факт, что о людях относительно хорошо говорят, встречаясь с ними лицом к лицу, и отно­сительно плохо за их спинами. По-видимому, это одно из основных обобщений, которое можно сделать о взаимодей­ствии, но объяснение этому не следует искать в свойствах нашей чересчур растяжимой человеческой природы. Как сказано ранее, закулисное поношение аудитории служит поддержанию определенного морального состояния коман­ды. Когда аудитория присутствует, осмотрительное обра­щение с ее людьми необходимо не ради их самих или не только ради их самих, но и для того, чтобы обеспечить продолжительность мирного и упорядоченного взаимодей­ствия. “Действительные” чувства исполнителей к члену аудитории (будь то положительные или отрицательные), по всей видимости, почти не имеют здесь значения, ни как

¹⁰ Кеннет Берк при социальном анализе положения инициативного индивида использовал ключевое слово “ насмешка ”. См.: Burke К. A rhetoric of motives. NY.: Prentice-Hall, 1953 P. 234 ff.

Коммуникации с выходом из представляемого характера 21 7

определяющий фактор обращения с ним при личных встре­чах, ни как фактор отношения к нему в его отсутствие. Может быть и верно, что закулисная деятельность часто принимает форму некоего военного совета, но когда две команды встречаются на поле взаимодействия, то похоже, они вообще встречаются не для мира и не для войны. При наличии временного перемирия, известного рабочего со­глашения они встречаются, чтобы каждому делать свое дело.

СЦЕНИЧЕСКИЕ РАЗГОВОРЫ

Когда участники команды находятся вне поля зрения аудитории, разговоры между ними часто вращаются вок­руг проблем сценической постановки, инсценирования. Поднимаются вопросы о состоянии знакового снаряжения; предварительно вынашиваются и проясняются собравши­мися членами команды установки, линии поведения и по­зиции; анализируются достоинства и недостатки доступ­ных команде передних зон действия; рассматриваются раз­мер и характер возможных аудиторий, годных для данно­го представления; обсуждаются прошлые провалы в ис­полнении и вероятность провалов в будущем; передаются новости о командах коллег; прием, оказанный чьему-то последнему исполнению, обдумывается так сказать post mortem*; зализываются раны и укрепляется моральный дух для следующего исполнения.

Сценические разговоры, когда их называют другими терминами, такими, как “сплетни”, “кухня”, “цеховой раз­говор” и т. п. — это довольно банальное понятие. Оно вы­делено здесь, поскольку помогает заметить факт, что люди с очень разными социальными ролями живут в одинако­вой атмосфере драматургического опыта. Разговоры коме­диантов и ученых совершенно различны, но их беседы об антураже своих разговоров очень похожи. На удивление одинаково, перед разговором с аудиторией все ораторы об­суждают со своими друзьями, что выдержит и чего не вы­держит данная аудитория, что будет и что не будет для нее обидой; после выступления все ораторы рассказывают

* Посмертно (лат.) (Прим. перев.).

друзьям о характере зала, в котором они говорили, о ха­рактере аудитории, которую они привлекли, и о получен­ном ими приеме. Сценические разговоры уже упоминались при обсуждении закулисной деятельности и коллегиаль­ной солидарности и не требуют дополнительных поясне­ний.

КОМАНДНЫЙ СГОВОР

Когда человек передает что-то во время взаимодействия, мы ожидаем, что он будет общаться с другими только, так сказать, устами того персонажа, который выбран им для публичного исполнения, открыто адресуя свои замечания всем участникам взаимодействия, в следствие чего все при­сутствующие лица равны в качестве получателей сообще­ния. Так, например, перешептывание часто считается не­уместным и запрещается, ибо оно может разрушить впе­чатление, что исполнитель есть только то, чем он кажет­ся, а явления таковы, какими он их представил¹¹.

Несмотря на общее ожидание, что все сказанное испол­нителем будет соответствовать определению ситуации, вы­ношенному им, он может-таки передать за время взаимо­действия и многое другое, что выходит за рамки представ­ляемого им характера, причем передать это таким обра­зом, что аудитория в целом не сумеет уловить в передан­ном ничего, не согласного с принятым определением ситу­ации. Лица, причастные к этой секретной коммуникации, оказываются в отношениях сговора друг с другом vis-a-vis остальных. Признаваясь друг другу в хранении соответ­ствующих секретов от остальных присутствующих, они тем самым признаются, что спектакль искренности, под­держиваемый ими, спектакль бытия, состоящего только из официально изображаемых характеров, — это и в са-

¹¹ В развлекательных играх, совещания шепотом могут рассматри­ваться как приемлемые, аналогично совещаниям перед такими аудитори­ями, как дети или иностранцы, в присутствии которых почти не нужна особая предусмотрительность. В общественных собраниях, в которых кучки или кружки из разных лиц поддерживают свои обособленные разговоры на виду друг у друга, участники каждого такого кружка часто прилагают некоторые усилия, чтобы выглядеть так, как если бы то, что они говорят, могло быть сказано и в других кружках, — пусть даже на самом деле такое невозможно.

Коммуникации с выходом из представляемого характера 219

мом деле просто спектакль. Благодаря такой побочной игре, исполнители даже во время исполнения могут укреплять закулисную солидарность между собой, безнаказанно вы­сказывая неудобные истины о своей аудитории, а заодно и такие откровения о себе, которые показались бы неприем­лемыми аудитории. Я буду называть командным, сгово­ром любую обусловленную тайным соглашением комму­никацию, которая осторожно осуществляется таким обра­зом, чтобы не угрожать иллюзии, созидаемой для данной аудитории.

Важным видом командного сговора является система секретных сигналов, посредством которой исполнители могут тайком получать или передавать нужную информа­цию, просить о помощи и других вещах, имеющих отно­шение к успешному представлению исполнения публике. Как правило, эти сценические намеки исходят от распоря­дителя исполнения или обращены к нему, и владение та­ким тайным языком сильно упрощает его задачу управле­ния производством впечатлений. Реплики часто связыва­ют непосредственных исполнителей с их закулисными по­мощниками или режиссерами. Так, с помощью ножной сигнализации хозяйка гостиницы может давать указания своему кухонному персоналу, в то же время ведя себя так, словно она полностью поглощена застольной беседой. Ана­логично, во время радио- и телепостановок, люди в аппа­ратной, руководящие исполнителями (особенно в отноше­нии времени их вступления в действие), используют не­кий словарь знаков, не позволяя аудитории обнаружить, что кроме коммуникации, в которой официально участву­ют исполнители и аудитория, дополнительно действует и система контроля коммуникации. По тем же соображени­ям в деловых учреждениях руководители, заинтересован­ные в скором и тактичном прекращении частных интер­вью, учат своих секретарш обрывать эти интервью в нуж­ное время и с надлежащими извинениями. Еще один при­мер контрольного сигнала можно взять из обычной прак­тики при продаже обуви в Америке. Иногда покупателя, желающего приобрести туфли чуть больше или чуть шире, чем имеется в продаже, убладают следующим образом:

Чтобы создать у покупателя впечатление успешной пример­ки, продавец может сказать ему, что мол собирается растянуть

Коммуникации с выходом из представляемого характера 221

эту пару на колодке тридцать четвертого размера. Эта фраза говорит упаковщику, что на самом деле растягивать туфли не надо, а надо упаковать их как есть, просто предварительно не­долго подержать под прилавком¹².

Сценические реплики-намеки используются, конечно, и для сообщений между исполнителями и их подсадной уткой или союзником в аудитории, как в случае “перепал­ки” между уличным торговцем и его подставным челове­ком среди окружающих простофиль. Но наиболее распро­странены такие сигнальные реплики среди участников ко­манды, занятых в представлении: фактически, весомость этих реплик дает нам лишний довод в пользу применения понятия команды вместо анализа взаимодействия в кате­гориях индивидуального исполнения любого образца. Ко­мандный сговор такого рода играет важную роль в управ­лении производством впечатлений в американских мага­зинах. Продавцы в данном отдельно взятом магазине обыч­но вырабатывают собственные сигналы для управления ис­полнением, представляемым покупателю, хотя отдельные термины в их словаре, по-видимому, относительно стан­дартизированы и в той же форме встречаются во многих магазинах по всей стране. Когда продавцы, как бывает порой, принадлежат к одной иноязычной группе, они мо­гут использовать свой второй язык для секретных сообще­ний — тот же прием практикуют родители, выясняющие отношения в присутствии детей, и представители образо­ванных классов, разговаривая друг с другом по-француз­ски о предметах, не предназначенных для ушей их детей, прислуги или торговцев. Однако такая тактика, подобно шепоту при гостях, считается грубой и невежливой: мож­но хранить секреты, но не показывать виду, что эти секре­ты охраняются. Используя подобные средства участники команды вряд ли смогут поддерживать свой представитель­ский передний план в сочетании с видимостью искренней заботы о покупателе (или откровенности перед детьми и т. п.). Безобидно звучащие фразы, о которых покупатель думает, что понимает их до конца, продавцам говорят го­раздо больше. Например, если покупательница в обувном магазине очень хочет, скажем, пару с полнотой “Б”, про

¹² Geller D. Lingo of the shoe salesman // American Speech. Vol. 9. P. 285

давец может с помощью коллеги убедить ее, что ей пред­лагают именно то, что нужно:

...первый продавец просто подзовет другого из прохода меж­ду стеллажами и спросит: “Бенни, какого размера эти туфли?”. Называя второго продавца “Бенни”, он сигнализирует, что в от­вете относительно полноты должно прозвучать “Б”¹³.

Занимательная иллюстрация такого сговора содержит­ся в статье Луизы Конант о доме мебели “Боракс”:

Теперь, когда покупательница в магазине, допустить, что ей нчего не удастся всучить?! Возможные причины: то цена ей слиш­ком высока, то она должна посоветоваться с мужем, то она хо­дит по магазинам просто так. Позволить ей праздно гулять (и улизнуть от покупки) считается предательством в Доме Боракс. Поэтому ближайший продавец посылает сигнал S0S нажатием одной из многочисленных ножных кнопок в прилавке. В мгно­вение ока на сцену является “управляющий”, поглощенный осмотром мебельного гарнитура и совсем не обращающий вни­мания на Ал ад дина, который его вызвал.

“Извините, мистер Диксон, — говорит продавец, симулируя робость и видимую неохоту беспокоить столь занятую особу. — Нельзя ли что-нибудь сделать для моей клиентки. Она находит цену этого гарнитура слишком высокой. Мадам, это наш управ­ляющий, мистер Диксон”.

Мистер Диксон внушительно прочищает горло. Ростом он добрых шести футов, волосы у него серо-стальные и на лацкане пиджака масонская булавка. По его виду никто не скажет, что он всего лишь рядовой человек команды, специальный прода­вец, кому передают трудных покупателей.

“Так, — говорит мистер Диксон, потирая хорошо выбритый подбородок, — Понятно. Вы можете идти работать Беннет. Я сам позабочусь о мадам. Сейчас я как раз не так занят”.

Первый продавец исчезает с лакейским поклоном, хотя он же потом задаст мистеру Диксону головомойку, если тот упус­тит возможную продажу¹⁴.

Описанная в этом примере практика “перепасовки” по­купателя другому продавцу, который принимает на себя роль управляющего, по-видимому, довольно обычна во многих заведениях розничной торговли. Подтверждением этому служит другой пример, взятый из работы Чарлза Миллера о языке продавцов мебели:

\

¹³ Geller D. Lingo of the shoe salesman // American Speech. Vol. 9. P. 284.

¹⁴ Conant L. The Borax House // The American Mercury. Vol. 17. P. 174

Коммуникации с выходом из представляемого характера 223

Вопрос: “Назовите мне номер товарного артикула” — это в действительности вопрос о цене данного товара. Ожидаемый ответ зашифрован. Этот шифр повсеместно применяется в Соединен­ных Штатах и передает нужную информацию простым удвоени­ем стоимости товара, причем продавец знает, какой процент при­были надо прибавить к полученной цифре¹⁵.

Словечко verlier используют как команду..., означающую “ис­чезни!” Она применяется, когда один продавец хочет дать знать другому, что его присутствие мешает продаже¹⁶.

В полузаконных и испытывающих большие трудности периферийных областях нашей коммерческой жизни со­всем не редкость обнаружить такое использование члена­ми одной команды явно выученного специального слова­ря, с помощью которого можно передавать информацию решающего значения для успеха спектакля. В респекта­бельных кругах шифры такого рода скорее всего не столь распространены¹⁷. Однако можно предположить, что участ­ники команды неформально и часто бессознательно всюду используют усвоенный язык жестов и взглядов для пере­дачи нужных сценических намеков по предварительному сговору.

Иногда эти неформальные намеки или “тайные знаки” начинают какую-то новую фазу в исполнении. Так, “в ком­пании”, тонкими оттенками в тоне голоса или переменой позы муж способен дать понять своей жене, что им обоим определенно пора прощаться. Супружеская команда мо­жет поддерживать видимость единства действий, которое кажется стихийным, но на деле часто предполагает стро­гую дисциплину. Порой используются сигналы, которы­ми один исполнитель в состоянии предупредить другого, что тот начинает действовать невпопад. Толчок ногой под столом или прищуривание глаз стали комическими при-

¹⁵ Miller Ch. Furniture lingo// American Speech. Vol.6. P. 128

¹⁶ Ibid. P. 126

¹⁷ Конечно, в респектабельных учреждениях найдутся и исключения, особенно в области отношений “босс—секретарь”. К примеру, справоч­ник по этикету рекомендует: “Если вы делите один кабинет с вашей сек­ретаршей, вам придется условиться с нею о сигнале, означающем, что ей надо выйти, чтобы вы поговорили с посетителем наедине. Вопрос: "Не оставите ли вы нас на время одних, мисс Смит?" — смутит хоть кого. Во всех отношениях удобнее, если вы передадите то же пожелание заранее подготовленной условной фразой, что-то вроде: "Посмотрите, пожалуй­ста, можно ли уладить это дело с отделом торговли, мисс Смит?"” (Esquire Etiquette Philadelphia: Lippincott, 1953 P. 24).

мерами таких сигналов. Аккомпаниатор на фортепьяно предлагает незаметный для посторонних способ возвраще­ния в нужную тональность фальшивящих певцов на пуб­личном концерте:

Он [аккомпаниатор] делает это играя на полтона выше, так что его интонация начнет сверлить певцу уши, перекрывая или скорее прорезая его голос. Возможно, одна из нот в фортепьян­ном аккорде будет той самой нотой, которую должен был петь певец, и потому аккомпаниатор делает ее доминантной. Если эта верная фактическая нота не прописана в партии форте­пьяно, ему следует добавить ее в скрипичном ключе, где она бу­дет звучать громко и ясно для слуха певца. Если последний по­ет на четверть тона выше или на четверть тона ниже, то ему на­до будет очень постараться, чтобы продолжать петь не в тон, особенно когда аккомпаниатор сопровождает вокальную партию в течение целой музыкальной фразы. Однажды заметив сигнал опасности, аккомпаниатор и дальше будет настороже, время от времени озвучивая вспомогательную певческую ноту¹⁸.

Джеральд Мур продолжает рассказывать о чем-то та­ком, что применимо ко многим видам исполнений:

Чуткому певцу достаточно тончайших намеков от партнера. В действительности они могут быть настолько тонки, что даже сам певец, извлекая из них пользу, не будет воспринимать их вполне осознанно. Менее чуткому певцу понадобятся более вы­разительные и потому более заметные сигналы¹⁹.

Еще один пример возьмем из советов X. Э. Дейла отно­сительно того, как государственным служащим можно на­мекать своему министру во время совещания, что он вы­брал сомнительный путь:

В ходе обмена мнениями вполне возможно появление новых и непредвиденных точек зрения. Если государственный служа­щий увидит на заседании правительственной комиссии, что его министр берет курс, который сам подчиненный считает ошибоч­ным, он не станет высказываться так категорично, а предпочтет либо наспех набросать министру записку, либо деликатно выд­винуть на первый план какой-то факт или положение, изобра­жая это лишь незначительным видоизменением точки зрения самого министра. Опытный министр сразу увидит красный свет и плавно даст задний ход или, по меньшей мере, отложит об­суждение. Отсюда ясно, что смешанное участие министров и ря-

¹⁸ Moore G. The unashamed accompanist. L : Methuen, 1943

¹⁹ Moore G. Op. cit.

довых государственных служащих в заседаниях какой-нибудь комиссии требует иногда известной тактичности и быстроты со­ображения от обеих участвующих сторон²⁰.

Очень часто неформальные сценические реплики пре­дупреждают участников команды, что в зоне их присутст­вия внезапно появилась посторонняя публика. Так, в Шет­ланд-отеле, когда постоялец достаточно приближался, что­бы незваным гостем вступить на территорию кухни, пер­вый кто его замечал обычно с особой интонацией либо окли­кал по имени кого-нибудь другого из присутствующего пер­сонала, либо употреблял собирательный клич, типа “брат­цы!”, если в этот момент на кухне было несколько своих людей. По этому сигналу мужчины снимали кепи с голо­вы, ноги со стульев, женщины приводили свои конечно­сти в более пристойное положение и все присутствующие вымученно готовились к вынужденному представлению. Хорошо известен предупредительный номер, которому учат официально, — это визуальный сигнал, используемый в радиовещательных студиях. Их работники читают его бук­вально или символически: “Вы в эфире!”. Об одном таком же ясном сигнале сообщает сэр Фредерик Понсонби:

Королева [Виктория] часто засыпала во время этих беспо­койных поездок, и чтобы ее в таком виде не увидела толпа в ка­ком-нибудь селении, я, завидев впереди большую толпу, обыч­но пришпоривал свою лошадь, заставляя удивленное животное подскочить и так или иначе нашуметь. Принцесса Беатриса зна­ла, что это всегда означало толпу, и если королева не просыпа­лась от моего шума, принцесса будила ее сама²¹.

Многим, конечно, случалось стоять на стреме, оберегая такое же временное расслабление многих других катего­рий исполнителей, как показывает пример из исследова­ния Катрин Арчибальд о работе на корабельной верфи:

Временами, когда работа особенно затихала, я сама стояла на страже при дверях инструментального сарайчика, готовая преду предить о приближении надзирателя или какой-нибудь шишки из дирекции, пока девять или десять мелких начальников и рабо чих изо дня в день играли в покер со страстным увлечением²².

²⁰ Dale H.E. The higher civil service of (Great Britan. Oxford: Oxford Univcrsiny Press, 1941 P. 141

²¹ Ponsonby F. Recollections of three reigns Eyre& Spottiswoode, 1951

²² Archibald K. Wartime shipyard. Berkeley, Los Angeles University of California Press, 1941 P. 194

Коммуникации с выходом из представляемого характера 225

Поэтому в жизни не редки типичные сценические сиг­налы, говорящие исполнителям, что опасность миновала и наконец возможно ослабление представительского фрон­та. Другие предупредительные сигналы говорят исполни­телям, что хотя все кажется в порядке, дабы позволить се­бе отпустить тормоза, но в действительности среди своих присутствуют люди из публики, делая неразумным такое поведение. В преступном мире предупреждения типа, что мол “легавые” уши подслушивают или “легавые” глаза подглядывают так важны, что имеют специальные наиме­нования, означающие подачу определенных знаков. Такие знаки, разумеется, могут сообщать и непреступной коман­де, что некий невинно выглядящий член аудитории на са­мом деле сыщик, или соглядатай от других фирм, или чело­век, который в каких-то других отношениях больше или меньше того, чем он кажется.

Для любой команды — даже для семьи, к примеру — было бы трудно управлять впечатлениями, какие она со­здает, без такого набора предупреждающих сигналов. Вот что говорится об этом в воспоминаниях о совместной жиз­ни матери и дочери в одной комнате в Лондоне:

По дороге я стала тревожиться об удаче нашего обеда, разду­мывая, как моя мать примет Скотти [коллегу-маникюршу, кото­рую мемуаристка в первый раз ведет к себе домой] и что Скотти подумает о моей матери, и потому как только мы вступили на лестницу, я начала говорить громким голосом, чтобы предупре­дить мать, что я не одна. По сути это был настоящий сигнал, условленный между нами, ибо когда два человека живут в един­ственной комнате, не стоит и говорить о том, какой беспорядок мог открыться глазам неожиданного гостя. Почти всегда какая-нибудь кастрюля или грязная тарелка торчала там, где ее не должно было быть, либо чулки или юбка сушились над печкой. Мать, предупрежденная повышено громким голосом своей не­угомонной дочери, металась во все стороны как цирковой жонг­лер, пряча то сковородку, то тарелку, то чулки, а потом превра­щалась в какую-то статую замороженного достоинства, очень спокойную, полностью готовую к приему посетителя. Если она убирала вещи в слишком большой спешке и забывала что-то очень заметное, я могла видеть, как ее неусыпный взор бдитель­но следит за неприбранным предметом и ждет, чтобы я попра­вила дело, не привлекая внимания посетительницы²³.

²³ Henrey R. (Mrs). Madeleine grown up. N. Y.: Dutt, 1953 P. 46—47

Коммуникации с выходом из представляемого характера 227

К этому можно добавить, что чем бессознательнее вы­учиваются и используются такого рода сигналы, тем легче будет участникам команды скрывать даже от самих себя, что они фактически действуют именно как команда. Ра­нее упоминалось, что даже по отношению к собственным членам, команда может быть секретным обществом.

В связи с идеей сценических реплик-намеков можно предположить, что команды разрабатывают и способы пе­редачи расширенных вербальных посланий друг другу та­ким образом, чтобы защитить проецируемое на других впе­чатление, могущее быть подорванным в случае, если бы аудитория вдруг поняла, что у нее на глазах происходит передача подобной информации. Это можно пояснить еще одним примером из практики британской государствен­ной службы:

Совершенно другое дело, когда госслужащего посылают на­блюдать за прохождением законопроекта через парламент, или участвовать в дебатах в любой из палат. Он не имеет права гово­рить от собственного лица — он может лишь снабжать мини­стра материалами и предложениями и надеяться, что тот хоро­шо их использует. Вряд ли нужно подробно расписывать, как министра заранее тщательно “осведомляют” перед каждой поло­женной ему речью, например, на втором и третьем чтениях важ­ного законопроекта или на представлении годовых смет данно­го министерства: для таких случаев министра снабжают обсто­ятельными записками по каждому имеющему вероятность воз­никнуть вопросу, даже приличествующими официальному оби­ходу анекдотами и шутками “для легкой разрядки”. Сам ми­нистр, его личный секретарь и непременный секретарь мини­стерства тратят, вероятно, массу времени и труда, отбирая из этих записок наиболее выигрышные пункты, располагая их в наилучшем порядке и придумывая впечатляющее, ударное за­ключение. Все это не очень волнительно и для министра и для его подчиненных чиновников, так как делается в спокойной об­становке и с достаточным запасом времени. Ключевой момент настает при заключительном выступлении в конце дебатов. Там министр должен в основном полагаться на самого себя. Правда, государственные служащие, сидя с терпеливым вниманием в маленькой галерее справа от спикера палаты общин или при входе в палату лордов, успевают записать неточности и искаже­ния фактов, ложные выводы, свидетельства недопонимания пра­вительственных предложений и тому подобные слабости в дово­дах ораторов оппозиции, но трудность часто в том, как доста­вить эти боеприпасы на линию огня. Время от времени личный

парламентский секретарь министра будет вынужден вставать со своего места, расположенного сразу за креслом шефа, осторож­но пробираться к служебной галерее и шепотом переговаривать­ся с присутствующими государственными служащими; иногда министру передадут записку; очень редко он сам появится на минутку среди своих и задаст какой-нибудь вопрос. Все эти ма­ленькие междусобойные переговоры-коммуникации вынужден­но проходят на глазах у палаты, а ни один министр не хочет вы­глядеть как актер, который не знает своей роли и требует под­сказок²⁴.

Деловой этикет, вероятно больше интересующийся стра­тегическими, чем моральными секретами, предлагает та­кие наставления:

...Храните в секрете цель вашего телефонного разговора, если его может слышать посторонний. Если вы получаете сообщение по телефону от кого-то со стороны и хотите быть уверены, что поняли его правильно, не повторяйте, как это делается обычно, сути сообщения сами, но вместо этого попросите собеседника повторить сказанное и попросите так, чтобы ваш тон не оповес­тил всех присутствующих о возможно личном характере сооб­щения.

...Прячьте ваши бумаги до прихода чужого посетителя, или заведите привычку держать их в папках или под чистым листом бумаги.

...Если вам надо переговорить с кем-то в вашей организа­ции, когда с ним рядом находится посторонний, или любой чело­век, не имеющий отношения к вашему сообщению, сделайте это так, чтобы это третье лицо не получило никакой важной инфор­мации. Скажем, можно воспользоваться внутренним телефоном, а не селектором, или изложить ваше сообщение в записке для передачи из рук в руки, вместо публичного проговаривания сво­ей информации²⁵.

Об ожидаемом посетителе должно быть доложено незамед­лительно. Если вы в это время уединились с другим лицом, ваша секретарша может прервать разговор, сказав нечто вроде: “На­значенный на 3 часа в приемной. Я подумала, что может быть это важно”. (Она не упоминает имени посетителя в присутствии постороннего. Если вы не в состоянии вспомнить, кто этот на­значенный на 3 часа, она пишет фамилию на клочке бумаги и вручает его вам, или использует ваш личный телефон вместо системы громкой связи.)²⁶.

²⁴ Dale Н. Е. Op. cit. Р. 148—149

²⁵ Многоточия принадлежат авторам. Esquire Etiquette. Op. cit. P. 7 ²⁶ Ibid P. 22—23

Сценические намеки и сигналы обсуждались в этой главе как один из главных типов командного сговора. Другой тип включает в себя коммуникации, которые работают в основном на то, чтобы довести до исполнителя истину, что в действительности он не придерживается рабочего согла­шения, что разыгрываемый им спектакль — это только спектакль и не больше. Тем самым исполнитель по мень­шей мере обеспечивает себе личную защиту от притяза­ний своей аудитории. Такой тип деятельности можно хле­стко назвать ироническим сговором. Как правило, в нем есть тайное пренебрежение к аудитории, хотя порой при этом могут передаваться такие понятия об аудитории, ко­торые своей неумеренной лестью выпадают из рамок рабо­чего соглашения. В этом случае перед нами некий тоже скрытый, но осуществляемый на глазах у публики аналог тех закулисных насмешек, которые были описаны в раз­деле “Обсуждение отсутствующих” данной главы.

Возможно, наиболее часто встречается иронический сговор исполнителя с самим собой. Примеры этого дают нам школьники, когда скрещивают пальцы, проговари­вая ложь, или высовывают языки, когда учительница на мгновение отворачивается и не может видеть школярских выходок. Подобно этому, и наемные работники часто строят гримасы боссу, или жестами шлют ему молчаливые про­клятья, исполняя эти сценки презрения или скрытой не­покорности при таком взаимном положении, когда те, кому они направлены, не могут их видеть. Вероятно, наискром­нейшую форму иронического самосговора можно усмот­реть в практике “рисования чертиков” или “бегства” в разные воображаемые приятные места при одновременном поддержании какой-то видимости добросовестного испол­нения роли слушателя.

Иронический сговор возникает также между участни­ками команды, когда они представляют другим свое ис­полнение. Так, хотя секретный код незаметных посторон­ним словесных оскорблений, вероятно, может быть выра­ботан только в среде самых ревностных приверженцев коммерческой жизни, не найдется ни одного настолько респектабельного торгового заведения, продавцы которо­го не позволяют себе даже обмениваться многозначитель­ными взглядами в присутствии нежелательного клиента

Коммуникации с выходом из представляемого характера 229

или желанного клиента, но ведущего себя неподобающим образом. Столь же трудно мужу и жене, или двум близ­ким друзьям провести праздничный вечер во взаимодейст­вии с кем-то третьим без того, чтобы в какой-то момент не обменяться взглядами, тайно противоречащими установ­ке, которую они формально поддерживают по отношению к этому третьему лицу.

Наиболее ядовитая форма такой агрессии против ауди­тории наблюдается в ситуациях, где исполнитель вынуж­ден принимать линию поведения, глубоко противную его внутреннему чувству. Пример можно взять из рассказа о защитных действиях, применявшихся военнопленными в китайских лагерях идеологического перевоспитания:

Следует указать, однако, что пленники находили многочи­сленные способы повиноваться лишь букве, но не духу китай­ских требований. Например, во время сеансов публичной само­критики они часто подчеркнуто повторяли ругательные слова о своих высказываниях, делая весь ритуал покаяния смешным: “Я сожалею, что назвал товарища Вана нехороший су-кин-сын”. Другим любимым приемом было обещание никогда в будущем “не попадаться” в совершении данного преступления. Подоб­ные приемы проходили успешно, потому что даже те китайцы, которые знали английский, недостаточно владели его идиома­ми и сленгом, чтобы уловить тонкую насмешку²⁷.

Сходная форма коммуникации, сопровождающаяся вы­ходом исполнителя за рамки представляемого им характе­ра, возникает там, где один из членов команды исполняет свою партию со специальной и тайной целью увеселения своих соратников по команде. К примеру, он может по­грузиться в это исполнение с напускным энтузиазмом, од­новременно преувеличенным и строго дозированным, но столь близким ожиданиям аудитории, что ее люди не со­всем сознают, или не полностью уверены, что над ними подсмеиваются. Так, джазовые музыканты, вынужденные играть “сентиментальную дребедень”, иногда начинают ис­полнять ее еще более слезливо чем нужно, и это легкое преувеличение служить средством, которым музыканты способны передать друг другу свое снисходительное пре­зрение к вкусам публики и свою верность более высокому

²⁷ Schein Е. Н. The Chinese indoctrination program for prisoners of war // Psychiatry. Vol. 19. P.159—160

Коммуникации с выходом из представляемого характера 231

искусству²⁸. В чем-то похожая форма сговора имеет место, когда один участник команды пытается поддразнивать дру­гого, хотя оба заняты в одном представлении. Непосред­ственная цель таких действий — заставить своего товари­ща по команде чуть ли не лопаться со смеху, или забавно ошибаться, или так или иначе почти терять самооблада­ние. Например, в Шетланд-отеле повар иногда стоял в про­ходе из кухни в передние зоны отеля и с достоинством, на правильном английском, торжественно отвечал на вопро­сы постояльцев отеля, тогда как сзади из кухни игривые официантки с непроницаемо серьезными лицами тайно, но настойчиво толкали его в спину. Издеваясь над публи­кой или дразня собрата по команде, исполнитель может показывать этим не только то, что он не скован до конца официальным взаимодействием, но и то, что он так силь­но контролирует это взаимодействие, что может забавлять­ся им как заблагорассудится.

Можно еще упомянуть последнюю форму иронических интерлюдий. Часто, когда один человек взаимодействует с другим человеком, агрессивным в каком-то отношении, он старается поймать сочувственный взгляд кого-то треть­его (лица определенно постороннего данному взаимодей­ствию) и таким путем получить подтверждение, что он не несет ответственности за характер или поведение своего партнера. В заключение заметим, что все названные фор­мы иронического сговора обычно возникают почти непро­извольно, посредством сигналов, передаваемых раньше чем в них успевают отдать себе отчет.

Учитывая многочисленность способов коммуникации, какими члены команды сообщаются между собой, выходя за пределы представляемого характера, вполне возможно ожидать, что исполнители будут действовать в таком же стиле даже в тех случаях, когда в этом нет практической нужды, и тем самым поощрять сольные выступления парт­неров. Тогда понятно, почему развивается одна специали­зированная командная роль — роль подручного, то есть лица, которое можно вводить в исполнение по воле друго­го лица с задачей обеспечить последнему удобные условия участия в игре команды. Этот особый способ облегчения

²⁸ Личное сообщение Хауарда Бекера.

себе жизни можно встретить везде, где имеются заметные различия властных характеристик людей и отсутствуют социальные запреты на общение между наделенными вла­стью и безвластными. Преходящая социальная роль ком­паньонки иллюстрирует подобную коммуникацию. В од­ной беллетризованной автобиографии конца XVIII в. чи­таем:

Вкратце мои обязанности сводились к следующему: в любой момент быть готовой присоединиться к госпоже в каждой уве­селительной или деловой компании, которую она выберет для общения. Я сопровождала ее по утрам на все распродажы, аук­ционы, выставки и т. п. и, в частности, присутствовала при та­ком важном событии как посещение магазинов... Я сопровож­дала мою госпожу во всех ее визитах, кроме случаев, когда встре­чалось особенно избранное общество, и присутствовала во всех компаниях, собирающихся в ее доме, где исполняла роль своего

рода старшей над слугами .

По-видимому, должность компаньонки требовала испол­нения тяжелой обязанности сопровождать хозяйку в лю­бое время по ее желанию отнюдь не для лакейских целей (или не только для одних этих целей), но для того чтобы хозяйка всегда имела под рукой кого-то, с кем можно объе­диниться против других присутствующих.

ПЕРЕСТРОЕНИЯ В ХОДЕ ИСПОЛНЕНИЯ

Уже говорилось, что когда люди собираются вместе для какого-либо взаимодействия, каждый придерживается той роли, которая была закреплена за ним в рамках команд­ной рутины, и каждый совместно со своими соратниками по команде соблюдает нужную дозировку формальности и неформальности, дистанции и близости в отношении чле­нов другой команды. Это не означает, что участники ко­манды будут публично обращаться друг с другом так же, как они публично обходятся со своей аудиторией, но, как правило, можно ожидать, что сокомандники будут обра­щаться друг с другом на публике в не совсем “естествен­ной” для них манере. Коммуникация по взаимному сгово-

²⁹Сообщение из “Lady's Magazine” за 1789 г. (№ 20, Р. 235). Цит. по: Hecht J. J. The domestic servant class in eighteenth-century England. L.: Routledge & Kegan Paul. 1956 P. 63.

': Коммуникации с выходом из представляемого характера 233

ру обсуждалась как один из способов, каким участники команды могут хоть чуть-чуть освободить себя от ограни­чений, требующихся для взаимодействия между команда­ми. Она выступает как своеобразное отклонение от основ­ного типа, о котором не должна подозревать аудитория, и, следовательно, такая коммуникация обычно оставляет в неприкосновенности существующее положение вещей. Од­нако исполнители, по-видимому, редко довольствуются по­добными безопасными каналами для выражения неудов­летворенности сложившимся рабочим консенсусом. Зача­стую они пытаются сказать больше, чем позволяет пред­ставляемый ими характер, но так, чтобы сказанное было услышано аудиторией, и в то же время открыто не угро­жало целостности двух команд и сохраняло социальную дистанцию между ними. Такие моментальные стихийные или срежисированные перестроения в ходе исполнения, часто вызывающего свойства, составляют интересную об­ласть для специального изучения.

Когда две команды устанавливают между собой офици­альный рабочий консенсус как известную гарантию безо­пасного социального взаимодействия, в этом процессе обыч­но участвует некая неофициальная линия коммуникации, которую каждая команда предлагает другой. Эта неофи­циальная коммуникация может осуществляться не пря­мо, обиняком, при помощи мимических акцентов, хоро­шо рассчитанных шуток, многозначительных пауз, заву­алированных намеков, целенаправленного дурачества, вы­разительных обертонов в голосе и других практически при­меняемых знаковых средств. Правила обоюдного воспри­ятия таких вольностей во взаимодействии весьма строги. Коммуникатор (передатчик неофициального сообщения) имеет право отрицать, что он “подразумевал что-либо” сво­им действием, если его реципиенты (получатели информа­ции) обвинят его в лицо в передаче чего-то неприемлемо­го, а реципиенты, в свою очередь, имеют право вести себя так, как если бы не было передано ничего (или проскочи­ло всего лишь нечто безобидное).

Возможно, наиболее распространенная тайная цель скрытой коммуникации для каждой команды состоит в том, чтобы тонко выставить себя в благоприятном свете, а другую команду — в неблагоприятном, часто под прикры-

тием словесных любезностей и комплиментов, которые от­влекают внимание³⁰. Если это так, то отнюдь не редким будет стремление команд разорвать путы, которые сдер­живают их в принятых рамках рабочего согласия. Инте­ресно, что именно эти скрываемые усилия возвышать себя и принижать другого, часто вносят мертвящую принуж­денность и скованность в общение людей, а вовсе не пре­словутый книжный педантизм социальных ритуалов.

Во многих видах социального взаимодействия неофи­циальная коммуникация обеспечивает канал, по которо­му одна команда может, не компрометируя себя, недвус­мысленно пригласить другую увеличить либо уменьшить социальную дистанцию и формализм их отношений, или же обоюдно поменять характер взаимодействия за счет ис­полнения какого-то нового круга ролей. Иногда это назы­вается “закидыванием удочки” и требует осмотритель­ных взаимораскрытий и наводящих вопросов. С помо­щью высказываний, обдуманно двусмысленных или име­ющих потаенное значение для посвященного, исполнитель способен прощупать, без ущерба для своей обороноспособ­ности, будет ли ему безопасно расстаться с существующим определением ситуации. Например, поскольку вовсе нео­бязательно сохранять социальную дистанцию или быть настороже перед коллегами по профессии, идеологии, эт­нической принадлежности, классу и т. д., то коллегам лю­бой разновидности обычно свойственно развивать систему тайных знаков, которые кажутся невинными посторонне­му, но в то же время сообщают посвященному, что он сре­ди своих и может ослабить напряжение позы, принятой им по отношению к публике. Так, в Индии XIX в. члены секты убийц-душителей “Тхаги”, которые маскировали свои ежегодные разбойничьи набеги девятимесячной де­монстрацией законопослушного гражданского поведения,

³⁰ Стивен Поттер предложил для этого явления термин — “комплекс превосходства”. Оно же под названием “привлечение внимания” рассмат­ривалось в моей статье, у Ансельма Штраусса оно называлось “статусным насилием”. В некоторых американских кругах фраза “поставить челове­ка на место” используется именно в этой связи. Отличный пример такого типа социального общения дан Джеем Хейли (см.: Goffman E. On face-work // Psychiatry. Vol. 18. P. 221—222; Goffman E. Where the action is: Three essays. Allen Lane: The Penguin Press, 1969; Strauss A. Essays on identity. 1959; Haley J. The art of psychoanalysis // ETC. Vol. 15. P. 189—200).

Коммуникации с выходом из представляемого характера 235

владели особым кодом для опознания друг друга. Как со­общает один автор:

Когда встречаются тхаги, хотя бы и незнакомые, в самой ма­нере их поведения есть нечто, очень скоро позволяющее им опо­знать друг друга, и чтобы увериться в зародившейся таким об­разом догадке, один из них восклицает: “Али Хан!”. И это вос­клицание, повторенное другой стороной, служит признанием их общей принадлежности...³¹.

Подобно этому, среди представителей британского ра­бочего класса все еще есть такие, которые до сих пор встав­ляют в разговоре с незнакомцем масонскую фразу-пароль с упоминанием слова “Восток”. Истинные франкмасоны знают, как отвечать на этот пароль, и знают, что после правильного ответа все присутствующие могут не церемо­ниться в проявлениях нетерпимости к католикам и непро­изводительным классам. (В англо-американском обществе полное фамильное имя и внешность лиц, кому представ­ляют человека, исполняют аналогичную функцию, сооб­щая представляемому какую из групп населения будет невежливо бранить в собравшейся компании.) По тем же причинам, некоторые постоянные клиенты изысканных ресторанов с особенным нажимом просят готовить им бу­терброды из ржаного хлеба и без масла, тем самым давая персоналу знать о своей этнической принадлежности, от которой клиент не хочет отрекаться³².

Осмотрительные взаимораскрытия, благодаря которым узнают друг друга два члена тайного общества, возможно, являются наименее тонкой разновидностью взаиморазоб­лачительных коммуникаций. В повседневной жизни, где индивиды не входят ни в какое секретное общество, свое членство в котором вдруг понадобится для чего-то обнару­жить, протекают более тонкие процессы. Когда взаимо­действующие индивиды не знакомы с мнениями и стату­сами друг друга, начинается процесс зондирования почвы, в котором каждый из них понемногу приоткрывает друго­му свои взгляды или истинное общественное положение. После ослабления (хотя бы и небольшого) защитного барь­ера каждый ждет от другого какого-то знака, подтвержда-

³¹ Sleeman С. J. L. Thugs or a million murders. L : Sampson Low, 1933. P. 79

³² См. неопубликованную статью Луиса Хирша: Hirsh L. Team work and performance in a Jewish delicatessen.

1

ющего, что это ослабление для него безопасно, и после по­лучения такой страховки может без опаски еще понизить этот барьер. Двусмысленно формулируя каждый шаг в по­добном взаимном прощупывании, индивид сохраняет по­ложение, в котором он способен мгновенно остановить про­цесс раскрытия своего представительского фронта, если он не получит от другого никакого подкрепления, и дейст­вовать в этом случае так, словно бы его последнее саморас­крытие не было лишь пробным шаром, а было неподдель­ной правдой. Так, если два лица в беседе пытаются разуз­нать, какая степень откровенности допустима между ними в высказывании своих истинных политических мнений, то один из них может остановиться в постепенном рас­крытии действительной глубины своих левых или правых убеждений в тот момент, когда другой уже явно полно­стью разоблачил свою позицию. В подобных случаях лицо, придерживающееся крайних взглядов, обычно будет вес­ти себя так, словно его взгляды являются не более ради­кальными, чем взгляды другого.

Этот процесс постепенного осмотрительного взаиморас­крытия можно также проиллюстрировать примерами из мифологии и фактами, связанными с гетеросексуальной жизнью в современном обществе. Сексуальные отношения обычно определяются как интимные отношения, иници­атива в которых принадлежит мужчине. Фактически, прак­тика ухаживания включает в себя систематические выпа­ды против равенства полов со стороны мужчины, посколь­ку в интимных отношениях тот пытается подчинить себе партнера, которому сперва был вынужден доказывать свое уважение³³. Но еще более агрессивные выпады против ра­венства между полами встречаются в ситуациях, где рабо­чий консенсус определен в категориях должностного пре­восходства и дистанцирования со стороны исполнителя-женщины, и подчинения со стороны исполнителя-мужчи­ны. При этом весьма возможно, что исполнитель-мужчи­на будет стремиться переопределить ситуацию взаимодей-

33

Рутинные предохранительные процедуры взаимораскрытия в гомо­сексуальном мире имеют двойное назначение: раскрытие своей принад­лежности к данному тайному обществу и зондаж отношений между кон­кретными членами этого общества. Удачную литературную иллюстрацию этому можно найти в рассказе Гора Вайдала “Три стратагемы” (см.: Vida/ (1 Three Stratagems // Vidal G. A thirsty evil. L.. Heinemann. 1958).

г Коммуникации с выходом из представляемого характера 23 7

ствия так, чтобы подчеркнуть свое сексуальное превосход­ство в противовес своей социально-экономической подчи­ненности³⁴. В американской литературе весьма распрост­ранен сюжет, когда именно бедный мужчина вносит это переопределение ситуации в отношения с богатой женщи­ной. Как часто отмечали до меня, яркий пример такого положения представлен в романе английского писателя Д. Лоуренса “Любовник леди Чаттерлей”. Если же обра­титься к сфере обслуживания, особенно к ее самым скром­ным профессиям, то там обязательно найдутся анекдоти­ческие рассказы бывалых практиков о случаях, когда им или их коллегам удавалось превратить сервисные отноше­ния в сексуальные (или сама ситуация переопределяла эти отношения за них). Такие сказки и легенды агрессивных переопределений ситуации составляют существенную часть мифологии, свойственной не только конкретным видам занятий, но и вообще мужской субкультуре.

Мгновенные перестроения на ходу, благодаря которым новое направление взаимодействия может быть по како­му-то неофициальному каналу схвачено подчиненным, или неофициально изменено вышестоящим, вносят известный элемент стабильности и институциализации в то, что иногда называют двусмысленным, разговором³⁵. Благодаря этой технике коммуникации два индивида могут передавать друг другу информацию, по манере передачи или по со­держанию не совместимую с их официальными отношени­ями. Двусмысленный разговор предполагает своеобразный обмен косвенными намеками с обеих сторон, возможный в течение длительного времени. По сути это разновидность

³⁴ Возможно, из-за чрезмерного почтения к фрейдистской этике неко­торые социологи, по-видимому, ведут себя так, словно считают плохим вкусом, кощунством или саморазоблачением определять сексуальное сно­шение как часть определенной церемониальной системы, некоего взаим­ного ритуала, исполняемого, чтобы символически подтвердить недоступ­ность для посторонних этого социального взаимоотношения. В этой главе обильно используются идеи Кеннета Берка, который явно принимает со­циологическую точку зрения при определении ухаживания как ритори­ческого принципа, благодаря которому преодолевается социальная отстра­ненность друг от друга (см.: Burke К. A rhetoric of motives. P. 208 ff., 267—268).

³⁵ В обиходной речи термин “двусмысленный разговор” используют еще и в двух других смыслах: применительно к высказываниям, в кото­рые вкрались звуки, по впечатлению осмысленные, но в действительнос­ти нет; и применительно к осторожно-неопределенным ответам на вопро­сы, по которым спрашивающий хотел получить четкий ответ.

коммуникации, основанной на сговоре, но отличающейся от других видов сговора тем, что “характеры”, против ко­торых направлен сговор, проецируются вовне самими ли­цами, вступающими в сговор. Обычно двусмысленный раз­говор случается во время взаимодействия между подчи­ненным и начальником относительно предметов, которые официально числятся вне компетенции и юрисдикции под­чиненного, но в действительности зависят от него. Под­держивая двусмысленный разговор, подчиненный в состо­янии проявлять инициативу в выборе линий действия, не допуская открытого выражения эмоциональных послед­ствий такой инициативы и не рискуя покушаться на ста­тусное различие между ним и начальником. Казармы и тюрьмы явно изобилуют двусмысленными разговорами. Они обычны и в ситуациях, где подчиненный имеет боль­шой опыт работы, а начальник нет, например, в прави­тельственных учреждениях с их сложными отношениями между “постоянным” заместителем министра и политиче­ски назначенным очередным министром, а также там, где подчиненный говорит на языке какой-то группы наемных работников, а его начальник нет. Двусмысленный разго­вор нередок при юридически или морально сомнительных переговорах двух сторон, ибо благодаря технике такого разговора коммуникация может состояться, но при этом ни один участник сомнительной сделки не попадает в руки другого. Иногда встречается похожая форма сговора меж­ду двумя командами, которые должны поддерживать впе­чатление относительной враждебности или относительно­го дистанцирования в отношении друг друга и все-таки находят взаимовыгодным для себя прийти к соглашению по определенным вопросам, не вредя при этом изначально обязательной для них оппозиционной установке³⁶. Иными словами, дела можно делать и без отношений взаимной со­лидарности, обычно возникающих при совместных сдел­ках. Возможно, еще важнее то, что двусмысленные разго­воры регулярно случаются в интимных ситуациях дома и на работе как безопасное средство предъявлять и отвер-

³⁶ Пример молчаливого компромисса между двумя командами, офи­циально оппозиционными друг другу см. у X. Э. Дейла (Dale Н. E. Op. cit. Р. 182—183). См. также: Dalton M. Unofficial union-management relations //American Sociological Review. Vol. 15. P. 611—619.

гать просьбы и требования, которые не могут быть откры­то сделаны или открыто отвергнуты без изменения харак­тера данных взаимоотношений.

Итак, рассмотрены некоторые обычные перестроения в ходе взаимодействия: движения около, или сверх, или в сторону от основной линии взаимодействия между коман­дами. В качестве примеров приводились такие процессы как выражение недовольства по неофициальным каналам, осмотрительные взаимораскрытия и двусмысленные раз­говоры. К этому хотелось бы добавить еще несколько ти­пов перестроений.

Когда рабочий консенсус, установленный между двумя командами, допускает открытую оппозицию, то случает­ся, что разделение труда внутри каждой команды может в конечном счете привести к мгновенным перестроениям такого рода, которые заставляют признать, что не только армии свойственно явление братания. Специалист одной команды может прийти к выводу, что он имеет много об­щего со своим занимающим то же положение в другой ко­манде антагонистом и что между собой они говорят на язы­ке, который толкает их к объединению в единую коман­ду, оппозиционную ко всем остальным участникам. Так, на переговорах рабочих и управляющих юристы противо­положных сторон могут обмениваться заговорщицкими взглядами, когда профан любой из команд допускает яв­ный юридический промах. Когда специалисты не входят в постоянный состав команды, а нанимаются на время пере­говоров, они, вероятнее всего, будут в каких-то отношени­ях более верны своему профессиональному призванию и своим коллегам по профессии, чем команде, которой им временно пришлось служить. Далее, если надо поддержи­вать впечатление оппозиционности команд, то эти пере­крестные сигналы лояльности между специалистами дол­жны подавляться или выражаться украдкой. Так юристы, чувствуя, что их клиенты хотят видеть их враждебно на­строенными к юристам противной стороны, могут дождать­ся какого-то закулисного перерыва, чтобы дружески по­болтать с коллегой о данном деле. Обсуждая роль государ­ственных служащих в парламентских дебатах, X. Э. Дейл приходит к сходным выводам:

Коммуникации с выходом из представляемого характера 239

Официальные дебаты по одному вопросу..., как правило, зани­мают только один день. Если какому-то министерству не повез­ло, так что оно вынуждено проводить длинный и спорный зако­нопроект на заседании всей палаты общин на правах комитета, специально созванного для обсуждения этого законопроекта, то министр и дежурные госслужащие должны присутствовать там с четырех до одиннадцати вечера (иногда и гораздо позднее, если правило одиннадцати часов не действует), и, возможно, день за днем с понедельника по четверг еженедельно... Однако эти гос­служащие получают за свои страдания некую компенсацию. Именно в это время они имеют наибольший шанс возобновить и расширить свои знакомства в палате. В этот период и члены парламента и правительственные чиновники меньше чувству­ют тяжесть своих обязанностей, чем во время официальных одно­дневных дебатов: вполне законно, например, сбежать из зала заседаний в курилку или на прогулочную террасу и погрузить­ся в приятную беседу, когда некий печально знаменитый мас­тер скуки вносит поправку, которую, как всем известно, невоз­можно принять. Невольно рождается какой-то дух товарище­ства между всеми людьми, вечер за вечером занятыми законо­проектом, — будь то члены правительства, представители оппо­зиции или рядовые госслужащие³⁷.

Интересно, что в некоторых случаях даже закулисное братание может рассматриваться как слишком большая угроза данному спектаклю. Так, от бейсбольных игроков, за команды которых болеют соперничающие группы фа­натов, правила лиги требуют воздерживаться от слишком оживленной беседы с противниками перед началом игры.

Это правило легко понять. Было бы неприлично показать иг­роков болтающими словно за полуденным чаепитием и потом надеяться поддержать впечатление, создаваемое как только игра начинается, будто они гоняются друг за другом и за мячом как дьяволы. Они должны вести себя как противники все время³⁸.

Во всех этих случаях, включая братание между специ­алистами противных сторон, дело не в том, что будут разо­блачены секреты или пострадают интересы команд (хотя это может случиться и случается), но скорее в том, что мо­жет быть дискредитировано лелеемое впечатление сопер­ничества между командами. Поведение специалиста дол­жно казаться стихийным откликом на фактические обсто-

³⁷ Dale Н. Е. Op. cit. Р. 150

³⁸ Pinelli B. MrUmp. Philadelphia: Westminster Press. 1953 P. 169

ятельства данного взаимодействия, но в то же время соот­ветствующим, несмотря ни на что, его положению про­тивника другой команды. Когда он братается со своим со­перником на другой стороне, техническое значение его вклада в команду может и не пострадать, но с драматурги­ческой точки зрения братание разоблачает то, чем этот вклад отчасти является на самом деле, а именно, куплен­ным исполнением некоторой рутинной задачи.

Все сказанное не означает, что братание случается только между специалистами, временно борющимися друг с дру­гом на противостоящих сторонах. Всякий раз когда векто­ры разных лояльностей в чем-либо совпадают, какой-то круг людей может подчеркнуто наглядно изображать из себя две абсолютно разные команды, одновременно втихо­молку образуя еще одну команду с общими интересами. И всякий раз, когда две команды вынуждены поддерживать высокий накал взаимного соперничества, или соблюдать социальную дистанцию, или делать и то, и другое, с само­го начала возможно установление некой четко ограничен­ной зоны, которая не только является закулисьем для спе­цифических исполнений каждой из команд, но и открыта для членов обеих команд. В общедоступных психиатри­ческих больницах, к примеру, часто имеется помещение или уединенная спортивная площадка, где пациенты и служители могут вместе поиграть, допустим, в покер или со знанием дела посплетничать в качестве старожилов за­ведения, но где при всем при том все понимают, что слу­жители “не поступятся своим авторитетом”. В армейских лагерях иногда тоже есть похожая зона. Воспоминания о жизни моряков дают еще один пример этого:

Существует старинное правило, что на камбузе каждый мо­жет безнаказанно высказываться откровенно, как на углу Гайд-парка в Лондоне. Офицер, который затаил бы в памяти нечто из услышанного там и использовал бы это против неосторожного болтуна за пределами камбуза, скоро обнаружил бы, что на ко­рабле его бойкотируют или саботируют его распоряжения³⁹.

Для начала скажем, что человек никогда не бывает с коком наедине. Всегда найдется еще хоть один бездельник, который отирается возле кока, выслушивает его сплетни или росказни о горестях, в то время как тот уютно сидит с раскрасневшимися

Harton J.de. A sailor's life. L.: Hamish Hamilton. 1956

уникации с выходом из представляемого характера 241

щеками на маленькой скамеечке, опираясь на теплую стенку напротив плиты и закинув ноги на поручень, ограждающий пли­ту. Эти закинутые ноги дают нам ключ: камбуз на корабле — это нечто вроде деревенской завалинки, и кок с его плитой обе­щают тепленькое местечко для посиделок. Это единственное мес­то, где офицеры и матросы встречаются на равных, как очень скоро убедится в этом любой молодой моряк, если он войдет ту­да с видом юношеского превосходства. По-свойски называя вновь вошедшего “голубчиком” или “дружком”, кок сразу осадит его, посадив на маленькой скамейке рядом со смазчиком Хэнком... Без этой свободы слова в камбузе корабль начинают разди­рать подспудные склоки. Все ныне согласны, что в тропиках нервное напряжение возрастает и судовой командой становится труднее управлять. Некоторые приписывают это жаре, другие же знают, что причина — в потере на теперешних судах старин­ного предохранительного клапана: камбуза⁴⁰.

Часто, когда две команды вступают в социальное вза­имодействие, можно обнаружить, что одна из них имеет низкий общий престиж, а другая — высокий. Обыкновен­но, размышляя о необходимых сценических перестроени­ях в таких случаях, полагают, что команды с понижен­ным престижем будут пытаться изменить основу взаимо­действия в более благоприятном для себя направлении или уменьшить социальную дистанцию и формализм в отно­шениях с командами, имеющими повышенный престиж. Интересно, что встречаются случаи, когда понижение раз­делительных барьеров и допущение более тесных отноше­ний и равенства между высоко- и низкопрестижной ко­мандой служат далеко идущим целям высокопрестижной команды. Так, Честер Барнард описал как, чтобы предот­вратить забастовку, он умышленно сквернословил в при­сутствии комитета представителей от безработных, полно­стью сознавая возможные последствия такого поведения:

По моему суждению, подкрепленному мнением тех, кого я уважаю, как правило, для человека высокого положения это очень неудачный прием — сквернословить в присутствии под­чиненных или лиц низшего статуса, даже если последние не возражают против ругательств, даже если они знают привычку начальника браниться. Я знавал очень немногих людей, кото­рые могли делать это, не вызывая обратного эффекта и не вредя своему влиянию. Полагаю, причина вредоносности начальствен­ного сквернословия в том, что любое понижение достоинства

40 Hartog J. de. A sailor's life. L : Hamish Hamilton, 1956. P. 154—155

9-231

I Коммуникации с выходом из представляемого характера 243

высокого поста затрудняет примирение с различиями в обще ственном положении. И там, где речь идет об отдельной органи­зации, в которой высший пост символизирует всю организацию, ее престижу, думается, брань только навредит. В моем же слу­чае, как исключении из правил, сквернословие было преднаме­ренным и сопровождалось мощным битьем кулаком по столу⁴¹.

Похожая ситуация складывается в тех психиатриче­ских лечебницах, где применяется так называемая тера­пия среды, известная также как социотерапия. Вовлече­нием медсестер и даже обслуживающего персонала в кол­лективное действо, которое обычно протекают в форме свя­щенного ритуала конференций всего больничного персо­нала, добиваются, чтобы немедицинская часть штатного персонала могла почувствовать уменьшение дистанции между ними и врачами и, возможно, проявить большую готовность принять по отношению к больным точку зре­ния врачей. Жертвуя исключительностью положения лю­дей наверху, ожидают возможного повышения морально­го уровня тех, кто внизу. Положительное описание этого процесса дает Максвелл Джоунз в своем отчете об англий­ском опыте терапии среды:

В отделении мы попытались заново пересмотреть роль вра­ча, чтобы выполнить нашу ограниченную лечебную задачу, и при том избежать всякой претенциозности. Это означало замет­ный отход от больничной традиции. В выборе рабочей одежды мы отошли от обычных понятий, как должен одеваться профес­сионал. Мы избегали носить на виду у всех непременный белый халат, стетоскоп и зловещий молоточек для простукиваний в качестве обязательных атрибутов, усиливающих внушительность нашего внешнего облика⁴².

Фактически, изучение взаимодействия между двумя ко­мандами в повседневных ситуациях, обнаруживает, что за­частую от начальственной команды ждут совсем неболь­шого отступления от обычного образа действий. Прежде всего, такое ослабление ее представительского фронта обес­печивает базу для бартерного обмена: вышестоящие по-

⁴¹ Этот вид поведения надо четко отличать от грубого языка и поведе­ния высокопоставленного лица, находящегося внутри команды, состоя­щей из его наемных работников, и своей бранью “подстегивающего” их в работе. Barnard Ch. 1. Organization and management. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1949. P. 73—74.

⁴² Jones M. The therapeutic community. N.Y.: Basic Books, 1953. P. 40

лучают определенного рода услугу или товар, а нижесто­ящие — снисходительную подачку видимости некоторого личного сближения. Таков резерв, который, как хорошо известно, высший класс Великобритании моментально пус­кал в ход при взаимодействии с торговцами и мелкими чиновниками, когда от этих нижестоящих требовалась кон­кретная помощь. Кроме того, такое уменьшение социаль­ной дистанции способствует возникновению в ходе вза­имодействия полезного чувства добровольности и личной заинтересованности в нем. Во всяком случае, взаимодей­ствие между двумя командами часто требует предоставле­ния маленьких свобод, хотя бы в качестве средства зонда­жа, прощупывающего какую неожиданную пользу можно получить от противной стороны.

Когда исполнитель отказывается соблюдать свое место, будь оно рангом выше или ниже чем у членов аудитории, то можно ожидать, что и режиссер-распорядитель (если он есть) и аудитория, скорее всего, будут враждебно на­строены по отношению к нему. Во многих случаях очень может быть, что и рядовые исполнители тоже будут про­тестовать. Как говорилось раньше в связи со случаем “взломщиков” существующих нормативов производитель­ности труда, любая дополнительная уступка аудитории со стороны одного из членов данной команды таит угрозу уже достигнутому положению других членов команды и угро­зу чувству безопасности, испытываемому этими другими от знания и контролирования своего будущего положения, которое они собираются занять. Так, когда один из учите­лей в школе пользуется глубокой симпатией своих питом­цев, или участвует в их играх во время перемены, или хо­чет поближе сойтись с самыми униженными среди них, то другие учителя обычно считают, что то впечатление, кото­рое они стараются поддерживать нормальной в их пони­мании работой, находится под угрозой⁴³. В жизни, когда отдельные исполнители переходят границу, разделяющую команды, когда кто-то становится слишком задушевным, снисходительным, или, наоборот, слишком враждебным, можно ждать бурного потока разных откликов, которые повлияют и на команду подчиненных, и на команду на­чальников, и на конкретных нарушителей.

43Личное сообщение Хелен Блау, школьной учительницы.

Коммуникации с выходом из представляемого характера 245

Нечто подобное таким откликам отмечено в одном ис­следования моряков торгового флота. Когда начальство спорило по поводу распределения обязанностей на кораб­ле, рядовые матросы извлекали пользу из этих разборок, поддерживая того из офицеров, который, как они думали, был не прав:

Поведя себя таким образом [то есть подыграв одному из спо­рящих — И. Г.], экипаж ожидал, что этот офицер ослабит свою начальственную позицию и допустит известное равенство с рядо­выми при обсуждении сложившейся ситуации. Очень скоро это привело к ожиданию ими определенных привилегий, таких, как позволение находиться в рулевой рубке вместо бортовых кори­доров и т.п. Они воспользовались преимуществами товарище­ского спора, чтобы облегчить бремя своего подчиненного поло­жения⁴⁴.

Сравнительно новые веяния в психиатрическом лече­нии снабжают нас другими примерами. Хотелось бы упо­мянуть некоторые из них.

Один пример можно заимствовать из работы М. Джо-унза, хотя в целом его исследование всего лишь стремится обосновать необходимость смягчения статусных различий между штатными работниками разных уровней, а также между пациентами и этим штатным персоналом.

Незапятнанная репутация всей группы медсестер и сиделок может быть опрокинута нескромностью одной из них. Сестра, которая позволяет себе открытую сексуальную связь с пациен­том, изменяет установку больных по отношению ко всей сест­ринской группе и делает терапевтическую роль медсестер менее эффективной⁴⁵.

Другой пример возьмем в комментариях Бруно Беттел-хайма к его опыту построения коллективной лечебной сре­ды в “Sonia Shankman Orthogenic School” при Чикагском университете:

Общая обстановка внутри терапевтической среды: личная бе­зопасность, достаточная инстинктивная удовлетворенность и групповая поддержка — все повышает чувствительность ребен­ка к характеру межличностных отношений. И, конечно, было бы провалом целей терапии среды, если бы дети не были защи-

⁴⁴ Beattie W. M. (Jr.). The merchant seaman / Unpublished M.A. report Department of Sociology. University of Chicago, 1950.P. 25—26

⁴⁵ Jones M. Op. cit. P. 38.

щены от тех разочарований, которые они уже испытали в своей прежней обстановке. Поэтому важным источником личной безо­пасности для детей становится сплоченность и согласованность действий персонала в том, что его работники остаются невос­приимчивыми к попыткам детей с выгодой для себя использо­вать одну часть персонала против другой.

В семье многие дети тоже пробуют завоевать привязанность одного родителя исключительно за счет уменьшения нежности в отношениях с другим. Детский способ контролировать семей­ную ситуацию, натравливая одного родителя на другого, часто развивается именно на такой основе, но обеспечивает ребенку лишь относительное чувство безопасности. Дети, которые пользо­вались этим приемом с заметным успехом, позднее особенно силь­но отстают в способности формировать неамбивалентные отно­шения с другими. Во всяком случае, в той мере в какой дети воссоздают эдиповские ситуации в школе, у них формируются положительные, отрицательные или амбивалентные привязан­ности к разным представителям педагогического персонала. Важ­но, чтобы эти отношения между детьми и отдельными лицами из персонала не влияли на отношение членов персонала друг к другу. Без сплоченности в этой части общей воспитательной среды для всех детей такие привязанности могут выродиться в невротические взаимоотношения и разрушить основу личност­ного самоопределения и формирования прочных чувств любви и нежности к другому⁴⁶.

Последний пример можно взять из одного проекта груп­повой психотерапии, в котором в общих чертах предлага­ется, как справляться с повторяющимися трудностями взаимодействия с назойливыми пациентами:

Типичны попытки больных установить особые отношения с лечащим врачом. Часто пациенты пытаются поддерживать иллю­зию тайного взаимопонимания со своим доктором, стараясь, на­пример, поймать его взгляд, когда какой-то другой больной ляп­нет что-нибудь явно “безумное”. Если такому ищущему сочув­ствия пациенту удалось получить некий отклик со стороны вра­ча, который он истолкует как знак особого к нему расположе­ния, это может оказаться очень разрушительным для группы. Так как этот тип опасных эпизодов, как правило, бессловесен, врачу надо особенно строго контролировать свои невербальные действия и жесты⁴⁷.

⁴⁶ Bettelheim В. Sylvester E.Milieu therapy // Psychoanalitic Review. Vol. 36. P. 65

⁴⁷ Powdermaker F. B. et al. Preliminary report for the National Research Council: Group Therapy Research Project. P. 26.

“Измена” собственной команде посредством обмена взглядами с чле­ном другой команды является, конечно, довольно обычным событием.

Возможно, эти цитаты больше говорят о частично скры­ваемых социальных чувствах писателей, чем об общих про­цессах, которые могут начаться, когда кто-либо выбивает­ся из ряда, но в работе Алфреда Стантона и Морриса Швар­ца дан прекрасный подробный анализ круговорота соци­альных последствий, возникающих при переходе невиди­мой разделительной линии между двумя командами⁴⁸. Ранее было сказано, что в кризисные времена такие гра­ницы могут мгновенно рухнуть и члены команд-против­ников способны моментально забыть свойственные им ме­ста относительно друг друга. Говорилось также, что, по-видимому, определенных целей иногда легче достичь, если понизить барьеры между командами, и что достигнуть этих целей члены вышестоящих команд могут, временно объ­единившись с людьми более низких рангов. Следует доба­вить, в качестве пограничного случая, что иногда взаимо­действующие команды, по-видимому, склонны выходить из сложившихся драматических рамок и подолгу преда­ваться беспорядочной оргии клинического, религиозного или этического анализа. Ярчайшую версию этого процес­са можно найти в евангелических общественных движе­ниях, которые практикуют открытую исповедь. Грешник, иногда не очень высокого статуса, встает и рассказывает присутствующим такое, что в обычных условиях он поста­рался бы скрыть или полностью оправдать. Он жертвует своими личными секретами и своей самозащитной дистан­цией от других, и эта жертва способна пробуждать заку-

Можно заметить, что в повседневной жизни отказ войти в такого рода мгновенный коммуникационный сговор, когда человека явно приглаша­ют к этому, сам по себе становится маленьким оскорблением приглашаю­щему. Любой может оказаться перед дилеммой: то ли изменить ранее предложенному сговору, то ли оскорбить отказом лицо, предлагающее новый сговор. Пример этого можно прочесть у Айви Комптон-Бернет:

"Но я не храпела, — сказала Бланш, легкостью тона выдавая непони­мание ситуации. — Иначе я бы сама знала об этом. Невозможно же не спать, производить шум и не слышать его".

Джастин при этом бросал игриво-лукавые взгляды на каждого, кто хотел их понимать. Эдгар с принужденным видом быстро отвел глаза как посторонний” (Compton-Burnett I. A family and a fortune L.: Eyre& Spottiswoode. 1948. P. 13).

⁴⁸ Stanton A. H., Schwatz M. S. The management of a type of institutional participation in mental illness // Psychiatry. Vol. 12. P. 13—26. В этой статье авторы описывают феномен сестринского опекунства над определенными больными с точки зрения его воздействий на других пациентов, персонал и нарушителей границ между этими группами.

Коммуникации с выходом из представляемого характера 247

лисную солидарность у всех присутствующих. Групповая терапия располагает похожим механизмом для созидания командного духа и закулисной солидарности. Душевноболь­ной грешник встает и рассказывает группе о себе и при­глашает других к разговору о нем, что было бы невозмож­но в обыкновенном взаимодействии. В результате обычно рождается внутригрупповая солидарность, и эта “социаль­ная поддержка”, как ее часто называют, предположитель­но имеет лечебный эффект. (По обыденным нормам обще­жития, единственное, что может потерять пациент в та­ком процессе, — это самоуважение.) Возможно, что подоб­ное есть и в ранее упомянутых совместных собраниях мед­сестер и врачей.

Вполне вероятно, что все эти сдвиги от межличного от­даления к интимности случаются во времена хроническо­го психического напряжения в обществе. Или же их допу­стимо рассматривать как часть какого-то антитеатрально­го социального движения, своеобразный культ бесхитро­стной исповеди. Вероятно также, что такое понижение ба­рьеров в общении между людьми представляет собой есте­ственную фазу в процессе социального изменения, кото­рый преобразует одну команду в некую другую, обновлен­ную: предположительно, противостоящие команды распро­дают прежние секреты, так что в какой-то момент они мо­гут начать с нуля накопление новой коллекции внутрен­них секретов для заново поделенной сцены действия. Во всяком случае, бывают ситуации, когда противостоящие команды, будь то промышленные, супружеские или на­циональные, по-видимому, готовы не только рассказывать свои секреты “своему” специалисту, но и выступать с этим саморазоблачением в присутствии врага⁴⁹.

Заметим, что самое плодотворное поле для изучения пе­рестроений по ходу жизненных спектаклей, особенно крат­ковременных измен своей команде, надо искать не в иерар­хически организованных учреждениях, а во время нефор­мального живого взаимодействия среди относительно рав-

⁴⁹ Пример этого можно усмотреть в заявленной роли людей из группы “Tavistock” как специалистов по “улаживанию” противоречий между ра­бочими и управляющими в промышленных организациях. См. консуль­тационные записи, опубликованные в книге: Jaques E. The changing culture of a factory. L.: Tavistock. 1951.

ных. Фактически санкционированное агрессивное прояв­ление такой активности служит, по-видимому, одной из определяющих характеристик нашей компанейской жиз­ни. Часто можно наблюдать, как двое из присутствующих втягиваются в словесную пикировку друг с другом для потехи остальных и как каждый из них пытается шутли­во скомпрометировать позицию другого. Пример подобно­го поведения — флирт, в ходе которого мужчины стара­ются пробить панцирь девственной неприступности у при­влекательных женщин, а женщины, со своей стороны, пы­таются добиться от мужчин каких-то обязывающих при­знаний интереса к себе, не ослабляя собственных оборони­тельных позиций. (Там где флиртующие являются одно­временно членами разных брачных пар, также возможны относительно несерьезные “измены” и “распродажи” се­мейных секретов.) В веселящихся компаниях из пяти-шес­ти человек исходные базовые союзы между одной и дру­гой супружескими парами, или между хозяевами и неко­торыми гостями, или между определенными мужчинами и женщинами с легким сердцем могут быть отставлены в сторону, и все участники вечеринки чуть вызывающе начи­нают многократно менять командные группировки, шут­ливо объединяясь со своей предыдущей аудиторией про­тив своих прежних соратников по команде, или открыто изменяя им, или вступая в коммуникационный сговор, что­бы слегка подтрунить над ними. Под тот же тип ситуаций можно подвести случай, когда кого-то, представляющего высокий статус, подпаивают и тем заставляют сбросить свою представительскую маску и стать интимно доступ­ным окружающей его мелкоте. Тот же наступательный настрой во взаимодействии часто достигается менее ковар­ным способом — розыгрышами или шутками, которыми человека-мишень загоняют в смешное и потому незащи­щенное положение.

Хотелось бы прокомментировать один общий вывод, ко­торый, по-видимому, вытекает из высказанных соображе­ний о командном поведении. Что бы ни порождало чело­веческую жажду социальных контактов и компанейства, результат этого, похоже, выражается в двух функциональ­ных формах: потребности в аудитории, перед которой мож­но испытать лучшие проявления своего социального Я, и

Коммуникации с выходом из представляемого характера 249

потребности в собратьях по команде, с кем Можно войти в отношения интимного сговора и закулисного совместного расслабления. В свете такого заключения теоретические рамки нашего исследования становятся слишком стесни­тельными для фактов, на которые они указывают. Хотя две вышеупомянутые функции, которые могут исполнить для нас другие, обычно разделены (эта книга, _в основном, и разъясняет причины, почему необходимо такое разделе­ние функций), несомненно бывают моменты, когда обе функции почти одновременно исполняются одними и теми же другими. Как сказано, это может происходить по вза­имному согласию во время веселых сборищ, но, конечно, эту сдвоенную функцию можно обнаружить и в виде одно­стороннего обязательства — например, обязательства все­мерно расширять роль подручного, так чтобы ее исполни­тель всегда был под рукой у хозяина, либо чтобы лице­зреть производимое тем впечатление, либо Чтобы помочь хозяину передать его другим. Так, в укромных палатах психиатрических лечебниц нередко встречается типичная симбиотическая пара: санитар-смотритель и Пациент, кото­рые вместе состарились. Наблюдение за ними показывает, что в один момент времени этот пациент нужен смотрите­лю как мишень для шуток, а в другой — как союзник, ко­му можно заговорщически подмигнуть, и эта бодрящая поддержка предоставляется смотрителю, когда бы ему ни заблагорассудилось ее потребовать. Видимо, существующую военную должность личного адъютанта тоже допустимо, хотя бы частично, рассматривать в этих категориях по­требности в подручном, то есть в ответственном лице, име­ющем немало общего с обыкновенным членом команды, но кого можно по своей воле освободить от служебных обязанностей или использовать как удобного члена ауди­тории. Некоторые члены уличных банд (“Шестерки”), а также некоторые исполнительные ассистенты в придвор­ных свитах, образующихся вокруг голливудских продю­серов, служат другими примерами подобных отношений. В этой главе были рассмотрены четыре типа коммуни­кации с выходом из представляемого характера: обсужде­ние отсутствующих, сценические разговоры, командный сговор и перестроения в ходе взаимодействия. Все четыре типа поведения по сути ведут к одному и тому же выводу:

250

командное исполнение не является неким спонтанным, непосредственным откликом на ситуацию, поглощающим всю энергию участников команды и составляющим для них единственную социальную реальность; исполнение есть не­что такое, от чего члены команды способны отступать, и отступать достаточно далеко, чтобы одновременно вообра­жать или разыгрывать другие виды исполнений, свиде­тельствующие о других реальностях. Независимо от того, ощущают исполнители свое официальное поведение “ре­альнейшей” из реальностей или нет, они будут украдкой протаскивать и выражать множественные версии реаль­ности, и каждая версия скорее всего окажется несовме­стимой с другими.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ИСКУССТВО УПРАВЛЕНИЯ ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ

В этой главе я хотел бы свести воедино то, что было сказано или подразумевалось относительно свойств, необ­ходимых исполнителю для успешного сценического пред­ставления какого-то характера. Для этого понадобится рассмотреть некоторые технические приемы управления впечатлениями, в применении которых такие свойства проявляются. Предварительно было бы хорошо выделить некоторые главные типы срывов исполнения (какие-то из них повторно), ибо в том и состоит функция владения тех­никой управления впечатлениями, чтобы избегать таких срывов.

В начале этого труда, при рассмотрении общих харак­теристик представительских исполнений говорилось, что исполнитель должен ответственно подходить к выбору вы­разительных или экспрессивных средств своих действий, так как многие маленькие нечаянные акты иногда оказы­ваются прекрасно приспособленными для передачи несо­ответствующих данному моменту впечатлений. Такие собы­тия были названы непроизвольными. У сэра Ф. Понсонби есть подходящая иллюстрация того, как попытка распо­рядителя избежать одного непроизвольного жеста повела к появлению другого.

Один атташе из дипломатической миссии должен был при­нести подушечку, на которой размещались знаки отличия, и чтобы предотвратить их возможное падение, я просто воткнул разомкнутую булавку крепления звезды в бархатную подушеч­ку. Атташе, однако, не удовольствовался этим и застегнул бу­лавку, чтобы застраховаться вдвойне. В результате, когда принц Александр, произнеся приличествующую случаю речь, попытался взять звезду, то обнаружил, что она прочно прикреплена к по-

Искусство управления впечатлениями

253

душечке, • потратил какое-то время на ее освобождение. Это очень подпортило самый впечатляющий момент церемонии¹.

Следует добавить, что индивид, ответственный за появ­ление непроизвольного жеста, может скомпрометировать свое собственное исполнение, исполнение какого-то сорат­ника по команде, или представление, инсценируемое его аудиторией.

Когда посторонний случайно вторгается в зону, где дают представление, или когда член аудитории нечаянно вхо­дит за кулисы, то такой вторженец как бы застает присут­ствующих flagrante delicato*. Без чьего-либо злого умысла, лица, присутствующие в зоне, возможно будут уличены в деятельности, совершенно несовместимой со впечатлени­ем, которое они обязаны, по более общим соображениям социального характера, поддерживать перед вторженцем. В этом случае срыв исполнения обусловлен несвоевремен­ным вторжением.

В прошлой жизни и в текущей деятельности исполни­теля, как правило, найдется хотя бы несколько фактов, которые, если их ввести во время представления, развен­чают или по крайней мере ослабят претенциозные заявки исполнителя о себе, проецируемые им на других в каче­стве составной части общего определения ситуации. Таки­ми фактами могут быть хорошо охраняемые темные секре­ты или отрицательно-значимые характеристики, которые каждый способен увидеть, но никто не называет вслух. Ког­да такие факты обнаруживаются, то обычно наступает об­щее замешательство. Чье-то внимание к ним может быть, конечно, привлечено непроизвольными жестами или не­своевременными вторжениями. Но чаще они актуализиру­ются в результате каких-то намеренных высказываний или безмолвных поступков, полное значение которых недооце­нивается индивидом, вносящим эти высказывания и по­ступки во взаимодействие. Следуя распространенному сло­воупотреблению, такие срывы проецируемых образов мож­но назвать faux pas**. Когда исполнитель, не обдумав по­следствий, преднамеренно вносит в коллективное представ­ление нечто свое, разрушающее образ его собственной ко-

¹ Ponsonby F. Recollections of three reigns. L.: Eyre & Spottiswoode, 1951

* На месте преступления (лат.).

** Оплошность, промах, ложный шаг (лат.).

манды, обычно говорят об “оплошности” или “промахе”. Когда же он ставит под удар образ самого себя, проециру­емый другой командой, говорят, что он “уронил кирпич себе на ногу” или “сел в лужу”. Учебники по этикету дают классические предупреждения относительно таких опро­метчивых поступков:

Если в компании есть хоть один, кого вы не знаете, поосте­регитесь блистать эпиграммами или отпускать маленькие ми­лые шуточки. Вполне возможно, что ваше остроумие, допус­тим, насчет веревки висельника попадет в человека, чей отец был действительно повешен. Первая необходимая предпосылка для успешной беседы — это хорошо знать свою компанию².

При встрече с другом, кого вы какое-то время не видели и об истории и теперешнем состоянии семьи которого вы не имеете свежей информации со стороны, надо избегать расспрашиваний или упоминаний о конкретных членах его семьи, пока вы не получите о них достаточных сведений. За время вашей разлуки с другом некоторые из них могли умереть, другие сбиться с пути, отделиться или попасть в большую беду³.

Непроизвольные жесты, несвоевременные вторжения и faux pas — это все источники замешательства и разногла­сия, которые, как правило, не входили в намерения лица, ответственного за их появление и которых удалось бы из­бежать, если бы этот человек заранее знал последствия сво­ей активности. Однако существуют ситуации, часто име­нуемые сценами, в которых индивид действует с намере­нием разрушить или возмутить до опасной грани видимость вежливого согласия, и хотя при этом он может преследо­вать более сложную цель, чем просто возмутить спокой­ствие, он все-таки сознает, что вероятным результатом его поведения будет то или иное нарушение общего согласия. Обиходное выражение здравомыслия: “устраивать сце­ну” — вполне здесь на месте, поскольку такими нервными срывами фактически создается некая новая сцена. Прежняя и ожидаемая взаимоигра между командами внезапно от­брасывается прочь и новая драма насильственно занимает ее место. Знаменательно, что эта новая сцена часто влечет столь же внезапную перегруппировку и перераспределение прежнего командного состава в две новые команды.

² The laws of etiquette. Philadelphia: Carey, Lee & Blanchard, 1836. P. 101

³ The canons of good breeding. Or the handbook of the man of fashion Philadelphia: Lee&Blachard, 1839. P. 80.

И. Гофман. Представление себя другим...

Искусство управления впечатлениями

255

Некоторые сцены возникают тогда, когда одни участни­ки команды больше не в состоянии выносить неумелое ис­полнение других и вдруг взрываются прямой публичной критикой тех самых лиц, с кем они должны поддерживать драматургическое сотрудничество. Такое нарушение коман­дной дисциплины часто разрушительно для исполнения, которое спорящие стороны обязаны вместе представлять: одно из последствий скандала — возможность для аудито­рии заглянуть за кулисы, а другое — оставить у нее ощу­щение, что в данном исполнении наверняка есть нечто по­дозрительное, раз те, кто знают его лучше, с ним не соглас­ны. Другой тип сцен случается, когда аудитория больше не может или не хочет продолжать игру вежливого вза­имодействия и потому агрессивно встречает исполнителей такими действиями или экспрессивными выходками, ко­торые будут неприемлемыми для любой команды. Это тот случай, когда человек собирает в кулак свое гражданское мужество и решает “объясниться” с другим или “выска­зать ему все как есть”. Уголовные суды фактически инсти­туционализировали этот вид открытого разлада в публич­ном представлении как последнюю главу разоблачения убийственных тайн, когда на судебном заседании индивид, который до того сохранял убедительную позу невиновно­сти, вдруг сталкивается в присутствии других с неопровер­жимыми экспрессивными свидетельствами того, что его по­за — только поза и больше ничего. Еще один вид сцен воз­никает, когда взаимодействие между двумя лицами стано­вится столь громогласным, накаленным, или иным обра­зом привлекающим внимание, что находящиеся поблизо­сти, занятые своим собственным разговорным взаимодей­ствием люди, вынужденно превращаются в свидетелей или даже принимают чью-то сторону и вмешиваются в драку. Последний из разбираемых нами типов сцен бывает, когда лицо, действующее как одночленная команда, берет на себя серьезные обязательства, заявляет нешуточные притязания и запросы и не оставляет себе пути к отступлению, ибо аудитория этого ему не простила бы. Обычно такой чело­век старается, чтобы его притязания согласовались с веро­ятными запросами данной аудитории и были одобрены и признаны ею. Но если его мотивация к самовыражению достаточно сильна, этот индивид может выдвигать притя­зания или брать на себя обязательства, которые, как ему

известно, аудитория, вполне возможно, и отвергнет. Он со­знательно ослабляет свою защиту в присутствии людей ауди­тории, отдавая себя, как говорится, на их милость. Таким актом индивид обращается к ним с предложением трак­товать их как часть своей команды, либо позволить счи­тать себя частью их команды. Подобная ситуация доста­точно затруднительна сама по себе, но когда на беззащит­ную просьбу отвечают прямым отказом, человек страдает еще и от обыкновенного унижения.

Только что рассмотренные возможные срывы исполне­ния — непроизвольные жесты, несвоевременные вторже­ния, faux pas и сцены — на обыденном языке часто называ­ют “инцидентами”. Когда происходит любой из них, пред­ставление о реальности, поддерживаемое исполнителями, оказывается под угрозой. Вероятнее всего, присутствующие при инциденте отреагируют взволнованностью, чувством неловкости, смущением, нервозностью и т. п. Участники могут почувствовать себя буквально выбитыми из колеи. Когда такие проявления нервозности или симптомы заме­шательства становятся заметными, представление о реаль­ности, поддерживаемое данным исполнением, по всей веро­ятности, окажется в еще более угрожаемом и ослабленном состоянии, так как эти проявления в большинстве случаев свойственны самому индивиду, который представляет дру­гим людям какой-то характер, а не изображаемому им ха­рактеру, вследствие чего аудитории навязывается незапла­нированный образ человека, прятавшегося за представляе­мой маской.

Чтобы предотвратить возникновение инцидентов и вы­званное ими замешательство, всем участникам взаимодей­ствия (равно как и не участвующим, но присутствующим) надо обладать определенными свойствами и уметь приме­нять их в практических действиях, выработанных для спа­сения данного спектакля. Эти свойства и практические дей­ствия будут рассмотрены под тремя заголовками: защит­ные меры, применяемые исполнителями для спасения соб­ственного спектакля; покровительственные меры, исполь­зуемые аудиторией и посторонними в помощь исполните­лям для спасения их спектакля; и, наконец, меры, кото­рые должны сделать возможным для членов аудитории и посторонних применение покровительственных мер от име­ни исполнителей.

ЗАЩИТНЫЕ МЕРЫ И ПРАКТИКИ

1. Драматургическая верность. Совершенно очевидно, что если команда избирает определенную линию поведе­ния, то участники команды должны действовать так, слов­но бы они приняли на себя определенные моральные обяза­тельства. Они не должны выдавать секреты команды в пере­рывах между исполнениями — будь то из корыстных це­лей, из принципиальных соображений или по наивной не­разборчивости. Так, старшие члены семьи часто не допус­кают ребенка в доме в зону слышимости своих сплетен и самопокаяний, поскольку никогда нельзя знать наверня­ка, кому ребенок вздумает передать услышанные секреты. Поэтому, только когда ребенок вступит в возраст понима­ния и разборчивости в отношениях с людьми, родители получают возможность не понижать голосов при его при­ближении. Авторы XVIII в. обсуждали похожую проблему нарушения лояльности дому со стороны наемных слуг, то есть в данном случае лиц достаточно взрослых и лучше разбирающихся в людях:

Этот недостаток преданности [слуг хозяевам] причинял мно­жество мелких неприятностей, от которых удавалось совершен­но избавиться лишь очень немногим нанимателям. Не самой последней из таких неприятностей было пристрастие слуг к пе­ресказу узнанного о делах своих хозяев. Дефо особо отмечал это, наставляя женскую прислугу “прибавить к другим добро­детелям уважение к хозяевам, которое научит вас благоразу­мию в деле хранения семейных секретов; отсутствие этой доб­родетели — великое зло...”⁴.

Вот почему как и в случае с детьми при приближении слуг голоса тоже понижались, но в начале XVIII в. в прак­тику вошел другой способ сохранения командных секре­тов от нескромности прислуги:

“Немым официантом” служил многоярусный стол, который к обеденному часу слуги уставляли кушаньями, напитками, сто­ловыми приборами, а затем удалялись, предоставляя гостям самим обслуживать себя⁵.

⁴ Hecht J. J. The domestic servants class in eighteenth-century England. L.: Routledge & Kegan Paul, 1956. P. 81. Автор привел цитату из произведения Дефо “The maid-servant's modest defence”.

⁵Hecht J. J. Op. cit. P. 208

Искусство управления впечатлениями

257

После введения в Англии такого драматургического приема Мери Хамилтон сообщала:

Мой кузен Чарлз Каткарт обедал с нами у леди Стормонт. К нашим услугам были немые официанты, так что наша беседа нисколько не пострадала от ограничений, обычно налагаемых присутствием слуг6.

За обедом нас обслуживали немые официанты, и потому в разговорах нам не нужна была стеснительная осторожность из-за присутствия слуг⁷.

По тем же основаниям даже признанные члены команд не должны злоупотреблять своим присутствием в передней зоне, чтобы ставить свой собственный спектакль, как по­ступают, например, стенографистки на выданьи, которые иногда стесняют окружающих в своем учреждении вычур­ными подражаниями высокой моде. Нельзя также исполь­зовать время своего исполнения как удобный случай для публичного обвинения своей команды. Членам команды на­до благожелательно принимать и неравнодушно исполнять маленькие роли, когда бы, где бы и для кого бы ни выби­рала их команда как целое. И они обязаны отдаваться собст­венному исполнению в такой мере, какая позволит не оста­вить у аудитории впечатления пустозвонства и фальши.

Возможно, ключевая проблема сохранения верности членов команды (и очевидно членов иных типов коллек­тивных объединений тоже) состоит в том, чтобы не допу­скать у исполнителей развития такой сочувственной при­вязанности к членам аудитории, когда исполнители начи­нают раскрывать им истинные значения и последствия для них навязываемых им впечатлений, или как-нибудь по-другому заставляют платить за эту свою привязанность всю команду. Так, в малых местных общинах Британии, управляющие универмагов, как правило, хранят верность своему заведению и потому пылко расхваливают товар, продаваемый покупателю, и даже с придачей лживых сове­тов, но среди рядовых продавцов обязательно найдутся та­кие, которые, давая советы при покупке, по-видимому, не просто вживаются в роль покупателя, но действительно пе­реходят на его сторону. На одном из Шетландских остро-

⁶ Hecht J. J. Op.cit. P. 208

⁷ Ibid. P. 208

рок”, к примеру, я сам слышал, как продавец сказал по­купателю, передавая ему бутыль какой-то вишневой ши­пучки: “Не представляю, как вы можете пить эту дрянь”. Никто из присутствующих не счел это сногсшибательной откровенностью, и похожие комментарии можно было слы­шать каждый день в магазинах по всему острову. По сход­ным причинам заведующие заправочных станций иногда косо смотрят на чаевые, так как это может побудить их ра­ботников по своему произволу оказывать избыточные услу­ги немногим избранным, в то время как другие клиенты будут вынуждены ждать.

Один из основных способов, какой может выработать команда для защиты себя от подобной неверности, — это развить в себе сильную внутригрупповую солидарность, одновременно создав некий закулисный образ аудитории, который изображает ее достаточно бездушной, чтобы по­зволить исполнителям морочить ее людей с эмоциональ­ным и моральным хладнокровием. К какой мере участни­кам команды и их коллегам удастся образовать совершен­ную социальную общность, которая каждому исполните­лю предлагает прочное место и источник моральной под­держки (независимо от его успехов или неуспехов в сохра­нении представительского фасада перед аудиторией), в той же мере, вероятно, исполнители смогут защитить себя от сомнений и чувства вины и пустить в ход любой вид обма­на. Возможно, бессердечный артистизм вышеупомянутых индийских тхагов надо понимать в контексте религиозных верований и ритуальных практик, с которыми их хищни­ческие действия составляли единое целое, а необходимую для успеха бесчувственность жуликов — в свете их соци­альной солидарности, в том, что называется “блатным ми­ром”, и в их совместном язвительном очернении законо­послушного мира. Возможно также, что высказанная в на­чале абзаца идея позволяет частично понять, почему мар­гинальные группы, которые отчуждены от данного сооб­щества или еще не полностью включены в него, оказыва­ются столь способными к разным сомнительным занятиям и услугам, в том числе и к обману как элементу повседнев­ной рутины.

Другой способ противодействовать опасности эмоцио­нальных связей между исполнителями и аудиторией — это

Искусство управления впечатлениями

259

периодически менять аудитории. Так, операторов запра­вочных станций обыкновенно время от времени перемеща­ют с одной станции на другую, чтобы предотвратить обра­зование прочных личных связей с отдельными клиентами. Опыт показал, что если таким связям позволяли укрепить­ся, работник иногда ставил интересы друга, нуждавшегося в кредите, выше интересов фирмы⁸. По сходным причинам в заведенном порядке сменяли банковских управляющих и министров, а также определенных колониальных адми­нистраторов. Еще один пример подобной предупредитель­ной меры можно почерпнуть в мире организованной про­ституции:

В наши дни этой деятельностью [проституцией] управляет синдикат. Девушек не держат на одном месте подолгу, чтобы помешать им сблизиться с кем-то из клиентов. У них мало шан­сов полюбить парня, которого знаешь, и тем дать повод к не­удовольствию заправил синдиката. Во всяком случае, кочу­ющая проститутка на одной неделе работает в Чикаго, на сле­дующей — в Сент-Луисе, или объезжает полдюжины мест в го­роде, прежде чем ее пошлют куда-нибудь еще. Они никогда не знают, куда поедут, пока им не сказали⁹.

2. Драматургическая дисциплина. Решающим для под­держания жизни командного исполнения оказывается то, что каждый член команды подчиняется драматургической дисциплине и следует ей при исполнении собственной роли. Я имею в виду факт, что хотя исполнитель обычно кажет­ся полностью поглощенным своим представлением и безот­четно захваченным собственными действиями, он тем не менее обязан сохранять эмоциональную отстраненность от процесса своего представления другим настолько, чтобы до­статочно свободно совладать с драматургическими неожи­данностями по мере их возникновения. Он обязан демон­стрировать интеллектуальную и эмоциональную вовлечен­ность в представляемую перед другими деятельность, но должен удерживаться от абсолютного увлечения собствен­ным отдельным спектаклем, чтобы его участие не мешало

Такую “измену”, без сомнения, систематически подделывают в неко­торых коммерческих заведениях, где покупателю называют “особую” по­ниженную цену, причем продавец торжественно объявляет, что это дела­ется на основе личных отношений в интересах данного покупателя как постоянного клиента.

⁹ Hamilton Ch. Men of the underworld. N.Y.: Macmillan, 1952 P. 222

Искусство управления впечатлениями

261

задаче постановки общекомандного успешного представле­ния.

Дисциплинированный в драматургическом смысле ис­полнитель — тот, кто помнит свою роль и не допускает при ее исполнении непроизвольных жестов или faux pas. Он осмотрителен и не подведет представления нечаянным ра­зоблачением его секретов. Он находчивый человек, при лю­бых обстоятельствах сохраняющий “присутствие духа”, и способный без подготовки прикрыть неуместные выходки со стороны товарищей по команде, в то же время поддер­живая впечатление, будто он просто исполняет свою обык­новенную партию. А если срыва представления нельзя избежать или скрыть, дисциплинированный исполнитель всегда готов предложить правдоподобное объяснение, по­чему не надо обращать внимания на данное разрушитель­ное событие, в шутливой манере умалить его важность, или усиленным восхвалением и самоуничижением поднять дух ответственных за срыв исполнителей. Дисциплинирован­ный исполнитель — это также человек с “самообладани­ем”, или “самоконтролем”. Он умеет подавлять свои эмо­циональные реакции на личные проблемы, на ошибки то­варищей по команде и на аудиторию, когда та возбуждает в нем неуместную враждебность или любовь. И еще он спо­собен удерживаться от смеха по поводу событий, которые по определению считаются серьезными, и от серьезности в вещах, ситуативно определенных как юмористические. Иными словами, он способен подавлять спонтанное излия­ние своих личных чувств, чтобы создавать видимость при­верженности к избранной эмоциональной линии и уровню выразительности, заданным исполнением его команды, ибо выставление напоказ запрещенных чувств может не только повести к неуместным разоблачениям и ударам по рабоче­му согласию, но и неявно распространить на аудиторию ста­тус члена команды. И, наконец, дисциплинированный ис­полнитель способен, с достаточным самообладанием, без сму­щения переходить со сцен, где уместны частные проявле­ния неформального стиля общения, на сцены, где обяза­тельно соблюдение разного рода формальностей¹⁰.

10

Р. 91—92

См. напр.: Page Ch. H. Bureaucracy's other face // Social Forces. Vol. 25

Возможно, средоточие драматургической дисципли­ны следует искать в управлении собственным лицом и го­лосом. В этом заключена решающая проверка способно­стей человека как исполнителя. Ведь должна быть скрыта фактическая эмоциональная реакция и показана подхо­дящая к ситуации реакция. Часто кажется, что поддраз­нивание — это прием неформального посвящения в дух команды, выработанный ею, чтобы тренировать и прове­рять способность своих новых членов “воспринимать шут­ку”, то есть сохранять дружелюбие даже, возможно, не испытывая этого чувства в глубине души. Когда индивид проходит такой тест на способность контролировать само­выражение (безразлично, происходит ли это в шутку с по­дачи своих новых сотоварищей по команде или при вне­запной необходимости участвовать во вполне серьезном представлении), после этого он способен рисковать как иг­рок, который может доверять сам себе и кому могут дове­рять другие. Очень тонкая иллюстрация на этот счет име­ется в одной статье X. Бекера о курении марихуаны. Бе-кер сообщает, что нерегулярный потребитель этого нарко­тика очень боится оказаться в наркотическом состоянии в кругу родителей или коллег по работе, которые ждут от него теплого, личного взаимодействия, без искусственной стимуляции дурманящими снадобьями. Похоже, нерегу­лярный потребитель не станет хроническим потребителем, пока не узнает, что он способен быть “на высоте” и может выдержать представление перед некурильщиками, не вы­дав себя. Та же проблема возникает (возможно, в менее драматичной форме) в обыкновенной семейной жизни, когда должно быть принято решение относительно приемлемо­го уровня воспитанности юных членов семейной коман­ды, при котором их можно брать на публичные и полу­публичные церемонии, ибо только когда ребенок научит­ся владеть собой, он будет достаточно надежным участни­ком таких церемоний.

3. Драматургическая осмотрительность. Верность и дисциплина, в драматургическом смысле этих терминов, суть свойства, необходимые участникам команд, если нуж­но, чтобы спектакль, который они ставят, продолжался. Кроме того, весьма полезно, если члены команды применя-

2в2

И. Гофман. Представление себя другим...

ют человеческую способность предвидения и планирования, определяя заранее, как лучше инсценировать спектакль. Предусмотрительность следует упражнять. В ситуациях, когда очень мало шансов быть увиденным со стороны, мож­но использовать благоприятные возможности для расслаб­ления. Когда невелика вероятность подвергнуться конт­рольной проверке, неприкрашенные факты можно пред­ставлять другим в радужном свете и исполнители могут играть свою партию во всю силу, демонстрируя все свои до­стоинства. Если осторожность и честность не упражнять, то возможны срывы представления. Но если все время про­являть сверхосторожность и негибкую честность, то вряд ли исполнителей будут понимать просто “очень хорошо” — их могут понять неправильно, недостаточно, или они силь­но ограничат себя в реализации открытых перед ними дра­матургических возможностей. Другими словами, в интере­сах команды исполнителям надо упражнять предусмотри­тельность и осмотрительность при постановке спектакля, заранее готовясь к вероятным событиям и использованию благоприятных возможностей. Упражнения или внешние выражения драматической осмотрительности принимают хорошо известные в жизни формы. Рассмотрим некоторые методы управления впечатлениями.

Очевидно, первым таким методом для команды будет отбор верных и дисциплинированных членов, и вторым — достижение ясности насчет того, на какую степень верно­сти и дисциплинированности состава команды в целом мож­но полагаться. Ибо степень, в какой участники реально об­ладают этими качествами, заметно влияет на вероятность успеха командного исполнения и, следовательно, на надеж­ность вложения в данное исполнение человеческой серьез­ности, авторитета и достоинства.

Осмотрительный исполнитель попытается также подо­брать подходящую аудиторию, которая доставит минимум хлопот в отношении спектакля, какой он хочет поставить, и того спектакля, какой он не хотел бы видеть. Так, на­пример, учителя, как правило, не любят работать ни с уче­никами младших, ни с учениками старших классов, пото­му что в общении с обеими этими группами труднее под­держивать определение ситуации, которое подтверждает

Искусство управления впечатлениями

263

I

профессиональную роль учителя¹¹. По этим драматургиче­ским соображениям учителя предпочитают работать с уче­никами среднего возраста. По сходным причинам некото­рые медсестры любят работать в операционной, а не в па­лате, поскольку в операционной принимаются специаль­ные меры, чтобы поскорее сделать аудиторию, состоящую из единственного зрителя, невосприимчивого к слабостям спектакля, что позволяет команде медиков драматургиче­ски расслабиться и сосредоточиться на чисто технических требованиях к выполняемым действиям¹². Раз аудитория спит, то возможно даже приглашение “теневого хирурга” для исполнения операции, успех которого позже присвоят другие присутствовавшие при этом¹³. Аналогично, из-за то­го, что мужу и жене обычно приходится публично демон­стрировать супружескую солидарность, совместно ухажи­вая за гостями, может понадобиться исключить из их чис­ла таких лиц, по отношению к которым супруги испыты­вают полярно разные чувства¹⁴. Тем же объясняется, поче­му влиятельному и могущественному человеку, который хочет пребывать в приятной уверенности, будто он спосо­бен вести все дела в своем учреждении исключительно “по-дружески”, будет полезно обзавестись отдельным лифтом и щитом из регистраторов и секретарей, отсеивающих и сортирующих посетителей, так чтобы к нему нечаянно не проник ни один человек, с кем он мог бы обойтись жестко или по-снобистски пренебрежительно.

Очевидно, что для гладко-автоматического достижения такого положения, когда ни один член исполнительской команды или ни один член аудитории не действует невпо­пад, надо максимально возможно ограничить размеры обе­их этих команд. При прочих равных условиях, чем мень-

¹¹ Becker Н. S. Social class variations in the teacher-pupil relationship // Journal of Educational Sociology. Vol. 25 P. 461—462.

¹² В неопубликованном исследовательском отчете Эдит Ленц есть ин­тересное наблюдение о том, что иногда жужжание музыки в наушниках пациента, которого оперируют без общей анестезии, служит эффектив­ным средством отвлечения его внимания от разговоров операционной ко­манды.

¹³ Solomon D. Career contingencies of Chicago physicians / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociology. University of Chicago, 1952. P. 108

¹⁴ Такая ситуация описана в коротком рассказе Мери Маккарти “Друг семьи”: McCarthy M .Cast a cold eye. N.Y.: Harcourt Brace, 1950

Искусство управления впечатлениями

265

, тем меньше возможностей для ошибок, раз-гласий и измен. Так, продавцы любят иметь дело с поку­пателями-одиночками без всякого сопровождения, потому что, по общему мнению, аудитории из двух лиц гораздо труднее “всучить” товар. По тем же соображениям в неко­торых школах заведено неофициальное правило: ни один учитель не должен входить в класс другого учителя, во время урока. Напрашивается предположение, что причина этого запрета в высокой вероятности того, что новый ис­полнитель сделает что-нибудь такое, что пытливые глаза ученической аудитории заметят и сочтут несовместимым с впечатлениями, насаждаемыми их собственным учите­лем¹⁵. Однако есть по меньшей мере две причины, почему этот прием ограничения численности состава команд сам имеет ограничения. Во-первых, некоторые исполнения не могут быть представлены другим без технического содей­ствия более или менее значительного числа участников в команде. Так, например, хотя генеральному штабу любой армии известно, что чем больше офицеров знает планы пред­стоящей операции, тем больше вероятность утечки инфор­мации и раскрытия стратегических секретов, но штаб все-таки бывает вынужден допустить к секретам достаточно широкий круг людей, чтобы спланировать и подготовить операцию. Во-вторых, люди в качестве элементов экспрес­сивного снаряжения исполнения, нередко оказываются го­раздо более эффективными в некоторых отношениях чем “неодушевленные” предметы обстановки. Например, ког­да надо эффектно подчеркнуть высокую драматургическую значимость общественного положения какого-то человека, может возникнуть необходимость окружить его порядоч­ной свитой сопровождения, чтобы создать вокруг него по­лезную для дела ауру поклонения.

Я говорил, что, держась ближе к фактам, исполнитель сможет лучше обезопасить свой спектакль от разных не­ожиданностей, но эта же установка может отвратить ис­полнителя от постановки слишком сложного спектакля. Если требуется благополучно поставить именно сложный спектакль, то быть может полезнее максимально освобо­дить себя от фактов, а не цепляться за них. Для служителя

¹⁵ Becker Н. S. The teacher in the authority system of the public school // Journal of Educational Sociology. Vol. 27. P. 139

религии, например, предпочтительнее торжественная, вну­шающая благоговение, чисто представительская церемония, поскольку не существует признанных путей опровержения религиозных претензий. Точно так же, профессионал обыч­но настаивает, что работу, которую он исполняет, надо оце­нивать не по достигнутым результатам, а по интенсивно­сти искусного применения известных на данный момент ухищрений. Кроме того профессионал, конечно же, про­возглашает, что правильно судить об этом могут только коллеги-специалисты. Тем самым для профессионала от­крывается возможность полностью, со всем присущим ему авторитетом и достоинством, отдаться своему представле­нию, так как он знает, что разрушить создаваемое им впе­чатление способна только совсем уж дурацкая ошибка. Отсюда, усилия разных мастеровых получить, так сказать, профессиональный мандат можно понять как усилия уве­личить контроль над реальностью, которую они представ­ляют своим клиентам. Можно заметить, что такой конт­роль, в свою очередь, требует расчетливой почтительности в манерах при исполнении своих профессиональных обя­занностей.

Обычно устанавливается некое соотношение между ко­личеством проявлений почтительности и временной про­должительностью исполнения. Если аудитории положено видеть лишь короткое выступление и вероятность какого-то возмущающего события относительно невелика, то ис­полнитель может относительно безопасно (особенно в усло­виях анонимности) поддерживать весьма фальшивый пе­редний план¹⁶. В американском обществе существует явле­ние, именуемое “телефонная речь” — некая искусственная обрывистая форма речи, не используемая при разговорах лицом к лицу из-за опасности нежелательных последствий. В Британии в тех видах контактов между незнакомыми,

¹⁶ В коротких и анонимных сервисных отношениях обслуживающий становится докой по части распознавания показухи в поведении клиен­тов. Но поскольку его собственное положение ясно определено ролью об­служивающего, он не может с легкостью ответить на показное поведение той же монетой. В то же время клиенты, которые действительно являют­ся теми, кого они изображают, часто подозревают, что обслуживающий, возможно, не признает этого. В таком случае клиент может незаслужен­но почувствовать себя немного пристыженным, потому что его заставля­ют испытывать нечто подобное чувствам настоящего показушного фаль­сификатора.

которые наверняка бывают очень короткими (включая за­траты времени на всякие “пожалуйста”, “благодарю вас”, “извините меня”, “могу я обратиться” и т. п.), можно услы­шать куда больше акцентов, характерных для выпускни­ков привилегированных частных школ, чем таких выпуск­ников имеется в действительности. Аналогично в англо­американском обществе большинство домов еще не распо­лагает достаточным сценическим оборудованием, чтобы под­держивать гладкий спектакль вежливого гостеприимства для гостей, остающихся более чем на несколько часов. Толь­ко в верхнем среднем и высшем классах развит институт “гостя на выходные дни”, ибо только здесь исполнители уверены в достаточности своего знакового снаряжения, что­бы выдержать продолжительное шоу гостеприимства. На­пример, на Шетландских островах некоторые арендато­ры были в состоянии поддерживать такой спектакль в ду­хе среднего класса на время чаепития, в считанных случа­ях — на время обеда и в одном или двух случаях — даже на выходные дни. Но большинство островитян чувствова­ли себя безопасно при исполнении спектакля гостеприим­ства для аудиторий из представителей среднего класса толь­ко на открытой веранде или, еще лучше, в общинном зале, где усилия и ответственность по ведению спектакля можно было разделить на многих участников островной команды. Драматургически расчетливый исполнитель будет при­спосабливать свое выступление к наличным условиям вос­приятия информации во время его исполнения. Стареющие проститутки в Лондоне XIX в., которые ограничивали мес­то своей работы темными аллеями парков, чтобы вид их лиц не убивал пыла их аудитории, практиковали страте­гию, которая была даже старше их древнейшей профессии¹⁷. Кроме учета того, что может быть увидено другими, испол­нитель должен также принимать в расчет информацию, какой уже может располагать о нем аудитория. Чем боль­ше информации об исполнителе имеет аудитория, тем ме­нее вероятно, что любая новость, узнанная ее членами во время взаимодействия, радикально повлияет на их воспри­ятие исполнителя. Если же никакой предварительной ин­формации об исполнителе у аудитории нет, то можно ожи-

¹⁷ Mayhew H. London labour and London poor. Vol. 4. L.: Griffin, Bohn, 1862. P. 90

Искусство управления впечатлениями

267

дать, что информация, приобретенная в ходе взаимодейст­вия, станет по своему относительному весу решающей. От­сюда следует, что исполнители скорее всего ослабят свой строгий представительский фронт, когда окажутся среди тех, кого давно знают, и будут укреплять его, когда попа­дут в новую среду. С теми, кого не знаешь, требуется осто­рожность в любых исполнениях.

Можно упомянуть еще один момент, связанный с про­цессом коммуникации. Осмотрительный исполнитель бу­дет учитывать, что аудитория имеет доступ к источникам информации, внешним по отношению к данному взаимо­действию. Например, о членах племени тхагов в Индии рассказывают, что в начале XIX в. они разыгрывали следу­ющие представления:

Как правило, они, чтобы усыпить подозрения, притворялись купцами или солдатами, путешествующими без оружия. Это да­вало им превосходный предлог для поиска попутчиков, ибо в наружности тхагов не было ничего возбуждающего тревогу. Боль­шинство тхагов выглядели мирными и исключительно вежли­выми людьми, ибо этот камуфляж входил в набор их уловок, так что хорошо вооруженные путники без всяких опасений по­зволяли этим рыцарям большой дороги присоединяться к ним. Успешно совершив этот первый шаг, тхаги постепенно завоевы­вали доверие намеченных жертв смиренной и признательной ма­нерой поведения, и притворялись заинтересованными их жиз­нью до тех пор, пока не узнавали в подробностях об их домах и семьях с целью выяснить, как скоро хватятся этих людей после убийства, и знают ли они кого-нибудь поблизости. Иногда убий­цы проделывали вместе с жертвами длинный путь, прежде чем им подвертывалась благоприятная возможность для совершения злодейства. Зарегистрирован случай, когда банда двенадцать дней путешествовала с семьей из одиннадцати человек, покрыв двес­ти миль, прежде чем им удалось безнаказанно убить всех¹⁸.

Несмотря на то, что аудитории мирных путников по­стоянно были начеку в отношении подобных исполните­лей (и незамедлительно предавали смерти тех, кого опо­знавали как тхагов), тхаги могли разыгрывать эти пред­ставления отчасти из-за информационных условий всяко­го путешествия того времени. Когда какая-то группа путе­шественников отправлялась в долгий путь, то у них не было возможности проверять личности тех, с кем они встреча-

¹⁸ Sleeman C. J. L. Thugs or a million murders. L.: Sampson Low, 1933. P. 25—26

лись по дороге, и если с ними что-нибудь случалось, то по­рой проходили месяцы, прежде чем о них с опозданием на­чинали беспокоиться. К этому моменту тхаги, которые ис­полнили свою злодейскую пьесу, оказывались вне преде­лов досягаемости. Но в своих родных деревнях, где их хо­рошо знали, где жили их семьи и где они отвечали за свои грехи, члены этого племени вели себя образцово. Точно так же осторожные американцы, которые в обыкновенной жизни никогда не будут рисковать, ложно представляя дру­гим свой социальный статус, иногда могут соблазниться и выдать себя за другого во время короткого пребывания на летнем курорте.

Помимо сведений, полученных из внешних для данного взаимодействия источников информации осмотрительный исполнитель обязан принимать в расчет и те возможности, которые предоставляют ему внутренние источники инфор­мации. Поэтому благоразумный исполнитель будет приспо­сабливать свое представление перед другими к характеру реквизита и задач, исходя из которых он должен строить свое исполнение. Например, продавцы одежды в Соединен­ных Штатах вынуждены быть относительно сдержанными и избегать преувеличений, рекомендуя товар, поскольку покупатели в состоянии сами проверить на глаз и на ощупь то, что им показывают. Но продавцам мебели нет нужды быть столь осторожными, потому что очень немногие из покупательской аудитории способны судить о том, что скры­вается за выставленным напоказ фасадом полировки и внеш­него лоска¹⁹. В Шетланд-отеле персонал имел большую сво­боду выбора относительно того, что класть в супы и пудин­ги, так как эти блюда имеют свойство скрывать содержа­щиеся в них ингредиенты. Супы было особенно легко “ин­сценировать”. Они тяготели к категории сборных блюд: остатки одного с прибавкой чего-нибудь из лежащего под рукой давали новое блюдо. С мясными продуктами, истин­ное качество которых разглядеть проще, было меньше воз­можностей маневрировать. Фактически, стандарты персо­нала в этом случае были строже стандартов материковых гостей, и то, что “воняло” для местных жителей, могло быть всего лишь “с душком” для приезжих. На тех же ос­нованиях держалась островная традиция, по которой ста-

¹⁹ Conant L. The Borax House // The American Mercury. Vol. 17. P. 169.

Искусство управления впечатлениями

269

реющим фермерам дозволялось освобождаться от тягост­ных обязанностей взрослой жизни только под предлогом выдуманной болезни, поскольку в тех местах попросту нет понятия о человеке, слишком старом, чтобы работать. Ост­ровным докторам предлагалось признать как факт (хотя тогдашний доктор не желал участвовать в этом), что никто не может знать скрытой внутри человеческого тела болез­ни. Тем самым от врачей ждали, что при постановке диаг­ноза они будут тактично ограничиваться лишь жалобами пациентов. По тем же причинам, если хозяйка заинтере­сована в успехе спектакля по демонстрации чистоты в ее доме, то она скорее всего сосредоточится на стеклянных поверхностях в гостиной, ибо стекло слишком ясно пока­зывает всякую пыль и грязь. А более темному и менее ра­зоблачительному ковру, который, возможно, и выбран-то был в надежде, что “темные цвета скроют грязь”, она по всей вероятности уделит гораздо меньше внимания. Точ­но так же художника обычно мало заботит убранство его мастерской (фактически мастерская художника стереотипно считается местом, где люди работают как бы за кулисами и не заботятся о том, кто и в каких условиях их видит) отча­сти потому, что истинная ценность художественного про­изведения может, или должна, непосредственно открывать­ся нашим чувствам. Портретисты, однако, вынуждены зав­лекать заказчиков приятной богатой обстановкой и пото­му склонны использовать для работы представительные, солидно выглядящие студии как своего рода гарантию ис­полнения своих обещаний. Подобно этому, мошенникам приходится разрабатывать сложные и до мелочей проду­манные личные представительские планы и часто тщатель­нейшим образом подстраивать социальную обстановку, не столько потому, что они обманывают ради добычи средств к существованию, сколько потому, что для безнаказанного проворачивания достаточно масштабного мошенничества им надо иметь дело с людьми, которые изначально были и должны оставаться незнакомыми по отношению к ним, и к тому же надо заканчивать все сделки как можно быст­рее. Законопослушным бизнесменам, которые стали бы учреждать честное предприятие при тех же условиях, при­шлось бы столь же тщательно позаботиться о внешнем са­мовыражении, ибо именно по внешнему облику потенци­альные инвесторы обычно судят о характере тех, кто хочет

предложить им какую-то сделку. Короче говоря, как де­лец-мошенник, надувая своих клиентов в условиях, когда они знают о возможности злоупотребления их доверием, должен со всем тщанием избегать появления у клиентов непосредственного впечатления от своей личности, наво­дящего на догадку, кто он есть на самом деле, точно так же и законопослушный делец, работая в тех же обстоятель­ствах, должен следить за тем, чтобы в непосредственных контактах не создавать впечатления, будто он мог бы быть тем, кем на самом деле не является, то есть не создавать ложного впечатления о себе как о мошеннике.

Очевидно, что потребуются значительные усилия, ес­ли результат поведения исполнителя может иметь для не­го важные последствия. Наглядный пример такой ситу­ации — собеседование-интервью при приеме на работу. За­частую интервьюер делает очень важные для интервьюи­руемого заключения о нем и принимает решения исключи­тельно на основе информации, полученной от самого объекта в ходе интервью-представления. Судя по всему, и сам ин­тервьюируемый чувствует (и в какой-то степени оправдан­но), что каждое его действие будет воспринято как нечто символическое и потому он перед представлением-интер­вьюированием предпримет значительные подготовитель­ные усилия, заранее обдумает свои ответы. Следует также ожидать, что интервьюируемый уделит особое внимание своей внешности и манерам, не просто для того чтобы со­здать благоприятное впечатление, но и чтобы подстрахо­ваться и упредить любое неблагоприятное впечатление, ко­торое могло бы нечаянно передаться другому. Приведем еще один пример. Те, кто работают в области радиовеща­ния, или на телевидении, остро сознают, что произведен­ное ими мимолетное впечатление повлияет на будущее их восприятие массовой аудиторией. Поэтому в этих секторах индустрии массовых коммуникаций чрезвычайно озабоче­ны проблемой передачи нужного “правильного” впечатле­ния и постоянно тревожатся по поводу того, что передан­ное впечатление, возможно, было вредным, “неправиль­ным”. Заинтересованность в создании нужных впечатле­ний настолько сильна, что заставляет даже высокопостав­ленных исполнителей терпеть определенные унижения ради своего успеха: конгрессмены позволяют делать себе маки­яж и указывать, что им надеть; профессиональные боксе-

Искусство управления впечатлениями

271

ры унижаются, позволяя устраивать вместо достойной бое­вой схватки шоу цирковых бойцов²⁰ и т. п.

Осмотрительность со стороны исполнителей выражает­ся также в способе, каким они управляют расслаблениями в своем внешнем виде. Когда команда физически отдалена от своей инспектирующей аудитории и нежданный визит ее представителей маловероятен, тогда становится осуще­ствимым “большое” расслабление. Так, например, малень­кие гарнизоны американских военно-морских сил на тихо­океанских островах во время второй мировой войны не­редко управлялись совершенно неофициально, по-свойски, и подтягивание дисциплины для наведения шика и блеска требовалось лишь тогда, когда подразделение переводили в места, где с большей вероятностью можно было встре­тить членов надзирающей аудитории²¹. Когда инспекторам легкодоступно место, где команда ведет свою работу, тогда степень возможного для команды расслабления зависит от эффективности и надежности ее системы предупреждения. Следует заметить, что серьезное расслабление требует не только системы предупреждения, но и существенного про­межутка времени от предупреждения до реального появле­ния инспекторов, ибо команда имеет возможность расслаб­ляться лишь в той мере, в какой она способна исправить последствия расслабления за такой временной промежуток. Это можно пояснить на примере из школьной жизни. Ког­да школьная учительница покидает свой класс на корот­кое время, ее подопечные могут позволить себе небрежные позы и разговоры шепотом, поскольку эти нарушения ис­правимы за несколько секунд после предупредительного сигнала о возвращении учительницы. Но маловероятно, что ученикам удастся незаметно покурить, так как от запаха дыма нельзя избавиться быстро. Любопытно, что ученики, подобно другим исполнителям, любят “испытывать преде­лы” допустимого, устраивая веселую беготню достаточно далеко от своих парт, так что когда приходит предупреж­дение, они вынуждены как сумасшедшие мчаться на свои законные места, чтобы не быть пойманными врасплох. В этом отношении может оказаться важным характер мест

²⁰ См. еженедельную колонку Джона Ларднера в “Newsweek” (1954. 22 February. P. 59).

²¹ Рage Ch. H. Op. cit. P. 92

Искусство управления впечатлениями

273

ности. На Шетландских островах, например, не было дере­вьев, мешающих взгляду, а жилые строения были рассре­доточены. Соседи имели право заглядывать друг к другу, когда им случалось быть поблизости, но приближение обыч­но можно было видеть задолго до фактического прибытия. Вездесущие фермерские собаки обыкновенно подкрепляли это визуальное предупреждение облаиванием гостя. Поэто­му островитяне имели возможность полноценно расслаб­ляться, так как в запасе всегда были минуты отсрочки, чтобы привести сцену в порядок. И, конечно, при наличии таких предупредительных средств стук в дверь больше не исполнял одной из своих главных функций — сигнализи­ровать о появлении в доме постороннего, так что собратья-фермеры не жаловали друг друга этим знаком вежливости, хотя некоторые из них использовали в качестве дополни­тельного последнего предупреждения шарканье ногами при входе. Отели с апартаментами, входная дверь которых от­крывается только тогда, когда постоялец нажмет кнопку изнутри, также гарантируют клиентам своевременное пре­дупреждение и возможность глубокого расслабления.

Хотелось бы упомянуть еще об одном проявлении дра­матургической осмотрительности. Когда команды входят в непосредственный контакт друг с другом, может произой­ти множество мелких событий, которые случайно будут спо­собствовать передаче общего впечатления, несовместимо­го с насаждаемым. Такое невольное экспрессивное преда­тельство — базисная характеристика взаимодействия ли-цом-к-лицу. Один из способов справляться с данной проб­лемой — это, как говорилось раньше, подбирать дисципли­нированных участников команды, которые не допустят ис­полнения своих ролей в грубой, бестактной или чересчур застенчивой манере. Другой метод — заранее готовить для всех участников альтернативные возможности самовыра­жения. Например, можно разработать полную программу действий еще до события, до начала самого взаимодействия, намечая кто и что должен делать вначале и кто что должен делать затем. Этим способом можно избежать неразберихи и перерывов во взаимодействии и, следовательно, впечат­лений, которые такие заминки могли бы передать аудито­рии. (В таком методическом варианте таится, конечно, из­вестная опасность. Полностью прописанное исполнение, как в поставленной на сцене пьесе, весьма эффективно только

i

при условии, что никакое непредвиденное событие не на­рушит запланированной последовательности изложения и действий. Но если в какой-то момент эта последователь­ность будет сорвана, исполнители могут не найти нужной реплики, которая позволила бы им снова вернуться к тому месту сценария, где была прервана запланированная после­довательность действий. В таком случае исполнители, сле­дующие жесткому сценарию, могут оказаться в худшем по­ложении, чем занятые в менее организованном спектакле.) Еще один вариант применения методики программирова­ния состоит в том, чтобы сами по себе ничтожные поступки и события (вроде того, кому входить в комнату первым или кому сидеть рядом с хозяйкой и т. п.) рассматривать как важные знаки внимания. Причем все подобные мелкие пред­почтения должны сознательно распределяться согласно та­ким принципам, которые не могут обидеть никого из при­сутствующих: например, по возрасту, очевидному старшин­ству в чине и ранге, по полу или по временному церемони­альному статусу и т. д. В этом смысле принятый протокол есть не столько план распределения и выражения оценок участникам в течение взаимодействия, сколько план нейт­рализации, “заземления”, потенциально разрушительных самовыражений в форме, которая будет приемлемой (и нор­мальной) для всех присутствующих. Еще один вариант про­граммирования исполнения требует отрепетировать всю рутину так, чтобы исполнители хорошо напрактиковались в своих партиях и непредвиденные случаи не заставали их врасплох. Кроме того методика предварительной подготов­ки к возможным отклонениям от сценария предполагает, что для аудитории будут заранее очерчены границы ответ­ственности за исход представления, которую ее члены дол­жны взять на себя. Когда имеет место инструктаж такого рода, то, конечно, становится трудно отличать исполните­лей от членов аудитории. Этот тип командного сговора осо­бенно часто встречается там, где исполнитель является но­сителем высокопочитаемого священного статуса и не мо­жет полностью довериться стихийному такту аудитории. В Британии, например, представляемых ко двору женщин (которых можно рассматривать в качестве аудитории по отношению к монаршим исполнителям) заблаговременно школят насчет того, что надеть, в каком лимузине при­быть, как делать реверанс и что говорить.

10-231

ПОКРОВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Я перечислил три качества, какими должны обладать члены команды, чтобы команда в целом чувствовала себя в безопасности во время исполнения: верность, дисциплина и осмотрительность. Каждое из этих качеств проявляется при использовании многих стандартных защитных мето­дик, благодаря чему исполнителям удается спасти собствен­ный спектакль. Некоторые из этих методик управления впечатлениями были рассмотрены только что. Другие, как например, практика контролирования доступа в задние и передние зоны действия, обсуждались раньше. В этом раз­деле я хочу сосредоточиться на том, что большинство из таких защитных технических приемов управления впечат­лениями имеют своеобразную дублирующую страховку в виде тактичной склонности членов аудитории и посторон­них действовать покровительственным образом по отноше­нию к исполнителям, дабы помочь им спасти их спектакль. Поскольку зависимость исполнителей от такта аудитории и посторонних людей обычно недооценивается, будет умест­но специально привести здесь сразу несколько широко ис­пользуемых покровительственных практик, хотя с анали­тической точки зрения каждую такую практику, возмож­но, было бы лучше рассматривать в единстве с соответству­ющей защитной практикой.

Во-первых, надо ясно понимать, что доступ в задние и передние зоны представления контролируют не только исполнители, но частично и другие (то есть посторонние или люди, принадлежащие аудитории). Люди по своей доб­рой воле держатся в стороне от зон, в которые их не при­глашали. (Этот вид такта в отношении места действия ана­логичен “осмотрительной свободе выбора”, которая уже описывалась как разборчивость, или такт, в отношении фак­тических обстоятельств действия.) Когда посторонние при­ближаются к зоне чужого действия, то обычно они дают уже присутствующим в ней людям некое предупреждение в форме послания, стука, или покашливания, так что, если нужно, их вторжение может быть задержано, обстановка спешно приведена в порядок, а лицам присутствующих при­дано ситуационно уместное выражение²². Проявления так-

²² Горничные часто привыкают входить в комнату без стука, или сра­зу после стука, не ожидая разрешения, вероятно, на основании теории,

Искусство управления впечатлениями

275

тичности в этом роде могут быть хорошо и подробно разра­ботаны. Так, представляясь незнакомцу посредством ре­комендательного письма, наверное правильнее передавать письмо адресату до своего фактического прибытия в зону его непосредственного присутствия. Тогда адресат будет иметь время для решения, какого рода встречу устроить вам или другому рекомендуемому и какая манера выраже­ния подойдет для такой встречи²³.

Часто можно обнаружить, что когда взаимодействие вы­нужденно протекает в присутствии посторонних, то эти по­сторонние действуют тактично, демонстрируя свою неза­интересованность, отстраненность и невосприимчивость. В результате, если нельзя добиться физической изоляции сте­нами или достаточным расстоянием, то в какой-то мере изоляция достигается благодаря соблюдению условностей. К примеру, когда две компании ужинают в соседних каби­нетах ресторана, ожидается, что ни одна из них не вос­пользуется реально существующей возможностью подслу­шивать другую.

Правила этикета, относящиеся к тактичному запрету проявлять интерес к чужому, и эффективность обеспечи­ваемой этим частной тайны, конечно, различаются в зави­симости от принадлежности действующих к определенно­му обществу и субкультуре. В среднем классе англо-амери­канского общества человеку, находящемуся в обществен­ном месте, положено не совать носа в дела других людей и заниматься собственными делами. Лишь когда женщина роняет сумочку, или собрат-автомобилист застревает по­среди дороги, или ребенок, оставленный без присмотра в коляске, начинает кричать, только тогда человек из сред­него класса чувствует себя в праве мгновенно снести услов­ные разделительные барьеры. На Шетландских островах на этот счет сложились иные правила. От человека случай­но оказавшегося среди других людей, занятых каким-то делом, принято ожидать, что он предложит помощь, осо­бенно, если дело было относительно недолгим и относи­тельно трудным. Такая взаимопомощь по случаю прини-

что они статистки, перед кем присутствующим в комнате нет нужды при­творяться или поддерживать готовность ко взаимодействию в любой мо­мент. Домохозяйки-подруги ходят друг к другу на кухни столь же воль­но, выражая этим, что им нечего скрывать друг от друга. ²³ Esquire Etiquette. Philadelphia: Lippincott, 1953. P. 73.

Искусство управления впечатлениями

277

малась как нечто само собой разумеющееся и была просто-напросто выражением чувства товарищества у островитян. В том случае, когда аудитория становилась участницей исполнения, то для ее членов необходимость быть тактич­ными все равно не исчезала. В любой среде любого обще­ства существует вполне разработанный этикет поведения, которым руководствуются индивиды, будучи членами ауди­тории. Он включает: проявление достаточного внимания и интереса; готовность держать под контролем свое собствен­ное исполнение, чтобы не вносить в общее представление слишком много противоречий, помех и не привлекать по­вышенного внимания к себе; подавление всех действий или высказываний, которые могли бы вызвать faux pas; и вдо­бавок ко всему, умение избегать сцен. Такт аудитории, пуб­лики — настолько общее свойство, что можно ожидать его проявлений даже от лиц, отличающихся особенно несураз­ным поведением, каковы, например, пациенты в психболь­ницах. Так, одна исследовательская группа сообщает:

В другой раз персонал, не переговорив с больными, решил устроить им вечеринку в Валентинов день. Многие из пациен­тов не хотели идти, но пошли, поскольку чувствовали, что не стоит оскорблять чувства медсестер-студенток, организовавших вечеринку. Игры, предложенные медсестрами, были на уровне детей-несмысленышей. Многие больные чувствовали себя в них очень глупо и были рады, когда эта вечеринка кончилась и они смогли возвратиться к занятиям по собственному выбору²⁴.

В другой психиатрической лечебнице было замечено, что ког­да благотворительные танцы в госпитале Красного Креста устра­ивали для больных организации этнических меньшинств, тем самым предоставляя возможность приобрести опыт благотвори­тельной деятельности некоторым своим малопривлекательным соплеменницам, представитель госпиталя иногда даже уговари­вал избранных пациентов-мужчин потанцевать с этими девуш­ками, чтобы можно было поддерживать желанное впечатление, будто гости, сами несчастные, одаривают своей компанией лю­дей еще более обездоленных, чем они сами²⁵.

Когда исполнители делают какой-то промах, ясно вы­являющий расхождение между насаждаемым впечатлени-

²⁴ Caudil W., Redlich F.C., Gilmore H.R., Brody E.В. Social structure and interaction processes on a psychiatric ward // American Journal of Orthopsychiatry. Vol. 22. P. 321— 322.

²⁵ Исследование автора 1953—1954 гг.

ем и разоблаченной реальностью, аудитория может так­тично “не заметить” этого промаха или с готовностью при­нять извинение за него. В кризисные моменты для испол­нителей, вся аудитория может вступить с ними в молча­ливый сговор, чтобы помочь им выпутаться. Например, в психбольницах можно наблюдать такую картину: когда па­циент умирает настолько скандально, что это пагубно от­ражается на впечатлении о полезности лечения в данном учреждении, поддерживаемом персоналом, другие пациен­ты, обычно предрасположенные досаждать этому персона­лу, могут тактично приостановить свои военные действия и с большой деликатностью помочь составить совершенно фальшивое впечатление, будто они не осознали значения того, что произошло²⁶. Точно так же, во время каких-либо инспекций, будь то в школах, казармах, больницах, или дома, аудитория, вероятнее всего, будет вести себя образ­цово, так что исполнители, которых проверяют, смогут по­ставить образцовый спектакль. В такие моменты границы команд легко и мгновенно передвигаются, так что инспек­тирующим надзирателю, генералу, директору или просто гостю придется столкнуться с исполнителями и аудитори­ей, находящимися в сговоре.

Рассмотрим последний случай тактичности аудитории в обращении с исполнителями. Когда известно, что испол­нитель начинающий и, следовательно, более других под­вержен приступам смущения и ошибкам, аудитория часто проявляет сверхпредупредительность, удерживаясь от при­чинения ему дополнительных трудностей, которые в ином случае она могла бы создать другому исполнителю.

Мотивами тактичного поведения членов аудитории мо­гут быть либо непосредственное отождествление себя с ис­полнителями, либо желание избежать неприятной сцены, либо стремление расположить к себе исполнителей с целью их эксплуатации. Возможно, последнее соображение — са­мое предпочтительное объяснение. Некоторые пользующи-

²⁶ Когда две команды знают некий смущающий всех факт, и каждая из них знает, что он известен другой, и все же ни одна из команд открыто не признается в своем знании, — перед нами случай того, что Роберт Дьюбин назвал “организационными фикциями”. См.: Taxel H. Authority structure in a Mental Hospital Ward / Unpublished Master's thesis. Department of Sociology. University of Chicago, 1953. P. 118; Human relations in administration / Ed .by R. Dubin. N.Y.: Prentice-Hall, 1951. P. 341—345

Искусство управления впечатлениями

279

вся успехом уличные женщины — это, по-видимому, те, кто охотнее других разыгрывает живое одобрение спектак­лей своих клиентов, тем самым подтверждая печальный драматургический факт, что возлюбленные и жены — не единственные представительницы слабого пола, которые вы­нуждены заниматься утонченными формами проституции:

Мери Ли утверждает, что делает для мистера Блейкси не боль­ше, чем для других своих богатых клиентов.

“Я делаю то, чего, как я знаю, они хотят: притворяюсь, буд­то от них балдею. Иногда они ведут себя как маленькие мальчи­ки в играх. Мистер Блейкси всегда такой. Он играет в пещерно­го человека. Он вламывается в мою комнату, облапывает меня и жмет до тех пор пока, как он воображает, у меня дух захватит. Это просто смешно. После того, как он кончит заниматься со мной любовью, мне приходится говорить ему: "Милый, ты сде­лал меня такой счастливой, что я чуть не закричала..." Просто не верится, что взрослому мужику хочется играть в такие игры. Но ему хочется. И не только ему. Большинству из богатень­ких”.

Мери Ли настолько убеждена, что ее главное достоинство в торгах с богатыми клиентами — это способность вести себя сти­хийно-естественно, что для обеспечения такой возможности не­давно перенесла операцию с целью навсегда исключить опас­ность беременности. Она смотрит на это как на капиталовложе­ние в свою карьеру²⁷.

Но в таких случаях рамки анализа, выработанные в дан­ном исследовании, опять становятся слишком стеснитель­ными, ибо эти тактичные действия со стороны аудитории могут стать более сложными и трудоемкими, чем само пред­ставление, откликом на которое они являются.

Я хотел бы добавить заключительное соображение о так­те. Всякий раз, когда аудитория проявляет тактичность, есть вероятность, что исполнители по ходу дела поймут, как деликатно их опекают. Если такое происходит, то логи­чески возникает следующая возможность: аудитория в ка­кой-то момент поймет, что исполнители знают об этой так­тичной опеке. Тогда, в свою очередь, исполнителям опять предоставляется возможность понять, в какой мере ауди­тории известно об их собственном знании того полезного факта, что им снисходительно покровительствуют. Далее,

²⁷ Murtagh J. M., Harris S. Cast the first stone. NY: Pocket Books Cardinal Edition 1958. P. 165, 161—167.

по достижении такого уровня взаимной информированно­сти, в исполнении может настать момент, когда разделен-ность команд рухнет и заменится внезапно общностью взгля­дов, при которой каждая из команд открыто сознается пе­ред другой в степени своей информированности. В такие моменты вся драматургическая структура социального вза­имодействия внезапно и остро обнажается и разделитель­ная линия между командами мгновенно исчезает. Незави­симо от того, вызовет ли такое положение дел стыд или смех, команды, вероятнее всего, быстро возвратятся в рус­ло своих предназначенных судьбою характеров.

ТАКТИЧНОСТЬ ОТНОСИТЕЛЬНО ДРУГОЙ ТАКТИЧНОСТИ

Только что было показано, как аудитория вносит суще­ственный вклад в поддержание спектакля на плаву, прояв­ляя такт или предпринимая практические покровитель­ственные действия в пользу исполнителей. Совершенно очевидно, что если от аудитории хотят проявлений такта для блага исполнителя, то и сам исполнитель должен дей­ствовать таким образом, чтобы сделать возможным ока­зание подобной помощи. Это тоже потребует дисциплины и осмотрительности, но особого рода. Например, выше бы­ло сказано, что тактичные посторонние, нечаянно оказав­шиеся в положении, из которого подслушивается чужое взаимодействие, для смягчения неловкости могут предло­жить спектакль отсутствия внимания и интереса с их сто­роны. Чтобы помочь такому тактичному поведению, участ­ники, сознавая физическую возможность быть подслушан­ными, могут опустить из своих разговоров и действий все, что подвергло бы чрезмерному испытанию это тактичное решение посторонних людей, и в то же время включить туда достаточно полусекретных фактов с целью показать, что ни в чем не подозревают демонстрируемый чужаками спектакль полного отказа от участия в их взаимодействии. Подобно этому, если секретарша по указанию начальства сообщает посетителю, что человека, которого он хочет ви­деть, нет на месте, то умный посетитель, щадя секретар­шу, отойдет от внутреннего телефона, чтобы не услышать, как говорит с нею тот, кого якобы нет.

280

Искусство управления впечатлениями

281

В заключение этого обзора упомянем две общие страте­гии в проявлениях такта относительно другого такта. Во-первых, исполнитель должен быть чувствительным к на­мекам и готовым их воспринимать, ибо именно через наме­ки аудитория в состоянии предупредить исполнителя, что его спектакль не приемлем и что ему лучше изменить его побыстрее, если необходимо спасти ситуацию. Во-вторых, если исполнитель в каком-либо отношении ложно пред­ставляет факты, он должен делать это в соответствии со своего рода этикетом, принятым для таких ложных пред­ставлений: он не должен загонять себя в положение, из которого его не смогут вытащить даже самые жалостные оправдания и самая доброжелательная аудитория. При про-говаривании сознательной лжи исполнителю как бы поло­жено придавать голосу оттенок насмешливости, так что, если его поймают, он сможет отречься от всякого притяза­ния на серьезность и сказать, что он только шутил. При ложном представлении своего физического облика испол­нителю рекомендуется использовать средства, которые до­пускают какие-нибудь невинные оправдания. Так, лысе­ющие мужчины, которые для маскировки постоянно но­сят шляпу внутри и вне помещения, могут более или менее отговориться тем, что простужены, или что просто забыли снять шляпу, или что возможен неожиданный дождь. Но фальшивая накладка уже не даст носителю ее никакого извинения за обман, а аудитории — никакого оправдания за свое попустительство обманщику. По существу, тип само­званца, упоминавшийся ранее, в некотором смысле можно определить как лицо, которое делает невозможным прояв­ление такта со стороны аудитории в отношении замечен­ного ложного представления.

Несмотря на то, что исполнители и аудитория исполь­зуют все эти приемы управления впечатлениями, а также многие другие, разумеется, инциденты все равно случают­ся и аудиториям удается мельком заглянуть за кулисы пред­ставления. Когда такое происходит, члены аудитории по­рой получают важный урок, более значимый для них, чем то злорадное удовольствие, которое они могут извлечь из разоблачения чьих-то темных, доверительных, внутренних

или стратегических секретов. Возможно, члены аудитории откроют для себя некий фундаментальный демократизм жизни, который обычно хорошо скрыт. Будь то представ­ляемый характер сдержанно-ответственным или беззабот­но-легкомысленным, свойственным высокому или низко­му общественному положению, человек, исполняющий этот характер, все равно предстанет тем, кем он по большей части является: одиноким игроком, втянутым в изнури­тельное дело воспроизведения этого характера. Под многи­ми масками и многими характерами каждый исполнитель сохраняет еще одно выражение лица, но выражение инди­видуальное, явно необобществленное, сосредоточенное — выражение человека, который в одиночку решает трудную, коварную задачу. Симона де Бовуар в ее книге о женщи­нах приводит тому примеры:

И никакая бережливость не может гарантировать от таких случайностей, как капля вина, пролитая на платье, искра от си­гареты, явившаяся причиной дырки; мгновенно исчезает рос­кошное создание, куда девается праздничный вид, с которым она красовалась в салоне, одаривая всех улыбкой; а вместо это­го появляется расчетливая домохозяйка с серьезным, лишен­ным какого-либо намека на улыбку лицом; и тут открывается, что весь ее туалет, ее костюм — это не какой-то букет, фейер­верк, бесценное и преходящее великолепие, предназначение ко­торого — щедро одарить мгновение, озарить, ослепить своим блеском; отнюдь не демонстрация своего богатства, своего со­стояния, это вложение капитала; он стоил каких-то жертв; ис­портить его — значит претерпеть непоправимую катастрофу. Не­чаянно посаженное пятно на одежде, вырванный клок, неудач­но сшитое платье, плохо сделанная завивка — все это восприни­мается как катастрофа гораздо большей значимости, чем подго­ревшее жаркое или разбитая ваза; а все потому, что кокетка не только отдает себя во власть вещей, она хочет, чтобы ее воспри­нимали как вещь, а без этих вещей, вещей-посредников, она не ощущает себя в безопасности в этом мире²⁸.

Человек, зная, что его аудитория по пустяковым пово­дам способна формировать плохие впечатления о нем, мо­жет стыдиться вполне добронамеренного честного поступ­ка просто потому, что контекст его совершения создает лож­ные впечатления чего-то плохого. Чувствуя этот необосно­ванный стыд, индивид начинает подозревать, что его пере-

²⁸ Beauvoir S. de The second sex. L : Cape, 1953. [Бовуар С. де. Второй пол. М.: АО Издательская группа “Прогресс”; Спб.: Алетейя, 1997. С. 607.].

живання могут быть замечены публикой. Дальше человек со страху может внезапно поверить, будто его вид подтверж­дает эти ложные умозаключения о нем. И тогда он, воз­можно, добавит к сомнительности своего положения но­вые осложения, пустившись в защитные маневры, какие он предпринял бы и в случае своей действительной винов­ности. На этом пути, гадая, что могли бы навоображать о нас другие, каждый из нас имеет возможность быстро стать в собственных глазах наихудшим человеком, какого толь­ко он способен себе представить.

В той мере, в какой человек поддерживает перед други­ми спектакль, в который сам не верит, он может начать испытывать особого рода отчуждение от самого себя и осо­бого рода недоверчивость по отношению к другим. Вот что сообщила, например, одна американская студентка:

Иногда на свиданиях я “играю в глупенькую”, от этого по­том тошнит. Переживания сложные. Часть меня испытывает удо­вольствие от того, что я “кидаю” ничего не подозревающего пар­ня. Но это чувство превосходства над ним смешано с чувством вины за мое лицемерие. К своему “зазнобе” я испытываю неко­торое презрение за то, что он “попался” на мою удочку, или, ес­ли парень мне нравится, — что-то вроде материнского снисхож­дения. Иногда я ужасно злюсь на него! Ну почему он не прево­сходит меня во всех отношениях, как полагается мужчине, что­бы я могла стать естественной, самою собой? И что я тут делаю с ним, наперекор всему? Зачем несу какую-то чепуху?

Самое забавное во всем этом, что мужчина, я думаю, не всег­да так уж ни о чем и не подозревает. Он может учуять правду и стать трудным в общении. У него появляются сомнения: “Чего я добился? Она исподтишка подсмеивается или вправду думала похвалить? В самом деле моя маленькая речь произвела на нее впечатление или она только притворилась ничего не знающей о политике?” И раз или два я чувствовала, что осталась в дурах: парень разглядел мои уловки и потерял уважение ко мне за мое добровольное унижение до таких трюков²⁹.

Совместные сценические проблемы; забота о том, каки­ми кажутся вещи другим; обоснованные и необоснованные переживания стыда; амбивалентное отношение к самому себе и к аудитории — таковы некоторые из драматургиче­ских элементов жизненной ситуации человека.

²⁹ Komarovsky M. Cultural contradictions and sex roles // American Journal of Sociology. Vol 52 P. 188

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

РАМКИ СОЦИАЛЬНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Всякое социальное образование представляет собой ка­кое-нибудь пространство, окруженное более или менее за­крепленными барьерами, препятствующими чужому вос­приятию, — пространство, в котором регулярно осущест­вляется определенного рода деятельность. Я настаивал, что в сущности любое социальное образование можно плодо­творно изучать с точки зрения управления впечатления­ми. В стенах всякой социальной организации найдется ка­кая-то команда исполнителей, которые соединяют усилия, чтобы представить некой аудитории свое определение си­туации. Оно будет включать рабочую идею и предположе­ния о необходимом командном этосе, который должен под­держиваться правилами вежливости и приличия. Как пра­вило, там обнаружится разделение на заднюю (закулис­ную) зону, где подготавливают исполнение повседневной рутины, и переднюю зону, где это исполнение представля­ют другим. Доступ в эти зоны контролируется, чтобы поме­шать аудитории видеть закулисье, а посторонним прихо­дить на представление, им не предназначенное. В отноше­ниях членов команды обычно преобладает дружеская фа­мильярность, вероятно, также развитие солидарности, а секреты, которые могли бы разоблачить и подвести спек­такль, известны всем исполнителям и охраняются сообща. Между исполнителями и аудиторией поддерживается мол­чаливое соглашение действовать так, как если бы между ними существовала определенная степень и противосто­яния, и согласия. Обычно, но не всегда, согласие усиленно подчеркивается, а противостояние приглушается. В резуль­тате рабочее согласие сторон может вступать в противоре­чие с той установкой по отношению к аудитории, какую

294

исполнители выражают при ее отсутствии, и с той тща­тельно контролируемой коммуникацией, предполагающей выход из основного характера, которую исполнители уста­навливают в присутствии аудитории. Можно ожидать, что во взаимодействии будут участвовать противоречивые роли: отдельные люди — участники команды, члены аудитории, или посторонние — завладеют такой информацией о дан­ном исполнении и отношениях с командой, которая со­всем не очевидна и осложняет проблему постановки жиз­ненного спектакля. Иногда случаются его срывы из-за не­произвольных жестов, ложных шагов и неожиданных сцен, устраиваемых его участниками, чем дискредитируется или опровергается определение ситуации, которое исполните­ли старались поддерживать перед публикой. Вокруг та­ких разрушительных событий создается мифология коман­ды. Исполнители, члены аудитории и посторонние — все используют определенные технические приемы для спасе­ния спектакля, или избегая вероятных срывов, или внося поправки в ответ на те из них, которых не удалось избе­жать, или предоставляя возможность поправить дело дру­гим. Чтобы гарантировать применение этих приемов, ко­манда отбирает в свои члены людей верных, дисциплини­рованных и осмотрительных, а также выбирает аудито­рию потактичнее.

Эти элементы и признаки определяют основные рамки, которые я считаю типичными для очень многих социаль­ных взаимодействий, как они протекают в естественных декорациях англо-американского общества. Эти рамки фор­мальные и абстрактные в том смысле, что их можно при­менять к любому социальному образованию, но в то же время это не просто некая статическая классификация. Эти рамки влияют на динамику решения проблем, порож­даемых желанием сохранить однажды предложенное дру­гим определение ситуации.

АНАЛИТИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ

В данной книге преимущественно рассматривались со­циальные формирования как относительно закрытые сис­темы. Предполагалось, что отношение одного социального образования к другим достаточно доступно для рациональ-

Заключение. Рамки социального взаимодействия

285

ного исследования и должно быть аналитически истолко­вано как часть совокупности фактов иного порядка — по­рядка институциональной интеграции. Было бы хорошо попробовать ввести исследовательскую перспективу, при­нятую в книге, в контекст других подходов, скрыто или явно используемых в исследованиях различных социаль­ных образований как закрытых систем. В порядке опыта можно выделить четыре таких подхода.

Любое социальное образование можно изучать техни­чески — в категориях его эффективности в качестве пред­намеренно организованной системы деятельности для дос­тижения заранее определенных целей. Социальное обра­зование можно рассматривать политически — с точки зре­ния действий, которых каждый его участник (или класс участников) вправе требовать от других участников; с точки зрения лишений и льгот, распределяемых среди участни­ков, чтобы подкрепить эти требования; и с точки зрения видов социального контроля над применением власти и использованием санкций. Еще любое социальное образо­вание может исследовать структурно — в категориях его горизонтальных и вертикальных статусных подразде­лений и разновидностей социальных отношений, которые привязывают эти отдельные группировки друг к другу. Наконец, всякое социальное образование можно быть ана­лизировать в культурном контексте — с точки зрения моральных ценностей, влияющих на характер деятельно­сти в этом учреждении, — ценностей, свойственных мо­дам, обычаям и проявлениям вкуса, вежливости и прили­чия, конечным целям и нормативным ограничениям на выбор применяемых средств и т. п. Следует заметить, что все факты и события, характеризующие данное человечес­кое учреждение, безусловно имеют отношение к каждой из четырех исследовательских перспектив, но каждая из них задает свои приоритеты и свой порядок этим фактам.

Мне кажется, что драматургический подход может стать пятой перспективой, вдобавок к вышеназванным тех­нической, политической, структурной и культурной пер­спективам анализа¹. Драматургическую перспективу, по-

¹ Ср. с этим позицию Освальда Холла относительно возможных перс­пектив изучения закрытых систем: Hall О. Methods and techniques of research in human relations // Hughes E. C. el all. Cases on field work.

Заключение. Рамки социального взаимодействия

287

добно четырем другим, можно применять как конечный пункт анализа, как завершающий способ упорядочения фактов. Это предполагает описание приемов управления впечатлениями, выработанных в данном социальном обра­зовании, основных проблем управления впечатлениями в нем, критериев идентификации отдельных исполнитель­ских команд, действующих в пределах такого образования и взаимоотношений между ними. Но специфические явле­ния, относящиеся к сфере управления впечатлениями, иг­рают определенную роль и в событиях, интересующих все прочие (наряду с драматургической) перспективы. Возмож­но, надо пояснить это положение чуть подробнее.

Техническая и драматургическая исследовательские перспективы наиболее явно взаимопересекаются, вероят­но, в отношении стандартов качества работы. Для обеих перспектив важно, что один круг индивидов заинтересо­ван в проверке определенных неочевидных характеристик и качественных показателей трудовых свершений другого круга индивидов, а эти другие заинтересованы в создании впечатления, что их работа полностью воплощает эти скры­тые качества. Политическая и драматургическая перспек­тивы отчетливо пересекаются при рассмотрении способно­стей одного человека направлять деятельность другого. До­статочно сказать, что если человек обязан руководить дру­гими людьми, то он чаще, чем это обычно бывает, считает полезным скрывать от них стратегические секреты. Да­лее, если кто-то попытается направлять деятельность дру­гих посредством личного примера, просветительства, убеж­дения, обмена, манипуляций, авторитета, угрозы, наказа­ния или прямого принуждения — то, независимо от зани­маемой им позиции в сфере власти, ему будет необходимо эффективно внушать другим, какой именно результат он хочет получить, что он сам готов сделать для получения этого результата и что он собирается делать, если ожидае­мого результата не будет. Любого рода власть должна быть оснащена эффективными средствами показа другим этих своих намерений, и она будет иметь разные результаты в зависимости от того, как все это театрализовано, драма­тургически поставлено. (Разумеется, способность успешно передавать другим определение ситуации может быть поч­ти бесполезной, если человек не имеет общественного по-

ложения, чтобы подавать пример, предложить обмен, на­казать и т. д.) Так, даже самая объективная форма прояв­ления голой власти — физическое принуждение — часто выступает ни в качестве объективной, ни в качестве чис­той формы, а скорее функционирует как показательное средство для убеждения аудитории. Иначе говоря, при­нуждение часто бывает средством коммуникации, а не прос­то средством действия. Взаимопересечение структурной и драматургической перспектив наиболее ясно видно, пожа­луй, в анализе социальной дистанции. Образ, какой одна статусная группировка способна поддерживать в глазах аудитории, состоящей из членов других статусных груп­пировок, будет зависеть от способности исполнителей огра­ничивать коммуникационные контакты с этой аудитори­ей. Культурная и драматургическая перспективы очевид­нее всего пересекаются на проблеме поддержания мораль­ных норм. Культурные ценности данного социального об­разования подробно определяют, как его участникам над­лежит относиться ко множеству существующих вещей и явлений, и одновременно устанавливают рамки видимо-стей, которые должны быть сохранены независимо от того, какие моральные чувства скрываются за этими видимо-стями.

ЛИЧНОСТЬ—ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ—ОБЩЕСТВО

За последние годы предпринимались немалые усилия свести в одну теоретическую рамку понятия и находки из трех различных областей исследования: отдельной лично­сти, социального взаимодействия и общества как целого. Я хотел бы предложить одно простое добавление к этим междисциплинарным попыткам.

Когда индивид появляется перед другими, он и созна­тельно и непреднамеренно проецирует определение ситу­ации, важной частью которого является сообщаемое пред­ставление о самом себе. Когда происходит событие, по вы­разительным средствам несовместимое с этим насажда­емым впечатлением, значимые последствия этого одновре­менно ощущаются на трех уровнях социальной реально­сти, каждый из которых подразумевает другую точку от­счета и другой порядок фактов.

Во-первых, социальное взаимодействие, толкуемое в данном исследовании как диалог между двумя команда­ми, может прерваться в обстановке общего смущения и за­мешательства. Ситуация может перестать быть определен­ной, прежние позиции могут стать в дальнейшем не защи­тимыми, и участники могут вдруг оказаться без намечен­ного курса действий. Как правило, участники чувствуют некую фальшивую ноту в сложившейся ситуации и начи­нают испытывать замешательство. Другими словами, ма­ленькая социальная система, созданная и упроченная упо­рядоченным социальным взаимодействием, становится де­зорганизованной. Таковы последствия указанного срыва с точки зрения социального взаимодействия.

Во-вторых, срывы исполнения дополнительно к этим дезорганизующим последствиям для действия в данный момент могут иметь и более глубокие последствия. Ауди­тории склонны воспринимать личностный образ Я, про­ецируемый индивидуальным исполнителем во время лю­бого текущего выступления, в качестве какого-то ответст­венного представителя группы его коллег, его команды и его социальной организации. Кроме того, аудитории вос­принимают конкретное исполнение данного индивида как свидетельство его способности исполнять определенную ру­тину и даже как свидетельство его способности исполнять любую рутину. В известном смысле эти более крупные со­циальные единицы (команды, организации и т. д.) каж­дый раз попадают в зависимость от того, как их индиви­дуальный представитель исполняет свою рутинную партию, поскольку с каждым очередным таким исполнением леги­тимность этих единиц часто заново подвергается испыта­нию, а их долговременная репутация ставится на карту. Зависимость этого рода особенно сильна в некоторых спе­циальных исполнениях. Например, когда хирург и его се­стра по случайному совпадению одновременно отворачи­ваются от операционного стола и пациент, находящийся под анестезией, скатывается с него со смертельным исхо­дом, то не только скандально срывается единичная опера­ция, но может пострадать сложившаяся репутация этого врача как профессионала и как человека, а также репута­ция всей больницы. Таковы возможные последствия сры­вов исполнения с точки зрения социальной структуры.

Заключение. Рамки социального взаимодействия

289

Наконец, часто встсречается глубокое самоотождеств­ление Я индивида с какой-то конкретной ролью, органи­зацией или группой, что формирует его самопонимание в качестве человека, который не срывает социального вза­имодействия и не подводит социальные подразделения, за­висящие от этого взаимодействия. Если же случается срыв, то может появиться сомнение в тех самооценках, вокруг которых строилась личность этого индивида. Таковы по­следствия, которые могут быть вызваны срывами испол­нения, с точки зрения отдельной личности.

Итак, последствия срывов исполнения можно рассмат­ривать на трех уровнях абстракции: личности, взаимодей­ствия и социальной структуры. Хотя вероятность срыва, а также социальная важность вероятных срывов, широко варьируются от одного взаимодействия к другому, все же, по-видимому, нет такого взаимодействия, в ходе которого его участники не имеют существенных шансов испытать легкое затруднение или менее значительных шансов пе­режить глубокое унижение. Жизнь по большей части не является азартной игрой, но природа взаимодействия — игровая. И поскольку люди прилагают усилия избегать срывов взаимодействия или исправлять те из них, кото­рых избежать не удалось, то эти усилия будут иметь одно­временные последствия тоже на всех трех вышеуказан­ных уровнях. В таком случае логично связать эти три уров­ня абстракции с существующими исследовательскими пер­спективами, с точки зрения которых изучают социальную жизнь.

СРАВНЕНИЯ И ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ

В этой книге использовались иллюстрации из практи­ки не только англо-американского общества. Поступая так, я вовсе не думал, будто представленная в ней система по­нятий свободна от всякой культурной ограниченности или применима в тех же областях социальной жизни в неза­падных обществах, как и в нашем западном. Для после­днего характерна социальная жизнь, протекающая в зам­кнутых помещениях. Западный человек предпочитает дей­ствовать в стационарной обстановке, удерживая посторон-

Заключение. Рамки социального взаимодействия

291

них за пределами действия и используя возможность неко­торого уединения для комфортной подготовки перед пуб­личным шоу. Раз начав представление, он склонен дово­дить его до конца и при этом тонко чувствует дисгармо­ничные ноты, возникающие по ходу исполнения. Если че­ловека в западном обществе уличают в ложном представ­лении другим, то он, как правило, переживает глубокое унижение. Принимая как данность западные общие дра­матургические правила и наклонности в поведении, не сле­дует упускать из виду целые области жизни в других обще­ствах, где люди явно следуют иным правилам поведения. Сообщения западных путешественников переполнены не­ожиданными случаями, в которых их подводило драма­тургическое чутье, так что если ставить цель получения обобщений с охватом опыта других культур, то необходи­мо рассматривать эти случаи наравне с более привычными для западного ума. Так, надо быть готовым к тому, что в Китае, в любом частном доме, хотя бы в одной, чайной, комнате, можно увидеть удивительно гармоничные и ос­мысленные церемониальные действия и убранство, в край­не незатейливых ресторанчиках могут подавать чрезвы­чайно изысканную еду, а в тайниках лавчонок, которые выглядят как шалаши, набитые неприветливыми, развяз­ными продавцами, могут храниться завернутые в старую оберточную бумагу рулоны чудесного, тончайшего шелка². Человеку, живущему среди людей, ревностно заботящих­ся о сохранении лица друг перед другом, полезно узнать следующее:

К их счастью, китайцы не верят в необходимость домашних тайн так, как верим мы. Они не возражают, чтобы все подробно­сти их повседневного опыта видел каждый, кто захочет. Как они живут, что они едят, и даже семейные ссоры, которые мы так стараемся скрывать от публики — все это, по-видимому, считается общим достоянием, а не исключительным владением наиболее заинтересованной в происходящем конкретной семьи³.

Не должно удивлять, что в обществах с прочно утвер­дившимися неэгалитарными статусными системами и силь­ными религиозными ориентациями люди порой менее серь-

2 Macgowan J. Sidelights on Chinese life Philadelphia: Lippincott, 1908 P. 178—

179

³Ibid P 180—181

езно относятся ко всей драме гражданской жизни, чем на западе, и преодолевают социальные барьеры грубоватыми жестами, которые апеллируют к человеку, скрытому под маской, гораздо более открыто, чем посчитал бы позволи­тельным для себя американец.

Более того, надо быть очень осторожными при любых попытках охарактеризовать собственное общество как це­лое встречающимися в нем драматургическими практика­ми. К примеру, известно, что при теперешних отношени­ях управляющих и рабочих одна команда может пойти на совместные консультационные встречи с противной сто­роной, зная про себя, что возможно скоро понадобится соз­дать видимость гневного ухода с такого совещания. Дип­ломатическим командам иногда тоже приходится ставить похожие спектакли. Другими словами, хотя в нашем за­падном обществе команды обычно обязаны усмирять свой гнев, подчиняясь рабочему соглашению, бывают случаи, когда команды наоборот обязаны прятать свой истинный облик трезвомыслящей оппозиции за притворной демон­страцией несдержанных чувств. Точно так же, иногда скла­дываются такие обстоятельства, при которых люди, жела­ют они этого или нет, вынуждены прекратить взаимодей­ствие, чтобы спасти свою честь и свое лицо. Для ясности было бы благоразумней начать анализ этого драматурги­ческого разнообразия с более мелких социальных единиц, с небольших социальных образований или классов образо­ваний, с описания конкретных статусов, сравнения доку­ментов и изменений скромного масштаба методом истори­ческого изучения отдельных случаев. Для примера возьмем следующую информацию о спектаклях, которые на закон­ном основании дозволяется ставить бизнесменам:

За последние полвека заметное изменение претерпели пози­ции судов по вопросу границ оправданного доверия. Более ран­ние судебные решения, под влиянием преобладавшей доктрины “caveat emptor” (“бди, покупатель!”), сильно напирали на “долг” истца оберегать самого себя и не доверять своему противнику и придерживались мнения, что истец не имел права полагаться даже на прямые позитивные утверждения лица, с кем он всту­пил в официальную сделку. Предполагалось, что от любого мож­но ожидать попытки перехитрить в сделке другого, насколько хватит умения, и что только дурак будет ждать от людей всеоб­щей честности. Поэтому истец, по общему мнению, обязан был

провести более или менее основательное расследование и соста­вить собственное суждение. Признание новой нормы деловой этики, требующей, чтобы высказывания о фактах были по мень­шей мере правдивыми и точно сформулированными, а во мно­гих случаях и безусловно истинными, привело почти к полному изменению этой установки.

Теперь считается, что на фактические утверждения о коли­честве и качестве земли или продаваемых товаров, о финансо­вом положении корпораций и тому подобных материях, побуж­дающих вступать в коммерческие сделки, можно оправданно полагаться без специального расследования, не только там, где такое расследование было бы обременительным и трудным (как в случае, когда продаваемая земля расположена далеко от места сделки), но и там, где лживость представления товара в прин­ципе легко разоблачить доступными подручными средствами⁴.

В то время как в деловых отношениях откровенность, быть может, и растет, в других сферах происходят обрат­ные процессы. Есть некоторые свидетельства того, что брач­ные консультанты во все большей степени приходят к еди­ному мнению о неуместности взаимных откровений суп­ругов о своих прежних “приключениях”, так как это толь­ко вызывает ненужное напряжение. Можно привести и другие примеры. Так, почти до 1830 года в британских пивнушках была обстановка, мало отличающаяся от соб­ственных кухонь рабочего люда, но после этой даты в моду внезапно вошли “дворцы джина”, создавшие для отдыха почти той же клиентуры гораздо более изысканную по­казную, переднюю зону, чем они могли бы вообразить себе в мечтах еще совсем недавно⁵. В документах по социаль­ной истории конкретных американских городков есть фак­ты, говорящие о том, что произошло опрощение домашне­го и профессионального представительских передних пла­нов у местных высших классов. И наоборот, по некоторым источникам началось усложнение и удорожание обстанов­ки в офисах профсоюзных организаций⁶, что сопровожда­ется усилением тенденции “украшать” эту обстановку ака­демически образованными экспертами, которые создают

⁴ Prosser W. L. Handbook of the law of torts / Hornbook Series St. Paul (Minnes.): West Publishing Co., 1941 P. 749—750

⁵ Corham M. Dunnell H. Inside the pub. L.: The Architectural Press, 1950 P. 23— 24

⁶ Hunter F. Community power structure. Chapel Hill University of North Carolina Press, 1953. P. 19

Заключение. Рамки социального взаимодействия

293

атмосферу глубокомыслия и респектабельности⁷. Наблю­даются также изменения в планировке зданий и расста­новке оборудования в определенных промышленных и тор­говых организациях и явное усложнение представитель­ских передних планов, как в отношении наружного вида главных административных зданий, так и в отношении конференц-залов, главных вестибюлей и приемных внут­ри этих зданий. На примере конкретной фермерской общи­ны можно проследить, как скотный двор, который когда-то был закулисьем кухни и попасть в который можно было через маленькую дверцу рядом с печью, позже стали раз­мещать в отдалении от дома, а сам дом, в свое время безза­щитно торчавший посреди сада в окружении сельскохо­зяйственного инвентаря, мусорных куч и пасущегося ско­та, в некотором смысле начинает ориентироваться на пуб­лику своим огороженным и чистеньким палисадником, представляясь общине принаряженной стороной, в то вре­мя как в неогороженных задних зонах беспорядочно раз­бросан разный хлам. И по мере того, как исчезают при­строенные к домам коровники и все реже начинают встре­чаться отдельно стоящие кухонные времянки, в фермер­ском быту наблюдается постепенное улучшение домашне­го уклада, в котором кухня, сама когда-то имевшая свои скрываемые задние зоны, теперь меньше всего служит пред­ставительской зоной дома, хотя в то же время становится все более презентабельной на вид. Можно также отметить тот своеобразный общественный сдвиг, который заставил некоторые фабрики, корабли, рестораны и домохозяйства вычищать свои закулисные зоны до такой степени, что, подобно монахам, коммунистам или немецким муниципа­лам, их хранители всегда на страже, и не найдешь пят­нышка, где их представительский фронт дает слабину, в то время как члены аудитории, в достаточной мере про­никшиеся указанной бессознательной установкой общества, с пристрастием изучают места, которые специально для них убирают. Платное посещение репетиций симфониче-

⁷ Обсуждение “витринной функции” штатных экспертов см.: Wilens-ky H. The staff expert: A study of intelligence function in American Trade Unions / Unpublished Ph. D. dissertation. Department of Sociology. University of Chicago, 1953 Ch. 4 О проявлениях той же тенденции в бизнесе см.: Riesman D. The lonely crowd. New Haven: Yale University Press, 1950 P. 138—139

И. Гофман. Представление себя другим...

ского оркестра — лишь один из позднейших примеров это­го. Существует еще одно явление в том же роде, которое Эверет Хьюз называл “коллективной мобильностью”. Ей мы обязаны тем, что обладатели какого-то статуса стара­ются изменить совокупность исполняемых ими задач в та­ком духе, чтобы сделать ненужным любой поступок, не­совместимый по средствам выражения с тем образом сво­его Я, который эти статусные служители пытаются уста­новить для самих себя. При желании прослеживается и некий параллельный процесс, который можно бы назвать “ролевым предпринимательством” внутри конкретного социального образования — предпринимательством, по­средством которого отдельный участник взаимодействия пытается не столько передвинуться на более высокую по­зицию, уже давно установленную в структуре организа­ции до него, сколько создать для себя новую позицию, с такими обязанностями, которые благоприятны для прояв­ления свойственных ему качеств. Современная жизнь по­рождает однобокую специализацию, при которой многие исполнители одновременно на правах общественной соб­ственности используют в своей работе весьма богатые соци­альные декорации, в то же время соглашаясь отсыпаться после работы в одиночестве, в убогих каморках без всяких претензий. Все большее распространение получают сегод­ня внушительные представительские фасады (такие, как сложная лабораторная посуда, нержавеющая сталь, рези­новые перчатки, белый кафель и лабораторный халат), ко­торые вовлекают все большее число людей в выполнение неблагодарных задач поддержания чистоты. После перво­начальной тенденции, существовавшей в высоко автори­тарных организациях, требовать от одной из своих команд тратить все ее время на достижение строго предписанных показателей чистоты в обстановке, в которой будет рабо­тать другая команда, теперь в учреждениях вроде госпи­талей, военно-воздушных баз и больших домохозяйств на­блюдается упадок этой гипертрофированной строгости к рабочей обстановке такого типа. Последний пример про­исходящих в антураже общения изменений — это подъем и распространение джаза вкупе с культурными образцами “западного побережья”, где в ходу такие жаргонные сло­вечки, как bit (маленькая эпизодическая роль в жизни и

Заключение. Рамки социального взаимодействия

295

на сцене), goof (бестолковый дурак, псих), scene (место сбо­ра данной социальной группы), drag (тягомотное, скучное представление), dig (усердный студент или прилежный по­сетитель всевозможных концертов и спектаклей), что по­зволяет людям поддерживать в себе нечто вроде отноше­ния профессионального актера к техническим аспектам ис­полнений в ежедневных жизненных спектаклях.

РОЛЬ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ В ПЕРЕДАЧЕ ВПЕЧАТЛЕНИЙ О СЕБЕ

Возможно, под конец позволительно сделать одно заме­чание морального свойства. В этой книге экспрессивный компонент общественной жизни трактовался как некий источник впечатлений, подаваемых или воспринимаемых другими. Впечатление, в свою очередь, рассматривалось как источник информации о неочевидных фактах и как средство, при помощи которого реципиенты способны регу­лировать свою реакцию на информанта, не дожидаясь вы­яснения всех последствий действий этого информанта. Сле­довательно, экспрессия, выразительность рассматривалась, исходя из той коммуникативной роли, которую она игра­ет во время социального взаимодействия, а не, к примеру, в категориях “консуматорной”* или “снимающей напря­жение” функции, какую эта экспрессия могла бы иметь для самого выразителя⁸.

В глубине всякого социального взаимодействия скры­та, по-видимому, некая фундаментальная диалектика. Ког­да человек попадает туда, где присутствуют другие, он обя­зательно захочет узнать что-то реальное о застигнутой им ситуации. Если бы он владел такой информацией, он был бы способен предвидеть, что будет происходить дальше и со знанием дела вносить соответствующие поправки в ход взаимодействия, в итоге он смог бы дать другим присутст­вующим в меру собственного просвещенного эгоизма то,

* Consummatory — термин известного американского социолога Т. Пар-сонса, означающий самодостаточную удовлетворенность достижением цели, когда действующий не имеет побуждения изменять ситуацию и от­ношение к объекту действия. (Прим. пер.).

⁸ Подобную трактовку см.: Parsons Т., Bales R. F., Shils E. Working papers in the theory of action Glencoe (III.): The Free Press, 1953 Ch. 2.

Ml

что они ожидали от него. Чтобы полностью раскрыть дей­ствительный характер незнакомой ситуации со множеством участников, этому человеку было бы необходимо знать все относящиеся к делу социальные данные о других. Ему так­же нужно было бы знать фактический исход или конеч­ный результат деятельности этих других в течение вза­имодействия, равно как и их подлинные внутренние чув­ства по отношению к нему. Полная информация такого порядка доступна редко. При ее отсутствии люди склон­ны пользоваться заменителями — случайными реплика­ми, психологическими тестами, статусными символами и т. д. — как опорами для предвидения. Короче, поскольку реальность, интересующая данного индивида, в данный момент не доступна восприятию, то вместо нее приходит­ся полагаться на имеющиеся видимости. Парадокс состо­ит в том, что чем больше человек интересуется реально­стью, недоступной восприятию, тем больше он должен со­средоточивать свое внимание на внешних проявлениях, на видимостях.

Человек склонен обращаться с другими присутству­ющими на основе впечатления, которое они создают о сво­ем прошлом и будущем во время взаимодействия. Именно в такие моменты коммуникационные акты переходят в мо­ральные поступки. Впечатления, которые производят дру­гие, чаще всего истолковываются как неявные притяза­ния и обещания, а любые притязания и обещания тяготе­ют к высказываниям морального характера. Про себя каж­дый такой истолкователь думает: “Я пользуюсь этими впе­чатлениями о вас как способом познания вас и вашей дея­тельности, и вам не стоит вводить меня в заблуждение”. Любопытно здесь то, что человек обычно придерживается этой позиции, даже если он ожидает от других большей частью бессознательного самовыражения в их поведении, и даже если он надеется на возможную эксплуатацию этих других на основе добытой о них информации. Так как про­изводители впечатлений, используемых наблюдающим ин­дивидом, соблюдают множество норм вежливости и при­личия — норм, свойственных и сфере социального обще­ния, и сфере исполнения рабочих задач, то всем предо­ставляется возможность заново оценить, насколько повсе­дневная жизнь опутана моральными ограничениями и при­страстиями.

Заключение. Рамки социального взаимодействия

297

Перейдем теперь на точку зрения других. Если они со­бираются вести себя по-джентльменски и не портить игры наблюдающему индивиду, они, наверное, почти не будут сознательно остерегаться того, что о них формируются ка­кие-то впечатления, но скорее будут действовать без вся­ких хитростей и затей, давая возможность этому индиви­ду получать достоверные впечатления о себе и своих до­стоинствах. Если же им случится задуматься по поводу то­го, что их наблюдают, они все равно не допустят чрезмер­ного влияния на себя этого факта, довольствуясь надеж­дой, что наблюдающий получит правильное впечатление и потому отдаст им должное. Если бы они захотели повли­ять на трактовку, какую дает им наблюдающий индивид (и этого, собственно, следует чаще всего ожидать), то и тогда в их распоряжении имеются джентльменские сред­ства. От них требуется всего лишь правильно управлять своим поведением в настоящем, чтобы его будущие пред­видимые последствия были таковы, что невольно застав­ляли бы всякого справедливого и порядочного человека обращаться с ними в данный момент так, как они сами то­го хотят. Как только это исполнено, им лишь остается по­ложиться на восприимчивость и справедливость наблюда­ющего их поведение индивида.

Наблюдаемые, конечно, нередко применяют эти благо­пристойные средства, чтобы повлиять на манеру обраще­ния с ними наблюдателя. Но существует и другой путь, более короткий и эффективный, каким наблюдаемые спо­собны влиять на наблюдателя. Вместо того, чтобы пассив­но позволять впечатлению о себе складываться в качестве случайного, побочного продукта своей деятельности, на­блюдаемые лица могут переориентировать всю ее систему координат и прямо направить усилия на создание жела­емых впечатлений. Вместо попыток добиться определен­ных целей приемлемыми средствами, они могут попытаться достичь общего впечатления, будто они добиваются опре­деленных целей только социально приемлемыми средства­ми. Всегда возможно манипулировать впечатлением, ко­торое наблюдатель вынужден использовать как замену ре­альности, потому что знак присутствия некоего явления, не будучи этим явлением, применим и при его отсутствии. Сама необходимость для наблюдателя опираться на постав­ляемые другими представления о вещах и явлениях по-

Заключение. Рамки социального взаимодействия

299

рождает возможность подсовывания ложных представле­ний.

На свете есть много людей, считающих, что они не смог­ли бы удержаться в бизнесе, каков бы ни был этот бизнес, если всегда ограничиваться лишь джентльменскими сред­ствами влияния на нужных индивидов, которые следят за их деятельностью. Рано или поздно в круговороте своих дел такие люди приходят к выводу о необходимости кон­центрации и прямой манипуляции производимыми ими впечатлениями. Наблюдаемые превращаются в исполни­тельскую команду, а наблюдатели — в аудиторию. Дейст­вия, которые кажутся чисто деловыми, объективными, по сути становятся жестами, адресованными аудитории. Де­ятельность исполнителей театрализируется.

И теперь мы подходим к основному диалектическому моменту. В качестве полноценных исполнителей все заин­тересованы в поддержании впечатления, будто они живут согласно множеству норм, по которым судят о людях и продуктах их деятельности. Так как эти нормы весьма мно­гочисленны, многообразны и всепроникающи, то индиви­ды, выступающие как исполнители, гораздо в большей ме­ре, чем мы думаем, субъективно и объективно остаются в сфере моральных отношений. Но как исполнителей-функ­ционеров людей интересует не моральная проблема реали­зации упомянутых норм в жизни, а по сути аморальная проблема создания убедительного впечатления, будто эти нормы реализуются. В таком случае, наша деятельность по большей части соприкасается с моральными вопросами, но в роли исполнителей мы не имеем моральной заинтере­сованности в них. Как исполнители мы оказываемся ком­мерсантами от морали. Весь наш день плотно занят возней с “товарами”, выставляемыми нами напоказ, и наши голо­вы забиты глубокими соображениями относительно них. Но вполне может быть, что нам придется тем больше уде­лять внимания этим товарам, чем более далекими мы себя чувствуем от них и от тех, кто достаточно доверчив, чтобы их покупать. Пользуясь другими образными сравнениями, можно сказать, что сама обязательность и выгодность всег­дашнего появления перед другими людьми в постоянном моральном сиянии, неизбежность существования в облике того или иного обобществленного персонажа, вынуждает че­ловека быть искушенным в проблемах и тонкостях сцены.

ИНСЦЕНИРОВАНИЕ И СОЦИАЛЬНОЕ Я ЧЕЛОВЕКА

Общая идея, что мы то и дело представляем себя дру­гим, вряд ли нова. Но в заключение упор следует сделать не на ней, а на том, что сама структура человеческого Я может быть по-новому увидена в понятиях, описывающих, как такие представления устраиваются в англо-американ­ском обществе.

В данной работе действующий индивид выступал в двух ипостасях. Он рассматривался как исполнитель, загнан­ный жизнью фабрикатор впечатлений, втянутый в обще­человеческую задачу сценической постановки своего ис­полнения; и как сценический персонаж-характер (фигу­ра, как правило, красивая), дух, жизненную силу и дру­гие безупречные качества которого исполнение этого ин­дивида целенаправленно вызывает из небытия. Качества исполнителя и качества представляемого им характера — явления разного порядка. Обычно именно так и бывает, однако оба набора качеств имеют свое значение в услови­ях спектакля, которого не избежать в жизни.

Итак, сначала возьмем человека как персонаж, как ис­полняемый им характер. В западном обществе исполня­емый человеком персонаж и собственное Я этого человека в известной мере уравнены, и это Я-как-персонаж обычно видится как нечто неотделимое от самого исполнителя, так или иначе образующее некое заметное явление в психоби­ологии личности. Такой взгляд неявно присутствует в том, что каждый из нас старается представить другим, но имен­но из-за этого затрудняется анализ этого представления. В настоящем исследовании исполняемое Я рассматривалось как некоторый образ, обычно похвально-положительный, который сценически, в соответствующем персонаже-харак­тере успешно пытается возбудить и закрепить в сознании других действующий индивид в отношении себя. Хотя этот образ осмысляется относительно данного индивида так, что тому приписано какое-то Я, сами свойства этого Я про-изводны не от неизменных личностных свойств индивида, а от всей сценической обстановки его действия, ибо по­рождаются той особенностью локальных событий, кото­рая заключается в их зависимости от интерпретации оче­видцев. Правильно поставленная и исполненная сцена за-

Заключение. Рамки социального взаимодействия

301

ставляет аудиторию приписывать какое-то Я представлен­ному характеру, но это приписывание, это Я, есть про­дукт состоявшейся сцены, а не причина ее. В таком слу­чае Я как представленный характер — это не органиче­ское явление со своей точно определенной локализаци­ей, которому по природе суждено родиться, достичь зре­лости и умереть. Это драматический результат, постепен­но и расплывчато возникающий из представляемой дру­гим сцены, ключевая проблема и главный интерес всего представления состоит в том, поверят или не поверят это­му результату.

При таком подходе, анализируя определенное социаль­ное Я, можно отвлечься от его обладателя, от того конк­ретного индивида, кто из-за этого результата больше всего выигрывает или теряет, ибо он и его плоть попросту слу­жат стержнем, вокруг которого временно упорядочивают­ся некоторые продукты коллективного сотрудничества. И средства для производства и утверждения социальных Я человека находятся не внутри этого организующего стерж­ня: в действительности эти средства часто надо искать в существующих общественных учреждениях. Там обязатель­но появится и будет функционировать задняя зона дейст­вия с ее средствами подготовки человека к исполнению, и передняя зона с ее постоянным сценическим реквизитом. В любом учреждении или социальном образовании надет-ся команда из лиц, чья активность на месте действия с ис­пользованием доступного реквизита определит квазитеат­ральную жизненную обстановку, в которой будет разви­ваться Я исполняемого персонажа-характера, и появится другая команда — аудитория, чья интерпретаторская ак­тивность также будет необходима для этого развития. Со­циальное Я человека есть продукт всех этих взаимопри­способлений разных сил и в любых своих проявлениях не­сет на себе отпечатки такого происхождения.

В целом машинерия производства социального Я тяже­ла и громоздка и порой ломается. Тогда обнажаются со­ставляющие ее механизмы: контролирование закулисной задней зоны, командный сговор, помогающая исполнению тактичность аудитории и т. д. Но, весьма текучие по при­роде, впечатления будут достаточно быстро оправляться от этой поломки, чтобы снова увлечь нас в поток одного из

возможных типов реальности: исполнение возобновится и наладится, появится устойчивое Я, соответствующее каж­дому исполняемому характеру, становящееся в дальней­шем внутренним самовыражением его исполнителя.

Перейдем теперь от индивида как представленного ха­рактерного персонажа к индивиду как исполнителю-ра­ботнику. Последний способен учиться, проявляя эту спо­собность при подготовке к роли. Он предается мечтам и фантазиям: какие-то из них рисуют в его воображении ра­достные картины триумфального, победоносного исполне­ния, другие же омрачены тревогами, страхами, и навязчи­выми мыслями о возможных жизненных провалах перед публикой в самой видной передней зоне. Он часто прояв­ляет стадное чувство по отношению к товарищам по ко­манде и к аудиториям, но также — такт и внимательность к их интересам. Он может испытывать глубокое чувство стыда, что заставляет его стараться минимизировать шан­сы любого возможного разоблачения.

Эти качества индивида как исполнителя — не просто описательный результат, выведенный из каких-то частных исполнений. Они психобиологичны по своей природе, и все же, по-видимому, формируются в тесном взаимодей­ствии с постановочными возможностями разных исполне­ний.

И теперь последнее замечание. При развитии системы понятий, принятой в данной работе, был использован не­кий язык театральной сцены. Я говорил об исполнителях и аудиториях (публиках); о рутинных номерах, партиях и ролях; об исполнениях удавшихся или провалившихся; о репликах, сценических декорациях, реквизите, обстанов­ке и закулисье; о драматургических требованиях, драма­тургическом мастерстве и драматургических стратегиях. Теперь пришла пора признать, что это злоупотребление простой аналогией, отчасти было лишь риторикой и так­тическим маневром.

Изречение “весь мир — театр” достаточно общее место для всех, чтобы читатели знали о его ограниченности и были терпимыми к нему, поскольку всякий в любое время может легко убедить себя, что такие броские афоризмы не следует воспринимать слишком серьезно. Действие, постав­ленное в театре, представляет собой условную, придуман-

ную иллюзию, о чем все прекрасно знают. В отличие от обычной жизни, ничего реального или подлинного не мо­жет случиться с представляемыми на сцене персонажами, хотя на другом уровне рассмотрения, конечно же, может произойти нечто реальное и практически ощутимое с репу­тацией исполнителей как профессионалов, чьей повседнев­ной работой являются театральные представления.

При таком вторжении реальности язык и маски сцены обычно отбрасываются. В конце концов, монтажные леса нужны, чтобы построить что-то другое, и воздвигаются они с последующим намерением снести их в свое время. На­стоящее исследование на самом деле не интересовали эле­менты театра, которые проникают в повседневную жизнь. Его интерес был сосредоточен на структуре социальных контактов, непосредственных взаимодействий между людь­ми — на структуре тех явлений в общественной жизни, которые возникают всякий раз, когда какие-либо лица фи­зически присутствуют в пространстве взаимодействия. Ключевой фактор в этой структуре — поддержание како­го-то единого определения ситуации, причем это опреде­ление должно быть выражено до конца вопреки множест­ву потенциальных срывов и потрясений.

Характер (персонаж), инсценированный в театре, в изве­стных отношениях призрачен, не реален и не имеет таких реальных, практически важных последствий, каких спо­собен натворить в жизни насквозь фальшивый персонаж, сыгранный мошенником. Но успешное инсценирование лю­бого из этих вымышленных персонажей требует использо­вания одинаково реальных технических приемов — тех самых приемов, при помощи которых обыкновенные люди выдерживают свои жизненно реальные социальные ситу­ации. Те, кто лицом к лицу взаимодействуют на театраль­ной сцене — профессиональные актеры, тоже должны удов­летворять ключевому требованию реальных ситуаций: они обязаны выдерживать избранное определение ситуации, применяя подходящие средства самовыражения, иначе го­воря, экспрессивно поддерживать общее определение си­туации. Но они делают это в тепличных условиях, облег­чающих им применение соответствующей театральной тер­минологии для решения задач взаимодействия, которые все мы с ними разделяем.

СОДЕРЖАНИЕ

А. Д. Ковалев

КНИГА ИРВИНГА ГОФМАНА “ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СЕ­БЯ ДРУГИМ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ” И СОЦИОЛО­ГИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ 5

ПРЕДИСЛОВИЕ 29

ВВЕДЕНИЕ 32

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИСПОЛНЕНИЯ 45

Вера в исполняемую партию 45

Передний план исполнения 54

Театральное воплощение 63

Идеализация 67

Поддержание зкспрессивного контроля 84

Ложные представления 91

Мистификации 101

Действительность и уловки 105

ГЛАВА ВТОРАЯ. КОМАНДЫ 112

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЗОНЫ И ЗОНАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ 142

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ РОЛИ 179

ГЛАВА ПЯТАЯ. КОММУНИКАЦИЯ С ВЫХОДОМ ИЗ

ПРЕДСТАВЛЯЕМОГО ХАРАКТЕРА 208

Обсуждение отсутствующих 211

Сценические разговоры 217

Командный сговор 218

Перестроения в ходе исполнения 231

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ИСКУССТВО УПРАВЛЕНИЯ ВПЕ­ЧАТЛЕНИЯМИ 251

Защитные меры и практики 256

Покровительственные действия 274

Тактичность относительно другой тактичности 279

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. РАМКИ СОЦИАЛЬНОГО ВЗАИМО­
ДЕЙСТВИЯ 283
Аналитический контекст 284
Личность—Взаимодействие—Общество 28 7
Сравнения и исследовательские возможности 289
Роль выразительности в передаче впечатлений о себе 295
Инсценирование и социальное Я человека 299

НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ

Гофман Ирвинг

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СЕБЯ ДРУГИМ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

Оформление Н.Д. Саркитова

Верстка А. Н. Саркитова Корректор В. А. Подолинская

Издательство «КАНОН-пресс-Ц», 113054, г. Москва, Стремянный пер., д. 31/1.

Серия ЛР № 066291

По вопросам реализации звонить: 113-31-31. Региональным оптовым книготорговым

организациям обращаться: 111402, г. Москва, Вешняковская ул., 6-3-92.

Подписано в печать 12.03.00. Формат 84xl081/₃₂- Печать офсетная. Гарнитура SchoolDL. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 15,96. Тираж 3.000 экз. Заказ N° 231

Отпечатано с оригинала-макета заказчика

в ППП типография «Наука», 121099, Москва, Шубинский пер., д. 6.

2