УДК 316

ББК 75.0 3 14

Часть первая

Художник Алексей Пашков

Загайнов P.M.

3 14 Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Знаменитый психолог Р. Загайнов 35 лет помогает спортсме­нам преодолеть стресс, выжить, победить или справиться с пора­жением.

Завороженные красотой, звуками фанфар и треском фейер­верков, мы смотрим Олимпиады, соревнования, первенства и матчи.

Спорт. Пластика совершенства. Азарт. Фарт.

Люди спорта, спортсмены. Запредельные нагрузки. Сила духа. Смертельные срывы. Страх поражения. Цена победы — жизнь и судьба.

Но и любой человек тоже находится «на дистанции». По сути, у каждого своя беговая дорожка, ледовая арена и шахматная партия. Все на пределе. Этой книгой опытный психолог помога­ет и всем нам.

ISBN 5-89048-145-2 УДК 316

ББК 75.0

ООО «Совершенно секретно», 2005

— Ой, как Вы поседели! —

первое, что услышал я на родной земле.

Олимпиада, олимпиада... Что даешь и что от­нимаешь ты? Сверхнапряжение и сверхответ­ственность, пронизывающий всё твое существо страх поражения, не-фарта, любой роковой слу­чайности, способной помешать твоему любимо­му спортсмену победить, разрушить его мечту. И... твою!

Лицо спортсмена, пережившего страдание. Каждый день я вижу его, и мучительно сжимает­ся сердце, и хочется сказать ему самое нужное, найти то единственное слово, которое хоть не­много, но успокоит его, вернёт в жизнь.

Олимпийская столовая. Вечером она заполня­ется, и никто не спешит расходиться. Вот в оче­редной раз распахиваются двери и появляется ко­манда, закончившая сегодня свое выступление. И я вижу, кто проиграл свой главный старт... За­стывший взгляд, детская растерянность, непони­мание и жалкая покорность случившемуся. А у женщин опухшие от слез глаза.

А вот определить победителей почему-то я не могу. И это удивляет меня самого, насмотревше­гося в своей жизни и в спорте многого. Да, нет на лице нового олимпийского чемпиона радости и торжества, а есть лишь безумная усталость, полное опустошение, примирение с миром и с собой. Слишком тяжело сейчас достаётся побе-

да, и нет сил даже на простую человеческую ра­дость. Слишком важна она для человека и для всей его последующей жизни, и рождает потому не эмоции, а желание осознать, подумать, разоб­раться в себе, принять случившееся на личност­ном уровне, на уровне своей судьбы.

Так что ты даешь, Олимпиада? Конечно, по­трясение от самой борьбы. Воспоминаний с лих­вой хватит на всю оставшуюся жизнь. Но это же пережитое потрясение трансформировало мой внутренний мир, психоанализ которого я произ­вожу уже более полугода и пока не могу считать его завершённым. Что-то ушло «из меня», и ста­ло просто неинтересно пролистывать прочиты­ваемый ранее от первой до последней строчки «Спорт-экспресс». Больше пяти минут не выдер­живаю любую спортивную телетрансляцию. Не могу и не хочу рассказывать даже близким — об Играх.

— Лёша не тот, — ставлю я приговор первому прокату Алексея Ягудина (вчера, 26 октября, по­казали его катание в первом послеолимпийском году). Да, всё не то в его катании, а точнее — в нём, в лице, в глазах. И дело не в том, что он немного растолстел. В другом. Его катание ос­тавляет равнодушным. Он пуст. Он не может найти в себе то, что выплёскивалось раньше с первыми аккордами музыки.

Татьяна Анатольевна видит эти непривычные оценки 5,3 и 5,4... и улыбается, но улыбка даётся ей с трудом.

Я смотрю на дорогие мне лица, и становится ясно, что ответа на этот вопрос «почему?» нами — спортсменом Алексеем Ягудиным, тренером Та­тьяной Тарасовой и психологом Загайновым —

не найден. А от успешного его поиска зависит, быть может, вся дальнейшая жизнь как самого спортсмена, так и всей нашей группы.

Так что же отняла у сверхталантливого фигу­риста Алексея Ягудина победная Олимпиада? И что предстоит нам сделать, чтобы вернуть в его катание всё то, что поднимало людей на ноги уже в середине «тарасовских» программ? И что должны сделать мы — работающие с ним, и что должен сделать спортсмен сам, чтобы стать пре­жним — неотразимым и непобедимым? Путь к самому себе, — так можно назвать то, что пред­стоит совершить Алексею Ягудину. И только сей­час я понял, как это тяжело, если вообще воз­можно.

В последние две недели до олимпийского стар­та происходило то, что можно назвать одним сло­вом «психоз». За завтраком Лёша говорит мне: «Это вся моя еда на сегодняшний день».

Я молча соглашаюсь. Соглашаться во всём — самый правильный стиль поведения сейчас, ког­да уже ярким пламенем бьется в его сознании, в каждом нерве и в каждой мышце тот самый олим­пийский огонь, главный старт в жизни каждого настоящего спортсмена. К Солт-Лейк-Сити Леша шёл семнадцать с половиной лет, пожертвовав в этом долгом пути фактически всем, что есть в жизни обычного человека.

После тренировки мы идем к нашей гостини­це, и Лёша говорит: «Что за жизнь у меня, Ру­дольф Максимович? Голеностоп болит, колени болят, пах болит, плечо болит...»

Я решаюсь прервать, а может быть, развесе­лить его и продолжаю:

— Жопа болит.

Но он (без улыбки) останавливается, спускает брюки:

• А жопа знаете, где болит?.. Вот здесь,
  кость. — И тычет пальцем в больное место.

• Ничего, Лёшенька, — всегда говорю я в от­
  вет на его очередную жалобу, — осталось всего
  десять тренировок. — Что означает пять рабочих
  дней (по две тренировки в день) и два выходных,
  которые он требует у тренера уже три дня.

• Я не отступлю, — отвечаю я Татьяне Анато­
  льевне. — Поверьте, если спортсмен не выпол­
  нит то, что нами намечено, не будет главного —
  уверенности в проделанной работе. А на Олим­
  пиаде добавится стресс самой Олимпиады и будут
  сорваны главные прыжки. Упадут все, кто не из­
  девался над собой в работе.

• Вы видите, папаша (моя кличка в группе), я
  слушаюсь. Хотя вообще-то я никого не слуша­
  юсь, — отвечает она.

И мы смеемся, хотя даже простая улыбка с каж­дым днём даётся всё труднее.

И давно забыл об улыбке наш Лёша. Его поху­девшее и потемневшее от усталости лицо вызы­вает у нас жалость и сострадание. И невыносимо смотреть, как после проката своей произвольной программы (4 минуты 40 секунд) Лёша отъезжа­ет к противоположному (подальше от нас) борту, наклоняется, и его тошнит, буквально вывора­чивая наизнанку.

• Он умрёт, он умрёт, — причитает Татьяна
  Анатольевна. Я не отвечаю ей. Потом он подъез­
  жает к нам, и я говорю:

• Молодец, Лёшенька! Осталось восемь тре­
  нировок! — Жду их в раздевалке и слышу (дверь
  полуоткрыта) его крик:

— Я так никогда не тренировался!

И Татьяна Анатольевна что-то приглушённо отвечает ему. «Валит на меня, — говорю я себе, — и правильно делает». — «Поэтому Вы здесь!» — часто говорит мне сам Лёша.

И вот он входит в раздевалку и буквально па­дает на скамейку.

• Молодец! — снова говорю я, — это была
  настоящая работа! — Лёша лежит, его грудная
  клетка поднимается и опускается в такт тяжело­
  му дыханию. Он спрашивает:

• И всё-таки, Рудольф Максимович, когда у
  меня будет выходной?

• А когда ты хочешь?

• А когда лучше? — спрашивает он. Как рад я
  это слышать! Значит, спортсмен готов страдать и
  дальше, если нужно. Он покапризничал со сво­
  им любимым тренером, избавился от отрицатель­
  ных эмоций (и спасибо за это Татьяне Анатоль­
  евне), а сейчас вновь настроен на «конструктив»
  с тем, «кто для этого здесь».

• Давай сделаем так: завтра — пятница, рабо­
  таем с полной отдачей. Поверь, это надо! А суб­
  боту и воскресенье будешь отдыхать. И полнос­
  тью восстановишься!

Я наклоняюсь и целую его. И говорю:

— Благодарю за работу.

Итак, 48 часов отдыхаем друг от друга. И есть возможность посмотреть по сторонам. Многие го­товятся здесь, в Калгари, и сталкиваешься с ними с утра до вечера — и в отеле, и на улице, и в залах. Всегда собранные и серьёзные китайцы, готовые, это угадывается по воле в глазах, уже сегодня заявить всем остальным спортсменам мира: скоро мы разгромим вас всех!

Корейцы, совсем не похожие на своих сосе­дей, всегда оживлённые, беспрерывно лопочущие что-то на своем языке.

Румыны, венгры, поляки — на одно лицо, и не чувствуешь, глядя на них, что это олимпий­цы, и забываешь о них сразу после встречи на одной из узких улиц Калгари.

И наши... Вот где меня ожидал сюрприз. Я буквально впивался в лица тех, на чьих костю­мах значилось слово «Россия», и видел совсем не то, что видел в прошлые годы, когда бывал за рубежом с теми, на чьих костюмах сияло (я не преувеличиваю) слово «СССР». Да, той ма­гии не было. Сейчас это были другие люди — понурые, не улыбающиеся, будто потерявшие уверенность.

«Боже мой, беда-то какая!» — помню, подумал я тогда. И вспомнил, как в начале перестройки, когда опекал Анатолия Карпова (было это в Ис­пании), помню, зашел к нему в номер и слышу: «У Вас включён телевизор? Видели парад откры­тия Олимпиады-76? Какие люди шли — Василий Алексеев, Турищева, Борзов! Какую команду Гор­бачёв развалил!»

...Но я понимаю, что дело не только в фами­лиях. Что произошло с нами, с каждым конкрет­ным человеком? Что отнято у него и что он по­терял сам? Подхожу к одному из наших спорт­сменов и спрашиваю:

— А как атмосфера в команде?

Он оценивающе осматривает меня с ног до го­ловы и затем отвечает:

— Ужасная.

Потом садится рядом и обрушивает на меня всё накопившееся в его душе. И заканчивает мо­нолог словами:

— Я даже массаж делаю у немецкого массажи­
ста. И нашему врачу ничего не говорю — лечусь

сам.

...Семнадцать дней в Олимпийской деревне подтвердили мои опасения. Я не видел и следов оптимизма в лицах наших замечательных ребят и девушек. Но видел другое — и не раз — уезжа­ющих на поле боя в полном одиночестве.

Никто не сопровождал их! Такого во времена советского спорта быть не могло по определе­нию. Беда! И нет другого слова.

Лёшу практически не видел. Только утром, про­ходя мимо ресторана, краем глаза заметил его, беседующего с официантом. Он сделал вид, что не видит меня. То же самое сделал я. Как дого­ворились — отдыхаем друг от друга.

Всё записал о последнем рабочем дне и понял, что сидеть в номере нет сил. И поехал на лёд. Поехал к Татьяне Анатольевне — с ней не соску­чишься.

• Что сейчас будешь делать? — спрашивает
  она танцора Арсения Маркова.

• Поработаю у зеркала, — отвечает он. Она
  смотрит ему вслед и говорит:

• Иди-иди, поработай над своим уродством.

Мимо нас прошла на лёд незнакомая фигури­стка. Татьяна Анатольевна не обделяет и её вни­манием, говорит: «Сейчас пойдет, откатает своё нехитрое».

Я просто отдыхаю, с удовольствием слушаю её прибаутки, но смеяться нет сил. Да и желания тоже: своей железной лапой держит нервы доми­нирующая мысль о н ё м! Что он? Где он? Как он? Как себя чувствует? Спал ли ночью? Как тя­нется для него это пустое время выходного дня?

И тренер, конечно, думает о том же. Татьяна Анатольевна подходит ко мне, кладёт руки мне на плечи и спрашивает:

• Ну как он?

• Отдыхает.

• Пусть отдыхает, — после паузы говорит она.
  Садится рядом и шепчет:

• Чуть не умерла ночью, — и показывает на
  сердце.

— Почему не позвонили?
В ответ махнула рукой.

...На лед вышла наша лучшая пара, и Татьяна Анатольевна резко встала и подошла к борту.

Смотрю на танцоров, любуюсь ими и отды­хаю. Прекрасная музыка и всё остальное прекрас­но. Красоту нарушают иногда крики Татьяны Анатольевны, но я давно адаптировался к ним, и моему отдыху от мужского одиночного катания ничто не способно помешать. Лишь бы там, лишь бы у него все было в порядке!

...Почему так не любят танцы и не считают их за спорт представители одиночного и парного ка­тания? Хотя труд здесь не менее адский. Но нет, — соглашаюсь я с ними, — того риска и того страха от сумасшедших прыжков, без которых побед в одиночном и парном катании не бывает. «Кру­тят жопами», — сказала мне вчера за обедом из­вестная наша одиночница.

Смотрю на лёд, на родные лица ребят и вижу сейчас (словно глаза открылись) совсем другое. На заплаканные глаза нашей красавицы Ша Линн я обратил внимание сразу.

— Что случилось? — спросил я тренера.

— Отец объявился. Позвонил вдруг... впервые
после того, как бросил их. Пожелал успеха на
Олимпиаде.

ю

Татьяна Анатольевна присела на скамейку и, не отрывая глаз от разминающихся танцоров, рас­сказывала:

— Мой Володя (Крайнев) ведь тоже вырос без отца. И, как и Лёша, никогда его не видел. И вот однажды, это было на гастролях в Пятигорске, он увидел человека, исключительно похожего на него. И потом ему рассказали, что после концер­та этот человек долго стоял у двери его уборной, но так и не решился зайти.

А я смотрел ещё на одну нашу пару и ругал себя последними словами. Вчера в машине я си­дел рядом с французским танцором по имени Оливье, совсем молодым мальчиком, у которого всё в жизни пока должно быть без трагедий. И потому свой вопрос я задал смело: «Кто у тебя остался дома? Папа, мама?»

Он замялся, а я подумал, что он плохо понял мой английский, и повторил вопрос. И услышал в ответ: «Папа умер, а мама — хорошо!»

Меня как будто ударили обухом по голове. Идиот! Надо же было давно спросить у Татьяны Анатольевны об этой паре. И не имеет значения, что ты с ними как психолог не работаешь.

Нет, не идиот, а вдвойне идиот! — говорю я себе, — поскольку подобный прокол у меня уже был. На чемпионате мира по вольной борьбе, пе­ред финальной схваткой меня попросили помочь борцу, которого я ранее не опекал и, следователь­но, его биографии не знал. Я контролировал его разминку, мы прекрасно общались, но с вызовом на ковёр произошла задержка и несколько минут мы были вынуждены простоять у выхода на сце­ну. И тогда я, желая согреть душу спортсмена при­ятным воспоминанием, спросил: «Где сейчас твои Родители?» И услышал: «А у меня нет родителей.

и

Меня тётя воспитала». К счастью, задержка затя­нулась, и я в подаренное мне время успел испра­вить ситуацию. Мы посвятили эту схватку тёте, и он её блистательно выиграл. Но состояние нелов­кости преследовало меня ещё долго.

Как красиво скользит по льду Ша Линн — тя­жёлое детство, в многодетной семье, без отца. Везде, где бы мы ни были, я заметил это, она покупает подарки своим братьям и сестре.

И красив Оливье — Татьяна Анатольевна убеж­дена, что через несколько лет ему как партнёру не будет равных. И в аэропортах он тоже, если есть время, сразу направляется в магазины суве­ниров.

А я вспоминаю, что не забыл, вылетая первый раз к Татьяне Анатольевне, захватить книгу Ана­толия Владимировича Тарасова «Совершенноле­тие», на обложке которой он написал: «Дорого­му Рудольфу Загайнову!...»

— Почерк узнаёте? — спросил я.

Она склонилась над книгой, долго-долго мол­чала и затем тихо сказала: «Толя».

Выходной, как же ты опасен! Вспоминается всё то, о чём лучше не вспоминать, что отягощает твоё настроение и даже делает тебя слабее. Те­перь я вспоминаю Лёшу и говорю себе: «Трижды идиот!» Это было три дня назад. Он огрызался на Ц каждое замечание тренера, в том числе — и на | деловые. Потом прервал тренировку и минут за двадцать до её окончания покинул лёд. Когда он проходил мимо меня, я сказал: «Не понял юмо­ра», но он ничего не ответил.

Обычно, переодевшись, он заходил за мной и мы вдвоём уезжали в отель, куда Татьяна Анато-

12

льевна возвращалась вместе с танцорами пример­но через час.

Но сегодня я решил принять сторону тренера и, когда Лёша подошёл к нам и сказал: «Поеха­ли», я ответил: «Нет, я поеду с ними». Ответил и сразу отвернулся, снова стал смотреть на лёд. И вдруг услышал: «Заплакал», — это произнесла Татьяна Анатольевна.

Я резко повернулся, но Лёши уже не было. Мы с тренером стояли и молча смотрели друг на друга. Такой поникшей и растерянной я её ещё не видел.

И знаю: этот стоп-кадр будет вечно стоять перед моими глазами. Конечно, надо было поддержать и защитить (!) тренера. Но в то же время надо было учитывать, что спортсмен за считанные дни до Олимпиады уже на пределе, и требуется самое бе­режное отношение к его душевному состоянию, из­мочаленному диким ожиданием её начала.

Ох, этот выходной! Голова переполнена воспо­минаниями. И не знаешь — хорошо это или пло­хо. Всего неделю назад, перед началом последней сверхнагрузочной недели я сознательно пошёл на тяжёлый разговор со спортсменом (а Лёша в тот момент просил ещё один день отдыха):

• Ты не готов к Олимпийским играм! — зая­
  вил я ему. — Ты задыхаешься, ты ни разу во всех
  пяти турнирах, где мы были вместе, не откатал
  уверенно произвольную программу!

• Я так не привык тренироваться. Я всегда от­
  дыхал после трёх рабочих дней, — парировал Лёша.

Но я продолжал наступление:

— То, что я видел, тренировкой назвать нельзя,
ты жалеешь себя. Поверь мне, отменим завтра
тренировку — всё пойдет кувырком.

13

Лёша молчал и готовился, я видел это, заявить мне нечто категоричное. И я услышал:

— Рудольф Максимович, я это хотел сказать
Вам ещё в Ленинграде, когда мы поссорились.
Вы отвечаете за психологию, а мы с Татьяной
Анатольевной за тренировочный процесс.

Но на такие заявления у меня подготовлены ответы, и за это я благодарю свой многострадаль­ный опыт и всех тех, кого я не только опекал, но и у кого многому научился. И вчера на Лёшину фразу: «Опять про Бубку будете рассказывать?» — я не раздумывал ни секунды: «Да, потому что ты пока по сравнению с ним жалкий любитель!»

И сейчас я не помедлил и секунды:

— А это, чтобы ты знал, связано одно с другим
весьма тесно. Уверенность — это психологичес­
кое понятие?

Я держал паузу, он молчал.

• Да или нет? — чуть повысив голос, спросил я.

• Да, — ответил он.

• Так вот, воспитать её можно не психологи­
  ческими разговорами, а только работой!

• Ну ладно, завтра в семь пятнадцать, — уг­
  рюмо произнёс он и направился к двери. И, вы­
  ходя из моего номера в коридор, пробормотал
  (но достаточно громко, чтобы я расслышал):

• Все всё знают...

...И разговор с Татьяной Анатольевной (была уже глубокая ночь). Она выслушала мой отчёт о прошедшем дне, в том числе слово в слово по­следний разговор с Лёшей и сказала:

— Вообще-то, мой папа говорил, что надо счи­
таться с желанием спортсмена.

Она не в первый раз привлекает Анатолия Вла­димировича себе в союзники, и с этим я счита­юсь. Но не сегодня.

14

• Татьяна Анатольевна, наш спортсмен не го­
  тов к соревнованиям. С этим Вы согласны?

• Хорошо, берите это на себя. Но помните —
  мы так никогда не тренировались.

• Татьяна Анатольевна, на последнем этапе
  подготовки спортсмен должен чувствовать, что
  его воле противостоит воля тех, кто с ним рабо­
  тает. А воли тренера он не чувствует, Вы готовы
  идти на поводу его состояния.

• Но у него разладится четверной прыжок, а
  надо неделю, чтобы его восстановить.

• Не разладится! Вот увидите! И есть ещё один
  закон — спортсмена нельзя жалеть, в этом слу­
  чае он сам себя будет жалеть, и тогда конец.

• С этим я согласна, — подвела итог великий
  человек и великий тренер.

И последняя тренировка этой жестокой неде­ли, четырнадцатая подряд, без единого дня от­дыха. После утренней (тринадцатой) трениров­ки, делая ему свой сеанс и видя его лицо вблизи, не выдерживаю:

• Насчет вечерней тренировки реши сам.
  Ответ был мгновенным:

• Буду тренироваться!

И вот мы поднимаемся по ступеням лестни­цы нашего катка, и с мукой в голосе он произ­носит:

— Если бы Вы знали, как я устал от фигурного
катания! Всё время одно и то же!

Идёт разминка, и он... великолепен! Очень со­бранно работает, ни на что не отвлекается. Мы встречаемся глазами с тренером, и я чувствую тепло её взгляда.

Но вдруг на ровном месте он падает и, вста­вая, хватается за пах. На лице Татьяны Анатоль­евны нескрываемый ужас и паника:

15

• Что Вы делаете? — шепчет она мне. — Ведь
  это фигурное катание...

• Может, закончишь? — спрашивает она Лёшу.

• Нет! — отвечает он ей и едет к центру катка.

И волшебно катает всю «короткую». И Татья­на Анатольевна вытирает слезы, отвернув от меня своё лицо.

А я пять минут назад, поняв, что он собрался ещё раз откатать целиком «короткую», и увидев ещё более побледневшее его лицо, сам испугался и го­тов был сломаться, но что-то остановило меня. Не мой ли опыт в других видах спорта, где ребята пе­ред Олимпиадами «пахали», порой теряя сознание?

И когда он начал прокат «короткой», я вновь услышал Татьяну Анатольевну:

— Вы берёте это на себя?
И снова ответил: «Беру!»

...Идём в раздевалку, и я произношу заготов­ленную фразу:

• Так ты никогда не прыгал!

• Вроде да, — с улыбкой отвечает он.
  Сидим в раздевалке (как-то он сказал: «Если я

не посижу после тренировки...»), и идёт наш раз­бор полётов:

— Ты преодолел усталость, а не сдался ей! Вот
что было самым ценным сегодня!

У него нет сил отвечать, я вижу это. И также вижу, что он готов слушать и дальше. И говорю:

• А если бы ты ещё и завтра потренировал­
  ся!.. Но сейчас он находит силы, и я слышу:

• И сегодняшнее было лишним.

22.00. Стук в дверь, и я счастлив видеть его улыбку. Шутливо-требовательно он спрашивает:

— Здесь готовы отмассировать мою голову?

Просыпаюсь, но встать не могу — полное опу­стошение. И вспомнил шутку Татьяны Анатоль­евны, которую слышал не раз:

— Хотелось бы дожить до выходного, очень
бы хотелось.

А в последнем нашем споре, когда я возражал против двух выходных, она заявила: «Выходные нужны и мне, и Вам!»

Опять она права, сейчас на переход в верти­кальное положение сил нет, и я продолжаю ле­жать. Вспоминаю, как вчера почти два часа кол­довал над телом Лёши, как нелегко ему было проснуться, затем сесть, а потом встать. Кача­ясь, он шёл к двери, а я провожал его. Он дер­жался за ручку двери и что-то вспоминал.

• Завтра мы с Вами идём на хоккей.

• Отдыхай завтра от всех.

• Нет, завтракаем мы вместе — в десять Вас
  устраивает?

• Тогда я успею побегать.

• Но это без меня.

Короткое объятие, и он уходит. Уходит в выходной! И целые сутки будет смаковать ра­дость преодоления, а не горечь по­ражения от усталости, что имело бы мес­то в случае отмены тренировок в связи с этой самой усталостью, то есть по причине сла­бости его личности. И послепослезавтра, после 48 часов отдыха на этот ненавистный лёд он выйдет более сильным, на порядок сильнее, чем это было 48 часов назад.

«Мы победим!» — говорю я себе. И повторяю эти два слова вслух! У меня сегодня и завтра тоже радостные выходные!

16

17

Ох, эти выходные! Ещё лет двадцать назад, ра­ботая в футболе, я обратил внимание на то, что к концу выходного дня люди не выглядят отдохнув­шими и беззаботными, а наоборот — утомлённы­ми и озабоченными. А помогли раскрыть суть дан­ного, на первый взгляд, загадочного явления ве­черние доверительные беседы с футболистами, которые я обязательно провожу и в выходные дни. Оказалось, что если все 24 часа спортсмен был предоставлен сам себе, если в течение дня ему не были предложены какие-либо мероприятия, пусть даже такие, как посещение кинотеатра, то к кон­цу дня эмоционально он сникал, а его мысли по­гружались в проблемы личной жизни, не имею­щие отношения к спорту. В тренировках он на время их «забыл». А сегодня вот получил возмож­ность вспомнить и сник, впал в тоску.

Интересно, что первый рабочий день после вы­ходного, как правило, бывает тяжёлым.

И всегда возникает вопрос: а нужен ли вообще выходной?

— Не нужен! — категорически утверждает тре­нер по велоспорту Александр Кузнецов. В его ве-лоцентре, где были воспитаны такие суперзвёз­ды, как пятикратная чемпионка мира Галина Ца­рёва и двукратный олимпийский чемпион Вячеслав Екимов, в рабочем плане, расписанном на год вперёд, из 365 дней ни один не был вы­ходным. Лишь 1 января отменялась утренняя тре­нировка.

И Борис Беккер в свои лучшие годы, когда он вёл абсолютно профессиональный образ жизни, приезжал на корт в воскресный день и в одино­честве (я выполнял роль тренера) пробегал пяти­километровый кросс, а затем не меньше часа ра­ботал — не купался, а плавал — в бассейне.

18

И ещё один великий профессионал Дражен Пет­рович тренировался 365 дней в году. Однажды пос­ле победной игры на Кубок европейских чемпио­нов он так ответил на вопрос: «Что будете делать завтра?» — «То же, что после любой игры: кросс 8 километров и 500 бросков по кольцу».

Какой смысл вкладывает в решение — не иметь выходных — выдающийся спортсмен? А оно, его решение, даже не должно обсуждаться! Его мы, простые смертные, имеем право только исследо­вать!

Результат моего исследования: в данном слу­чае человек, каторжно нагружающий себя каж­додневно, уничтожает (на корню) в своём созна­нии установку на выходной (!).

Нет в его сознании, как нет и в жизни, дня, свободного от нагрузки. И нет ожидания та­кого дня, а значит, нет такого феномена, как суммирование утомления, что обычно имеет место у всех тех, у кого «установка на вы­ходной» обязательно «живёт», и он ждёт этого дня, уставая при его приближении всё больше и больше.

...И совсем скоро мне предстоит столкнуться с проблемой выходного ещё раз. Это случится после завершения выступления Лёши Ягудина, когда я перейду в нашу хоккейную команду.

Я вошёл в тренерскую комнату, когда в самом разгаре был спор между Вячеславом Александ­ровичем Фетисовым и Владимиром Владимиро­вичем Юрзиновым.

• Нужна тренировка! — утверждал Юрзинов.

• Так послезавтра (послезавтра предстояла
  игра с чехами) они будут без ног! — яростно от­
  стаивал свою точку зрения Фетисов.

19

Увидев меня, Вячеслав Александрович сказал:

• Рудольф Максимович, ваше мнение?

• Мой опыт, — ответил я, — показывает, что,
  если выходной будет пущен на самотёк, это мо­
  жет развалить команду.

• В советское время — да, — ответил Фети­
  сов, — но у нас в команде только те, кто играет
  восемьдесят матчей в году, и выходной им не­
  обходим.

Поздно вечером Владимир Владимирович при­шёл ко мне в номер и спросил: «А что значит "выходной, пущенный на самотёк?"»

• Это тот самый случай, когда спортсмен весь
  день предоставлен сам себе и к концу свободного
  дня в его подсознании неудовлетворение от пусто­
  го дня, а не ощущение отдохнувшего организма.

• Да, я такого же мнения. Но что делать, если
  тренировка, как сказал Слава, нежелательна?

• Думаю, надо составлять план выходного дня.
  Ребятам дать возможность выспаться, зарядка
  необязательна. Но между завтраком и обедом дол­
  жно быть какое-то мероприятие, не важно что:
  встреча с интересным человеком, например. И по­
  добное мероприятие между обедом и ужином: хо­
  роший фильм, тщательно подготовленное кон­
  структивное собрание. После ужина — чаепитие
  с тортом, лучше — в комнате тренера. Ребята в
  этом случае отдохнут, расслабятся. И в то же вре­
  мя у них не будет возможности затосковать.

Ох, эти выходные! Но один, слава Богу, прошёл. В 23.00 я вышел на балкон, куда выходят наши окна, и бесшумно подкрался к Лёшиному окну. И увидел его, склонившегося над компьютером. И облегчённо вздохнул. И сразу набрал номер Та­тьяны Анатольевны. Сказал только два слова: «Спи-

20

_L

те спокойно». А сам открыл свой «компьютер» — так называю я дневник, ежедневно заполняемый мною уже сорок лет. До сих пор не верю, что ком­пьютер способен заменить то, что пишется рукой.

...Нашёл строки о «безотцовщине», как отли­чительной характеристике нашего коллектива. В последней тренировке я смотрел на лёд и за­фиксировал ещё один стоп-кадр. По льду сколь­зили все наши, а я молча называл имена тех, кто входит в эту «команду», «команду без отцов»: Лёша, Оливье, Ша Линн, хореограф Коля Морозов, Ру­дольф Загайнов. И сказал себе: всех нас спас спорт! И спросил себя: чтобы мы делали без него? Где ещё можно честно прорваться к вершине, хотя без пота и крови это не удавалось никому из нас. Ведь безотцовщина может сделать с человеком всё, что угодно: как максимум — исковеркать его жизнь, как минимум — сделать её тяжёлой, иногда тяжелейшей.

...Ползёт второй выходной день — время будто остановилось. Но есть дело, и дело очень серьёз­ное, сверхсерьёзное. До отъезда в Солт-Лейк-Сити, а он запланирован на восьмое, остаётся неделя. Что это такое — последние семь дней? Со многими ве­ликими профессионалами спорта обсуждал я суть данного феномена, и практически все они мыслят примерно так: в последние дни перед стартом ни­какой науки нет и быть не может! А что же есть? Привожу высказывание очень крупного тренера по боксу Владимира Лаврова из Волгограда: «Послед­няя неделя — это искусство тренера и интуиция спортсмена». Пожалуй, это самая точная формула, и с ней были согласны многие коллеги Лаврова. «Искусство тренера» — это его умение безошибоч­но диагностировать состояние спортсмена и с учё­том «диагноза» дифференцировать предлагаемые

21

нагрузки. А «интуиция спортсмена» — это его уме­ние передать (расшифровать) тренеру собственные ощущения, передающие психофизическое состоя­ние, уровень готовности (спортивной формы), на основании чего тренер и будет действовать на уров­не своего педагогического искусства в эти не име­ющие цены последние дни перед стартом.

Задача вывести спортсмена на пик формы в нужное время архисложна. Её сложность опре­деляется тем, что тренеру, всем его помощникам и самому спортсмену необходимо в конечном итоге совместить такие несовместимые понятия, как преодоленные сверхнагрузки, без чего невоз­можна высокая самооценка готовности, и в то же время свежесть. Именно «свежесть» лежит в основе адекватного психологического состояния, в частности, такой важнейшей его составляющей, как желание соревноваться, жажда борьбы и по­беды. И именно она говорит о том, что у спорт­смена есть запас сил!

Все эти годы я опрашиваю опекаемых мною спортсменов по ключевым моментам психологи­ческой подготовки к старту, в частности, задаю вопрос: «Что необходимо обеспечить в своём со­стоянии в первую очередь?»

Первым опрошенным был гроссмейстер Виктор Корчной — с ним я начинал свой путь в шахматах, и он ответил: «Главное — быть свежим!» Среди опрашиваемых мною в последующие годы были и футболисты, и гимнасты, и боксёры, и все другие, и ответ был таким же: «Свежесть!» — вот о чём мечтает спортсмен, вот что мы должны и обязаны помочь обеспечить ему в такой день, когда решается его судьба. А на Олимпийских играх и подавно!

И вспомнил я в этот момент Лёшу, его состо­яние, в котором есть всё, исключая ту самую, на

22

_L

вес золота «свежесть». И осознал всю сложность стоящей перед нами, перед всей нашей группой задачи. И понял, что сейчас можно забыть ту пре­красную по отдаче работу Лёши на прошедшей неделе, забыть то, что я оценивал не менее как подвиг. А думать о другом.

Да, он преодолел саму нагрузку, он решил за­дачи укрепления выносливости и ещё целый ряд задач подготовки. Но сегодня, за семь дней до отъезда «туда», он предельно утомлён.

Вот о чём, о «свежести» — стало ясно мне сей­час — надо думать сегодня. И я пошёл в номер к Татьяне Анатольевне.

Она лежит под пледом, греет опять напомнив­ший о себе позвоночник.

Спрашивает:

• Что с ним?

• Думаю, всё идёт как надо. Он интуитивно вы­
  брал этот вариант жизни — ушёл в себя, отдалился
  от всех и от нас в том числе, бережёт энергию.

• По глазам вижу, что он ничего не ест.

• Завтракает.

• Одного завтрака мало. Вы должны ему ска­
  зать.

• Нет, ничего говорить не надо. Сейчас опас­
  но любое давление. Он делает в эти последние
  дни главную работу — собирает в одну сумму все
  слагаемые будущей победы. Так же ведут себя
  все великие, тот же Серёжа Бубка.

• Какие слагаемые? — спрашивает она.

• Прыжки и их качество, а это для него глав­
  ный критерий готовности. Плюс выносливость —
  Уже не задыхается. Кстати, он бегает после ужи­
  на, нам об этом не говорит. Ещё один плюс —
  вес, весит всего шестьдесят восемь. Еще плюс —
  полная концентрация, ни на что постороннее не

23

отвлекается. И ещё один плюс — фарт, отказал­ся выпить в выходной.

— Отказался? — Она искренне удивлена и спра­
шивает: — И что сказал?

Сказал: не буду.

• А что это значит?

• Значит, хочет заслужить поддержку у Бога,
  не хочет грешить.

• Дай Бог! — говорит Татьяна Анатольевна и
  садится.

• Мне даже лучше стало. Идёмте, папаша, в
  бар. Нам-то можно выпить!

• Ни в коем случае, — отвечаю я, — на фарт
  мы тоже влияем.

• Ну, тогда — кофе.

Сидим лицом к лицу. И я рассказываю:

• Он изменился. Раньше отказывался воспри­
  нимать информацию о других спортсменах, а вчера
  предельно внимательно выслушал рассказ о Тиг-
  ране Вартановиче Петросяне, который за три года
  отбора к матчу с Ботвинником ни разу не нару­
  шил режим и даже в новогоднюю ночь отказался
  от шампанского. И потом, когда его спросили:

• Ну неужели бокал шампанского помешал
  бы Вам стать чемпионом? — он ответил:

• Наверняка нет. Но я должен был знать, что
  сделал всё!

• Это точно, — говорит она, — сделать надо
  всё! — Потом спрашивает:

• А что ещё он говорит?

• Ничего не говорит. Мы всё делаем молча.
  Только: «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Та­
  тьяна Анатольевна, Вы мне дали добро «на сове­
  ты», этот, я обещаю, будет последним.

• Давайте, давайте, папаша. Я же сказала, что
  слушаюсь.

24

__ Нельзя в анализе опережать его. Нельзя слух раньше, чем это сделает он, оценивать его оаботу. Сейчас, в эти последние и решающие дни подготовки спортсмен находится во власти самоанализа и сбивать его с его точки зрения нельзя, даже если мы правы. Этому меня научи­ли тренеры по прыжковым видам лёгкой атле­тики, а есть мнение, что они превосходят всех других.

• А что же делать? — чуть повысив голос, спра­
  шивает она.

• Ждать, когда он подъедет и скажет: «Мне
  кажется...» или «Я думаю...»

• А для чего тогда мы стоим там, у борта? —
  ещё громче спрашивает она.

• Чтобы следить за ним неотрывно — для него
  это крайне важно, он хочет видеть наше предель­
  ное внимание. И одобрительно кивать, иногда —
  улыбаться, показывать удовлетворение и даже ра­
  дость в случае удачных прыжков. Это и есть фун­
  кция «человека за бортом». Другие наши функ­
  ции спортсмену сейчас не нужны.

Вот она и наступила — первая тренировка пос­ледней недели, первая — после двух выходных. Какой она будет — не знает никто. Уинстон Чер­чилль сказал 22 июня 1941 года: «Наступает вре­мя, когда молятся все!» Думаю, такое время на­ступило и для нас, для всех, кто сегодня вышел на финишную прямую своей подготовки к Олим­пийским играм.

И сейчас, когда Лёша выехал на лёд, немного поскользил и сразу подъехал ко мне, я спросил:

— Всё нормально?

И услышал то, что хотел услышать:

— Вроде да.

25

Записываю это, сидя за бортом, а на льду Лёша, и прыгает он после 48 часов отдыха безо­шибочно. И я заготавливаю фразу, которая точ­но отразит то, что есть, и то, что примет спорт­смен.

• Машина! — скажу я ему. И через пару се­
  кунд добавлю:

• Безошибочно работал!

И обниму. Давно я не обнимал его! Целых два дня!

Он уходит в душ, а я читаю интервью с трене­ром Николаевым, в котором тот утверждает, что эмоции могут мешать фигуристу, что, будучи в плену у них, фигурист часто ошибается в прыж­ках, особенно в сложных.

В машине принимаю решение поднять эту тему:

• Ты был абсолютно сконцентрированным, без
  эмоций. То есть была гармония спортсмена и ху­
  дожника. Может быть, в этом и есть ключ к бе­
  зошибочности твоего катания?

• А как же вторая оценка? — отвечает он. —
  Ведь я имею преимущество благодаря ей.

• А ты и так красивее всех. Как сказала Тать­
  яна Анатольевна: есть такое понятие, как красо­
  та жеста.

• Может быть, — соглашается он.

• Но главное, я убедился сегодня, что мы всё
  делали правильно, создан запас!

В ответ он ворчит (но видно, что доволен):

• Я так готов должен был числа восьмого.

• А ты ещё не готов! — решительно заявляю
  я. — Готовы прыжки, а над функцией ещё рабо­
  тать и работать!

• Я Вам четырнадцатого скажу.

26

__ Четырнадцатого ты меня обнимешь, поце­луешь и скажешь: «Большое спасибо, Рудольф Максимович! Вы были правы!» — Он молчит, пы­тается скрыть улыбку.

Осталось шесть с половиной дней (как долго!) Но это не значит — тринадцать тренировок. Идёт самая последняя неделя, неделя «без науки». Мо­жет быть — тринадцать тренировок, если они бу­дут нужны, но их может быть и десять, а может быть и шесть, по одной в день. И зависеть это будет, как упоминалось, — от искусства тренера и интуиции спортсмена.

Но Татьяну Анатольевну я ещё не во всём убедил. Тренер, и в этом я убеждался много­кратно, всегда боится недоработать. И часто, находясь в состоянии предстартового мандра­жа и даже — психоза, готовит к соревнованиям себя, а не спортсмена. Сейчас передо мной две задачи —убедить тренера в том, что спортсмен уже готов к соревнованиям и нагружать его не просто нежелательно, а даже опасно. И задача вторая — оберегать спортсмена в процессе пос­ледних тренировок от эмоций тренера, от при­думанных обид, выяснений отношений и дру­гих признаков психоза. Помню нашу встречу с Еленой Анатольевной Чайковской. Было это в Москве, на стадионе «Динамо», где футболь­ная команда, с которой я тогда работал, прово­дила предматчевую тренировку, а Елена Ана­тольевна шла к себе на лёд. Мы поздоровались, и она спросила:

• Что делаете здесь?

• Оберегаю спортсменов.
  ~ От кого?

• От тренера и от жён.

27

— Правильно! — согласилась она. — Только от жён надо оберегать всегда, а от тренера иногда.

Поэтому я и вспомнил эту встречу. В эту по­следнюю неделю, и в этом её важнейшая специ­фическая особенность, необходимо оберегать спортсмена от всего, что может оказаться поме­хой формированию его итоговой высокой само­оценки проделанной работы, а значит — и уве­ренности в себе и в своих возможностях. А по­мешать способна любая мелочь — критическое замечание тренера, любое его недовольство спорт­сменом, просто хмурое выражение лица.

...Через пять минут я снова постучу в дверь его номера, и мы поедем на вторую сегодняшнюю тренировку. Слово «машина» ему понравилось. Это было констатацией того, чего фигурист в общем-то и добивается — выполнять эти триж­ды и четырежды проклятые прыжки автомати­чески, не включая нервы и мозг, как машина. И сейчас, когда я войду в его номер, чтобы раз­будить, поднять и мобилизовать на вторую тре­нировку, я обращусь к нему иначе, не по име­ни. — «Машина марки «Ягудин», — скажу я, — ты чего разлёгся посреди рабочего дня?» Или по­шучу как-то иначе, но первые три слова будут сохранены. Я надеюсь, он улыбнётся.

Слова-образы имеют реальную силу, если ими умело распоряжаться. Они могут дать импульс желанию бороться, да и просто — жизненному настроению. А это немало!

Помню, работая в кутаисском «Торпедо» с Гиви Георгиевичем Нодия, я услышал от него о за­щитнике: «Молодец! Собака!» И, помню, был поражён и даже шокирован. Он пояснил: «Соба­ка — это похвала для защитника, означает, что он хорошо защищает свой дом, то есть ворота».

28

...В машине он спросил:

• Татьяна довольна?

• Да, очень.

• Что-нибудь сказала?

• Сказала: лучшая тренировка!

...Он снова подъехал ко мне, и я сказал:

• Одна просьба, все оставшиеся тренировки
  должны быть проведены в состоянии абсолют­
  ной концентрации.

• Не отвлекаться на блондинку?

— Взглядом встретиться можно.
Наверное, лет двадцать назад я бы ответил

спортсмену иначе. Но работая (это было три года) в баскетбольной команде тбилисского «Динамо» услышал однажды в процессе доверительной бе­седы от одного из ведущих игроков:

— В разминке изучаю зал, выбираю интерес­
ное женское лицо, даже стараюсь встретиться с
ней взглядом, и посвящаю ей матч.

Насколько же одинок спортсмен, когда выхо­дит на поле битвы! Как мне его жалко и как я восхищаюсь им, когда вижу на баскетбольной площадке, на ринге или на льду великого бойца, нашедшего силы для своего очередного подвига!

И подумал: как мало получает спортсмен за всё, что он совершает. Имею в виду не матери­альную компенсацию, а то, что он мог бы полу­чить от всех нас. Да, мы его любим, восхищаем­ся им, он украшает жизнь вообще и нашу в час­тности, но он-то лишь догадывается об этом. В Магадане один геолог рассказал мне, как спасла ^ему жизнь книга Юрия Власова «Себя преодо­леть». На пути из одного посёлка в другой, а было это в тундре, сломалась машина. И в сорокагра­дусный мороз он шёл к огням посёлка тридцать километров. И когда в очередной раз спотыкал-

29

ся и падал «мордой в лёд», поднимали его эти два слова — «себя преодолеть!» И он дошёл! Но знает ли Юрий Петрович Власов об этом?

И вот эта светловолосая девочка, с которой я «разрешил» Лёше встретиться взглядом, помога­ет нам тем, что приходит на все Лёшины трени­ровки и выполняет «функцию зрителя». Встре­чаясь с ней взглядом, Лёша получает некий им­пульс, который согревает и оживляет его. Спасибо ей за это! Но она будет тут же забыта, стоит нам сесть в машину и уехать в аэропорт, покидая Калгари навсегда. Полжизни все мы живём в сво­их фантазиях, в своём воображении.

...И снова Лёша прекрасно катается. Он бук­вально «звенит» — этот «звон» я всегда чувствую в спортсмене, когда он входит в идеальную форму. Но Татьяна Анатольевна тут же опускает меня

«на землю».

— Вот когда он звенит, тогда и начинает сры­
вать прыжки, — говорит она мне.

Но я не отвечаю ей, а издали, как ни в чём ни бывало, улыбаюсь Лёше. Но он всё чувствует и по пути в раздевалку спрашивает меня: «Чем она

недовольна?»

— Лёша, ты должен быть к этому готов. Это
имеет место всегда и называется «психоз трене­
ра». Тренер начинает гореть, и твоя задача не
заразиться. Поверь, от этого во многом будет всё

зависеть.

Как всегда, прежде чем начать сеанс, приса­живаюсь на краешек кровати и рассказываю ему: «Благодаря тебе пополняю запас своих научных идей. Знаешь, что записал сегодня? Вот слушай: «Во время тренировочной работы между психо­логом и спортсменом устанавливается «волевой контакт», а между девушкой и спортсменом —

30

_L

«эмоциональный контакт». Спортсмену нужно то _и другое. Поскольку то и другое — есть катего­рии психологической поддержки! Со­гласен?» Но ответа я не получаю. Его глаза за­крыты. Сон глубок и крепок.

«Осталось пять дней. Как долго!» — первое, о чём подумал я, ещё не открыв глаз. Снова, уже не в первый и не во второй раз, прокручивает моя память кадры тех Лёшиных тренировок, в конце той недели, когда он преодолевал своё сверхутомление, будто выключив из своего орга­низма инстинкт самосохранения. Обычно, когда я вижу такое, два чувства соседствуют в моей душе — восхищение спортсменом и страх за него, за его здоровье, за его судьбу.

Но человек сознательно идёт на это, абсолют­но веря в то, что насилие над собой необходимо. Почему? Я ищу разгадку этой тайны. Для про­стых смертных, не способных на такое преодо­ление, это бесспорно тайна. И, кажется, прихо­дит верный ответ: такая суперработа, такое са­моистязание создают запас прочности, без чего нельзя выходить на такой полигон, как Олимпийские игры, нельзя выдержать стресс Олимпиады. Без запаса прочности сил на борьбу с соперниками может просто не хватить.

■ ..Проснулся я рано, и есть время подумать о таких людях, как Лёша Ягудин, о настоящих ге­роях спорта. Вероятно, любое сверхусилие, а ни­где, кроме как в спорте, человек к нему не при­бегает, затрагивает некие глубинные процессы в организме. Боюсь оказаться правым, но подозре­ваю, что человек, в нашем случае — спортсмен, ^в такие минуты черпает некие психофизические Резервы и таким образом разрушает свой генети-

31

ческий фонд. Это из категории платы за по­беды, славу и блага. Но равноценна ли эта пла­та? Не знаю. И во многих других видах челове­ческой деятельности гибнут совсем молодые люди, просто происходит это, в отличие от спорта, не на глазах всего мира. И неполноценные дети рождаются не только у тех родителей, кто при­нимает или принимал допинг.

Снова думаю о Лёше, о специфике работы со спортсменом экстра-класса. Много нового открыл я для себя, изучая спортсмена такого уровня в работе и в быту. Сегодня я, в частности, убеж­дён, что в основе деятельности системы тренер-спортсмен заложена не дружба и взаимная пре­данность, не союз двух творческих личностей и даже не объединение двух деловых людей, а со­всем иное. Определяю я это одним словом — противостояние. Противостояние двух лич­ностей, иногда — сверхличностей, умеющих в этом противостоянии находить всё то, что обес­печит будущую победу!

Дело в том, что у спортсмена такого уровня всегда высочайшие требования ко всем, кому он доверил сегодня себя как личность, по сути дела — . всю свою жизнь, полную кризисов и тревог. И ты, не важно кто — тренер, психолог или член груп­пы психологической поддержки, должен и, бо­лее того, обязан этим особым требованиям каж­додневно и ежечасно соответствовать! И держать, я хорошо это ощутил именно в предолимпий­ские дни, повторяю — каждодневно и ежечасно, экзамен перед этим человеком! Он хочет видеть тебя в эти сверхважные дни его жизни полнос­тью отданным ему, преданным мечте о будущей победе, готовым ради него на всё, на любое сверхусилие! Если ты выдержал в очередной раз

32

свой экзамен, то он всегда даст тебе почувство­вать это: благодарным взглядом, тёплым словом, неожиданным сердечным признанием и даже исповедью. И сейчас, на тридцать третьем году своей профессиональной деятельности в большом спорте я признаю: они правы! Слишком мно­гое они ставят на кон, слишком серьёзным де­лом они заняты в своей жизни, и нам не дано не только пережить то, что переживают они, но даже не дано адекватно представить, как ему там одному на льду выполнять этот страшный пры­жок в четыре оборота, который, я не сомневаюсь в этом, постепенно разрушает мозг человека. И что будет лет через десять — пятнадцать со здо­ровьем этих замечательных ребят — Лёши Ягу-дина и Жени Плющенко, — не знает никто. Не случайно бытует в среде фигуристов выражение: «если гостиница гудит, значит, одиночники за­кончили». Не случайно, это я слышал от многих, все одиночники или алкоголики, или голубые. Означает это одно: и сама деятельность (само фигурное катание с прыжками, выполняемыми практически на каждой тренировке), и сами фи­гуристы есть категория «особая», и нам — про­стым смертным — её не понять. Мы не знаем, и наука не знает, что происходит с мозгом челове­ка, часами скользящего по льду. Кстати, трене­ры считают, что доказательством исключитель­ности (чужеродности) льда как среды обитания человека является то, что для воспитания вынос­ливости именно фигуриста работа на земле и в воде оказалась бесполезной.

— Всё пробовали, — говорила Елена Анатоль­евна Чайковская в разговоре на эту тему, — и плавание, и бег, и — никакого результата. Толь­ко на льду можно этого добиться.

33

Я вспомнил, как в первый же день моего пре­бывания в Америке Лёша после тренировки спро­сил меня: «Можете разгрузить мне голову?» По­мню, я удивился тогда: почему — голову, а не ноги? Даже мне, прожившему в спорте жизнь, это было внове. Позднее я не раз слышал от Лёши: «Устаёт голова, а не ноги». И вероятно, эта уста­лость приводит к спиртному как к целителю и верному помощнику. А мы, помощники спорт­смена, пока не научились конкурировать с этим соперником, не умеем сделать с мозгом то, что умеет он. На сегодня «непобедимый чемпион».

И я решил сейчас, перед Олимпиадой не тра­тить ни время, ни силы на перевоспитание Лёши в этом вопросе.

— Вы что, разрешили ему бокал красного
вина? — не так давно сердито спросила Татьяна

Анатольевна.

• Да, — кивнул я. И только. Было это на ян­
  варском чемпионате Европы. Почувствовав, что
  в гостинице что-то затевается, я попросил Лёшу:
  «У меня одна просьба: ограничься красным ви­
  ном!» Потом Лёша скажет мне:

• Понимаете, в том-то и дело, что надо на­
  питься до конца, до опьянения, когда падаешь в
  постель и вертолёты перед глазами летают. У Вас
  что, никогда не было вертолётов перед глазами,
  ни разу? — искренне удивился он.

• Извини, — ответил я ему, — не было.

...А те же прыжки с шестом? Я вспоминаю Се­рёжу Бубку и его состояние после полётов за шесть метров. Он был буквально опустошен, раздавлен и приходил в себя далеко не сразу. Доказано, что начиная с пяти метров семидесяти сантиметров на мозг человека обрушивается сверхнагрузка. У большинства прыгунов на этой высоте легко об-

34

ру_ЖИть признаки раскоординации движений. Чем кончится это для человека, который пятнад­цать лет прыгал значительно выше пяти метров семидесяти сантиметров — никто не знает.

А сложнейшие элементы в гимнастике, а паде­ния со снарядов — кто считает их за годы трени­ровок? А сам риск и его преодоление опять же каждодневно, что отличает гимнастику от всех других видов спорта? Как отразится это на физи­ческом и психическом здоровье мальчика или де­вочки, которые начинают заниматься этим сверхо­пасным видом спорта в детсадовском возрасте?

А 300 километров в час в автогонках, когда, по выражению автогонщика и шоумена Николая Фо­менко, реально чувствуешь, как вращается пла­нета.

А сверхтяжёлый вес штанги? А ежедневно обя­зательный в официальных велогонках двухсот­километровый этап, который порой проходит в горах, где обычному человеку при медленной ходьбе не хватает воздуха?

Пора признать: спорт высших дости­жений превратился сегодня в испы­тательный полигон по выживаемос­ти человека. И наши герои, вроде такие же люди, как мы, постоянно рискуют своим здоро­вьем и более того — жизнью. Признаюсь, стано­вится всё труднее сдерживать слезы, когда в оче­редной раз сообщают о гибели пусть совсем не­знакомого мне спортсмена.

Где золотом высечены имена героев, просла­вивших своё отечество и прославивших спорт как новую (в то время) сферу человеческой деятель­ности, таких, как величайший спортсмен XX века ^в игровых видах Всеволод Бобров, его коллеги ^По хоккею Альметов, Александров, Фирсов, фе-

35

номенальный бегун Владимир Куц, Эдуард Стрельцов, непревзойдённый — как назвал его Владислав Третьяк — тренер, отец Татьяны Ана­тольевны Анатолий Владимирович Тарасов, ушед­шие от нас в свои 40—57 лет?

В хоккейном дворце ЦСКА вывешены майки с номерами хоккеистов, хоть этому мы научи­лись у канадцев.

Сорок лет назад я начал работу над записны­ми книжками. Записываю всё, что показалось ин­тересным, что обогатило опыт и интеллект. Ког­да-нибудь обязательно пригодится.

В какой-то момент я понял, что записывать надо не только нужное для профессии, а все, что остановило внимание. «Рассыпчатый жемчуг» — так я и называю для себя содержание моих кни­жечек. Сейчас я заполняю тетрадь под номером «двадцать шесть». Уходит на одну «записную книжку» от полутора до двух с половиной лет. Ничего я так не боюсь потерять, как их.

Последний раз, когда задержался самолет в Загреб, наши гребцы из сборной России сели ближе ко мне, и не менее двух часов я развле­кал их историями и анекдотами из моих запис­ных книжек.

Своим ученикам в психологии и «моим» спорт­сменам настоятельно советую завести записные книжки, и сделайте это как можно скорее.

Из записных книжек

Окно в прошлое за нашей спиной. Оно открыто всегда, и так тянет порой оглянуть­ся, хотя посыл и сам не всегда осознаёшь: неожиданно прозвучавшая мелодия, послед-

36

ний сон, имя, произнесённое в толпе, кото­рое волнует по-прежнему. Бросить взгляд в окно прошлого не на секунду, а задержать его, смотреть и думать о... сбывшемся.

Меня, в отличие от Александра Грина, зовёт «сбывшееся», то, что сбылось и укра­сило моё прошлое. Главными его героями были, естественно, чемпионы. В жизни, с восьми лет отданной спорту, иначе и быть не могло.

Я из поколения, где воспитывали идоло­поклонничество, и это, быть может, сыгра­ло решающую роль как в моём личностном развитии, так и в выборе мною жизненного пути. Всегда было во мне восторженно-тре­петное отношение к ним — героям спорта, желание походить на них, знать о них как можно больше и даже (это было в тех дет­ских мечтах) подружиться с ними, стать им полезным, а в идеале — необходимым. Лич­ность великого спортсмена притягивала и притягивает меня и сегодня как магнит ог­ромной силы. Я не упускал и не упускаю возможности познакомиться, всмотреться в их необыкновенные лица, в глаза, запечат­леть облик — мимику, и жесты, походку.

Во главе моего списка Всеволод Михай­лович Бобров. Вся «безотцовщина» нашего двора штурмовала, естественно без билетов, высоченные заборы стадиона Кировского завода, где ленинградский «Дзержинец» при­нимал «ВВС». На дворе стоял 1948-й год.

Люди после войны были простые и ис­кренние. Они не держали в руках плакаты и знамёна и не скандировали лозунги. Но на каждый гол Всеволода Боброва они бросали

37

в него стеклянные бутылки из-под пива. Бутылки разрывались как гранаты. Меня по­ражало поведение Боброва — он не обра­щал на такое проявление любви к нему ни­какого внимания. И продолжал, раскачива­ясь влево-вправо, обыгрывать всех. Не забыть этот бобровский вкрадчивый бег, это скольжение и ничего не выражающее лицо после очередной заброшенной им шайбы.

В ту ночь я заснул под утро. Я видел Боб­рова! Я понял тогда, в свои восемь лет, что это и есть настоящая жизнь! И на другой день бросил курить и пошёл на этот же ста­дион Кировского завода искать тренера, ко­торый меня приютит.

Двадцать пять лет (много или мало?) пона­добилось мне, чтобы осмелиться постучать в дверь его номера. Было это тридцать лет на­зад, когда я начинал свой путь психолога в футболе у выдающегося педагога Александра Петровича Кочеткова в городе Фрунзе, в ко­манде «Алга», которая принимала в те дни команду алма-атинского «Кайрата», возглав­ляемую Всеволодом Михайловичем Бобровым.

И вот я сижу всего в двух метрах от луч­шего спортсмена-игровика двадцатого века и с огромным волнением ловлю каждое его слово.

— Ты слышал Пушкин — в литературе? Так я то же самое в спорте, — так начал он свой монолог. — Я и в футболе был бы луч­шим в мире, если бы не больные колени. Поэтому уступаю пальму первенства Грише Федотову. Он вообще не бил выше ворот. Всегда выигрывал у меня пари, забивал сто из ста, а подавали ему и справа, и слева, а

38

значит, и бил он и правой, и левой. Сегод­няшние звезды — щенки по сравнению с нами. Кроме Стрельцова. По одаренности никто с ним не сравнится, и мы с Гришей тоже. Но как личности мы были покрепче. И если бы этот урод Хрущёв не посадил его в тюрьму, то Пеле на чемпионате мира в 1958-м году никто бы и не заметил. Это был бы звёздный час Эдика. Такой команды ни­когда у нас не было: в воротах — Яшин, в защите — Огоньков, в середине — Воинов, Нетто, впереди, рядом с Эдиком, — Тату-шин, Иванов, Ильин, — разорвали бы всех! Я воспользовался паузой и спросил:

• Это правда, что, впервые взяв теннис­
  ную ракетку в руки, уже через два часа Вы
  играли на равных с мастерами спорта?

• А что теннис, — махнул рукой он, —
  легкий вид спорта, один на один, всё зави­
  сит от тебя. Это в команде ты всегда зави­
  сишь от других и потому на сто процентов
  реализовать себя не можешь. А вот в хок­
  кее можешь, — потому я и ушёл туда, и не
  раз в одиночку решал судьбу матча. Хотя
  решал и в футболе, югославам забил на
  Олимпиаде в Хельсинки три гола. Ну а тен­
  нис... там я был бы первым точно, да и в
  любом виде, где один на один. Но мой
  вид — хоккей! Жаль, поздно нам разреши­
  ли в него играть. Но и в 35 лет я сразу был
  признан лучшим в мире.

• Всеволод Михайлович, прошу ответить
  на один вопрос. Мне как психологу очень
  важно знать — что вело Вас, Ваше поколе­
  ние на победу, на подвиг?

Он задумывается. После паузы, говорит:

39

• Настоящего спортсмена мотивировать
  вообще не надо. Мотив у него всегда один:
  победа! Пропитано этим всё его существо.
  И играет он не ради денег.

• А если не пропитано?

— Значит, это не настоящий спортсмен.
Больше мы не виделись никогда.

Лев Иванович Яшин. И он первый в моем списке. А как я могу поставить его на вто­рое место? Всеволода Михайловича я встре­тил в своей жизни раньше, потому и начал с него. Но нет таких весов и нет возможности «взвесить» одарённость каждого великого спортсмена, оценить его вклад, его место в строю самых достойных.

Итак, Лев Яшин. Сергей Овчинников, се­годня наш лучший вратарь, вспоминает, как он, вратарь одной из детских команд «Дина­мо», — поджидал после своей тренировки Льва Ивановича, и когда Яшин шёл через дина­мовский парк, то птицы прекращали галдеть.

Я верю, что так оно и было. Десятки игр с участием Яшина смотрел я, сидя на три­буне стадиона, и всегда ощущал на себя воз­действие его магии. А что говорить тогда о нападающих? Слово одному из них.

Петр Шубин — хороший правый край­ний, мастер спорта, сейчас известный тре­нер, а в год моего дебюта в футболе — по­мощник Кочеткова во фрунзенской «Алге» рассказывает:

—Выскочил однажды я с Яшиным один на один.

Помню, произнеся эти слова, он почему-то рассмеялся.

— Ну и что? — нетерпеливо произнёс я.

40

В ответ он махнул рукой и сказал:

• Страшно вспомнить!

• Не забили?!

• Ну а как забьешь? — оправдывался
  он, — расставит он свои длинные руки и сто­
  ит на месте, смотрит прямо в глаза...

• И что? — Мне важно было выяснить
  до конца всю психологию этой ситуации.

• И бить некуда! — ответил за Шубина
  Александр Петрович Кочетков.

...Мы познакомились несколько лет спу­стя. Было это в Алма-Ате, где «Динамо» иг­рало выездной матч. Константин Иванович Бесков стоял у входа в ресторан, ждал свою команду. Я стоял рядом и задавал вопросы. Никогда он не отказывал мне в беседах. Низкий поклон Вам, Константин Иванович, за это! Чем становлюсь старше, тем больше ценю Ваше благородство и доброту. Кому есть дело до какого-то молокососа, аспиран­та непонятной большинству людей науки психологии. А Вам было дело! Спасибо! Вы видите — я запомнил это навсегда!

...И появился Лев Яшин. И Константин Иванович окликнул его:

— Лёва, подойди. Познакомься, это пси­
холог.

Я замер. Величайший вратарь всех вре­мён и народов подошёл ко мне, протянул РУку, посмотрел мне в глаза и по-доброму улыбнулся.

Свидетели рассказывали, что когда наша сборная играла в Бразилии, толпа людей круглосуточно стояла у отеля в ожидании Яшина. И когда он выходил и направлялся к автобусу, люди вставали на колени.

41

• И так ждал два часа.

• Ты считаешь, что два часа — это много?
  Он не отвечал, собирался с мыслями. И как

бы подвёл итог своим переживаниям:

• Но знаете, что успокоило?

• Что?

— Она, по-моему, выше меня... А я не люблю,
если девушка выше.

А перед сном, после того как мы оценили про­шедший день, последнее, что он сказал мне:

— Вы знаете, она была не просто выше, а на­
много выше.

Из записных книжек

Многому научили меня мои спортсмены. Сегодня один из них, вручивший мне свой личный дневник на проверку, помог мне осознать, что в своей работе с человеком я борюсь за его будущее.

Понял я это, когда прочёл в его дневни­ке: «Всё хорошее — в прошлом». И в ответ вписал ему свои слова: «И в будущем!»

Именно это нужно человеку от его пси­холога — веру в будущее! Поэтому чаще, чем все другие, психолог произносит эти слова: «Всё будет хорошо!»

Пианист Сергей Пашкевич, которого я опекаю девять лет, когда отчитывался о своей новой победе в международном конкурсе, сказал:

— Благодаря нашей работе я понял, что бороться нужно за каждый день! А раньше я мог махнуть рукой на какой-то день, если он, например, начался не так.

44

Да, это одна из побед (а значит, и — за­дач) психолога: объяснить человеку «это», научить — как бороться и побеждать! И под­держать его в этой борьбе!

Из письма от 2 мая 1990 года гроссмей­стеру Сергею Рублевскому, которого я опе­кал в основном посредством писем:

— Но ещё раз напоминаю, Серёжа, — ус­
пех решается в ежедневной черновой, ни­
кому, кроме тебя, не видной работе! Понял?
Вот её надо полюбить! В этом один из глав­
ных, и даже решающих, и далеко не всем
известных секретов большой победы!

Сегодня у нас с Максимом Опалевым те­ория. Я листаю свои записные книжки и отдельные фрагменты зачитываю вслух, а потом мы решаем, запишет это он в свой психологический дневник или нет.

• Послушай, — говорю я, — что сказал
  Иоанн Кронштадский: «Падшая природа
  наша чаще всего расположена согрешить са­
  молюбием, корыстолюбием, чревоугодием,
  нетерпением, раздражением, озлоблением,
  непокорностью, своенравием, гордостью,
  презрением, блудом, унынием, малодуши­
  ем!» Вот они, твои главные соперники, а не
  Дитмер и не Доктор, хотя они и олимпий­
  ские чемпионы. Согласен?

• Согласен.

• Запиши.

• Записываю.

Максим Опалев — герой моей сегодняш­ней профессиональной жизни, одиннадца­тикратный чемпион мира, как трагедию пе-

45

реживший серебряную медаль Олимпиады в Сиднее. Мою симпатию он вызвал сра­зу, когда непрофессиональной журналис­тке ответил: «С какой победой? Вы что,

смеётесь?»

Наши номера по соседству, и по несколь­ко раз в день он заходит ко мне, просит сделать ещё один сеанс, или садится в крес­ло и берёт что-нибудь почитать, или задаёт свой очередной вопрос. Чаще всего он го­ворит о двадцать восьмом августа. Это — финал в Афинах. Его ждёт встреча с двух­кратным олимпийским чемпионом немцем Дитмаром, кому он проигрывает в после­дние годы.

• Рудольф Максимович, для меня сейчас
  главное в жизни двадцать восьмое августа.

• Задание понял, — спокойно отвечаю
  я, — двадцать восьмого августа ты будешь в
  полном порядке.

• А вдруг я не засну ночью?

• Заснёшь, я обещаю! Буду всю ночь ря­
  дом с тобой. Буду контролировать твой сон.

— А спать не будете?

— Ради дела, ради тебя не буду. Не впер­
вой! Не только для тебя, для всех проблема
заснуть в последнюю ночь. Но, скорее все­
го, посплю на полу, рядом с твоею крова­
тью. Мне не привыкать. Но то, что ты бу­
дешь спать, можешь не сомневаться.

...На другой день тема та же — о двадцать

восьмом.

— Вот Вы сегодня высоко оценили мой
контрольный заезд. Но вчера я был спокоен
и ночью полноценно спал. А если бы вчера
было двадцать седьмое августа?

46

— И двадцать седьмого у нас всё пройдёт
гладко. Распишем день по часам, будем всё
время вместе и проведём день идеально.

...И в последующие дни в каждой беседе он заговаривал о «двадцать восьмом». И даже я стал опасаться и Дитмара, и встречи с ним на предстоящем чемпионате Европы, и это­го дня — двадцать восьмого августа.

Я оглянулся в своё прошлое, на этот раз за помощью, и вновь увидел Владимира Спири-доновича Майсурадзе — тренера грузинских борцов и услышал его слова: «Бросай смелее, я отвечаю!» В ближайшей беседе о «двадцать восьмом» Максим услышал от меня:

— Двадцать восьмое августа я беру на себя.
Ты же знаешь, этих двадцать восьмых чисел
было в моей жизни столько!.. И мои спорт­
смены всегда побеждали!

Вечером этого же дня я услышал, как Максим кричал кому-то по телефону: «Ру­дольф Максимович сказал, что берёт всё на себя!» И облегчённо смеялся!

И больше пока (а сегодня шестое июня) к «теме № 28» (так я её называю сейчас) он ни разу не возвращался. А совсем недавно на чемпионате Европы Максим разгромил Дитмара на двух дистанциях.

И теперь, а в этом и специфика практи­ческой психологии, я как психолог могу кон­кретно ничего больше не делать.

А должен одно: быть во всех последую­щих очных и заочных (по телефону) встре­чах и беседах тем же — уверенным в спортсмене, внешне спокойным и беззабот­ным, всё взявшим до двадцать восьмого ав­густа включительно на себя и ожидающим

47

го

г-■[

с™

этого страшного для спортсмена дня с радо стью и нетерпением. Я давно сформулиро! вал положение: ничто так не объединяет ncj холога и спортсмена, как мечта о победе!

Лишь иногда, совсем редко Максим по| вторяет:

— Рудольф Максимович, но двадцат
восьмого числа Вы должны быть со мной! |

...Но сегодня он вошёл в мой номер инач Резко открыл дверь, прошёл к письменному столу, взял страницы моей будущей книги и стал вчитываться в содержание текста.

• Ты же читал это, — говорю я ему.

• Рудольф Максимович, — подчёркнуто
  чётко произносит он, — кажется, я нашёл
  самое главное: «Каждый чемпион имеет
  свой секрет, как призвать на помощь весь
  мир в тот день, когда он бьёт мировой ре­
  корд!»

• Правильно! Молодец! Это самое глав­
  ное!

• Я чувствую, — продолжает он, — что
  это самое главное, хотя объяснить логичес­
  ки сейчас не могу.

• А и не надо объяснять. Главное, что т:
  чувствуешь! Это только твой секрет. Ты
  тоже чемпион! А со временем объяснишь
  себе логически. Есть известное выражение:
  «Не важно, что делаешь, а важно — как чув­
  ствуешь!»

— Подождите, — говорит Максим, — это
я тоже запишу.

...А когда Максим уйдёт к себе, сразу на­беру Лену Бовину и скажу:

— Леночка, есть что записать.

— Записываю, — сразу отвечает она (днев­
ник всегда при ней).

Диктую всю фразу и говорю:

• Слова «призвать на помощь весь мир»
  подчеркните!

• Это как понять? — всегда спрашивает
  она.

• Пока не будем расшифровывать, — от­
  вечаю я, — пусть глаза перечитывают, и
  смысл дойдёт. Но важнее прочувствовать! Вы
  поняли меня?

• Взято под контроль! — всегда отвечает
  она при получении каждого нового задания.

Работа на уровне интеллекта — как это важ­но и для меня! Совсем иной уровень работы и уровень отношений с опекаемым человеком, не только с любимым, но и уважаемым.

С Леночкой Бовиной соединяемся по не­сколько раз в день, хотя она далеко, в Па­риже, играет в «Ролан Гаррос». Звонит то она мне, то я ей.

• Леночка, предлагаю взять на вооруже­
  ние лозунг Лэнса Армстронга: «Сегодня луч­
  ше, чем вчера!»

• Это как? — тот же её вопрос.

• Хоть в чём-то, но лучше. В состоянии,
  в самоотдаче, в концентрации. И предлагаю
  следующее: запись каждого дня завершать
  этой фразой: «Сегодня лучше, чем вчера!».

• Хорошо, принимается, — говорит она,
  и мы прощаемся.

Но раздаётся её звонок, и я слышу:

— Рудольф Максимович, что-то не то. На­
пример, сегодня у меня не было лучше, чем
вчера. Но всё равно, писать?

48

49

• Тогда видоизменяем лозунг, Лэнс про­
  стит. Предлагаю такой вариант: «Завтра луч­
  ше, чем сегодня!» Как самоприказ на завт­
  рашний день!

• Да, вот это подходит. Я целую Вас.

• Я Вас тоже.

...Работа на уровне интеллекта — главный резерв в работе со спортсменами сегодня! Современный спортсмен готов к этой рабо­те. Но тренер, почему-то даже тот, кто на это способен, этим не занимается. В этом необходимо разобраться.

После ужина всегда с Максимом гуляем, и тему для разговора находим легко.

• Не пойму лыжников, — говорю я, — го­
  тов понять штангистов, там есть магия побе­
  ды над железом! Ты согласен? Хрупкий чело­
  век, состоящий из мышц и костей, суставов и
  связок, поднимает железо, иногда превосхо­
  дящее личный вес штангиста в два-три раза!
  Но в чём находят кайф лыжники — не пойму.
  Сплошное страдание! Один мазохизм.

• Как и велосипед, — говорит Максим.

• Нет, — возражаю я, — с велосипедис­
  тами я работал, и они мне многое объясни­
  ли. В велосипеде есть магия скорости. И есть
  магия в боксе, магия смертельного боя один
  на один на ограниченном канатами про­
  странстве.

Оба задумались и идём в молчании. А ма­гия гребли, в чём она? — думаю я. Никогда не задумывался об этом, и соревнования по гребле практически не смотрел. Не мой мир — говорил я себе и переключал програм­му телевизора. И вот жизнь привела меня в

50

этот мир, и один из его представителей се­годня стал одним из самых близких мне людей. Я спрашиваю его:

— Максим, а вот твоя гребля? В чём её
магия? В чём прелесть, которую ты чувству­
ешь как никто другой?

Он остановился, смотрел вперёд, вдаль, и улыбка вдруг украсила его лицо. Жестику­лируя и тщательно подбирая слова, Максим заговорил. Но смотрел не на меня, а туда же, в ту же даль.

• Атака веслом с последующим полным
  слиянием с каноэ, водой и природой!

• Как ты сказал! — восхищённо прервал
  я его. — Атака веслом! Прекрасно!

А он вновь заговорил. Глаза горели, улы­бался.

• Да, стоишь на колене, а вода внизу,
  под тобой, чистейшая как зеркало! Стоишь
  над ней, и ты атакуешь!

• Атака веслом! Это ты придумал?

• Да! — смутился он.

— Гениально! — восхитился я.
...Вернувшись поздно вечером к себе в

номер, я ещё долго не ложился. Вспоминал наш разговор и записал каждое слово Мак­сима в свою записную книжку.

Магия незнакомого дела! Да, од­ной, и двух, и трёх жизней всё равно не хва­тит, чтобы познать всё, что переживают дру­гие. Как преобразился Максим, когда я спро­сил его о деле его жизни, о тайне этого дела, о магии, которая берёт в плен человека, околдовывает его!

И она, эта магия, есть везде, в каждом человеческом деле! Как и в каждом отдель-

51

ном человеке, только надо уметь спросить его об этом, уметь зажечь! И в том же лыж­ном спорте, столь легкомысленно вынесен­ном мной из числа магических видов чело­веческой деятельности, разве нет своей ма­гии? А магии сплошного преодоления разве не существует в этом мире? Преодоление себя, своей безумной усталости, состояния на грани жизни и смерти? И разве не такая же, как сегодня была на лице Максима, блуждает счастливая улыбка у тех, кто пер­вым преодолевает дистанцию в 50 километ­ров, кто победил прежде всего себя в беспо­щадном и добровольно выбранном испыта­нии? Магия мазохизма — есть и такая!

Может быть, человек и идёт на всё это ради только одного — выдержать, преодо­леть, победить, улыбнуться самому себе и ещё более высоко оценить себя — человека!

Познать и понять магию незнакомого дела и чужого мира — одна из обязательных про­фессиональных задач психолога.

...И опять бессонная ночь. У меня так и бывает всегда: будто разбудил я что-то там, в глубине своей психики, и не уймётся мозг за компанию с душой, пока не проведу я психо­анализ ещё одного явления жизни до логи­ческого конца, пока не разгадаю его, этого явления, тайну. Или подумаю, что разгадал. А через пару лет посмеюсь над собой, и по­могут мне в этом мои новые и снова люби­мые спортсмены, на примере которых я ещё и ещё раз буду убеждаться в том, что спорт как сфера человеческой деятельности спосо­бен всегда ставить перед исследователем но­вые, всё более усложняющиеся задачи, и впол-

52

не вероятно, что практически он вообще не­познаваем! А значит, и это более чем устраи­вает меня, отдавшего всю свою жизнь спорту, что он — спорт — бесконечен, безгра­ничен, вечен! И бессмертна и неиссекае-ма его магия!

...Магия! Это и есть то, что привлекает лич­ность к данному явлению, то, что импониру­ет, очаровывает, отравляет. «Чем ты "отрав­лен"?» — давно включил я этот вопрос в чис­ло тех, которые задаю спортсмену при знакомстве с ним. Каким явлением жизни, му­зыкой, охотой к перемене мест, женщиной или мужчиной, стремлением к победе и славе?

А чем он — наш ребёнок — будет «отрав­лен» в своей будущей деятельности, в глав­ном деле своей жизни: карьерой, материаль­ными стимулами или самим творческим про­цессом? В чём его предназначение, в чём он талантливее других, в чём преуспеет, победит?

Не в этом ли главная задача нас — роди­телей и воспитателей всех мастей в диапа­зоне от детского сада до аспирантуры? Не в этом ли наша святая ответственность, наш долг? Не за это ли с нас потом обязательно спросится на главном Суде — кого мы оста­вили после и вместо себя?

* * *

Но и сегодня Лёша такой же, ушедший в- себя, ^Не реагирующий на сигналы из внешнего мира. Эта картина знакома мне, и я, в отличие от Тать-^Яны Анатольевны, не паникую. А она терзает и ^Терзает меня вопросами. Вчера она была увере-^На> что он заболевает, и настаивала на визите к

53

врачам. У борта, пока Лёша молча, без эмоций выполнял свою программу работы, мне пришлось выдержать такой диалог:

• Если что-то болит, надо идти к врачу. Это
  Вы считаете, что всё можно лечить руками.

• Почти всё, — отвечаю я, — но зато не две
  недели, а два дня.

А Лёша, не обращая на нас внимания, прыга­ет один четверной за другим. Я резко меняю тему:

• Татьяна Анатольевна, он очень много прыгает.

• Да, я тоже так считаю, — отвечает она, де­
  лает два шага влево, и теперь мы стоим плечом к
  плечу, как давно не стояли.

• Что с ним? — спрашивает она.

• Просыпался этой ночью двенадцать раз. Но
  это нормально.

• Нормально?

• Нормально.

• Вы на меня не обижайтесь. Скажите: «Таня,
  надо так!» И я буду так! — Но наш Лёша всё чаще
  посматривает на нас, и я говорю:

• Лучше вернитесь на своё место, а то он ду­
  мает, что мы выясняем отношения.

• Хорошо, я пойду. Я Вас люблю.

• Я Вас тоже.

...Ужинаем за одним столом с прыгунами с трамплина. И вновь я узнаю много нового:

— У нас кто не пьёт, тот не прыгает, — гово­
рит олимпийский чемпион в этом виде спорта.

Татьяна Анатольевна отвечает ему: «Значит, не зря в шести видах спорта введён допинг-конт­роль на водку».

• А какие это виды? — спрашиваю я.

• Те, где присутствует страх, — отвечает мне
  олимпийский чемпион.

54

— ...Всё-таки что с ним? — первое, что спра­
шивает Татьяна Анатольевна, когда мы остались

одни.

__ Думаю, что за сорок восемь пустых часов

_он всё обдумал, передумал, а этим выходные и опасны. И понял, что пошли самые страшные в его жизни дни — ожидание старта. И ещё он оце­нил всё сделанное за это время — весь свой ад­ский труд, и все свои болячки, и голод, и сум­марное утомление, и одиночество — и испугал­ся... не выиграть Игры, а ведь он всё сделал для победы! Это тот случай, когда человек на преде­ле! И сейчас у него одна задача, даже сверхзада-_qa _ выдержать оставшиеся дни без потерь, то есть не заболеть, не переработать и в то же время не недоработать. И ещё — где взять эмоции, ведь в вашем виде они необходимы. Поэтому он и ушёл в себя, перестал улыбаться и реагировать на шутки, бережёт «последнее». И даже «спаси­бо» после сеансов перестал говорить, чего рань­ше никогда не было. Но я не обижаюсь. Сейчас, дорогая Татьяна Анатольевна, нам надо забыть о себе. И не говорить ни одного лишнего слова!

Наш главный тренер тоже уходит в себя, рас­сматривает свои ладони, потом подводит итог услышанному, и тон её самый решительный:

— Да, пора заткнуться!

Из записных книжек

Сегодня снова я сказал себе: «Не забывай о тренере, о судьбе тренера. Уходишь целиком в спортсмена, его личность доминирует в твоих мыслях и в твоей душе и доминирует абсо­лютно, на все сто процентов, а о тренере вспо­минаешь мельком и идешь к нему, не о нём

55

думая, а о себе, о проснувшемся вдруг жела­нии просто поговорить, пообщаться, отвлечься от этой утяжеляющейся с каждым днем до­минанты и ужесточающейся ответственности за исход предстоящего боя.

У психолога кроме опекаемого и почти все­гда любимого спортсмена есть еще его наука, в голове всегда анализ происходяще­го, итоговое осмысление, формулирование психологических законов, иногда — откры­тия, будущие статьи и книги. И это остается с тобой навсегда, даже в том случае, если рабо­та с человеком завершена. И пусть расставаться всегда грустно, а в отдельных случаях по-на­стоящему тяжело, но твой опыт еще более обо­гатился, то есть всё это было не зря. А трене­ру после ухода ученика остаётся пустыня. В этом существенное различие.

А вот как переживает тренер поражение в решающем матче, после упущенного в пос­леднем туре чемпионства. Клаус Топпмел-лер, тренер немецкого клуба «Байер»: «Пе­ред матчем надеялся, что футбольная спра­ведливость восторжествует. После игры выл как собака. Прекратил плакать только тог­да, когда обнял Михаэля Баллака: мне его нужно было успокоить».

Можно ли назвать лёгкими переживания успешного тренера? Слово чеху Владимиру Вуйтеку (хоккей): «Теперь-то я знаю, что, когда тренера качают после чемпионства, перед глазами проносится весь сезон. Каж­дая минута. Матчи плей-офф идут так быс­тро, что моментами кажется, будто теряешь рассудок. Забываешь, что было вчера. Иг­рокам проще — отыграли и отключились.

56

_I

Забыли. Тренер обязан помнить всё. Обя­зан не спать ночь — думать, кого отчислять, _кого включать в заявку, два-три раза про­смотреть матч... Закончился чемпионат, а я ещё две недели вскакивал посреди ночи: «Третья игра сегодня? Четвертая?»

Не забывай о тренере, о его судьбе. Он тоже отдаёт всю свою душу».

Человек на пределе. Ещё один пси­хологический феномен, совершенно не изу­ченный «великой» наукой психологией. О кавычках и великой науке позднее. Изу­чать такого человека невероятно трудно, практически невозможно. Во-первых, он не подпускает к себе никого, за исключением тех отдельных людей, кто решил эту неве­роятно сложную задачу — завоевать абсо­лютное доверие. Во-вторых, как уже гово­рилось, он ушёл в себя, закрылся и даже на необходимый для дела диалог с самыми близ­кими людьми тратиться он не будет — ведь остатки эмоций ему надо сохранить для глав­ного. И в-третьих, как и какими методиками представитель психологической науки соби­рается изучать личность человека, стоящего иногда на краю гибели, а так и только так спортсмен-олимпиец оценивает своё возмож­ное поражение. Ну что, — хотел бы я спро­сить у человека, пришедшего в спортивную команду с полным портфелем тестов, — что вы собираетесь узнать об этом человеке? Уровень его тревожности, например? На это я отвечу более чем ярким примером из тех же шахмат. Чемпион мира на протяжении Уже пятнадцати лет Гарри Каспаров в этом

57

тесте займёт одно из первых мест. Но это не значит, что он «тревожится» за судьбу пред, стоящей партии и боится конкретного сопер­ника. Нет, имеет место другое — его реак­ция, реакция его нервной системы на пред­стартовую ситуацию, вот и всё! И ничего нового, используя данный тест, вы ему не скажете. А практически помочь ему тем бо­лее не сможете, хотя бы потому, что он близ­ко к себе вас не подпустит. И в очередной раз такой психолог скомпрометирует науку, которую он представляет. Как это было со­всем недавно, когда Станислава Георгиевича Ерёмина уговорили (целая бригада психоло­гов) обследовать сборную России по баскет­болу накануне чемпионата мира. Изучали они, естественно, то же самое — нейротизм, тревожность и т.п. — «Времени они у нас отняли вагон, — рассказывал мне главный тренер сборной, — но, главное, ничего но­вого мне они о людях не сказали. Всё это я знал и без этих исследований».

До боли обидно мне слышать о психоло­гах подобное. Ещё больнее видеть несметное число преподавателей психологии, в своей жизни ни дня не работавших практическими психологами и передающих следующему за ними поколению знания, полученные из учебников, авторы которых тоже никогда не работали с живым человеком, и всё напи­санное ими — это фантазии, сочинённые за письменным столом.

Читая свой авторский курс, в процессе подготовки к таким глобальным по практи­ческой значимости темам, как «психологи­ческая поддержка» и «психологическая ат-

58

мосфера», я обнаружил, что «горе-авторы» в своих рекордных по объёму монографиях умело избегали этих тем. И мне стало ясно — почему. Потому что даже при наличии та­ланта не знающий жизни психолог не смо­жет ничего нафантазировать за своим пись­менным столом на эти темы. Только побы­вав в десятках и сотнях коллективах, дыша этой атмосферой, познав на себе ту атмос­феру, которую создаёт лидер-диктатор, или лидер-демократ, или коллективное, мафи­озное по сути и духу руководство, ты спосо­бен разобраться в сути этого явления, а так­же в том, как помочь человеку, тому же спортсмену во всех возможных психологи­ческих атмосферах.

Теперь мне понятно, почему так быстро «вылетают» из спортивных команд психо­логи, которых учили не практические пси­хологи, а «преподаватели психологии», те самые «честные работники стола» (я — о преподавателях факультета психологии Санкт-Петербургского университета), не по­дошедшие ко мне, вернувшемуся после Олимпийских игр, ни разу и не спросившие: «Ну как там на Олимпийских играх, расска­жете?». А ведь там есть и те, кто преподаёт психологию спорта! Беда.

* * *

Но не об этой беде надо думать, — сказал я б когда рассмотрел в полутьме номера лицо приготовившегося к сеансу и уже закрыв-

^Щего глаза. Я увидев вблизи его лицо, и ком под-

^СтУпил к горлу.

59

— Опять не спал всю ночь, — сказал он, не
открывая глаз.

И снова я ответил:

— Это нормально.

А себе сказал: «Сегодня я не уйду, Лёшенька, пока ты крепко не заснёшь. Это я тебе обещаю!»

Из записных книжек

У Антона Семёновича Макаренко я на­шёл эти слова: «сдержанная воля» и сразу внёс в свою записную книжку.

Именно «сдержанная», не проявляющая­ся, как у людей диктаторского стиля, в по­стоянных криках, в резких жестах, в стабиль­но жёстком выражении лица.

А у психолога в его имидже воля должна быть обязательно завуалирована, не бросать­ся в глаза, быть «сдержанной». Но опекае­мый психологом человек должен чувствовать и знать, что воля его личного психолога все­гда на месте, всегда наготове, и она мгновен­но будет призвана ему на помощь, усилит его в трудную минуту, а может быть, и спасёт.

Есть категория психологов, отстаивающих следующую свою позицию: в жизни психолог имеет право оставаться человеком. Этой точ­ке зрения я дал бой на 1-й всесоюзной кон­ференции по экзистенциальной психологии, обвинив таких психологов в неспособности и в нежелании работать над собой, над своими слабостями. Потому что судьба психолога — быть личным примером, ив связи с этим он не имеет права на всё чисто челове­ческое — горевать, скучать, печалиться, выг-

лядеть недостаточно оптимистическим и, даже изредка, слабым. Таким он людям не нужен! И об этом необходимо предупредить всех тех, кто хочет избрать эту профессию повышен­ного риска.

В номере сразу открываю блокнот «для идей», вспоминаю лицо Лёши и записываю: человек на пределе — ещё один пси­хологический феномен, который, как ниг­де, можно детально рассмотреть в спорте. Сконцентрированное состояние, экономное поведение, отсутствие реакций на всё по­стороннее и в том числе на удачную шутку и на самый смешной анекдот. Ему не до это­го! Скоро решается главное в его жизни, к чему он шёл целых семнадцать лет!

Что ещё вижу я, его психолог, подпущен­ный, как никто другой, совсем близко к сфере его переживаний, к жизни его внут­реннего мира.

Пресс постоянного недоволь­ства (человек ожесточается (!). Из­лишни не только шутки и анекдоты, но и доверительные беседы (!!!), а реакция на них исключена, в эмоциональ­ной сфере им нет места (!) — идёт на­копление эмоций, а не их трата.

Юмор неадекватен ситуации и задачам деятельности, и потому мой образ, образ психолога, должен носить черты абсолютной концен­трации, жестокости и даже су­ровости — в этом его адекватность!

Таким и только таким должен быть я в ^эти дни, потому что любая неадекватность

60

61

может быть не понята спортсменом и нару­шить наше единство. И я вспомнил эпизод вчерашнего дня, когда после блистательной тренировки Лёша вышел из раздевалки, а я, увидев его, не смог спрятать улыбку. И сра­зу «получил» вопрос:

• Не рано мы начали улыбаться?

• У меня предчувствие, — ответил я ему.

• Всё только начинается.

• Это для непосвященных.

Этот диалог я записал тоже, но не в блок­нот для идей, а в личный дневник. Давно усвоил закон — фиксировать всё, что слышишь от спортсмена, и — всё, что говоришь ему. Затем при подготовке к новой встрече с ним очень полезно перечитать всё это и таким об­разом подготовиться к очередному диалогу, к очередному коварному вопросу, к проверке тебя как человека, на волю которого спорт­смен хочет опереться в свою трудную минуту. Быть опорой— пожалуй, главное пред­назначение психолога!

Я давно понял, что задача номер один практического психолога, помогающего че­ловеку, стать для него опорой, чтобы было ему за кого «держаться». Но чтобы быть опорой, надо обладать рядом личностных качеств. Каких? Драматург Алла Соколо­ва, пишет о режиссёре Георгии Товстоно­гове: «Товстоногов обладал человечес­кой стабильностью, которой лишены многие лидеры. Они ведь все или пьют, или сходят с ума, или колются, а в Товстоного­ве было то, что от судьбы, — равнове­сие. Он не позволял себе разрушаться, рас-

62

сыпаться — тоже уникальная черта. И по­этому люди рядом с ним могли чувствовать опору».

Всё верно, и психологу ни в коем случае нельзя, несмотря на возраст, на получаемые раны от поражений и прочего, становиться слабее, разрушаться, рассыпаться. Но не ду­маю, что это — от судьбы. Частично — да, но есть ещё самодисциплина, самоконтроль, а главное, всё-таки, любовь к тем, кого опе­каешь. Ты очень боишься их разочаровать, а в конечном итоге — и потерять. В своём личном дневнике, веду который последние сорок лет, в перечень параметров своей лич­ности, которые оцениваю ежедневно, я впи­сал: «человеческая стабильность». А сделав это, сказал себе: «Работа продолжается, борь­ба с самим собой продолжается!» Такова судьба психолога!

Постоянно напоминаю себе: следи за гла­зами, контролируй каждый свой взгляд. В твоих глазах спортсмен должен читать одно: Я тебя люблю! Я прекрасно отношусь к тебе! Я всё готов для тебя сделать!

Известный тренер попросила просто по­стоять рядом с её ученицей в последние минуты перед выходом на лёд.

• Просто встретьтесь с ней взглядом, —
  сказала она. И после её победы я услы­
  шал:

• Как мы с Вами рассчитаемся?

• Вы что, с ума сошли? — ответил я.

• И всё-таки? — настаивала она.

63

— Вы меня хотите обидеть, — такие сло­ва произнёс я вслух, а сам подумал: за доб­рый взгляд денег не берут, он бесценен!

И навсегда остались в памяти глаза тех кто умолял о помощи, у кого нет психолога.

Главное оружие психолога —это лю­бовь, — я это знаю точно. А даёт человеку способность любить Бог, больше никто не может это сделать. Вот что должен всегда просить у Бога психолог!

Великий польский кинорежиссёр Анджей Вайда сказал: «Жизнь художника прекрас­на, но при одном условии — если есть ус­пех. А если его нет, то человек может чув­ствовать себя несчастным, как брошенная женщина, когда она любит, а её нет».

Разве может не присоединиться к этим словам психолог? Как бы я работал и как бы жил, если бы у меня как у психолога не было бы побед. Страшно представить.

Может быть, как и актёрская, профессия психолога без успеха, без побед опекаемых им людей перестаёт быть профессией? Чело­веку не стало лучше и это звучит приговором не только профессиональному мастерству психолога, но и ему как личности.

«Можете в один прекрасный момент ос­таться без профессии» — об этом необходи­мо предупреждать всех тех, кто рвётся в про­фессии повышенного риска. Очень большого риска!

Звездный артист балета Рудольф Нуриев

говорил:

64

— Я знаю, что наступит время, и моя про­фессия меня предаст.

Предательство профессии. С тех пор как я впервые задумался об этом, внимательнее стал наблюдать за поведением и имиджем своих коллег. И установил как факт: мно­гие, можно сказать, большинство, выглядят поникшими, мрачными, даже — сдавшими­ся, прекратившими борьбу за победу над са­мими собой. И опять вечный вопрос: «Кто виноват?» Вся ли вина лежит на профессии? А если нет, то в чём вина субъекта профес­сии — психолога?

Убеждён, что возраст психолога в отличие, например, от профессии танцовщика не иг­рает своей разрушительной роли. Более того, чем старше психолог, тем больше ему, его жизненному опыту доверяет пациент; «Не хватает седых волос», так обычно объясняю я молодым психологам причину их неудач в работе с людьми, тем более с теми, кто зна­чительно их старше.

Итак, возрастной фактор, ив этом счастье моей профессии, играет только пози­тивную роль. В чем тогда негатив, подчас ре­шающим образом мешающий психологу до­биваться профессиональных побед и в итоге чувствовать себя в жизни «на месте», сфор­мировать со временем психологию победите­ля и притягивать как магнитом к себе людей? Внешность психолога — и об этой составляющей личности психолога я раздумы­ваю не один год. Безусловно, кому дано от природы обаяние, неотразимость улыбки, теп­ло взгляда, тому много легче. А если ещё дан и голос, сам тембр которого ласкает слух, то

65

шансов на успех у такого психолога неизме­римо больше.

Вероятно, отсутствие внешних данных сыграло немалую негативную роль в судьбе психологов-неудачников. Я вижу их доста­точно часто.

Но одних внешних данных для длительного и стабильного успеха в работе практического психолога далеко не достаточно. Такому пси­хологу легче на первых порах, когда он завое­вывает доверие «пациента» (для краткости бу­дем называть его так). Но затем вступает в силу иное, и чем дальше, тем это «иное» приобрета­ет для пациента всё большую ценность.

Профессиональное мастер­ство — его, это слагаемое, я определяю как стержневое, определяющее эффективность практической деятельности психолога. Ко­нечно, пациенту приятнее отдать свой орга­низм и свою личность в руки более обая­тельного внешне психолога, но приходит он к психологу не просто побеседовать и улыб­нуться в ответ, но и со своей личной про­блемой, от решения-нерешения которой подчас зависит вся его дальнейшая судьба. Для успешного её решения отнюдь не дос­таточно самых блестящих внешних данных психолога. На первый план выходит иное: умение выслушать пациента, и не просто выслушать, а обязательно сопереживая, затем сформулировать безошибочный диаг­ноз ситуации, а также тактику и стратегию решения проблемы. Сделать технологически всё это надо так, чтобы человек поверил в реальность преодоления, чтобы он заразился уверенностью психолога и ушёл от него, по-

66

чувствовав, что часть его груза психолог пе­реложил на свои плечи. С этого дня пациен­ту станет легче жить и бороться, а после сле­дующей встречи будет ещё легче, и ещё... И с этого дня, со дня первой встречи с таким психологом человек чувствует, что в его жиз­ни появился человек, который его... любит! Вот оно — самое главное, самое решающее слагаемое успеха психолога, — его спо­собность любить человека!

Много я видел, в том же спорте, достой­ных профессионалов, работавших поначалу вполне успешно. Они были вполне способны решать частные задачи, например, по опти­мизации состояния спортсмена, ускоряюще­го процесс восстановления, и тому подобное, но если всё «профессиональное» не подкреп­лялось близкими сердечными отношениями со спортсменом, то такой специалист быстро исчерпывал себя и становился ненужным. Главное для любого человека, и не важно, кто он — великий спортсмен, или актёр, или че­ловек обычный, — чтобы его люби­ли!!! Человеку нужен человек! А затем уже массажист, врач, психолог. Это за­кон на все времена!

...Всё чаще наблюдаю за собой, стараюсь видеть себя со стороны. В нужном ли нахо­жусь «образе», устраиваю ли я сегодня всех тех, с кем дружу и работаю, а также тех (меня это тоже волнует), с кем совсем не знаком, простых прохожих.

Известная актриса, выходя на улицу, под­считывает, сколько людей задерживает взгляд на её лице, и таким образом оцени­вает свою «форму», качество своего сегод-

67

няшлнего образа. И, бывало, возвращалась домной и меняла причёску или переодевалась. Дум^аю, такое отношение можно назвать су-пергшрофессиональным.

ВВзгляд человека всегда тестирует твой имицдж. И если незнакомый человек смот­рит т мимо тебя, значит, сегодня ты ничем не отлцичаешься от среднего человека, сливаю-Щепгося с толпой средних, обычных людей. И Ннаоборот, когда ты свеж и полон энер­гии и₅ тщательно одет и причёсан, а в глазах человек, встретившийся с тобою взгля- сможет найти тепло внимания, значит, тво1ой образ сегодня отвечает требованиям тво^эей великой и очень трудной профессии.

С С человеком, которого ты опекаешь, дело обс-)стоит ещё сложнее. Ему в твоей внешнос­ти ц мало увидеть только то, что приятно ли-Цез1зреть. Ему нужно значительно большее: не только тепло твоего взгляда, но ещё и обяза­тельно силу твоей личности, твою уверен-носэсть в себе и веру в него, в его личность, в ДОСэстижение цели, которую вы с ним намети­ли!^ Психолог, которого он выбрал, играет гф^режде всего роль «опоры», а опорой не мозожет быть тот самый средний человек из толэлпы, а может быть только «победи-т е -_е л ь»! А это и внешность (высоко поднятая гольлова, блуждающая улыбка, уверенные же-стьты), и внутреннее состояние (наполненность эненергией, собранность, свежесть), и твоя био-грарафия, биография твоих побед — это тоже часасть твоего имиджа, и часть очень важная! И 1 что бы ни было в твоём прошлом — пора-жекения, потери, нереализованные возможно­стей и связанные со всем этим переживания, "

68

ничто из этого не должно находить своё от­ражение в твоём сегодняшнем облике — имидже победителя! Ты нужен своим людям только таким и, будь любезен, будь таким!

Но одна опасность подстерегает психоло­га на его пути. Любовь к людям имеет тен­денцию к угасанию, и чаще это не вина, а беда человека: или ему было изначально мало дано любви, или он потратил её на свои пе­реживания и сопереживания с опекаемыми. Вероятно, это вопрос судьбы. Каждому из нас, и психологи не являются исключением, дано определённое количество любви, или иначе — способности любить энное количество вре­мени своей жизни. Надеюсь, мне ещё дано это время, время любви. Хотя с возрастом, а с некоторых пор я чувствую это, я не так охот­но, как ранее, соглашаюсь работать с новым человеком. Ушла уверенность, что смогу его полюбить. Да и выдержать имидж победите­ля с блуждающей улыбкой на устах стано­вится всё труднее. Всё чаще, выходя из дома, я приказываю себе: соберись и войди в свой лучший образ, на тебя будут смотреть люди!

— Имидж! Имидж! — надо повторять это слово всегда, когда на тебя смотрит хотя один человек, пусть даже совсем незнакомый. Помни — он оценивает тебя, оценивает вос­хищённо или осуждающе. А может быть, надо помнить об этом слове и тогда, когда нет никого рядом и себя оцениваешь толь­ко ты один! Судьба психолога — обычно я говорю себе эти слова.

Итак, исследование проблемы «успех в про­фессии психолога» можно считать завершён-

69

ным. Мои тридцать пять лет в этом качестве дают мне право представить на суд моего чи­тателя следующее итоговое заключение:

• возраст работает на психолога;

• мастерство есть мастерство, его, как го­
  ворят футболисты, не пропьёшь, а гимнас­
  ты утверждают, что его не пропьёшь, но
  можешь проесть;

• внешность, точнее, отсутствие идеаль­
  ной психологической внешности компенси­
  руемо — тем же мастерством вкупе с отно­
  шением к пациенту;

• и два решающих, стержневых качества,
  в конечном итоге определяющих успех в этой
  профессии: любовь к человеку и личность
  психолога — личность победителя.

Последнее помог сформулировать в про­шлом большой спортсмен, а ныне тренер, добивающийся всё более значительных ре­зультатов в своей работе Станислав Георги­евич Ерёмин. Он только сейчас, после боль­шой победы руководимой им баскетбольной команды «Унике» понял, что правы те, кто упрекал его в недостаточной харизме и ам­бициозности. «Я много в себе пересмотрел и поменял. На этом, самом высоком уров­не, людей иного склада уже не воспринима­ют всерьёз. Только победителей!» — сказал он в своём интервью.

Прав Станислав Георгиевич, психология большого спортсмена обязательно характери­зуется (и в этом его отличие от рядового спортсмена, пусть даже хорошего мастера) тем, что он предъявляет самые высокие тре­бования к тем, кто с ним работает. Я на себе испытывал, и не раз, дотошность спортсме-

70

на в попытке узнать обо мне как можно боль­ше: и какое отношение имею я к спорту, и с кем из великих спортсменов я работал, и ка­кие написал книги, и даже — успешная ли у меня личная жизнь. Своего рода конкурс прохожу я в каждой своей новой команде. Непросто получить допуск к спортсменам, даже первоначальный, полуформальный. Ну, а о сложности получения пропуска в их внут­ренний мир я уже и не говорю.

Но если ты прошёл эти два тяжелейших испытания (и в этом ещё одна специфика психологии большого спорта), то третий шаг помогает сделать тебе сам спортсмен. Он, приняв крайне важное личностное решение довериться психологу, приглашает меня на беседу с ним один на один и всегда прямо говорит: «Рудольф Максимович, у меня в жизни есть большая проблема. Вы первый, кому я решил о ней рассказать. Может быть, Вы спасёте меня...». Эти слова были сказа­ны мне многократным чемпионом мира со­всем недавно. И начинается твоя большая работа, подчас к спорту не имеющая ника­кого отношения, но в случае успеха оказы­вающая (в этом я многократно убеждался) на спортивные результаты самое прямое вли­яние. И не раз я слышал от тех же тренеров такие, например, слова: «Как Вы этого до­биваетесь — не пойму!»

В большом спорте быть «победителем» — есть своего рода обязательная программа. В этом мире, как сказал Станислав Ерёмин, непобедители отсеиваются в результате ес­тественного отбора.

71

Психологом-победителем, в отличие от спортсмена-победителя и даже тренера-по­бедителя, быть неизмеримо сложнее, так как у психолога это должно обязательно сочетаться со способностью любить опе­каемых людей. Это и есть тот минимум, без обладания которым психологу в боль­шом спорте ничего не светит. Вот почему почти сто процентов психологов, как пра­вило, мгновенно «вылетают» из спортив­ных команд мастеров, не проходят этот жестокий, но справедливый конкурс. И обвиняют они кого угодно, только не себя. Например, Анатолий Кашпировский пос­ле быстрого убытия из сборной СССР по тяжёлой атлетике обвинил тренеров, ко­торым не хватило, как он выразился, «уров­ня культуры», и по этой причине они не поняли и не приняли его.

...Так что, — я завершаю подведение ито­гов своего исследования, — будь победите­лем, товарищ психолог, несмотря ни на что, и не допусти, не дай Бог, угасания и ухода любви внутри себя, в своём сердце. Созна­тельно повторяю (это надо впитать в своё сознание прочно и навсегда): им, твоим лю­дям, ты нужен как победитель, как человек их уровня, не ниже, как «свой» в этом жёстком мире большого спорта. Но ещё бо­лее им нужна твоя любовь! Это они толь­ко внешне выглядят так, будто им неведо­мы простые человеческие переживания и в том числе животный страх и неверие в себя, будто они не нуждаются в любви других людей. Ещё как нуждаются! И нуждаются даже больше, чем обычные люди — непобе-

72

дители, по причине своего одиночества, а в большом спорте все чемпионы одиноки. «Одиночество на вершине славы» — извест­ное выражение. Одиночество как расплата за психологию победителя и за неизбежную, в этом случае, гордыню.

...Итак, модель успеха в моей профессии можно выразить тремя словами:

победитель, способный лю­бить! Надеюсь, теорему можно считать до-казаной.

Все 35 лет я пытаюсь ответить себе на один вопрос: что же связывает меня с моим спорт­сменом, какой тип отношений?

Перечисляю известные категории лич­ностных отношений между людьми и ни с одним из них не могу согласиться, когда вспоминаю самых близких моих спортсме­нов, с кем был пройден тяжелейший путь к большой победе, и даже тех, с кем до большой победы мы не дошли, и это ока­залось, к счастью, не главным. А что же было? А было, что не назовёшь ни взаим­ной симпатией, ни дружбой, ни даже лю­бовью. Это было... выше! И в основе этого «выше» было нечто, что словом не опре­делить. Было что-то самого высшего по­рядка, святое!

Не выиграла волейбольная команда ТТУ даже чемпионата Советского Союза, а от­ношения между нами остались в памяти навсегда. И представил я сейчас, что позво­нит вдруг (а прошло уже 10 лет) капитан команды Наташа Белоусова, и я, не разду­мывая ни секунды, закричу:

73

— Наташенька, как я Вас люблю!

И это будет правдой! И голос её будет вос­принят мною много более радостно, неже­ли голос любой из тех, с кем у меня были, скажем так, романтические отношения. Мояг любовь к Наталье Белоусовой иного каче­ства! Любовь платоническая! Любовь пси-| хологическая!

* *

Всё больше спортсменов видишь на улицах Калгари. Их легко отличить от всех других. Что можно сказать об этих лицах, а я как психолог любуюсь ими: «И лица, полные воинственной! отваги!» — да, поэт нашёл самые точные слова.

А что в лице любимого спортсмена увижу я| через несколько минут? На листе бумаги, лежа­щем рядом с моей подушкой, написано: в 7.45 разбудить тренера, в 8.00 — спортсмена, и в 8.15| мы выезжаем.

...Встретил он меня, точнее — не меня, а утро, в) состоянии, похожем на ожесточение. И когда от­крыл мне дверь, даже не подумал замаскировать) своё состояние. Я, немало чего повидавший на све­те, даже оторопел. Сама воля в её жесточайшей форме смотрела на меня его глазами. Такими же были в дни перед боем и Анатолий Карпов, и Сер­гей Бубка. Вероятно, это особый вид «энергии ес­тества», так бы я его определил, идущий из «звери­ного» нутра человека, чего у обычного человека в такой форме и в таком количестве быть не может.

И по пути на лёд я услышал только одну фра­зу, но это было то, что мне очень хотелось услы­шать:

— Спал хорошо, спасибо.

И вновь молчание, вплоть до начала размин­ки. Обычно мы поднимаемся на верхний ярус трибун, подальше от людей, и там он бегает че­тыре минуты сорок секунд (время произвольной программы).

— Ну, я понёсся, — как всегда говорит он мне.
Я отвечаю: «Давай!» И все четыре минуты сорок
секунд я буду следить за секундной стрелкой своих
часов и издали показывать на пальцах: одна, две,
три, четыре... И он будет кивать в ответ. Мы свя­
заны всегда! Каждую минуту! Каждую секунду! И
так будет до четырнадцатого февраля! Включи­
тельно!

Лёша шнурует ботинки, а семнадцатилетний француз Брайен (уже неделю как приехавший из Парижа и тренирующийся по просьбе французской федерации у Тарасовой) молча встаёт и один уходит на лёд, чего раньше не было: он во всём копировал Лёшу и ходил за ним как ученик.

• Что с ним? — спросил Лёша.

• Заскучал по дому.

• Пусть привыкает.

• На сколько ты их старше, Лёша?

• На сто лет, — отвечает человек, в семнад­
  цать ставший чемпионом мира среди взрослых.
  И ещё дважды подряд повторявший этот под­
  виг.

• Доброе утро! — жёстко и ни на кого не гля­
  дя произнёс Алексей Ягудин и сразу уехал раска­
  тываться.

• Что? — испуганно спросила Татьяна Анато­
  льевна, сразу подойдя ко мне.

74

75

— Не волнуйтесь, — сразу успокоил я её, ■-■-
всё хорошо. Главное — хорошо настроен! Но на­
строен жёстко.

• Злой как собака, — говорит она.

• Нет, это другое. Таким он теперь будет
  вплоть до четырнадцатого числа. А наша участь —
  это вытерпеть. И простите, что повторяю: пер­
  выми ничего ему не говорим. Если ему надо, он
  сам подъедет и скажет или спросит.

• Хорошо, — отвечает Татьяна Анатольевна —
  и переводит взгляд на Брайена. А он уже изва­
  лялся, и его чёрный костюм наполовину стал
  белым, он срывает один прыжок за другим.

На ней нет лица. Я вспоминаю слова руково­дителя фигурного катания Валентина Писеева: «Берегите Татьяну!» — и говорю ей:

• Татьяна Анатольевна, не ищите причин в
  себе — он затосковал.

• Я думаю — это седьмой день, акклиматиза­
  ция.

• Нет, затосковал.

• А что делать?

• Добавить эмоций. Хвалите почаще.

• За что? — пожимает плечами она. — Все
  прыжки сорвал.

• Найдите за что, придумайте! Пообещайте, что
  и будущем будете помогать ему. Ведите разговоры
  о будущей великой программе. А Олимпиаду он
  провалит, и не ждите ничего другого. Это типич­
  ный случай, когда спортсмен не готов именно пси­
  хологически, а эти слепые поводыри везут на это
  испытание. Кругом сплошной непрофессионализм.

— Это точно! — отвечает мой единомышлен­
ник.

Из записных книжек

В Париже Татьяна Анатольевна встрети­ла меня очередным тонким наблюдением: «Мы в эти дни были близки, но сегодня он стал от меня абстрагироваться, так как знал, что Вы приезжаете».

Татьяна Анатольевна права, когда гово­рит: «Нам не надо ругаться, мы связаны од­ной цепью».

Не удержался и в разговоре с мамой Лёши Зоей Алексеевной критически отозвался о Лёшином поведении. И на другой день она позвонила и с тревогой в голосе проговори­ла: «Мне показалось, Вы стали меньше лю­бить Лёшу. Он Вас так любит!»

Сколько же можно ошибаться?

...И ещё раз было стыдно за себя.

• Вы сказали, что я плохо тренирую, —
  не в первый раз слышу я эти слова от Тать­
  яны Анатольевны.

• Я так не говорил, — сразу прервал я
  её, — я говорил о плане тренировок, кото­
  рый, я убеждён в этом, должен быть.

Но она будто не слышит меня и продол­жает:

— Я согласна, что работаю далеко не на
сто процентов, но я не могу его заставлять,
боюсь за своё здоровье.

* *

...А для спортсмена я готовлю «итоговую фра­зу». После завершения работы спортсмену важно её услышать. И главное, она должна его удовлет-

76

77

ворить, устроить, примирить с действительностью и с собой, со своей оценкой (естественно-субъек­тивной) и со своим настроением.

Обидно за тренеров, а наблюдаю я это уже больше тридцати лет, которые далеко не всегда готовят и произносят такую фразу. И тем самым отдаляют спортсмена от себя.

Лёша подъехал ко мне и посмотрел мне в гла­за, ожидая этой уже привычной для него «итого­вой фразы». Он услышал: «Стабильно высоко прыгаешь!» Это было то, что он хотел услышать. Для него критерий готовности — прыжки, толь­ко прыжки. И когда мы сели в машину, он спро­сил: «С высотой действительно всё в порядке?»

Он лежит на своей постели. Вид страшный, лицо худое и бледное, мешки под глазами, смот­рит на меня и ждёт моих слов.

— Лёша, слушай меня внимательно. Ты абсо­
лютно готов, ты хорош как никогда! Сегодня у
тебя обычный спад жизненной энергии. Это я
видел сотни и тысячи раз, у тех же боксёров и
борцов, сгоняющих вес. Теперь у нас одна зада­
ча — вернуть свежесть! Предлагаю перейти к од­
норазовым и коротким тренировкам. Не бойся
недоработать. Я отвечаю!

Глажу ладонью его лицо и повторяю:

— Перед тобой отвечаю головой и... всеми свои­
ми дипломами. Выброшу все дипломы, если что-то
у нас будет не так. Но «не так» у нас не будет, пото­
му что, во-первых, никогда не было и, во-вторых,
быть не может! А было в моей биографии восемнад­
цать олимпийских чемпионов, ты же знаешь!

— Действительно, — принимает решение
Лёша, — а не поехать ли нам вместо вечерней
тренировки в хороший ресторан?

78

• Съезди один, отдохни.

• Нет, один не хочу. Я уже весь Калгари пеш­
  ком исходил.

• Хорошо, поехали. Я приглашаю.

• Нет, я.

• Я первый сказал.

...И вот летит наша машина по шоссе. Леша рас­слаблен, глаза блестят, и я счастлив это видеть!

• За вес не бойся, возьми хорошее мясо.

• Да, пожалуй, надо поесть, — соглашается
  Лёша.

• Можно по бокалу красного вина, — реша­
  юсь проверить его, но слышу категоричное:

• Нет!

Из записных книжек

Многое познал я в спорте. А кое-что — не побоюсь этого слова — открыл. Шахматы в своё время были наиболее профессиональ­ным видом спорта, и шахматисты сознатель­но уходили в мир деревянных фигур навсег­да — успешный шахматист был способен обеспечить свою семью. И эти люди, про­жившие десятки лет в условиях жесткого про­тивоборства со своими коллегами, сформу­лировали своего рода законы соревнователь­ной борьбы, и стояла за этими законами не умозрительная теория на уровне догадок и неких, легко оспариваемых предположений, а настоящая практика тех же матчей на пер­венство мира, которые продолжались порой не один месяц, и законы столь жестокой борь­бы, можно сказать, были написаны кровью.

Борис Васильевич Спасский, навещавший нас с гроссмейстером Корчным в период

79

нашей подготовки к матчу с Карповым, из­лагал эти законы, и я как старательный сту­дент фиксировал их в своём дневнике. Однажды он сказал:

— В длительном матче надо быть одному
или с кем-то конкретно.

И эту без преувеличения великую истину я многократно вспоминал, все тридцать лет после услышанного.

Кстати, вчера 5 июня я проходил мимо Ко­лонного зала и даже подошёл к служебному входу, постоял минуту, вспоминая, как про­вожал Корчного до этих дверей, отдавал ему термос и чаще всего говорил: «Не спешите на сцену, он не любит, когда Вы опаздывае­те, пусть подождёт». И прощались взглядом.

...Да, «быть одному или с кем-то конк­ретно». Гроссмейстер, сыгравший больше всех других матчей на первенство мира, аб­солютно прав. Как мне было жаль спорт­смена или спортсменку, вокруг которых су­етились несколько тренеров, жёны и мужья и ещё масса ненужных людей.

— Слишком много людей! — помню, не
раз жаловался мне в том матче Корчной, и
мне приходилось постоянно заниматься ре­
шением этой серьёзной проблемы.

Власть, не боюсь этого слова, должна быть только у одного человека. Больше одного, показывает мой опыт, — всегда перебор, и в результате давление на личность бойца ста­новится чрезмерным, а его воля под этим прессом нескольких лидеров оказывается частично парализованной. А одному чело­веку, убеждался я в этом многократно, даже самый великий чемпион отдаёт лидерство и

80

власть над собой добровольно и даже с же­ланием. И не столько власть, сколько те обя­занности, которые в ходе длительного со­ревнования ложатся на плечи лидера груп­пы, команды. Но и сам спортсмен, это важно уточнить, готов подчинить свою личность тому, кому он абсолютно доверяет, на кого он может опереться в трудную минуту, с кем ему хорошо и спокойно. Боец лучше всех других понимает, что ему сейчас нужна не административная власть, не власть ради власти, а другое — сконцентрироваться на самой борьбе и ни о чём другом не думать. Да, и не боюсь повториться: человек, ко­торому предстоит страшное испытание, доб­ровольно (!) согласен подчинить себя друго­му человеку! Лишь бы был рядом такой че­ловек в его жизни — вот в чём вопрос, вот в чём иногда главная проблема человека!

• Не за кого держаться, — произнесла
  эти слова Марина Цветаева перед тем, как
  принять решение уйти из жизни.

• Нет рядом людей! — сказал мне Вик­
  тор Львович Корчной в нашей первой бесе­
  де перед матчем с Карповым, когда ему бо­
  ялись помогать другие шахматисты.

• Дайте слово, — уже не раз говорил
  мне Максим Опалев, — что Вы будете двад­
  цать восьмого со мной!

И появилась другая проблема — нашу дружбу исключительно болезненно воспри­нимал тренер Максима Владимир Василье­вич Марченко, на лице которого я замечал даже страдание, когда в очередной раз он видел нас вместе. Но у меня нет чувства вины. И даже успокаивать тренера я не буду.

81

И не в том дело, что нет на это ни желания ни времени. И то и другое можно найти. Но I я давно зарёкся тратить на проблему ревно­сти тренера свои силы, своё настроение. Это | проблема тренера, и он пусть сам разбира­ется с собой. В конце концов, я работаю на него, ему же достанутся все лавры.

Даже Татьяна Анатольевна смогла пра­вильно понять ситуацию и уступила (добро­вольно (!) мне лидерство, а Марченко до Тарасовой и по результатам, и по уровню личности как до Луны.

Знаю, и это много раз было в моей жиз­ни, со временем тренер всё поймёт. А сей­час я потерплю и выдержу в очередной раз его злые взгляды, напряжённое молчание и отдельные попытки выяснения отношений, что и было однажды, когда Владимир Васи­льевич спросил меня:

— Рудольф Максимович, а в чём мои фун­
кции? Кто из нас главный?

Ответ на такой вопрос у меня всегда го­тов, я произносил его в своей жизни не раз.

— Главный — не тренер и не психолог,
главный — спортсмен. Ему биться в Афи­
нах, и мы обязаны сделать всё для него, для
его победы!

И Тарасовой я однажды сказал:

— Давайте будем думать не о себе, а о
спортсмене. Ему прыгать четверные прыж­
ки, а не нам!

Мои дорогие коллеги и мои любимые уче­ники, готовьтесь ко всему тому, что пере­жил и переживаю я. Набирайтесь сил и му­жества, они очень пригодятся вам и в этой борьбе, в борьбе с тренером. И знайте, если

82

ситуация обострится и даже станет крити­ческой, то на помощь вам в решающий мо­мент придёт... спортсмен! Он всегда будет на вашей стороне, будет всегда за вас, все­гда будет с вами, никогда не предаст! Если, разумеется, вы отдавали ему всего себя, своё сердце.

Иногда так бывает, что весь день обречён на воспоминания. Утром просматривал све­жий номер «Спорт Экспресса» и в разделе «Шахматы» увидел её фамилию. Она снова играет?! И... решил никуда не идти сегодня.

Так получилось, что в женских шахматах я стартовал как психолог, объединившись с Майей Чибурданидзе. Было ей тогда 16 лет, а через год она стала чемпионкой мира. За­тем получилось так, что я работал с её со­перницами, и две из них — Нана Александ­рия и Нана Иоселиани — успешно прохо­дили трёхлетний отбор и играли с Майей матч на первенство мира.

Все эти годы (в течение пятнадцати лет) мы с Майей только здоровались при наших редких встречах, в основном — в спортко­митете. Так продолжалось до 1989 года, когда дважды мы обменялись (поочерёдно) фра­зами, и обе они остались без ответа. Вот как это было.

Пальма-де-Мальорка. В одни сроки про­исходили там два события: турнир, в кото­ром играла Майя, и свою сессию проводила шахматная академия Гарри Каспарова, где я отвечал за курс психологии.

...Майя стояла у раскрытого большого окна. Над ходом думал её соперник, и она

83

имела время. Я подошёл и встал рядом. Вни­зу, а смотрели мы с высоты седьмого этажа, было то, от чего не хотелось отводить взгляд. Блестело освещенное ярким солнцем море, и десятки белокрылых яхт грациозно пока­чивались на его лёгких волнах. Почти на границе с морем петляло змеевидное тело бетонного шоссе, по которому в четыре ряда, сверкая лаковыми боками, неслись маши­нами. Вдоль шоссе зеленели ряды пальм.

Завороженные картиной чужой красивой жизни, мы молчали. Потом как бы очнулись. Майе в отличие от меня было куда спе­шить — её ждал соперник. Она первая на­рушила молчание.

— Вот так проходит жизнь, — скольз­нув взглядом по моему лицу, сказала она и отошла.

Я смотрел ей вслед. Видел, как она села в своей привычной, знакомой мне позе за шахматным столом. Но не могла сосредото­читься. Смотрела на шахматные фигуры не­сколько секунд, потом поднимала голову, оглядывалась, ёрзала на стуле, закрывала и снова открывала глаза.

Вдруг она нашла глазами меня, и мой вни­мательный взгляд не понравился ей: напряг её. Я понимал её состояние в эту минуту. Она нахмурилась. И тогда я улыбнулся ей и поста­рался вложить в свою улыбку как можно боль­ше тепла. Она кивнула мне и низко склони­лась над столом. А я сразу отошёл подальше.

...И о нашей последней встрече. Было это в Телави — столице Восточной Грузии, где игрался её матч с Наной Иоселиани, с ко­торой я работал последние три года.

84

Наши дома располагались в большом пар­ке, достаточно далеко друг от друга, и за два месяца матча на территории этого парка мы ни разу не встречались.

Но однажды мы все-таки встретились, и вряд ли кто знает об этом, кроме нас двоих. Это было в день решающей партии.

Все наши после ночного анализа ещё спа­ли, когда я вышел побегать. Бежал по кругу, по узкой тропинке и разойтись с тем, кто мог бежать навстречу, было невозможно. И вот эта секунда. Я вбежал в поворот и чуть не столк­нулся с бегущим мне навстречу человеком. Это была... Майя Чибурданидзе, категорически отказавшаяся пятнадцать лет назад включить бег в систему своей подготовки.

Мы оба остановились, смотрели в лицо друг другу и молчали. Она слегка покрасне­ла, обошла меня, стоявшего на её пути, и медленно двинулась вперед.

— Майечка! — позвал я её.

Она обернулась и остановилась в ожида­нии. У меня сами собой вырвались слова:

—Я тебя по-прежнему люблю!

Она скорее усмехнулась, чем улыбнулась, и, ничего не сказав, продолжила свой путь.

...Прошло ещё пятнадцать лет. Раздел шах­матных новостей я по-прежнему предпочи­таю всем другим, всегда ищу её фамилию, но до последнего года не находил. Узнал, что она ушла в монастырь, и этим извести­ем был буквально потрясён.

...И вот вновь её фамилия в списке участ­ниц женского чемпионата мира. Она снова играет, но не очень успешно. И огромное желание помочь встрепенулось во мне.

85

Но возможно ли такое, чтобы мы снова объединились? Нет, вряд ли она когда-нибудь простит меня, хотя не моя вина в том, что наша работа в своё время прервалась. Если я и виноват, то только в том, что работал с дру­гими; но в шахматах принято считать, что если ты оказался в другом лагере, то зачисляешься в ранг противников навсегда.

...Кризисная ситуация нереализованных возможностей — самая тяжёлая (я устано­вил это в своей докторской диссертации) по своим последствиям. Как сказал мой друг, профессор Хачатрян: «А если не хочется за­бывать?..»

Институт нейрохирургии имени Полено­ва в Петербурге. Через час операция. У пят­надцатилетней девочки опухоль мозга. Ви­льям Арамович Хачатрян после моего сеан­са продолжает лежать на кушетке. Я сижу на стуле в сантиметрах от него и говорю:

• Вильям Арамович, состояние не луч­
  шее, я это не скрываю. В таком случае спорт­
  смена я прошу призвать на помощь все воз­
  можные резервы своей воли, на сто двад­
  цать процентов, ста может не хватить. Сейчас
  об этом я прошу Вас.

• Вы правы, — отвечает он, — сегодня я
  почти не спал ночью. Всегда перед операци­
  ей сплю плохо. Но я соберусь, обещаю. У ме­
  ня просьба: во время операции стойте ближе
  ко мне, чтобы краем глаза я Вас видел.

• Обязательно.

Мы идём по длинному больничному ко­ридору. Я вспоминаю: так же мы шли из ав­тобуса в раздевалку по безлюдному коридо-

86

_I

ру с Алексеем Ягудиным в Солт-Лейк-Сити. И всегда молчали. И сейчас молчим. Толь­ко перед входом в операционную я тихо го­ворю на прощание:

• Сто двадцать процентов, Вильям Ара­
  мович.

• Я понял Вас, — отвечает он мне.

...И вот мы идём обратно. Два, три или десять часов прошло — не могу я сказать. Идём мы медленно, спешить некуда.

— Опухоль удалена? — тихо спрашиваю я.

— Да, — почему-то не сразу отвечает он.
Осунувшееся лицо, взгляд в пол, руки в

карманах халата — успел заметить я своим скользнувшим взглядом.

И начинается монолог, и я ловлю каждое его слово. Говорит он совсем тихо, будто только себе, для себя.

«Бесконечная власть у хирурга. Мне ник­то никогда не сказал: «Сам дурак». Я себя, конечно, контролирую, но это пока всё идёт хорошо. Бывают ошибки от волнения. Во время операции надо обязательно думать об ошибке, о сосуде, который можешь пора­нить. Операция не должна превращаться в спектакль. Хирург, играющий на публику, это падший хирург. Хороших операций на свете нет. Хирург не может быть довольным и в хорошем настроении. Я не видел весё­лых нейрохирургов, он не может быть ду­шой общества.

Сестры — слабое звено. Они плачут пос­ле операции. Болезненно реагируют на жёс­ткость моей интонации, а я таким образом реагирую на ошибки. От медсестёр тоже многое зависит, они этого не знают. Можно

87

один раз позже дать нож, а если десять раз, то всё может рухнуть.

Операция — это обычная работа. Само­утверждаться — это игра».

...И вот его новый звонок.

• Рудольф Максимович, у меня тяжёлая
  операция во вторник.

• Во сколько?

• В десять.

• В девять я буду.

• Спасибо. У Вас есть ещё для меня ми­
  нута?

• Конечно.

• Вы пишете в своей книге, что самая
  трудная по последствиям кризисная ситуа­
  ция для мужчины — это его нереализован­
  ные возможности.

• Да, они переживаются даже тяжелее,
  чем поражения, неудача. Не забываются,
  потому что всегда живо чувство вины, не
  можешь простить себе.

• А что делать?

• Искать и находить компенсацию. И в
  конце концов забыть.

• А если не хочется забывать?

...И я, помню, не смог ответить сразу. Сказал:

— Отвечу во вторник.

...И мои ночные раздумья. Что не хочет забыть Вильям Арамович? Скорее всего речь о любимой женщине, потерянной, ушедшей, видимо навсегда. Во вторник моя задача всё это узнать. И ответить на вечный вопрос: «Что делать?»

Всегда думал, что самое интересное — это спорт, и всё другое отбрасывал, считая ма-

лозначимым и неинтересным. И вот вопрос профессора, коллеги, и я не был готов сразу ответить. Жизнь оказывается, сложнее спорта. Да, ещё бы одну жизнь, чтобы всё и всех вспомнить, проанализировать и найти ответы на все вопросы. За одну жизнь ниче­го не успеть.

* * *

Он мгновенно чувствует, когда я ухожу в себя. И спрашивает:

• О чём задумались?

• О России. Ты не скучаешь иногда?

• Вы знаете, уже нет. Когда уехал Кулик, я
  назвал его предателем. Но потом уехал сам. И сей­
  час я считаю, что не я Россию бросил, а она меня.
  На мне две семьи, а мне тренироваться негде. Но
  я горжусь, что представляю нашу страну. И когда
  стою на пьедестале и вижу поднимающийся наш
  флаг, у меня всегда мурашки по телу.

Несёмся обратно, в отель. Он говорит:

• Полежу в джакузи. А потом хочу попросить
  Вас сделать мне большой сеанс.

• Для тебя всегда готов.

Но утром он озабочен, и я боюсь услышать от него что-нибудь типа: «Просыпался двенадцать раз». Но слышу другое:

— Прочитал в Интернете, что у Стойко и Эл-
Дриджа хорошо пошли четверные прыжки, что

Плющенко безошибочно катается. Я даже испу­гался.

~~ Лёша, — отвечаю ему, — ты видишь — я Улыбаюсь. — Держу паузу и продолжаю:

~~ Олимпиаду боятся все, но они ещё боятся и тебя!

89

• 

  Почему? — возражает он.

• Потому что в этом сезоне ты непобедим! Ты
  что — думаешь, они об этом забыли? О том, что
  ты выиграл в этом сезоне пять турниров из пяти?
  А об Элдридже вообще забудь как о сопернике.

• Почему? Он же выступает у себя дома.

• Вот именно! — отвечаю я. — Он на параде
  открытия будет нести флаг своей страны и там и
  оставит все свои эмоции. Величайший спортсмен,
  двадцатого века Виктор Санеев признался мне,
  что его большой ошибкой на московской Олим­
  пиаде было именно то, что он нёс на параде от­
  крытия наш флаг. Это опустошило его.

...Лёша блестяще катается, а мы переглядыва­емся с Татьяной Анатольевной. Её глаза светят­ся. А я с восхищением думаю о Человеке. Я бук­вально потрясён: как Человек, пребывая в таком стрессе, способен на такое! Да, прав Фолкнер: Человек не просто выстоит, Человек восторже­ствует!

...Жду его из душа и вспоминаю всё, что слы­шал из уст Алексея Ягудина: «Страх убивает меня», «Я мечтаю забыть навсегда о фигурном катании» и тому подобное. И спрашиваю себя: всё ли я сделал, чтобы эти мысли не ожили в его душе до конца Олимпиады?

Из записных книжек

Листаю дневник, и прошлое становится настоящим. Было это за неделю до старта. Лёша спал, а я стоял над ним.

И вдруг: «Не знаю!» — простонал-прокри­чал он. И я сразу положил свои тёплые ла­дони ему на глаза. И вспомнил последнюю тренировку. Точно так же, с той же интона-

90

_I

цией произнёс он это «не знаю!» в ответ на крик тренера: «Что с тобой?»

Тренировка шла трудно, почти ничего не получалось у спортсмена, Татьяна Анатольев­на нервничала, и напряжение, так ненужное нам в эти последние дни, нарастало. И в его «не знаю» бьло столько отчаяния и еще — ус­талости, но усталости не физической, а имен­но «усталости ожидания», и, помню, даже сжалось сердце, и так стало жаль любимого спортсмена, что золотая медаль, о которой мы мечтали последние пять месяцев, показалась совершенно не нужной, даже близко не сто­ившей его физических и моральных мучений.

...А ночью, посреди ночи проснулся я. И сразу услышал: «Что с тобой?» И в ответ — этот нечеловеческий крик: «Не знаю!» И вы­ступившие слезы на его глазах.

Пишу эти страницы в Москве, в дни Кубка мира по плаванию. Чемпион и рекордсмен мира Роман Слуднов, которого я опекаю око­ло года, выступил успешно — так считают его тренеры — они же родители — и я. Роман был первым на одной дистанции и вторым — на другой. Но «секунды» были совсем не те, которые планировал спортсмен, и он прав: с такими результатами на Олимпийских играх делать будет нечего.

• Осень пропала, — кричал Роман, — я
  потерял эти месяцы, такие тренировки ни­
  чего не дают! — И слезы лились из его глаз.

• Ты что, в мою методику не веришь? —
  тоже перешла на крик его мама, по общему
  мнению — лучший специалист по брассу в
  стране.

91

— Не верю! — кричал сын в ответ.

Не забуду эту сцену нашего итогового со-брания. Плакал спортсмен, плакал врач плакала мама.

Взял слово отец и тоже перешёл на крик:

— Ты скажи всем нам, что мы должны
сделать?

И так же, как Лёша, точь-в-точь с той же интонацией Роман прокричал:

— Не знаю! — и поднял обе руки вверх.

Память бездонна. И из ее глубин всплы­ло еще одно воспоминание, двадцатилетней давности. Еще одно импровизированное собрание (ныне модно слово «разборка») устроили мы тогда, после того как Сергей Бубка с великим трудом взял смешную для него высоту 5 метров 70 сантиметров. А в предыдущих двух стартах прыгал еще хуже.

И эти же два слова. «Не знаю!» — про­кричал Серёжа своему тренеру Виталию Афанасьевичу Петрову в ответ на его слова: «Ну хорошо, я — плохой тренер. Но ты по­чему не прыгаешь? Ты почему не прыга­ешь?» — перешёл тогда на крик тренер.

Ничего, оказывается, не забывает человек.

«Не знаю!» — стоит этот крик человека у меня в ушах.

Да, никто ничего не знает в этом про­клятом спорте, рецептов нет. Никто не знает единственно правильную систему трениров­ки, а большинство тренеров считает, что их — правильных методик — не существу­ет, каждый тренер сходит с ума по-своему, а как правильно прожить жизнь в спорте — тренеру, да и спортсмену тоже, — не знает никто.

92

Думаю о Романе, ставшем таким же близ­ким, как Лёша Ягудин и каким был двад­цать лет назад Сергей Бубка. Когда Роман начал нервничать, я даже вылетал по просьбе его мамы, заслуженного тренера России Натальи Рощиной, к ним в Омск. И мы всё перепробовали — и разные режимы работы в бассейне, и изменили режим и образ жиз­ни вне спорта, но результаты были те же. «Кризисная ситуация застоя» была налицо. И никто из нас не знал, что надо делать, чтобы эту кризисную ситуацию преодолеть. А время до Олимпиады таяло на глазах, уменьшалось с каждым очередным прожи­тым днём. И острее всех чувствует это все­гда спортсмен.

А когда я позвонил ему, замолчавшему на­долго, и спросил: «Почему не звонишь?» — он ответил: «Вы спросите: «Как дела?», а мне нечего ответить».

А потом он спросил и произнёс эти слова очень строго и напряженно (я чувствовал это):

— Рудольф Максимович, так Вы приду­
мали что-нибудь?

И в таком же тоне, также строго и даже повысив голос, я отвечал:

— Изобрети что-нибудь сам. Найди свою
форму тренировки! Ты же знаешь свой вид
спорта лучше меня! Я в тебя верю!

И после паузы он ответил:

— Я постараюсь.

...А я долго не мог отойти от нашего разго­вора. Судил себя, каждое своё слово. В секун-ДУ, чисто интуитивно выбрал: «Изобрети!»

...И той ночью, когда я проснулся от при­снившегося Лёшиного «Не знаю!», я тоже

93

судил себя. До самого утра думал о нашей ситуации, о нашей троице — Лёше, Татьяне Анатольевне, о себе, о задаче, которая нас объединяла. Признавался себе я тогда, что чем дальше, тем нам труднее, не с кем нам в этой далёкой Америке обсудить нашу жизнь, не с кем эмоционально разгрузиться, неко­му пролить свою слезу. И периодически на­пряжение в нашей группе нарастает, и все­гда это находит своё отражение в работе нашего главного человека, главного звена в нашей цепи (мы действительно скованы од­ной целью-цепью!) — спортсмена. Вдруг с ним что-то происходит, и он совершает не­вообразимые ошибки. И ни он, ни мы не знаем, что надо сделать, чтобы подобное не повторилось. Знаю одно: я должен всё вы­держать, и никто даже догадаться не дол­жен, что пережито мною и чего стоило мне это переживание преодолеть.

И когда после такого «несложившегося» дня Лёша спросит меня: «Вы и сегодня счи­таете, что день прошёл нормально?», я от­вечу, не моргнув глазом и не изменившись в лице: «Конечно! Так и должно быть за не­делю до Олимпиады. А видел это я, ты же знаешь, сотни раз».

И главное — я вижу это по выражению его глаз — именно этих слов он и ждёт от меня сегодня.

Как говорится: многие знают, что жизнь ни­чего не стоит, но всё равно встают по утрам. И изобретают! Изобретают способы про­должения жизни! И продолжают жить!

...Сколько же раз человек за свою жизнь испуганно шепчет, нерешительно говорит,

94

а порой кричит: «Не знаю!» Сотни, тысячи раз.

Осмелюсь предположить, и даже не сомне­ваюсь, что именно так и было: и первый че­ловек, появившийся на Земле, после первых своих слов, обращенных к Богу: «Я боюсь!», наверняка на вопрос: «Что собираешься де­лать?», ответил, скорее всего испуганно про­кричал: «Не знаю!» Потому что не мог он знать тогда, почему и зачем, по чьей воле по­явился на этой незнакомой планете, не знал, что ему делать дальше, как и ради чего жить, есть ли смысл бороться и надо ли всегда по­беждать. И Бог наверняка ответил человеку:

«Изобретай!» Это был его совет и при­каз одновременно.

...В жизни надо быть изобрета­телем (!!!) — таким был итог и моих ноч­ных нелёгких раздумий, заменивших, и да­леко не в первый раз, столь необходимый мне сон, но я не жалею об этом.

Да, что бы ни было, что бы ни случилось с тобой сегодня, всё равно завтрашним ут­ром открывай глаза и, будь любезен, вста­вай! И изобретай — как, какими мыслями успокоить себя и поднять на новую борьбу, на новый подвиг! Сначала приведи в пол­ный порядок себя — другого в этой жизни представителю твоей профессии всё равно не дано, а затем вспомни всех тех, кто в силу разных объективных (например, по причи­не болезни, а в спорте — травмы) и субъек­тивных (потери боевого духа, желания жить и подобных) причин сам поднять себя на борьбу не способен и надеется порой толь­ко на тебя, на своего психолога!

95

И снова изобретай — как, какими слова­ми и действиями ты решишь эту задачу! И действуй! И делай это в срочном порядке, не откладывая свою помощь ни на один день' потому что даже один день, прожитый «тво­им» человеком в пораженческом настроении может закончиться трагедией. Вполне мог­ло быть, что личный психолог одного из лучших велосипедистов мира Марко Пан-тани опоздал со своими прямыми обязан­ностями всего на один день, и днём позже он вместе со всеми другими прочёл его пред­смертную записку: «Я на этом свете совер­шенно один. Никто меня не понимает».

...В жизни каждого из нас бывают момен­ты, когда на вечные вопросы «Зачем?», «По­чему?», «Кто виноват?» и «Что делать?» у нас нет никаких ответов. А есть только эти два слова: «Не знаю».

Их произнёс человек при первой встрече с Богом, и не их ли произнесёт этот же че­ловек при второй встрече, когда услышит от Бога другой вопрос: «Как и для чего про­жил ты на Земле свою жизнь?»

«Не знаю» — быть может, в этих двух сло­вах вся судьба человека, итог его жизни. Так ничего и не понял он, даже если прожил долгую жизнь. Ничего не узнал.

* * *

— Прыгает стабильно? — спрашиваю Татьяну Анатольевну.

Она отвечает: — У нас в фигурном катании есть такая шутка: стабильность — это не девять из де­сяти, а один из одного, но когда нужно.

Из записных книжек

Предлагаю рецепт для психологов и пе­дагогов, тяжело переживающих разрыв с учеником в том случае, если это произошло по инициативе последнего и переживается учителем не менее как предательство.

Так вот, если это случилось с Вами, ска­жите себе только два слова: «Работа завер­шена». Вот и всё. Проконстатируйте это как факт и не более того. И забудьте имя этого человека навсегда. Вычеркните его из своего «личного списка». Ничего дру­гого посоветовать не могу. Всё другое — морально много тяжелее.

...И вот только что прочитал интервью с выдающимся футбольным тренером Марчел-ло Липпи, где он коснулся этой же пробле­мы (возможно — вечной, универсальной) — проблемы расставания с человеком навсег­да. А выразился он так: «Приказал себе не переживать об ушедших из команды, а счи­тать это переворачиванием страницы».

Да, страница перевёрнута, работа завер­шена, но одним человеком в твоей жизни, в твоём «личном списке» стало меньше. Но у психолога дело обстоит несколько иначе, хотя Марчелло Липпи может не согласить­ся со мной. У психолога его личный спи­сок пребывает не в голове, а в сердце. «Судь­ба психолога», — в очередной раз сказал я себе.

Сегодня прочитал: «...можно разрушить храм, но духовная субстанция его не исче­зает и, едва ослабнет давление, начинает заполняться, и храм восстанавливается».

96

97

Значит, если ты расстаёшься с опекаемым человеком, то обязан оставить после себя след в его душе — свою духов­ную субстанцию, ив трудную минуту подготовки к бою или нахлынувшего оди­ночества твой след оживёт и поможет твое­му человеку стать сильнее, выдержать, выс­тоять, победить!

* * *

В фигурном катании многое выглядит стран­ным. Я был искренне удивлён, когда увидел, что душ Лёша принимает не после тренировки, а пе­ред отъездом на неё. А после душа тщательная причёска, крем на лицо, то есть входит в образ, строгий и артистичный. И параллельно, я хоро­шо вижу это, меняется его внутреннее состоя­ние: губы всё более плотно сжимаются, взгляд становится суровым, движения точно рассчитан­ными.

— Ну как? — спрашивает он меня и смотрит
прямо в глаза (нелегко выдержать этот взгляд!).
Внимательно, с ног до головы осматриваю его и
говорю: «О'кэй!»

И вот она — предпоследняя тренировка. Он набирает скорость, отталкивается, и нет сомне­ний, что прыжок будет идеальным. И после каж­дого прыжка мы с Татьяной Анатольевной на секунду успеваем переглянуться. Она довольна, но и чем-то встревожена.

Лёша уходит взвеситься, и я сразу спрашиваю:

• Вы чем-то обеспокоены?

• Есть немного. Так рано он никогда не вхо­
  дил в форму. И это тревожит не только меня, но
  и его. Просто он не говорит Вам.

__ Я не сомневаюсь, — отвечаю я, — что неза­висимо от вида спорта классный спортсмен обя­зан уметь удержать свою форму на высшем уров­не как минимум одну неделю. А сегодня седьмое февраля — ровно неделя до произвольной про­граммы. К тому же впереди день перелёта в Солт-Лейк-Сити, то есть ещё один выходной. А там останется всего три дня до короткой программы, и всё решит Ваше искусство тренера.

• Может быть, потренируемся сегодня вече­
  ром? — спрашивает она.

• Это будет ошибкой, — решительно преры­
  ваю я её, — видите: к нему возвращается све­
  жесть, и сразу катание становится мощным.

• И всё же, — продолжает свою мысль она, —
  что мы хотим от вечерней тренировки?

• Я бы ставил вопрос иначе, — отвечаю я, —
  а что она может дать, кроме траты энергии? Вы
  же согласились, что он уже вошёл в идеальную
  форму. — И заходит Лёша. И сразу, будто слы­
  шал наш разговор, говорит:

— Завтра утром — последняя тренировка.
...Ужинаем вместе с Татьяной Анатольевной.

• У Вас, — говорит она, — ещё одна задача.
  Вы должны ему внушить, что он должен быть
  бойцом. За последние два года он растерял это
  качество. И сейчас ему надо внушить, что он дол­
  жен быть... — Она подбирала нужное слово.

• Беспощадным! — предложил я.

• Вот! Это лучшее слово! Но по отношению к
  себе.

Несколько минут молчим. Я вижу Лёшу, иду-Щего к нам, и говорю:

— Татьяна Анатольевна, сейчас я проведу один
Разговор, который всегда предлагаю опекаемому
спортсмену перед стартом.

99

• Мне уйти?

• Наоборот, это я всегда делаю в присутствии
  тренера. Но Вы должны быть со мной согласны.
  Спортсмен должен понимать, что это наше об­
  щее мнение.

Сидим — мы с тренером рядом, а Лёша на­против. Я говорю:

• Лёша, ты уже не раз говорил: «Четырнадца­
  того я вам скажу», то есть четырнадцатого ты
  объявишь приговор всему и всем: программам,
  тренировочному процессу, нам с Татьяной Ана­
  тольевной. Но не забывай, что это будет приго­
  вор и тебе. Мы всё для тебя делаем? Нет, не ухо­
  ди от ответа, — всё?

• В общем, да, — отвечает он.

• А я отвечу иначе: мы делаем больше, чем
  можем. У тебя сильнейшая команда, может
  быть — лучшая в мире. Ты, я отвечаю за свои
  слова, в блестящем состоянии! Не болен, не име­
  ешь лишнего веса, готов функционально, иде­
  ально прыгаешь! Но это — Олимпийские игры!
  Впереди ажиотаж Олимпийской деревни, очная
  встреча с соперниками, что нелегко пережить.
  И вполне возможен дискомфорт: недоспишь, на­
  пример, или что-то другое. Но, что бы ни было,
  ты в этом случае обязан компенсировать
  любое недостающее или ослаблен­
  ное слагаемое твоего состояния
  своей волей! Это я называю распре­
  делением ответственности или пе­
  редачей ответственности! Мы, твои по­
  мощники, всё сделали для тебя и сделали от­
  ветственно, а теперь, Алексей Ягудин, передаём
  тебе «эстафетную палочку ответствен­
  ности». Теперь ты несёшь её на последнем эта­
  пе эстафеты! И, будь любезен, донеси!

100

Он готов к сеансу, но глаза не закрывает, я чувствую — готовит какой-то непростой вопрос.

• Ну, говори, — опережаю его, — чувствую,
  ты приготовил очередной каверзный вопрос.

• Вопрос не каверзный, но серьёзный. Зна­
  чит, Вы, мои тренеры, считаете, что теперь я от­
  вечаю за результат?

• Молодец, ты всё понял правильно.

• Я один?

• На девяносто девять процентов.

• А что собой представляет один процент ва­
  шей ответственности?

• Наше внимание к тебе, наша преданность,
  наш профессионализм.

• Молодцы, — говорит он, — всё взвалили на
  меня.

• Лёша, а большего мы и не можем. Но в этом
  величие великого спортсмена, и простым смерт­
  ным этого не понять и не представить. Поэтому
  я восхищаюсь личностью большого спортсмена
  и тобой восхищаюсь тоже!

Он смотрит в потолок, потом мне в глаза и говорит:

• У меня впервые за эти годы нет страха по­
  ражения. Это плохо?

• Это замечательно! Страха нет, потому что
  на другой чаше весов появилась сильнейшая уве­
  ренность в проделанной работе! Ты действитель­
  но выдержал всё!

• Вы никуда не спешите? — спрашивает он. —
  Мы давно не разговаривали.

• Я спешу в Солт-Лейк-Сити, куда мне ещё
  спешить? Поверь мне, моё предчувствие меня
  никогда не обманывает. Ну как ты себя чув­
  ствуешь? Давно мы не оценивали твоё состоя­
  ние.

101

• Кроме сна всё в порядке. Но хочу признать­
  ся Вам, когда Вы меня усыпляете, я говорю себе:
  не спать, не спать. Вот такой я человек.

• Враг самому себе?

• Вот именно.

• Значит, до следующей Олимпиады поста­
  вим ещё одну задачу: подружиться с собой!

• Мне на самом деле это нужно. Никто не
  знает, как это мешает мне всю мою жизнь.

И последний разговор здесь, в Калгари, с Та­тьяной Анатольевной.

• Боюсь общей тренировки, — говорит она, —
  Плющенко обычно убивает Лёшу тем четверным,
  который прыгает только он. Хотя в программу
  он его не включает. А в тренировке делает спе­
  циально. И Лёша сразу сникает.

• Хорошо, что предупредили.

...В своём интервью после Лёшиной победы я скажу журналисту:

— Работа с Татьяной Тарасовой меня обогати­
ла.

Он ответит:

— Она сказала то же самое.

И вот она, «последняя тренировка», это и мо­дель предстоящей битвы, и репетиция, и адапта­ция к незнакомому льду, но главное — психо­логическое воздействие на соперни­ков!

Я смотрю на потрясающее катание Лёши, и на глазах готовы выступить слезы. Он бесподобен, и все видят это! И все остальные начали падать, а Плющенко сорвал всё, что можно.

— В одни ворота! — говорит мне Татьяна Ана­
тольевна.

Часть вторая

Ад — это место, где нет Бога.

14 февраля — день произвольной программы

Почему-то наиболее отчетливо запомнился вот этот путь по длинному коридору — из автобуса до раздевалки. Мы идем плечом к плечу. Наше молчание и глухая тишина мрачного коридора. И напряжение, другим словом как нечеловечес­кое его не назвать.

Телеоператор, всегда встречающий нас и сни­мающий, — снимающий (зачем так долго?) наши лица по всему этому пути.

Что хотят они увидеть? И я чуть поворачива­юсь и краем глаза вижу Лешино лицо. Надо ли показывать это людям? Эту жестокую отрешен­ность, и волю в жестко сомкнутых губах, и за­стывшее внутри глаз ожидание. Чего? Своей судь­бы — так можно ответить на этот вопрос. А как иначе назвать то, к чему человек шёл семнадцать лет, как Алексей Ягудин?

В такие минуты мне жаль, безумно жаль спорт­смена, которого я опекаю и люблю. На лице его страдание, которое он и не думает контролиро­вать, когда мы одни, не на людях.

■ Через неделю, перед игрой с чехами, когда команда разминалась на льду, я внимательно за-Держу взгляд на лице стоявшего рядом со мной Владислава Третьяка — тренера наших вратарей. ^ин смотрел на лед, кусая губы и переминаясь с ^н°ги на ногу. Все выдавало в нем высшую форму

103

волнения. И он, уловив в моих глазах вопрос, ответил:

— Четыре Олимпиады я прошёл и хорошо
знаю, что они чувствуют сейчас.

...Итак, впереди дверь в раздевалку, где нас ждут наши соперники (по желанию Леши мы всегда приходим в последнюю минуту). Да, мы приходим позже всех, и это психологически вер­но. Прийти последними, на глазах у «них» уве­ренно и шумно (!) войти и четким шагом про­следовать к своему месту.

— Входим уверенно! — не забываю напомнить
Леше и сильным движением руки толкаю дверь
раздевалки.

8 февраля — день открытия и нашего прибытия

Мы ступили на трап, и первое, что сделал Лёша, вынул из кармана куртки заранее положенные туда темные очки и надел их. Была задержка, и мы продолжали стоять на трапе.

Самолеты приземлялись один за другим, и огромный аэропорт был буквально нашпигован людьми.

• Главное, — Лёша обратился ко мне, — за­
  быть, что это Олимпиада.

• А я не вижу, — отвечаю ему, — разницы
  между финалом Гран-при и Олимпиадой. Сопер­
  ники те же.

• Десять финалов Гран-при не стоят одной
  Олимпиады, — говорит он.

...Уложив Лешу, я не менее часа просижу над своим дневником, оценивая себя, все, что сегод­ня делал и что говорил. Да, я целенаправленно в наших дискуссиях пытался снизить «цену» Олим­пийских игр, надеясь тем самым снизить напря-

104

ность _его состояния, но каждый раз получал _ор Спортсмена не обманешь. И только с од-им аргументом он был вынужден согласиться, когда я сказал:

_ Хочешь, я назову те виды спорта, где уро­вень олимпийского турнира значительно ниже мирового?

— Баскетбол, — согласился он.

А когда проводил Лёшу до дверей его номера, подумал: «Теперь спортсмен должен включить на полную катушку свою волю, о чем ему уже было сказано».

А себе перед тем, как лечь, сказал: покоя здесь не будет и надо, как всегда, забыть о себе, и все будет нормально. Я спокоен за «главное» — про­делана работа!

Утром он зашёл за мной, и я поразился его облику. Жесткость сквозила во всем — в плотно сжатых губах, в высоко поднятой голове, в мол­чании. Темные очки были на месте. Таким он и будет теперь, до глубокой ночи с четырнадцато­го на пятнадцатое февраля, — абсолютно закрыв­шимся, малословным, оберегающим все то, что собрал в себе в те дни великой работы.

Из записных книжек

«Имидж — это все!» — сказал Аль Пачи­но, рассуждая о профессии актера. «Имидж — это все!» — повторяю я, думая о своей профессии. Психологов, пытавших­ся найти себя в спорте, практически я знаю всех и не только в России. И убежден: у большинства из числа потерпевших неуда­чу в ее основе — именно это — несоответ-

105

ствие имиджа требованиям, потребностям человека. Хотя сами психологи не хотели соглашаться со мной, когда я им советовал иначе одеться, сбрить бороду, причесаться и тому подобное. В основе их заблуждения была переоценка тех качеств своей лично­сти, на которые они рассчитывали в своей практической работе, а также набор извес­тных методик и тестов, знание аутотренин­га и все другое профессионального мастер­ства. Мои попытки объяснить им, что взрос­лый спортсмен Вас близко к себе не подпустит, пока Вы не завоюете его дове­рие, а доверие завоевывается прежде всего имиджем, и его мы вправе определить как самопрезентацию человека. Вы приятны в общении, Ваш голос обволакивает и ласка­ет, Вы во всем аккуратны, Ваша улыбка со­гревает, тепло в глазах магнетически при­тягивает.

«На станции унылой кто-то вдруг

Кивнул кому-то.

Легкое движение — и кажется,

Обласкан ты как друг...

Рождение взгляда...

В чем его значение?»

Тепло в глазах, взгляд — это решающее слагаемое имиджа. В прекрасном фильме «Каждое воскресенье», где Аль Пачино иг­рает роль тренера, он говорит: «Когда они (спортсмены) посмотрят тебе в глаза, они должны поверить!» В том-то и дело! Верят или, наоборот, не верят — глазам, прежде всего взгляду!

— Должно быть тепло в глазах, берите его где хотите! — говорю я своим ученикам.

106

• Где его найти? — допытываются они.

• Думаю, — отвечаю я, — самый пра­
  вильный путь — искать его в своем прошлом,
  в детстве. Вспомните то счастливое время,
  когда Вас любили, пока не начали обижать,
  унижать, оскорблять, обманывать. Я легко
  отличаю в толпе тех, кого били в детстве, у
  них словно навсегда остановившийся взгляд.
  Непросто им помочь, научить любить и ве­
  рить, вернуть тепло их глазам.

Такая же проблема стояла перед графом Монте-Кристо, когда он после двадцати лет заточения в одиночной камере надевал одеж­ду аббата Бузони и говорил, изучая в зерка­ле свой новый образ:

— Образ аббата Бузони надо доработать.
Костюм годится, прическа — то же, но что-
то надо делать со взглядом.

Поражаюсь воображению великих писа­телей. Александру Дюма не нужно было как автору больше тридцати лет в качестве пси­холога изучать глаза человека. Он знал все это ещё в утробе матери. Иногда полезно в очередной раз приземлиться, понять, что ты всего лишь человек, освободиться от гор­дыни.

Кстати вспомнилось это слово. Горды­ни — вот чего не должно быть в нашем об­разе, если мы хотим завоевать доверие че­ловека! Но и не должно быть преклонения перед именем известного спортсмена, обя­зательно и всегда должно быть с нами и в нас чувство собственного достоинства. Психолог все готов для тебя сделать, но будь любезен уважать такое отношение к тебе.

107

* * *

Таким и был Алексей Ягудин до самого вече­ра. Лишь одну фразу я услышал от него сегодня Мы сидели среди зрителей, когда шла борьба в парном катании. И когда победителями объяви­ли Бережную и Сихарулидзе, он сказал: «Это не­честно». От ужина он отказался, и сеанс мы на­чали раньше, чем обычно. И ушёл он молча, даже не сказав: «Спасибо».

Спортсмен выбрал этот путь — быть оставше­еся до старта время в образе абсолютной закры­тости и недоступности. Я не против и даже при­ветствую это решение своего спортсмена — боец и должен быть таким в дни главного испытания в своей жизни. Лишь бы только он выдержал этот собственный имидж, выдержал одиночество!

Имидж — думаю о нем, достаточно новом тер­мине в нашем лексиконе. ...Ночь идет вовсю, но тишины в Олимпийской деревне нет и в помине. Спортсмены возвращаются с сегодняшних фи­налов, и всем не до сна — и победителям, и про­игравшим. И я не выдерживаю одиночества сво­ей комнаты и выхожу «к людям».

Волонтеры встречаются на каждом шагу, и та­кое тепло в их глазах! Они радостно произносят: «Хай!» и продолжают смотреть на тебя, и тепло их глаз проникает внутрь. Где и как они собрали столько тепла, чтобы отдавать его совсем незна­комым людям? Было желание подойти к ним и расспросить об их жизни, о детстве. Неужели их никогда не обманывали и не оскорбляли за всю их жизнь? Лишь в последний день я осмелился задать вопрос солидной даме — водителю наше­го микроавтобуса.

— Какая у Вас семья? — спросил я.

108

__ Шесть детей и восемнадцать внуков, — от­ветила она. И я подумал — может быть, в этом все дело. Как бы я хотел иметь шесть детей и восемнадцать внуков! Но...

Потом мы долго сидели в олимпийской столо­вой с известным журналистом. Он говорил:

• Сегодня чуть не умер на дистанции один
  лыжник. Наверное, что-то в спорте надо менять.
  Есть же вечные ценности: родители, любимые
  дети, жизнь и смерть. Нельзя же так легко ста­
  вить все на кон?

• Но тогда спорт перестанет быть спортом! —
  ответил я. Мы молча гуляли, и он решился на
  такие слова:

• Я читаю сейчас Вашу книгу и не думаю, что
  Вы правы, когда отдаете им всего себя. Они не
  будут Вам благодарны. Таких, как Карпов, я хо­
  рошо знаю.

• А я не думаю о благодарности. Но иначе
  работать нельзя, я не буду им нужен, если не буду
  отдавать все. Иначе Бог не даст нам победу, а
  Леше она очень нужна.

• Все думают, что он не выиграет у Плющенко.

• Даже не сомневайтесь! Если Ягудин проиг­
  рает, значит, Бога нет.

Из записных книжек

Вероятно, путь совершенствования лич­ности начинается с обретения внут­реннего мира. О Махатме Ганди сказа­но: «Обретя внутренний мир, он излучал его на окружающих». Значит, решать такую за­дачу может только тот, кто имеет (обрёл!) свой внутренний мир. Вот чем должен за­ниматься человек с утра до вечера, изо дня

109

в день, из года в год. Работа, не имеющая предела, как горизонт.

Давно знаю и верю, что бой важнее побе­ды. И выходить на бой надо, думая не о по­беде или поражении, а совсем о другом, о большем. И вот нашёл тому подтверждение.

Из «Хагакуре» — свода правил и наставле­ний молодым самураям (автор Ямамото Цу-нэтомо, XVII—XVIII века): «Победа или по­ражение часто зависят от мимолётных обсто­ятельств. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречён на по­ражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе или поражении. Он бесстрашно бро­сается навстречу неизбежной смерти».

Прав лучший в мире тренер по прыжкам в высоту Евгений Загорулько, когда внуша­ет своим ученикам, что на планку надо идти как на амбразуру. Как навстречу неизбеж­ной смерти.

...Итак — имидж. Долго лежал с открыты­ми глазами и думал о своем имидже. Этот жур­налист, познавший немало в жизни, сказал ещё кое-что, заставившее задуматься о себе.

— Вы человек успешный, но на счастлив­
чика Вы не похожи. В Ваших глазах нет ра­
достного блеска. Почему?

Я ответил ему:

— Я много пережил. Одних предстартовых
состояний — своих собственных и опекаемых
мною и всегда любимых людей — я пережил
тысячи за сорок восемь лет, с тех пор, как
первый раз переступил порог спортивного

по

зала. И было много чего ещё, что неизбежно в жизни человека, выросшего без родителей. ...Не выходит из головы эта встреча. А была она своевременной. Поскольку завтра, нет — уже сегодня — 10 февраля, за два дня до ко­роткой программы мой имидж, имидж чело­века без блеска в глазах, может не соответ­ствовать требованиям моего спортсмена, и это будет мое профессиональное поражение. Поэтому быстро засыпай, и пусть вспомнит­ся тебе твое далекое детство, когда тебя лю­били и жалели, хотя я этого не помню.

* * *

10 февраля

Снова он зашёл ко мне таким же, в темных очках, и спросил жестким тоном:

— Вы готовы?

Мы едем на жеребьевку. Располагаемся в мик­роавтобусе: Татьяна Анатольевна всегда рядом с водителем, мы с Лешей в первом ряду, а сзади нас Галина Яковлевна Змиевская со своими ита­льянскими учениками.

Потом Татьяна Анатольевна скажет: «Не надо было нам брать Змиевскую. Она, к сожалению, любит поговорить».

А случилось следующее. Галина Яковлевна за­говорила сразу. Жаловалась на одну из своих уче­ниц, у которой умерла бабушка, и она уехала на ^ее похороны.

~ Вы представляете, — с искренним возму-Щением произнесла она, — бабушка и Олимпий­ские игры!

Все молчали.

in

Змиевская продолжала:

— Вот такая она в жизни — всех любит. Нет у
нее вот этого. — Лицо Галины Яковлевны иска­
зила злая гримаса, и она произнесла-прорыча­
ла: - Эх!

Дальше молчать я не имел права и сказал:

• Галина Яковлевна, Вы отдаете отчет в своих
  словах? — Но она с полной уверенностью в сво­
  ей правоте ответила:

• Рудольф Максимович, Вы же знаете, что я
  права!

Но не успел я собраться с нужными мыслями, как в наш диалог вмешался Алексей Ягудин.

— А я, — чеканя каждое слово, произнес он, —
согласен с Галиной Яковлевной! Я, например,
всех ненавижу, и я счастлив, что это есть во мне.
Поэтому я побеждаю!

Снова наступила тишина. Блеск победы свер­кал в глазах тренера, педагога (!) Галины Яков­левны Змиевской! Ответ мой был таким:

— Лёша, я понял, что работал я с тобой плохо,
сосредоточился только на спортивном аспекте ра­
боты. Поверь мне и запомни навсегда: любить
надо всех, а силы для борьбы искать и находить
в собственном вдохновении!

Все молчали. И казалось мне, что точка не по­ставлена и тот, кто сейчас ответит мне, тот и обес­печит победу той или иной точке зрения в этой столь важной идеологической дискуссии.

И этим человеком была Татьяна Анатольевна Тарасова. Повернуться к нам лицом ей было труд­но, и она, чуть повысив голос, и все хорошо ее слышали, произнесла:

— Рудольф Максимович! Я с Вами согласна!
Все молчали, молчали до конца пути. Тепло ее

протянутой руки я ощущал весь день. Весь час

тренировки мы стояли вплотную друг к другу, тихо переговариваясь и не отрывая глаз от наше­го любимого спортсмена, в очередной раз заста­вившего нас задуматься.

Всю тренировку он был мрачен и не сказал нам ни единого слова. Но работал прекрасно. А Плющенко выглядел неуверенным — и в ката­нии, и в прыжках.

• Будем обсуждать что-нибудь? — спросила
  Татьяна Анатольевна.

• Это будет ошибкой, — ответил я, — мы после
  этого разговора в автобусе не должны первыми
  идти на сближение. Пусть у него будет чувство
  вины. Идемте лучше в бар, попьем что-нибудь, а
  он пусть подойдет после душа.

Мы заняли столик, но через минуту Татьяна Анатольевна сказала:

• Все-таки надо что-то ему сказать, — и встала.

• Я скажу сам, — прервал я ее.

Шёл к раздевалке и думал — скажу два слова: «Мы в баре». А Татьяна Анатольевна сказала бы что-нибудь лишнее, типа: «Лёшенька...»

Я открыл дверь, и он сразу поднял голову, и в глазах его не было ничего, похожего на ненависть! И я сказал:

— Лёшенька, мы в баре.

...Сел рядом с тренером. Она испытывающе сверлила меня взглядом:

— Ну что он?

«Ох, этот Ягудин, — подумал я, — с ним не соскучишься!» А ответил:

• Сейчас придет к нам».

• Надо ему что-нибудь заказать, — сказала
  °на и встала. Ох, эта Татьяна Анатольевна, и с
  ней не соскучишься!

А дискуссия с Галиной Яковлевной Змиевской

112

113

продолжилась уже на следующий день. Мы с Ле­шей вернулись в Деревню, и навстречу нам шли Галина Яковлевна и та ее ученица, которая пока не научилась ненавидеть. Секунду я любовался ее добрым лицом и счел себя обязанным сказать эти слова. Галина Яковлевна остановилась, вы­слушала меня и затем продолжила свой путь, не произнеся в ответ ни слова.

А Лёша, когда я поравнялся с ним, спросил:

• Что Вы ей сказали?

• Я сказал: никакая Олимпиада не сравнится
  с любимой бабушкой! — В ответ он тоже не про­
  изнес ни одного слова.

Мы вытащили четырнадцатый номер. Номер хороший, далеко не первый. Но Плющенко — семнадцатый.

— Ну что же, — разговариваю я сам с собой, —
придется откататься на максимуме, откататься
так, чтобы наш главный соперник дрогнул. Дру­
гого не дано.

Лёше говорить этого не надо. Он это понима­ет лучше всех.

• Сеанс сделаем завтра, перед короткой про­
  граммой, — говорит он свои последние слова это­
  го дня.

• Спокойной ночи.

• Спокойной ночи.

А себя оценил сегодня только по одному пара­метру. Оценил свой имидж. Таким ли я сегодня был, каким должен быть за два дня до старта мо­его спортсмена, отвечал ли я всем его требова­ниям, не совершил ли какой-либо серьезной ошибки в своем общении с ним, не напряг ли его, не испортил ли настроения, не утяжелил ли

114

самое тяжелое — сам процесс ожидания боя? Ведь самое трудное, известно, это ждать! Вспомнил весь день и, вроде бы, не в чем упрекнуть себя. То, что случилось утром в автобусе — не моя вина, а своим несогласием с его «концепцией ненави­сти» я его не обидел, не задел самолюбия. Все остальное время общение было легким, и ни од­ной серьезной темой я его не нагрузил.

«Хотя — стоп! — сказал я себе. — Одна тема была, и была она сверхсерьезной, но предложил ее сам спортсмен».

Мы шли по Солт-Лейк-Сити, и Лёша загово­рил первым:

• Все-таки плохо, что я одинок.

• Почему? — спросил я.

• Некому посвятить свою победу, некому сде­
  лать подарок.

• А знаешь, что спартанцы перед боем убива­
  ли своих женщин?

• Не может быть! Что за глупость?

• А ты подумай.

• А что тут думать? Дикость какая-то! Полу­
  чается, что их никто не ждал после боя?

• Вот! Умница, Лёша, ты попал в самую точ­
  ку! Именно с этой целью и убивали — чтобы
  никто не ждал их после боя, и было бы легче
  расстаться с жизнью.

Он молчал, о чем-то сосредоточенно думал.

• ■•Но на этом разговор на эту тему закончен не был. 16 февраля, когда он пришёл прощаться, и мы обнялись в последний раз, и отошли подаль­ше от всех, Лёша сказал:

— А спартанцы были правы. Четырнадцатого
числа я был готов умереть ради победы. А если
бы меня ждал любимый сын...

115

Из записных книжек

Существует таинственное нечто, обеспе­чивающее трансформацию личности под воздействием другой личности, нечто маги­ческое. А может быть, это разновидность гипноза, гипноз личности в отличие от гип­ноза организма.

Не раз, когда мои критики упрекали меня в том, что я зомбирую опекаемых людей, я отвечал: «Есть «зомбирование» и есть «Зом-бирование» — с большой буквы, когда че­ловек идёт по очерченному мною пути к своей большой победе, избавляясь от пло­хих привычек, от ошибок в поведении, ме­няя стиль и образ жизни, поверив в свой личностный потенциал и в помощь Свыше, включает в работу свой вчера ещё дремлю­щий интеллект. И в результате выходит на иной уровень своей основной деятельности и трансформирует в иное качество всю свою жизнь — и профессиональную и личную, найдя гармонию.

Бывший одессит, олимпийский чемпион по плаванию Ленни Крайзельбург сказал: «Когда моя семья уехала в Америку, начало было тяжёлое. Во многом другом я понача­лу уступал американским сверстникам, и только бассейн помогал сохранить чувство собственного достоинства».

Вот в чём великое значение спорта как вида человеческой деятельности! Здесь у тебя есть шанс «сделать себя», что без сохране­ния на этом пути чувства собственного дос­тоинства невозможно.

И вспомнил я ещё двух людей, которых опекал. Лена Водорезова, настрадавшаяся в

пб

спорте как никто другой, перед отъездом на Олимпийские игры на мой вопрос: «Ты го­това умереть ради победы?» — ответила, не раздумывая ни секунды: «Готова!»

А Марина Серова, у которой во всех сфе­рах ее жизни была полная гармония, на этот же вопрос ответила:

— Не совсем. — И с виноватой улыбкой
посмотрела на меня.

Я действительно был огорчен тогда, а было это двадцать пять лет назад. Сейчас такие вопросы я спортсмену не задаю. Но и се­годня мне бы хотелось услышать от моего спортсмена тот ответ Леночки Водорезовой: «Готова!» Умирать, конечно, не надо (не дай Бог!), но ради победы надо быть готовым на многое, а может быть, и на все!

А Марина Серова так ничего и не сделала в спорте, не реализовала свой талант. Когда наступало время ответственных турниров, она не выдерживала их напряжения, сгора­ла в предстартовых ситуациях, не было у неё сил победить себя, умирать в спорте она не хотела.

И еще вспоминаю о Леночке Водорезо­вой. 1983 год.

Перед тем как сделать шаг на лед, Лена всегда говорит мне:

• Как надоело! Не могу больше.
  И всегда я отвечаю:

• Можешь!

...Появился Станислав Алексеевич Жук, дал ей задание и отошел к другим фигуристам.

Лена постояла в центре катка, даже не пы­таясь что-либо сделать, отъехала к борту и долго сморкалась в платок.

117

Я подошел, ее глаза были в слезах. Спро­сила:

— Рудольф Максимович, а если я не буду
кататься, то мне дадут квартиру?

Я задумался, потом ответил:

• Дадут, но придется просить, унижаться.

• Наверное, я не смогу.

• Почему?

• Не могу собраться.

• Можешь, ты уже собралась и трениру­
  ешься уже полторы недели.

• Вот на полторы недели меня и хвати­
  ло, а больше не могу.

Помолчали.

— Леночка, тебя же просят выступить три
раза в году: чемпионат страны, Европы и мира!

— Да, — ответила она, — зато какая от­
ветственность!

...Вечером я сказал по телефону Алексан­дру Веденину, отвечавшему тогда за одиноч­ное катание:

— Она на грани срыва. Завтрашнее утро
даст ответ: если она не придет на лёд, это

конец.

...Утром звоню отцу Лены и слышу:

— Ушла на тренировку. Состояние? Бое­
вое! Такая собранная! Я спросил: «Как дела?»
Сказала: «Надо согнать пять килограммов».

...Я сразу поехал в ЦСКА. Она подъехала ко мне, и я увидел, что все в порядке: лицо бойца, сжатые кулаки, мешки под глазами и злая полуулыбка.

Короткий разговор, который всегда на­чинается с моего вопроса: «Как жизнь?»

Она поехала работать, а я оглядел ее фигу­ру, и мне показалось, что она уже похудела.

118

* * *

...Мешали заснуть слова Леши о своем одиноче­стве. И вспомнил я, как шёл вчера поздно вечером по коридору и в холле увидел нашего хоккеиста, красавца Олега Твердовского. В руках у него была книга, но смотрел он поверх нее, куда-то вдаль.

• О чем книга, Олег? — спросил я и замедлил
  шаг. Он перевел взгляд на меня и после секунд­
  ной паузы (что-то взвешивал в своих раздумьях)
  ответил:

• О том, чего нет у меня, — о любви.

И слово в слово так же ответил мне однажды ещё один красавец Алексей Ягудин. Он вернулся из кинотеатра и был задумчив и грустен.

— О чем фильм? — спросил я.

И так же, как Олег, не сразу решился он на свой ответ:

— О любви... о том, чего у меня нет.

Ни тому, ни другому ничего не сказал я в от­вет. А самому себе сказал: «Ну и слава Богу!»

Понимаю, что об этом феномене под названием «любовь» применительно к спорту надо писать от­дельную книгу. Здесь же, на этих страницах скажу об одном — об опасности этой «болезни», способ­ной стать сильнейшей контрдоминантой самому важному делу в жизни человека и способной это дело благополучно загубить. Любимая бабушка в миллион раз дороже Олимпийских игр, но любовь пусть подождет до окончания Олимпиады. И будет она в этом случае наградой спортсмену за все его старания и жертвы. На такие слова дают мне право собственные наблюдения, результатами которых я Делюсь в беседах со своими спортсменами и в лек­циях — с тренерами и психологами. Сколько раз так называемая любовь появлялась на горизонте в самое неподходящее время — накануне Олимпий-

119

ских игр. И всегда я пользовался одним и тем же проверенным приемом: просил «жениха» и «неве­сту» подождать с оформлением отношений до окон­чания Игр. И почти в ста процентах случаев этот испытательный срок выдержан не был. Болезнь проходила, и мой спортсмен или спортсменка об­легченно вздыхали и вновь с полной отдачей зани­мались делом. И всегда благодарили меня за сво­евременную помощь.

Только не подумайте, что к одиночеству я от­ношусь несерьезно. Это соперник, которого я больше чем уважаю. Хорошо знаю: одиночество — оно и друг, и враг. Не обойтись без него, когда необходимо сконцентрироваться перед любым важным делом, да и просто надо порой отдох­нуть от людей, снять напряжение. И также оно может быть самым страшным из всех испыта­ний, когда даже ближайшие друзья человека — его воображение и воля — бессильны ему по­мочь. И ждет человек любви — своего спасителя!

Из записных книжек

Сегодня, а это уже конец июня 2004 года, Максим опять напомнил мне о Лёше. Од­нажды я застал моего фигуриста одного в раздевалке. Он не видел меня и, перед тем как убрать коньки в чемодан, поцеловал их и что-то шептал в эти секунды. Шептал и смотрел на коньки, обращался к конькам; повторяю — в раздевалке больше никого не было, а меня он не заметил.

Так я и не узнал, что фигурист говорил своим конькам, о чём просил их, в чём на­ставлял или, быть может, просил прощения. Возможно даже, предполагаю я, клялся, что

120

эта Олимпиада — последнее его соревнова­ние в жизни и скоро они — коньки наконец отдохнут от этих сумасшедших нагрузок и от сумасшедшего мира спорта.

А Максим Опалев сам и сразу во всем при­знался. Заметив, что я слежу за ним (в это время он вытирал сухой тряпкой мокрую после тренировки лодку), он сказал:

— Рудольф Максимович, а я иногда раз­
говариваю с ней. Говорю: «Девочка ты моя
сладенькая!»

Он продолжал нежно вытирать её днище и, как бы в оправдание себе, объяснил:

— Ну а как же! Я же на ней езжу!

И Михаэль Шумахер в одном интервью сказал:

• Надо находить общий язык с автомо­
  билем.

• Вы со своей машиной разговаривае­
  те? — спросил журналист.

Ответ Шумахера был таким:

• Вы недалеки от истины. Иногда я дей­
  ствительно обращаюсь к автомобилю. Пря­
  мо во время гонки. Помню, однажды шеп­
  тал такие слова: «Пожалуйста, дорогая ма­
  шина, не останавливайся на полпути! Будь
  добра, довези до финиша».

• Довезла?

• Да, прислушалась к моей просьбе.

А объяснил феномен данного явления, и сделал это одной фразой, выдающийся аль­пинист Алексей Болотов:

— Когда готовишься к горе, с ней надо
сродниться.

Вероятно, поэтому один из лучших скри­пачей мира Леонид Коган не расставался со

121

своей скрипкой 24 часа в сутки, хотя репе­тиции не любил и репетировал много мень­ше своих коллег.

И Алексей Ягудин никогда не отдавал, даже на минуту, свой металлический чемо­данчик, где хранились в свободное от тре­нировок время его коньки.

— Этот чемодан ношу только я. Не знаю,
как объяснить, но это только «моё»! — та­
кую версию предложил мне однажды Лёша,
когда я не понял его отказ оставить чемо­
данчик с коньками у меня во время его по­
сещения туалета в аэропорту.

И никогда Максим Опалев не сдаёт в ба­гаж свои вёсла.

— Они должны быть всегда со мной, —
объяснил он мне.

А однажды, когда во время тренировки он подъехал к катеру, в котором находились мы — его тренер Владимир Васильевич Мар­ченко и я, и мы произвели «обмен» — Мак­сим взял в свои руки бутылку с витамини­зированным напитком, а мне отдал своё вес­ло, и через пять секунд я услышал (кстати, впервые) его истошный крик: «Рудольф Максимович, не кладите на пол весло! Это же как скрипка!»

И мне пришлось извиниться.

Все мы в меру своего таланта (айв этом нужен и даже необходим талант) всегда, на протяжении всей своей жизни боремся с одиночеством. Бьёмся порой насмерть, если есть этот специфический талант и ещё — если есть силы (одного таланта может не хватить для победы в этой борьбе).

122

Что же есть победа в такой борьбе? И мож­но ли окончательно и навсегда победить это­го соперника, поселившегося в нашей душе, или выселить его оттуда практически невоз­можно? А можно в лучшем случае уговорить его иногда, в очень значимые для нашей про­фессиональной или личной жизни моменты, затихнуть, не напоминать о себе, не помешать.

Да и можно ли называть победой его вре­менное отступление, обеспечить которое человеку удаётся чаще всего усилием всей своей воли, а порой — сверхусилием?

И целует лётчик свой самолёт перед полё­том так же нежно, как Максим обращается к своей лодке, по одной и той же причине: он не хочет оставаться со своим соперником — одиночеством — один на один. И, одушевив своего неодушевлённого партнёра, человек, пусть на уровне иллюзии, уже не совсем оди­нок и даже становится, вернее — чувствует себя пусть немного, но увереннее и сильнее!

Воображение — вот потенциальный друг и помощник человека! Оно всегда в нас, при нас и готово прийти нам на помощь в лю­бую минуту!

«Воображение важнее знания, ибо знание ограничено», — говорил Альберт Эйнштейн. И надо уметь, особенно — психологу, чер­пать из этого бездонного источника, помо­гающие опекаемому человеку идеи, образы, отдельные слова и словосочетания.

— Ты — величайший спортсмен в исто­рии лёгкой атлетики! Ты почему забыл об этом? — кричал я Серёже Бубке по телефо­ну эти слова, когда он позвонил мне со сво­его шестого чемпионата мира, за день до

123

финала, последнего в его фантастической биографии пятикратного чемпиона мира и тридцатипятикратного рекордсмена.

И в ответ на его признание в своей неспо­собности на этот раз мобилизоваться (боли в ноге не смолкали ни днём, ни ночью), я впер­вые за шестнадцать лет нашей профессиональ­ной дружбы перешёл на крик и повторял:

— Держи в голове только одно — свой
лучший, эталонный по технике прыжок!
Держи в голове только это!

И после победы Серёжа позвонил и сказал:

— Спасибо, Вы меня успокоили.
Видите — крик успокоил (!) А это и была

работа воображения! Оно — моё воображе­ние — подсказало мне выбрать именно этот путь, использовать эти слова и словосочета­ния! И это была одновременно и работа вооб­ражения спортсмена! Его воображение при­няло слова психолога, впитало их таким об­разом, что была в итоге обеспечена самая точная и нужная ответная реакция: сначала личности спортсмена, а затем — как след­ствие — и всего его организма, в том числе — мышечной системы, обеспечившей в конеч­ном итоге техническое выполнение прыжка на шесть метров и один сантиметр, к которо­му Сергей в тот день был абсолютно не готов. И в результате ситуация была спасена, и был совершён настоящий спортивный подвиг!

...Ну а если нет возможности «твоему» че­ловеку позвонить своему психологу, если он остался один на один с серьёзнейшим из всех возможных противников — с собственным одиночеством, на что рассчитывать тогда ему в этой неравной борьбе?

124

Но я готов к ответу на этот непростой воп­рос. Ты как старший товарищ, все это лично переживший много-много раз за свою жизнь, обязан вооружить своего любимого спортсме­на запасом знаний и практических приёмов борьбы с этим самым одиночеством, научить спортсмена побеждать самого себя, как по­беждали себя, а затем соперника твои люби­мые спортсмены из твоего прошлого. Да и самому себе есть что вспомнить из своей жизни. К тому же победы твоих учеников — это и твои победы. И не надо стесняться так думать, если ты отдавал своему спортсмену все, что мог, что накопил за годы своих боёв!

И когда я писал для Лёши слова: «Верь в мой победный опыт!» — я ни секунды не со­мневался, что имею право на эти слова.

И сегодня, когда я опекаю Максима Опа-лева, Романа Слуднова, Елену Бовину, я смело говорю им:

— Не забывайте, что так, как работаем мы, не работает никто в мире!

Я истинно верю, что так дело и обстоит на самом деле, и мои спортсмены верят этим моим словам — я вижу это!

* * *

11 февраля

Сон кончился, — снова сказал я себе в четыре часа утра. Лежал и вспоминал вчерашнюю жере­бьёвку. Лёша был неспокоен, и я понимал его.

последнем турнире, в чемпионате Европы ему Достался первый номер, номер, который не лю-°^ит никто.

125

Мы сидели как всегда рядом, и Лёша шепнул мне: «Вот увидите — оставят мне первый номер».

— Не может быть, — ответил я ему.

И выходили один за другим шестнадцать человек и вытаскивали номера со второго по семнадцатый. Лёша должен был (по алфавиту) выйти последним, но идти было не обязательно: в сумке, которую дер­жал на сцене судья, оставался один первый номер. И вот эта картина! Лёша встает и медленно (!) на­правляется к сцене. Он идет сквозь строй своих со­перников и, в его лице такая печаль, что улыбки с их лиц мгновенно исчезали. И началась... овация. Сначала тихо, а затем громче и громче. И когда Лёша подходил к судье, на его покрасневшем лице по­явилась улыбка, как благодарность соперникам за поддержку, и зал счастливо засмеялся...

Никогда не забуду.

Из записных книжек

Продолжаю размышлять об этой «особой» категории спортсменов-чемпионов и призна­юсь: не все сказано о них. У великих качеств, которые и выделяют их из общего числа вы­сококлассных спортсменов, есть так называ­емые «продолжения достоинств». Например, жёсткость по отношению к сопернику могла легко перейти в жестокость и даже в её край­нюю степень — в садизм, в том же боксе, когда проигрывающий соперник «добивал­ся», хотя необходимости в этом не было.

В то же время в тренировке, в процессе преодоления сверхнагрузок спортсмен ста­новился мазохистом. Он терпел эти адские нагрузки и, преодолевая их, переживал удов­летворение и даже радость.

126

Садомазохизм — так, наверное, мож­но определить это личностное качество чем­пионов. Ранее я даже не предполагал, что эти два совершенно различных по своей сути качества могут уживаться в одном человеке. И если это свойственно только личности че­ловека — чемпиона, то можем с полным правом претендовать на научное открытие.

* * *

Итак, остался один день. Сегодня одна трени­ровка и все. А значит, много пустого времени и возможны проблемы. Но пока об этом думать рано. Качество сегодняшней тренировки — вот что необходимо обеспечить в первую очередь. И лично у меня наиважнейшее дело — не только идеально провести сеанс, но и по нашей тради­ции вручить ему после сеанса лозунг — самый точный и самый нужный. Найти те слова, кото­рые проникнут не только в его сознание, но и в его душу, слова, которые соединятся с его слова­ми и чувствами и в своем единстве сработают так, что завтра в день старта спортсмен выйдет на поле битвы в самом боевом состоянии!

Причём большому спортсмену в отличие от мо­лодого не надо детально объяснять суть мобили­зационного процесса, не надо говорить лишних слов о том, что мотивационная сфера должна обя­зательно быть задействована и мотив должен быть сформулирован. Нельзя выходить на помост с пустой душой! Всегда человек должен осозна­вать — ради чего он сегодня должен все от-Дать для победы!

Суть помощи большому спортсмену прекрас-^Но сформулировал тренер команды Армении по

127

классической борьбе. Было это на Спартакиаде народов СССР, где за Армению в легчайшем весе выступал хороший мастер Пашеян (имя, прошу прощения, забыл). Он готовился к решающей схватке и страшно «горел», с трудом переживал последние предстартовые минуты. И в это время ко мне подошёл тренер и попросил помочь.

— Как я помогу, я же с ним даже не знаком, —
ответил я.

И в этот момент тренер сказал те на вес золота слова — они записаны навсегда в моих психоло­гических дневниках:

— Ему не надо много говорить. Вы ему «дай­
те», а он сам «построй т».

И решение пришло мгновенно. Я подошёл к борцу, обнял его и тихо сказал:

— У тебя сегодня все будет хорошо. Давай по­
святим схватку твоей маме.

Мне сразу пришлось отойти к борцам Грузии, которых я опекал, и его схватку я не видел. И бор­ца не видел тоже — спешил на самолет. Успел только узнать, что в этой схватке он превзошёл себя и стал чемпионом.

Мы встретились через год, на очередном чем­пионате страны. Я подошёл и спросил: «Ты по­мнишь?..» Он вскочил, обнял меня. Повторял: «Это правда были Вы? А я Вас искал тогда, хотел поблагодарить. И всем рассказывал...»

Потом я узнал, что мама воспитывала его одна, работая на трех работах. То есть я попал в точку. Сегодня, пережив вместе со спортсменом сотни, а может быть, тысячи предстартовых состояний, я знаю, что в моих личных победах сам я на де­вяносто процентов ни при чем. Это Бог захотел через меня помочь этому человеку, и только по­этому я угадал с мотивом. А спортсмен заслужил

128

эту помощь и получил ее. Абсолютно прав изве­стный экстрасенс, когда говорит: «Я концентри­руюсь, накладываю руки на больное место. Ос­тальное решает Бог!»

Из записных книжек

Настоящему бойцу надо своевременно «дать», а он включит в работу свой практи­ческий интеллект и «построит» то, что нуж­но. Мне это было доказано ещё более двад­цати лет назад, когда я работал с Леной Во-дорезовой и ее товарищами по команде ЦСКА. На мои занятия с ними стала про­никать пятнадцатилетняя ленинградка Таня Андреева, которая готовилась в это время к чемпионату мира среди юниоров.

С юными спортсменами я выбирал фор­мулировки попроще и, когда объяснял им, например, все то, что касается формирова­ния оптимального предстартового состояния, то не применял строго научные термины, например, такие, как «оптимальный уровень эмоционального возбуждения», а использо­вал обычный человеческий язык. Говорил примерно так:

— Танечка, предстартовые состояния бы­вают разные. Запиши: «спокойная уверен­ность», «холодная голова и горячее сердце» (кстати, так Виктор Санеев определял свое наилучшее состояние в соревновательный день), «безразличная собранность» (автор — конькобежка Людмила Никлонская — име­ла в виду: «безразлично какой ветер, кто когда стартует, я знаю, что я готова!»); «не терпится начинать» —так называл свое наи-

129

лучшее предстартовое состояние Валерий Борзов; «багровая ярость» (эти два слова я взял у Джека Лондона; мне показалось, что не найти ничего лучшего, характеризующе­го предельный эмоциональный и волевой на­строй человека). И твоя задача с утра в день старта выбрать ту формулировку, на кото­рую будешь ориентироваться при формиро­вании своего предстартового состояния. Например, перед «школой» настрой «багро­вая ярость», конечно, не нужен.

И вот я читаю дневник Тани Андреевой, который она по моему совету вела в дни чемпионата мира, который неожиданно для всех выиграла:

— Перед школой я выбрала меру настроя «спокойная уверенность». А перед произволь­ной программой я решила начать ее в состо­янии «спокойная уверенность», переходящая на последней минуте в «багровую ярость».

Я был восхищен данным примером интел­лектуальной работы спортсмена. Я, напри­мер, не догадался предложить подобную идею такого синтеза, основанного, бесспорно, на способности спортсмена контролировать себя в процессе работы и столь же абсолютно управлять собой в стрессовой ситуации.

Кстати, предложенный пятнадцатилетней Таней термин «мера настроя» я применяю в своих теориях.

* * *

Последняя тренировка. Завтра мы сюда тоже приедем, но задача будет одна — опробовать лед, немного попрыгать и все. Но ни в коем случае

130

не сорвать ни одного прыжка, опять психологи­чески воздействовать на соперников стабильно­стью своих прыжков и, что не менее важно, пси­хологически правильным поведением. Ещё в Кал­гари я вручил Лёше памятку следующего содержания:

Где бы ты ни был, помни — тебя везде изучают! Поэтому ты серьезен, но не озабочен, сосредото­чен, но в то же время готов к улыбке. Всегда го­тов к встрече с любым из конкурентов!

В раздевалку входим уверенно и с улыбкой. Во время переодевания ведёшь себя раскованно. Мож­но с кем-нибудь вступить в диалог (лучше — с Эл-дриджем), разговаривать весело и даже шумно.

Если на тебя направлен взгляд, смело встреча­ешь этот взгляд и ни в коем случае (!) не отводишь глаза первым.

Я всегда буду рядом!

Твой психолог.

Эту памятку я каждый день видел в Лёшином чемодане, рядом с коньками.

Сколько раз за все свои годы жизни в спорте я говорил себе: покоя в твоей работе никогда не будет! И сегодня я произношу эти слова снова.

Снова Лёша блестяще прыгает и вновь неуве­ренно выглядит Плющенко. И мысль в голове одна: скорей бы наступало, наконец, двенадца­тое февраля! Ну сколько же можно ждать?

И вот этот удар. Лёша идет со льда ко мне, видит мою улыбку и сразу говорит:

— Все плохо.

Помню, я даже остановился, оцепенел.

131

• Как плохо? Ты же прекрасно прыгал!

• Нет. И знаете, в чем дело? Делал не как
  вчера. На автопилоте. Не включая сознание. Зав­
  тра так не пройдет.

Я буквально уничтожен этим сообщением. Все­гда доверяю ощущениям спортсмена. Никто луч­ше спортсмена не знает всех составляющих его состояния, и ни один самый лучший прибор не определит, что происходит с человеком в такой момент.

Потом я спрошу его:

• А Жук определил бы, что ты прыгаешь на
  автопилоте?

• Думаю — да, — отвечает Лёша и добавля­
  ет: — Но я не хотел бы у него тренироваться.

• Почему? Мне было интересно с ним рабо­
  тать.

• Не люблю диктаторов.

• Мы бы с ним договорились.
  ...Выходим из автобуса, и сразу я слышу:

• Я не обедаю сегодня.

• Салат и сок — обязательно.

• Я запланировал не есть.

• Я настаиваю. А после обеда обещаю сделать
  большой сеанс.

• Мы же договорились — вечером.

• И — вечером. Заодно убьем послеобеденное
  время.

• Американцы предпочитают говорить — «кра­
  сиво терять время». Приятнее звучит, без слова
  «убивать».

• Не учи ученого. Продолжение знаешь?

Как он исхудал! Массирую его мышцы, грею лицо, глаза, пальцы ног. И наконец, он провалива­ется в сон и спит целых три часа (!) А он не хотел

132

елать сеанс! Спортсмена надо слушать не всегда. Значит, он недосыпает ночью. Но я давно не инте-

есуюсь его ночным сном. Накануне соревнова­ний прекращаю задавать спортсмену вопросы типа: «Как поспал? Как поел? Как настроение?» И Тать­яну Анатольевну снова просил об этом же.

• Что, вообще не разговаривать? — спросила она.

• Нет, разговаривайте на любую тему. Но эти
  пустые вопросы только раздражают спортсмена
  и нагружают его. Он приехал на Олимпийские
  игры. Конечно, спит х...во. Зачем же лишний раз
  напоминать ему об этом? А вы как спите на этих
  высоких кроватях?

• Х...во! — отвечает она, и мы смеемся.

• Кстати, — уже серьезно спрашивает Татья­
  на Анатольевна, — а зачем они поставили такие
  высокие кровати? Я залезть на нее не могу.

• Наверное, для нашего багажа, шкафов-то в
  номерах нет.

Мы дружим, хотя один серьезный разговор нам предстоит сегодня поздно вечером, после того как удастся Лёшу усыпить. Разговор будет весьма непростой, и мне очень не хотелось бы решаться на него. Но надо — ради Лёши, ради дела, ради нашей победы, которой может и не состояться, если в этом разговоре она меня не поймет.

Из записных книжек

Слава Шабунин — наш лучший бегун на средние дистанции на вопрос: «Какое у вас хобби?» — ответил: «Сон без сновидений».

Слава, ты сказал правду. Ты очень много сказал. Сон спортсмена — колоссальная про­блема, особенно в ночь накануне решаю­щего боя.

133

— Мечтаю об одном — заснуть и проснуть­ся свежим, — сказал мне в Афинах двукрат­ный олимпийский чемпион.

«Сны замучили», — не раз слышал я в фуг-больных командах в конце сезона. Извест­но, что дети пугаются своих снов, поэтому просыпаются и плачут посреди ночи. Взрос­лый спортсмен не плачет по ночам, но кри­чит и стонет почти всегда. Уже давно в моём номере, на пустующей второй кровати про­водит свою последнюю ночь перед боем спортсмен, которого я опекаю. И не было за все мои тридцать пять лет ни одного слу­чая, чтобы он не заснул. И главное, в этом я убеждён сейчас, не в тех практических при­ёмах, которые я применяю, а в том, что чге-ловек засыпает — вернее, пытается заснуть — не один, не в одиночестве. Я сижу рядом, шёпотом произношу нужные слова, глажу его плечи, согреваю его глаза и пальцы рук и ног. Но главное, повторяю, в том, что я — рядом! Защищаю, оберегаю его сон, как это делают любящие родители со своими маленькими детьми. И сейчас для спорт­смена это не что иное, как возвращение в детство, когда он не был оставлен один в тёмной комнате плачущим от одиночества и страха.

И вот он заснул, но это не окончание мо£Й работы. Я так и сказал ему перед сном: если проснёшься посреди ночи, буди меня, и я усыплю тебя снова. Но ни разу никто ме1«я не будил за все эти годы. Вероятно, по тсой причине, что я всегда начеку и слышу го, что обычно является предвестником пробуж­дения — те самые стоны или крики.

134

Сразу (дорога каждая секунда) вскакиваю, склоняюсь над ним, ласково глажу лицо, снова тёплыми ладонями грею глаза и шеп­чу все те слова, которые шепчут любящие родители своим любимым детям. И всегда этого было достаточно.

В Афинах я подошёл к Вячеславу Екимо-ву и сказал:

— Гарантирую сегодня качественный сон,
но спать будете у меня.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и ответил:

— Согласен. — И добавил: — В девять я
Вас найду.

— Не надо меня искать, я Вас встречу.
В двадцать минут десятого он уже спал.
В восемь утра я провёл рукой по его лицу

и тихо сказал:

— Славочка, пора вставать.

...Следующую ночь провёл в этой фарто­вой (так её потом назвали спортсмены) кро­вати Миша Игнатьев, ставший олимпийским чемпионом. И до последнего дня Олимпиа­ды постель ни разу не пустовала.

...Я всегда говорю в своих лекциях: рабо­та практического психолога простая, но са­мое сложное — сделать её простой.

Обычно, когда спортсмен засыпает в се­ансе, я не ухожу из комнаты. Во-первых, охраняю сон. Человек может застонать во сне, и тогда надо просто погладить его по лицу, погладить ласково. И помогут слова, произнесенные ласковым тоном: «Поспи ещё, Лёшенька, все будет хорошо, я — здесь». И чаще всего лишний час сна обеспечен.

135

Руки психолога. Кто ещё, кроме психолога, может погладить человека по лицу и сопроводить это действо такими, например, словами: «Все будет хорошо!»? Никто! Потому что не будет понят.

А психолога поймут правильно. Если, ра­зумеется, всей своей предыдущей работой с этим человеком он завоевал право на про­изнесение этих самых обычных, но имею­щих для бойца в ситуации перед решающим боем глубокий смысл слов. А также полу­чил право прикоснуться к его лицу руками.

Разумеется, произносятся эти слова тихо, и не должно в эти секунды быть поблизости дру­гих людей. Свидетели данному действу не нуж­ны, оно имеет личный, интимный характер.

А в отдельных случаях, например, в мину­ты ожидания вызова спортсмена на лёд или ринг, слова необязательны вовсе, и более того, могут оказаться лишними, способными от­влечь спортсмена и помешать процессу кон­центрации его психики к бою. А руки в этот момент могут работать. И должны работать!

Обнять (на секунду) спортсмена, погла­дить его плечи, ласково провести ладонью по лицу — все это дает человеку именно то, в чем нуждается он в такие минуты: челове­ческую поддержку, заботу, ласку. И в ответ в глазах человека я всегда находил тепло бла­годарности.

Лучшее лекарство — руки матери, — по­ложение, известное тысячи лет. Эти руки лечат, потому что они любят! А здоровому человеку, в лечении не нуждающемуся, эти любящие руки дают дополнительную энер­гию, а в этом действующий спортсмен ис-

136

пытывает потребность всегда — он почти всегда усталый и всегда неспокойный, и любящие руки любимого психолога не толь­ко добавляют энергии, но и успокаивают его.

Кстати, у виноделов давно сформулиро­вано: если вино производится только при помощи техники, но без участия рук чело­века, вкус его в итоге оказывается значи­тельно хуже.

Когда я касаюсь этой части своей рабо­ты, то не всегда бываю правильно понят отдельными читателями. «Надо ли руками ласкать мужчину, бойца?» — слышу я под­час и такие двусмысленные вопросы. И от­вечаю категорически и недвусмысленно: в моей практике никогда это не было лиш­ним! Руки всех нас, если они наполнены любовью и доброй энергией, становятся ру­ками психолога, руками матери. Так что не стесняйтесь проявлять свою любовь по от­ношению к людям, за которых Вы отвечае­те, с помощью Ваших любящих рук! Гладь­те и ласкайте лицо любимого и любящего Вас человека смелее! Ему это очень нужно! Ему это очень поможет!

Сегодня со мной мой дневник, и за эти три часа я прочел его весь и все вспомнил.

Работая в Майами с американцами-тен­нисистами, я убедился, что в отличие от наших ребят они менее склонны к довери­тельным беседам, отвечая на мои заботли­вые вопросы о жизненном настроении, о личной жизни и прочем дежурными «файн» или «ол раит». Помню, я даже был растерян после первого опроса. Но за ночь придумал

137

следующее. Я решил «препарировать» про­шедший день, включив в число слагаемых опроса все составляющие жизни спортсме­на, начиная с качества сна и заканчивая оценкой настроения перед сном. И когда их лидер получил этот опросник для простав­ления оценок и увидел целых двадцать сла­гаемых, то восторженно воскликнул: «Класс!» и не менее пятнадцати минут, не спеша (ему это было крайне интересно!) он проставлял красным цветом «десятки» (аме­риканцы предпочитают десятибалльную си­стему — в отличие от российских спортсме­нов), а черным цветом «восьмерки» и «де­вятки». А потом вместе мы высчитывали средний балл прошедшего дня, а это и была оценка «качества жизни», к чему американ­цы в силу их менталитета относятся как к главной ценности. И когда у одного из них средний балл оказался равным «девяти», он спросил меня:

— А как следует назвать недостающие
десять процентов?

Я ответил:

— Обычно я называю это «резервом», но это
можно считать «браком», ведь ты же виноват,
что проиграл сегодняшний спарринг, плохо
подавал, раньше времени устал и прочее.

С тех пор я включил в этот метод в свою работу со спортсменом. И Лёша Ягудин, когда звонил мне после Олимпийских игр, сказал, что продолжает применять этот ме­тод ежедневно.

А однажды, это было за три дня до нашего отъезда из Калгари в Солт-Лейк-Сити, Лёша все слагаемые прошедшего дня оценил на

138

отлично, и когда я сказал: «Поздравляю!» — он озабоченно ответил: «Но нет резервов!»

• Главное, — сказал в ответ я, — нет про­
  блем!

• И резервов! — повторил он.

А вечером, когда после сеанса я, как все­гда, зашёл к тренеру, Татьяна Анатольевна восторженно среагировала на рассказ об этом. Сказала:

— Папаша, Вы его сделаете ученым, и у
нас будет свой ученый в группе!

И вспомнил вот ещё о чем. Не первый раз я слышу, на этот раз — от Алексея Ягу-дина: мол, чего там рассуждать, разминать­ся... Надо пойти и сделать!

То же самое я слышал часто, и говорили такие слова представители тех видов спорта, где спортсмен обязан безошибочно выпол­нять сложные технические элементы.

А первым мне сказал эти слова великий гимнаст Борис Шахлин в далеком 1964 году, кстати, в день отъезда в Токио на Олимпий­ские игры.

— Мешают человеку сомнения, страх и
неверие в себя, — говорил многократный
олимпийский чемпион и чемпион мира. Ещё
он говорил как о невозможном, о недости­
жимом — об абсолютной уверенности чело­
века в себе. И закончил свой монолог сло­
вами: «Проблема в одном — как избавиться
от сомнений? Любой, самый сложный эле­
мент натренирован так, что я могу ни о чем
не думать, а просто пойти и сделать!
Но на практике это невозможно, мешают
человеку чувства, воображение, память, всё
то, что рождает сомнения в себе».

139

В этом я вижу проявление на неосознава­емом уровне — мечты человека о собствен­ном превращении в трудную минуту в пси­хоробота, которому неведомы человечес­кие слабости, те же сомнения, боль, усталость, боязнь поражения.

Ты — чемпион, но всего лишь человек и платишь за победы всем «человеческим»!

Признаюсь, ничего не боюсь всерьёз, ис­ключая потерю уверенности. «Теряю уверен­ность», — говорит спортсмен и смотрит тебе в лицо, боясь увидеть в твоих глазах то же, чем он сам наполнен сейчас. И выдать тебя может дрогнувший взгляд, отведённые гла­за, растерянное молчание в ответ.

Но если твой «образ» отработан, то ты не дрогнешь, ни в чём не изменишься в се­кунду этой страшной информативной ата­ки. Разве только ещё плотнее сомкнутся твои губы, а это и есть уже вступившая в работу твоя воля, воля психолога, а она и только она нужна сейчас твоему человеку!

Собранность твоя абсолютна и потому сами собой находятся самые нужные слова. Да и не столь важно, что именно говоришь ты сей­час: или «Все нормально!», или — «Все сде­лаем!», или — «Все успеем!» Важно другое — как ты говоришь эти простые слова и каков ты сам в эту минуту!И если ты наполнен несгибаемостью (ты не дрог­нул!) и верой в него (а ею светятся твои гла­за!), то эту сложнейшую практическую за­дачу ты решаешь фактически мгновенно.

В эти решающие по своей значимости секунды ты остановил процесс иррадиации

140

неуверенности по уязвимым закоулкам личности спортсмена. Не сделал бы ты это­го (не дай Бог!), и случилось бы неотвра­тимое и почти на все сто процентов неис­правимое — ослабевшая вера спортсмена в себя проникла бы (а происходит это все­гда очень быстро) в глубь его личности, в те самые закоулки, и затаилась бы там уже в иных, пораженческих формах — страха и паники.

Но Он увидел (в секунду) главное —ты веришь в него много больше, чем он не верит в себя!И эти две чаши весов он благодаря тебе отчетливо уви­дел сейчас. Увидел, сравнил и... успокоился (!). И сразу же получившая сей положитель­ный заряд личность временно ослабевшего человека начала свою внутреннюю работу по трансформации готовности к предстоящему испытанию. И практически всегда настоя­щий спортсмен за самое короткое время ус­певал восстановить свою «предстартовую психологию», все её составляющие: и уро­вень мобилизации, и концентрацию, и аб­солютное владение собой.

Вернёмся к началу. Человек, в данном случае — твой спортсмен, не маскируясь (а было это сотни раз в моей биографии), не­сёт к тебе себя измученного в надежде опереться на твое несогласие (!!!) с н и м. А твоё «несогласие» — это и есть твой натренированный годами испы­таний образ психолога, настоящего психолога, который всегда в оппозиции к слабости, всегда сильнее её, всегда сильный!

141

...Читаю дневник и посматриваю на Лешу. Се­годня он не ворочается и не стонет, буквально провалился в сон. Не помешает ли этот дневной сон ночному? — спросите Вы. Отвечу: меня это совершенно не волнует. Во-первых — включает­ся в дискуссию мой опыт, — нет никакой гаран­тии, что последняя перед боем ночь будет хоро­шей, и пусть он сейчас, в часы дневного сна ос­вободится от суммарного утомления. Во-вторых, касается это великого спортсмена (и убеждался я в этом сотни раз) — он и после плохого ночного сна выступит как минимум в свою силу. Таков настоящий спортсмен, спортсмен-чемпион, а Алексей Ягудин, без всякого сомнения, к таким и относится.

Из записных книжек

Ещё работая в футболе, причем в серь­езных командах, таких, как «Пахтакор» (Ташкент) и «Динамо» (Тбилиси), я был удивлен, что перед самыми серьезными играми ребята не спешили ложиться, иг­рали в карты, беседовали, досыпая завтра днём и убивая, нет — Лёша прав — краси­во теряя время.

А Вова Гуцаев так объяснил мне причину этого нарушения режима: «Лучше позже уснуть, но качественно несколько часов по­спать, чем рано заснуть, а затем всю ночь просыпаться и утром встать разбитым».

Аналогичное я увижу, когда после фигур­ного катания перейду в хоккейную команду и буду сидеть в холле часов до четырех ночи вместе с нашими ребятами. Они тоже не

142

спешили ложиться, понимая, что решает судьбу матча не сон.

Листаю дневник — и оживают чувства, не только память. И в этом опасность дневни­ка. Как сладостны счастливые воспомина­ния о любимых людях, но как опасно вдруг, в секунду, ощутить, что нет их больше на свете, и не увидишь ты никогда столь люби­мые лица и не услышишь обращенных к тебе их на вес золота слов.

Недавно мы встречались с Наной Иосе­лиани. С ней был пройден трехлетний путь сплошных побед. Но вспоминали мы не по­беды, а матч с Майей Чибурданидзе, в ко­тором уступили одно очко. И весь вечер шёл горячий анализ причин, не позволивших нам победить. Настоящий спортсмен никогда не прощает себе поражения!

Но не с этого начался наш разговор.

Умер Давид Александрович Пертенава — легендарный председатель Спорткомитета Грузии, под руководством которого грузин­ские спортсмены завоевали 13 медалей на Олимпийских играх 1980 года. 13 медалис­тов на 5 миллионов населения! Это бесспор­ное 1-е место среди всех стран мира!

Под его руководством я работал пять лет — самые успешные мои профессиональные годы. И когда я ехал на очередные соревнования с очередной командой, главным стимулом для меня были не грамоты и премии, а встреча после победы в его кабинете. Он всегда вста­вал, шёл ко мне навстречу и говорил, обни­мая меня: «Где Рудольф, там победа!»

Подвести его я не мог. И, к счастью, прак­тически не подводил.

143

Да, не огорчить, а наоборот, заслужить по­хвалу, быть по-прежнему нужным — вот что было ведущим мотивом моей деятельности под руководством этого человека!

Убежден: всё, что мы делаем, имею в виду не рутинную каждодневную работу ради зар­платы, а то, что требует полной отдачи, жертв, риска и даже подвига, — мы делаем ради лю­дей, самых любимых и самых близких, без которых жизни своей не представляем. Это и есть внутренний духовный мотив, мотив ис­тинный! А разные формы материального сти­мулирования — мотивы, может быть, в от­дельных случаях достаточно действенные, но лишь до некоторых пределов, не способные задеть душу человека, и поднять его на под­виг тоже не способны. Примеров тому могу привести массу.

И в тренировочный зал спортсмен преж­де всего идет на встречу с тренером, и если тренер уважаем и любим спортсменом, то мотивация на тяжелый тренировочный труд обеспечена, а этот вид мотивации в сегод­няшнем большом спорте имеет, может быть, решающее практическое значение. Он ле­жит в основе будущей победы!

И я совершенно согласен с Николаем Кар-полем, который лучше всех других знает сек­рет мотивирования женщин-спортсменок как в дни боев, так и в дни тренировочной работы: главным мотивом для спортсменки-женщины являются не деньги и тому по­добное, а внимание к ней как к жен­щине и как к человеку! Не думаю, что у муж­чин дело обстоит иначе.

144

Век живи — век учись. Надо же, столько лет изучаю проблему мотивации, а «внима­ние к человеку» как мотивационный фак­тор не рассматривал. Выдающийся пятибо­рец из Венгрии, четырехкратный чемпион мира Андрош Бальцо красиво сказал: «Моя мотивация — это моя гордость!» Да, «гор­дость», «внимание к человеку» и все подоб­ное — и есть «внутренние» мотивы челове­ческой личности, и, ориентируясь прежде всего на них, можно оказать человеку на­стоящую, действенную помощь! А потом, в его жизни после спорта они ещё раз помо­гут ему побеждать, выжить. А выжить иног­да тоже победа.

* * *

...Встал, поправил одеяло, прошептал: «Спи, Лёшенька, спи» — и снова открыл дневник.

Из записных книжек

Перед отъездом из Калгари я решился на такой разговор о его главном сопернике. Всегда избегаю лишних упоминаний о Плю-щенко, но на этот раз убедил себя: надо!

Иногда действительно надо отдельные вещи говорить спортсмену в глаза. Ведь он уже включил свою волю в работу, а значит, такой разговор выдержит. И Лёша выдер­жал, хотя сразу помрачнел, нахмурил брови и слушал меня, опустив голову, И ничего не ответил. Но все понял.

— Лёша, — сказал я тогда, — кое-что мы обязаны обсудить. Надо уметь представлять

145

сегодняшнее состояние своего конкурента, его психологию на сегодняшний день. Итак, что в его душе? Какие мысли и какие чув­ства? Во-первых, Ягудин не опустил руки, что было бы естественным после двух лет пора­жений. Во-вторых, Ягудин, наоборот, воспрял и беспрерывно побеждает, выиграл пять тур­ниров из пяти. В-третьих, они — Ягудин и Тарасова — пригласили психолога. В-четвер­тых, собственные проблемы Плющенко и его тренера: Мишин беспрерывно дает хвалеб­ные интервью, называя Плющенко «Моцар­том фигурного катания», а на самом деле: не готова произвольная программа, плохое, с тремя падениями, выступление в Петербур­ге, личное поражение от тебя в финале Гран-При, снятие с чемпионата Европы. Так что его уверенность в себе опустилась в лучшем случае до сорока девяти процентов, а уве­ренность в победе над тобой опустилась по­чти до нуля. Не на что ей, уверенности в по­беде, опереться, лишь на давние воспомина­ния, но они уже еле живы в его памяти. Вот таковы, Лёша, каждодневные и даже ежеми­нутные мысли твоего соперника, такова се­годня жизнь его внутреннего мира, его до­минирующие переживания. И усугубить эту безрадостную картину могут твои шестерки в короткой программе. Так что, — подвел я итог, — я ему не завидую.

Мы медленно шли тогда по утонувшему в снегу Калгари, и ничего Лёша не сказал мне в ответ. Я и не ждал ответных слов. Мне важно было донести суть моих размышле­ний до его могучего интеллекта. Важно было «дать», зная, что он обязательно «построит»!

* * *

Поспал бы ты, Лёша, ещё, а то у меня может не хватить сегодня времени на решение одной обязательной задачи. Задача эта — лозунг! Во всех пяти победных турнирах имела место следующая процедура. Прощаясь перед сном, я вручал Алек­сею лист бумаги, на котором было написано не­сколько слов. Он сразу демонстрировал свое от­ношение к прочитанному: или улыбался, или всегда тихо говорил: «Спасибо», но равнодуш­ным не оставался никогда.

Из записных книжек

И в этом аспекте моей работы я многому научился у спортсмена. «Есть слова, словно отлитые для тебя!» — сказал Юрий Петро­вич Власов, и можно ли сказать точнее? Он шёл на помост, всегда говоря себе: «Выше знамена, капитан!», а на его тренировочной штанге гвоздем было выцарапано: «Я изме­няю жизнь волей!»

Порядка двух тысяч лозунгов-девизов со­брал я за свою жизнь и немало времени про­вожу за этой папкой, выбирая именно тот, который «отлит» для моего спортсмена, го­товящегося сегодня к своему испытанию, а может быть — подвигу.

Из тех лозунгов, которые я использовал в тех наших пяти турнирах, отлитыми для Лёшиной души оказались два (я всегда вижу их в Лёшином чемоданчике, где размещено самое ценное — коньки и тряпочка, кото­рая кладется на пол, а на нее уже ставятся лезвиями коньки).

146

147

Первый, который я заимствовал ещё в 1971 году у Бориса Кузнецова, ставшего че­рез год олимпийским чемпионом в Мюнхе­не, звучит так: «Л ю бая помеха толь­ко мобилизует меня!»

Этот лозунг в мои последующие тридцать два года работы оказывался вне конкурен­ции, и не только у спортсменов, но и у всех тех, кто бьется за лучшую жизнь в своей области. А как известно, человек всегда стоит на развилке из двух, трех и более дорог, и ни одна из них не является ровной. И дойти до победы вряд ли возможно без правиль­ной установки, правильного отношения к колдобинам и ямам на пути. Они, если их преодолевать всегда с нервными затратами, способны лишить человека сил и самообла­дания. И не раз спортсмены, причём взрос­лые и много чего испытавшие в спорте, бла­годарили в своих дневниках Бориса Кузне­цова за помощь. Его лозунг, вовремя всплывший в сознании, блокировал панику и потерю самоконтроля у спортсмена.

В дневнике чемпионки Европы по худо­жественной гимнастике Ирины Жемчужи­ной, которую я опекал с 1979 по 1984 год, я прочел: «Разминаться пришлось в малень­ком зале с низким потолком. И обруч уда­рялся о потолок и отлетал не туда, куда надо. Упражнение с обручем было решающим, и я была близка к панике, но тут сам вспом­нился лозунг Бориса Кузнецова «Любая по­меха только мобилизует меня!», и я сразу взяла себя в руки. Я очень ему благодарна». Ещё в Лешином чемодане всегда находил­ся лозунг в стихотворной форме:

148

«Из чего твой панцирь, черепаха?» —

Я спросил и получил ответ:

«Он из пережитого мной страха,

и брони надёжней в мире нет!»

Этот лозунг всегда, во всех командах, и в юношеских и во взрослых встречался на ура. А иногда я даже слышал аплодисменты. На­столько он созвучен душе много чего пере­жившего спортсмена, что выслушать его без­различно он не способен. Да, — слышит он в этом стихотворении, — собственного страха бояться и стыдиться не надо, его надо вы­держать, пережить, тогда он переплавляется в броню и охраняет тебя, делает тебя силь­нее!

После моей беседы с командой тбилис­ского «Динамо» в номер ко мне пришли лидеры Вова Гуцаев и Отар Габелия и в шутливой форме высказали мне свои пре­тензии: мол, что это Вы, господин психо­лог, подарили нам всего пять лозунгов. Вы нам дайте на пару часов Вашу папку с ло­зунгами, и мы выберем те, которые захо­тим.

— Но папку не уносить, — поставил я условие, а сам уехал в Тбилиси к гимнас­там. На футбольную базу я вернулся через три часа и был крайне удивлен тому, что увидел, когда открыл дверь своего номера. Вова и Отар сидели в полутемной (свет за­были включить) комнате, на столе и на моей кровати были разложены бумаги с лозунга­ми, и они переписывали их в свои запис­ные книжки.

Теперь я так и делаю — даю моему спорт­смену всю эту уже довольно потрепанную

149

папку, и пусть он выбирает то, что заденет его сердце и душу, то, что «отлито» для него. ...Лозунг можно дать спортсмену, так ска­зать, незаметно, что я и сделал в Канаде, в дни финала Гран-при. В первый же день я поставил лист бумаги на тумбочку, около Лёшиной кровати. Там было написано: «Верь в мой победный опыт! Твой психолог».

Реакции не последовало. Так я и не знал — прочитал ли Лёша то, что было там написа­но, и поддержали ли его эти слова, на что я, естественно, рассчитывал.

И лишь в последний день, после победы над Плющенко, Лёша сказал: — Ваше письмо получил. Это «письмо» тоже заняло свое место в его «боевом» чемодане.

... И вот сейчас я в нелегких раздумьях — что предложить в этот страшный по ответ­ственности момент моему спортсмену.

Не ошибиться бы — да нет, не в ошибке дело, точнее сказать — не промахнуться бы, а в идеале — попасть точно в цель, туда, куда устремлены все те мысли и чувства спортсмена, которые завтра обеспечат самое боевое его состояние. Пусть все будет на нужном месте в сложнейшем комплексе пси­хофизиологического состояния человека, будет полная гармония всего физического и всего психического!

* * *

Уже всю папку просмотрел я «от» и «до», но ни­чего не устроило меня пока. Все самые красивые сочетания слов счел я сегодня неподходящими на-

150

ступающему завтра. Потому что завтра ничего кра­сивого не будет. Завтра будет что-то страшное!

И вспомнил я слова гроссмейстера Сергея Дол­матова перед его решающей партией межзональ­ного турнира с Андреем Соколовым. Он зашёл за мной утром, и я после своей тревожной ночи удивился свежести его лица. И он объяснил мне:

— Я всю жизнь играю «е4», он всю жизнь иг­
рает сицилианку. Так что сегодня будет что-то
страшное. И потому вчера перед сном я решил
вверить судьбу этой партии в руки Бога. А про­
тив Бога нет приема!

Как вовремя я вспомнил этот случай из моего прошлого! И завтра, конечно, все будет решать Бог! Завтра все будет слишком серьезно, и слова на листе бумаги, которые я вручу моему спорт­смену, не должны быть внешне красивыми. И не должно быть никаких стихов, пословиц, погово­рок, шуток. Все должно быть строго серьезно!

И я стал рассуждать. Все в единоборстве двух лучших фигуристов мира в конечном итоге ре­шат прыжки. Их надо исполнить безошибочно, а значит, идти на прыжок или, как говорят фигу­ристы, «заходить на прыжок», надо непременно уверенно, без тени сомнений. И... ещё один че­ловек пришёл мне на помощь в этот момент. Вла­димир Спиридонович Майсурадзе — один из ста­рейших тренеров сборной Грузии по классичес­кой борьбе. Когда мы вместе с ним готовили эту команду к Спартакиаде народов СССР, а было это в 1979 году, он однажды поделился со мной одним из своих секретов.

— Ты знаешь, — русские слова выговаривал
°н как всегда медленно, — если я вижу, что мой
Ученик не решается выполнять рискованный при-
^ем, то я говорю ему: «Бросай смелее, я отвечаю!»

151

И почти всегда в этом случае бросок оказывался

удачным.

Спасибо, мой дорогой Владимир Спиридоно-вич! Вижу сейчас его доброе, мудрое лицо. Вижу его лежащим во время тренировки на краю ков­ра (стоять часами ему было трудно) и вниматель­но наблюдающим за работой своих учеников.

Беру лист бумаги, красного цвета ручку и ак­куратно вывожу каждую букву:

ПРЫГАЙ СМЕЛЕЕ - Я ОТВЕЧАЮ!

С тайным волнением после ночного сеанса я протяну ему этот листок, боясь, что не увижу никакой реакции, не увижу пользы от своей ра­боты, что переживу поражение.

И вот он, уже открыв дверь, задерживается на пороге, читает, и вдруг (!) лицо его преображает­ся! Он впервые за эти дни улыбается и, ничего не сказав, уходит. Но последний его взгляд ска­зал мне именно то, что я мечтал увидеть в его глазах на прощание.

...Лёша перевернулся на другой бок, потянул­ся, перешёл в состояние полусна, наилучшее для гипнотического воздействия. И я тихо произно­шу слова, приготовленные заранее:

Уверенность — это сильная вера, изгоняющая со­мнения.

Когда люди видят твою уверенность, то ты вли­яешь на них.

Эта уверенность идет не от тебя, а от находя­щегося в тебе Бога.

— Забудь слова «ты не достоин» — ты достоен!»

Все начинается с познания Бога, это и есть ос­нование для твоей уверенности. Думай о Боге, при­ходи в своих молитвах к Богу, разговаривай с ним, изливай ему свою душу.

152

Рассказывай о проблеме, и она уменьшится, слов-₀ Килиманджаро до песчинки на пляже. Вог говорит: «Не оставлю и не покину тебя!» У1ы благодарны тебе, что ты не оставил нас _наедине с жизнью!

Интуиция подсказала мне включить подобные тексты в мои сеансы. Никогда не объясняю — по­чему мои спортсмены должны слушать это. И ни­когда и никто из них не спрашивал меня об этом. Но абсолютно все относятся к этим последним словам сеанса максимально серьезно. И уходят после сеанса серьезными. А это устраивает меня.

И вот последнее дело сегодняшнего дня. Ре­шился я на него с трудом. Я пытался отговорить себя идти на этот шаг, на очень нелегкий разго­вор с Татьяной Анатольевной. Но, попрощавшись с Лешей, решился. Слишком высока цена. Сна­чала — история вопроса.

Уже в первом турнире с моим участием Татья­на Анатольевна в тот момент, когда я выводил после разминки Алексея на лед, жестами стала звать меня к себе.

Я думал, что случилось что-то непредвиденное, и заспешил к ней. Идти пришлось в обход, и ког­да я пришёл, Лёша уже откатал часть программы.

Но в следующем турнире (было это в канад­ском Соскатуне) на последних тренировках кар­тина повторилась. И Лёша все понимал лучше меня. Перед выходом на лед, а я всегда прово­жал его, он сказал:

• Сейчас к Вам подойдет Коля Морозов и
  будет звать Вас встать с ними. Но Вы не ходите,
  ^а стойте здесь.

• Я встану рядом с Кудрявцевым, — ответил я.

153

_г

— Нет, стойте один! — категорически потре­
бовал он.

Я стоял один, не спуская с Лёши глаз, и не раз фиксировал, что, работая на льду, он перио­дически и достаточно часто задерживает на мне взгляд.

Сегодня, достаточно много чего увидев в этом виде спорта (плохо всё-таки, что я не был фигу­ристом), я знаю: находясь на льду спортсмен хо­рошо видит всё, что происходит вокруг льда, ви­дит людей — своих и чужих — и выбирает тех, кто ему нужен, кто может его реально психологичес- | ки поддержать. После победы в Сан-Диего Лёша I выбрал меня, поскольку там, в Сан-Диего, я ока- '■ зался фартовым, то есть принесшим ему удачу.

Понимаю, что, если бы в Соскатуне я принес неудачу, то тут же был бы свергнут спортсменом с этого пьедестала и теперь мог бы стоять где угод­но — за спиной Татьяны Анатольевны, а то и ос­таваться в коридоре и вообще не смотреть выс­тупление своего спортсмена — на него, на спорт­смена, теперь уже это никак бы не влияло.

Всегда, когда пишу о своей работе, думаю о своих учениках, об их реакции на написанное. И данным примером хочу подчеркнуть специфику нашей работы, показать, как тяжело дается лю­бое маленькое достижение и насколько хрупким является завоеванное великим трудом.

...Но и в Соскатуне была победа, причем — безоговорочная! И уже на ближайшей трениров­ке Лёша сказал:

— Стойте, пожалуйста, здесь!

И всю тренировку я стоял совершенно один на холодном сквозняке, и лишь тепло его взгляда со­гревало меня. Иногда, делая очередной круг, он подъезжал совсем близко и бросал реплику в одно

154

слово, и первым как всегда было: «Задыхаюсь», и _я успевал бросить свое слово в ответ: «Потерпи».

д чуть позже, сорвав прыжок и приземлившись _на заднее место, он сразу подъехал ко мне и, по-_тирая свой зад ладонью, произнес:

- Б...ь!

И я подумал — ведь с этим словом он не мог бы обратиться к Татьяне Анатольевне...

...Кстати, приступая к работе с новым спорт­сменом или новой командой, я всегда предлагаю испытательный срок. И перед первым нашим тур­ниром сказал тренеру и спортсмену: «Не будем ничего загадывать (а речь шла о визах в Канаду и францию). Все покажет турнир в Сан-Диего».

Так оно и есть: для психолога испытательный срок — это каждый новый день. Ты не удержал завоеванное с огромным трудом доверие спорт­смена, разочаровал его каким-то своим поступ­ком, неудачной беседой и даже одним не «тем» словом, — и всё, иди собирай вещи. Мало таких профессий, как практическая психология, где психолог держит экзамен каждый день, можно даже сказать — каждый день играет с судьбой.

...И уже в Сан-Диего, после победы Лёша сра­зу поднял вопрос: «Так может быть, Вы сможете поехать со мной в Канаду?»

А в Соскатуне сказал мне: «Дайте мне слово, что Вы приедете в Париж». Хотя Татьяна Анато­льевна была раздосована нашей укрепляющейся Дружбой и даже заявила мне: «Вы сработали на новенького».

Повторяю, это единственное, что стояло между нами, но ревность тренера — давно привычное мне явление, и я отношусь к нему спокойно. Знаю: нуж­но одно — побеждать, и твоя фартовость в этом случае становится гарантией твоей крепкой пози-

155

ции в любой команде, особенно — в футбольной, где мерилом всего являются деньги, а деньги при­носят победы, и в этом случае фарт и фартовость отдельных людей — на вес золота. Помню, Сережа Бубка нередко пытался перевести серьезные темы в шутку и говорил примерно следующее: «Рудольф Максимович, все это ерунда (так оценивал он тему разговора, предложенного мной), главное — окру­жать себя фартовыми людьми!»

Начиная в футбольной команде, я всегда пони­мал, что как бы отлично я ни работал, оценка этой ■ работы и меня как специалиста будет на сто про­центов зависеть только от того, придут ли вместе со мной победы, окажусь ли я фартовым. И не дай Бог — не окажусь! Одно поражение (спасибо Боженьке, никогда я не начинал с поражения!) i мне ещё простят. Хотя более напряженным будет микроклимат вокруг моей личности. А вот второе поражение мне уже не простит никто! И не врата­ря, плохо отстоявшего в воротах, будут обвинять, не капитана, не забившего пенальти, а — тебя! Потому что ты — новый человек, и ты принес с собой неудачу, нефарт! И не нужны сразу и твои интересные опросники, и твои доверительные бе­седы. Эти занятия оказались нефартовыми!

Свою последнюю книгу я назвал «Проклятье про­фессии». Во многих письмах и на моих лекциях психологи утверждают, что я сгущаю краски и наше ремесло не столь проблемно и трагично. К сожа­лению, нет возможности пригласить их в футболь­ную команду хотя бы на два последних дня перед ответственным матчем, чтобы они прочувствовали на своей «шкуре», шкуре психолога, сверхнапря­женную атмосферу в коллективе из тридцати му­жиков, ожидающих, во-первых, попадания-непо­падания в состав, во-вторых, самой жестокой борь-

156

бы в честной игре, в-третьих, засуживания на чу-жом поле, в-четвертых, игры через боль (у полови­ны игроков всегда что-то болит) и в-пятых — са­мого главного — фарта, и ты можешь только мо­литься, чтобы он, этот фарт, был сегодня с тобой, _а значит — и с твоей новой командой!

Так что проклятья в твоей профессии ждут тебя ежедневно и ежечасно; проклятья профессии, как я всегда говорю, это — нормально.

...Победа была и в Париже, и снова — в Кана­де, и Татьяна Анатольевна примирилась с моей неприкосновенностью.

Но есть одно «но». На тех турнирах полицей­ский контроль был относительно строгим, и Лёша без проблем находил мне место у борта, где никого не было и я был ему хорошо виден. Здесь же, в Солт-Лейк-Сити, полицейские стояли через каж­дые десять метров и отдельного, для психолога Ягу-дина, места никто, естественно, не забронировал.

И я решил после прощания с Лешей идти к Татьяне Анатольевне, хотя, повторяю, ноги не шли. Да и жалко было тратить силы накануне такого дня.

Татьяна Анатольевна не раздеваясь лежала на кровати, подложив ладони под левую щеку. Я по­смотрел на ее лицо и решил ничего не говорить. Но она помогла мне.

• Завтра у нас все продумано? — спросила она.

• Вроде да.

• Чтоб ничего не забыл: носки, трусы. У него
  бывали случаи.

• Я проконтролирую.

• Ну, говорите, папаша, что хотите сказать? —
  И я решился.

~~ Татьяна Анатольевна, один чрезвычайно ^Важный вопрос, и он в случае его решения-нере-

157

шения может сыграть свою роль, и роль немало­важную. Лёша сегодня спросил меня: «Где Вы будете стоять завтра?» Вы согласны, что он при­вык меня хорошо видеть и рассматривает моё присутствие как некую гарантию своего безоши­бочного катания, ведь со мной он все выиграл и не сорвал ни одного четверного прыжка.

Было впечатление, что она была готова к та­кому разговору и сразу ответила:

• Встанем как-нибудь.

• Нет, Татьяна Анатольевна, слов «как-нибудь»
  не должно быть в этом разговоре. Это Олимпий­
  ские игры, и один сорванный прыжок может сыг­
  рать трагическую роль. А если наша «связь» бу­
  дет нарушена, это может обернуться срывом как
  минимум одного прыжка.

Очередной ответ был выдан тренером мгно­венно.

— Я должна ещё подумать и о Коле Морозове.

Он должен стоять рядом со мной.

— Ну пусть будет по-Вашему. Но, — и я на­
правился к двери, — в этом случае я за результат
не отвечаю!

Я взялся за ручку двери.

• Подождите! — Она властно повысила голос. —
  Ладно, завтра он будет Вас хорошо видеть.

• Ну, хорошо, — ответил я и открыл дверь.
  Повернулся, чтобы пожелать спокойной ночи, и

услышал:

— Но за результат отвечаете Вы!

12 февраля

И вот мы выходим из раздевалки и идем на лед. У входа туда нас ждут Татьяна Анатольевна и Николай Морозов. Лёша идет первым. Я усту-

158

паю Татьяне Анатольевне дорогу, но она сжатым кулаком и довольно больно толкает меня в спи­ну, и я иду за Лешей и имею возможность в по­следние секунды встретиться с ним взглядом и тихо сказать:

— Ну, Лёшенька, давай, как всегда.

И встаю у самого борта. Ему меня хорошо видно.

• О чем Вы думаете там, когда стоите у бор­
  та? — спросил меня журналист.

• Я разговариваю с Богом! — ответил я ему.

Ночной Солт-Лейк-Сити. Одной рукой обни­маю Лёшу за плечи, и мы ходим туда-сюда, и он говорит-говорит беспрерывно.

Упали все, все те, кто представлял собой уг­розу в борьбе за золото, и судьба Игр в мужском одиночном катании практически решена. Плю-щенко — четвертый, и ему мало того что нужно выиграть произвольную программу, ещё необ­ходим срыв Лёши в его произвольной програм­ме, но мы сделаем всё, чтобы этого не допус­тить.

Но проходит час, другой, а Лёша — такой же. Лихорадочно блестящие глаза, громкая отрывис­тая речь, много смеха, и я начинаю беспокоить­ся. Как хорошо, что завтра выходной, и мы все успеем, но заснуть ему будет сегодня трудно, если вообще возможно.

Так же трудно было успокоить Нану Иоселиа­ни после ее первой победы в матче на первен­ство мира с Майей Чибурданидзе, и одного вы­ходного дня тогда не хватило нам, чтобы эмоци­онально подготовить Нану к следующей партии, и провела она ее робко, пассивно, без подъема; Упустила победу, в тот момент обеспечившую бы Перелом в матче.

159

• Победа — дело тяжёлое, — сказал мне тогда
  ее многоопытный тренер, гроссмейстер Виталий
  Цешковский.

• Виталий прав, — говорю я себе, наблюдая
  сейчас за Лёшей. А он рассказывает:

— Повторял себе, когда разминался: «Успо­койся, успокойся!» Вспоминал Ваши лозунги. Про черепаху слишком длинно, и я старался вспом­нить про помеху. Но знаете, как вспомнил: «Лю­бая помеха помогает мне». Неправильно, да?

— Нет, смысл верен, молодец!

...И вот мы — в Деревне. Направляемся в рес­торан, и я предостерегаю его:

— Лёша, сейчас к тебе со всех сторон пойдут
«ходоки». Прошу тебя: не включай эмоции в раз­
говоры с ними.

Но «все» они уже здесь, и я рад за Лёшу — он это заслужил, но знаю, как это опасно и... нака­зуемо. И опять не хочется идти к нему и окру­жившим его людям, как не хотелось идти с тем ночным разговором к Татьяне Анатольевне, и опять я сказал себе: «Иди! Это надо для Лёши!»

...— Что главное для большой победы? — в ас­пирантские годы задавал я этот вопрос великим. Много чего перечисляли они в своих ответах. И только сверхоригинал, экс-чемпион мира по шах­матам Борис Спасский ответил коротко:

— Главное — гнать ходоков к е...й матери!
Много раз я вспоминал за свою жизнь в спорте

эти слова.

Хорошо, что нет на месте моего соседа по но­меру, олимпийского чемпиона, ныне тренера Олега Васильева, и я имею возможность прово­дить сеанс у себя. Сосед Лёши Максим Мари-нин уже спит, и там сеанс невозможен. Всегда

160

на Олимпийских играх одно и то же — теснота, суета, отсутствие порядка и режима. И все сми­ряются с этим, и, наверное, они правы: думать надо об одном — о подготовке к бою, и в первую очередь — о подготовке моральной, а все осталь­ное — питание, сон, ажиотаж — это мелочи, с этим надо мириться. Все решит твой ДУХ и ни­что другое! Вот его и обеспечь!

...И я массирую Лешу и говорю-говорю ему самые ласковые слова. Он заслужил их!

13 февраля

Скоро утро, а я ещё только собираюсь поспать. Проводил Лешу до его комнаты.

• Спи до победного, — сказал ему.

• Вы тоже идёте спать? — спросил он.

• Да, — подтвердил я и пошёл в свою комна­
  ту, хотя собирался посидеть в ресторане, пооб­
  щаться.

Спортсмен, которого ты опекаешь, всегда хо­чет в эти страшные по своей значимости и нака­лу дни знать, где ты. Не для того чтобы прийти к тебе, если вдруг в одиночестве номера он почув­ствует себя дискомфортно, нет. А с целью по-прежнему, хотя вы и расстались с ним на время, ощущать твое присутствие, твою поддержку и не чувствовать себя брошенным, ненужным, одино­ким. В такие дни, как маленький ребенок, спорт­смен нуждается в психологической защите.

— Вы зайдёте? — всегда спрашивает Лёша, ког-
Да я провожаю его до порога его номера. И все­
гда захожу, потому что есть одно небезопасное
Мгновение, пусть длящееся секунды, когда чело­
век открывает ключом свой одинокий номер или
одинокую квартиру. И в этот момент, в этот миг,

161

когда он переступает порог, его душа всегда и обязательно фиксирует факт одиночества.

От этих лишних переживаний лучше оберегать своего человека, пересечь эту границу вместе с ним, плечом к плечу, и может случиться так, что этого переживания не будет совсем.

В идеале одинокого человека его личный пси­холог должен сопровождать везде и всегда, пере­шагивая всевозможные пороги-границы вместе с ним, а оставить «пациента» одного можно только тогда, когда вместе с ним психолог последний раз за этот день перешагнет порог его квартиры и услышит: «До завтра. Теперь я побуду один. Я справлюсь». Но это в идеале, в мечтах многих

людей.

Подобные задачи из разряда обязательных в работе психолога. Эта проблема может только на первый взгляд показаться незначительной и не заслуживающей внимания. Вся эмоциональная жизнь человека с утра до вечера, а точнее, с утра до утра состоит из подобных мелочей, и к концу дня в его подсознании накапливается все пере­житое за день: и теплая улыбка близкого челове­ка, и злобный взгляд случайного встречного, и доброе рукопожатие одного, и нежелание выслу­шать и понять другого, и все прочие следы, остав­ленные прожитым и пережитым. Две чаши ве­сов, а видит их только конкретный человек, ви­дит в конце каждого дня, в конце года, на закате жизни, отвечают человеку на вопрос о ценности его жизни, чего в ней в итоге было больше — хорошего или плохого. А стоит ли продолжать?.. Пятьдесят одна тысяча самоубийств в нашей стра­не за 2002 год заставляет задуматься о многом.

Поражает неподготовленность к своей работе тех же футбольных тренеров, и всяких владельцев

162

_команд, и президентов. Нередко я слышу: «Да не тратьте Вы своё время на "неосновных" игроков» и тому подобное. Но я-то вижу, как вторые и тре­тьи номера скисают к концу дня по той самой причине: их не замечают, с ними индивидуально не работают, никто не спросит спортсмена о его личной жизни, о настроении, о родных, живущих чаше всего далеко в другом городе.

Как правило, такие «брошенные» члены кол­лектива мало того что не прогрессируют и не спо­собны помочь тем же основным игрокам в подго­товке к официальным играм, но со временем они объединяются и становятся известной «пятой ко­лонной», приносящей команде немалый вред. Их убирают из команды и набирают новых, и исто­рия (сейчас это называют «игрой в солдатики») повторяется. Вакансии в основных составах за­полняются легионерами, и уходят миллионы и миллионы наших долларов за рубеж. Иначе как вредительством это не назвать.

...Вот почему метод вечерней доверительной беседы со спортсменом (причем обязательно со всеми, не разделяя людей на основных и не­основных), в процессе которой мы вместе ана­лизируем и оцениваем прошедший день, я счи­таю наиболее практически ценным и нужным.

В процессе такой беседы удастся главное — смыть негативные следы случившегося и пере­житого сегодня, чтобы спортсмен как можно быстрее забыл все плохое и не унес его в свой ночной сон, в завтрашнее настроение, в свою продолжающуюся жизнь.

Не могу сказать, что Алексей Ягудин многому Меня научил, но то, что в процессе длительного общения с ним (целых пять месяцев) я многое в своей работе уточнил, более детально продумал,

163

а кое-что в технике своей работы отшлифовал, — это неоспоримый факт, и за все это я ему сер­дечно благодарен.

...Лишь бы он после такого дня заснул — об этом я мечтаю сейчас.

• Не спал совсем, — первое, что услышал я от
  Леши утром. Это было по пути на завтрак. А час
  назад я стоял у двери Леши и слушал — не про­
  снулся ли он. В коридоре появился Евгений Плю-
  щенко. Наши глаза встретились, и он сказал:

• Здрасьте.

• Доброе утро, — ответил я, и стало легче...
  жить на свете.

...Он не ест, согласился только на чай. Из кар­мана куртки достает банку черной икры. Ест ее без хлеба и спрашивает:

• А можно всю ее съесть?

• Если хочешь — ешь, — отвечаю я.

• Буду гулять один, — говорит он, когда мы
  вышли из ресторана.

—А после обеда, — предлагаю я, — давай по­вторим такой же сеанс, какой мы делали нака­нуне короткой программы. Обещаю — ото­спишься.

Он не сразу соглашается, обдумывает мое пред­ложение и отвечает:

• В три часа Вас устраивает?

• А обед?

• Обедать не буду.

• Жду тебя у себя.

Он поворачивается, проверяет свои карманы, вынимает темные очки, надевает их, поднимает воротник куртки и уходит. А я несколько секунд стою и жду: вдруг обернется, и тогда я улыбнусь и сделаю приветственный жест рукой.

164

Когда прощаюсь со «своим» человеком, никог­да не ухожу первым.

До трех часов у меня есть время, и использо­вать его надо максимально продуктивно. Во-пер­вых, продумать сеанс. Сегодня все, что составля­ет понятие суггестии (внушения), смело можно опустить. Задача одна: обеспечить релаксацию и полное восстановление, помочь уснуть и макси­мально продлить этот сон.

Я не сомневался, что он согласится на сеанс, поскольку вступил в свои права «феномен приме­ты», а примета в спорте, как сейчас говорят, до­рогого стоит, а точнее сказать — она бесценна. Как и отказ от обеда имеет тот же смысл. Лёша избавился от лишнего веса, и его маленький вес (на десять килограммов меньше, чем полгода на­зад) стал для него ещё одной «опорой увереннос­ти» — легче управлять таким весом при прыжках.

На каждого, кого опекаю, у меня заведено до­сье, и одной из его составляющих является от­дельная страница, где перечислены все его под­виги и всё то и все те, во что и в кого он верит. Все эти слагаемые и складываются в то, что я называю «фундаментом уверенности». Уверен­ность — не абстрактное понятие, и это я всегда и навсегда внушаю спортсмену. Чем больше у тебя было в жизни хорошего, победного и чем боль­ше у тебя людей, которые тебя любят, тем ты сильнее, тем ты увереннее! Помни об этом! И это поможет тебе в трудную минуту!

Хожу по улицам и изучаю человеческие лица. И почти не встречаю уверенных в себе людей.

Не может быть, — не соглашаюсь я, — чтобы не было в их жизни того, чем они могут гордить­ся, не может быть, чтобы их не любили! Просто

165

они забыли об этом. Но нет в их жизни челове­ка, который бы им об этом напомнил.

...Он спит, сегодня спит неспокойно, вороча­ется и стонет. И я уже второй час стою над ним и не умолкаю. Повторяю:

— Лёшенька, дорогой мой, успокойся, всё хо­рошо, всё прекрасно. Завтра мы завершим наше дело, обещаю тебе!

И глажу его руки и ноги, его лицо.

Но боюсь, сегодня он не слышит меня. На лице

его страдание. Почему?

И я беру свой дневник и записываю ещё одно новое, что познал в этом непознаваемом виде че­ловеческой деятельности — в большом спорте.

Это новое — ещё одна кризисная ситуация, а о ней я даже не вспоминал, когда в течение две­надцати лет работал над докторской диссертаци­ей, которая так и называется «Кризисные ситуа­ции и их преодоление».

Нет, я знал, конечно, о ее существовании. Но впервые за 33 года (!) столкнулся с ней лицом к лицу и ощутил ее сверхсложность. А ранее даже не представлял, что она может так усложнить жизнь спортсмену и даже заставить его страдать. Близость победы — вот ее имя! Каза­лось бы, должно быть наоборот: успокойся — ведь полдела сделано, и просто дождись дня произ­вольной программы. Будь просто человеком: ешь, спи, общайся с людьми, а главное — не думай о

предстоящем.

Но человек устроен совсем не так. Завтра — и себя не обманешь — предстоит великий и глав­ный день в жизни спортсмена, который с четы­рех лет мёрз на льду, куда его невыспавшегося тащила за руку мама. И семнадцать лет он отда-

166

_вал всего себя этому единственному делу своей жизни. «У меня больше ничего нет!» — сказал _мне однажды Алексей Ягудин.

И не дай Бог, а мне даже представить это страшно, не придёт к нам завтра победа. Удар, несчастье, трагедия — даже эти слова не отража­ют и доли того, что произойдет в душе Алексеи Ягудина. Я всерьез боюсь, что он, его сверхчув­ствительная натура, могут этого не пережить.

И продолжаю гладить его лицо, грею сонную артерию, грею пальцы ног, умоляю успокоиться. Да, верно сказано: «Самое плохое после пораже­ния — это победа».

Из записных книжек

Уже не один раз говорил я о том, что пси­холог должен перед выполнением своей ра­боты быть обязательно свежим. «Свежесть состояния» — обязательное условие успеха. Ты свеж, а значит, полон энергии, и все твои органы чувств максимально обострены! Ты все видишь и все чувствуешь! На все мо­ментально реагируешь, и всегда находится самое точное слово! И ты тот же, такой же свежий и завтра, и послезавтра, и до послед­него семнадцатого дня Олимпийских игр даже... если не спишь, а работа каждоднев­но такая же — с полной отдачей и с макси­мальными нервными затратами.

«Разве такое возможно?» — такой вопрос обычно слышу я от своих учеников. И все­гда отвечаю им: слово «усталость» психолог должен исключить из своего лексикона и забыть навсегда. Он не должен, не имеет права уставать — такова его судьба!

167

Я проверил это более чем в ста двадцати самых крупных по своему масштабу сорев­нованиях, когда практически не спал. И все нормально, пока уцелел. Так что слово «ус­талость» забудьте!

Вот что такое суть работы психолога — душевное участие в судьбе дру­гого. В словаре — так определяется «с о -чувствие».

Прочёл высказывание Нормана Джуисо-на — режиссёра фильма «Иисус Христос — суперзвезда»: «Надо бытъ , а не играть! В зеркале надо видеть образ того, кого Вы играете, а не себя!» И подумал: «А можно ли сыграть хорошего психолога? Или надо им быть? Иногда я думаю, что играю роль психолога. В жизни я много хуже».

Спортсмен-чемпион. Почему так траги­чески сильно он переживает все, что с ним происходит? — давно задаю себе я этот воп­рос. Было время, когда я удивлялся увиден­ному и считал, что причиной тому его уже расшатанные нервы. И лишь с опытом по­нял, что дело в другом: такова нервная кон­ституция человека, рожденного побеждать (положение «чемпионами рождаются» счи­таю неоспоримым), и, во-вторых, он — рож­денный побеждать — боится поражения. Всегда боится, поскольку факт поражения, неудачи входит в принципиальное противо­речие с его главной жизненной установкой — побеждать и быть высоко оце­ненным другими! Для него это как воз-

дух, не будет этого — и нечем ему дышать! Слава — ещё один сильнейший мотив!

Спортсмен-чемпион. На максимуме он не только переживает. На максимуме у него и уровень притязаний, и самооценка, и тре­бовательность к другим, и агрессивность, и многое другое, с чем очень непросто всегда считаться и примириться. Поэтому столь велика текучесть кадров в стане чемпиона, среди его тренеров и других профессиональ­ных помощников, которые не смогли понять, что чемпиону надо многое прощать, а если блокировать критикой, осуждением, нака­занием все то, что мы считаем негативным, то одновременно будет блокировано и все то, что обеспечивает столь нужную нам всем сегодня победу. Таким личностям нужна абсолютная свобода для самовыражения! Только на таком поле созреют победные качества личности чемпиона, хотя рядом столь же успешно могут расцвести разные сорняки, то, что в психиатрии определяется как «искривление личности». Это его судь­ба, и он, спортсмен-чемпион, всё равно пой­дет по этой дороге к победе, таков его жре­бий. И у нас одна задача и даже долг — как минимум не помешать, и как максимум — помочь этому движению, если можем!

* * *

Пошёл третий час сеанса, и о«, нагнел.уснул Сон глубок, и он принял ^пР^ивЫ™^Ю"°_ку^У' правом боку, липом У«нувши« в подушу _

Теперь я могу вернуться к тем иш j> * Щей меня всю мою профессиональную жизн

169

Из записных книжек

Что же все-таки главное, отличающее лич­ность спортсмена-чемпиона от других, тоже высококлассных мастеров своего дела? Обычно даже самые подготовленные про­фессионально специалисты — и тренеры, и люди науки — готовы подолгу рассказывать о чемпионе, о его особой одарённости — как качестве номер один, а затем о десятках со­путствующих качеств, обеспечивающих рас­цвет таланта, и этого якобы и достаточно для больших побед.

Талантов много, — говорю я обычно в от вет на такие рассуждения, и талантливых тре неров, способных обеспечить развитие та ланта своих учеников — не меньше. Но в ряды небожителей, где пребывают сегодня такие избранники судьбы, как велосипедист Лэнс Армстронг, пловец Александр Попов... и я, живущий в спорте двадцать четыре часа в сутки и знающий практически всех, заду­мался, остановилась рука, и я не знаю, чьи имена назвать ещё, и даже имя Алексея Ягу-дина не решаюсь вписать в этот ряд, хотя он не только олимпийский чемпион, но и четырехкратный чемпион мира. И кстати, он, Алексей Ягудин, сполна наделен двумя, я их считаю решающими, личностными ка­чествами, без наличия которых самых боль­ших и стабильных результатов достичь не­возможно. Ими, этими качествами, вполне обладали небожители недавнего прошлого, те, с кем я имел счастье работать и изучать их личности вблизи — легкоатлеты Виктор Санеев и Сергей Бубка, борцы Леван Тедиа-

17П

швили и Вахтанг Благидзе, шахматисты Ана­толий Карпов и Гарри Каспаров.

Итак, качество первое — работа на пределе (другого термина на сегодняш­ний день не имею).

Много лет назад, когда я работал в жен­ской волейбольной команде ТТУ, часто слы­шал от второго тренера, заслуженного мас­тера спорта Александра Ермилова два слова, с которыми обращался он к команде после установки главного тренера: «Держать стресс!» Перед каждой игрой он повторял эти два сло­ва, и я, признаюсь, не видел в этом практи­ческого смысла. Мне казалось это общей, де­журной фразой. Иногда хотелось оборвать его: ну что ты заладил одно и то же, скажи ещё что-нибудь! Прошло много лет с тех пор, и сегодня я готов попросить прощения у пре­красного в прошлом спортсмена, на себе по­знавшего главное препятствие действующе­го в большом спорте человека.

Держать стресс — не сомневаюсь, именно это имел в виду Александр Ерми­лов — значит не ухудшать качество своей де­ятельности в условиях предельного нервно­го напряжения. И то, что я видел двенадца­того числа в ледовом дворце, меня буквально потрясло. Уже в раздевалке было ясно, что для многих сегодняшний прокат добром не кончится. Я сам мечтал об одном — выдер­жать это напряжение, ни в чем не изменить­ся, не подвести моего спортсмена! Какие там прыжки! Даже если бы я умел их делать, се­годня я не был бы способен к качественной работе, поскольку не был способен держать стресс!

171

Необходимо изучать эту проблему, по­скольку работать на пределе — это сверхис­пытание для человека и огромный риск. Про­шедший войну Виктор Астафьев говорил, что десять дней на передовой — максимум, боль­ше нервная система не выдерживает. Немцы это понимали и давали отпуск солдатам.

У американцев существовал совершенно незнакомый для нас вид потерь — «пере­утомление в боях». Например, при высадке в Нормандии (июнь 1944 года) такие потери составили около 20 процентов общего чис­ла жертв. В период между июнем и ноябрем 1944 года различными формами «переутом­ления в бою» страдали 26 процентов амери­канских солдат в дивизиях, а в целом за всю Вторую мировую войну потери, временные и безвозвратные, по причине «переутомле­ния в бою» составили в армии США 929 тысяч человек. «Истощение в боевой обста­новке» признавалось непредосудительным состоянием солдата.

Может быть, и в спорте пора серьезно от­нестись к проблеме истощения в боевой об­становке. Четырнадцать дней (а не десять) тянется на Олимпийских играх турнир бок­серов. 50 человек выбыли в этом году в про­цессе велогонки Тур де Франс, 50 из 198, пятьдесят великолепно подготовленных ат­летов не выдержали практически ежеднев­ных стрессов. А то, что я видел в конце се­зона в футбольных командах, иначе как истощением организма не назовешь. А шах­матные матчи длиной в несколько месяцев, когда участники порой мечтают не о побе­де, а о том, «чтобы этот ад быстрее кончил-

172

ся», — как признался мне один из гроссмей­стеров.

А потому не будем радостно потирать руки при встрече с очередным талантливым спортсменом. Через слишком многое он должен будет пройти, прежде чем дойдет пока ещё не до вершины, а лишь до подсту­пов к ней, где его ждут такие же не менее талантливые, но, как и он, пока даже не до­гадывающиеся о том, что сейчас их ждет главное и жесточайшее испытание, испыта­ние стрессом! Сможешь ли ты его «дер­жать»? — вот в чем вопрос.

И качество второе — «психологичес­кая самоподдержка» (и в данном слу­чае другого термина не имею).

— У каждого из нас есть люди, которых мы любим, и те, кто любит нас. Это и есть члены нашей группы психологической под­держки. Кто в этой группе у тебя под пер­вым номером, кого ты любишь больше всех? — Так я обычно обращался в течение многих лет к спортсмену и записывал име­на этих людей, наивно веря, что все они, кто больше, кто меньше, психологически поддерживают спортсмена в его жизни и в профессиональной деятельности.

Первой, кто внес сомнения в мои умо­заключения, была Тамара Быкова, в те годы — чемпионка и рекордсменка мира по прыжкам в высоту. Да, она любит свою маму, но разговоры о спорте в своей семье самой Тамарой запрещены. Это случилось после того, как у мамы во время телетрансляции соревнований с участием Тамары стало пло­хо с сердцем. И никакой психологической

173

поддержки мама, хотя она и самый люби­мый человек Тамары, оказать ей не может. — У меня все в порядке, и больше о спорте не задавайте мне вопросов, — давно заяви­ла Тамара своим родным.

И я стал не столь прямолинеен в процес- J се своих опросов. Теперь я не только со- i ставлял список самых близких людей спорт- ^! смена, но и обсуждал каждого из них персо­нально. И выяснилось, что чем спортсмен сильнее как личность и как спортсмен, тем меньше вокруг него было людей, способных психологически его поддержать. А когда я обследовал представителей «особой» груп­пы — спортсменов-чемпионов, то выясни­лось, что для них одной из главных проблем является поиск людей, способных хотя бы немного их психологически поддержать!

И понял я — это закономерно. Супер­спортсмен всегда сильнейшая личность — и по вере в себя, и по практическому интел­лекту, и по целеустремленности, и, в чём он очевидно превосходит всех, — по способно­сти к волевым усилиям и сверхусилиям! Спрашивается — кто способен психологи­чески поддержать такую сверхличность? Где найти такого человека?

И когда я спросил Алексея Ягудина: «А где же ты находишь психологическую под­держку?», он ответил: «В себе!»

...Потом я перепроверял и себя и тех, кого опрашивал ранее, и все они отвечали на мой последний вопрос так же, как ответил Алек­сей Ягудин: «В себе!»

Давайте спросим себя честно: а способен ли я — обычный человек — обеспечить себя

174

достаточной психологической поддержкой, да ешё и в течение многих лет? Насколько сильнее надо быть своего одиночества! Хо­тел бы встретиться и задать ряд вопросов израильскому министру Натану Щаранско-му, отсидевшему в одиночной камере около десяти лет. За счет чего он выдержал этот ад? Надеюсь, Толя Шаранский не откажет мне в такой беседе. Всё-таки он кандидат в мастера по шахматам, и моя шахматная кни­га «Поражение» поставлена им на его лю­бимую книжную полку. Мне рассказали об этом те, кто бывал у него дома.

Могу сказать как психолог: данное ка­чество для бойца в любом виде человечес­кой деятельности сверхважное! Нетрудно догадаться, что человеку не позволяют при­нять легкое решение уйти из жизни бога­тое воображение, та же воля. А что ещё? Вероятно, и всё другое, что и делает чело­века великим бойцом! Как сказал лучший футбольный вратарь мира немец Оливер Кан:

— Что не убивает, то делает нас ещё сильнее!

Таким был его ответ журналистам после того, как он пережил серию жизненных уда­ров.

* * *

•••Вовсю идет третий час сна, и я рад появле­нию новой приметы. С этого и начну наш диалог после сна.

~~ Прекрасно поспал, как и перед короткой программой!

175

Но в ответ услышал:

• Нет сил встать. Ни ног не чувствую, ни рук.

• Лёшенька, — я присел на краешек крова­
  ти, — не думай ты ни о чем. Нам осталось сде­
  лать одно — откатать четыре минуты сорок се­
  кунд. И ты свободен!

• И сделать девять безошибочных прыжков, —
  отвечает он.

• А в последних двадцати тренировках ты не
  сорвал ни одного прыжка! Ты почему забыл об
  этом?..

Провожаю его до двери номера.

— Вы зайдёте?

Из записных книжек

Порой сам не соглашаешься с собой. Пси­хологическая поддержка! Да, трудно дей­ственно оказать её сильной личности, да и обычные, уже приевшиеся общие фразы: «ты не один», «мы вместе», «я с тобой» — с та­ким человеком не проходят, более того, они способны вызвать нежелательную реак­цию — раздражение, например.

Обычная человеческая любовь, любовь ма­тери, родных, заботливая дружба — тоже из категории психологической поддержки, но мои наблюдения последних лет, когда я основном имею дело с людьми самого выс( кого уровня, показывают, что в кризисны} ситуациях — в предстартовой, или в ситу* ции после неудачи, или в ситуации творче< кого застоя этим людям для преодоления се( нужна не наша любовь, а наша воля. Кстат единственное замечание, которое я получ! от Алексея Ягудина, прозвучало после ei

трудной победы в финале Гран-при, где и состоялась первая очная встреча с Плющен-ко и Мишиным. Лёша сказал: «Рудольф Мак­симович, сегодня Вы очень волновались».

— Больше этого не повторится, — всё, что я мог ответить тогда. Действительно, я очень боялся поражения, которое могло не просто усложнить мою дальнейшую работу, а даже сделать ее бессмысленной.

Не мое волнение и не моя любовь были нужны спортсмену в тот день, в день важ­нейшего боя, а воля, на которую спортсмен опирался в наших победных турнирах, а се­годня он ее в моём имидже не разглядел, и значит — не ощутил.

Не любовь, а воля! — вписал я ещё один постулат в перечень «законов большо­го спорта». Их, этих законов, все больше в моем списке. И не дай Бог, наступит мо­мент, когда нечего будет туда вписать, когда я потеряю способность учиться.

Сам Юрий Петрович Власов признал, что поддержка в тяжелую минуту не просто нуж­на, а необходима и даже великому чемпиону.

Он был плох в первом виде троебория — в жиме и в первых двух подходах получил баранку. В последние минуты перед реша­ющим подходом он бросил взгляд в лицо тренера, пытаясь...

Вот как он описал происходящее с ним тогда:

— В каждом жесте тренера, интонации я искал: безнадежен? И не находил. И это была поистине золотая помощь! Дрогни он, и я проиграл бы. Значит, не всё пропало! Значит, могу! Как нужна ослабевшей воле поддержка!

176

177

Психологически поддержать — это не только владеть словом — вот это надо уяс­нить навсегда! Ещё Александр Иванович Тургенев писал: «Нет ничего сильнее и бес­сильнее слова». И Сурен Богдасаров, тре­нер Власова, продемонстрировал в сложней­шей для его спортсмена предстартовой си­туации великолепие своего психологического мастерства. Он в те, решающие минуты был абсолютно адекватен потребностям и ожи­даниям спортсмена. А слова были бы не только бессильны, но и могли сыграть губи­тельную роль, выдав, например, сильнейшее волнение тренера, которое усилием воли было им запрятано глубоко внутрь.

Мы слишком верим в свою способность умело поговорить с человеком, уговорить, убе­дить, переубедить, внушить. Порой, в тех же кризисных ситуациях, когда, например, за пять минут до вызова спортсмена на лед в его со­стоянии доминирует концентрация на саму деятельность, вовлечение человека в разговор может перегрузить спортсмена и эту концен­трацию нарушить и даже разрушить. Не ме­нее переживающий тренер в такие минуты мо­жет помешать своему спортсмену, причём — самым решающим образом. В примере из за­мечательной книги Власова «Справедливость силы» нам преподнесен пример эталонного поведения тренера, который сказал нам всем: надо не говорить, а быть таким, каким мы нужны человеку, и он сам возьмет в нашем имидже то, что ему сейчас нужно, чего ему недостает, в чём он на время ослабел!

Задача, та же — «дать!», а он «постро­ит»! Богдасаров «дал» своему спортсмену

178

свою невозмутимость и отсутствие сомнений в нем и в победе, а Власов «построил» нуж­ное предстартовое состояние, внёс в него то, чего недоставало — веры в себя! Эталонный пример, и спасибо Юрию Петровичу за по­мощь мне, психологу, в моей работе!

Через час мы выйдем из этого здания. И я поклялся себе, что весь вечер буду таким, каким я нужен сегодня Алексею Ягудину, чтобы он смело мог опереться на мою волю!

* * *

...У меня есть ещё одно важное, нет — важ­нейшее дело! Что, какой лозунг я предложу сво­ему спортсмену сегодня?.. И не последний ли это будет лозунг в нашей с ним работе?

Лёша ушёл в темноту вечера. Так и сказал:

— Опять погуляю один.

В двадцать два тридцать он придет на сеанс (неужели последний?). К этому времени лозунг должен быть приготовлен, аккуратно написан красным цветом на отдельном листе бумаги.

Сегодня лозунг должен быть не конкретным, касающимся, как это было вчера, прыжков, а об­ращенным к человеку, к его чувственной сфере. Не просто желательно, а необходимо зажечь всё оставшееся в организме и в личности Алексея Ягудина, всё пока ещё не сгоревшее за эти шесть Дней пребывания здесь.

Приближается время нашей встречи, а я ниче­го ещё не решил, не выбрал, хотя свою папку просмотрел от начала до конца.

Наконец приходит спасительная мысль. Сна­чала я вспоминаю, как сильнейшим образом по­действовал лозунг «Если не ты, то кто же?» на

179

Гарри Каспарова, в тот момент проигрывающего матч Анатолию Карпову. Гарик смог именно в этот момент заиграть в свою силу.

Вспоминаю Сережу Бубку в тот день, когда он установил свой последний мировой рекорд 6,15. Мучительно выбирал я лозунг тогда и решил ос­тановиться на следующем: «Кто, если не ты, и когда, если не сейчас?»

А почему не повторить лозунг? — спросил я себя, тем более, что плагиат у самого себя плаги­атом не является. Хотя элемент сопротивления в моей душе имел место. Неужели я не способен в такой день придумать что-нибудь новое, вели­кое, соответствующее моменту?

Я вслух произносил лозунг, и он нравился мне все больше! Он был безошибочно точным, оспа­ривать это было нельзя. Кто, если не ты, Алек­сей Ягудин, шедший к этому дню семнадцать лет? И когда, если не сейчас, 14 февраля, когда ты убедительно лидируешь?

Всё! Решение принято! Я беру красную ручку...

И вот мы прощаемся. Говорю: «Тебе письмо». Он склоняется над листом бумаги и вдруг — сме­ется, радостно, облегченно.

• Всё правильно?

• Да, — отвечает Лёша и целует меня.

Почему всё-таки так сильно переживает спорт­смен-чемпион и предстартовую ситуацию, и даже победу, и тем более поражение? И не думаю, что иначе переживает всё, что касается его известной личности, любой чемпион в любом другом виде че­ловеческой деятельности. В этом я обязан разоб­раться. Передо мной письма тех, кого я опекаю.

Шахматист, международный гроссмейстер, проигравший важную, но не решающую партию

180

_L

_в юношеском чемпионате мира так описал свои ночные переживания:

«Долгое время после партии я находился в со­стоянии прострации, не понимая толком, что же происходит вокруг. Единственной здравой мыс­лью, оформлявшейся в моем воспаленном мозгу все больше и больше, становилось неотвратимое и оттого такое мучительное осознание того, что первое место упущено безвозвратно и навсегда. С тяжелым чувством мелькали в голове разные фрагменты подготовки к турниру. И было как-то непонятно, что же я здесь делаю, если победы уже не достичь? Вспомнилось и то, что я забыл на эту партию «счастливую» ручку, и пришлось писать судейской, и то, что как и два года назад у меня нефартовый шестой номер по рейтингу, и вообще этот город показался мне дьявольским местом. Я никак не мог понять, за что же такое наказание и как мне бороться дальше? Наступи­ло какое-то невероятное опустошение, и силы как будто покинули меня. Подумалось о том, как же я сейчас одинок, и более удачливые конку­ренты лишь потирают руки, предвидя мое кру­шение. В тот мрачный вечер мне так и не уда­лось обрести душевное равновесие, и я отрубил­ся лишь в четыре часа ночи. Утром, воздвигнув себе очередную сверхзадачу: три победы на фи­нише, я отправился на очередное сражение».

Другой вид спорта — фигурное катание, воз­раст юниорский, переживание того же уровня (текст, как и предыдущий, не редактируется):

«Когда приехали в Австралию на акклимати­зацию и на короткий сбор, было всё в порядке. Но день за днём проходил очень трудно, я имею в виду психологическое состояние. Мои сопер­ники словно пожирали меня, и я стал тухнуть,

181

даже несмотря на то, что у меня всё получалось. Что со мной происходило в те дни, я до сих пор не могу понять. За день до начала соревнований я полностью сломался. Я начал нервничать, пси­ховать по любым пустякам. Когда начались со­ревнования, я ещё больше взбесился, а всё из-за того, что я проиграл школу и короткую. Это те виды, в которых я привык быть лидером, а здесь поражение. Я всячески пытался себя убедить, что ещё не всё потеряно. После произвольной я по­нял, что первого места мне не видать, но это было ещё не всё. В конечном результате я оказываюсь третьим. (В прошлом году автор письма был чем­пионом. — Р.З.) В эти минуты я впервые почув­ствовал, что такое стрессовое состояние. Я готов был на всё. Мне даже казалось, что я теряю со­знание. На пьедестале я стоял, сжав зубы. Придя в раздевалку, я заперся и расплакался, как дев­чонка. Когда я приехал в гостиницу, я начал всё обдумывать. Самая страшная мысль заключалась в том, что я не спортсмен, что я не гожусь для большого спорта».

— Самое страшное, — написал в дневнике бок­
сёр, — это проснуться утром и вспомнить, что
вчера ты проиграл.

А не так давно ушедший из активного спорта Патрик Кэш сказал:

— Когда я играл в Уимблдоне, то каждая по­
беда или поражение — это как жизнь или смерть.
А сейчас это развлечение.

Прав Цезарь: «Никакие победы не могут при­нести столько, сколько отнимает одно поражение».

Почему всё-таки мы так боимся поражения? И порой пребываем в его власти годами и даже де­сятками лет, как второй шахматист мира в пяти­десятые годы Давид Ионович Бронштейн, на всю

182

жизнь, по мнению хорошо знающих его людей, оставшийся пленником 23-й (предпоследней) партии матча на первенство мира с Михаилом Моисеевичем Ботвинником. Или как космонавт Герман Степанович Титов, только через 20 лет про­стивший, по его собственному признанию, Юрию Алексеевичу Гагарину, что тот полетел в космос первым. Понадобилось целых 20 лет, фактически треть жизни, чтобы космонавт № 2 успокоился, примирился с происшедшим! Хотя обычному че­ловеку Германа Степановича не понять, как не понять цены чужого поражения любому из нас. Но я — психолог — обязан дорасти до понимания другим человеком его поражения, чтобы дорасти до той меры сострадания, которая позволит мне в эти тяжелейшие минуты, часы и дни (а порой, как говорилось, месяцы и годы) удерживать дове­рие спортсмена, а значит, быть способным преж­де всего облегчить его страдания, а затем как мож­но быстрее помочь восстановиться, возродиться, стать прежним, а в идеале — ещё сильнее!

Поражение в спорте может расцениваться че­ловеком даже как жизненная катастрофа. В со­юзники я вновь призываю Юрия Власова, его ответные слова на вопрос: «Чем было для Вас поражение в Токио, после чего Вы сразу ушли из спорта?» — «Крушением всех надежд и планов. Жизнь в тот момент для меня потеряла цену».

Мы боимся поражения, как профессиональ­ного, так и жизненного, потому что это всегда сильнейший удар по нашей личности, по вы­бранному жизненному пути, который в этот мо­мент стал казаться нам ошибочным, потому что не упала, а рухнула наша самооценка, мы теряем Уверенность в себе, в своем великом предназна­чении. И начинаем бояться будущего и всерьез

183

задумываться о смысле и ценности своей жизни. Такое невозможно легко пережить и невероятно трудно простить себе.

...Ночью раздался звонок из Америки, и сквозь рыдания я услышал родной голос:

• Рудольф Максимович, я проиграла!

• Всё нормально! — кричал я в ответ. — Люди
  по году приходят в себя после операции, а у тебя
  прошло только два месяца. Я люблю тебя и гор­
  жусь нашей дружбой! ■

Трудная была минута... Прожито и пережито немало, но по-прежнему боюсь одного — звонка и этих слов: «Я проиграл» или «Я проиграла».

Только не это!

Из записных книжек

— Меня сплавили! — первое, что сказал
мне Сергей Пашкевич после поражения в
Москве, на конкурсе Рахманинова. Он выг­
лядел потрясённым, говорил, что все в этом
искусстве продано и, вероятно, надо из этой
страны уезжать.

А закончилась наша традиционная встре­ча его словами:

• Рудольф Максимович, я прошу изви­
  нить меня за то, что путь к вершине задер­
  живается на два-три года. Но то, что я буду
  биться, я обещаю.

• Извините, что я проиграл, — говорит
  мой любимый спортсмен, но мне становит­
  ся не легче, а наоборот, ещё тяжелее. Чув­
  ство вины оживает во мне вновь и приглу­
  шить его уже не могут так легко, как рань­
  ше, даже самые громкие победы. И улыбаюсь

184

_I

я — а об этом все чаще говорят мне мои верные люди — все реже.

В самолёте, когда мы летели на зимние Олимпийские игры, ко мне подошла мама известной фигуристки и призналась, что ей / было нелегко решиться подойти ко мне. • «Почему?» — «Ну, Вы всегда серьёзны», — ответила она. «Ты недоступен не по делу», — сказал мне мой старый друг, заслуженный тренер по футболу Александр Петрович Ко­четков. «Обычному человеку непросто по­дойти и обратиться к тебе», — позднее он так расшифрует свою критическую репли­ку. Но я не оспариваю её. Уже достаточно давно чисто интуитивно я выбрал для своей повседневной жизни образ недоступного и даже жёсткого человека. И, вероятно, это единственно верный путь самосохранения в тех условиях моей профессиональной жиз­ни, в которые я поставил себя в последние тридцать пять лет. А боюсь я больше всего, когда возвращаюсь в свой город из очеред­ной командировки, телефонного звонка от кого-нибудь из близких людей, кому отка­зать неудобно, с просьбой помочь чьей-то дочке или сыну, оказавшимся в одной из типичных кризисных ситуаций.

Помочь нетрудно, трудно другое — вернуть­ся даже на короткое время в образ психолога, принимающего пациента. К тому же такой ерундой кажется проблема, например, личной жизни шестнадцатилетней девочки по срав­нению, например, с той же проблемой Мак­сима Опалева, формирующего под моим ру­ководством уже пять месяцев недоступный и

185

устрашающий предсоревновательный образ, в котором он появится в Олимпийской деревне в Афинах, что размениваться на это пример­но то же, что спуститься с неба на землю.

Не объяснить даже самым близким лю­дям, что это не моё, не мой мир, я занима­юсь сейчас другими людьми и решаю дру­гие задачи.

...Итак, я стал всегда серьёзным. А кажет­ся, ещё вчера я всегда был весёлым, был душой компании. Что же произошло, -спрашиваю я себя, — не моя ли профессия сделала меня таким?

Когда Вильям Арамович Хачатрян сказал: «Весёлых нейрохирургов не бывает», — я от­ветил ему: «И психологов тоже». И я был абсолютно искренним тогда. А сейчас, вспом­нив тот наш разговор, решил провести пси­хоанализ своего жизненного пути, и вкратце это выглядит так. Детство было тяжёлым, но прошёл я его без потерь. Далее был спорт, и все, что пережито там, не оставило кровото­чащих ран, как и первые, в целом успешные, годы профессиональной работы в качестве практического психолога. Были серьёзные потрясения личной жизни, предательства друзей и женщин, но не это изменило меня, тем более сейчас, когда я всех простил.

Остаётся одно — последние два десятка лет моей работы, а связаны все они с самым большим спортом, с личностями, душами настоящих спортсменов, великих чемпио­нов, и и этим отрезком своей жизни я ис­ключительно дорожу и по-настоящему гор­жусь. Фотографии девятнадцати олимпий­ских чемпионов, в подготовке которых

186

годами участвовал я, украшают стены моей квартиры. Одних воспоминаний о нашей со­вместной работе и дружбе хватит мне на все оставшееся время с лихвой.

Но на известный вопрос: «Если бы вы про­жили эту же жизнь ещё раз...?», я бы никогда не ответил: «Я прожил бы её точно так же». Никогда! Потому что я делал очень много ошибок, и многих поражений моих спортсме­нов могло бы не быть. Не решился я в Солт-Лейк-Сити предупредить главного тренера хоккейной сборной Вячеслава Александровича Фетисова, что ни в коем случае нельзя (а было это после важнейшей победы над чехами) пре­рывать процесс мобилизации на полуфинал с американцами и отпускать хоккеистов к их жёнам. Хотя Владимир Владимирович Юрзи-нов сказал мне тогда: «Вряд ли он бы послу­шал Вас. Все-таки Слава по своей психоло­гии пока ещё больше спортсмен, чем тренер». И, кстати, сам он вместе с ними уехал тогда из Олимпийской деревни, уехал к своей жене.

И не решился я убедить гроссмейстера Корчного, а было это в 1974 году, не разре­шать своей жене приехать в Москву в конце матча с Карповым, когда Корчной переломил ход матча и в оставшихся трёх партиях имел все шансы закончить матч победно. Но она явилась, и не одна, окружив шахматиста круг­лосуточным вниманием, подавив его волю и способность к мобилизации. Не стал он тогда чемпионом мира. И никогда не станет — по­казал дальнейший ход шахматных событий. А это было сверхзадачей всей его жизни.

Были ещё ошибки и ещё. А на этом уровне такие ошибки имеют совсем другие послед-

187

ствия. Это не просто потерянное очко в шах­матах и три очка в футболе. На кону стоит неизмеримо большее — судьба человека, жизнь его после спорта, вся его оставшаяся жизнь.

Поражение великого спортсмена — это всегда колоссальной силы удар по его лич­ности, по самолюбию и самооценке, и даже более — по его сегодняшней жизни, по вы­бранному жизненному пути. Ради побед он слишком многим всегда жертвовал, а чтобы подняться на вершину в своём виде спорта, проделал тяжелейший путь и провёл фанта­стическую по нагрузкам работу.

Сыграть в кино поражение нельзя — это я авторитетно заявляю! Не одну ночь после решающего поражения провёл я со своим спортсменом, ставшим всегда по-человечес­ки очень близким, и видел крупным планом его страдание. И страдал вместе с ним. И по­степенно все больше и больше стал бояться

поражения.

Вот она разгадка моего феномена, моей тай­ны— поражения моих спортсме­нов. Ничего не могу сделать с собой, не могу без потерь пережить поражение. Три дня назад позвонила Леночка Бовина, и я услышал: «Рудольф Максимович, я проигра­ла Каприати. Блин, как я могла!..» Я был подавлен двое суток, не меньше. И позже Лена была в нашем очередном телефонном разговоре моим психологом и говорила: «У Вас вчера был такой голос. Что случилось? Это из-за меня? Да Вы что, это же теннис, мы же все время играем. Если так всегда переживать, можно свихнуться. Я Вас очень прошу...»

188

Но дело в другом, в основе моего пережи­вания поражения не горестные эмоции, а со­всем иное — происходящее на уровне моего сознания и самооценки своей личности. Как бы ни утешать себя, вспомнив абсолютно пра­вильные слова того же Вячеслава Фетисова: «Поражение даёт задание, ставит цель», и слова другие, например: «Победа ничему не учит», все равно, для меня поражение моего всегда любимого спортсмена означает только одно: он надеялся на меня, а я его подвёл, обманул, предал. Все, чему я учил его, не сработало, не помогло. Со мною имеют дело, и не надо об­манывать себя, ради побед. И если её нет, то чего стою и я, и весь мой опыт, и вся моя прожитая в спорте жизнь?

Это большой спорт, и здесь все «большое», по максимуму: и ошибки, и переживания, и победа, и цена за победу и за это самое по­ражение. А оно ведь всегда моё — пораже­ние моего спортсмена. Это меня и доконает в конце концов.

— И все-таки жаль, — говорю я своему сверхсерьёзному отражению в зеркале. Жаль, что я навсегда стал таким. Потому что дол­жно быть весело там, куда ты приходишь, как всегда было весело в доме барона Мюнх­гаузена. Сколько раз я смотрел этот гени­альный фильм (спасибо Марку Анатольеви­чу Захарову и Олегу Янковскому) и букваль­но впивался в экран, в лицо, в образ барона и говорил себе: «Вот таким ты должен быть! Только таким ты всегда будешь нужен чело­веку! Только таким нужны мы друг другу, человек — человеку!»

189

Мера совести психолога —так я хочу озаглавить данное отступление. За­кончился чемпионат страны по гребле, где отбирались на Олимпиаду-2004 все те, кого я опекал, кого полгода психологически под­держивал, кому обещал, что все у него бу­дет замечательно. Собственно, это я и де­лал всю свою жизнь — обещал, обнадёжи­вал и сам абсолютно искренне верил в свои

слова, в себя.

Но победили и отобрались на Олимпиаду единицы. А остальные... И вот идут уже вто­рые сутки после финала, а ком по-прежне­му стоит в горле. Я снова и снова вижу по­темневшие лица моих дорогих ребят. Я си­дел в окружении своих самых близких сегодня спортсменов — Леночки Бовиной, вчера вернувшейся с Уимблдона, и Макси­ма Опалева, час назад победившего в фина­ле на своей коронной дистанции пятьсот метров, беззаботно смеющихся и старающих­ся включить меня в их веселье, но я видел других, тех, кто проходил мимо нас, в гос­тиницу, «собирать вещи». И в их лицах, по­хожих одно на другое прежде всего остано­вившимся взглядом, было то, что поднима­ло меня со стула, и, в очередной раз извинившись, я уходил от нашего стола, догонял идущего быстрым шагом спортсме­на и говорил: «Рома, дорогой, ты проиграл меньше секунды! Значит, все в порядке! Прошу, останься в спорте ещё на четыре года! Я буду рядом!»

Роман Зарубин — призёр Олимпийских игр на секунду остановился (лишь на секун­ду), потом сказал: «Ничего не скажу сегод-

190

ня. Ваши телефоны у меня есть». И продол­жил свой путь.

Другой Роман, и тоже заслуженный мас­тер спорта, Роман Кругляков, с таким же выражением лица и глаз (никогда я не ви­дел таких лиц в жизни вне спорта, у обыч­ных людей), не ушёл сразу, а сказал в ответ: «Даже не знаю, где буду добывать теперь хлеб насущный».

Его сманили из родного Ростова в Сама­ру, но обещанную квартиру не дали, а те­перь и подавно не дадут. И я сказал ему: «Думаю, лучше вернуться в Ростов, к се­мье».

Он ответил: «Но ведь дважды не входят в одну и ту же реку?» «Входят!» — уверенно отчеканил я. «Входят?» — спросил он, и в его голосе я уловил робость надежды.

...И взгляд Константина Фомичева после пусть и почётного второго места, но в его глазах, сразу нашедших меня, я уловил и вопрос, и осуждение. Словно: «Ну как же так? — спросил он меня в эту секунду. — Вы же обещали!»

Да, именно это прочитал я в его взгляде. И понял, что не даёт мне до сих пор успо­коиться чувство вины, будто я обманул всех тех, кого вчера, как говорят спортсмены, «от­цепили» от поезда под сказочным названи­ем «Олимпийские игры».

Потому я и умолял их словами «четыре года», и они понимали меня. Четыре года — это новый олимпийский цикл, новая надеж­да, возродившаяся мечта. Но никто не ска­зал мне: «Согласен». В лучшем случае в от­вет получал молчание, хотя у отдельных ре-

191

бят в глазах что-то зажигалось, оживало, но лишь на секунду, и тут же гасло, и вновь неподвижным становился взгляд, и его — этот взгляд, я это знаю точно, мне теперь никогда не забыть.

Чувство вины — ещё одно «прокля­тье профессии», моей профессии психоло­га. Но мог ли я не обещать?.. Нет, не мог! Суть всех моих воздействий на опекаемого человека, суть моих личных отношений с ним именно в этом: я обещаю ему, моему пациенту, клиенту, спортсмену, актёру, ро­дителям конкретного ребёнка — то, что на­ходит своё отражение в трёх простых сло­вах: «Всё будет хорошо!» А это и есть обещания, надежда, зажигающий надеждой жизненный ориентир! И эти столь простые слова, но услышанные от своего личного психолога, и поднимают человека на оче­редную сверхнагрузочную работу, на кросс в проливной дождь, на многократное под­нимание чудовищного веса штанги и на всё остальное, из чего и состоит спортивная жизнь!

Неужели всегда доля обмана была в моей работе? — допрашиваю я себя на исходе тридцать пятого года моей профессиональ­ной деятельности. Если это так, то что де­лать мне в дальнейшем? Продолжать обма­нывать тех, кто мне верит и подчас только на меня и надеется, поскольку все другие не верят и таких слов не говорят?

Мучительные раздумья держат меня в сво­их тисках уже вторые сутки и я не знаю, справлюсь ли со своей очередной кризис­ной ситуацией, с «кризисной ситуацией мо-

его внутреннего мира» — так я именовал подобные ситуации в своей докторской дис­сертации. И не подозревал тогда, в годы сво­ей исследовательской работы, что кризис­ные ситуации данной категории могут быть самыми сложными по технологии их пре­одоления! А преодоление это есть не менее чем получение права — права морального — продолжать так же работать и дальше, права на успокоение своей совести. И только се­годня я понял, как трудно, если вообще это будет возможно, это право получить. Сей­час я мечтаю об этом. Мне очень тяжело думать обо всём этом сегодня. Ответа я не знаю и буду ли знать — не уверен. Как пло­хо, что нет у меня своего психолога. Неко­му мне помочь. Некому меня успокоить.

* * *

14 февраля

Просыпаюсь. На часах 4.00. Сразу встаю и иду в пустующий холл. И делаю там весь мой комп­лекс упражнений. И посвящаю свою зарядку Алексею Ягудину!

Подошёл к Лёшиной двери, прислонился ухом и поблагодарил Бога за тишину.

Затем подошёл к двери Татьяны Анатольевны. Дверь была неплотно прикрыта, и я осторожно открыл ее. Татьяна Анатольевна лежала поверх одеяла, в костюме. Она и не ложилась — понял ^я- Прикорнула под утро и заснула. Я тихо закрыл Дверь и вернулся в свой номер.

До 7.00 время есть, и я открыл дневник — по­том времени может не быть.

192

193

Вчера Татьяна Анатольевна во время трени­ровки сказала мне:

— Я понимаю, меня можно ненавидеть — я всегда недовольна.

А тренер и должен быть (почти всегда!) недо­вольным — в этом и есть его предназначение, и его судьба одновременно. Это и есть главное про­клятье его профессии! Но требуется одно — не допустить изменений в своей личности, не стать человеконенавистником на все двадцать четыре часа в сутки, на всю оставшуюся жизнь!

Из записных книжек

Не буду скрывать, тренеры нередко ослож­няли мою работу, но и самыми моими близ­кими друзьями были и являются тренеры. Александр Петрович Кочетков и Валерий Кузьмич Непомнящий — в футболе, Влади­мир Владимирович Юрзинов — в хоккее. Борис Николаевич Греков — в боксе, Алек­сандр Сергеевич Никитин — в шахматах, всех не перечислить. Каждая встреча с ними, каждый разговор сводятся к одному — как управлять командой и отдельным спортсме­ном и что лежит в основе наших пораже­ний. Да, они — великие люди в своей про­фессии, не прощают себе поражений.

— До сих пор не могу понять — где ошиб­ка? — не раз говорил мне в Солт-Лейк-Сити Владимир Владимирович Юрзинов. Он по­мнил Нагано и продолжал думать о Нагано, о финальном матче с чехами.

Буду тронут до слез, когда в полседьмого утра увижу Владимира Владимировича, в бе­лой рубашке и галстуке, спустившимся к на-

194

шему автобусу, чтобы проводить меня. Хотя вечером, когда я зашёл к нему попрощаться и просил его не вставать из-за меня так рано, он ответил: «Нет, Вы Владика вчера прово­дили (Владислав Александрович Третьяк уез­жал в четыре часа утра), и я Вас провожу».

• Уезжайте Вы из этой Швейцарии, и бу­
  дем работать вместе, — сказал я ему свою
  последнюю фразу.

• Так не зовут! — ответил он.

...Так и вспоминаю лицо Владимира Вла­димировича и эти его слова: «Не зовут».

Да, тренеры часто осложняли мою рабо­ту, но именно их я вспоминаю в свою труд­ную минуту. Наши лучшие победы вспо­минаю я, у них нахожу психологическую поддержку.

...И сейчас думаю о тренере, о той траги­ческой трансформации, происходящей с его личностью, когда в один «прекрасный» мо­мент (а развал личности — процесс мгно­венный!) он сам, не подозревая о том, что с ним случилось, перестает быть тренером.

На моих глазах такая «тренерская смерть» случалась со многими, и я это чувствовал, помню, не только в связи с информацией о серии поражений его команды или об ошиб­ках тренера как педагога, повлекших за со­бой конфликты с игроками (свидетели под­твердят мои слова: «Романцеву конец», ко­торые я произнес, узнав об отчислении из «Спартака» истинного спартаковца по био­графии и духу Андрея Тихонова), но чаще по изменившемуся имиджу этого человека, а ещё точнее — по выражению его глаз. Будто застывало в глазах тренера постоянное и не-

195

довольство всем и вся, и не было там, в глу­бине глаз даже останков былой доброты, готовности к улыбке и шутке.

Навсегда один стоп-кадр в моей памяти. Ко мне домой приехал Вячеслав Алексее­вич Платонов — волейбольный тренер, ко­манда которого — сборная СССР — не про­игрывала никому в течение восьми лет. Из года в год мы договаривались, но так и не договорились о совместной работе. И вот, когда я вернулся из Германии, наконец ре­шили встретиться и начать работать.

Он сидел напротив меня, беспрерывно курил, и не менее часа лился его монолог, и с каждой минутой мне становилось все труд­нее его слушать. Он продолжал поливать грязью игроков, пришедшее гнилое поколе­ние, а я молчал и не хотел ничего говорить, что-либо обсуждать. Мне было все ясно: работы у нас никакой не будет, как не будет у великого в прошлом тренера никаких боль­ше побед. Наступил тот критический и тра­гический момент в судьбе человека, когда он стал больше ненавидеть, чем любить, а люди это чувствуют мгновенно и идти за таким лидером не желают.

Такими же были в наших последних встре­чах-беседах тоже величайшие в недавнем прошлом Станислав Алексеевич Жук и Вла­димир Петрович Кондрашин.

Я слушал их полные цинизма монологи и чувствовал то же самое, что в беседе с Пла­тоновым.

В какой момент происходит это? Этот слом личности, ее реконструкция в направ­лении к негативизму и человеконенавист-

196

_L

ничеству, чего, повторяю, люди, прежде все­го ученики, не прощают.

Как не допустить этого в своей личности, как отдалить эту профессиональную смерть, которая для многих тождественна смерти че­ловеческой? Не тогда ли происходит это с тренером, когда в его каждодневном обще­нии с командой или отдельным и, как пра­вило, любимым спортсменом начинает пре­валировать голая требовательность, сплош­ная критика, разочарование, неверие, тренерская воля?

Спортсмен чувствует это и вначале, не по­нимая, что происходит, по инерции продол­жает во всем полагаться на своего пока ещё любимого тренера, проявляет терпение и гу­манность по отношению к нему, но тратить все свои силы на спасение тренера и отно­шений с ним он не может (его силы ему нужны для другой борьбы), и начинается война. К сожалению для дела, борьба эта носит затяжной характер (как с тем же Оле­гом Романцевым, и в результате мы имели позорное выступление сборной России в Японии), взять и разойтись сразу таким людям всегда жестоко трудно: ведь так всё было прекрасно ещё совсем недавно. И про­исходит всегда одно и то же: спортсмен на­чинает проигрывать.

Как спасти тренера? — возвращаюсь я к поднятой теме и вспоминаю всех конфлик­товавших между собой, когда я выполнял роль буфера, мирил тренера и спортсмена, сгла­живал конфликты, если надо было — играл роль «переводчика», ходил из одного номера в другой и говорил тому же Петрову:

197

— Виталий Афанасьевич, Сережа передал
Вам, что он Вас по-прежнему любит, и Вы
очень нужны на сегодняшней тренировке в
17.00.

А потом шёл в номер к Сергею Бубке и говорил:

— Виталий Афанасьевич сказал, что раз
ты его любишь, то, так и быть, он придет
сегодня на твою тренировку.

...Спасти тренера можно, но нужно, так сегодня считаю я, навсегда войти в эту сис­тему «тренер-спортсмен» и стать полноцен­ным звеном новой системы «тренер-спорт­смен-психолог». Да, именно так — спорт­смен посередине, между нами, и тогда его можно окружить психолого-педагогическим кольцом контроля и воспитания. У нас с Та­тьяной Анатольевной в эти пять месяцев так всё и получилось. И через несколько часов и нам с ней, не только Алексею Ягудину, будут выставлены оценки.

...Думаю о Лёше, о его жизни вне спорта и после спорта. Кто знает, быть может, сегод­ня, 14 февраля, — последний день нашей про­фессиональной дружбы. Не скрою, хотелось бы оставить прочный след в его душе и па­мяти, дело не только в золотой медали.

В психотерапии есть такое положение: пси­хотерапевт, чтобы помочь человеку, должен распутать клубок всей его жизни. Не весь клубок его жизни распутал я, иначе мы не услышали бы признания Алексея Ягудина в том, что силы для борьбы и побед он черпает в своей ненависти. Хотя в тот раз я не пове­рил Лёше на сто процентов. Думаю, во-пер­вых, это был всплеск его сиюминутного на-

198

строения, а во-вторых, скорее всего он пута­ет ненависть с «тренировочной спортивной злостью», а именно в этом состоянии он на­правлялся на тренировку, после которой, кстати, был как никогда добр и внимателен и ко мне, и к своему тренеру.

— Должна быть тренировочная спортив­ная злость! — утверждал Станислав Алексе­евич Жук. За четыре года совместной рабо­ты с ним я почерпнул много полезного, но не согласен, причем принципиально, с по­нятием «спортивной злости». Это упрощён­ный взгляд на человека. Не через злобу, хотя и спортивную (суть не меняется) надо гото­вить спортсмена к бою, а через его высшие проявления, через любовь и радость, через вдохновение! Лозунг: «Побеждай радостно, и ты победишь всё!» — берут у меня все без исключения спортсмены.

Настроить человека через ненависть к со­пернику, через его недовольство жизнью много легче. Только поэтому многие трене­ры и, к великому сожалению, детские тре­неры в том числе, идут в своей работе по этому ошибочному пути. Боюсь, что и пер­вый тренер Алексея Ягудина относится к этой категории педагогов.

Не знаю, какой по счету Алексей Ягудин в моём личном списке опекаемых мною людей, но то, что этот случай один из самых сложных, — факт. Сложность его иного со­держания, нежели это было, например, с гроссмейстером Корчным, где имела место чистая клиника, и проблема состояла в од­ном — нормализовать состояние нервной

199

системы шахматиста в день партии, чтобы, выйдя на сцену, он не только играл в свою силу, но и контролировал свое поведение.

Лёша за двадцать один год очень много пережил — и в детстве, и в спорте, где очень рано был допущен к соревнованиям уровня чемпионатов мира со всеми вытекающими последствиями.

— Страх убивает меня! — первое, что ска­
зал он мне в ответ на мой первый вопрос:
«Лёшенька, ну расскажи — какие проблемы?»

И не надо стыдиться слова «страх». О нем как о главном «внутреннем» противнике го­ворили мне самые мужественные спортсме­ны, в первую очередь — боксеры.

— Страх — это нормально, — обычно го­
ворю я спортсмену, — более того, страх по­
могает, обостряет реакцию, мобилизует.
Страх — это всего лишь проявление инстин­
кта самосохранения, заложенного в челове­
ке природой.

Сумма переживаний — вот что является са­мым опасным, вот чем люди отличаются друг от друга! Лёша пережил за 21 год жизни мно­го больше, чем его сверстники. И когда он рассказал мне обо всем, что пришлось на его долю, я изменил прежде всего стиль отноше­ния к спортсмену. И на первом месте в арсе­нале моих приемов и действий оказались че­ловеческое внимание, сопереживание, дея­тельная и реальная человеческая поддержка. Однажды у Леши даже вырвалось:

— Рудольф Максимович, я понимаю, что
Вы со мной работаете. Но почему Вы всегда
со мной соглашаетесь?

Я ответил ему:

— Подожди, придет время, и я с тобой не соглашусь. И тогда ты услышишь другое!

Он тогда рассмеялся.

...И вот я читаю статью об Аль Пачино:

«Рассматривая каждое новое предложение, Аль прежде всего рассчитывал свои возмож­ности — потянет ли он жизнь человека, ко­торого ему предстоит сыграть, сумеет ли вынести его страдания. А согласившись сни­маться, он уже был готов идти с героем до последней черты — и даже дальше».

И психолог, так я думаю сейчас, прежде чем ехать на помощь к новому спортсмену, обязан спросить себя: потянешь ли ты жизнь этого человека, сумеешь ли вынести его страдания? И тво­им долгом будет идти до конца, до послед­ней черты! Ты обязан будешь сделать все, что можешь!

...Признаюсь в одном: в моей биографии были случаи, когда, приехав в новую коман­ду, я уже в первые сутки сталкивался с та­ким количеством сложнейших проблем, и чаще всего — с безобразной психологичес­кой атмосферой, с ненавистью спортсменов к тренеру, с таким же отношением тренера к отдельным спортсменам и так далее и тому подобное, что, вернувшись поздно вечером в свой номер, говорил себе: «Ты понял, куда ты попал? Зачем тебе это надо? И не уехать ли уже завтра домой?»

И всегда на помощь приходили слова: «Так поэтому тебя и позвали!» Такое было со мной не раз. И всегда я слышал эти слова! И ос­тавался!

200

201

И думаю о другом тренере Алексея Ягуди-на Алексее Мишине, выбравшем в ходе пси­хологической войны против нашей команды негативистский путь, составляющими которо­го были восхваление своего ученика и его про­грамм и одновременно — уничтожение Лёши как фигуриста, непозволительные по тону высказывания в адрес Татьяны Тарасовой, и, конечно, он не забыл обо мне, напомнив об­щественности, что психолога Загайнова уда­ляли из зала во время матча Карпов — Каспа­ров по требованию одного из участников.

Только один пример, хотя подобных ин­тервью было с десяток:

«Если вы посмотрите новую программу Ягудина, то увидите, что там нет никакой хо­реографии. Есть вступление, задающее фи­лософскую ноту. Затем ничего нет в течение тех полутора минут, когда он прыгает. По­том начинается яркая часть: «дорожка», где он фехтует, или вытягивает себя за шиворот из башни, или срывает маску. Потом — опять ничего. Это художественное решение про­граммы носит не хореографический, а пан­томимический характер. Ведь Ягудина нельзя распрямить, заставить проехать в «бильман-не», принять величественную позу... Это бу­дет не то». (Алексей Мишин: «В войне за зо­лото все средства хороши»; газета «Весь спорт Петербурга»; 28 января, 2002 г., с. 15—17).

Я не сразу принял решение знакомить Лёшу с откровениями его бывшего тренера, боялся, что это будет эмоционально подав­лять его и в конечном итоге ослабит его волю. Но появлялись новые интервью, и я пони­мал, что они могут рано или поздно попа-

202

сться нашему спортсмену на глаза, а во-вто­рых, очень нервничала по этому поводу Та­тьяна Анатольевна, и я мог предполагать, что она могла поделиться своими переживания­ми с Лёшей. А он, видя, что я отмалчиваюсь, мог принять это за мою растерянность и даже уменьшающуюся веру в него и нашу победу. И я решился на следующее: собрал все эти газеты, вошёл к Леше в номер и небреж­но кинул их на стол.

— Лёша, обязательно прочти это. Когда
люди теряют уверенность и боятся предсто­
ящего боя, они начинают много говорить.
Это закон!

Он читал одну газету за другой, и скулы его сжимались все крепче. И на тренировку мы проследовали в абсолютном молчании. И только те, привычные слова: «Ну я по­нёсся!» — услышал я за все время трениров­ки. А затем на льду он показал идеальное катание. Тогда Татьяна Анатольевна и ска­зала мне те слова:

— Боюсь, рано он вошёл в форму.

Но это была не «форма», а другое: он был сверхсконцентрирован, так как именно се­годня, после прочитанного о себе, ему край­не важно было убедиться, что на самом деле у него всё есть и он готов как никогда к самой жестокой борьбе за победу. Это была генеральная репетиция!

...И на другой день выражение его лица было таким же суровым. Было ясно, что прочитанное внесло в его душевное состоя­ние некоторые изменения, и они, с одной стороны, сделали ожидание старта более му­чительным, но, с другой стороны, укрепи-

203

лась решимость ни в чем себя не жалеть и все отдать для победы, абсолютно всё!

Алексей Мишин, сам того не подозревая, не ослабил, а усилил своего бывшего учени­ка, в мотивационной сфере которого в крат­чайший период времени, буквально за один день созрел ещё один мотив, и звучал он так: «Доказать!»

— Докажи, что ты человек! — таким был
один из лозунгов Юрия Власова.

Да, именно человеческое задел и оскорбил Мишин во внутреннем мире Алексея Ягуди-на. И по своей действенности этот мотив впол­не мог оказаться сильнее даже мотива стать олимпийским чемпионом! Вполне!

— Только не злите Эдика! — напутствовали
тренеры своих футболистов, когда те выходи­
ли против команды Эдуарда Стрельцова.

...Только сейчас, когда пишу эти страни­цы, я до конца осознал, какую неоценимую помощь оказал нам Алексей Николаевич Мишин. Он, может быть, и взволновал спортсмена, задев его самолюбие, но в ко­нечном итоге и... успокоил.

«Нельзя мне проигрывать!» — сказал себе после прочитанного Лёша. И тогда же, воз­можно, сказал себе и другие слова: «Умру, но выиграю!»

...А словами «В борьбе за золото все сред­ства хороши» Мишин продемонстрировал морально-этические устои своей сегодняш­ней педагогики, сегодняшнего дня своей жизни. А для нас сие означало одно: надо быть готовым ко всему! Холодная психоло­гическая война перешла с восьмого февра-

204

ля в горячую, и самое весомое практичес­кое значение теперь стало иметь иное — не слова в газетах, а всё то, что относится к человеческому фактору: каждый взгляд, поза и жест, походка, качество каждой «общей» тренировки, реакция на собственную и чу­жую ошибки, улыбка и способность улыб­нуться в ответ на все, в том числе на улыбки Плющенко и Мишина, а также на любую удачу соперника и, конечно, — на провока­цию. Тренер соперника нас предупредил — для него все средства хороши!

И я сказал себе тогда, после прочитанно­го: «Да, придется собрать в себе всё, что ещё не растратил я за тридцать три года боев. Я очень надеюсь, что этого хватит для побе­ды моего любимого спортсмена!»

Я перечитывал страницы о чемпионате Европы в Лозанне и вновь переживал счас­тье нашей с Лёшей борьбы, нашей профес­сиональной дружбы.

Вот в чём значение дневника: есть воз­можность ещё и ещё раз пере­жить счастливые мгновения (!!!).

Но ведь ты будешь вынужден ещё и ещё раз пережить и мгновения другие... А может быть, вообще не фиксировать в своём днев­нике то, что будет потом тяжело вспоми­нать? Но это будет уже не дневник, а запис­ная книжка счастливых «стоп-кадров».

Пережил потрясение психолога, оказав­шись (по просьбе одного из тренеров) в од­ной «свалке» с танцорами-финалистами. Перед разминкой произошла задержка, и на

205

нескольких квадратных метрах вплотную друг к другу стояли пять лучших пар Евро­пы со своими тренерами и хореографами. Марина Анисина и её партнёр Гвендаль сто­яли лицом к лицу, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза, и что-то говорили, похо­же, клялись. Татьяна Анатольевна массиро­вала своей муфтой замёрзшие руки италь­янского партнёра. Все другие тоже стояли лицом к лицу и что-то шептали. Было ощу­щение, что сейчас мы взорвёмся.

Ещё один «стоп-кадр», который будет не забыть.

Илья Авербух закончил программу стоя и ждал, когда встанет со льда (она закончила, стоя на коленях) Ира Лобачёва. Но она на­чала плакать и встать не могла. И тогда он опустился на колени, и они обнялись.

...Идея! Всё чаще в последнее время слы­шим это слово, и не только в психологии, и не только в спорте. Главное, что должно быть у человека в его жизни и в его деле, это — идея, смысл! Дело предать в крайнем случае можно, поскольку в дальнейшем это преда­тельство можно исправить — тем же усилен­ным утренним кроссом после ночного нару­шения режима (опять привожу пример из спортивной жизни). А вот предать идею нельзя!

Многому меня научили спорт и спортсме­ны. И если я вижу в предстартовой ситуа­ции спортсмена с горящими глазами, делаю вывод: он сегодня идет в бой с «идеей», он сегодня максимально мотивирован и в ос­новном — чисто морально, а значит, он се­годня готов на всё, даже — на подвиг!

206

Никакие деньги поднять человека на под­виг не способны! Примеров — сотни и ты­сячи. В той же Японии нашим футболис­там было обещано многое. А на поле была мертвая команда. А, например, фигурист Алексей Ягудин мёртвым сегодня не будет. Тренер Мишин помог своему бывшему уче­нику наполнить душу идеей, и спасибо ему за это!

— Главное, чтобы была идея! Когда идея есть, руки сами летят! — прекрасно сказал олимпийский чемпион по боксу Борис Куз­нецов.

Под «идеей» Борис понимал мотивацнон-ное содержание своего предстартового со­стояния. «Ради чего?» — на этот вопрос все­гда должен иметь ответ человек. Ради чего выходить на ринг и сегодня, и завтра, и пос­лезавтра? Знать это и этим наполнять свою душу перед боем! А выходить с пустой ду­шой — значит обрекать себя на поражение.

Вот каким должен быть тренер в боль­шом спорте! Он должен быть творческим человеком и своими идеями как ветром на­полнять паруса своего спортсмена! Вот по­чему спортсмен идет в тренировочный зал прежде всего к тренеру, а потом уже к сна­рядам, к команде! И от тренера он хочет услышать именно то слово, которое несёт идею, которое его вдохновит на сверхуси­лие, а если потребуется — и на подвиг!

Ещё в 1843 году Виктор Гюго в предисло­вии к драме «Бургграфы» писал: «Никогда не предлагать массам зрелища, которое не было бы идеей. Театр должен превращать мысль в хлеб толпы».

207

А вот выдержка из «Талмуда»: «В словаре слово «действовать» означает третью ступень после первой — мысль (идея) и вто­рой — слово (план). «Идея» — на пер­вом месте!

* * *

...Сие многоточие означает, что день 14 февра­ля 2002 года я не могу вспомнить. Вечером, перед сном в свой дневник я не написал ни строчки. И это естественно, поскольку ни вечера, ни сна как таковых не было. До пяти утра нас не отпускали журналисты. Затем я уехал в Олимпийскую де­ревню, где после трех часов сна приступил к ра­боте в хоккейной команде, и получилось так, что с Лешей мы больше не виделись. Я был круглосу­точно занят, он ещё дня три давал интервью, а затем улетел, не дожидаясь дня закрытия Игр.

Мои дневники и записные книжки тоже не по­могли мне. Вот они лежат перед моими глазами, и записаны там только отдельные реплики Леши и некоторые мои наблюдения.

• Заснул под утро, — первое, что сказал он
  мне, когда вышел в коридор, и мы направились
  к автобусу.

• Состояние привычное — ног не чувствую, —
  скажет он чуть позже. В тренировке был эконо­
  мен — в работе, и в эмоциях. И абсолютно мол­
  чалив.

• Плохо, всё плохо, — чуть слышно сказал
  мне на обратном пути к автобусу.

• Всё будет нормально, — ответил я. И послед­
  ние наши слова после завтрака.

• Буду у себя весь день, — говорит Лёша, —
  жду Вас в восемнадцать тридцать.

208

• В восемнадцать двадцать пять я постучу, —
  ответил я.

• Нет, в восемнадцать тридцать.

...В восемнадцать двадцать пять я вышел в ко­ридор. Посматривал на часы и разговаривал с Бо­гом, обращаясь к нему как в детстве:

«Боженька родименький! Ты знаешь, я отдал своему делу всю свою жизнь. Неужели ты не по­можешь мне сегодня? Прости меня за все мои ошибки и грехи, не наказывай меня сегодня. Помоги Лёшеньке, помоги нам!»

Я зашёл к нему, и он посмотрел на часы. Пус­той чемодан стоял перед ним, а он ходил по но­меру, отыскивая разбросанные где попало конь­ки, носки и прочее — картина та же. И вот чемо­дан заполнен.

• Ничего не забыл? — спрашиваю я и, как это
  делал всегда, перечисляю: костюм, коньки, нос­
  ки, тряпочка, расческа... И он отвечал:

• Да, да, да...

Потом он встает, идет к столу, берет малень­кий лист бумаги, возвращается к чемодану и бе­режно кладет этот лист под коньки. И говорит:

• Ваше письмо.

• Сядем перед дорогой, — как всегда говорю
  я и сажусь рядом с ним. Молчим секунд пять.
  Перекрестились. Он как всегда говорит:

• Ну, всё.

И мы встаем.

Мы в том же углу коридора, где были в день короткой программы.

— Ну, я понёсся, — говорит мне Лёша, и я
засекаю время.

Мне виден экран телевизора, и я вижу оценки Плющенко. Они не предельные, но ничего не вы-

209

ражает моё лицо, потому что Лёша предупредил меня: «Я не хочу знать его оценок». Что означает одно: Алексей Ягудин будет катать свою програм­му по максимуму! Он не будет выбрасывать из нее самые рискованные элементы! Победа сегод­ня, 14 февраля, должна быть безоговорочной!

А я, психолог, вижу в этом один смысл: спорт­смен абсолютно победил себя сегодня, в день са­мого страшного испытания в своей жизни, его воля включена полностью и подчинила себе все системы организма!

— Осталась минута, — говорю я и смотрю на Лёшу. Хочу запомнить его навсегда. Ещё десять минут, и мы пойдем в раздевалку, где он наденет коньки и... всё! И вдруг будто сфокусировалось всё, что я осознавал и чувствовал одновременно. И я ощутил всю меру своей ответственности и... испугался. Казалось, ещё секунда, и я сорвусь, закричу на весь этот коридор, заору что-нибудь несусветное, а скорее всего простое: «А-а-а!!!» И больше ничего.

Слезы выступили на глазах. Но Лёша прибли­жался ко мне, и я срочно приказал себе: «Собе­рись!» Страшная была минута. Не было ещё в моей жизни ничего равного этому по напряже­нию, по страху возможного поражения!

Из записных книжек

Включил приемник и услышал великую музыку Дунаевского из «Дети капитана Гран­та». И пронзила мысль (почему-то), что пора уступать им дорогу. Хотя уступать некому. Место уступать некому, а дорогу уступать, вероятно, надо. Но никто не дышит в спи­ну, а может быть, и нет там, на моей дороге | никого. На жестоко трудной дороге.

Мэрилин Монро угнетало то, что внутрен­не она не ощущала себя настоящей актрисой, способной играть настоящий репертуар.

Да, путь к абсолютной внутренней уверен­ности очень долог и проходят его далеко не все. Пока я его не прошёл, я боялся новой работы, новой команды, порой, обещая побе­ду, чувствовал себя обманщиком. Так было до тех пор, пока я не понял две вещи: своей работы и своей личности, пока не понял, что все у меня есть для моего дела и для победы в нём! Пусть это и есть понимание!

Прожить жизнь «на полную катушку» — тоже своего рода трагедия. Это я понял сей­час, когда смело могу сказать, что достиг вер­шины в своей профессии. И не только пото­му, что к Олимпийским играм в Афинах го­товлю сегодня таких суперспортсменов, как Максим Опалев (гребля), Алексей Бондарен-ко (гимнастика), Роман Слуднов (плавание), Елена Бовина (теннис), чего нет и никогда не было в биографии ни у одного психолога, но и потому, что нет вопроса, касающегося ра-. боты и жизни в большом спорте, на который бы я не нашёл ответа. Подтвердить это может любой из вышепредставленного списка.

А трагедия — потому, что сейчас я мог бы сделать очень много для моих любимых спортсменов... если бы было время, а оно беспощадно уходит. И это я понимаю, а ещё больше чувствую лучше других.

Дали бы мне ещё одну жизнь, и я полнос­тью посвятил бы её своему архиву. Иногда открываю дневник о работе с кем-нибудь из «своих», зачитываюсь, не могу оторваться и

210

211

всегда говорю себе: ты ничего не рассказал в своих десяти книгах о своей работе в спорте, в лучшем случае процентов десять. И если бы получил в награду ещё шестьдесят пять лет, то писал бы и писал. И, надеюсь, сам становился бы лучше, сильнее, добрее. А в первые шестьдесят пять было не до себя.

...Но нет, ещё одной жизни мало. Нужна ещё одна, третья жизнь, чтобы прожить её идеально, эталонно, безошибочно, безгреш­но. И каждый день, а не от случая к случаю, украшать собою жизнь!

Мысли после победы

Всё-таки, что главное в личности человека, что надо воспитать, а далее раз­вивать и совершенствовать, чтобы выжить, спастись? — Сейчас я бы ответил так:

• Уметь пережить и преодолеть пораже­
  ние, смыть его следы и в итоге навсегда за­
  быть случившееся как страшный сон. Это
  возможно! — продемонстрировал нам всем
  Алексей Ягудин.

• А чтобы победить?

• А чтобы победить, — и на этот вопрос
  ответил Алексей Ягудин, — надо быть гото­
  вым заплатить за победу самую большую
  цену!

Что пережил вчера Алексей Ягудин?.. Мы сели перед дорогой, и пошёл другой отсчет времени. В эти секунды процесс мобилиза­ции (нет, к сожалению, других слов, а эти приелись, но нет других) завершился! Чело­век закончил выяснение отношений с са­мим собой и принял решение!

212

Повторяю слова Патрика Кэша про «Уимблдон»: «Каждая победа или пораже­ние как жизнь или смерть». Один из луч­ших тренеров по прыжкам в высоту Евге­ний Загорулько учил своих спортсменов идти на планку как на амбразуру! А Лёша Ягудин в эти часы принял концепцию спартанцев, готовых в день боя умереть ради победы! И потому был непобедим!

Есть минуты настоящей радости, большо­го профессионального удовлетворения. Ми­нуты, когда спортсмен дарит тебе возмож­ность восхищаться им, восхищаться челове­ком! Восхищаться личностью, победившей свою природную сущность, в основе кото­рой разные инстинкты, а главенствует в та­ких ситуациях, как вчерашняя, инстинкт са­мосохранения. И вот именно его — этого фундаментального полпреда природы побеж­дает воспитанная в трудах и боях, в победах и поражениях личность!

Нередко, и это счастье моей профессии, я ловлю себя на том, что любуюсь своим спорт­сменом. Как вчера, когда сам был на преде­ле, а ночью смог забыться часа на полтора, не больше. А он, мой спортсмен, хотя с та­кими же, как у меня, синяками под глазами, внутренне в полном порядке. И в его рас­слабленной позе, чётких движениях, энергич­ной походке нетрудно разглядеть полное са­мообладание и отсутствие каких-либо сомне­ний в себе. В итоге побеждены два самых опасных врага человека — внутренний и вне­шний: собственная природа и стресс!

И сегодня, через полтора года после че­тырнадцатого февраля, я со своей ответ-

213

ственностью заявляю: победа после двух лет сплошных неудач есть заслуга одного чело­века — Алексея Ягудина!

Признаюсь, я до сих пор не верю, что это было на самом деле. А когда смотрю послед­ние победные прокаты Евгения Плющенко, говорю себе: ничего себе, у кого мы выиграли!

Сотни серьезных спортсменов готовились под моим руководством к таким же значи­мым и решающим боям и не помню, чтобы хоть один из них смог забыть свои пораже­ния и вернуть прежнюю веру в себя. Они, как и Лёша, были сверходарены от приро­ды, они несравненно лучше Лёши работали в тренировочном зале, они также хотели по­бедить, но стать прежними они так и не смогли, не победили они, оказывается, себя, и страх нового поражения прочно сидел в их сознании. Не помогла им их воля, они не были готовы умереть ради победы! А Алексей Ягудин смог!

Верил ли я в такое преображение личнос­ти? Если в ответ я произнесу смелое «верил», это будет неправдой. Отвечу честно: «я не ду­мал об этом». Я так много видел и пережил в жизни и в спорте, что уяснил для себя одно: человек может абсолютно всё! Но ему нужно помочь! И работать надо с ним с полной от­дачей! И быть ему преданным надо на сто процентов! Ив этом случае ты даешь ему все, чего ему не хватает, что не могут дать другие!

Открою некоторые наши карты. Чтобы стало ясно, почему моё «верил» было бы неправдой. Алексей Ягудин по-настоящему готовился к Олимпийским играм только две недели. За месяц до Игр, на чемпионате

214

Европы в Лозанне он был просто плох и с большим трудом выиграл у Александра Абта.

Логичен вопрос: а как же он выиграл пять турниров, в которых участвовал до Олимпи­ады? Отвечу: только за счет изменения своей психологии. Он оказался блестящим учени­ком и впитывал все мои знания моего пред­мета. За три-четыре дня до старта он преоб­ражался, вёл абсолютно профессиональный образ жизни, с каждым стартом все лучше концентрировался. И этого хватало, чтобы бе­зошибочно прыгать и побеждать всех.

А между стартами оставаться профессио­налом ему было не то что трудно, а неинте­ресно. К тому же после каждого соревнова­ния я возвращался в Россию и не мог конт­ролировать его режим и поведение.

Повторяю, Алексей Ягудин феноменаль­но одарен, и не только технически. Его пси­хологическое мастерство росло каждоднев­но. Умение впитать оказалось феноменаль­ным. Стоило только обозначить ту или иную идею, как он мгновенно улавливал ее и включал в свою деятельность.

Да, готовился к Олимпийским играм он двенадцать рабочих дней, но все двадцать четыре часа каждого дня были посвящены подготовке. И в результате он успел войти в идеальное состояние, буквально преобразил­ся и внешне и внутренне, вошёл в образ чем­пиона, и вывести его из этого состояния было невозможно! Ни бессонница, ни мед­ленно тянувшееся время, ни человек по фа­милии Плющенко его не интересовали. В этом Алексей Ягудин оказался (и я был по­ражен этим открытием) совершенно уни-

215

кальной личностью. Подобных примеров в моей биографии не было. И я повторяю: победа в Солт-Лейк-Сити — его заслуга!

И снова вспомним «великих». Неужели и они побеждали так же мучительно тяжело, как победил вчера Лёша? Не могу в это поверить — сверхчеловеками остались они в моей памя­ти, и в их глазах не было и тени сомнений в своем чемпионском предназначении! Да, я не был рядом с ними в раздевалках за считаные минуты до вызова на футбольное поле, не видел их лиц, их глаз, того, что можно было прочесть там, в их глубине. Но представить того же Всеволода Боброва, с трудом владею­щего собой пусть перед самым трудным мат­чем, я, даже включив в работу все свое вооб­ражение, не могу. Предполагаю, что он в пос­ледние предстартовые минуты скорее был занят не собой,, а своими товарищами по ко­манде и, как и Борис Миронов — стокилог­раммовый защитник нашей хоккейной сбор­ной, расхаживал хозяйским шагом по разде­валке и во всю мощь своего голоса повторял: «Мужики, заводимся!», «Давайте, мужики!» И кто-то подхватывал: «Заводимся!» И слыша­лись иные команды: «В наш хоккей играем, ребята: пас-пас!» И вот все на ногах, кричат, хлопают друг друга ладонями по плечам и спинам, а перед самым выходом на лёд обни­маются на секунду. «За Россию, ребята!» — последнее, что различаю я в общем гаме. Не­забываемые ощущения! Тем более, что в Солт-Лейк-Сити был мой дебют в хоккее.

И ещё один стоп-кадр, не могу не расска­зать о нем. После сверхважной победы над

216

чехами в полуфинале с американцами наши ребята играли заторможенно и разобщенно. И после второго периода Вячеслав Фетисов сказал тренерской группе: «Подождем здесь, пусть они разберутся сами». И вот мы тихо входим и видим Игоря Ларионова, стоящего в центре раздевалки (все остальные сидели, опустив головы) и кричащего: «Мы что, хуже их играем? Где совесть наша?»

Мы стояли у стен, только Вячеслав Фети­сов медленно прогуливался около Игоря и повторял: «Позор не смоем! Позор не смоем!»

Потом установилась тишина, и через ми­нуту главный тренер произнёс:

— Времени вагон! Каждая тройка должна
забить по шайбе. И всё будет в порядке!

И все вскочили, и опять я услышал: «Му­жики! За Россиию!» И на лёд не вышли, а выбежали! Сегодня могу сказать: это было в моей жизни!

В одном фильме умирающий Ален Делон слышит от любимой женщины, объяснить­ся в любви к которой он так и не успел, вопрос: «Вы потеряли много крови?» И от­вечает: «Я потерял много времени!»

И у меня сегодня, когда пора уже подво­дить итоги, такое же чувство: я потерял мно­го времени! Не сказал «им» слов благодар­ности, слов любви, слов восхищения. Без них моя профессиональная жизнь ничего бы не стоила — это я знаю твёрдо!

С Мариной Анисиной мы прощались у входа в жилой корпус, над входом в кото­рый висел флаг Франции.

— Так может быть, останетесь на четыре
года? Мне без вашей пары будет пусто.

217

• Это исключено, — отвечает она, — у
  меня нет сил... ни сил, ни желания.

• Значит, можем никогда не увидеться?

• У меня есть Ваши телефоны, у Вас мои.
  Спасибо за всё! Но, — она задумалась на се­
  кунду, — что все-таки делать со стрессом?

Вновь услышал я от неё этот вопрос. Зна­чит, не решил эту задачу. С парижского тура (было это в ноябре) опекал её, но не работал так, как с Лёшей, а только, скажем так, осу­ществлял психологическую поддержку. Ма­рина завоевала золото, победила, но прошла к этой победе через этот страшный предстар­товый стресс. И, довольствуясь пассивной формой работы со спортсменом ты, может быть, и помог выдержать стресс, но безбо­лезненно преодолеть его помочь не смог. Так что победа спортсмена, в данном случае — Марины Анисиной, была настолько тяжёлой, затратной, что она решила расстаться со спортом сразу после этого нечеловеческого испытания. Вот так мы недорабатываем, и такими бывают последствия.

«Может быть, останетесь ещё на четыре года?», — этот вопрос задавал я и Тодту Эл-дриджу, и Джеми с Дэвидом (канадской паре), с кем мы вместе прошли эту осень и зиму и всегда тепло приветствовали друг друга, почти сдружились. И буквально сжи­малось сердце, когда слышал в ответ: «Нет! Все! Никогда! Ни в коем случае!»

И подумал я тогда, что если останусь в фигурном катании, то уже следующей осе­нью, на первом же турнире мне придётся преодолеть свой стресс, стресс пустоты оди­ночества.

218

* * *

Деревня опустела — почти все уехали на закры­тие. Я смотрел закрытие по телевизору вместе с волонтёрами. Там начался салют, и вдруг за наши­ми спинами раздался взрыв. Мы обернулись и уви­дели не темноту позднего вечера, а огненный свет. И здесь, у нас в ту же секунду начался салют!

Я выскочил на улицу, стоял (совершенно один) посреди Олимпийской деревни в окружении вы­стрелов-взрывов.

И кричал: «Ура! Спасибо!»

«Они не забыли! Позаботились о тех, кто не смог поехать на закрытие! Спасибо им!»

После Олимпиады в Солт-Лейк-Сити мне де­лали новую кухню. Один из ящиков я забрако­вал и с бригадиром по имени Алексей решил пошутить, сказал: «Алексей, в шахматах есть та­кое понятие «творческая неудача». Будем и этот ящик считать вашей творческой неудачей».

Но он не принял шутку, а серьёзно ответил: «Вы тоже американцам проиграли».

Народ не простил.

Из записных книжек

О странной профессии «тренер».

Московский «Спартак» играл в Тбилиси, и я не мог не воспользоваться возможностью поговорить с мэтром советского футбола.

• Константин Иванович, в нашем фут­
  боле игру может продать любая команда.

• Но не моя, — парировал великий Бес­
  ков. Чуть позже уточнил: — При условии,
  если я здесь и смотрю игру».

• И что? — спросил я.

219

• А то! — повысив тон, ответил он. —
  Потому что меня в футболе никто не спосо­
  бен обмануть. Поэтому я всегда говорю: в
  своем деле надо знать все — «от» и «до»!
  И тогда, если тот же Гаврилов завтра позво­
  лит себе это, я сразу все увижу, и он отве­
  тит: во-первых — перед семьей, во-вторых —
  перед коллективом и в-третьих — перед об­
  щественностью. Но они должны знать, что
  ответят! Потому что им было доказано, что
  в футболе я знаю все — «от» и «до»!

• В футболе Вы, Константин Иванович,
  прожили жизнь и как игрок, и как тренер.
  Пройденным путем Вы абсолютно довольны?

Он задумался, сосредоточился на отве­тах, отпечаток нерешенной проблемы по­явился на его лице. И, тщательно подбирая слова, глядя куда-то вдаль, он ответил:

— Нет, не все устраивает меня в моем про­
шлом. И тренеры у нас не глупее, и игроки
не менее способные, а когда играем с бра­
зильцами... Есть какой-то секрет, какая-то
тайна. Скорее всего — это футбольный ин­
теллект, который выражается в количестве и
качестве технико-тактических действий.

...И еще один человек — Манучар Ма-чандзе, в течение семи лет бывший капита­ном тбилисского «Динамо», сказал мне од­нажды:

— Доктор, не верьте никому — в футбол
играют только бразильцы!

Сотни тренеров на моих глазах демонст­рировали сотни своих авторских трениро­вочных систем, различающихся порой друг от друга и принципами, и духом, и содержа-

220

нием. И тем не менее их ученики, воспи­танные совершенно по-разному, добивались примерно одинаковых результатов и даже побеждали на чемпионатах мира и Олим­пийских играх.

Со многими тренерами, воспитавшими чемпионов, я хорошо знаком и с полной от­ветственностью заявляю: большинство из них не прочитали ни одной статьи по проблемам спортивной тренировки, а многие не прочли за всю жизнь ни одной серьёзной книги.

И также знаю великолепных личностей, интеллектуалов и профессионалов в своей работе, которые за долгие годы тренерской деятельности так и не увидели больших по­бед своих учеников.

Странная профессия «тренер». Действи­тельно, не профессия, а судьба, фарт или нефарт — чего больше?..

Всего я в спорте 49 лет, из них 34 в каче­стве психолога в так называемом спорте высших достижений. И всё, увиденное мной в тренировочных залах, всё, услышанное от самых великих тренеров и спортсменов дает мне право заявить: никто не знает, как надо тренироваться.

И расписание тренировочных нагрузок на год вперед, культивируемое велосипедным тренером Александром Кузнецовым, не что иное, как бред. Да, это рождает у спортсмена реакцию порядка, воспитывает и дисципли­нирует его, но в конечном итоге не это ре­шает. И проигрывают ученики Кузнецова зна­чительно чаще, чем побеждают. И за сорок лет тренировочной работы воспитать всего двух выдающихся спортсменов — Галину Цареву и Вячеслава Екимова — успех ли это?

221

И три спортсмена (Урманов, Ягудин и Плющенко) — успех ли это тренерской био­графии Алексея Мишина, если учесть, что Лёша пришёл к нему от тренера Майорова, научившего Лешу уже в десять лет тройным прыжкам, а Евгений Плющенко приехал из Волгограда уже готовым фигуристом? И нельзя не учесть, что в отличие от боль­шинства тренеров эти двое имели всё — и лёд, и велотрек, и возглавляемые ими ка­федры в физкультурном вузе.

Знаю, и немало, тренеров, воспитавших де­сятки выдающихся чемпионов, но не полу­чивших официального признания, не считая документа и значка «Заслуженный тренер».

В чём всё-таки дело? Почему профессия «тренер» называется «странной» многими, не только мной? Может быть, удар по этой ве­ликой в прошлом профессии нанесён пере­стройкой и теми изменениями, которые про­изошли в нашей стране практически во всех областях человеческой деятельности? В спор­те настоящее революционное изменение произошло в статусе спортсмена и тренера. Деньги зарабатывает спортсмен, и тренер попал в полную зависимость от него. Тре­нер потерял власть над спортсменом, и это, по мнению многих авторитетных специали­стов, прежде всего нанесло удар по учебно-тренировочному процессу. Убедить, а тем более принудить спортсмена выполнять на­грузку и сверхнагрузку тренировочной ра­боты стало практически невозможно.

Согласен, этот аргумент серьёзен, и я сам многократно был свидетелем того, как спорт­смен, тот же Ягудин, категорически возра-

222

жал против «ещё одного проката», и неред­ко Татьяна Анатольевна обращалась за по­мощью ко мне. Фразу: «Вы должны сказать ему, что уедете!» — я слышал от неё не раз.

Но есть и другие причины снижения цен­ности тренерского труда. Сегодняшняя си­туация в спорте, его голая профессионали­зация и погоня за гонорарами, стремление прорваться в первые ряды зарабатывающих большие деньги — всё это потребовало от­вета на вопрос, ставший наиболее актуаль­ным: а что же решает? На что и на кого молиться тем же небогатым родителям, днем и ночью мечтающим о гонорарах Агасси и Кафельникова?

К великому сожалению для спорта, мо­литься сегодня надо не на тренеров и не на методику тренировок.

На первое место среди решающих факто­ров достижения высших результате я став­лю селекцию и талант.

Как можно раньше нужно отобрать маль­чика или девочку именно в тот вид спорта (и не дай Бог ошибиться!), к которому он или она «расположены», то есть угадать, в чём они талантливы. А талант, это не толь­ко моё мнение, всё равно пробьется!

— Талантливый спортсмен и талантливо­го тренера найдет! — сказал мне известный тренер по фигурному катанию.

На второе место по своему практическо­му значению я ставлю здоровье и бе­зопасность жизнедеятельности спортсмена. Это то, что может исключитель­но способствовать достижению высших ре­зультатов и также может, причём решающим

223

образом, этому помешать. Питание и фармакологию, приобретающие в пос­леднее время все большее практическое значе­ние, особенно с учетом проблемы восстанов­ления после нагрузок, я включаю сюда же.

На третьем месте — группа психо­логической поддержки, то есть люди, окружающие спортсмена в его жизни и в основной деятельности, и от которых зависит очень многое, практически всё, по­мимо тренировочной работы.

И только на четвертом месте оказывается сегодня тренер и методика подго­товки спортсмена. Эти четыре фак­тора я считаю главенствующими, и ни один из них не должен быть недооценен. А такие исключительные личности, как Николай Карполь, Владимир Юрзинов (хоккей), Ири­на Винер (художественная гимнастика), Вла­димир Максимов (мужской гандбол), — и назвать-то больше некого! — только подтвер­ждают общее правило.

Баскетболист Валерий Тихоненко, вернув­шись после стажировки из США, сказал: «Я понял, что в России тренеров нет». Я, всю жизнь мечтающий о том, чтобы встретить на­стоящего тренера (к счастью, иногда это уда­валось и из вышеперечисленной легендарной четверки я работал с тремя) хочу о типичном тренере сказать следующее. Он, сегодняшний тренер, во-первых, не научен, у него нет, как это раньше называлось, «школы». Многие ве­ликие тренеры советского спорта ушли, уне­ся с собой свой индивидуальный и неповто­римый победный опыт, никем не системати­зированный и забытый. Спрашивается: а что

224

делали и делают десятки институтов физкуль­туры — учебные и научно-исследовательские?

Во-вторых (и с этим я сталкиваюсь на каждом шагу), сегодняшний тренер занима­ется чем угодно, но только не сугубо тре­нерской работой. Они у нас — и менедже­ры, и бизнесмены, и психологи. Только на каждодневный и кропотливый тренерский труд у них нет времени, а главное — умения и желания. И в результате от девяноста про­центов наших футболистов мяч отскакивает как от кирпичной стены.

Проблема тренера — проблема номер один нашего спорта сегодня! Не только тренер виноват в том, что он потерял лидирующее положение в иерархии самых значимых фак­торов, обеспечивающих победный результат в спорте. Хотелось бы ему помочь. Я, на­пример, готов!

Пишу сразу после возвращения с Олимпий­ских игр. «Тренеров не стало» — не раз слы­шал я в дни Олимпиады этот приговор неког­да очень модной и уважаемой профессии. Не согласиться с этим, к сожалению, нельзя. Я п-ристально вглядывался в лица известных и тех, кого давно мы относим к рангу великих, и многих не узнавал. Люди — настоящие мас­тера своего дела, знающие, что такое победа, тем не менее на победителей совсем не были похожи. В их лицах и глазах я находил прак­тически у всех идентичное: застывшую маску без признаков эмоций, взгляд только вперёд — будто их не интересует окружающее, не инте­ресует ничто, не касающееся той локальной задачи, которую они в данный момент реша­ют. А в поведении — нескрываемое нежела-

225

ние с кем-либо общаться, а тем более сотруд­ничать, что-либо, даже касающееся их спорт­сменов, обсуждать.

Почему? Что так изменило личность тре­нера в последние десять лет? Ведь раньше, во времена великого советского спорта прак­тически все тренеры, с кем сводила меня судь­ба на учебно-тренировочных сборах и сорев нованиях, в самолётах и поездах, в раздевал ках и на трибунах, были совсем другими радующимися нашим встречам и дискусси­ям, любой возможности поговорить, пока­зать своего мальчика, который обязательно будет олимпийским чемпионом. Да, пожа­луй, вот это было главным — их отношения к спортсмену, вера в него и мечта о его побе­дах. Именно это и отличает сегодня от вчера — характер отношений в системе «тренер — спортсмен». Спортсмен, не стесняясь посто­ронних, может, не выбирая выражений, вы­мещать на тренере свой негатив настроения, и происходит это (я видел и слышал это) на каждой тяжёлой тренировке. А у тренера в ответ формируется соответствующее отноше­ние к спортсмену, выражающееся в безраз­личии к нему, к его делам, к его судьбе. Имен­но поэтому, теперь я понял это, тренеры не интересовались у меня моим мнением о сво­их спортсменах, не обращались с просьбами и заданиями, касающимися их спортсменов, их состояния и всего другого.

И тренера можно понять. Он — тренер — поставлен сегодня в положение второстепен­ного, даже третьестепенного человека в мире людей спорта. Он попал в полную зависи­мость от своего ученика, зарабатывающего

226

_Г

сегодня деньги и командующего парадом. Тренер, не защищенный контрактом, всегда «живёт» на пороховой бочке, а взорваться она может в любой момент — чаще всего после поражения спортсмена или накопленного не­довольства тренером у руководства или у хо­зяина клуба, команды, спорткомитета, феде­рации. Тренера сегодня унизили и оскорби­ли, и у него опустились руки — вот что произошло с российским тренером. Всё при нём — и его знания, и опыт, и умение рабо­тать с полной отдачей, и всё другое. Но нет духа, нет жизненного настроения, а есть опу­щенные руки, вернуть которые в боевое по­ложение не помогает никто. И выбрал тре­нер свой новый имидж — образ гордого че­ловека, в котором при всём желании слабости, готовности идти на поклон, что-то просить для себя вы не найдёте!

И ещё одно, и очень важное. Он, человек с психологией победителя, внутренне гото­вится к прощанию со своей профессией, некогда уважаемой и любимой. Он вышел в своей профессиональной деятельности на последнюю прямую. И хочет пройти её дос­тойно, в одиночестве, в независимости. Ему не нужны награды и слова, он не ждёт их. Ему ничего не нужно. Только не трогайте его. И не дай Бог, не жалейте. Вот таким увидел я нашего тренера сегодня.

Очередной шаг в моём личностном разви­тии без преувеличения потряс меня. Как будто открылись мои глаза и не только на тренера, а я сам был тренером в своё время, но и на самого себя сегодняшнего. Я, в процессе сво­ей работы со спортсменом, не раз и не два

227

столкнувшись с нежеланием тренера сбли­зиться и работать вместе, прекратил эти по­пытки и сосредоточился на проблемах спорт­смена, сказав себе: «Мне для моей работы тренер не нужен». И ситуация выстроилась интересная и абсолютно новая для меня, да и в спорте нечто подобное если и встреча­лось, то, уверен, крайне редко. С одной сто­роны, работать мне стало значительно легче. Я сам решал, что, как и когда делать. Не было необходимости согласовывать мои действия с тренером, а также, что практически нема­ловажно, я не тратил время —на общение с тренером, а оно — время имело для меня особую ценность. Мой стиль работы, как я его называю, тотальный, и всё время от зака­та до рассвета я отдаю спортсмену: я уклады­ваю его спать и я бужу его утром. Я контроли­рую все его тренировки, оценивая прежде всего концентрацию, а также другие параметры его психофизиологического состояния — све­жесть, желание, удовлетворённость, профес­сионализм. Делаю после тренировок свои вос­становительные сеансы, а перед сном мы вме­сте оцениваем прошедший день. Свободное время — после ужина — у нас есть, но мы обычно гуляем, и в ход идут мои записные книжки, воспринимаемые спортсменом все­гда с большим интересом.

Один из немногих, кто относился к тако­му стилю моей работы без ревности, был тре­нер Сергея Бубки Виталий Афанасьевич Петров. И то однажды, увидев, что после дневного сна мы с Серёжей вместе спуска­лись на лифте к автобусу, доставлявшему спортсменов к месту тренировки, тренер, отозвав меня в сторону, сказал: «Давайте как-

то передавать его друг другу». — «Но Серё­жа предупредил меня, чтобы я обязательно был на тренировке», — ответил я ему.

Да, работать одному в такой ситуации, когда тренер отошёл в своей работе от всех проблем спортсмена, помимо чисто трени­ровочных, значительно легче ещё и потому, что психолого-педагогическая ниша, за пра­во занять которую ранее мне приходилось бо­роться (в хорошем, творческом смысле) с личным тренером спортсмена, ныне свобод­на, и спортсмен благодарен мне за то, что я сразу занимаю её, и он не страдает от одино­чества, медленно тянущегося времени и не­нужных мыслей на длительных учебно-тре­нировочных сборах и соревнованиях. Но, с другой стороны, тренер не может равнодуш­но относиться к самому факту близкой твор­ческой дружбы спортсмена и психолога, на то, что он стал самым слабым звеном в сис­теме «тренер — спортсмен — психолог», а в отдельных ситуациях — в то же свободное время — необязательным и даже ненужным.

Анатолий Иванович Колесов (кстати, сам олимпийский чемпион, заслуженный мастер спорта и заслуженный тренер СССР) — ру­ководитель Штаба по подготовке к Олимпий­ским играм, который курировал мою работу, даже сказал мне в одной из наших бесед (а с ним мы обсуждали профессиональные воп­росы подготовки к Играм значительно чаще, чем с кем-либо из тренеров), чтобы я вклю­чал тренера в свою систему работы.

После первых публикаций из уст ревност­ных специалистов пера звучал вопрос: а где рассказано о работе тренера?

228

229

Отвечаю. Я представил страницы своего личного дневника, дневника психолога, а в нем, естественно, отражена работа, которую выполнял автор.

И если я и раскрыл конкретные «секрет­ные» технологии, чем почему-то оказалась чрезвычайно озабоченной яркая представи­тельница одной из древнейших профессий Вайцеховская из «Спорт Экспресса», то это мои авторские технологии, и раскрывать их читателям или не раскрывать, решаю я, а не тренер, с которым я вместе работал, ни, тем более, ее личный пресс-атташе.

О работе выдающегося человека и трене­ра Татьяны Анатольевны Тарасовой сказа­но главное — без её программ вообще бы ничего не было, ни победы Алексея Ягуди-на, ни этих заметок. Об остальном и о своих личных технологиях сама Татьяна Анатоль­евна пусть и напишет.

Да и имею ли я право описывать саму рабо­ту такого тренера? Не уверен. Да и смогу ли?

Признаюсь в одном. Не раз, стоя у борта, я ловил себя на том, что завидую и Алексею Ягудину, и ее танцевальным парам — у меня такого тренера не было, да и у большинства опекаемых мною спортсменов тоже. И я был бы счастлив выдержать постоянный пресс ее властной личности, ее сильнейшее дав­ление на мою личность. С удовольствием заплатил бы эту цену за ту победу, которую за мою жизнь спортсмена я не одержал.

В одном своем интервью Алексей Мишин обронил такую фразу: «А скольких людей мы, тренеры, загубили!»

И раздел о тренерской профессии я хотел бы завершить следующим обращением к

230

тренерам, причём к тренерам с самыми гром­кими именами, написать честно о своих по­ражениях и о всех тех, кого они загубили. Как это случилось и почему? Такие учебни­ки очень и очень нужны именно сейчас, когда ряды тренеров редеют не по дням, а по часам. Может быть, такие исповеди сыг­рают не негативную, а наоборот — позитив­ную роль? И молодые талантливые люди не сникнут, не потеряют веру в себя, а глав­ное — в великую профессию!

Не ради денег, — поймут они, — надо ра­ботать и жить! А ради признания и любви всех, с кем вместе работаешь и живешь, с кем вместе бьёшься за победу! Лично у меня такие чувства и мысли всегда оставляют встреча, книга, совместная работа и дружба с большими тренерами. И с такими, как Татьяна Анатольевна Тарасова!..

— Вы не имеете права так работать, —
сказал мне отец Александр.

В его руках моя последняя книга, и мы обсуждаем её.

— Вы в своей работе сосредоточены на по­
беде, абсолютизируете ее значение. Это не­
избежно ведет к гордыне, а это большой грех.
Теперь о Вашем отношении к ошибкам и
греховным поступкам Ваших подопечных.
В процессе Ваших психотерапевтических се­
ансов Вы утончаете грех, делаете грех неви­
димым, помогаете человеку быстрее забыть
его, то есть без Бога стараетесь исправить че­
ловека, а это тоже большой грех. Поймите,
исповедь имеет право принять только тот, кто
поставлен Богом. А психолог не имеет пра­
ва, как Вам ни трудно это принять.

231

• На мне нет рясы?

• Священник — это рука Бога, он посвя­
  щен в Таинство, а Вы — нет.

• Но я работаю над собой и совершен­
  ствуюсь, и есть сотни людей, которые бла­
  годарны мне.

• Что является помощью?

• Психологическая поддержка!

• Бог сказал: кого люблю, того накажу.
  Многих ли Вы поддержали так?

• Непросто мне принять это.

• Это и есть Ваш камень преткновения.

Мой камень преткновения... Боюсь друго­го. Он, этот «камень», не только в том, что я присвоил себе роль, не одобренную свыше. Всё чаще я задумываюсь о другом — не уча­ствую ли я в ещё одном греховном деле, ког­да призываю спортсмена к готовности все отдать ради победы, к готовности жертвовать не только здоровьем, но порой — и жизнью?

Какова цена за победу в моём любимом спорте?

Погиб Андрей Кивилев. Велосипедист. Погиб во время гонки, в результате падения, ехал без шлема. Погиб в расцвете сил. Пока­зали эти страшные кадры: впереди процессии катафалк, в десятке метров от него его ко­манда, на велосипедах, в шеренгу. Ещё далее, метрах в двадцати все остальные, так называ­емый пелетон. Медленно движется машина, так же медленно едут они, опустив головы, без шлемов, в раздумьях. Кто следующий?

Следующим (в июне 2003 года) был фут­болист мирового уровня Фоэ, одиннадцатая смерть в футболе за последние четыре года,

и это те, чьи имена широко известны, чья смерть имеет публичный характер. А сколь­ко их всего, по всему миру?

...«Безопасность жизнедеятельности» — это словосочетание стало привычным всего не­сколько лет назад. И уже функционируют в педагогических вузах самостоятельные факуль­теты, защищаются диссертации, создана Меж­дународная академия экологии и безопаснос­ти жизнедеятельности человека. Только ник­то не вспомнил о спорте, где каждодневно рискуют здоровьем и жизнью миллионы лю­дей от 3 (в фигурном катании и гимнастике) до 70 (в парусном и конном спорте) лет, рис­куют, преодолевая сотни и тысячи раз живот­ный страх. Кто следующий?

Перечисляю (и минуты достаточно, что­бы составить такой список) те виды, где жизнь спортсмена подвергается смертельной опасности не только в условиях официаль­ных соревнований, но и практически на каж­дой тренировке:

— альпинизм, бокс и разрешенные с чьей-то легкой и преступной руки бои без правил, мотогонки и автогонки, парашютный спорт, спортивная гимнастика, горнолыжный спорт, прыжки с трамплина, санный спорт, в пер­вую очередь скелетон — та его разновидность, где спортсмен располагается головой вперед, их так и называют: самоубийцы. Конечно, этот список можно пополнить, и прежде все­го — футболом и хоккеем. Но все, абсолют­но все виды спорта опасны ещё и суммарно-стью самих нагрузок. Уверен, что прежде все­го по этой причине молодой, в расцвете сил человек вдруг теряет сознание и умирает на футбольном поле.

232

233

Интересно, что сами спортсмены говорят примерно следующее: «Там-то (есть на самом поле битвы) что! Страшно в самой предстарто­вой ситуации, когда идет предельная по своей ожесточенности борьба человека с собствен­ным животным страхом, что литературно оз­вучено деликатнее — «борьба с самим собой».

• Никто так не переживает, как боксёр, —
  как-то сказал мне великий Владимир Енги-
  барян, чемпион Олимпийских игр и неоднок­
  ратный чемпион Европы, проживший в бок­
  се свою жизнь практически непобедимым.

• Никто так не переживает, как спорт­
  смен, — уточняю его я, проработавший за
  свою жизнь более чем в сорока видах спорта
  и чего только не повидавший. И мои годы
  переживаний дают мне право сказать: м ы
  так и не знаем, в каком психо­
  физиологическом состоянии
  спортсмен выходит на старт! Я
  убеждён, что спортсмен в день ответственно­
  го, и тем более — сверхответственного, иног­
  да — решающего, финального боя (игры,
  схватки, соревнования и всего подобного) пре­
  бывает в патологическом состоянии. По сути
  дела его в этом состоянии нужно не на старт
  выпускать, а в больницу укладывать. Далее —
  приплюсуйте сгонку веса, доходящую перед
  соревнованиями в тех же боксе и борьбе до
  десяти и более килограммов. Олимпийский
  турнир по боксу, как уже говорилось, продол­
  жается две недели. Значит, боксеру необхо­
  димо еще и удерживать вес. То есть две неде­
  ли ограниченное питание. Спортсмены прак­
  тически не восстанавливаются энергетически,
  а значит, организм берет недостающую себе
  энергию из своего неприкосновенного запа-

234

са, нанося невосполнимый вред, а в отдель­ных случаях ставя под угрозу саму жизнь. А бессонные ночи во время длительного турни­ра! Чем труднее и значимее предстоит бой, тем труднее обеспечить спортсмену нормаль­ный и продолжительный сон. Плюс — нако­пившиеся травмы. И не забывайте — стресс, стресс и стресс длительного соревнования.

Не ошибемся, утверждая, что целостное воз­действие такого испытания на организм че­ловека наносит сильнейший удар по его здо­ровью, по всем его системам жизнеобеспече­ния, по иммунной, по эмоциональной и по всем другим и, наверняка, по его генетичес­кому фонду. Всё это чаще всего дает о себе знать позже, не в 20—30 лет. Но уходить из жизни в пятьдесят — это нонсенс. Это ли не преступление со стороны тех, кто потворствует сегодня развитию спорта в направлении уже­сточения регламента соревнований. Наконец-то футбольные функционеры задумались (пос­ле трагедии с Фоэ) о количестве игр в течение сезона! А смерть в результате столкновения совсем юного вратаря ЦСКА разве не должна заставить задуматься функционеров футбола об изменении правил, в частности — о зап­рещении нападения на вратаря, когда он ло­вит в воздухе мяч. Но никто, насколько я знаю, даже не заикнулся об этом.

А в хоккее, и не только в НХЛ, где сейчас много наших, не пора ли запретить драки, именно драки, не столкновения. Ведь изве­стно, что многие из «тафгаев», специалис­тов по дракам, оказываются после хоккея в психбольницах.

Много чего я повидал на своем веку, но лишь сейчас, пережив Олимпийские игры в

235

Солт-Лейк-Сити, я понял, что обязан, преж-1 де чем ответить обратившемуся ко мне за по-| мощью спортсмену «да», объяснить ему все! то, что его ждет, чем придется пожертвовать и что предстоит вынести, пережить. Он о цене победы не думает. Именно работа с Алексеем Ягудиным сделала массу моих переживаний критической. Молчать я больше не в силах, да и права молчать у меня больше нет.

Проблему я так и определяю: безопас­ность жизнедеятельности в со­временном профессиональном спорте.

У большинства живущих на земле людей главенствует одно — выжить. Эти счастли­вые люди не ставят перед собой других за­дач и довольствуются обеспечением безопас­ности своей жизни.

У «нашей» же, «особой категории» — спортсменов — совсем другие задачи, мож­но сказать, сверхзадачи. Не просто жить, а всегда побеждать, быть первыми и лучши­ми. А с безопасностью — как повезет.

И оказывается, и весь путь развития спорта демонстрирует нам это, что человек, а он все равно человек «обычный», со стандартным «количеством здоровья», живет совсем иной жизнью, полной кризисов и тревог, сверх­нагрузок и травм. Он живет в постоянном страхе поражения и его следствий, боится стать ненужным, использованным до конца. Когда я в очередной раз помогаю спортсме­ну вылезти из глубокой кризисной ямы, я вижу, что он не был подготовлен своими учи­телями, не был психологически защищен!

В чём же вижу я, практический психолог, прошедший в этом качестве более 120 са-

236

мых крупных соревнований мирового мас­штаба, выход из создавшейся ситуации, что­бы вопрос «Кто следующий?» звучал как можно реже?

Итак, пора сформулировать все, мною продуманное и выстраданное в моем люби­мом спорте.

Уже в первой беседе со своим новым по­допечным, когда в процессе общения я «про­щупываю» его личность и радуюсь всему тому, что открываю в ней, все её сильные сторо­ны. Но вместе с тем, и тоже всегда, обнару­живается слабое звено, и касается оно сферы профессионального мышления.

Всё есть в мышлении профессионального спортсмена — знание предмета, то есть сути тренировки и отношения к ней и к режиму. Но нет «ф и л о с о ф и и», то есть «про­фессиональной концепции», кото­рая будет способна обезопасить столь тяж­кий путь человека к большой победе.

После последних Олимпийских игр, где я был свидетелем сверхпереживаний Алексея Ягудина и многих других, я предложил «за­щитную философию» даже и своим детям, которые тоже выбрали не самый легкий путь в жизни.

...Итак, мы обязаны передать выстрадан­ное «жизненное кредо» опекаемому и лю­бимому человеку в целях безопасности его жизнедеятельности. Здесь, можно сказать, имеют место две программы — «обязатель­ная» (безопасность, психологическая защи­та) и «произвольная» (победа, путь к побе­де). Менять программы местами ни в коем случае нельзя.

237

Первое

Человек не создан для счастья. Отрицая это, неизбежно переживаешь ра­зочарования. Не забывай сказаное в Биб­лии: «...В поте лица будешь есть хлеб». И печаль, как и страдания, естественны, так как жизнь не награда, не праздник, а ис­пытание.

Поэтому должно быть прочно и навсегда усвоено, что:

• проблемы — это нормально;

• разочарования (в людях, в про­
  фессии, в жизни в целом) — нормально;

• страх, например в предстартовой си­
  туации, — нормально, на то ты и лич­
  ность, чтобы преодолевать его. Помни: пер­
  вое, что сказал Бог человеку в ответ на его
  слова «Я боюсь»: «Не бойся! Я с тобой»;

• потери (любимых людей, молодости, а так­
  же — несбывшиеся надежды) — нормально;

• одиночество — нормально, а одиноче­
  ство чемпиона — более чем закономерно;

— переживания (неудовлетворенности
собой и своей жизнью, грехами и ошибка­
ми) — нормально;

— человек живет во враждебном мире, и
думать надо об одном — о спасении!

Второе

Секрет спасения — твои победы, которые наполняют (в идеале — доверху) «твою» чашу весов (в другой «чаше» — всё враждебное мира). В «твоей» чаше всё, что ты любишь, что делаешь с любовью. А значит — надо научиться любить то, что у тебя есть! И как можно раньше понять:

238

• без любви не бывает побед;

• без любви человек обречен на пора­
  жение.

Третье

Скорбное состояние есть состояние спа­сительное.

Скорбеть (тем больше, чем становишься взрослее) — это твой долг, естественное, итоговое состояние твоей души, пережив­шей и осмыслившей так много. Скорбеть — это твой путь — через покаяние — к спасе­нию. Готовься скорбеть!

И заключение. На этот раз оно совсем ко­роткое: мы объединились не ради побед, ме­далей и денег. Но ты сформируешь сверх-лич-ность, станешь суперменом, психороботом в лучшем смысле этого слова, ты проживешь в спорте очень красивую жизнь. Она навсегда украсит все прекрасными воспоминаниями. Ты приобретешь друзей во всех частях мира.

...Уже несколько лет, как я предлагаю спортсменам эту концепцию. И интересно следующее. Мгновенно, часто уже на бли­жайшей тренировке я видел людей другими, более серьезными, абсолютно сконцентриро­ванными, более жесткими в поведении и в разговорах. Меня удивляло — никто ни разу не задал мне ни одного вопроса. И никто не оспаривал ни одно из выдвинутых мною по­ложений. Создавалось впечатление, что по­лучен сей документ вовремя, его ждали и по­лучили ответы на давно волновавшие вопро­сы, которые, как ни печально, некому было задать. Они приняли концепцию психолога и включили ее в свою индивидуальную жизнь и профессиональную деятельность.

239

Родители спортсменов признавались мне, что не всегда были довольны тем, что их дети резко взрослели, когда начинали работать со мной. На вопрос журналиста: «Кому Вы по­святили свою победу?» — Алексей Ягудин ответил:

«Маме и моему тренеру Татьяне Тарасо­вой, Рудольфу Загайнову, моему психологу, который очень помог мне в самый трудный момент жизни, когда я абсолютно не верил в себя и даже подумывал расстаться со спортом. С его помощью я абсолютно изменился».

Думаю, что ему тоже помогла моя концеп­ция. Вообще концепция как сформирован­ное жизненное кредо, как личностная фило­софия совершенно необходима человеку. Есть «люди с концепцией» и «люди без концеп­ции», отличить их не составляет труда.

Я отдаю себе отчет в том, что концепции, изложенной на бумаге, абсолютно не доста­точно, чтобы вызвать серьезные личностные изменения, тем более у нерядового человека. Успех такого конкретного методического при­ема основывается на обязательном решении важнейшей практической задачи — завоевания абсолютного человеческого и профессиональ­ного доверия человека! Он поверил, верит в тебя, именно поэтому готов идти за тобой и принять твою концепцию и сделать ее своей!

Мой долг — воспитать, взрастить в чело­веке своего рода хороший (доброкачествен­ный) цинизм (и не раз меня упрекали в этом). Но он, этот цинизм, как можно быс­трее освободит личность спортсмена от ил­люзий и как следствие — от будущих разо­чарований, защитит спортсмена, его лич­ность, а иногда и здоровье от разрушения.

Ведь призываю я его жертвовать ради побе­ды очень многим, а значит, я отвечаю за все возможные последствия, за всё!

И я обязан защитить его от всяких бед!

* * *

На дворе август две тысячи третьего. Свой от­пуск отдаю этим страницам. Прошло полтора года, но я по-прежнему в плену тех олимпий­ских дней, хотя после нашей встречи в июне свой олимпийский дневник не открывал ни разу.

Лёша изменился, стал внешне спокойнее, рассудительнее. Операция была тяжелой, болез­ненной, и ещё ничего не закончено — предстоит ещё несколько операций, и в четверные прыжки нет возврата.

• Как жаль! — сказал я.

• Почему? — искренне удивился он.

• Хотел, чтобы мы ещё раз им вмазали.

• А мы и так им вмазали!

• Но хотелось бы ещё.

• Нет! Я уже успокоился и даже не вспоми­
  наю Олимпийские игры. Не дай Бог ещё раз пе­
  режить такое.

...Мы попрощались и скорее всего навсегда, по крайней мере как психолог и спортсмен.

Врач умирает вместе с каждым невылеченным больным. А когда умирает психолог? Не вместе ли с навсегда уходящим из спорта спортсменом? И не тогда ли, когда завершается очередной этап в работе и возобновится ли сотрудничество со спортсменом или командой — всегда неизвест­ность? И не после ли обычного поражения, хотя ты ни в чем не можешь упрекнуть себя, но тем не менее не ты будешь решать вопрос о продол­жении работы и дружбы с людьми, ставшими

240

241

близкими и родными? И не после ли побед, и громких, и рядовых, когда спортсмен во многом благодаря тебе проявил свои лучшие качества, и опять ты не знаешь — а будешь ли нужен теперь, когда главное ты уже сделал?

Психолог умирает всегда, много-много раз за свою жизнь в спорте! Даже окончание любого соревнования я пережи­ваю всегда тяжело. Вместе с последним ударом гонга исчезала, умирала та чудесная атмосфера, сказочно объединяющая всех нас, и мгновенно люди становились ненужными друг другу. Рас­ставаний с людьми, которых успел полюбить, было в жизни так много, что в итоге все эти пе­реживания суммировались и изменили меня. Как заметил один наблюдательный журналист, радо­стный блеск из моих глаз ушел.

Но мог ли я не допустить таких изменений в своей личности в своё время? Вероятно, мог бы, если бы меня кто-нибудь об этом предупредил. Что и делаю я для моих последователей сегодня.

На этом я хочу поставить точку в моей руко­писи, скорее всего последней, хотя резервы, как многократно доказывали мне мои спортсмены, отыщутся, если очень захотеть, если будет моти­вация. Но вряд ли хватит остатков нерастрачен­ной воли на следующее сверхусилие. Как шутят в спорте: сила есть, воля есть, силы воли нет.

Из записных книжек

Великому конькобежцу Евгению Гриши­ну, имеющему четыре золотые олимпийские медали, надо поставить сразу два памятни­ка. Один — за все его победы, а второй — всего за одну фразу из его блистательной

242

книги «500 метров». Звучит она так: «Каж­дый чемпион имеет свой секрет, как при­звать на помощь весь мир в тот миг, когда он бьет мировой рекорд». Так, может, в этом все дело — и Всеволод Бобров, и Лев Яшин и другие, равные им по величине, знают тай­ну своих побед, таинство победы! И ника­кой самый великий учёный не способен эту тайну раскрыть, поскольку сам в шкуре чем­пиона никогда не был! А придумать, сфан­тазировать это практически невозможно. Все попытки написать что-то серьезное и дос­товерное о спорте, а тем более сделать сто­ящий фильм оказались обреченными на не­успех. Сами великие чемпионы не сделали этого, вероятно, потому, что осуществить это возможно, только если большой чемпион одарен ещё одним, такого же уровня, талан­том — научно-исследовательским, и талан­том номер три — литературным! Но пока такой человек на свете не появился. Осме­люсь предположить, что великий в спорте Юрий Власов верил, что именно ему сужде­но решить эту наисложнейшую задачу, и по­ложил на эту плаху всю свою оставшуюся после спорта жизнь. Он многое поведал в своих серьезных книгах о спорте, но близко к главной тайне спорта подойти не сумел. И оставил эту попытку.

...И больше всего я горюю о том, что один за другим уходят из этого, из нашего с вами мира великие чемпионы и уносят с собой свою тайну.

Что же не даёт мне успокоиться и застав­ляет продолжать думать о неразгаданном? Да, я больше тридцати лет, объединившись со спортсменом, был подпущен совсем близко

243

к его душе, к внутреннему миру, где и дол­жен, если логически мыслить, происходить таинственный процесс преображения лич­ности, формирование состояния, обеспечи­вающего человеку несгибаемость и непобе­димость, готовность к самопожертвованию, к подвигу.

Но что же происходит в этом сверхзага­дочном внутреннем мире, когда вдруг замол­кает и не мешает человеку заложенный при­родой инстинкт самосохранения? И почему человек, а это видел я сотни и тысячи раз, оказывается готовым на все и даже на поте­рю здоровья, а иногда — жизни?

Евгений Гришин признался: они, чемпи­оны, этот секрет имеют, эту тайну разгада­ли. И с тех пор, а прочитана его книга была сорок пять лет назад, я буквально загипно­тизирован этой тайной и у меня чувство, что разгадать её я обязан, а может быть, эта на­вязчивая идея и есть главная цель моей жиз­ни психолога, ее сверхзадача.

Сегодня, 6 апреля, в своей очередной по­пытке распутать этот таинственный клубок я пошёл в своих размышлениях как бы от противного. Рассуждал так: призвать на по­мощь весь мир — значит войти в свой са­мый лучший, самый сильный образ. Что мо­жет помешать этому, помимо объективных внешних факторов, таких, как болезнь и про­чие форс-мажоры? Помешать этому могут главным образом факторы «внутренние» — слабости личностные, характерологические, неспособность «держать стресс», а также все другое, поселившееся в подсознании: живот­ный страх и все прочее, заложенное приро­дой, переданное генетически.

Значит, вот оно — главное звено в моих рассуждениях: чтобы эти внутренние фак­торы не были помехой, их надо победить, подчинить подсознание, но не угово­рить его (сознание здесь не помощник), а подчинить силой, силой своей воли. Че­ловек сковал подсознание своей волей, за­консервировал на необходимый период вре­мени (на время испытания), обезболил. И это чемпион, как и психологическую поддерж­ку, находит в себе.

Итак, полное подчинение подсознания своей воле — это и есть победа человека над самим собой.

Всю мою профессиональную жизнь я слы­шу и сам многократно говорил своему спорт­смену: «Победишь себя — победишь всех!», а суть этого явления была скрыта за внешне красивым и хорошо звучащим набором слов. А теперь картина совершенно ясна. Если победа над собой одержана, то в результате нейтрализуется протест организма, в любых его охранительных формах — в пережива­нии усталости, в различных болевых ощу­щениях и других проявлениях инстинкта са­мосохранения, что и создаёт условия для формирования адекватного предсоревнова-тельного состояния, одной из ведущих ха­рактеристик которого является готовность полного самопожертвования.

В спорте стали чаще давать волю эмоци­ям, а точнее, спортсмены стали больше включать в свою деятельность эмоциональ­ную сферу. В том же футболе игроки обни­маются перед стартовым свистком. Мы с Лёшей стали обниматься, расставаясь на

244

245

ночь. Сегодня я понял, в чем разгадка этого нового феномена: в спорте стало невыноси­мо трудно! И лишний раз обняться означает утереть невидимую слезу. Психологически друг друга поддержать!

Уходя последним из раздевалки, я огля­нулся и увидел: комната после погрома: ве­шалки, брошенные на пол, на полу клочки бумаги, бинты, везде вода. И стол — как перед банкетом: красиво расставленные фу­жеры, бутылки, шоколад, фрукты. Никто не притронулся ни к чему!

— Это есть нельзя, могут отравить! — сразу предупредил меня Лёша.

Таким сегодня стал наш любимый спорт.

Сегодня в моём номере собрались люди «из раньшего времени», тренеры послево­енного поколения, у кого я был счастлив учиться и не только своей профессии.

Был включён телевизор и показывали наш российский футбол. И пришли мы в итоге к такому мнению: из спорта уходит, может быть, главное — его дух, фундаментом чего была любовь.

Сейчас на поле боя выходят ремесленники, бездушно отрабатывающие свою зарплату.

Ох, все смешалось в доме спортивном.

Лётчик-испытатель имеет право отказать­ся от полёта, если нет нужного состояния. А в профессиональном спорте это исключе­но «по определению». Бой назначен и... будь любезен! А в профессиональном хоккее рас­пространена шутка: «В НХЛ от матча осво­бождает только справка из морга».

Послесловие

Афины. Август 2004 года

Если рай и существует, то он, теперь я уверен в этом, должен быть в Олимпийской деревне. Здесь для тебя всё — и круглосуточная столовая, и медицинский центр, и концертные площадки, и роскошные спортсооружения, включая откры­тый бассейн, и тысячи улыбок волонтёров, об­служивающих нас и готовых бегом выполнять любую просьбу. И эти же люди, уже почти не улыбающиеся в последние дни нашего пребыва­ния здесь. Запомнил навсегда эту сцену. Наши волонтёры, работающие в корпусах российской делегации, стояли кружком и о чём-то шепта­лись. И, увидев меня, одна из них сказала: «Ру­дольф Максимович, нужна ваша помощь!»

• Что случилось? — встревожился я.

• Олимпиада кончается, — со слезами в голо­
  се произнесла она.

...Только смущает вид колючей проволоки по всему периметру Деревни и солдаты с автомата­ми в руках через каждые сто метров.

А может быть, и там, в настоящем раю также натянута колючая проволока, чтобы защитить оби­тателей рая от всех тех, кто туда не попал, не про­шёл «по конкурсу» и кто жаждет не искупить свои земные грехи, а наоборот, приумножить их и по возможности испортить жизнь тем, кто честно прожил свой век на Земле и наконец-то здесь, в раю, свободен от ежедневного общения с греш­никами, лжецами, преступниками.

247

• Вряд ли я напишу там на Олимпиаде что-
  нибудь. Будет не до этого, — ответил я своим
  редакторам из издательства «Совершенно секрет­
  но». Но в первый же день пребывания здесь про­
  изошли две встречи, и, вернувшись в свой но­
  мер, я сразу достал свой дневник.

• Галочка! — с радостным удивлением вос­
  кликнул я. Она стояла передо мной, и я рассмат­
  ривал её форму и слово «Казахстан» на груди.
  И спросил:

• При чём здесь Казахстан?

• Не попала в российскую команду, — ответила
  она, — и они сразу пригласили. Многие наши спорт­
  смены поступили так же. Лицо её стало серьёзным,
  в глазах появилась собранность, она спросила:

• А если попаду в финал, Вы поможете мне?

• Конечно! — сразу ответил я.

• Поможете человеку из другой команды? —
  почему-то повысив голос, спросила она.

• А почему нет? — спросил я.

Она молчала и пристально, изучающе смотре­ла мне прямо в глаза.

...Я шёл к своему дому, к «нашим», но шаг мой замедлился. Эмоции, вызванные неожиданной встречей, стихли, и моя сознательная сфера взяла инициативу в свои руки. «Вопрос далеко не оче­виден, — думал я. — Есть дружба и личное между людьми, и это не предаётся. Но есть и другое и тоже очень значимое — официальные отношения, в которые ставит людей, даже самых близких, сама жизнь. На Олимпийские игры более двухсот госу­дарств послали своих людей, сыновей и дочерей, а также тех, кто будет помогать им в их жестоких сражениях, и ты — один из них».

«И парень тот, он тоже здесь, — звучала в моих ушах песня Владимира Высоцкого, — среди стрел­ков из «Эдельвейс», их надо сбросить с перева-

ла». Песня об альпинистах, вместе бравших до войны эту вершину, а теперь обязанных стрелять друг в друга.

Я всё больше замедлял свой шаг, представлял, как я в нашей красно-белой форме сборной Рос­сии вхожу в дом, населённый людьми в тёмно-синей форме делегации Казахстана, и с каждой секундой казалось мне это противоестественным и даже кощунственным, нечестным, предатель­ским, невозможным. Никто бы не понял меня — ни наши, ни они.

Появились и другие мысли: как легко, оказы­вается, развести людей по разные стороны бар­рикад, стоит только одеть их в разные одежды и дать им в руки разные флаги.

И вдруг подозрения в адрес моего всегда лю­бимого спорта вышли на ведущее место в строю переполнявших в данную секунду мыслей и чувств. Он-то, а я жизнь свою прожил в нём, в моём спорте, всегда был для меня вне критики и подозрений, был эталоном отношений между людьми, был эталонной моделью жизни.

И понял я, что к Гале я даже не подойду, ког­да увижу её в той же столовой. Что-то очень се­рьёзное вмешалось сейчас в сферу моей души, моего внутреннего мира.

— Родина послала тебя сюда, в Афины, — слы­шал я чей-то голос, — Родина красиво одела тебя. И никто не допрашивал тебя на партсобрании — не предашь ли ты её интересы? Нет, тебе там, ещё в Москве, вручили аккредитацию и авиаби­лет, тебя красиво встретили и привезли сюда в Олимпийскую деревню. Тебе поверили, на тебя надеются, тебя ждут с победой! — тот же голос слышал я внутри себя.

Итак, решение принято, нелёгкое решение. Никогда и никому не отказывал я в помощи.

248

249

Считал это профессиональным преступлением. И я перешёл ко второму «вопросу». Ещё одна встреча состоялась сегодня.

После ужина я взял мороженое и, как ребё­нок, в одиночестве наслаждался. Вдруг заметил женщину, завершившую свою процедуру с мо­роженым и направляющуюся ко мне.

• Моя любимая команда прибыла? — спроси­
  ла она, и я узнал её. Мария Иткина! В своё время
  сильнейшая бегунья мира на четыреста метров,
  всю жизнь представлявшая Белоруссию.

• А Анатолий Колесов приехал? — спросила
  она и пояснила: — Это мой любимый спортсмен!

• Он здесь, — ответил я, — идёмте к нам, я
  уверен — все будут рады Вас видеть.

Мы шли плечом к плечу, я в красно-белой, а она в зелёной форме. Улыбки сошли с наших лиц. Она, сорок лет назад, на токийской Олим­пиаде 1964 года, проигравшая главный старт своей жизни, спрашивала меня — психолога:

• Рудольф, а Вы смогли бы мне помочь тог­
  да? Я лидировала за сто метров до финиша с от­
  рывом в десять метров! И... остановилась, кон­
  чились силы.

• Тяжело пережили?

• Не то слово. Я заболела тогда и долго не
  могла прийти в себя, не могла простить себе.

На ее лице страдание.

• Машенька, я бы после полуфинала прежде
  всего изолировал Вас и не оставлял бы одну до
  самого финала. Отключил бы Вас и дал бы Вам
  максимум энергии, что я и делаю с теми, кого
  опекаю. Скорее всего, Вы не восстановились и
  не хватило нервной энергии на финальные че­
  тыреста метров.

• Может быть, — тихо ответила она.

Мы шли и молчали. Мы - представители сбор­ной СССР, непобедимой в прошлом команды,

250

шли каждый к своему новому дому, я - к рос­сийскому, она — к белорусскому.

— Так зайдём к нам? — спросил я.

Она не отвечала, думала о своём. Потом твёр­до, как бы приняв серьёзное решение, ответила:

— Нет, Рудольф, пожалуй, я не пойду.
Поцеловала меня и пошла обратно. Я смотрел

ей вслед, не зная, что делать мне сейчас. Было одно — ощущение бессилия. И ещё было пони­мание трагизма происшедшего с моей страной. Вот и подошёл к концу мой первый день Олим­пиады в Афинах. Был он нелёгким.

И дни последние

— Что Вы хотите от своей дочери? — с этого
вопроса начал я беседу с отцом девятилетней де­
вочки, уже три года профессионально, то есть
практически ежедневно, играющей в теннис.

Только вчера я вернулся из Афин, ещё не ото­шёл от пережитого. К тому же встреча была на­вязанной одним из тех, кому я не мог отказать, и потому свои слова я произнёс излишне жёстко. Но было ощущение, что на этот тон я получил моральное право и потому не стал извиняться.

• Хочу сделать её великой спортсменкой, —
  серьёзно и тихо ответил он.

• А её Вы спросили? Хочет ли она? — про­
  должал я допрос.

— Очень! — И он улыбнулся.
Но я не улыбнулся в ответ.

• Через час в этот кабинет войдёт Алексей
  Бондаренко — наш гимнаст, заслуженный мас­
  тер спорта. Так вот, он чуть не погиб на Олим­
  пийских играх.

• Да, я знаю, видел по телевизору. Но это же
  не гимнастика, а теннис.

251

— А теперь о теннисе, — прервал я его. — Алекс
Богомолов, которого я опекаю пять лет, недавно
потерял сознание в пятом сете, и прямо на корте
ему ставили капельницу. Еле спасли. Дело было
в Майами, на солнце было пятьдесят градусов.

Он молчал.

...В пять утра Алексей Бондаренко разбудил меня — пришёл прощаться. Мы шли по улицам затихшей Олимпийской деревне, и Лёша гово­рил-говорил, а я только слушал и думал о себе.

Это я готовил его к этому прыжку, прыжку невероятной сложности — два сальто вперёд с поворотом. Это был его последний шанс что-то выиграть на этих играх. И я говорил ему (в авто­бусе мы всегда сидели рядом):

— Слушай меня внимательно! Ты в 14 лет пе­
реехал из Казахстана в Москву! Потом перевёз
родителей, купил им квартиру! Ты — великий че­
ловек! Но теперь ты можешь сделать это для себя?

Он слушал с опущенной головой и ничего не отвечал.

А потом их построили в коридоре — финалис­тов, сильнейших в этом виде гимнастического многоборья — в прыжках.

• Прыгаю первым, — сказал мне Лёша.

• Ну и хорошо, — ответил я.

Их построили, и они пошли. И вдруг Лёша по­кинул строй и вернулся ко мне. И протянул руку. Молча. Не взглянув мне в лицо. И крепко пожал.

Он шёл ва-банк — это было видно по его раз­бегу. И потом Алексей Немов скажет мне: «Хо­рошо, что Лёха такой лёгкий. Был бы у него мой вес, ему бы каюк, позвоночник бы не выдержал».

...В семь часов я уложил его, сделал ему «наш» сеанс, и он заснул. А я пошёл в столовую. Пил чай и думал о том же, о себе. Ведь это я готовил

252

его к прыжку - повторял я себе, - и он мог ока­заться смертельным. Говорил ему все те слова, ко­торым верил спортсмен и благодаря которым он подчинял себе свой инстинкт самосохранения, заглушал сигналы страха. «Имею ли я право так делать свою работу?» — спрашивал я себя. И кто будет судить меня? Да, весь спорт построен на призыве спортсмена к подвигу, к сверхотдаче, к сверхриску. И слабоволие в спорте непозволитель­но, а проявление страха презираемо. Спорт и страх — понятия несовместимые. Вероятно, имен­но здесь и пролегает граница отбора в большом спорте. Там, среди обычных людей остаются все те, кто оказался неспособным побеждать страх, и ничего позорного в этом нет — надо признать это. А «туда», в среду избранных имеют допуск-про­пуск только особые люди — и надо признать это — все те, а их подавляющее меньшинство, кто спо­собен на это высшее проявление — на способность своей воли побеждать страх, как уже ранее гово­рилось на этих страницах — «держать стресс»!

И именно в эту минуту я сказал себе эти слова: «Ты шёл на преступление, ты не имеешь права этим заниматься, с этой работой пора заканчивать!»

...И снова вспоминал Лёшу, нашу последнюю прогулку, фрагменты его монолога.

• ...Рудольф Максимович, стать олимпийским
  чемпионом — мечта всей моей жизни. Но боюсь,
  она никогда не осуществится.

• ...Рудольф Максимович, теперь я буду ина­
  че работать, вообще без выходных. Нет, выход­
  ные будут, но в это воскресенье будет кросс, в
  следующее бассейн.

• ...только плохо, что нет любимой девушки.
  Хочу, чтобы было ради кого!

• ...боюсь только одного, чтобы сердце не ос­
  тановилось во время тренировки. Потому что
  жизнь люблю.

253

• ...а знаете, что было с этим прыжком? Бегу,
  в мыслях ловлю приземление, и вдруг как будто
  копьё вонзилось в спину. И потерял сознание.

• ...и папа потерял сознание, когда увидел,
  что меня на носилках уносят. Знаете, что роди­
  тели мне сказали? Что живут только ради меня.
  Но я перевёз их в Москву, можно сказать, сы­
  новний долг выполнил. Да, Рудольф Максимо­
  вич?

• Да, ты — молодец!

И последний его звонок: «Я в самолёте. Я Вам подарок купил. Я Вас встречу в Москве».

...И мой звонок ему сегодня, в конце сентября.

— Лёшенька, что делаешь?

И пауза в ответ. И затем вяло произнесённые слова:

• Ничего не делаю.

• А как родители?

• Недовольны мной.

• Режим не нарушаешь?

• Немножко.

И забыл я о том последнем дне пребывания Лёши в Олимпийской деревне. Забыл о словах, сказанных себе в том разговоре с самим собой. И вновь услышал в своём голосе ту свою волю и веру в себя, в своё могущество, а всё вместе это было совсем другое — чувство долга перед чело­веком, ставшим столь близким, родным.

— Вот что, Лёша! Я выезжаю к тебе через не­
делю. С сегодняшнего дня ты начинаешь одно­
часовую зарядку! Составь план вплоть до Пеки­
на. Я буду на всех твоих тренировках!

И уже другим тоном он ответил: «Я мечтаю об этом!»

...А потом я звонил всем тем, с кем договори­лись работать до пекинской Олимпиады, и было то же самое — сомнения, депрессия, неверие в

себя, в душе болото безвременья. И всем я гово­рил, а точнее - кричал в телефонную трубку:

— Ты почему в себя не веришь? Почему без­дельничаешь? До Олимпийских игр осталось меньше четырёх лет!

И, к счастью, в ответ слышал то, что хотел услышать. А в записную книжку вписал такие слова: «Самые опасные — первые месяцы после Олимпиады, когда спортсмен не знает, как най­ти новую мотивацию, как вернуть всё то лучшее, что всегда отличало его великую личность, се­годня временно ослабевшую, остывшую».

Хватит философствовать, жалеть себя, думать только о себе. Именно сейчас — время твоей на­стоящей работы. Ты нужен — вот два великих

слова!

...И пошёл к зеркалу и стал изучать свои гла­за — главное оружие психолога.

— Вы не потухли окончательно? — спрашивал
я их и улыбался, старательно улыбался и боялся
не увидеть блеска в своих глазах, который обыч­
но включает в глазах человека его улыбка.

Глаза психолога всегда, что бы ни случилось, должны говорить человеку:

• Я тебя люблю!

• Я прекрасно отношусь к тебе!

• Скажи, что я могу для тебя сделать?

Из записных книжек

«Для мира сего мы безумны». Апостол Павел.

254