Прощай, Гульсары!

Автор: Айтматов Чингиз.

Минувшей осенью приехал Танабай в колхозную контору, а бригадир ему и говорит: «Подобрали мы вам, аксакал, коня. Староват, правда, но для вашей работы сойдет». Увидел Танабай иноходца, а сердце у него больно сжалось. «Вот и свиделись, выходит, снова», — сказал он старому, заезженному вконец коню.

Первый раз он встретился с иноходцем Гульсары после войны. Демобилизовавшись, Танабай работал на кузне, а потом Чоро, давнишний друг, уговорил ехать в горы табунщиком. Там-то впервые и увидел буланого, круглого, как мяч«малыша полуторалетку. Прежний табунщик Торгой сказал: «За такого в прежние времена в драках на скачке головы клали».

Прошла осень и зима. Луга стояли зеленые-зеленые, а над ними сияли белые-белые снега на вершинах хребтов. Буланый превратился в стройного крепкого жеребчика. Одна лишь страсть владела им — страсть к бегу. Потом настало время, когда он научился ходить под седлом так стремительно и ровно, что люди ахали: «Поставь на него ведро с водой — и ни капли не выплеснется». В ту весну высоко поднялась звезда иноходца и его хозяина. Знали о них и стар и млад.

Но не было случая, чтобы Танабай позволил кому-нибудь сесть на своего коня. Даже той женщине. В те майские ночи у иноходца начался какой-то ночной образ жизни. Днем он пасся, обхаживая кобылиц, а ночью, отогнав колхозный табун в лощину, хозяин скакал на нем к дому Бюбюжан. На рассвете снова мчались они по неприметным степным тропам к лошадям, оставшимся в лощине.

Однажды случился страшный ночной ураган, и Гульсары с хозяином не успели к стаду. А жена Танабая еще ночью кинулась с соседями на помощь. Табун нашли, удержали в яру. А Танабая не было. «Что ж ты, — тихо сказала жена вернувшемуся блудному мужу. — Дети вон скоро взрослые, а ты…»

Жена и соседи уехали. А Танабай грохнулся на землю. Лежал лицом вниз, и плечи его тряслись от рыданий. Он плакал от стыда и горя, он знал, что утратил счастье, которое выпало последний раз в жизни. А жаворонок в небе щебетал…

Зимой того года в колхозе появился новый председатель: Чоро сдал дела и лежал в больнице. Новый начальник захотел сам ездить на Гульсары.

Когда увели коня, Танабай уехал в степь, к табуну. Не мог успокоиться. Осиротел табун. Осиротела душа.

Но однажды утром Танабай снова увидел в табуне своего иноходца. Со свисающим обрывком недоуздка, под седлом. Сбежал, стало быть. Гульсары тянуло к стаду, к кобылам. Он хотел отгонять соперников, заботиться о жеребятах. Вскоре подоспели из аила двое конюхов, увели Гульсары обратно.

А когда иноходец убежал третий раз, Танабай уже рассердился: не было бы беды. Ему стали сниться беспокойные, тяжелые сны. И когда перед новым кочевьем заехали в аил, он не выдержал, кинулся на конюшню. И увидел то, чего так боялся: конь стоял неподвижно, между задними раскоряченными ногами тяжелела огромная, величиной с кувшин, тугая воспаленная опухоль. Одинокий, выхолощенный.

Осенью того года судьба Танабая Бекасова неожиданно повернулась. Чоро, ставший теперь парторгом, дал ему партийное поручение: переходить в чабаны.

В ноябре грянула ранняя зима. Суягные матки сильно сдали с тела, хребты выпирали. А в амбарах колхозных — все под метелку.

Близилось время окота. Отары стали перебираться в предгорье, на окотные базы. То, что Танабай увидел там, потрясло его как гром среди ясного дня. Ни на что особенное он не рассчитывал, но чтобы кошара стояла с прогнившей и провалившейся крышей, с дырами в стенах, без окон, без дверей — этого не ожидал. Всюду бесхозяйственность, какой свет не видывал, ни кормов, ни подстилок практически нет. Да как же так можно?

Работали не покладая рук. Труднее всего пришлось с очисткой кошары и рубкой шиповника. Разве что на фронте так доводилось вкалывать. И однажды ночью, выходя с носилками из кошары, услышал Танабай, как замекал в загоне ягненок. Значит, началось.

Танабай чувствовал, что надвигается катастрофа. Окотилась первая сотня маток. И уже слышны были голодные крики ягнят — у истощенных маток не было молока. Весна заявилась с дождем, туманом и югом. И стал чабан по нескольку штук выносить синие трупики ягнят за кошару. В душе его поднималась темная, страшная злоба: зачем разводить овец, если не можем уберечь? И Танабай, и его помощницы еле держались на ногах. А голодные овцы уже шерсть ели друг у друга, не подпуская к себе сосунков.

И тут к кошаре подъехали начальники. Один был Чоро, другой — районный прокурор Сегизбаев. Этот-то и стал корить Танабая: коммунист, мол, а ягнята дохнут. Вредитель, планы срываешь!

Танабай в ярости схватил вилы… Еле унесли пришельцы ноги. А на третий день состоялось бюро райкома партии, и Танабая исключили из её рядов. Вышел из райкома — на коновязи Гульсары. Обнял Танабай шею коня — лишь ему пожаловался на свою беду… Все это Танабай вспоминал теперь, много лет спустя, сидя у костра. Рядом неподвижно лежал Гульсары — жизнь покидала его. Прощался Танабай с иноходцем, говорил ему: «Ты был великим конем, Гульсары. Ты был моим другом, Гульсары. Ты уносишь с собой лучшие годы мои, Гульсары».

Наступало утро. На краю оврага чуть тлели угольки костра. Рядом стоял седой старик. А Гульсары отошел в небесные табуны.

Шел Танабай по степи. Слезы стекали по лицу, мочили бороду. Но он не утирал их. То были слезы по иноходцу Гульсары.