МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«КОСТРОМСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

ЗАОЧНЫЙ ФАКУЛЬТЕТ

СПЕЦИАЛЬНОСТЬ «ЮРИСПРУДЕНЦИЯ»

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

ПО ДИСЦИПЛИНЕ «РИТОРИКА»

РИТОРИКА КАК НАУКА О ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ РЕЧИ

Выполнил:

Хатуев Б.В .

группа 08-3Юк-254

Проверил:

Зябликов А.В.
Кострома 2011

Риторика – это наука о воздействии на человека с помощью слова. Центральная категория для изучения этого воздействия – категория убеждения.

Но воздействовать с помощью слова можно не только убеждая. С одной стороны, сюда входят способы воздействия, связанные со скрытым или явным принуждением: манипулирование, обман, приказ. Все это случаи принудительного словесного воздействия на слушателя. Только в приказе оно осуществляется напрямую, с опорой на силу, а при обмане и манипулировании недобровольность подчинения чужому слову скрыта от самого слушателя. С другой стороны, слушатель может испытать вполне добровольное влияние и помимо убеждения. Речь, например, может производить хорошее впечатление, очаровывать, забавлять, но не убеждать.

Однако прямой предмет риторики именно убеждающая речь. Манипулирование и обман для риторики явления периферийные, которые она рассматривает преимущественно с позиции воспринимающего речь: учит разгадывать уловки и противостоять им. Такие свойства речи, как привлекательность, приятность, также периферийны для риторики. Они рассматриваются ею как вспомогательные, обеспечивающие главное – убедительность.

Ключевым коммуникативным качеством речи, напрямую связанным с убедительностью и чрезвычайно важным для понима ния сути риторики, является ясность речи. Ясность выделяют наряду с такими коммуникативными качествами речи, как правильность, уместность и красота.

Правильностью речи ведает ортология, куда входят орфография, пунктуация и орфоэпия – наука о правильном произношении. Для риторики это подготовительный уровень владения речью и специально ортологическими вопросами она не занимается.

Уместность – соответствие речи данной речевой ситуации – изучается функциональной стилистикой, разрабатывающей рекомендации о том, как выстраивать речь при официальном или неофициальном, научном или деловом, обыденном или торжественном общении. Ее базовая категория – функциональный стиль (деловой, научный, публицистический, разговорный), а усилия ее направлены на распределение единиц языка по функциональным стилям. И этот уровень изучения речи можно назвать дориторическим. Правда, уместная речь создает ее носителю репутацию адекватного человека, а это, в свою очередь, может повлиять на убедительность речи. Краткие сведения из области функциональной стилистики и культуры речи будут даны в последних разделах книги. Отметим, тем не менее: вопросы уместности для риторики периферийны.

Привлекательность речи обеспечивается красотой. Красивую речь хочется услышать снова (речи ораторов редко перечитывают, а художественную литературу – часто). Человек, владеющий красивой речью, – желанный собеседник. Вот почему, хотя красота речи и находится в ведении поэтики, для риторики это качество небезынтересно. Недаром такой авторитетный оратор, как Цицерон, именно красоту считал главным качеством убеждающей речи. В нашей книге красоте политической речи будет уделено особое внимание. Но не будем во всем доверять и Цицерону: красота речи все же не главное свойство, делающее речь убедительной.

Убедительной речь делается благодаря ясности. Ясной называют такую речь, содержание которой быстро и надежно схватывается адресатом. В ясной речи ее форма идеально соответствует содержанию. Это и придает речи убедительность: все стоит на своем месте, все мотивировано. Именно ясность Аристотель считал главным качеством убедительной речи.

Модель риторического воздействия можно представить следующим образом. У слушающего нет ясности в каком-то вопросе (или уже в ходе речи он понял, что полной ясности у него не было). Говорящий проясняет для него этот вопрос, делает его кристальным, как бы снимает с души слушателя груз колебаний и неопределенности. За это слушатель платит тем, что принимает предлагаемую говорящим картину мира. Это и есть убеждение. Проблема ясной убеждающей речи – центральная проблема риторики.

Обратимся теперь к феномену манипулирования.

В случае прямого обмана говорящий не проясняет слушателю ситуации, а запутывает ее, сообщая заведомо ложные факты. В случае манипулирования говорящий, отрезая слушателя от независимых источников информации, подталкивает его к ложным выводам, т.е. опять-таки запутывает ситуацию. Так, сообщение «Ученые подсчитали на компьютере, что будущее России за социализмом» без указания на то, что это за ученые и как они считали, – манипулирование, рассчитанное на простаков, которые сделают из правдивого сообщения (положим, кто-то что-то действительно считал) ложные выводы.

И обман, и манипулирование – оружие обоюдоострое. Для риторики не составляет труда обратить его против самого манипулятора, именно опираясь на главное качество риторики – прояснение ситуации, в данном случае прояснение самой речевой ситуации.

Опасность обмана в риторической речи состоит в том, что эта речь всегда опирается на ту или иную систему общих мест, а запрет на обман входит в такие системы. Рано или поздно оратору придется взывать к честности и другим этическим нормам, а имея репутацию обманщика, он поставит себя в смешное положение. Кроме того, запрет на обман как на неправильное речевое действие корреспондирует с другими запретами, касающимися уже предметной деятельности, в частности, с запретом на воровство и убийство. Поэтому оратор, делающий ставку на обман, уже не может ссылаться на моральные аргументы (доводы к этосу) практически любых развитых этических систем. Такой оратор попадает в положение героя Салтыкова-Щедрина, который действовал «применительно к подлости» и в конце концов получил за это плевок из-за угла от того, кто руководствовался этим же принципом. Обманщику остается надеяться, что обман никогда не вскроется, что при активном речевом поведении крайне маловероятно. Поэтому риторика не может назвать обман эффективным приемом и не учит обманывать.

Гораздо сложнее категория манипулирования. На языке наивной риторики, т.е. на языке осмысления речевого воздействия вне науки и ее терминологии, «манипулировать» означает «морочить голову». Субъективной основой манипулирования является некритическое мышление и низкий культурный уровень слушателей. Объективной – сокрытие независимых источников информации. В большинстве культур обманутых безусловно жалеют, к «обмороченным по собственной глупости» относятся по-разному, но сам «обморочиватель» больших общественных симпатий не вызывает. Особенно негативно оценивается манипуляция, основанная на силе (источники сокрыты грубой силой, «железным занавесом», например), и манипуляция, примененная к детям, больным, вообще слабым. Так, с точки зрения сухой логики, дети, несомненно, отличаются от взрослых более низким культурным уровнем. Но обычно в таких категориях о детях никто не рассуждает и на «использование детской наивности», бесспорно, наложен общественный запрет. Также едва ли большим почетом и уважением в обществе пользуется тот, кто обманывает недалекого человека. Поэтому манипулирование, как игра на слабости, вещь антиэтосная, особенно в христианской культуре.

Тем не менее, существуют, по-видимому, и случаи допустимого манипулирования, когда закрытие источников является вынужденной мерой, с которой впоследствии согласится и сам объект речевого воздействия. Речь идет о крайних ситуациях. Странным было бы во время Отечественной войны публиковать в наших газетах материалы противника. В жизни, действительно, есть случаи, когда надо действовать не рассуждая. Рефлексия и анализ в этих редких случаях сковывают активность. Сент-Экзюпери рассказывает, как летчик, потерпевший катастрофу в пустыне, шел вперед, стараясь не думать о своем положении. Физиолог П.В. Симонов, вспоминая этот случай, констатирует, что летчик тем самым спасся от невроза, который лишил бы его психических и физических сил. В этой связи уместно вспомнить слова Демосфена: «Воины, вместе со мною отважившиеся на предстоящую опасность! Никто из вас в столь затруднительном положении не должен стремиться к тому, чтобы выказать свою сообразительность при оценке всех окружающих вас опасностей».

Но такие ситуации – исключение, а не правило. Жизнь не может состоять из безрассудных поступков. И в громадном большинстве случаев человек, которым манипулируют, не испытывает к манипуляторам чувства благодарности.

Даже отбросив нравственную оценку манипулирования, надо учесть то обстоятельство, что информационная структура современного общества, уровень общественной образованности и речевой конкуренции не позволяют манипуляторам и обманщикам достаточно долго скрывать несанкционированные обществом речевые действия. Сокрытие источников информации одним оратором будет замечено другим, который не преминет обратить на это внимание слушателей, а то и откроет эти источники, продемонстрировав скрытые от слушателя факты и их интерпретации.

Вот почему риторика должна быть очень осторожной с манипулированием и, во всяком случае, избегать прямой лжи.

Слово «риторика» восходит к греческому «ораторское искусство» (лат. rhetorica , гр. ρητορική). В русской передаче оно сначала писалось через «е»: «реторика».

Под риторикой понимается как научная или учебная дисциплина (в этом значении мы и употребляем этот термин), так и само искусство риторики (для передачи этого значения будем пользоваться в основном русским термином «красноречие»). Слово «риторика» употребляется также и в уничижительном смысле. Обычно так характеризуют пустую, но претенциозную речь, пустые и громкие обещания. Это значение закрепилось за риторикой со времен ее кризиса.

Риторика возникла в Древней Греции в V в. до новой эры. Уже тогда был составлен первый, не дошедший до нас учебник риторики. Первыми теоретиками риторики в античной Греции были софисты, в интерпретации которых риторика была наукой об убеждении кого угодно в чем угодно. Кроме того, софисты не вполне отделяли «очаровывание» речью от убеждения ею. Это хорошо видно по софистической трактовке специальных языковых средств (фигур), изобретение которых приписывается Горгию. Горгий пишет о том, что фигуры «чаруют». Горгиевы фигуры делают речь скорее красивой, чем убедительной, и в последующих списках фигур фигуры Горгия занимают достаточно периферийное положение. К Горгиевым фигурам относится, например, исоколон – равенство частей высказывания, делающее прозаическую речь ритмичной.

С критикой софистов выступил Платон, который в противовес риторической речи выдвинул особую речевую манеру (диалектику), когда участники диалога объединены общей целью – поиском истины. Это позволяло риторике обрести этическую опору, но уводило от решения собственно риторических задач. Эти задачи были решены Аристотелем, создавшим для риторики теоретический и этический фундамент. Именно Аристотель назвал главным качеством речи ясность, что и сегодня позволяет разграничить убеждение и манипулирование. «Риторика» Аристотеля не потеряла своего значения и в наши дни.

В середине второго века до н.э. возникает римская риторика. Крупнейшим теоретиком и, несомненно, самым талантливым практиком римской риторики был Марк Туллий Цицерон. Однако в области теории его, пожалуй, превзошел человек, который одним из первых стал носить звание профессора, – Марк Фабий Квинтилиан, автор трактата «Об образовании оратора», профессиональный учитель риторики.

В эпоху поздней античности риторика заняла в системе образования самое высокое место. Если в начальной школе – школе литератора – учили читать и писать, в средней школе – школе грамматика – понимать и ценить древних авторов, то в тогдашней высшей школе – школе ритора – учили активному владению речью. Без риторического образования общественная карьера была невозможна.

Относительная однородность риторических школ и общий круг образцовых авторов делали риторику в известном смысле слова несущей конструкцией в жизни античного общества. Трудно сказать, что могло бы заменить ее цементирующую роль в огромной, многоязыкой, почитающей разных богов империи.

Христианство, не принявшее языческой школы и построившее свою, сохранило и адаптировало к новой монотеистической религии сильные стороны античного наследия. Риторика вошла в «семь свободных наук», на которых зиждилось образование в университетах средневековой Европы. Эти науки делились на тривиум (риторика, грамматика и диалектика) – науки о слове, и квадривиум (арифметика, геометрия, астрономия и музыка) – науки о числе. Выпускники средневековых университетов владели единой латиноязычной риторической культурой и понимали друг друга, в какой бы части Европы они ни жили.

Триумф риторики продолжился в эпоху Ренессанса, когда был заново открыт трактат Квинтилиана и христианская мысль получила возможность глубже освоить античное наследие. Первые признаки кризиса риторики появились лишь в конце XVIII столетия, а сам ее кризис разразился в середине XIX века.

После почти двухтысячелетнего развития риторики авторитет ее начал стремительно падать. Появилось сохранившееся до сих пор употребление самого слова «риторика» в уничижительном смысле: «пустозвонство, словесное плутовство», даже «обман». На протяжении XIX века риторика быстро теряла общественный престиж и сдавала свои позиции в системе образования.

Причин тому много. Одна из главных – чрезмерное увлечение передовых европейских умов историческим методом, доходившее до отрицания того, что в жизни языка и общества может быть что-то неизменное, вечное. В эпоху увлечения идеями прогресса, развития, в эпоху, когда внимание ученых занимала, прежде всего, смена одних жизненных форм другими, мало кто верил в риторику с ее рецептами, основанными на представлении о неизменных свойствах языка и человеческой психологии. Надо признать, что и сама риторика не сумела ответить на вызов времени, продолжая иллюстрировать свои положения античными примерами и довольно вяло приспосабливаясь к культурным задачам национальных словесностей.

Характерно, что лицеисты, ровесники Пушкина, не особенно почитали своего учителя Николая Кошанского, автора книг по общей и частной риторике. И это при том, что уроки риторики для самого Пушкина прошли явно не напрасно! В рецензии на книгу Η. Φ. Кошанского "Общая риторика" В.Г. Белинский высказался довольно категорично: "Итак, какую же пользу приносит риторика? Не только общей риторики, даже теории красноречия (как науки красноречия) быть не может".

Другая причина упадка риторики состояла в невиданном расцвете художественного слова и в подмене самого понятия словесности понятием художественной литературы, т.е. словесности изящной. Именно тогда в школе зародилась традиция изучения языка исключительно на материале художественной литературы. Древние «слова» и «поучения», жития и послания, уложения и исторические хроники остались за бортом, сочинения современных историков, судебные и политические речи тоже не попадали в поле зрения школы. Кстати, в отечественной школе положение это до сих пор практически не изменилось, что сильно тормозит развитие речевой культуры общества. Наша сегодняшняя школа учит не столько писать, сколько читать. В самом деле, можно вырастить хороших читателей романов, но не хороших писателей. Однако словесность не ограничивается романами. К тому же расцвет литературы и ее популярности, увы, давно миновал и вместо речей адвокатов, политиков, историков, филологов школа, наряду с подлинной классикой, изучает писателей, мало чем украсивших нашу словесность и ничего не дающих школьнику в плане активного владения русским языком. Введение риторики в круг школьных дисциплин постепенно меняет положение дел, хотя и достаточно медленно.

Наконец, еще одна причина кризиса риторики состояла в том, что с античных времен практически не разрабатывался вопрос об этике убеждающей речи. И если писатели, продолжая в светской культуре линию церковной проповеди, выступали учителями человечества, то ораторы, высказывавшиеся по частным вопросам и защищавшие частные интересы, сильно уступали им в глазах просвещенных слоев общества.

Однако во второй половине XX века в судьбе риторики случился еще один перелом: началось ее бурное возрождение.

У этого феномена также имеются свои причины, главные из которых могут быть обозначены как «информационное общество» и «массовое общество».

Риторика была востребована содержанием всех составляющих нового информационного взгляда на мир.

Во-первых, чрезмерное увлечение историзмом отошло в прошлое. На смену динамическим моделям мира пришли информационные, описывающие те или иные стороны жизни не как эволюцию, а как систему с неизменными инвариантами, с витальностью (выживаемостью) и колебаниями вокруг точки равновесия. С эволюционистской точки зрения в обществе есть отжившие классы, которым никакая риторика не поможет, и новые общественные силы, которые поднимаются в силу объективно действующих исторических законов. Для консолидации этих новых сил нужна в лучшем случае пропаганда и агитация. «Спор» нового со старым решался отнюдь не риторическим способом. Но теперь, когда стало ясно, что для общественного развития нет необходимости истреблять целые классы, а нужно поддерживать общественное равновесие и гражданский мир, лучшего союзника, чем риторика найти просто невозможно.

Во-вторых, информация стала осознаваться как ресурс, полезный запас, а не как пустые «слова», противостоящие «делу». Представление о том, что слова – это простое сотрясение воздуха, в информационный век оказались существенно поколеблены. В наше время стала понятна объективная роль речевых технологий и конструктивная роль слова в жизни общества, в поддержании общественных установлений. Понятие «языковая картина мира» вышло за пределы науки о языке. В двадцатом веке многие поняли, что язык – это очки, сквозь которые человек смотрит на жизнь, и захотели подбирать эти очки по своему вкусу. Когда же люди поняли, что удачная метафора способна изменить общественную жизнь скорей, чем мускульные усилия многих людей, успех риторики оказался предрешенным.

В-третьих, в информационном обществе люди едва ли не в большей степени живут в мире слов, чем в мире вещей. Не нужно знать, как устроен персональный компьютер, чтобы им пользоваться, можно ничего не знать о подъемной силе крыла и летать на самолете. Но нельзя не уметь заказать авиабилет, не уметь «разговаривать» с компьютером, не ориентироваться в Интернете и т.д., словом, нельзя не владеть кодом большой цивилизации.

Что касается массового общества, то главное его свойство – отсутствие иерархии общественных слоев. Это в корне меняет нормозадающий механизм. Ни художественная словесность, ни язык аристократии уже не служат образцом для общества. Возникает дефицит образцов, а с ним и дефицит общественной координации. Общество как никогда заинтересованно в окультуривании дискурса – поля общественной коммуникации. Взять эту роль на себя может только риторика. Невозможно выправить язык, объясняя время от времени по телевизору, как произносится то или иное слово. Сделать язык общим достоянием может только наука о том, как эффективно пользоваться языком.

Как бы то ни было, но возрождение риторики – свершившийся факт. Начиная с шестидесятых годов, когда новая риторика заявила о себе в работах бельгийского учена X . Перельмана, написаны тысячи работ по риторике, она преподается в вузе и школе, и интерес к ней продолжает нарастать.

Восточно-христианская риторика и как наука, и как практика красноречия имеет свои специфические черты, о которых мы еще поговорим ниже. Сейчас же отметим, что первое сочинение, в котором описаны риторические фигуры появилось на русской почве довольно давно, в XI в. Этим сочинением был перевод статьи константинопольского библиотекаря Хировоска «Об образах». Перевод был включен в «Изборник» Святослава 1073 года. Статья больше похожа на словарь, в котором толкуются 27 «образов» – риторических фигур в широком смысле этого слова, включая и так называемые тропы. На первом месте в трактате стояли аллегория и метафора. Именно эти фигуры активно использовались в тогдашней русской риторической практике. Вообще употребление фигур в речах киевских ораторов не выходит существенно за список «образов», перечисленных в этом теоретическом трактате.

Однако собственно риторических сочинений с развернутой концепцией самой риторики на Руси не было вплоть до 1620 года, когда появляется первый текст с названием «Риторика». Основы этой «Риторики» (автор ее неизвестен, некогда авторство приписывали выдубицкому архиепископу Макарию) восходят уже не к греческой, а к латинской традиции.

Расцвет докризисной риторики в России приходится на конец XVII , XVIII и первую половину XIX века. Но кризис коснулся и русской риторики. Как уже было сказано, антириторическую позицию занял даже такой выдающийся публицист и знаток русского слова, как В. Г. Белинский. Впрочем, позиция Белинского вполне обусловлена временем. Его великий учитель Гегель также высказывался против риторики.

Даже поздний расцвет русского судебного красноречия в последней трети девятнадцатого века не изменил отношения к риторике. В обществе продолжал господствовать литературоцентризм. Словесность изучалась в основном на материале фольклора и художественной литературы. Это, конечно, не способствовало развитию риторики. Однако феномен риторических тропов и фигур, учение о которых занимало центральную часть риторик, привлек к себе внимание языковедов, прежде всего представителей русской психологической школы, сложившейся в Харьковском университете вокруг профессора А. А. Потебни.

В советское время риторика как наука редуцировалась до «лекторского мастерства» и «искусства пропагандиста», довольно быстро утративших связь с риторическим наследием. Сама же риторика третировалась как буржуазная наука. Однако с конца семидесятых годов табу на риторику было снято, а в девяностые годы интерес к ней приобрел лавинообразный характер.


Список использованной литературы:

1. 
   Зарецкая Е.Н. Риторика. М., 2002.
   
2. 
   Виноградов С.И., Платонова О.В. Культура русской речи. М., 1999.
   
3. 
   Рождественский Ю.В. Теория риторики. М., 1997.