Это определение, базирующееся на тех же методологических принципах, что и наше, вызывает, тем не менее, у нас определенные возражения. Представляется, что если уж называть в определении преступную деятельность как предмет познания, то следует говорить не столько о способе преступления, сколько о механизме преступления, то есть о системе преступной деятельности, в которой способ преступления — лишь одно из звеньев.
Вызывает возражения и еще один элемент определения Ю. И. Краснобаева. По нашему мнению, закономерности развития криминалистики, как и любой науки, составляют предмет не столько этой науки, сколько науковедения. В криминалистике они рассматриваются в настоящее время лишь в силу того, что науковедение на современном этапе своего развития еще не в состоянии охватить весь комплекс вопросов, относящихся к ее предмету, и поэтому вынуждено рассматривать лишь самые общие из них. Разумеется, это не означает, что в будущем криминалисты будут отстранены от исследования закономерностей развития своей науки. Надо полагать, что именно они, как наиболее компетентные специалисты, займутся ее изучением, но в науковедческом аспекте, с использованием полученных результатов в интересах развития, в первую очередь, криминалистики.
В 1977 г. была опубликована интересная статья Н. А. Селиванова “К вопросу о понятии и системе криминалистики”[98]. Оспаривая в ней ряд замечаний А. Н. Васильева по поводу нашего определения предмета криминалистики и, в свою очередь, критикуя предложенное А. Н. Васильевым определение, Н. А. Селиванов высказал мнение, что слабостью нашего определения является отсутствие в нем указания на технический, тактический и методический характер разрабатываемых криминалистикой средств и методов[99]. С учетом этого он сформулировал свое определение: “Криминалистика — это наука о закономерностях возникновения судебных доказательств, а также общих методах, технике, тактике, методике их собирания и использования в целях расследования и предупреждения преступлений”[100]. Комментируя свое определение, Н. А. Селиванов писал: “Для обозначения форм работы с доказательствами в данном определении употребляются два слова — “собирание” и “использование”. Представляется, что этих терминов вполне достаточно, поскольку они довольно емки. В широком значении термин “собирание доказательств” охватывает их обнаружение, фиксацию и изъятие, а термин “использование доказательств” — их исследование, оценку, применение в тактических, оперативных целях, а также для обоснования обвинительных актов и судебных приговоров”[101].
На наш взгляд, определение Н. А. Селиванова, которое можно оценить как компромиссное по отношению к нашему и традиционному определениям предмета криминалистики, содержит ряд неточностей и противоречий. Анализируя наше определение, он пишет: “В рассматриваемом определении наряду с закономерностями возникновения доказательств указываются закономерности их собирания, исследования и использования. Если перевести сказанное на более простой язык, станет очевидно, что подразумеваются закономерности практики расследования преступлений. Действительно эту практику криминалисты изучают, но лишь в некоторых аспектах. Ее изучают и другие науки, смежные с криминалистикой: наука уголовного процесса — в аспекте соблюдения процессуальной процедуры и наука уголовного права — в отношении применения уголовно-правовых норм. В настоящем определении криминалистический аспект изучения следственной практики не обозначен, да вряд ли вообще нужно ссылаться в нем на последнюю, поскольку ее изучение не является самоцелью. Он лишь один из методов разработки и совершенствования технических средств, тактических приемов и методик расследования”[102]. Видимо, исходя из этих соображений, Н. А. Селиванов и не включил указание на закономерности работы с доказательствами в свое определение.
Известная непоследовательность Н. А. Селиванова зависит, как нам кажется, от того, что, оставляя за рамками определения закономерности работы с доказательствами, он включает в него закономерности возникновения доказательств, хотя и их изучение не является самоцелью науки, а необходимо для того же, для чего необходимо и изучение закономерностей работы с доказательствами, то есть для разработки и совершенствования криминалистических средств, приемов и методик, на чем и делается упор в нашем определении (“...и основанных на них средствах и методах судебного исследования и предотвращения преступлений”). При этом, как мы уже неоднократно отмечали, речь идет именно о тех закономерностях работы с доказательствами, которые изучаются криминалистикой, а не смежными с ней науками. Определение предмета науки не может содержать детального перечня закономерностей, из которого были бы видны их принадлежность именно предмету науки криминалистики, а не других наук, или криминалистический аспект их изучения. Это было бы уже не определение, а развернутое объяснение предмета науки, которое дается при комментировании определения, как это делает и Н. А. Селиванов в отношении терминов “собирание” и “использование” доказательств.
Вызывает сомнение трактовка Н. А. Селивановым понятия “испольование доказательств”.
Формулировка понятия использования доказательств как этапа доказывания была предложена нами еще в 1967 г.[103]. С нашей точки зрения, использование доказательств не совпадает с их исследованием и оценкой и не охватывает содержания этих этапов доказывания. Использоваться могут лишь уже исследованные и оцененные доказательства.
Наконец, Н. А. Селиванов ограничивает сферу применения средств и методов криминалистики расследованием и предупреждением преступлений, хотя термин “использование доказательств” в его же трактовке предполагает оперирование ими для обоснования судебных приговоров. Из последнего вытекает, что если криминалистика — наука об общих методах, технике, тактике не только собирания, но и использования доказательств, то в ее сферу должно включаться и судебное следствие. Налицо, таким образом, некоторое противоречие в определении.
В 1978 г. А. А. Эйсман согласился с нами в вопросе о необходимости “включения в понятие предмета науки криминалистики указания именно на закономерности как объекты познания”[104], сделав вывод, что предметом науки выступает “совокупность всех объектов, на которые направлена познавательная деятельность, и всех разработок, конструкций, программ, технологий, являющихся продукцией науки, ориентированных на достижение практических целей”[105]. В качестве объектов изучения криминалистики он назвал взаимосвязи и взаимодействия материальных объектов (сфера криминалистической техники) и взаимодействия и отношения людей (сфера тактики и частной методики)[106].
Если оставить в стороне вызывающее некоторые сомнения распределение объектов познания между разделами криминалистической науки, то можно констатировать известную близость наших концепций предмета. Различие заключается в том, что А. А. Эйсман включает в предмет не только объекты познания. На это обратил внимание и Ю. И. Краснобаев, заметив, что в изложении А. А. Эйсмана “представлен не предмет исследования криминалистики, а во многом сама эта наука, ее содержание”[107].
Г. А. Матусовский пошел по пути не формулирования, а описания предмета криминалистики. По его мнению, “криминалистика осваивает (надо полагать, изучает, познает — Р. Б.) специфические закономерности возникновения следов преступления (процесса следообразования); закономерности эффективной деятельности по применению методов, приемов, средств обнаружения, фиксации, изъятия и исследования следов преступления как судебных доказательств, осуществляемых в целях выявления, раскрытия, расследования и предупреждения преступлений, судебного рассмотрения уголовных дел, закономерности развития криминалистики как юридической науки и учебной дисциплины”[108]. В этом описании предмета отсутствует указание на то, что криминалистика изучает средства и методы судебного исследования, разрабатываемые на основе познания перечисленных закономерностей, зато есть указание на закономерности развития науки. Поскольку и то и другое уже было объектом нашего рассмотрения, мы не будем здесь останавливаться вновь на этих вопросах.
В своих работах мы неоднократно отмечали, что при упоминании закономерностей возникновения доказательств имеем в виду, строго говоря, возникновение не доказательств, а тех фактических данных, которые впоследствии в установленном законом порядке будут признаны доказательствами. Однако оппоненты в большинстве случаев наш комментарий во внимание не принимали. По этому поводу В. Г. Танасевич указал, что возражения оппонентов снялись бы “довольно легко, стоило бы автору вместо термина “доказательства” употребить выражение “фактические данные”[109]. Его поддержал В. И. Гончаренко: “Какой смысл, — спрашивал он, — пользоваться условными терминами, вызывающими неразбериху и ненужные споры, когда можно легко избежать этого, введя в научный обиход термин, соответствующий отражаемому их содержанию”[110]. Отказавшись от употребления термина “доказательство”, он сформулировал определение предмета криминалистики следующим образом: “Советская криминалистика — это наука о закономерностях возникновения информации о преступлении, системе технических средств, тактических приемов и методик собирания, исследования и использования этой информации в целях наиболее эффективного осуществления борьбы с преступностью”[111].
Это определение, на наш взгляд, носит компилятивный характер. Автор попытался объединить в нем определения Ф. Ю. Бердичевского и Н. А. Селиванова. Нам представляется, что это определение страдает существенными дефектами.
Во-первых, исключив из определения всякое упоминание о доказательствах и закономерностях работы с ними, В. И. Гончаренко тем самым практически “снял” границу между криминалистикой и теорией оперативно-розыскной деятельности, которая имеет дело только с информацией о преступлении, но, не с доказательствами.
Во-вторых, исключив из определения упоминания о доказательствах, В. И. Гончаренко затушевывает юридическую сторону природы криминалистики. Это определение можно отнести к предметам ряда неюридических наук, чьи данные используются в борьбе с преступностью.
В-третьих, исключив из определения указания на закономерности собирания, исследования, оценки и использования доказательств, на познании которых и основываются средства, приемы и методики работы с доказательствами, В. И. Гончаренко оставляет нерешенным вопрос о том, на чем основываются эти средства, приемы и методики. В этой части определение В. И. Гончаренко возвращает нас к традиционному определению предмета криминалистики, но на наш взгляд, по указанным основаниям, в ухудшенном его варианте.
В 1979 и 1980 г. интересные соображения о предмете криминалистики, заслуживающие серьезного внимания, высказал В. А. Образцов. По его мнению, Ф. Ю. Бердичевский, модифицируя наше определение предмета, правильно заменяет термин “доказательства”, расширяя указание на задачи криминалистики и круг познаваемых ею объектов, исключает из нашего определения упоминание о закономерностях собирания и исследования доказательств[112]. Последнее В. А. Образцов аргументирует тем, что “собирание и использование информации о совершенных или готовящихся преступлениях, на какой бы основе и каким бы из правоохранительных органов ни осуществлялись, не являются, если так можно сказать, творчеством, свободным от норм и правил. Эта деятельность, как известно, жестко регулируется процессуальным законом и другими подзаконными актами. В то же время широкое применение в ней находят рекомендации, разрабатываемые самой криминалистической наукой, которые, как и нормативные предписания, отражают закономерности объективной действительности”[113].
Резюмируя эти рассуждения, В. А. Образцов предложил считать, что “советская криминалистика изучает закономерные особенности преступлений и некоторых других связанных с ними явлений, а также закономерные особенности возникающей в результате их отражения информации и на основе их познания разрабатывает средства, приемы и методы собирания и использования указанной информации в процессе выявления, раскрытия, пресечения и предупреждения преступлений”[114].
Эта формулировка, несомненно, дает пищу для размышлений, хотя и она, на наш взгляд, необоснованно исключает из определения предмета криминалистики закономерности работы с доказательствами.
В 1980 г. И. Ф. Пантелеев сформулировал свою концепцию предмета криминалистики. Вкратце она заключалась в следующем.
1. Предложенные определения криминалистики как науки о расследовании преступлений или науки о закономерностях возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств неизбежно затушевывают четкие границы между предметом науки уголовного процесса и предметом криминалистики, выражают попытку оторвать доказательственное право от предмета науки уголовного процесса[115].
2. “Учитывая, что расследование преступлений — категория уголовно-процессуальная, определение криминалистики как науки о расследовании логично приводит к неверному выводу о том, что криминалистика процессуальная наука. Таким образом, затушевывается грань между криминалистикой и наукой уголовного процесса, криминалистика утрачивает свою научную самостоятельность и превращается в специальную (особенную) часть курса уголовного процесса”[116].
3. “Определение криминалистики как науки о расследовании и предупреждении преступлений неизбежно предполагает (и это наблюдается особенно в последнее время) отнесение к предмету криминалистики не только уголовно-процессуальных, но и уголовно-правовых и криминологических проблем”[117].
4. “Криминалистика учит не тому, как расследовать преступления, а тому, как их раскрывать. В этой своей роли, она обслуживает и уголовное судопроизводство и оперативно-розыскную деятельность органов государства, наделенных этой функцией”[118].
5. Раскрытие преступлений может осуществляться как оперативно-розыскным, так и процессуальным путем. “Криминалистика является наукой о раскрытии преступлений”[119].
Что касается первого из приведенных положений рассматриваемой концепции, то следует заметить, что оно далеко не ново. Обвинение в затушевывании границ между криминалистикой и уголовным процессом постоянно выдвигалось против всякого определения предмета криминалистики на всем протяжении истории вопроса. Поскольку мы уже достаточно подробно останавливались на этом, нет необходимости вновь опровергать это обвинение. Заметим лишь, что раскрытие преступления с равным правом можно считать процессуальной категорией, поскольку, как указывает сам И. Ф. Пантелеев, раскрытие может осуществляться в форме уголовно-процессуальной деятельности.
Отнесение к предмету криминалистики уголовно-правовых и криминологических проблем существует лишь в представлении И. Ф. Пантелеева. Ни одно из предложенных определений криминалистики не затрагивает проблем уголовного права. Что же касается проблематики предупреждения преступлений, то в литературе неоднократно подчеркивалось, что к предмету криминалистики относится разработка лишь узкого круга чисто криминалистических, преимущественно технических средств предупреждения преступлений. Ни о каком посягательстве на криминологию здесь не может быть и речи.
Неверным представляется и мнение о том, что криминалистика “обслуживает” оперативно-розыскную деятельность. Теория оперативно-розыскной деятельности использует данные криминалистики, как и данные других наук, например, экономического анализа, уголовной статистики и др., точно так же, как криминалистика, в свою очередь, использует данные теории оперативно-розыскной деятельности, судебной медицины или автотехники. Здесь нет “обслуживания”, а налицо обычный процесс использования одной наукой данных другой или других областей научного знания, обычный процесс взаимопроникновения наук. Если же говорить о практической деятельности, то ее всегда “обслуживают” многие науки, и криминалистика не является монополистом в “обслуживании” оперативно-розыскной, как, кстати, и уголовно- процессуальной деятельности.
И наконец, главное: является ли криминалистика наукой не о расследовании, а о раскрытии преступлений?[120]
Нам кажется, что этот вопрос лишен практического смысла. Если, по И. Ф. Пантелееву, раскрытие преступления возможно в форме уголовно-процессуальной деятельности, то криминалистику с равным успехом можно было бы называть наукой не о раскрытии, а о расследовании преступлений, ибо раскрытие в этом случае и осуществляется путем расследования. Если же раскрытие осуществляется в форме оперативно-розыскной деятельности, то здесь должна идти речь не о криминалистике, а о теории оперативно-розыскной деятельности, которая, по словам И. Ф. Пантелеева, “выделилась и оформилась в самостоятельную научную дисциплину”[121].
Подобной точки зрения в 20-х гг. придерживался и Г. Ю. Манне[6]. Позднее М. С. Строгович утверждал, что криминалистика — это неправовая дисциплина, изучающая научно-технические приемы собирания и исследования доказательств, подсобное техническое средство[7].
Наряду с формированием понятия предмета высказывались мнения о системе криминалистической науки. И. Н. Якимов полагал, что она слагается из двух частей — уголовной техники и тактики. Правда, в составе последней он различал "общую часть, по содержанию напоминающую криминалистическую тактику более позднего времени, и особенную часть (научный метод расследования), в основном совпадающую с современными представлениями о криминалистической методике[8]".
В 1929 г. В. И. Громов опубликовал руководство для органов милиции и уголовного розыска, которое он назвал "Методика расследования преступлений". Во введении к нему он писал: "... уголовно-судебная практика и опыт прошлого дают возможность сделать обобщающие практические выводы о доступных для каждого человека, имеющего некоторую подготовку, методах работы, использование которых может облегчить работу по расследованию преступлений, каждому среднему работнику, без отношения к его личным индивидуальным качествам и способностям... Такие выводы, содержащие практические указания или проверенные на опыте правила, относящиеся к наиболее рациональному использованию всех допустимых законом методов работы в процессе расследования преступлений, изложенные в определенной системе, естественно, могут в значительной степени облегчить работу по расследованию преступлений... Успех расследования уголовных дел почти всегда зависит от умения методически правильно построить и провести работу, конечной целью которой является раскрытие преступлений"[9].
В. И. Громов ввел термин "методика расследования преступлений", наряду с которым впоследствии стал употребляться термин "частная методика". Правда, в той же работе он нередко смешивал методику с методологией, употребляя эти понятия как равнозначные, но существо дела от этого не менялось: он писал именно о методических рекомендациях.
Вводя в науку новый термин, В. И. Громов не предлагал изменить систему криминалистики. Однако его публикация вызвала именно эти последствия, и уже в учебнике 1935 г. методика расследования стала называться самостоятельным разделом криминалистики, система которой, таким образом, стала трехчленной. Эта система получила закрепление и во второй части учебника по криминалистике для юридических вузов (1936), специально посвященной методике расследования[10].
Хронологические границы каждого из этапов развития криминалистической теории, как и в любой периодизации, весьма условны. Поэтому уже на этапе накопления эмпирического материала можно говорить о появлении работ, принадлежавших следующему этапу развития теории — разработке частных криминалистических теорий или учений. Это ряд произведений С. М. Потапова, В. И. Громова.
Оценивая значимость этапа накопления эмпирического материала и роль первых отечественных ученых-криминалистов в становлении криминалистической науки, необходимо, как нам кажется, исходить из следующих положений.
Возникновение и развитие криминалистической теории стало возможным только в силу того, что в распоряжении науки оказался огромный эмпирический материал — как положительный, так и отрицательный опыт применения криминалистических средств и методов. Именно таким путем возникли эмпирические предпосылки криминалистической теории как в виде отдельных данных, так и в виде некоторых эмпирических закономерностей.
Особую роль в становлении отечественной, криминалистики сыграли работы этого периода двух выдающихся ученых-криминалистов — И. Н. Якимова и В. И. Громова, на творчестве которых мы считаем необходимым остановиться особо.
Иван Николаевич Якимов родился в 1884 г. в г. Новгороде, в семье отставного офицера. В 1906 г. поступил на юридический факультет Петербургского университета, который окончил в 1911 г. Был зачислен кандидатом на судебные должности в окружном суде, а затем стал помощником присяжного поверенного в Варшаве. В 1914 г. как офицер запаса И. Н. Якимов был призван в армию, однако в 1916 г. его демобилизуют по болезни, он возвращается в адвокатуру в качестве присяжного поверенного при Московской судебной палате.
С 1917 по 1919 гг. Иван Николаевич работает в органах Наркомпрода. В 1919 г. его призывают в ряды Красной Армии как военного специалиста. В течение пяти лет он ведет преподавательскую работу в высших учебных заведениях: в 'Высшей школе связи, в Высшей химической школе, в Академии воздушного флота им. Жуковского.
Касаясь последующего периода жизни И. Н. Якимова, один из его биографов, М. В. Швецов, пишет: "После окончания гражданской войны и перехода советского государства к мирному строительству, когда перед страной стояла задача укрепления законности, одним из важных условий выполнения этой задачи была подготовка квалифицированных кадров советских юристов. В соответствии с этим дальнейшая деятельность Ивана Николаевича Якимова в течение 13 лет проходила в двух направлениях: первое из них — практическая работа в органах НКВД; второе — преподавание в различных юридических учебных заведениях страны и напряженная научно-исследовательская работа в области криминалистики"[11].
В 1924—1937 гг. Иван Николаевич работает в Московском уголовном розыске и в Центральном управлении уголовного розыска НКВД.
Практическую работу в уголовном розыске Иван Николаевич сочетает с педагогической деятельностью: преподает криминалистику в Высшей милицейской школе НКВД и в Московском государственном университете — на факультете общественных наук и на правовом факультете, а после закрытия последнего — в Правовой академии. В 1935— 1941 гг. он — доцент, а затем профессор Московского юридического института.
В годы Великой Отечественной войны Иван Николаевич работает старшим военным следователем Военной прокуратуры Московского гарнизона.
С 1942 г. профессор И. Н. Якимов начинает читать лекции на юридическом факультете МГУ. В 1947 г. защищает диссертацию на соискание ученой степени доктора юридических, наук, а 26 декабря его утверждают в должности заведующего кафедрой криминалистики юридического факультета МГУ. На этом посту он проработал до своей кончины в январе 1954 г.
Творческий путь И. Н. Якимова отмечен созданием ряда капитальных трудов по широкому кругу проблем криминалистики.
"Практическое руководство к расследованию преступлений"[12] представляло собой изложение цикла лекций сотрудникам Центророзыска. Книга состояла из трех частей: уголовной техники, уголовной тактики и раздела, именовавшегося "Применение научных методов уголовной техники и тактики к расследованию преступлений". Уголовная техника подразделялась на три отдела. В первом отделе "Технические способы регистрации преступников" излагались основы сигналетической фотографии, словесного портрета, дактилоскопии и письменной регистрации. Во втором — "Технические методы производства отдельных розыскных действий" — шла речь об осмотрах и обысках. В третьем — "Технические методы обнаружения и закрепления следов преступления" приводились данные об обнаружении, фиксации, изъятии и исследовании следов человека и иных следов (животных, колес, орудий взлома, оружия, подделок и подлогов, горючих веществ и зажигательных приборов при поджогах), а также давались рекомендации по хранению предметов со следами преступления.
Уголовная тактика подразделялась на четыре отдела: преступник, средства борьбы с преступниками, преследование преступника и применение к розыску преступников собак. Здесь изучались типы преступников и их классификации по роду преступлений, поведение на воле и при задержании, способы тайных сношений преступников, давалась характеристика качеств, необходимых для агента уголовного розыска и его деятельности, описывались приемы наблюдения за преступниками и их задержания. По существу уголовной тактикой автор называл оперативно-розыскную деятельность органов дознания.
Третья часть подразделялась на два отдела: общий метод расследования по косвенным доказательствам (уликам) и приложение общего метода к расследованию отдельных преступлений. Во втором отделе содержались методические указания по расследованию преступлений против личности, имущественных преступлений и преступлений против общества (подделка денег, подлог). К книге прилагалась схема расследования преступления.
Сразу же после выхода в свет "Руководства", тираж которого (3000 экз.) не мог удовлетворить потребности практических работников, 'а качество, видимо, самого автора, И. Н. Якимов приступил к подготовке переработанного и дополненного издания. Оно вышло под названием: "Криминалистика. Руководство по уголовной технике и тактике", и также было одобрено и рекомендовано ОУР ЦПУ НКВД[13].
Еще в середине 20-х гг. И. Н. Якимов задумал создание научного труда, охватывающего всю систему криминалистики, как он ее себе представлял, т. е. и уголовную технику, и уголовную тактику. По неизвестным причинам он не смог реализовать свой замысел в полном объеме и ограничился изданием лишь второго тома этого труда, который увидел свет в 1929 г. под названием: "Криминалистика. Уголовная тактика”[14].
И. Н. Якимов разделил содержание уголовной тактики на общую и особенную части. Общую часть он подразделил на три отдела: современный преступник, совершаемые им преступления и борьба с ними; работник уголовного розыска и его деятельность по борьбе с преступниками и преступлениями; тактика следственно-розыскных действий. Новыми (по сравнению с. предыдущим изданием) были таблица распределения преступников по, роду преступлений (гл. 1 отд. 1), весь второй отдел, включая гл. 2 "Деятельность розыскных работников по предупреждению и пресечению преступлений", раздел "Психология допроса" в главе о допросе из третьего отдела.
Можно констатировать, что И. Н. Якимов первым из отечественных криминалистов обратился к проблеме предупреждения и пресечения преступности и постарался решить ее в оперативно-розыскном и криминалистическом аспектах. То же можно сказать и об основах психологии допроса. Незадолго до выхода рассматриваемой книги он издал специальное практическое пособие по допросу, материал которого использовал в указанной главе[15].
Особенная часть книги состояла из двух отделов: I. "Научное следствие" (научный метод расследования преступлений) и II. "Расследование отдельных преступлений". Первый отдел был дополнен историческим очерком, в котором автор рассмотрел методы следствия, предложенные А. Вейнгардтом, А. Ницефоро и Э. Аннушатом. Второй отдел пополнился методическими указаниями по расследованию половых преступлений, конокрадства, карманных краж, вымогательства и шантажа.
В последующие годы И. Н. Якимов особенно детально разрабатывает проблемы следственного осмотра. В 1935 г. выходит его работа "Осмотр"[16], его перу принадлежат главы об осмотре в учебниках криминалистики 1935, 1938 и 1950 гг. Проблеме следственного осмотра посвящена и его докторская диссертация, защищенная в 1947 г. Одним из первых он разрабатывает тактику опознания[17].
И. Ф. Крылов справедливо замечает, что "даже беглый биографический очерк И. Н. Якимова говорит о всесторонности его научных интересов"[18].
Имя Владимира Иустиновича Громова — ученого, внесшего значительный вклад в становление и развитие советской криминалистики, в течение многих лет было незаслуженно забыто. Между тем роль его научного творчества в формировании советской криминалистической науки такова, что позволяет поставить В. И. Громова в один ряд с такими учеными того времени, как И. Н. Якимов и С. М. Потапов.
В. И. Громов родился в 1869 г. в г. Семенове Нижегородской губернии. В 1894 г. он окончил юридический факультет Московского университета, после чего в течение пяти лет числился кандидатом на судебные должности с исполнением обязанностей секретаря Нижегородского окружного суда. С 1900 по 1917 гг. В. И. Громов— судебный следователь.
После революции В. И. Громов работает инспектором-ревизором Военно-хозяйственного совета Наркомвоена и Наркомпрода (1917—1918), главным юрисконсультом и управляющим юридическим отделом Госконтроля и Рабкрина (1918—1924). В последующие несколько лет — следователем по важнейшим делам Прокуратуры РСФСР, старшим инспектором и консультантом Главного экономического управления ВСНХ.
С 1926 по 1935 гг. В. И. Громов целиком посвящает себя научно-исследовательской работе в области криминалистики и уголовного процесса в Институте советского права, Институте по изучению преступника и преступности, Институте уголовной политики. В 1935 г. он возвращается на практическую работу — консультантом Центрального методического бюро Прокуратуры РСФСР, затем — консультантом следственного отдела Прокуратуры СССР.
С 1938 по 1950 гг. В. И. Громов — на преподавательской работе: сначала в Московском юридическом институте, где в 1940 г. ему было присвоено звание доцента, а затем в Московском государственном университете (кафедры уголовного процесса, классической филологии, древних языков). Скончался В. И. Громов 11 марта 1952 г.
Свою научную деятельность В. И. Громов начал еще до революции[19], однако по-настоящему его талант ученого проявился в 20—30-х гг. Первой крупной работой, принесшей ему широкую известность в кругах юридической общественности, была книга "Дознание и предварительное следствие (теория и техника расследования преступлений)", вышедшая в 1925 г. под редакцией и с предисловием Н. В. Крыленко и выдержавшая шесть изданий[20].
Книга подразделялась на две части. В первой шла речь об органах расследования и пределах их деятельности, общих условиях и основных задачах деятельности органов дознания и предварительного следствия и методах работы органов расследования. Во второй части автор анализировал отдельные акты расследования и их технику, организацию следственных действий, описывал научную технику уголовных расследований и ее особенности в отношении некоторых видов преступлений.
В. И. Громову принадлежит заслуга разработки учения о криминалистической версии и планировании расследования.
В 1929 г. выходит в свет труд В. И. Громова "Методика расследования преступлений"[21]. Мы уже отмечали, какое значение имела эта работа для криминалистической методики. Но ее роль заключалась не только в этом. Конструируя свою "методику расследования", автор стремился изложить типичные методы расследования определенных видов преступлений, доступные каждому работнику "без отношения к его личным индивидуальным качествам и способностям", т. е. превратить искусство расследования в науку расследования. Разумеется, с высоты современного уровня многое в этой книге выглядит наивным. Но не следует забывать, что она была написана, когда в литературе господствовали догматические схемы процесса расследования.
В. И. Громов в этой работе обозначил важнейшие стадии процесса расследования и сформулировал общие положения тактики различных следственных действий (осмотра, обыска, освидетельствования и др.).
Круг научных интересов В. И. Громова чрезвычайно широк, его творческая активность поражает. Достаточно сказать, что помимо названных работ в 1929 г. совместно с Н. Лаговиером он выпускает книгу "Уголовно-судебные доказательства[22]", в 1931 г. выходят две его работы — "Осмотр места преступления"[23] и "Техника расследования отдельных видов преступлений"[24], в 1932 г. — "Новые формы и методы расследования должностных и хозяйственных преступлений"[25], а в 1934 г. в соавторстве с II. И. Тарасовым-Родионовым — "Расследование хищений и злоупотреблений в торговом аппарате"[26]. Наконец, в 1937 г. выходит в свет его работа совершенно необычного характера. Это "Следственная практика в примерах"[27], о которой ее редактор писал: "Черпая материал из повседневной практики следственной работы, автор стремится на примере самых обычных следственных дел дать не только анализ следственных действий по каждому излагаемому им делу, но и сделать соответствующие выводы и обобщения методического характера, которые приложимы вообще к расследованию тех или иных категорий уголовных дел... Сообщаемые автором сведения из области криминалистики уже звучат по-иному: это уже не параграфы из учебника, а неопровержимо доказанная на конкретном примере техническая целесообразность" (с. 4). Уже в возрасте 80 лет, в 1949 г., он принимает участие в подготовке "Настольной книги следователя".
В 1935/36 и 1938/39 гг. вышли первые отечественные учебники по криминалистике для юридических вузов, в подготовке которых принимали участие все ведущие криминалисты того времени: С. М. Потапов, И. Н. Якимов, В. И. Громов, С. А. Голунский, А. И. Винберг, Б. М. Шавер, Е. У. Зицер и др. В 1940 г. увидел свет первый учебник для юридических школ Б. М. Шавера и А. И. Винберга.
Большое значение для формирования теории криминалистики имели статьи Б. М. Шавера "Об основных принципах частной методики" и "Предмет и метод советской криминалистики", а также статья С. М. Потапова "Принципы криминалистической идентификации", положившая начало формированию этой важнейшей криминалистической теории. Вопрос о природе криминалистики в эти годы специально не рассматривался; была принята, трехчленная система науки: техника, тактика и методика, а после публикации статьи Б. М. Шавера о предмете науки — двухчленная, состоящая из общей и особенной частей.
Период между двумя мировыми войнами для отечественной криминалистики был преимущественно временем накопления эмпирического материала, решалась задача распространения криминалистических знаний среди работников правоохранительных органов, создания практических руководств и пособий. В то же время закладывались научные основы криминалистической экспертизы (работы А. И. Винберга, Б. М. Комаринца, Б. И. Шевченко, С. М. Потапова и др.), в известной степени изучался зарубежный опыт применения научных средств и методов раскрытия преступлений, формировалась тактика следственных действий. Был положительно решен вопрос о самостоятельном характере криминалистики, что, правда, встречало возражения со стороны некоторых ученых.
§ 3. Этап формирования частных криминалистических теорий в отечественной науке
С середины 40-х гг. в отечественной криминалистике начался процесс активного формирования частных криминалистических теорий, отражающих различные стороны ее предмета.
Были отвергнуты концепции естественно-технической природы криминалистики (Г. Ю. Манне, Е. У. Зицер), двойственной — естественно-технической и юридической природы (П. И. Тарасов-Родионов) и в результате дискуссий 50-х гг. утвердился взгляд на криминалистику как науку юридическую (С. П. Митричев, А. И. Винберг, А. Н. Васильев, С. А. Голунский и др.). До конца 50-х гг. криминалисты придерживались взгляда Б. М. Шавера на систему науки, подразделяя ее по примеру других правовых наук на две части: общую (техника и тактика) и особенную (методика). Однако верх в конце концов взяла традиционная система науки, и в учебном пособии, подготовленном коллективом кафедры криминалистики Всесоюзного юридического заочного института под руководством С. П. Митричева в 1958 г., вновь говорится о трех составляющих: криминалистической технике, следственной тактике и частной методике.
В 1946 г. увидела свет брошюра С. M. Потапова "Введение в криминалистику", содержащая развернутое изложение его взглядов на теорию криминалистической идентификации. Она послужила стимулом к активной разработке этих проблем (Н. В. Терзиев, А. И. Винберг, М. Я. Сегай, В. Я. Колдин и др.); рассматриваются возможности применения этой теории не только в технике, но и в тактике и методике. В настоящее время она представляет собой одну из наиболее разработанных частных криминалистических теорий.
Формируются научные основы криминалистической техники в целом, и таких ее отраслей, как судебная фотография, трасология, исследование документов, баллистика и др. Существенную роль сыграла работа Б. И. Шевченко "Научные основы современной трасологии" (1947), а также монография Г. Л. Грановского "Основы трасологии" (общая и особенная части, 1965, 1974 гг.) Были предложены обоснованные классификации следов, изучен механизм следообразования, разработаны принципы и процедуры трасологической идентификации.
В 1948 г. вышло в свет третье, дополненное издание работы С. М. Потапова "Судебная фотография", где автор дал определение судебной фотографии, ее предмета и системы, охарактеризовал ее отрасли: судебно-оперативную фотографию и судебно-фотографическую экспертизу. Видами первой он назвал сигналетическую, масштабную, метрическую, репродукционную, проекционную и детективную фотографию. В последующие годы проблематика судебной фотографии освещалась в работах И. И. Софронова, X. М. Тахо-Годи, Н. А. Селиванова, А. А. Эйсмана, Н. С. Полевого, А. И. Устинова, П. Б. Силкина, М. В. Салтевского и др. С расширением использования в следственной практике киносъемки, а затем и видеозаписи криминалистическая литература пополнялась работами А. Н. Трофимова, Ю. С. Гапонова, И. Д. Найдиса, Н. Н. Лысова и др.
Основы экспертизы письма в ее современном варианте были заложены работой А. И. Винберга "Криминалистическая экспертиза письма" (1940) и статьей С. М.Потапова "Научное почерковедение", впоследствии в этой области плодотворные исследования вели В. Ф. Орлова, Р. М. Ланцман, С. И. Тихенко, Б. И. Пинхасов и др. Итогом стала докторская диссертация и монография В. Ф. Орловой "Теория судебно-почерковедческой идентификации" (1973). Основы автороведческой экспертизы были заложены работами Э. У. Бабаевой, В. Н. Белова, С. М. Вула.
Велись активные изыскания в области технико-криминалистического исследования документов. В 1949 г. Научно-технический отдел Управления милиции Москвы издал монографию Н. В. Терзиева и А. А. Эйсмана "Введение в криминалистическое исследование документов". В первой книге, написанной Н. В. Терзиевым, рассматривались предмет и система криминалистического исследования документов, история этого раздела криминалистической техники в России и за рубежом, методика осмотра документов. Автор впервые ввел в научный оборот термин "техническая экспертиза документов". Во второй книге, написанной А. А. Эйсманом, изложены технические средства и приемы исследования документов, причем особое внимание уделено фотографии.
Разрабатывались научные основы и методики исследования машинописи, печатей и штампов, полиграфической продукции (3. Г. Самошина, Э. Б. Мельникова, С. Д. Павленко), использования при производстве экспертиз документов оптических методов (В. М. Николайчик), лучей невидимой части спектра (Б. Р. Киричинский), токов высокой частоты (А. Ф. Аубакиров) и других методов.
Если Шевченко использовал положения теории идентификации для разработки основ трасологии, то Б. М. Комаринец сделал то же самое в области баллистики. Наиболее значительными стали его труды "Криминалистическое отождествление оружия по стреляным гильзам" (1955) и "Идентификация огнестрельного оружия по выстреленным пулям" (1961). В эти же годы выходят работы судебных медиков В. Ф. Чернакова "Очерки судебной баллистики" и С. Д. Кустановича "Судебная баллистика" (1953 и 1956 гг.).
Менее активно разрабатывались в эти годы проблемы отождествления по чертам внешности. В 1954 г. А. А. Гусевым была защищена кандидатская диссертация "Установление личности по признакам внешности"; экспертами НТО Москвы было подготовлено пособие по словесному портрету (Н. С. Троицкий и 3. С. Юхвед, 1951) и аналогичное пособие для слушателей Высшей школы милиции в 1952 г. подготовила 3. С. Юхвед. В 1956 г. было издано пособие Н. В. Терзиева для студентов "Криминалистическое отождествление личности по признакам внешности". Лишь через полтора десятка лет этой проблематикой фундаментально занялся В. А. Снетков, разработавший не только основы габитологии, но и ряд технических средств формирования синтетических портретов.
Еще менее разработанной оказалась область криминалистической регистрации. Буквально за несколько дней до войны 1941 г. были защищены кандидатские диссертации: в Москве А. И. Князевым "Уголовная регистрация" и в Харькове Д. П. Рассейкиным "Регистрация преступников в СССР". До середины 70-х гг. серьезных исследований в этой области не проводилось.
Учение о версии и планировании расследования стало активно разрабатываться с середины 50-х гг., хотя первое определение следственной версии было предложено Б. М. Шавером еще в 1940 г. в учебнике для юридических школ. Результаты исследований нашли свое наиболее полное выражение в докторской диссертации А. Н. Васильева "Основы следственной тактики" (1960).
Велась активная разработка тактики всех следственных действий. Вышел ряд фундаментальных пособий, таких, например, как "Следственный осмотр", написанный коллективом авторов кафедры криминалистики ВШ МВД под руководством А. И. Винберга (1957), "Осмотр места происшествия" коллектива сотрудников ВНИИ Прокуратуры СССР (1960), "Осмотр места происшествия" В. И. Попова (1966). В 1947 г. И. Н. Якимов защитил докторскую диссертацию "Следственный осмотр". Небезынтересно отметить, что вторая докторская диссертация на эту тему была защищена лишь в 1991 г. Л. В. Виницким.
Первые работы в области тактики следственного эксперимента принадлежали перу П. И. Тарасова-Родионова. После войны, в 50-х гг., они стали предметом кандидатской диссертации Л. Е. Ароцкера (1951), Н. И. Гуковской (1958); рассматривались они и в трудах Р. С. Белкина (1959, 1961).
Активно велась разработка тактики допроса и его разновидностей. В области тактики предъявления для опознания вышли работы Г. И. Кочарова, П. П. Цветкова, А. Я. Гинзбурга; тактики обыска — Е. М. Лифшиц (1954) и А. Р. Ратинова (1961).
Криминалисты положили начало интенсивному анализу вопросов использования в расследовании положений психологии, что послужило стимулом для "оживления" (после многолетнего перерыва) судебной психологии (А. Р. Ратинов, А. В. Дулов, В. Л.. Васильев и др.).
Основным направлением в этот период была разработка частных методик расследования отдельных видов преступлений. Она велась в двух аспектах: диссертационные исследования и подготовка методических пособий для следователей.
Наиболее существенными были докторские диссертации С. И. Тихенко по проблемам борьбы с хищениями (1957) и В. П. Колмакова о методике расследования убийства (1962).
Методические пособия для следователей готовились в основном сотрудниками ВНИИ криминалистики Прокуратуры СССР. Вышла в свет серия работ по методике расследования хищений в различных отраслях народного хозяйства, пособия по расследованию взяточничества, пожаров и поджогов, дорожно-транспортных происшествий и др. Что же касается исследования общеметодических основ этого раздела криминалистики, то они развернулись только в конце 60-х и 70-х гг.
Для того чтобы получить представление о том, как протекал процесс становления частных криминалистических теорий, рассмотрим вкратце некоторые из них.
Учение о механизмах следообразования прошло несколько этапов.
На первом внимание криминалистов привлекали только сами следы как источник информации преимущественно о личности преступника и некоторых его действиях. Понятие следа не формулировалось, механизм следообразования детально не анализировался; следы классифицировались в основном по объектам.
Первое определение следа в советской литературе предложил И. Н. Якимов. Он писал: "Следом называется отпечаток на чем-нибудь предмета, позволяющий судить о его форме или о его назначении[28]". От следа он отличает пятно, которое "позволяет судить только об оставившем его веществе, так как оно само является частицей этого вещества"[29]. Однако, как уже отмечалось, это различие между следом и пятном И. Н. Якимов в своей классификации не учитывал.
В 1935 г. впервые в литературе был употреблен термин "учение о следах"[30], а в 1936 г. — термин "трасология"[31]. Но ни определения этого понятия, ни учения о следах не было.
Второй этап мы связываем с появлением работ С. М. Потапова по теории криминалистической идентификации, о научных основах учения о следах, которое он тогда именовал трасологией, А. И. Винберга об основных принципах криминалистической экспертизы.
Уже в своей первой работе о принципах криминалистической идентификации С. М. Потапов подразделил все объекты, участвующие в данном процессе, на идентифицируемые и идентифицирующие. Эту классификацию он неоднократно иллюстрирует на примере различных следов и оставивших их объектов[32].
Выделение следов в самостоятельную категорию послужило посылкой для создания таких классификаций, в которых основанием являлся бы не вид следообразующего объекта, а свойства самого следа или механизм его образования. Для решения этой проблемы необходимо было определить, что следует понимать под следом в криминалистике. Такое определение сформулировал в 1945 г. С. М. Потапов.
"Следы, — писал он, — отражения на материальных предметах признаков явлений, причинно связанных с расследуемым событием. Следы могут возникать от людей, отдельных предметов и от действия сил природы[33]". Это определение впоследствии Б. И. Шевченко оценил как впервые предпринятую попытку раскрыть значение слова "след" в качестве криминалистического термина[34]. Нам кажется, что такая оценка была ошибочной.
Мы уже указывали, что первое определение следа было предложено И. Н. Якимовым на 10 лет раньше, в 1935 г. Правда, оно было, может быть, более примитивным, "обиходным". Но оно точнее характеризовало след именно в криминалистическом значении этого термина. Еще точнее оно соответствовало пониманию следа как, объекта трасологических исследований.
Определение С. М. Потапова характеризовалось как криминалистическое в сущности только потому, что в нем речь шла о явлениях, "причинно связанных с расследуемым событием". Но как раз это, по нашему мнению, не способствовало его точности. Как показало дальнейшее развитие криминалистики, объекты ее исследования, в том числе и следы, необязательно связаны с преступлением причинно. Кроме того, это определение никак не отграничивало следы от других доказательств. Нам кажется, что как раз в силу того, что определение С. М. Потапова было весьма общим, оно косвенно способствовало укоренению в криминалистике двух понятий следа — в широком (по существу, бытовом) и узком (трасологическом) смысле.
Из трасологического понимания следа как отображения внешнего строения и исходил Б. И. Шевченко при разработке научных основ трасологии[35]. Положения, которые он сформулировал, вкратце сводились к следующему.
1. В следообразовании участвуют два объекта. Объект, который вызывает свое отображение на другом, был назван Б. И. Шевченко "образующим", а получающий отображение — "воспринимающим".
2. В следе отображается только часть поверхности образующего объекта, которая вошла в соприкосновение, а при расположении объектов на расстоянии — была обращена к воспринимающему объекту. Эту часть поверхности образующего объекта и противостоящую ей поверхность воспринимающего объекта автор предложил называть "контактными поверхностями".
3. Изменения на воспринимающем объекте могут возникать в пределах его контактной поверхности и за ее пределами. Следы, образующиеся в первом случае, Б. И. Шевченко назвал следами локального, во втором — периферического воздействия.
4. Б. И. Шевченко ввел понятие следового контакта — статического и динамического. Как разновидность статического он рассматривал контакт качения.
5. Следовой контакт приводит к изменениям воспринимающего объекта двух видов — объемному или поверхностному[36].
С учетом всех указанных факторов Б. И. Шевченко и построил классификацию следов, уделив особое внимание следам локального механического воздействия, с которыми наиболее часто сталкивается практика. Объемные следы такого воздействия он разделил на оттиски — статические и динамические; последние — на одиночные, линейные и плоскостные; особо выделены следы качения, разрезы и пробоины. Поверхностные следы локального механического воздействия также подразделялись на статические и динамические, а обе эти группы — на отпечатки (наслоения) и отслоения[37].
Из изложенного видно, что Б. И. Шевченко подошел к характеристике следов и их классификации с позиции изучения механизма следообразования. Научность и плодотворность такого подхода не замедлили сказаться: сформулированные им принципы легли, по существу, в основу трасологии как научной теории и оказали решающее влияние на ее развитие.
Предложенная им классификация следов, основанная на механизмах их образования, оказалась пригодной и для судебной баллистики. Исследуя механизм образования следов на стреляных пулях, Г. А. Глассон отмечал, что следы от стенок канала ствола "по классификации, разработанной Б. И. Шевченко, относятся к "динамическим оттискам", т. е. к той группе объемных следов, которые характеризуются ... главным условием образования их в процессе контактного движения воспринимающего следы объекта по образующему эти следы объекту"[38]. На общий характер разработанной Б. И. Шевченко классификации указывали впоследствии и другие авторы[39].
Третий, современный, этап развития учения о следах начался с уточнения некоторых понятий и терминов. Объекты, участвующие в процессе следообразования, получили название следообразующего и следовоспринимающего[40]. Их перечень был дополнен еще одним объектом — веществом следа[41]. Уточняется и развивается понятие следа. Вносятся предложения об изменении их классификации. Так, Л. К. Литвиненко предложил дополнить следы механического воздействия следами разрыва-разлома, а подгруппу объемных следов — следами скольжения, распила и сверления[42].
Углубленное исследование механизмов следообразования в настоящее время приводит к постановке, вопроса о перестройке особенной части учения о следах, выделения таких его разделов, как гомеоскопия и механическая трасология[43], механоскопическая часть трасологии[44], транспортная трасология[45], неидентификационная трасология[46].
По-прежнему продолжается детальное изучение следов в зависимости от видов объектов и механизмов следообразования.
Изучению следов рук посвящены работы В. А. Адриановой, многочисленные статьи Г. Л. Грановского, работы Е. И. Зуева, Г. А. Самойлова, А. И. Миронова, Л. Г. Эджубова и других авторов. Следы ног особенно детально рассматриваются в работах Е. И. Зуева, зубов — А. И. Миронова, орудий взлома и инструментов — С. И. Поташника и Ю. П. Голдованского, транспортных средств — М. Г. Богатырева и Ф. П. Совы. Изучение процессов следообразования при трасологической экспертизе повреждений на одежде предпринимает X. М. Тахо-Годи.
В судебной баллистике механизмы следообразования освещаются в работах Б. М. Комаринца, А. И. Устинова, Б. Н. Ермоленко и других авторов.
Анализ современной литературы в области криминалистической техники показывает, что независимо от рода и вида следообразующих объектов, качественных особенностей следовоспринимающих поверхностей есть нечто общее, объединяющее все элементы процесса следообразования и в то же время отражающее динамику процесса, позволяющее проникнуть в сущность следа как объекта познания, выявить его генезис и, следовательно, объяснить его, т. е. решить задачу науки. Этим общим является механизм следообразования. Именно на базе познания механизма следообразования развивается практика исследования следов, безразлично, идет ли речь о следах ног, саней, огнестрельного оружия или оттисках печатей. Совершенно прав И. И. Пророков, когда пишет, что "знание механизма образования следов, их классификации позволяет судить о способе совершения определенных действий, результатом которых данные следы являются, и об особенностях объектов, образовавших эти следы"[47], т. е. является необходимой предпосылкой получения доказательственной информации. Это в равной степени относится к трасологии, баллистике и другим системам средств и приемов криминалистической техники, так или иначе имеющим дело со следами-отражениями. Основываясь на сказанном, можно заключить, что общей, теоретической частью всех этих отраслей является криминалистическое учение о механизмах следообразования — одна из частных криминалистических теорий.
Теория криминалистической идентификации является одной из самых разработанных. С момента формулирования С. М. Потаповым в 1940 г. ее основных положений и до настоящего времени эта теория занимает одно из ведущих мест в научных исследованиях. Если в 1940— 1955 гг. было опубликовано 13 работ семи авторов, то в 1956—1960 гг. увидели свет уже 36 публикаций двадцати восьми авторов, а в 1961— 1965 гг. издается 69 работ, принадлежащих перу сорока ученых. За последние десять лет число публикаций по общим и частным вопросам теории идентификации продолжает расти. Этой проблематике специально посвящают свои докторские диссертации В. Я. Колдин, М. И. Сегай, В. С. Митричев, М. В. Салтевский, И. Д. Кучеров, разновидности процесса идентификации рассматриваются в докторских диссертациях Г. Л. Грановского, В. Ф. Орловой, Б. М. Комаринца, В. А. Снеткова.
Такой пристальный интерес объясняется несколькими причинами.
Теория криминалистической идентификации исторически оказалась первой частной криминалистической теорией, выступавшей не как сумма отдельных теоретических построений, а как систематизированное знание, как упорядоченная система понятий. Такая систематизация открывала перспективы дальнейших исследований, давала наглядное представление о "белых пятнах", нерешенных проблемах и, таким образом, позволяла сравнительно легко определить точки приложения сил и привлечь эти силы.
По мере формирования этой теории становилась все очевиднее ее важная методологическая роль в криминалистике и смежных областях знания и большое практическое значение. К этому следует добавить, что философское осмысление ключевых вопросов криминалистики не могло не затронуть и теории криминалистической идентификации, дававшей обильный материал и открывавшей широкие возможности для применения законов и категорий диалектики.
В развитии теории криминалистической идентификации можно различить три этапа. Первый, охватывающий примерно десятилетие — с 1940 по 1950 гг., — это этап формирования общих основ теории, ее исходных положений и принципов. Второй — с начала 50-х до конца 60-х гг. — формирование на базе общих положений "объектовых" теорий: теории судебно-трасологической идентификации, судебно-графической идентификации и т. п. Для третьего периода, продолжающегося в настоящее время, характерен как пересмотр, уточнение и дополнение нескольких общих постулатов теории криминалистической идентификации, так и исследование ее частных приложений. Предпринимаются и обосновываются попытки расширить круг объектов идентификации, рассматриваются возможности, открывающиеся с применением новых методов идентификации, изучаются ее информационный, доказательственный и логический аспекты. Начались математизация и кибернетизация этого процесса.
Термин "идентификация" (отождествление), употреблявшийся еще А. Бертильоном[48], встречается в самых первых работах советских криминалистов. И. Н. Якимов в 1924—1925 гг. пишет об идентификации преступников, охотнее, впрочем, употребляя термин "опознание"[49]. Е. У. Зицер среди целей криминалистической техники называл идентификацию лиц и предметов, фигурирующих в следственных делах[50]. В работах Н. П. Макаренко, А. И. Винберга, Б. М. Комаринца, Б. И. Шевченко и других авторов описывались приемы и стадии процесса идентификации различных объектов. Это был эмпирический путь решения проблемы, центральной для криминалистики с первых дней ее существования как науки. И именно благодаря обилию накопленного эмпирического материала, наблюдений и практических выводов из повседневных процедур отождествления стало возможным возникновение теории криминалистической идентификации.
Начало формированию этой теории положила статься С. М. Потапова "Принципы криминалистической идентификации", опубликованная в первом номере журнала "Советское государство и право" за 1940 г.
Выдающийся советский криминалист Сергей Михайлович Потапов родился в 1873 г. По окончании Смоленской гимназии он в 1891 г. поступил на юридический факультет Московского университета, а после его окончания в 1896 г. был назначен кандидатом на судебные должности в Новгородский окружной суд.
С 1900 по 1912 гг. С. М. Потапов работал судебным следователем. В 1911 г. он командируется Министерством юстиции в Лозанну к профессору Рейссу, где слушает его курс "Научная техника расследования преступлений", после чего едет в Париж и знакомится с работой бюро идентификации А. Бертильона. В 1911/12 учебном году Сергей Михайлович первым в России читает курс уголовной техники в училище правоведения, а затем в Военно-юридической академии.
В сентябре 1912 г. С. М. Потапов назначается помощником управляющего Петербургским кабинетом научно-судебной экспертизы, а с 1914 по 1919 гг. состоит в должности заведующего Киевским кабинетом научно-судебной экспертизы. В период с 1922 по 1934 гг. Сергей Михайлович руководит научно-техническим отделом Управления уголовного розыска Главного управления рабоче-крестьянской милиции НКВД. Он организовал научно-техническую (криминалистическую) службу в органах ОГПУ-НКВД, проделал большую работу по внедрению криминалистических средств и методов в практику борьбы с преступностью, а также по распространению криминалистических знаний.
С 1934 г. С. М.Потапов работает в Институте по изучению преступности и преступника, где в 1935 г. организует криминалистическую лабораторию. В 1938 г. эта лаборатория была переведена в Институт права Академии наук СССР, куда переходит и С. М. Потапов. В 1951 г. он вместе с лабораторией переходит в Институт криминалистики Прокуратуры СССР. Умер С. М. Потапов в 1957 г.
Далее библиография первого периода развития теории криминалистической идентификации выглядит следующим образом: 1943 — неопубликованная монография С. М. Потапова "Роль методов криминалистики в доказательственном праве"; 1946 — брошюра С. М. Потапова "Введение в криминалистику"; 1947 — монография Б. И. Шевченко "Научные основы современной трасологии"; докторская диссертация А. И. Винберга "Основы советской криминалистической экспертизы"; 1948 — статья Н. В. Терзиева "Идентификация в криминалистике"; 1949 — монография А. И. Винберга "Основные принципы советской криминалистической экспертизы"; Учебник для юридических школ А. И. Винберга и Б. М. Шавера "Криминалистика"; 1950 — глава Н. В. Терзиева "Идентификация в советской криминалистике" в учебнике по криминалистике для юридических вузов; учебное пособие А. И. Винберга "Криминалистика" (§ 4 "Криминалистическое отождествление").
По концепции С. М. Потапова, основные положения теории криминалистической идентификации заключались в следующем.
1. Главную задачу и основную цель всех методов криминалистики составляет получение судебного доказательства тождества в результате исследования, называемого идентификацией. Термин "идентификация" по своему содержанию шире термина "отождествление". Последний обычно означает уже установленное тождество, тогда как первый — определенный процесс исследования, который может привести к выводу не только о наличии, но и об отсутствии тождества.
2. Метод идентификации является способом точного узнавания предметов и явлений; он объединяет в систему частные криминалистические методы и в различных видах и формах представляет собственно методологию криминалистического исследования.
3. Основанием метода идентификации является возможность мысленного отделения признаков от вещей и изучения их как самостоятельного материала. Идентификации могут подлежать всевозможные материальные предметы и явления, их роды и виды, количества и качества, участки пространства и моменты времени, человеческая личность в целом, ее отдельные признаки, физические свойства, умственные способности, внешние действия человека и его психические акты.
4. С точки зрения способов идентификации в практике встречаются:
а) объекты, по отношению к которым вопрос о тождестве или отсутствии тождества решается непосредственно следователем или судом;
б) объекты, по отношению к которым тот же вопрос решается при помощи каких-либо систем регистрации, и в) объекты, по отношению к которым решение этого вопроса достигается экспертным путем.
5. Принципами идентификации являются: а) строгое разделение объектов на идентифицируемые и идентифицирующие; б) разделение объектов идентификации на изменяемые и относительно неизменяемые;
в) применение наиболее глубокого и детального, объединенного с синтезом анализа объектов идентификации; г) каждый сравниваемый признак исследуется в движении, т. е. устанавливается зависимость наблюдаемого состояния данного свойства от предшествующих и сопутствующих условий.
6. Существуют четыре формы применения единого метода криминалистической идентификации: приметоописательная (сигналетическая), аналитическая, экспериментальная, гипотетическая.
Попытаемся теперь проследить, как были восприняты эти положения авторами работ, отнесенных нами к первому периоду развития теории криминалистической идентификации.
С серьезной критикой концепции С. М. Потапова выступил Б. И. Шевченко, положивший без каких-либо уточнений выводы С. М. Потапова в основу своей теории трасологической идентификации, применительно к содержанию последней сузил круг идентифицируемых объектов до трех видов: неодушевленные предметы, которые имеют и способны сохранять определенное внешнее строение, люди и животные[51].
Критиковал концепцию С. М. Потапова и Н. В. Терзиев. Отметив заслуги С. М. Потапова, он выразил свое несогласие с его трактовкой понятия идентификации, согласно которой "рамки идентификации раздвигаются так далеко, что понятие идентификации охватывает все познавательные акты. Получается, что всякое суждение, всякое исследование представляет собой идентификацию. Это построение представляется нам искусственным и ненужным. Понятие идентификации теряет присущий ему ясный смысл и становится весьма расплывчатым ".[52]
Н. В. Терзиев отверг утверждение С. М. Потапова о том, что идентификация является специальным методом криминалистики. "Идентификация, — писал Н. В. Терзиев, — не является ни универсальным методом в криминалистике, ни специальным методом этой науки, ни вообще методом. Общим методом советской криминалистики, как и всех наших наук, является метод материалистической диалектики — единственный общий метод криминалистики. Идентификация не является "специальным" методом криминалистики, поскольку в криминалистике идентификация в принципе не отличается от идентификации в других науках — химии, физике и др. Наконец, сомнительно, чтобы идентификация могла рассматриваться вообще как "метод", поскольку она является задачей исследования"[53]. Ограничение объектов идентификации предметами, людьми и животными, введенное Б. И. Шевченко для трасологии, Н. В. Терзиев распространил на идентификацию вообще.
Оспорив некоторые положения концепции С. М. Потапова, Н. В. Терзиев в то же время дополнил ее характеристикой значения групповой (родовой и видовой) идентификации, указанием на варианты наличия идентифицируемого объекта при осуществлении акта идентификации, дал определение образцов для сравнения и описал предъявляемые к ним требования, обосновал наличие идентификации трех родов: по мысленному образу, по описанию или изображению, по следам или иным вещественным проявлениям, отображающим свойства идентифицируемого объекта[54].
А. И. Винберг дополнил концепцию С. М. Потапова описанием стадий процесса идентификации в криминалистической экспертизе, дал детальную характеристику видов криминалистической идентификации и подчеркнул, что "неподвижного тождества не существует, в свойствах объектов происходят изменения, которые путем анализа могут быть обнаружены и затем исследованы с точки зрения закономерности их образования и развития при помощи наблюдения и эксперимента"[55].
На втором и третьем этапах своего развития теория криминалистической идентификации пополнилась рядом общих положений, наиболее существенные из которых заключались в следующем:
1. В процессе уточнения понятия родовой (видовой) идентификации большинство авторов склонилось к необходимости замены этого понятия другим — установление групповой принадлежности. Толчком к пересмотру послужило замечание Г. М. Миньковского и Н. П. Яблокова о том, что термин "групповая идентификация" неправилен, "так как марксистская философия учит, что объект может быть тождествен только самому себе. В данном случае речь идет о принадлежности объекта к определенной группе, т. е. о его сходстве с некоторыми другими объектами. Поэтому надо говорить об "установлении групповой принадлежности" (подобия, сходства)[56]. Приняв это замечание, Н. В. Терзиев впоследствии писал: "Некоторые криминалисты применяют термин "идентификация" в широком смысле, обозначая им как установление единичного объекта, так и определение групповой принадлежности. При этом исследования первого вида называют "индивидуальной", а второго вида — "групповой" идентификацией. Однако в криминалистике в настоящее время более принято ограничивать понятие идентификации установлением индивидуального объекта"[57].
В то же время в литературе этого этапа отмечается, что различие в терминологии — установление тождества и установление групповой принадлежности — не означает, что эти процессы изолированы, оторваны друг от друга. Установление групповой принадлежности рассматривается в общей форме как первоначальная стадия идентификации и лишь в некоторых случаях как самостоятельный процесс исследования. .
2. То, что С. М. Потапов называл принципами идентификации, при ближайшем рассмотрении оказалось либо классификацией, объектов исследования, либо приемами или условиями правильного мышления. По этому поводу А. И. Винберг писал: "Все четыре так называемых научных принципа криминалистической идентификации, сформулированные С. М. Потаповым, по существу, не являются специфическими и присущими именно процессу идентификации, а представляют собой непременные условия для осуществления любого научного исследования в любой области науки и техники. Очевидно, что без научной классификации объектов в любой науке, без применения правильного мышления, анализа, синтеза, обобщения, абстракции, без рассмотрения изучаемых явлений в их взаимосвязи вообще не может иметь место никакое научное исследование. Правильнее будет указать на эти условия научного исследования как на условия, применяемые в криминалистической идентификации, и отказаться в дальнейшем от попыток возводить эти условия в специфические принципы криминалистической идентификации"[58].
3. Наряду с предложенными Н. В. Терзиевым родами идентификации употребляется понятие "формы отождествления" (В. Я. Колдин).
Различаются две формы отождествления — по материально-фиксированным и по чувственно-конкретным отображениям. К первой относятся все случаи идентификации по следам рук, ног, транспорта, орудий и инструментов и т. п. Ко второй — случаи идентификации по отображению отождествляемых объектов в памяти человека. Материально-фиксированное отображение всегда является непосредственным объектом исследования; чувственно-конкретное отображение воспринимается опосредствованно — через воспроизведение образов носителем отображения. Разграничение форм идентификации лежит в основе методики криминалистической идентификации[59].
4. Перечень объектов идентификации, предложенный Б. И. Шевченко и Н. В. Терзиевым (предметы, люди, животные), был поставлен под сомнение по ряду оснований.
Во-первых, по мнению некоторых авторов, его следовало дополнить такими объектами, как трупы и участки местности.
Во-вторых, родовое понятие "предметы" нуждалось в уточнении. Предмет — любое материальное тело, находящееся в любом агрегатном состоянии, обладающее любой степенью сложности. Но любое ли материальное тело может быть объектом идентификации? Здесь мнения криминалистов разделились.
Сторонники одной точки зрения пришли к выводу, что сюда могут быть отнесены лишь твердые тела, обладающие явно выраженными внешними признаками, т. е. индивидуально-определенные. "В отношении таких объектов, как материалы, ткани, краски, чернила и т. п., в большинстве случаев сама постановка вопроса об индивидуальном тождестве "предмета" невозможна. Речь может идти здесь лишь о выделении некоторого объема или массы материала"[60].
Авторы, придерживающиеся другой точки зрения, включили в перечень сыпучие, жидкие и газообразные тела[61]. Наряду с идентификацией предмета, разделенного на части, теперь фигурирует и идентификация сложного предмета путем установления принадлежности ему частей, а также установление принадлежности предмета комплекту[62].
5. Было высказано мнение, что попытка рассматривать все вопросы идентификации лишь в аспекте диалектической логики неправильна. "Нам представляется, — писал А. И. Винберг, — что существенной ошибкой является отказ от использования законов формальной логики... Формальная логика, являясь частью, моментом диалектической логики, отражает устойчивость объектов, их качественную определенность, что и является сущностью для всего процесса криминалистической идентификации, призванного доказать тождество данного конкретного объекта... "[63].
6. Расширился и обогатился понятийный аппарат теории идентификации. В. Я. Колдин предложил различать среди идентифицируемых объектов "искомый", т. е. объект, свойства которого изучаются по отображению — вещественному доказательству, и "проверяемый" объект, свойства которого изучаются по образцам или непосредственно по объекту, представленному на экспертизу[64]. М. Я. Сегай ввел в обиход понятие идентификационной связи[65]. Появились термины "идентификационный период", "идентификационное поле" и др.
7. Наряду с разработкой общих проблем идентификации по материально-фиксированным отображениям углубились исследования процессов идентификации по мысленным образам. Этот аспект теории получил отражение главным образом в работах по тактике предъявления для опознания (Г. И. Кучеров, П. П. Цветков, А. Я. Гинзбург, Н. Г. Бритвич, А. Н. Колесниченко) и частично в работах по тактике других следственных действий — осмотра, обыска, проверки и уточнения показаний на месте.
Отрицая правомерность представления о криминалистической идентификации как о процессе, целиком относящемся к исследованию вещественных доказательств, А. И. Винберг выдвинул тезис о том, что "общее учение о криминалистической идентификации в равной степени должно занять свое место в криминалистической тактике" и что "игнорирование такой методики доказывания, как идентификация, возможно только при пренебрежительном отношении к анализу научных средств и логическому аппарату доказывания"[66].
Он предложил включить в содержание общих положений тактические основы криминалистической идентификации — учение об идентификации в следственной работе и идентификационные признаки, учитываемые следователем при установлении фактических данных[67].
Углубленное исследование тактического аспекта теории криминалистической идентификации потребовало привлечения данных психологии (А. Р. Ратинов, В. Е. Коновалова, А. В. Дулов), теории доказательств (А. И. Винберг, А. А. Эйсман, Р. С. Белкин), метода. моделирования (И. М. Лузгин). Более полно стали реализовываться общие положения теории криминалистической идентификации. Так, еще в 1959 г. мы предложили включить в число объектов, идентифицируемых путем опознания по мысленному образу (в дополнение к предметам, людям, животным) такие сложные материальные образования, как помещения и участки местности[68]. Получила теоретическое обоснование возможность установления путем опознания групповой принадлежности объектов[69].
§ 4. Современный этап развития криминалистики (этап формирования общей теории науки)
С середины 60-х гг. приоритетное направление в криминалистике получило исследование общетеоретических проблем. Возникли эмпирические и теоретические предпосылки формирования общей теории науки, объединяющей частные криминалистические теории, по-новому, исходя из требований времени и достижений науки, определяющей предмет криминалистики.
Новая концепция предмета через указание на изучаемые ею закономерности объективной действительности была предложена Р. С. Белкиным (1967), аргументирована в его совместной с Ю. И. Краснобаевым статье в том же году и затем в развернутом виде представлена в ряде работ. Большинство отечественных криминалистов присоединились к новой трактовке предмета криминалистики, иногда с теми или иными редакционными уточнениями или модификациями.
Впервые концепция и структура общей теории криминалистики была изложена Р. С. Белкиным в работе "Ленинская теория отражения и методологические проблемы советской криминалистики" (1970), а затем развита им в трехтомном "Курсе советской криминалистики" (1977— 1979), в других работах.
Термин "общая теория криминалистики" вошел в научный обиход, а содержание этой теории составило первый раздел в системе науки. Впоследствии коррективы в содержание и структуру общей теории вносили А. А. Эйсман, Н. А. Селиванов, и некоторые другие ученые, но в целостном виде она в их работах представлена не была.
Формирование общей теории криминалистики дало толчок к целенаправленному исследованию ее составных частей (диссертационные и монографические исследования Г. Г. Зуйкова, В. Ф. Орловой, А. А. Закатова, С. И. Цветкова, И. А. Алиева, Н. Н. Лысова, В. М. Мешкова, Л. Г. Горшенина и др.).
Современный этап развития криминалистики, помимо разработки проблем общей теории, характеризуется и углубленным исследованием общетеоретических вопросов других разделов науки.
В области криминалистической техники появились работы, содержащие анализ и характеристику технико-криминалистических средств и методов работы с доказательствами, использования специальных познаний в судопроизводстве, проблем судебной экспертизы (И. А. Селиванов, 3. М. Соколовский, В. К. Лисиченко, В. И. Гончаренко, М. В. Салтевский, Г. И. Грамович, И. Н. Сорокотягин, А. А. Леви и др.). На основе теории криминалистической экспертизы стала формироваться общая теория судебной экспертизы (А. Р. Шляхов, А. И. Винберг и Н. Т. Малаховская, Ю. Г. Корухов, И. А. Алиев, Е. Р. Российская, Т. В. Аверьянова, С. Ф. Бычкова).
В области криминалистической тактики внимание ученых было обращено на проблематику следственных ситуаций (И. Ф. Герасимов, Л. Я. Драпкин, О. Я. Баев, В. К. Гавло, В. И. Шиканов и др.), тактических комбинаций (операций) и иных криминалистических комплексов (А. В. Дулов, Р. С. Белкин, В. А. Жбаиков и др.), тактического решения и тактического риска (С. И. Цветков, Р. С. Белкин, Ю. Ю. Осипов, Г. А. Зорин).
В области криминалистической методики были сформулированы представления о концептуальных основах этого раздела науки (А. Н. Колесниченко, И. Н. Возгрин, В. А. Образцов), продолжалась разработка вопросов изучения личности обвиняемого и потерпевшего в процессе расследования (Ф. В. Глазырин, П. П. Цветков, В. В. Вандышев и др.).
На стыке между тактикой и методикой велись исследования познавательной природы расследования (И. М. Лузгин, Н. А. Якубович, В. Е. Коновалова, А. А. Эйсман и др.), организационных основ расследования и его эффективности (Л. А. Соя-Серко, А. И. Михайлов, А. Б. Соловьев), системы следственных действий (И. Е. Быховский), применения данных криминалистики в различных областях правоприменительной деятельности (Ю. Г. Корухов).
В силу своей специфической природы криминалистика в советский период менее других общественных наук была идеологизирована и легко освободилась от редких "родимых пятен" классового подхода. Можно с уверенностью констатировать, что по своему уровню и достижениям отечественная криминалистика не только не уступает уровню этой науки в других странах, но и во многом превосходит его.
§ 5. Экспертные и научные криминалистические учреждения
Первыми экспертными криминалистическими учреждениями с известной степенью условности можно считать бюро идентификации, создававшиеся по примеру парижского бюро Бертильона при полицейских префектурах ряда столичных городов Европы, а позднее — полицейские лаборатории.
В России первым криминалистическим экспертным учреждением стала лаборатория, созданная в 1889 г. Е. Ф. Буринским на собственные средства в Санкт-Петербурге. Ей на смену пришла в 1892 г. организованная по, представлению Министерства юстиции судебно-фотографическая лаборатория при прокуроре Санкт-Петербургской судебной палаты.
Возрастающие потребности в использовании специальных познаний обусловили принятие в 1912 г. Государственной думой закона о создании Петербургского кабинета научно-судебной экспертизы. В 1913 и 1914 гг. аналогичные кабинеты были открыты в Москве, Киеве и Одессе. В годы революции и гражданской войны петербургский и московский кабинеты были уничтожены, киевский и одесский функционировали лишь от случая к случаю. В 1923 г. организуется аналогичный кабинет в Харькове, а в 1925 г, кабинеты преобразуются в институты научно-судебной экспертизы. В 1929 г. такой же институт создается в Минске.
После Великой Отечественной войны были восстановлены Киевский и Харьковский институты, а взамен институтов в Одессе и Минске созданы научно-исследовательские криминалистические экспертные лаборатории, впоследствии вновь преобразованные в НИИ. В 1944 г. организуется Центральная криминалистическая лаборатория МЮ СССР, на базе которой в 1962 г. создается Центральный НИИ судебных экспертиз — головное экспертное и научно-исследовательское учреждение в системе органов юстиции. В настоящее время это — Российский федеральный центр судебной экспертизы (РФЦСЭ).
В 50-е гг. создаются НИИ судебных экспертиз в Баку, Вильнюсе, Ташкенте, Алма-Ате, в 90-е гг. — во Львове и Донецке. В других республиках бывшего СССР экспертные учреждения представлены республиканскими лабораториями.
Ныне в систему, возглавляемую РФЦСЭ, входит свыше 60 центральных, республиканских, краевых, областных экспертных лабораторий и их филиалов.
Параллельно функционирует система экспертных криминалистических подразделений органов внутренних дел. Первый кабинет научно-судебной экспертизы начал работать с марта 1919 г. при Центральном управлении уголовного розыска России. В 1921 г. он был реорганизован в научно-технический подотдел ОУР НКВД, а в мае 1922 г. — в научно-технический отдел. В 1936 г. аналогичные научно-технические подразделения были созданы в милиции по всему Союзу.
В конце 1945 г. создается НИИ криминалистики Главного управления милиции НКВД, который и возглавил эту систему. В 1960 г. НИИК был переименован в НИИ милиции. Впоследствии была создана Центральная криминалистическая лаборатория МВД, основной задачей которой было производство экспертиз для центрального аппарата министерства. В 1983 г. на базе этой лаборатории и ряда отделов ВНИИ МВД была создана лаборатория криминалистических исследований ВНИИ МВД, которая в 1990 г. была преобразована в самостоятельный Всесоюзный научно-криминалистический центр МВД СССР. В 1992 г. ВНКЦ и Экспертно-криминалистическое управление МВД СССР были объединены в единый Экспертно-криминалистический центр МВД России. В системе местных органов внутренних дел функционируют экспертно-криминалистические управления, отделы, отделения и лаборатории.
В зарубежных странах экспертные криминалистические учреждения находятся, как правило, в системе органов полиции, а в некоторых — органов юстиции. В небольших государствах это обычно общенациональный институт или лаборатория, обслуживающая всю страну. Такова, например, Национальная криминалистическая лаборатория в Осло (Норвегия). В США ФБР имеет Центральную криминалистическую лабораторию и разветвленную сеть региональных лабораторий. В Великобритании существуют восемь региональных полицейских криминалистических лабораторий и Центральная лаборатория лондонской полиции.

Глава 2. РАЗВИТИЕ НАУЧНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ПРЕДМЕТЕ КРИМИНАЛИСТИКИ
Познание, как отражение и воспроизведение в человеческом мышлении действительности, носит активный характер, особенно рельефно проявляющийся в развитии науки. Именно в ходе научного познания обнаруживается диалектика объективной действительности, по образному выражению В. И. Ленина, та самая “диалектика вещей”, которая создает “диалектику идей” — систему теоретических концепций, понятий, категорий, то есть содержание науки. Научное знание выступает как содержательное знание, отражающее законы объективного мира. “Тут действительно, объективно три члена: 1) природа;
2) познание человека, = мозг человека (как высший продукт той же природы) и 3) форма отражения природы в познании человека, эта форма и есть понятия, законы, категории etc. Человек не может охватить = отразить = отобразить природы всей, полностью, ее “непосредственной цельности”, он может лишь вечно приближаться к этому, создавая абстракции, понятия, законы, научную картину мира и т. д. и т. п.” — отмечал В. И. Ленин[1].
Объективную действительность познают все частные, конкретные науки. При этом “сфера познания” каждой науки зависит от ее предмета: именно в этой сфере осуществляется отражение конкретной наукой объективной действительности, т. е, отражение, составляющее содержание этой, а не другой области научного знания. Отсюда вытекает то важное методологическое значение, которое имеет правильное определение предмета каждой конкретной науки. В формулировке предмета науки разъясняется, что такое отражаемый объект и в каком аспекте он отражается. С этих позиций, как нам представляется, следует подходить к формулированию предмета любой частной науки, в том числе и предмета криминалистики как специфической области научного знания.
Представление о предмете криминалистики складывалось и уточнялось по мере развития самой науки.
Первые определения предмета криминалистики отечественных авторов, сформулированные в послереволюционный период, находились под заметным влиянием взглядов западных и дореволюционных русских криминалистов. Так, Г. Ю. Маннс, попытавшийся еще в 1921 г. определить предмет криминалистики, полагал, что им являются, “во-первых, способы совершения преступлений, профессиональные особенности и быт преступников (их жаргон, их суеверия и т. д.) и, во-вторых, приемы расследования преступлений, включая идентификацию преступников”[2]. В первом развернутом определении предмета криминалистики, предложенном в 1925 г. И. Н. Якимовым, указывалось, что криминалистика “имеет своим предметом изучение наиболее целесообразных способов и приемов применения методов естественных, медицинских и технических наук к расследованию преступлений и изучению физической и моральной личности преступника, а своей целью ставит помощь правосудию в раскрытии материальной истины в уголовном деле”[3].
В этих определениях отчетливо отразились идеи Ганса Гросса и их русского популяризатора С. Н. Трегубова.
В предисловии к третьему изданию своей знаменитой работы “Руководство для судебных следователей как система криминалистики” (1898) Г. Гросс писал: ”Криминалистика по природе своей начинается лишь там, где уголовное право, также по своей природе, прекращает свою работу: материальное уголовное право имеет своим предметом изучение преступного деяния и наказания, формальное уголовное право (процесс) заключает в себе правила применения материального уголовного права. Но каким именно способом совершаются преступления? Как исследовать эти способы и раскрывать их, какие были мотивы в совершении такового, какие имелись в виду цели — обо всем этом нам не говорят ни уголовное право, ни процесс. Это составляет предмет криминалистики”[4]. Развивая данные положения, С. Н. Трегубов отмечал, что предметом криминалистики следует считать “изучение наиболее целесообразных способов и приемов применения методов естественных наук и технических знаний к исследованию преступлений и установлению личности преступника”[5].
Влияние взглядов западных криминалистов было частично преодолено при формулировании определения предмета криминалистики в первом коллективном советском учебнике по криминалистике для юридических вузов, вышедшем в 1935 г. “Советская криминалистика, — указано во введении, — представляет собой науку о расследовании преступлений”[6]. Из дальнейшего изложения становилось ясным, что это наука о способах применения данных естественных наук к расследованию преступлений, о наилучших приемах проведения отдельных следственных действий и наиболее целесообразном взаимном расположении этих действий, системе и планировании процесса расследования, о специфических приемах расследования отдельных видов преступлений. Таким образом, к приемам применения методов естественных наук в целях борьбы с преступностью добавлялись приемы собственно расследования — его организации, планирования и проведения. Фактически так же определялся предмет криминалистики Е. У. Зицером в учебнике криминалистики 1938 г.[7]
Б. М. Шавер предложил свою трактовку предмета советской криминалистики. В своей известной статье “Предмет и метод советской криминалистики” он уделил большое внимание анализу взглядов на предмет криминалистики западных ученых, показал влияние этих взглядов на работы советских криминалистов (П. П. Якимова, В. Громова и других) и, придя к выводу, что криминалистика относится к самостоятельной области научного знания, так определил ее предмет: “Криминалистика изучает приемы и методы совершения преступлений, следы, остающиеся в результате совершения преступных действий или оставляемые преступником, и данные естественных и технических наук в целях приспособления всего этого к задачам расследования преступлений”[8].
Впоследствии Б. М. Шавер отошел от этого определения. “Криминалистика, — писал он в 1940 г., — это наука о приемах и методах обнаружения и исследования доказательств, используемых в целях раскрытия преступления, обнаружения и опознания преступника”[9]. Данное определение отличалось от предыдущих тем, что в нем уже не делалось различия между приемами, заимствованными криминалистикой из других наук, и “собственно криминалистическими”, а говорилось лишь о том, что все они — приемы и методы обнаружения и исследования доказательств, а не вообще расследования преступлений.
Поскольку процесс становления криминалистики как самостоятельной области научного знания был органически связан с ее отмежеванием от науки уголовного процесса, в недрах которой и возникла криминалистика. ученые-процессуалисты не могли оставаться в стороне от задачи определения предмета криминалистики, хотя бы в целях разграничения его с предметом уголовно-процессуальной науки.
В 1942 г., выступив с докладом “Предмет криминалистики и ее соотношение с уголовным процессом” на заседании кафедры судебного права Военно-юридической академии Красной Армии, М. С. Строгович отнес к предмету криминалистики лишь “научные приемы обнаружения и исследования вещественных доказательств и следов преступлений, приемы, заимствованные из естественных и технических наук и приспособленные к использованию при расследовании преступлений”[10], вопросы же тактики и методики расследования преступлений он целиком отнес к предмету науки уголовного процесса[11]. Этой точки зрения М. С. Строгович придерживался довольно длительный период времени[12].
Аналогичную позицию занял и другой маститый ученый-процессуалист М. А. Чельцов. Сначала в рецензии на учебник уголовного процесса для юридических школ, а затем в учебнике для юридических вузов он утверждал, что предметом криминалистики является лишь техника обнаружения, закрепления и “обработки” (!) вещественных доказательств[13]. Криминалистике, таким образом, отводилась роль вспомогательной технической дисциплины, которая едва ли могла серьезно претендовать на самостоятельное место в системе научного знания.
Очевидно, в известной степени, реакцией на эти негативные позиции процессуалистов можно считать определение предмета криминалистики, сформулированное в 1946 г. С. М. Потаповым. По его мнению, “криминалистика представляет собой систему научных, технических и тактических методов раскрытия преступлений, систему, охватывающую вместе с тем методику расследования отдельных видов преступлений, так называемую частную методику... Криминалистика является наукой о судебных доказательствах — наукой доказательственного права”[14]. Предмет криминалистики оказался расширенным за счет включения в него без всяких оговорок доказательственного права, традиционно рассматривавшегося ранее как часть предмета процессуальной науки.
Несомненно, значительным шагом вперед было выдвинутое в 1950 г. А. И. Винбергом определение предмета криминалистики как науки “о технических и тактических приемах и средствах обнаружения, собирания, фиксации и исследования судебных доказательств, применяемых для раскрытия преступлений, направленных против советского строя и установленного Советским государством правопорядка, выявления виновных и изыскания способов предупреждения преступлений”[15]. Если, например, сравнить определения криминалистики, предложенные И. Н. Якимовым и А. И. Винбергом, то мы увидим, что разница здесь уже принципиальная, качественная. Согласно первому определению, криминалистика — это только один из “каналов” проникновения в судопроизводство данных различных наук. Ее задача — показать, как можно использовать эти данные в целях правосудия, то есть показать отбор могущих пригодиться знаний и возможности их популяризации, распространения. По мнению А. И. Винберга, предметом науки криминалистики являются апробированные практикой приемы и средства работы с доказательствами. Раскрывая содержание предлагаемого определения, автор говорит не об отборе, а о научной разработке приемов и средств работы с доказательствами на основе материалистической диалектики, изучения и обобщения следственной практики.
Предложенное А. И. Винбергом определение предмета криминалистики получило признание большинства ученых-криминалистов.
В рецензии Г. М. Миньковского и Н. П. Яблокова на учебник криминалистики (М., 1950) специально подчеркивалось, что в этом определении “показаны политическая направленность, задачи советской криминалистики, подчеркнута ее самостоятельность и внутренняя целостность. Можно приветствовать включение в качестве одной из задач криминалистики “изыскание способов предупреждения преступлений”, о чем неоднократно ставился вопрос практическими работниками”[16].
Несогласие с предложенным А. И. Винбергом определением выразили лишь П. И. Тарасов-Родионов и судебный медик Ю. М. Кубицкий.
П. И. Тарасов-Родионов считал, что А. И. Винберг, “давая несколько отличное от прежних определение советской криминалистики, сводит всю науку советской криминалистики к работе с доказательствами, совершенно не отражая в определении такие важные разделы советской криминалистики, как методика расследования отдельных видов преступлений, розыск, которые непосредственно не связаны с работой с доказательствами”[17]. Ю. М. Кубицкий в своей критике предложенного определения А. И. Винберга ограничился тем, что просто солидаризировался с суждением П. И. Тарасова-Родионова, хотя сам вел речь совсем о другом учебнике и о несколько отличном от рассматриваемого определении криминалистической науки[18].
По мнению П. И. Тарасова-Родионова, правильнее было бы считать, что “советская криминалистика является наукой о правовых тактических и технических приемах и методах раскрытия, расследования и предупреждения преступлений, совершаемых против Советского государства и установленного им правопорядка, а также о научно-технических приемах экспертного исследования отдельных видов вещественных доказательств по заданиям судебных и следственных органов”[19]. В этом определении без труда просматривается концепция П. И. Тарасова-Родионова о двойственном — правовом и техническом — характере природы криминалистики, о чем мы еще будем говорить далее. Именно в силу этого методологического недостатка данное определение криминалистики не получило поддержки ученых-криминалистов. Неосновательным представлялся и его упрек в адрес А. И. Винберга по поводу того, что последний в своем определении не отразил такие разделы криминалистики, как методика расследования и розыск. Причем было очевидно, что само существование частной методики обусловлено именно особенностями работы с доказательствами, на результатах которой, кстати, строится и розыск.
Глубоко и обстоятельно исследовав вопрос о значении правильного определения предмета криминалистики, С. П. Митричев также пришел к выводу о том, что эта наука изучает систему приемов и средств работы с доказательствами. Он писал: “Советская криминалистика, как специальная юридическая дисциплина, является наукой о технических средствах, тактических приемах и методах, применяемых для выполнения предусмотренных уголовно-процессуальным законом действий судебных и следственных органов по обнаружению и собиранию, фиксации и исследованию доказательств в целях расследования преступлений, направленных против Советского государства и установленного им правопорядка”[20]. Этого определения С. П. Митричев придерживался и в своих последующих работах[21]. Аналогично определял предмет криминалистики и А. Н. Васильев[22], фактически на тех же позициях стояли А. А. Эйсман и М. П. Шаламов. Правда, последний включил в предмет криминалистики, помимо средств, приемов и методов работы с доказательствами, также и организацию деятельности органов следствия и дознания, направленную на раскрытие преступлений[23].
В 1967 г. А. Н. Васильев попытался отойти от традиционного определения предмета советской криминалистики, указав, что “лучше определить криминалистику как науку об использовании данных естественных и технических наук, в частности, физики, химии, механики, биологии, как и психологии, логики, науки управления и других, в деятельности по расследованию и предупреждению преступлений, осуществляемой на основе уголовно-процессуального закона”[24]. Это определение по сравнению с традиционной формулой предмета криминалистики можно было рассматривать как шаг назад, ибо оно фактически лишало криминалистику всяких границ, включая в ее предмет любые научные положения, используемые в борьбе с преступностью. Судебная медицина, судебная химия, судебная психиатрия, бухгалтерский учет, судебная психология, а вместе с ними логика, кибернетика, криминология и любая другая наука, коль скоро ее данные начинают использоваться в борьбе с преступностью, — все они оказываются частями криминалистики. При такой формулировке, кроме того, “исчезают” и различные виды судебных экспертиз; все они поглощаются криминалистической экспертизой, ибо использование данных любой науки в сфере уголовного судопроизводства объявлялось криминалистикой.
Если А. Н. Васильев попытался безгранично расширить пределы предмета криминалистики, то М. С. Строгович во втором издании своего курса советского уголовного процесса вновь выразил мнение об ограничении предмета криминалистики лишь совокупностью научно-технических средств и приемов работы с доказательствами. Все остальное содержание криминалистики он включил в качестве специальной части или специального курса в науку уголовного процесса[25].
Попытки неоправданно расширить или сузить предмет криминалистики предпринимались и ранее, однако они не внесли заметных корректив в традиционное представление о предмете этой науки.
Принятое определение криминалистики как науки о технических средствах, тактических приемах и методических рекомендациях, относящихся к собиранию и исследованию доказательств, в целях расследования и предотвращения преступлений, отражало состояние криминалистики и ближайшие перспективы ее развития в то время, когда данное определение складывалось. С этой точки зрения, оно, несомненно, сыграло свою положительную роль, и было бы по меньшей мере ошибкой не учитывать этого, однако с позиций современного состояния криминалистики, современных представлений о науке вообще и о перспективах развития научного знания существующее определение предмета криминалистики представляется неточным и неполным.
Диалектика развития науки такова, что она неизбежно заставляет исследователя вновь и вновь обращаться к определению предмета науки, каждый раз с новых позиций, завоеванных познанием. Этот “бесконечный процесс раскрытия новых сторон, отношений... бесконечный процесс углубления познания человеком вещи, явлений, процессов и т. д. от явлений к сущности и от менее глубокой к более глубокой сущности”[26], по мысли В. И. Ленина, и есть необходимый элемент диалектики познания. Он писал: “Диалектика как живое, многостороннее (при вечно увеличивающемся числе сторон) познание с бездной оттенков всякого подхода, приближения к действительности (с философской системой, растущей в целое из каждого оттенка) — вот неизменно богатое содержание по сравнению с “метафизическим” материализмом...”[27].
Эти принципы подхода к изучению объективной действительности, получившие всестороннее освещение в теории отражения, диктуют необходимость уточнения и совершенствования сложившихся понятий и определений. Безусловно, прав П. Копнин, считавший, что “предмет самых различных наук непрерывно подвергается изменению в связи с ростом знания, прогрессом общественного развития в целом. Во многих областях современной науки происходят самые жаркие дискуссии о предмете и содержании этих наук. Такой процесс не случаен, и касается он не только новых областей знания вроде кибернетики, но и давно сложившихся, таких, как математика, физика, химия, биология и другие”[28]. Совершенно естественно и то, что этот процесс не мог не коснуться и криминалистики, весьма бурно развивающейся в последнее время.
Определение предмета криминалистики нуждалось в пересмотре, во-первых, потому, что оно было неполным, ибо не отражало целого ряда “традиционных” сторон предмета криминалистики, таких, например, как изучение способов совершения преступлений, различных механизмов следообразования, не охватываемых понятием средств, приемов и методов работы с доказательствами.
Определение предмета криминалистики нуждалось в пересмотре, во-вторых, — и это главное — потому, что оно не соответствовало современным требованиям, которые предъявляются к определению предмета науки как формы отражения человеком объективной действительности, как области знания.
С позиций логики, как справедливо указывает А. И. Ракитов, “науку можно рассматривать как систему знаний о законах и основных свойствах определенной предметной области, подтвержденных данными эксперимента и наблюдения и фиксированных в определенной знаковой системе — языке науки. В качестве единицы научного знания могут выступать отдельные предложения или группы предложений, сформулированные на соответствующем языке науки и содержащие информацию о свойствах основных объектов. Если согласиться с тем, что основное отличие научного знания от обычного здравого смысла заключается в том, что первое выражает знания о законах, а второй дает лишь сведения о неустойчивых предметно-ориентировочных связях, то следует признать, что содержанием и главной целью любой системы научных знаний является формулирование тех или иных законов для избранной системы объектов”[29]. Еще более четко эту мысль выразил академик Кедров: “Очевидно, что любая наука вообще, если только это подлинная наука, а не скопище фактов, не свалка эмпирического материала, изучает и явления, и сущность своего предмета, следовательно, имеет дело и с фактами, и с законами, причем открытие законов соответствующих явлений составляет важнейшую задачу всякой науки”[30].
Следует отметить, что уже в то время, когда еще только складывалось ставшее впоследствии традиционным определение предмета криминалистики, некоторые авторы выдвигали положения, идущие вразрез с обычными представлениями о предмете криминалистической науки. Так, И. Н. Якимов, наряду с упоминавшимся определением криминалистики, отмечал, что криминалистика должна иметь своим предметом “те изменения в природе и соотношении материальных вещей, которые являются следствием приложения к ним преступной воли”[31]. В. Громов, не возражая против того, что предметом криминалистики признаются способы и приемы расследования, в то же время упоминал, что эта наука должна заниматься и наиболее правильным “организационным построением” всего процесса расследования, “установкой методов уголовно-исследовательской работы”[32]. Б. М. Шавер же прямо указывает, что “в криминалистике мы должны и можем установить и устанавливаем целый ряд закономерностей, которые обеспечивают нам более успешное отыскивание доказательств”[33]. Это положение позже было констатировано Е. У. Зицером: “Примерно с 1940 г. оказалось возможным перейти к выявлению общих закономерностей, присущих этой науке (криминалистике — Р. Б.) и представляемой ею судебной экспертизе. Первый шаг в этом направлении сделал С. М. Потапов. Им были определены общие для всех видов криминалистической экспертизы и следствия принципы криминалистической идентификации”[34]. К сожалению, эти идеи не получили в дальнейшем своего развития.
Позднее, в 1952 г., соглашаясь в целом с определением предмета криминалистики, предложенным А. И. Винбергом, С. П. Митричев в то же время считал основным недостатком подобных определений то, что в них центр тяжести переносился на приемы и способы расследования. Таким образом, отмечал он, средства, приемы и способы принимались за предмет криминалистики, в то время как никогда, ни в какой науке способы и приемы не являлись самостоятельной целью науки, — они являлись только средством для достижения других целей науки[35].
Средства, приемы и методы работы с доказательствами относятся к предмету криминалистики, но они не исчерпывают всего содержания этого предмета. Изучение и разработка средств и приемов предполагают знание тех сущностных отношений, которые вызвали их к жизни или диктуют их разработку и применение. Средства, приемы и методы работы с доказательствами — это проявление какой-то сущности, исследование которой и составляет основную часть предмета криминалистики.
Понятие есть сущность предмета[36], значит, понятие предмета науки должно отражать его сущность, а не только явления. Такой сущностью становится закон, т.е. “прочное (остающееся) в явлении... идентичное в явлении... отношение сущностей или между сущностями”[37]. Закон — это связь явлений, но не любая связь, а необходимая, общая, устойчивая, повторяющаяся, существенная связь. Поскольку закон выражает глубинные, существенные связи, отношения, стороны действительности, он не лежит на поверхности и не дан непосредственно в чувственном восприятии[38]. Его познание и составляет центральную часть всякого научного познания. “Научное познание действительности тем отличается от донаучного, — правильно отмечает В. Н. Голованов, — что оно есть познание законов, то есть познание действительности согласно ее необходимости, познание сущностных явлений”[39].
Законы науки суть отражения, идеализированные образы объективных закономерностей развития природы и общества. Результаты познания этих закономерностей, то есть проникновения в сущность процессов развития, — раскрытие того общего, что присуще многообразным формам материи. “...Закон и сущность, — писал В. И. Ленин, — понятия однородные (однопорядковые) или вернее, одностепенные, выражающие углубление познания человеком явлений, мира...”[40]. Существование конкретной науки как самостоятельной области знаний оправдано только в том случае, если предметом ее изучения являются те или иные объективные закономерности действительности. Указание на эти закономерности как на предмет познания и составляет существенную часть определения предмета всякой науки.
Не случайно поэтому современные определения предметов частных наук на первый план выдвигают указание на изучаемые этими науками объективные закономерности. “Различные частные науки, — пишет Т. Павлов, — рассматривают сейчас предметы прежде всего в их структурном составе и структурных закономерностях”[41]. Вот как по этому принципу формулируется, например, определение предмета теории информации: “Теория информации, — пишет Г. Г. Вдовиченко, — наука, изучающая закономерности описания, переработки, хранения и передачи информации”[42]. Наконец, еще одно определение предмета — теории вероятностей: “Закономерности, относящиеся к различным средним характеристикам, к повторяемости случайных отклонений данной величины и т. п., — указывает Л. З. Румшиский, — изучаются специальной математической наукой — теорией вероятностей”[43].
Требование научного формулирования предмета исследования полностью относится и к криминалистике. Мы полагаем, что определение предмета криминалистики прежде всего должно содержать указание на изучаемые этой наукой объективные закономерности действительности. Средства, приемы и методы собирания и исследования доказательств по своей сущности не могут быть такими объективными закономерностями. Они — результат проявления закономерностей в практике доказывания. В то же время процесс научной разработки средств и приемов работы с доказательствами есть результат отражения объективных закономерностей доказывания в науке, в законах науки. Средства, приемы и методики собирания, исследования, оценки и использования доказательств допустимо рассматривать в качестве одного из элементов предмета криминалистики, как “явление сущности”, как часть предмета только в том смысле, что, будучи результатом научных исследований, они изучаются наукой с целью их усовершенствования, проверки эффективности, пригодности и т. п.
Криминалистика возникла и развивается как наука, способствующая раскрытию, расследованию и предупреждению преступлений. Не случайно поэтому закономерности, составляющие предмет криминалистики, лежат в сфере судебного исследования, то есть деятельности органов дознания, следствия, суда, экспертных учреждений по установлению истины в процессе судопроизводства. В качестве таких закономерностей нами были названы закономерности возникновения, собирания, исследования, оценки н использования доказательств. Их познание составляет одну из задач криминалистической науки; познанные, они получают отражение в законах криминалистики, в ее категориях и систематике (классификациях, структурах, системах). Познание содержания и проявления этих закономерностей позволяет осуществлять целеустремленную разработку технико-криминалистических средств, тактических приемов и методических рекомендаций по работе с доказательствами, организации и планированию предварительного расследования, судебного следствия и предотвращения преступлений. Познание содержания и проявления этих закономерностей позволяет также отграничить криминалистику от смежных наук и в то же время выяснить характер ее связи со смежными науками.
Руководствуясь этими соображениями, мы предприняли попытку определить по-новому предмет советской криминалистики, указав в определении закономерности объективной действительности, которые изучает эта наука[44]. Правда, следует признать, что одно из первых предложенных нами определений предмета криминалистики, сформулированное на основе новых представлений о предмете науки вообще, не содержало указания на средства и методы судебного исследования, как на элемент предмета криминалистики[45]. Однако допущенная ошибка вскоре была исправлена. В 1968 г. нами сформулировано следующее определение предмета советской криминалистики: криминалистика — наука о закономерностях возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств и основанных на познании этих закономерностей средствах и методах судебного исследования[46] и предотвращения преступлений[47].
Новое определение предмета криминалистики стало предметом научной дискуссии в юридической литературе и на всесоюзных конференциях криминалистов в Харькове (1969), Свердловске (1970), Москве (1972), Минске (1973). Можно с удовлетворением констатировать, что большинство участников дискуссии присоединилось к позиции автора данного определения. Это определение предмета криминалистической науки легло в основу ряда теоретических конструкции И. М. Лузгина, исследовавшего методологию процесса расследования[48], Г. Г. Зуйкова, разработавшего основы криминалистического учения о способе совершения преступлений, М. Я. Сегая, построившего но типу предложенного нами определения предмета криминалистики определение предмета судебной идентификации[49], В. Ф. Орловой, основывающей на данном нами определении свою конструкцию теории судебно-почерковедческой идентификации[50], и ряда других авторов. На базе этого определения предмета криминалистики стали формулироваться и определения предметов ее составных частей. Так, А. Р. Шляхов соответственно определял предмет криминалистической техники: “Предмет криминалистической техники составляют закономерности, обусловливающие происхождение и природу доказательств, а равно и методы их обнаружения, изъятия, фиксации и исследования”[51]. Аналогичную мысль высказал и З. Я. Кирсанов, отметив, что “технико-криминалистические методы, средства и приемы базируются на специфических закономерностях, исследуемых наукой криминалистикой” [52].
А. Н. Колесниченко выразил свое отношение к предложенному нами определению предмета криминалистики следующим образом: “Не вызывает сомнений, что рекомендация или правила, которые вырабатывает и обращает к практике наука криминалистика, должны в конечном счете основываться на познанных закономерностях, обусловливающих применение в целях раскрытия и предупреждения преступлений определенных научно-технических, тактических приемов или их конкретной системы. Поэтому приведенное выше определение криминалистики как науки, хотя и не безупречно, является шагом вперед”[53] (А. Н. Колесниченко, к сожалению, при этом не изложил тех соображений, по которым он посчитал принятое им определение “не безупречным”).
А. В. Дулов, специально подчеркивающий, что “по общему принципу предметом любой науки является изучение определенной группы закономерностей объективного мира”[54], впоследствии воспроизвел этот принцип в написанной им совместно с П. Д. Нестеренко монографии, где указывалось, что “криминалистическая наука призвана разрабатывать на основе познания закономерностей деятельности по расследованию преступлений приемы, способы, методы расследования, предупреждения преступлений и тем самым содействовать достижению целей социалистического правосудия”[55].
Разумеется, не все ученые-криминалисты приняли предложенное нами определение предмета криминалистической науки. Часть из них (например, А. Н. Васильев, В. П. Колмаков) категорически отвергли его. Для уяснения современного состояния проблемы целесообразно проанализировать их аргументы.
А. Н. Васильев выдвинул против предложенного нами определения следующие возражения. Данное определение, по его мнению:
1) позволяет считать криминалистику частью доказательственного права (теория доказательств) и тем самым смешивает и даже сливает криминалистику с наукой уголовного процесса вместо их разграничения;
2) не раскрывает природы криминалистики, базирующейся на творческом использовании естественных и технических наук;
3) не упоминает о конкретном назначении криминалистики.
Как будет подробно показано далее, при разграничении предметов криминалистики и уголовного процесса по изучаемым этими науками закономерностям объективной действительности, при некотором совпадении объектов исследования опасности “смешения” или “слияния” этих наук не возникает. Кстати заметим, что никакое определение предмета криминалистики (это видно на примере традиционного определения) не может жестко, “намертво” отграничить криминалистику от уголовного процесса, ибо для них, как и для всех смежных наук, в наше время характерен процесс взаимопроникновения. И такое взаимопроникновение происходит, как нам представляется, в первую очередь, именно в рамках теории доказательств.
Мы рискуем даже “впасть в крамолу”, предположив, что теорию доказательств можно рассматривать не только как смежную для криминалистики и уголовного процесса область, но и как область, общую для обеих этих наук, ибо достаточно только проанализировать, как в настоящее время излагается теория доказательств, какие вопросы в ней рассматриваются (и идентификация, и логика, и психология, и теория информации, и т. д.), чтобы убедиться, что эта теория давно вышла за рамки традиционного представления о содержании науки уголовного процесса. Не исключено даже, что в настоящее время возникает новая наука — наука доказательственного права, — промежуточная между криминалистикой и уголовным процессом и равно использующая в своих целях как данные этих, так и данные других наук (логики и психологии, кибернетики и теории вероятностей, этики, теории игр и т. д.)[56].
А. Н. Васильев утверждал далее, что предложенное нами определение не раскрывает природы криминалистики, базирующейся на творческом использовании других наук. Но раскрытие природы криминалистики заключается как раз в определении изучаемых ею специфических объективных закономерностей, в выявлении особенностей, определяющих именно криминалистический характер тактических приемов, технических средств, методических рекомендаций. Объясняется это тем, что природа криминалистики проявляется не в источнике используемых ею и приспосабливаемых для своих целей данных (этот источник — наука в целом — одинаков для любой частной отрасли научного знания), а в “точке приложения” почерпнутого знания — в ее предмете.
Что же касается третьего возражения против предложенного нами определения криминалистики — о том, что в нем не упомянуто о конкретном назначении этой науки, то по этому поводу можно сказать следующее. В традиционных определениях предмета криминалистики говорится, что средства и приемы криминалистики используются в целях расследования и предотвращения преступлений. Но то же самое указывается и в новой редакции определения, причем более детально, если принять во внимание, что понятие судебного исследования, которым мы оперируем, шире понятия расследования, так как включает в себя и деятельность органов. дознания, которая, как известно, не вся охватывается расследованием в процессуальном смысле этого термина, и деятельность суда по установлению истины, и те аспекты содержания процесса экспертного исследования, которые не регламентируются законом.
Выступая против предложенного нами определения предмета криминалистики, А. Н. Васильев тогда же, в 1969 г., предложил свое новое определение. Он считал, что “было бы правильно определить криминалистику как науку о специальных приемах и средствах, разработанных на основе естественных и технических наук и применяемых в уголовно-процессуальной деятельности для организации планомерного расследования преступлений, правильного использования познавательных приемов, а также предупреждения преступлений”[57].
Задавшись целью модернизировать традиционное определение криминалистики и свое определение 1967 г., которое мы рассмотрели ранее, А. Н. Васильев попытался сконструировать более обширное определение, включив в него дополнительно некоторые элементы науки. Однако и это определение, по существу, ничего нового по сравнению с традиционным не содержало, а в редакционном отношении, на наш взгляд, оказалось менее удачным. В этом можно убедиться, если сравнить его с определением криминалистики, приведенным самим А. Н. Васильевым в учебнике по криминалистике для вузов, изданном в 1963 г. Там он писал: “Советская криминалистика есть наука о тактических приемах и научно-технических средствах, применяемых на основе уголовно-процессуального закона для расследования преступлений и их предупреждения”[58]. Очевидно, что это есть не что иное, как несколько измененное традиционное определение предмета криминалистики.
Итак, в учебнике по криминалистике 1963 г. мы читаем, что криминалистика есть наука о тактических приемах и научно-технических средствах; по определению учебника 1969 г., криминалистика — это наука о специальных приемах и средствах. Но когда мы называем прием тактическим и средство — научно-техническим, мы тем самым и подчеркиваем их специальный характер: ведь не все же приемы и средства изучаются криминалистикой, а именно тактические и технические, то есть специальные, приспособленные для определенной деятельности. Это различие в определениях, таким образом, едва ли можно считать существенным.
Далее в определении, предложенном А. Н. Васильевым, указывалось, что названные приемы и средства разработаны на основе естественных, технических наук, а если обратиться к определению тактики, которое он дал для конференции в Харькове (1969 г.), то и на основе общественных наук. Естественные, технические и общественные науки — вообще вся наука. Таким образом, указание на то, на какой основе разработаны приемы и средства криминалистики, теряет свой смысл, ибо лишается конкретности. Зачем говорить, что такие приемы и средства разработаны на основе науки вообще? Что это дает для определения криминалистики как науки? Да кстати, это и неточно, ибо многие криминалистические приемы и средства обязаны своим происхождением вовсе не науке, а практике. Наука (в данном случае криминалистика, а не иные естественные, технические или общественные науки) их не разрабатывала, а выявляла, обобщала, проверяла, использовала, рекомендовала.
Далее, в учебнике по криминалистике для вузов 1963 г. указывалось, что эти приемы и средства применяются для расследования преступлений. В определении, которое предложил А. Н. Васильев в 1969 г., говорилось то же самое, но только подробнее: для организации планомерного расследования преступлений, эффективного производства следственных действий. Такая расшифровка понятия “расследование” в определении науки за счет включения в определение конкретных элементов ее содержания должна была, как нам представляется, побудить автора быть последовательным и назвать в том же определении и другие элементы содержания науки, относящиеся к деятельности следователя: организацию взаимодействия с оперативными работниками в процессе расследования, изучение личности обвиняемого и т. п. Однако он этого не сделал, поставив тем самым под сомнение и целесообразность предпринятого расширения формулы предмета.
Кроме того, в рассматриваемом нами определении оказалась еще одна фраза, смысл которой вообще не охватывается ни понятием расследования, ни понятием науки криминалистики. Речь идет о “правильном использовании познавательных приемов”. Это фраза, во-первых, делает предложенное определение непонятным: “наука о специальных приемах... правильного использования познавательных приемов”. Во-вторых, неясно, что это за познавательные приемы вообще, ибо если имеются в виду приемы, методы познания, то почему правильному их использованию должна учить криминалистика? Если это специфически криминалистические приемы установления истины в процессе уголовного судопроизводства, то разве не о них идет речь в первой части определения? Разве могут быть какие-либо иные криминалистические приемы и средства?
В 1970 г. на конференции в Свердловске А. Н. Васильев заявил, что “можно предложить определение криминалистики как науки об организации планомерного расследования преступлений, эффективном обнаружении и исследовании доказательств в соответствии с нормами уголовно-процессуального закона и о предупреждении преступлений специальными приемами и средствами, разработанными на основе естественных, технических и некоторых других специальных наук и на основе изучения механизма преступлений и формирования доказательств”[59]. Это определение дано и в учебнике по криминалистике 1971 г.[60]
Осуждая определение криминалистики как науки о раскрытии, расследовании и предупреждении преступлений, А. Н. Васильев предложил якобы новое определение этой науки, суть которого сводится к тому же самому. Действительно, если обратиться к главному в его определении, то получится, что криминалистика — наука об организации расследования, о самом расследовании (ведь обнаружение и исследование доказательств и есть суть расследования) и предупреждении преступлений. В таком “очищенном” виде это определение А. Н. Васильева ничем фактически не отличается от осуждаемого им определения криминалистики, которое, но его выражению, “прямо ведет и к смешению и к растворению криминалистики в науке уголовного процесса и криминологии”[61].
В анализируемом нами определении криминалистики А. Н. Васильева представляет интерес еще одна деталь — конец определения: “...и на основе изучения механизма преступлений и формирования доказательств”. Что же такое “механизм формирования доказательств”? Очевидно, это процесс их возникновения. Изучение же всякого процесса предполагает выявление его сущности, тех сил, которые управляют данным процессом. А выяснение указанных вопросов есть установление типичного, необходимого, повторяющегося в явлении, каким можно считать акт возникновения. В итоге А. Н. Васильев, выступая против указания в определении предмета криминалистики на изучаемые ею закономерности, вынужден, может быть, против воли “впустить” их в свое определение, и именно в качестве объектов, на базе познания которых и разрабатываются средства и приемы криминалистики.
Все три предложенных А. Н. Васильевым определения криминалистики отличаются друг от друга не редакцией, а принципиально. Если в определении 1967 г., как уже отмечалось, оказались размытыми границы самой криминалистической науки, поглотившей все иные области знания, используемые в борьбе с преступностью, то в определении 1969 г. главным стало указание на разрабатываемые наукой приемы и средства расследования и предотвращения преступлений. В определении 1970 г. автор смещает акцент с приемов и средств расследования на саму эту деятельность, что, на наш взгляд, осложняет разграничение предметов криминалистики и уголовно-процессуальной науки и вовсе не проясняет вопроса о природе криминалистики, чего хотел добиться А. Н. Васильев.
В 1976 г. А. Н. Васильев формулирует еще одно определение предмета криминалистики. Теперь оно выглядит следующим образом: “Советская криминалистика — наука об организации планомерного расследования преступления, эффективном собирании и исследовании доказательств в соответствии с уголовно-процессуальными нормами и о предупреждении преступлений путем применения для этих целей приемов и средств, разработанных на основе специальных наук и обобщения следственной практики”[62]. Как видно, автор по-своему учел наше замечание о том, что в предыдущем определении он невольно упомянул изучаемые криминалистикой закономерности, и теперь исправил “ошибку”. Определение едва ли от этого выиграло. А если добавить, что термин “специальные науки” никак не способствует прояснению вопроса об источниках приемов и средств криминалистики, но зато исключает из числа этих источников такую, например, науку, как логику, станет ясно, что и это определение, как нам кажется, не достигает поставленной автором цели и не может претендовать на отражение сущности криминалистики.
В. П. Колмаков, выражая свое несогласие с предложенным нами определением криминалистики, подтвердил свою приверженность традиционной формуле. Так, в 1973 г. он писал: “криминалистика... в общем виде понимается как наука о методах раскрытия, пресечения и предотвращения преступлений”. “Методы предотвращения и раскрытия преступлений, как и подчиненные им приемы и средства, — указывает он далее, — составляют предмет науки криминалистики”[63]. Однако никаких новых аргументов — как против нашего определения, так и в доказательство правильности разделяемой им традиционной формулы предмета — В. П. Колмаков не приводил.
Другая, также немногочисленная, группа ученых, признавая что некоторые закономерности объективной действительности являются предметом криминалистики, возражала против их упоминания в определении предмета криминалистической науки. Эта позиция наиболее отчетливо была выражена А. И. Винбергом.
Возражения А. И. Винберга сводились к следующим основным положениям:
1) указание на систему приемов, методов и средств собирания и исследования доказательств — главное в определении предмета советской криминалистики;
2) закономерности объективной действительности, изучаемые криминалистикой, входят в содержание этой науки, а не в определение ее предмета;
3) в нашем определении предмета криминалистики смешиваются понятия предмета науки и ее содержания;
4) закономерности возникновения доказательств относятся и к содержанию науки уголовного процесса, и поэтому не могут включаться только в предмет криминалистики[64].
Рассмотрим эти положения А. И. Винберга. Действительно ли указание на разработку приемов, методов и средств собирания и исследования доказательств есть главное в определении предмета криминалистики? Для того чтобы решить этот вопрос, обратимся к работе А. И. Винберга “О некоторых теоретических проблемах криминалистики”. В ней он пишет: “Разработка системы, приемов, методов и средств криминалистики базируется как на общих законах развития науки, так и на специальных законах науки криминалистики”[65].
Можно соглашаться или спорить с содержанием законов криминалистики, формулируемых А. И. Винбергом, но во всем остальном выдвинутое им положение нам представляется бесспорным. Но отсюда прямо вытекает, что приемы, методы и средства криминалистики разрабатываются на основе законов этой науки. С точки зрения субординации, на первом месте стоят законы науки, которые обусловливают приемы, методы и средства, а не наоборот, и это совершенно правильно.
Итак, законы науки есть основа для разработки приемов, методов и средств работы с доказательствами. Но что такое законы науки?
Ранее мы уже отмечали, что законы науки есть отображение закономерностей познаваемого наукой реального мира вещей. Уже само признание существования законов криминалистики есть не что иное, как признание существования объективных закономерностей действительности, чьим отображением, то есть результатом познания которых, эти законы науки выступают. Следовательно, объективные закономерности реального мира действительно являются предметом науки.
Если криминалистические приемы и средства вторичны по отношению к законам криминалистики, как правильно отмечает А. И. Винберг, а последние вторичны по отношению к объективным закономерностям действительности, то едва ли можно считать это вторичное “главным” звеном в определении предмета познания. А если это так, то и указание на приемы и средства не может занимать первое место в определении предмета науки, которое должно обязательно конструироваться по принципу структурного соответствия отображения отображаемому.
Приемы, методы и средства судебного исследования в самом деле являются “главным” в криминалистике, если рассматривать ее служебную функцию, то есть ее роль в практике борьбы с преступностью. Они — итог познания наукой своей предметной области, ее “продукция”, создаваемая на базе познания объективных закономерностей действительности, определяющих содержание науки, в том числе и содержание процессов “производства” данной “продукции”. Таким образом, главное в криминалистике — это то, что непосредственно используется практикой, но что совсем не адекватно главному в смысле субординации между элементами структуры предмета научного познания, отражаемой в определении предмета науки. Подобно этому, например, для практики самолетостроения главным в аэродинамике будут рекомендации, разработанные этой наукой на базе познания закономерностей аэродинамических процессов, а для животноводства главным в генетике — правила селекции животных, разработанные на основе познания закономерностей наследственности и установления ее законов.
Можно ли в определении предмета криминалистики не упоминать о закономерностях объективной действительности? Думается, что на этот вопрос следует ответить отрицательно. Исключение указания на эти закономерности из определения науки, то есть предмета познания, помимо нарушения логических правил определения, приводит нас к мысли, что отображение существует без отображаемого, закон науки — без отражаемого им объективного закона. Между тем отношение оригинала и его отображения является главным в процессе отражения. “Этим отношением определяется зависимость отображения от оригинала и соответствие отображения оригиналу”[66].
Рассмотрим теперь выдвинутое А. И. Винбергом положение о том, что закономерности, изучаемые криминалистикой, входят в ее содержание, а не в определение предмета.
По нашему убеждению, никакие объективные закономерности действительности не могут входить в содержание науки, так как отражаемое существует вне отображения, то есть вне науки и независимо от нее. В содержание науки входят законы науки, а не отражаемые ими закономерности действительности, не объективные законы. Вот почему неоснователен и упрек в смешении в нашем определении предмета науки и ее содержания. Предмет науки — отражаемый объект, ее содержание — отражение предмета, результат его познания. Включение же объективных закономерностей действительности в содержание науки и будет означать смешение предмета науки с ее содержанием. К этому можно еще добавить, что вне содержания науки находятся и те объективные закономерности, которые определяют развитие данной науки. В содержание же науки войдет их научное познание, законы развития науки.
Все сказанное полностью относится и к закономерностям возникновения следов преступления и преступника, не входящим ни в содержание криминалистики, ни в содержание уголовно-процессуальной науки. Мнение о том, что эти закономерности изучаются не только криминалистикой, но и другими науками, ни в какой степени не может препятствовать упоминанию о них при формулировании предмета криминалистики. Совпадение объектов и предметов познания (частично) — не редкость в современной науке. Однако в данном случае, как нам представляется, нет даже такого частичного совпадения предмета познания. Обращаясь к практике, мы можем убедиться, что процесс судопроизводства начинается только тогда, когда доказательства события уже возникли, то есть закономерности процесса уже “сработали”. Именно поэтому закономерности возникновения фактических данных лежат вне сферы уголовно-процессуальной науки и не являются ее предметом.
Что же касается изучения наукой уголовного права закономерностей возникновения доказательств применительно к способу совершения преступления, о чем пишет А. И. Винберг[67], то мы полагаем, что эту науку интересует не сам процесс возникновения доказательств, его содержание и управляющие им закономерности, то есть не сам процесс отражения, в результате которого возникают фактические данные, которые потом могут стать доказательствами, а отражаемый объект (в том числе объективная сторона преступления), его характеристика как общественно опасного, его видовая принадлежность, определяющая квалификацию преступления и учитываемая при индивидуализации наказания виновному. Поэтому можно сказать, что уголовно-правовая наука изучает не закономерности процесса отражения, к которым относятся и закономерности возникновения доказательств, а закономерности отражаемого объекта.
В 1973 г. А. И. Винберг и с Н. Т. Малаховская выступили с предложением о формировании новой отрасли науки — судебной экспертологии. Сформулированное ими определение экспертологии содержало указание на изучаемые этой наукой закономерности'[68]. Выступая в 1975 г. на заседании Совета ВНИИСЭ с докладом о закономерностях возникновения и развития научных основ судебных экспертиз в системе судебной экспертологии, А. И. Винберг отметил целесообразность включения в определение предмета науки, в том числе и криминалистики, указания на изучаемые ею закономерности объективной действительности. Эта его позиция нашла свое закрепление в уточненном определении предмета судебной экспертологии[69]. В 1979 г., характеризуя сущность судебной экспертологии, авторы писали: “Общая теория судебной экспертологии является формой достоверного научного знания о закономерностях (курсив наш — Р. Б.) и методологии формирования и развития судебных экспертиз”. И далее: “Теория судебной экспертологии, как новая отрасль науки, рассматривается нами в аспекте общей теории конкретной науки как система основных идей, относящихся к области знания, в которой исследуются вопросы предмета и входящих в него закономерностей (курсив наш — Р. Б.)...”[70]. Не касаясь существа этого определения, заслуживающего, по нашему мнению, специального рассмотрения, мы с удовлетворением констатируем близость взглядов указанных авторов и наших взглядов на определение предмета науки.
Противоречивую и путаную позицию по вопросу о предмете криминалистики занял Н. Н. Медведев. Касаясь нашего определения предмета, он в 1970 г. писал: “В этом определении правильно выражена суть предмета криминалистики, заключающаяся в судебных доказательствах — их формировании, собирании и использовании в расследовании и предупреждении преступлений. Однако включение средств и методов в определение предмета науки представляется необоснованным, ибо, как отмечалось, они не составляют предмет исследования”[71]. Буквально через несколько строчек автор объявляет “нецелесообразным указание на изучение закономерностей образования и исследования доказательств, а равно их оценки, потому что определение должно быть кратким и отражающим суть предмета”[72]. Расправившись таким образом со всеми элементами предмета криминалистики, Н. Н. Медведев объявил ее наукой о собирании и использовании доказательств в целях расследования и предупреждения преступлений[73]. Подобное “определение”, по нашему мнению, вообще не требует рассмотрения.
Через год Н. Н. Медведев согласился, что “раскрытие закономерностей следообразования и формирования показаний участников события преступления вовсе не безразлично для науки криминалистики. Процесс познания при расследовании отправляется от этих закономерностей, поэтому не без оснований Р. С. Белкин относит их к криминалистике, хотя это не обусловливает необходимости включения названных закономерностей в определение предмета науки”[74]. Никаких аргументов в обоснование этого довода Н. Н. Медведев не привел.
Небезынтересно отметить, что А. Н. Васильев, ранее, как уже отмечалось, категорически отрицавший, что криминалистика изучает какие-то объективные закономерности действительности, в 1971 г. вынужден был признать, что “в криминалистике действительно имеет важное значение изучение этих закономерностей”[75], а С. П. Митричев в 1973 г. прямо указывает, что “изучая и обобщая следственную и судебную практику, криминалисты вскрывают взаимосвязь отдельных фактов, явлений, событий, устанавливают закономерности возникновения доказательств (выделено нами — Р. Б.) и с учетом их разрабатывают наиболее рациональные средства, приемы и методы раскрытия и расследования преступлений”[76]. Из приведенных цитат можно сделать вывод, что позиции этих авторов фактически стали ближе к предложенному нами определению предмета криминалистики, чем к их собственным определениям, которых они по-прежнему придерживались.
В. И. Попов считал положительной стороной предложенного нами определения предмета криминалистики то, что “оно лаконично охватывает главное в содержании криминалистики с позиций материалистической философии”[77]. Однако он полагал, что в формулировке понятия криминалистики должны найти отражение главные элементы ее содержания. Руководствуясь этим соображением, он писал: “Советская криминалистика является наукой, которая на основе обобщения передовой практики советских органов борьбы с преступностью и привлечения достижений философских, естественных и технических наук разрабатывает в рамках уголовно-процессуального закона рекомендации по собиранию и исследованию доказательств, по установлению личности и розыску преступников, используемые предварительным следствием, дознанием судом в целях выяснения истины и претворения ленинского принципа неотвратимости наказания за совершенное преступление, а также в целях предупреждения преступлений”[78].
Нам кажется, что это определение проигрывает даже при сравнении с традиционным определением криминалистики. Замена в нем указания на криминалистические приемы и средства расследования и предупреждения преступлений упоминанием о безликих рекомендациях не только не способствует уяснению сущности науки, на что претендует автор определения, но, наоборот, размывает представление о ее предмете. В таком виде данное определение может относиться к судебной статистике, судебной медицине и любой другой науке из группы “обслуживающих” уголовное судопроизводство. Думается, что подобным образом можно оценить и определение предмета криминалистики, которое предложил в 1976 г. В. Г. Танасевич. По его мнению, предмет криминалистики — “это система средств, приемов и методов деятельности правомочных на то органов по раскрытию и предупреждению преступлений, состоящая в выявлении, собирании и исследовании фактических данных, на основании которых устанавливаются общественно опасные деяния и виновность лиц, их совершивших, а также принимаются меры по предупреждению преступлений”[79].
Вызывает сожаление тот факт, что в указанном определении В. Г. Танасевич отвлекся от собственных правильных, на наш взгляд, посылок. Ведь несколько раньше он говорил о том, что исследование закономерностей следообразований, связанных с преступлениями, всегда занимало в криминалистике важное место и оказывало большое влияние на совершенствование деятельности по раскрытию преступлений. Характеризуя же содержание и задачи методики расследования как раздела криминалистической науки, В. Г. Танасевич высказывался еще более категорично о том, что важнейшей задачей методики расследования является выяснение закономерностей возникновения упомянутых выше следов преступления, собирания и исследования их и на основе криминалистических исследований формулирование конкретных для данной группы преступлений типичных обстоятельств, имеющих значение для дела. Как видим, предложенное им самим определение предмета криминалистики не стало базой для решения методологических вопросов науки, и автор фактически занял позицию, сходную с нашей.
Ф. Ю. Бердичевский, выразив мнение, что предложенное нами определение предмета криминалистики наиболее удачно из всех существующих, посчитал целесообразным модифицировать его. В его представлении предметом криминалистики “являются закономерности возникновения информации о преступлении и совершивших его лицах и основанные на познании этих закономерностей средства и методы обнаружения такой информации с целью использования ее в качестве доказательств по уголовному делу”[80].
Анализируя данное определение, мы отмечали в первом издании “Курса” (т. 1, с. 31), что употребляем выражение “закономерности возникновения доказательств” в некотором смысле условно, поскольку возникают не доказательства, а фактические данные, которые в будущем могут стать доказательствами. Эти фактические данные есть не что иное, как информация о преступлении и преступниках. С этой точки зрения, нам представлялось, что определение Ф. Ю. Бердичевского отличается от нашего определения лишь терминологически. Но в то же время он сузил предмет криминалистики, исключив из него закономерности работы с доказательствами (уже не просто с информацией, а с доказательственной информацией), с чем, как нам кажется, согласиться нельзя, ибо это превращает криминалистику в науку только “поисковую”, исключает весь арсенал средств и методов исследования и использования доказательств и фактически сближает его взгляды со взглядами тех, кто рассматривал криминалистику как вспомогательную науку.
Помимо рассмотренных определений предмета криминалистики, в юридической литературе в те годы была высказана еще одна точка зрения на предмет криминалистической науки. Мы имеем в виду работы
Р. Г. Домбровского об объекте и предмете науки криминалистики, криминалистической деятельности и криминалистических отношениях.
Суть взглядов Р. Г. Домбровского сводится к следующему.
По его мнению, наиболее приемлемым является традиционное определение криминалистики, которое относит к ее предмету научно-технические и тактические приемы, методы расследования и предупреждения преступлений[81]. Конкретные совокупности этих приемов, средств и методов составляют соответственно разделы криминалистики: технику, тактику и методику. В то же время понятиями “криминалистическая техника”, “криминалистическая тактика” и “криминалистическая методика” обозначаются не только разделы криминалистической науки, но и некоторые формы, аспекты практической деятельности, они составляют предмет каждого из трех разделов науки криминалистики[82]. “Исходя из двоякого значения понятий “криминалистическая техника”, “криминалистическая тактика” и “криминалистическая методика”, — рассуждает далее Р. Г. Домбровский, — следует прийти к выводу, что понятием “криминалистика” также обозначается не только определенная область знания, наука, но и определенная практическая деятельность... Вполне логично рассматриваемую деятельность именовать криминалистической деятельностью”[83]. Правда, он сразу же оговаривается, что это понятие условное: “На наш взгляд, вполне допустимо говорить о процессуальной, криминалистической, оперативно-розыскной, этической, психологической деятельности в сфере борьбы с преступностью, но с известной долей условности, так как в “чистом” виде, отдельно и самостоятельно не существует ни одного из названных видов деятельности. Существует одна единая деятельность по расследованию преступлений, лишь мысленно она расчленяется на различного рода деятельности”[84].
Р. Г. Домбровский далее заключил, что поскольку расследование преступлений как деятельность выступает одной из областей общественной жизни, постольку его можно рассматривать как совокупность общественных отношений: уголовно-процессуальных, криминалистических, оперативно-розыскных, нравственных, психологических и некоторых других, и что криминалистика, понимаемая как практическая деятельность, представляет, таким образом, собой совокупность общественных — криминалистических — отношений[85]. Криминалистические отношения, — писал автор, — это отношения между правонарушителем и следователем, выражающие связь между способом совершения и сокрытия преступлений и способом их раскрытия и расследования, причем для их существования не имеет значения “то обстоятельство, что между действиями правонарушителя и действиями следователя может быть разрыв во времени и отсутствие непосредственного контакта”[86].
На основании изложенных посылок Р. Г. Домбровский сделал вывод, что “предметом науки криминалистики являются определенные общественные отношения, названные нами криминалистическими, а сторонами, формами проявления криминалистических отношений выступают взаимные действия индивидов: приемы подготовки, совершения и укрытия преступлений, с одной стороны, и приемы раскрытия преступлений, с другой. Каждое из взаимных действий индивидов представляет собой то, что в философском аспекте именуется явлением. Наука криминалистика изучает эти явления и в то же время не останавливается на них, а стремится установить связи между ними, стремится выявить более глубокие, скрытые за явлениями, связывающие явления сущностные отношения — криминалистические отношения как разновидность общественных явлений”[87]. Позже он указал, что предмет криминалистики следует определять в зависимости от уровня познания: на эмпирическом уровне — это определенные явления (криминалистические приемы и методы), на теоретическом уровне — объяснение происхождения тех или иных приемов и выявление зависимости криминалистической деятельности от способов совершения и сокрытия преступлений, то есть криминалистические отношения[88].
Позиция Р. Г. Домбровского, — прежде всего, противоречива. Отдав предпочтение традиционному определению предмета криминалистики, он в то же время вынужден (хотя бы в своих интересах) признать его неполноту[89]. Не соглашаясь с нашим определением по тем мотивам, что упоминаемые в нем объективные закономерности якобы относятся к предмету уголовно-процессуальной науки, Р. Г. Домбровский тем не менее заявил, что его позиция совпадает с нашей с той лишь разницей, что вместо термина “закономерности” следует употреблять термин “криминалистические отношения”, отвечающий категории менее широкой, чем закономерности[90].
Способы совершения и сокрытия преступлений всегда были объектом изучения криминалистики. Но их познание никогда не было самоцелью. Знание способов совершения преступлений необходимо для того, чтобы определить, какие следы-отражения возникают при применении того или иного способа, с тем, чтобы по ним установить механизм преступления. Следовательно, в криминалистике изучение способов совершения преступлений необходимо для познания закономерностей возникновения доказательств как основы для разработки способов раскрытия и расследования преступлений. Эта связь (между способом совершения и способом раскрытия преступления) традиционно подчеркивалась в криминалистической науке, как связь устойчивая, закономерная. Введение термина “криминалистические отношения” ничего не добавляет к понятию данной связи, только лишний раз подчеркивает ее закономерный характер.
Способы раскрытия и расследования преступлений — это способы доказывания. Доказывание, как известно, заключается в собирании, исследовании, оценке и использовании доказательств. Все элементы доказывания базируются на определенных закономерностях процесса познания объективной истины. Отвергая это положение, мы отрицаем тем самым закономерный характер самого процесса познания. Следовательно, разработка способов раскрытия и расследования преступлений как функция науки криминалистики требует познания закономерностей работы с доказательствами как предмета этой науки.
В итоге объявление “криминалистических отношений” предметом криминалистики как науки оборачивается не чем иным, как фактическим признанием правильности предложенного нами определения, если не считать неоправданного, но нашему мнению, терминологического новаторства Р. Г. Домбровского.
Р. Г. Домбровский прав, когда пишет, что криминалистика изучает определенный аспект деятельности по борьбе с преступностью. Разумеется, в этом положении нет ничего оригинального: оно аксиоматично с момента самого возникновения криминалистической науки и отмечается всеми криминалистами, независимо от их взглядов на предмет криминалистики. Определенный (можно даже назвать его криминалистическим) аспект деятельности по борьбе с преступностью служит объектом изучения криминалистики для познания закономерностей, управляющих этой деятельностью, то есть опять-таки закономерностей собирания, исследования, оценки и использования доказательств. Однако это еще вовсе не означает, что следует, пусть даже условно, различать некую “криминалистическую деятельность”, отличную от уголовно-процессуальной. Принято различать формы деятельности по борьбе с преступностью лишь по характеру их правового регулирования. С этой точки зрения, существуют оперативно-розыскная, процессуальная и административно-правовая формы деятельности, но не криминалистическая форма деятельности. Любая из названных форм деятельности может рассматриваться в криминалистическом аспекте постольку, поскольку она допускает применение для ее осуществления криминалистических средств и приемов. Кстати, с этих позиций оперативно-розыскная, процессуальная и административно-правовая формы деятельности являются не условными, а реальными и существуют самостоятельно, хотя и в связи друг с другом. Изложенное позволяет сделать вывод и о том, что двоякое понимание термина “криминалистика” — как науки и как практики — столь же нецелесообразно, как и употребление терминов “криминалистические отношения” и “криминалистическая деятельность”.
После опубликования первого издания Курса и в последующие годы вышел в свет ряд работ, авторы которых высказывали свое суждение о предмете криминалистики и предложенном нами его определении.
В 1977 г. издан учебник криминалистики для вузов, подготовленный впервые коллективом ленинградских авторов, под редакцией И. Ф. Крылова. И. Ф. Крылов, автор первой главы учебника — “Предмет, методы и система советской криминалистики”, — привел наше определение предмета криминалистики, но воздержался от его комментария, заметив лишь, что “появление данного определения вызвало дискуссию, которая показала, что у него имеются как сторонники, так и противники”[91]. Далее И. Ф. Крылов, констатируя, что “криминалистика, как и другие науки, призвана к познанию закономерностей изучаемых ею явлений”[92], знанием которых обусловлено успешное решение ею своих задач, не включает в свое определение криминалистики, повторяющее, в сущности, традиционную формулу, указание на эти закономерности[93].
Поскольку И. Ф. Крылов и в дальнейшем придерживался традиционного определения предмета криминалистики, можно сделать вывод, что он не поддерживал наше определение. Его позиция в целом близка позиции тех наших оппонентов, которые, признавая важность указания на изучение криминалистикой конкретных объективных закономерностей, считали ненужным включать это указание в определение ее предмета.
Уклончивое отношение к нашему определению предмета криминалистики со стороны И. Ф. Крылова заметили и рецензенты учебника. Так,
Г. Воробьев и Ю. Ильченко писали: “Сейчас ученые-криминалисты разрабатывают теоретические проблемы криминалистики. В связи с этим авторы (авторы рецензируемого учебника ЛГУ — Р. Б.) указывают, что в литературе появилось принципиально новое (предложенное Р. Белкиным) определение криминалистики. Авторы учебника высказали свое отношение к этому определению лишь замечанием, что оно вызвало дискуссию. Авторскому коллективу следовало более четко определить свою позицию. Новое определение науки криминалистики в своей основе верно и об этом нужно было сказать четко и определенно”[94]. Заметим попутно, что если в учебнике МГУ 1971 г. автор первой главы А. Н. Васильев упомянул о нашем определении, выразив свое к нему отношение (с. 7), то в учебнике 1980 г. он обошел этот вопрос молчанием. Думается, что это не лучший способ выражения своей позиции по дискуссионному вопросу.
В конце 1976 г. Ю. И. Краснобаев успешной защитой завершил работу над диссертацией, посвященной понятию предмета советской криминалистики. Совпадение наших с ним позиций по данному вопросу[95] было недолговременным. В 1968 г., как об этом говорилось выше, мы предложили уточненную формулировку предмета. В свою очередь, Ю. И. Краснобаев, продолжая исследования, пришел в конечном счете к выводу, что “предметом советской криминалистики являются закономерности формирования и функционирования способа подготовки, совершения и сокрытия преступления, возникновения следов преступной деятельности, судебного исследования доказательств и закономерности ее развития как науки”[96]. Очевидно, заметив, что выражение “судебное исследование доказательств” может натолкнуть на мысль, что другие закономерности работы с доказательствами — их собирания, оценки, использования — не являются предметом науки, Ю. И. Краснобаев в своей брошюре, увидевшей свет после кончины автора, опустил в этой фразе слово “доказательств”[97].