По расчетам четыре му земли [обрабатываемой одним батраком] приносят доход в 4 ляна и 8 му рисового поля (обрабатываемые тем же батраком), дают в лучшем случае 8 даней риса, не считая налога (цзу) за эту землю. По нормальным ценам это составит примерно 10 лян серебра, кроме этого, есть расходы на поденщиков (дуаньгун), которые окучивают поля, но они покрываются доходами от рисовой соломы и чуньхуа.
Как говорят в народе, получается один к одному и никакой выгоды. Да еще при этом надо рано вставать, поздно ложиться, тратить много сил и энергии.
Если бы не эти заботы, то и хозяйства не было бы. В западных волостях (сянах) вся земля сдается в аренду (чуцзу) и там получают прибыль без всяких забот, но в нашей местности нет случаев сдачи земли в аренду; если имеешь землю, то должен обрабатывать ее, а раз обрабатываешь [сам], то вынужден приглашать батраков, волей-неволей сам должен круглый год усердно трудиться и все это против своей воли».[24]
Развитие частной мануфактуры в XVI – XVII вв. проходило в неблагоприятных условиях, встречая препятствия со стороны феодального государства. Так в китайских источниках часто встречаются указания на запрещения частным лицам заниматься добычей угля, железной руды и другими промыслами. Несмотря на эти запрещения, частное мануфактурное производство развивалось, знаменуя появление капиталистических элементов в феодальной экономике того времени.
Развитие ремесла и мануфактуры в минский период привело  к расширению старых и возникновению новых городов, ставших в XVI – XVII вв. центрами ремесленного производства и торговли. Крупнейшими городами, являвшимся одновременно и административно-политическими и экономическими центрами, были Нанкин и Пекин.
В этих городах, где были весьма развиты ремёсла и торговля, имелись особые районы, в которых кварталы, переулки, улицы и рынки носили специальные названия, связанные с определённой отраслью ремесла и торговли.
Китай в этот период представлял собой феодальное государство. Если сравнить с государством Российским того же периода, то здесь имеются сходства, но было и не мало отличительных черт. Крестьянство в Китае было юридически свободным, в отличие от русских крестьян. Основное занятие было земледелие, развивалась мануфактура, ремесло, торговля. Крестьянство было самым угнетенным сословием, но одновременно оно не было однородным и могло менять свое положение. Феодалы вели свою политику в отношении к крестьянам и их земли. В этом имеется сходство с русским государством. Китай был страной закрытой от иностранцев, так как правительство китайское предпочитало именно такую политику.

Глава II. Первые взаимоотношения русских с китайцами на рубеже XVI – XVII вв.
Так уж распорядилась история, что в то самое время, когда католические миссионеры протаптывали дорожку от южных берегов китайской империи к ее столице и деловито, с дальним прицелом обустраивались в тени императорского дворца, на северных рубежах Китая тоже появились «большеносые и большеглазые» пришельцы с Дальнего Запада, которые, подобно «франкам» из Южных морей, поклонялись Христу, но говорили на другом языке и держались других обычаев. Это были русские люди — первопроходцы сибирских земель.
На рубеже XVI—XVII вв. Россия переживала смутное время. Но несмотря на внутреннюю смуту, а, может быть, как раз благодаря ей, то было время стремительного продвижения русских и русского государства на восток. Купцы и «охочие люди», землепашцы и священники, искатели блаженной страны Беловодья и просто любители попытать счастье шли и шли в Сибирь, словно завороженные раскрывшимися перед ними невиданными просторами, от которых и в самом деле захватывало дух. Это была славная страница российской истории. И славными людьми вписана она в народную память. Ведь русский характер, русская душа всего полнее раскрываются, когда русский человек не держится за то, чем обладает, вверяет себя новому и неизведанному, живет вольным странником, вечно ускользая от тяжелой десницы государства, от соблазнов цивилизации; когда он стоит на самом краю обжитого мира, на каком-то порубежье земли и духа и весь открыт другим народам и культурам. Так было среди казаков на юге, и поморов на севере. Так было и среди первопроходцев на востоке.
Один за другим по всей Сибири поднимались русские остроги и городки, деревни и зимовья. Еще в конце XVI в. русские люди освоили междуречье Оби и Енисея, где в 1601 г. был создан Ман-газейский уезд. В течение первой четверти следующего столетия завершилось покорение земель за Енисеем, возникли Енисейский, Красноярский, Томский, Тобольский остроги. Вскоре русские вышли к Лене и Ангаре, заложив Илимский и Братский остроги. Тогда же они достигли Байкала и стали частыми гостями в Забайкалье.
К тому времени русские люди уже давно прослышали о китайском царстве и пытались разведать пути, ведущие в него. Еще в 1608 г. по указу царя Василия Шуйского отряд томских казаков отправился во владения монголов на поиски «Алтын-царя му-гальского», а заодно китайского государства. Встретив отпор недружественных ойратских племен, казаки повернули обратно. Тем не менее, в своей отписке царю, датированной мартом 1609 г., томский воевода Волынский сообщал некоторые сведения о Китае. Сведения эти, добытые кружным путем от монголов, на удивление совпадают с уже известными нам стереотипами восприятия отдаленных и малоизвестных стран: в далекой стране живет народ с близкими нам обычаями. «А до Китайсково де государства от Алтына-царя три месяца ходу, — доносил Волынский. — А живет де китайской государь, и у него, де, государь, город каменной, а дворы де в городе с русково обычья, палаты на дворах каменные, и людьми де сильнея Алтына-хана и богатством полные, а на дворе де у китайского государя полаты каменные. А в городе де стоят храмы у нево, и звон де великой у тех храмов, а крестов на храмах нет, тово де у них не ведают, какая вера, а живут с рускова обычья. И приходят де из многих земель с торгов к нему, а платье де оне носят все золотное, а привозят де к нему всякие узорочья из многих земель...»[25]
§1 Посольство Ивана Петлина.
В последующие годы царские наместники в Сибири не оставляли попыток отыскать дорогу в Китай. И вот в мае 1618 г. из Томска выехал отряд казаков во главе с Иваном Петлиным, имевшим от томского воеводы предписание добраться до китайских земель и установить связи с тамошним правителем. На этот раз томским казакам повезло больше: за три с половиной месяца они благополучно добрались до китайской столицы и были приняты китайскими чиновниками. В своей «Росписи» о посольстве в Китай, составленной по возвращении в Томск, Петлин подробно описывает путь в китайские земли. Первым из русских он упоминает о Великой Китайской стене, которая, как легко догадаться, поразила воображение русского казака. «Стена ведена кирпишная, — пишет Петлин, — и мы сочли по рубежной стене башен со 100, а всего башням, сказывают, числа нет. И мы у китайских людей расспрашивали: для чево та стена ведена, а башни на стене стоят часто? И китайские люди нам сказали: та де стена ведена потому, что де 2 земли — земля де Китайская, а другая де земля Мугаль-ская, ино де промежу земель рубеж; а башни де потому часто стоят на стене, — как де придут какие воинские люди под рубеж, и мы де на тех башнях зажигаем огни, чтобы де люди наши сходились по местам. А за рубежом земля и городы китайские. А сквозь ту стену рубежа пятеры ворота, ниски и уски, на коне наклоняся проедешь. А окроме тех ворот у рубежа на стене в Китайское государство ворот нет; изо всех государств ездят в те одны ворота...»[26]
Иван Петлин и его товарищи проехали по большому тракту от Великой стены до столицы, изумляясь, как все европейские гости, богатству и многолюдью китайских городов, а также их мощным оборонительным сооружениям. О первом же встретившемся им городе Сюаньфу, служившем в те времена еще и летней резиденцией минских государей, Петлин сообщает:
«Город каменной, высок и велик: кругом, сказывают, езду день. А башен на нем 12, а на башнях по окнам пушки и по воро-тям, и мелково оружия по воротам много. А ворота широки и высоки, а затворы у ворот железные, часто гвоздием убито, и пушки в воротях стоят, и ядер пушешных каменных много...»[27]
Но вот и столичный город, где стоит, сверкая на солнце золочеными крышами, дворец повелителя империи, которого Петлин называет Тайбуном (по-видимому, искаженное китайское «Давай», что значит «великий правитель»). Императорский же дворец Петлин именует «магнитовым городом», поскольку стены дворца были сложены из «камня магнита» (т.е. магнетита). Вот что рассказывает наш казак о столице Срединной империи — «Великом Китае»:
«Город велик добре, каменный, бел, что снег, а стоит город на четыре углы, а кругом езду четыре дни. А по углам стоят великие и высокие башни, белы, что снег, а посередь стен стоят башни же, велики, и высоки и белы, что снег, с подзоры, с красными и лазоревыми и желтыми. А на башнях по окнам стоят пушки и по воротам пушки и ядра, и караулы по воротям человек по двадцати... А город Магнитовой, где царь Тайбун живет, украшен де всякими узорочьи и мудроствами, а двор царский стоит середи города Магнитового, а у палат верхи вызолочены...»[28]
Каким дивным городом, должно быть, показался русскому послу императорский Пекин с его огромными, немыслимыми на Руси размерами, грозными стенами и башнями да всякими «узорочьи и мудроствами» прекрасных дворцов! Подобно всем европейцам, изумлен был Петлин и обилием товаров в этом величайшем из городов Китая.
В Пекине удача изменила Петлину и его спутникам. По традиции, китайские власти рассматривали приезд в имперскую столицу чужеземцев как изъявление покорности владыке Срединного царства и требовали от них совершения разных унизительных обрядов. В частности, придворный церемониал китайского правителя предписывал иностранным послам простереться ниц перед императорским троном и несколько раз стукнуться лбом о землю. К столь крайней форме изъявления верноподданнических чувств европейские и в том числе русские посланники были, как правило, не готовы. Но главное, Иван Петлин был послан в Китай томским воеводой и не привез с собой ни царской грамоты, ни подарков от царского имени. Узнав о том, что люди из Русского государства прибыли ко двору минского императора без верительных грамот и подарков от их государя, чиновники императорского двора, ведавшие приемом иностранных посольств, не пожелали даже разговаривать с вновь прибывшими «западными варварами».
«А мы у царя Тайбуна не были и царя не видали потому, что итти к царю не с чем, — простодушно рассказывает Петлин. — И мне посольский дьяк сказал: у нас де чин такой держит — без поминков де перед царя нашего Тайбуна не ходят. Хоти бы де с вами, с первыми послами, ваш царь Белой послал нашему царю Тайбуну невеликие дары, и вас бы де, послов, с поминками наш царь пустил к себе и послал бы к нему свои дары...»[29]
В Пекине Иван Петлин и его люди пробыли только четыре дня, а потом их отправили восвояси, снабдив грамотой от императора, разрешавшей русским людям впредь приходить в Китай с посольством и для торговли.
Вот так скоротечно и все же дружелюбно завершилось первое русское посольство в Китай. По возвращении в Томск Петлин отправил свою «посольскую сказку» и грамоту китайского императора в Москву, но его донесения не имели сколько-нибудь серьезных последствий. Правительство Михаила Романова не сочло нужным спешить с установлением официальных дипломатических контактов с китайским двором. Ну а минское правительство, верное своей изоляционистской политике, тем более не выказывало желания направить посольство в русские земли. Правители Китая по-прежнему не изменяли своему древнему убеждению: в их процветающем государстве всякие товары имеются в изобилии, а их благоразумные подданные ни в каких новшествах не нуждаются.
§2 Договор России с Китаем.
В 1618 г. русское посольство, руководимое Иваном Петлиным, через Кузнецкий Алатау, Западные Саяны, Туву и Монголию достигло Пекина. Иван Петлин оставил краткое, но интересное описание своего путешествия. Очевидно, именно Иваном Петлиным была привезена в Москву в Посольский приказ грамота от императора Ваньли.
Из-за отсутствия переводчика с китайского содержание грамоты было неизвестно до 1675 г.
В 1675 г. при отъезде из Москвы в Китай посольства Николая Спафария ему была вручена грамота, привезенная Петлиным вместе с другой непереведенной грамотой из Китая, датированной 1649 г., для перевода их в Китае на латинский язык.
Однако в Тобольске Спафарию удалось найти переводчика, и переведенные грамоты были отправлены в Посольский приказ.
Первая часть документа предоставляет нам сведения о том, что китайский царь приветствует торговые отношения между Китаем и Россией, а так же говорится о передаче грамот и подарков от одного царя другому.
«Валли[30], китайский царь: из Руси приехали два человека, И Валли, китайский царь, говорил им, русским людям: с торгом приходите, и торгуйте; и выходите и опять приходите. На сем свете ты великий государь, и я царь не мал, чтоб между нами дорога чиста была, сверху и снизу ездите и что доброе самое привезете, и я против того камками добрыми пожалую вас.
И ныне вы назад поедете, и коли, опять сюда приедете, я как от великого государя люди будут, и мне бы от него, великого государя, лист привезли, и против того листа и я буду лист посылать. И как листы от вас будут, и я с великою честию велю принять и людей взять…»[31].
Есть интересный момент, где китайский император извещает русского царя о том, что сам же он, т.е. китайский император, не может послать послов своих, купцов, и лично посетить Русское государство.
«А мне к вам, великому государю, своих послов послать нельзя, что путь дальной, и языка не знают; и от меня ныне к Вам великому челобитье, и бью челом тебе великому государю. Только бы к тебе, великому государю, моим послам путь был, и я бы к вам присылал своих послов. И я по своей вере царь, ни сам из государств не выезжаю и послов своих и торговых людей не выпущаю»[32].
Документ делится на две части, в первой китайского правителя представляет Валли, а вторую часть его сын Джу-ханди. Тут Джу-ханди, как и его отец, относится с большим почтением к русскому царю и просит приходить торговать, обещая относиться к гостям с большим уважением.
«Китайского Валли-хана сын Джу-ханди[33]. При моем отце от великого государя торговые люди приходили торговать, а ныне от великого государя торговые ко мне не ходят. А как при моем отце великого государя люди приходили и солнце видали, а ныне при мне не ходят твои люди. Как ко мне придут, и они столь светлы, будут, как на небеси месяц. А как твои люди доходить будут и мне радостно будет, и жаловать их стану. Мне ты привез два рога лосиные, и я тебе дал против того семь сот камок. И ты мне самое доброе привези, и я стану тебя и свыше дарить, и к тебе великому государю послал из Аба из каменя сделаны тридцать две чашки. И твои великого государя послы ко мне приходили три человека, и я тех твоих великого государя послов из своего государства до большой реки велел проводить с честью, и послал их проводить днища с 3000 человек»[34].
Читая первую часть документа, становится заметно, что хоть китайский император и не принял Ивана Петлина лично, так как он не имел традиционных подарков от своего государя, все же просил передать грамоту русскому царю, то есть интерес к России проявлялся со стороны китайских властей. Сын китайского императора Валли Джу-ханди, во второй части документа, ясно говорит о торговых отношениях, которые, видимо, существовали при его отце, и дает знать русскому царю о том, что желает продолжения торговли между Китаем и Россией. При этом всем, обещает радушный прием гостей, а также их безопасность. Смысл этого документа подтверждает то, что посольство было, и в самом деле, дружелюбным, я думаю, что именно это дружелюбие стало визиткой для дальнейших посольств, не смотря на смену династии в Китае, интерес в России, к этой чудной стране, не угасал.

Глава III. Другие путешественники XVII в. и их достижения.
§1 Федор Байков.
К тому времени и в Китае произошли важные перемены: минская империя была завоевана племенами маньчжуров, основавших в Пекине собственную династию — Цин. Первоначальным местом расселения маньчжуров была, как известно, Маньчжурская равнина. Вполне естественно поэтому, что правители маньчжурского государства были всерьез обеспокоены появлением русских в непосредственной близости от их исконных владений, да к тому же в землях, жители которых издавна платили маньчжурам дань. Очень скоро маньчжурские войска попытались выбить русских казаков из амурских острогов, но успеха не добились. Приамурье прочно вошло в состав российского государства.
Вот в это время из России в Китай и направилось еще одно посольство, на сей раз вполне официальное. Поводом к его отправке послужили, по-видимому, не столько военные действия в Приамурье, сколько прибытие в Москву бухарских купцов, привезших на торги множество привлекательных товаров из Китая. Правда, желая сохранить за собой монополию на китайскую торговлю, бухарцы не жалели мрачных красок, описывая тяготы, ожидавшие того, кто вознамерился бы проникнуть в Китай через его северо-западные рубежи. Они охотно рассказывали русским про огромную пустыню на западных границах китайского государства, где «люди не ездят, занеже в оной пустыне множество червей, сиречь змей, которые многих людей и скотов заедают до смерти»[35].
И тогда в канцеляриях московского Кремля родилась мысль разведать пути в Китай через монгольские степи. Главой посольства назначили Федора Байкова. Из Москвы в Тобольск, где служил Байков, были направлены подарки для китайского богдыхана и царская грамота, в которой говорилось со всей громоздкой педантичностью дипломатического языка тех времен:
«Бога единаго, безначального и бесконечного, невидимаго и неописаннаго, страшнаго и неприступнаго, превыше небес пребывающаго, живущего во свете неприступней, владущаго силами небесного и проч., великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всеа Великия и Малыя России самодержец, бугдыхану-царю, города Канбулука и всего Китайского царьства владетелю.
Ныне мы, наше царское величество, слыша то, что вы, бугдыхан-царь, со окрестными своими соседи держишь дружбу и ссылку, и послы и посланники меж вами о дружбе и о любви на обе стороны ходят, и для того, что ваше Китайское царство подошло нашего царского величества отчины к украинным городам Сибирского царствия, хотим мы, наше царское величество, с вами, бугдыханом-царем, от нынешняго времяни вперед быти в приятной дружбе и в любви и в ссылке так же, как мы, великий государь, в крепкой дружбе и в любви и в ссылке с высокостольными великими государи с турскими салтаны и с персидцкими шахи и с ыными окрестными великими государи, братьями нашими. А как, аже даст Бог, к нам, великому государю, дворянина отпустить велишь и в своей любительной грамоте имянованье свое и титло описати велишь или своих послов или посланников к нам, великому государю, пришлешь, а с ними в своей грамоте отпишешь, и мы, великий государь, ваши грамоты, выслушав люби-тельно, учнем ваше царево имянованье и титло в наших царского величества грамотах писати, как вы сами себя в своих грамотах писати по вашему цареву достоинству...»[36]
Нужно сказать немного о самом Ф. Байкове, посол – путешественник, отец его был сначала стрелецким главою в Троице, а произведенный в 1629 г. в московские дворяне, затем получил место воеводы в Таре и Валуйках. Ф. Байков в 1627 г. упоминается в числе стольников митрополита Филарета.[37]
Едва ли толмачи китайского двора могли уразуметь истинный смысл этой дипломатической казуистики русского царя, а, поняв его, согласиться с ним. Но дело, в конце концов, было не в тонкостях словесного этикета, а в самом факте подношения цинскому «бугдыхану-царю» первого официального приветствия от русского царя. Впрочем, наряду с официальной грамотой Байков получил от Посольского приказа в Москве и устные предписания: строго блюсти свое российское достоинство, а потому не поклоняться порогу (что было принято у монголов, а вовсе не у маньчжур), не целовать туфлю богдыхану (чего от иностранных послов, и не требовалось), а также выяснить, какие пути ведут в Китай, какие растут там растения и плоды, как поставлено там военное дело и нет ли там какой-нибудь междоусобной войны. Вполне подходящие задания для первого официального посланника, выезжающего с разведывательными целями.
25 июня 1654 г. Федор Байков со своим отрядом выступил из Тобольска. Почти год понадобился ему, чтобы добраться до границ Китая. Еще несколько месяцев прошло в ожидании согласия китайских властей принять посольство. Наконец, Байков и его люди вошли в Пекин. Там их разместили на посольском подворье, запретив самовольно покидать его: кто знает, с какими целями прибыли в императорскую столицу эти чужеземцы!
Присматривается русский посланник и к пекинским улицам, хотя взор его привлекают не столько красоты архитектуры, сколько техническая сторона градостроительства:
«А улицы проезжие высланы камень дич серой. А по обе стороны улицы копаны борозды великие, приведены в речку и в озера, когда бывает вода дождевая, и теми бороздами та дождевая вода из улиц и из переулков збегает, и грязей в улицах не бывает, и из дворов на улицы вывожены трубы для дождевой воды. А рек больших в том городе, сказывают, нет. А воды в городе гораздо нездоровы. А меж дворов и хором все сады...»[38]
О жителях китайской столицы Байков сообщает лишь, что «мунгальцев» (т.е. монголов) там не наберется и десятой части населения, зато «китайцев де великое множество. А люди в Китайском царстве мужеск пол и женск дороден и чист. А у китайских женскаго полу ноги маленькие, что робячьи. А платье носят коротко, своим переводом». И еще, добавляет Байков, китайцы «носят волосы по-немецки», т.е. заплетают их в косу.
Что касается религии пекинцев, то тут Байков смог сказать лишь, что тамошние «бусормане» — то бишь мусульмане — веруют свою бусорманскую веру, а говорить по-своему мало помнят». А, кроме того, русский посол не без удивления обнаружил, что в китайском царстве живут «многих земель люди немцы: французские, ливонские, шпанские, италианские, а веруют свою веру, а живут из давних лет»[39]. Эти «люди немцы» были, конечно, миссионеры, обосновавшиеся в Пекине вслед за Маттео Риччи. Некоторые из них и в самом деле десятилетиями безвыездно жили в Китае.
Между тем начались долгие, тяжелые переговоры русских послов с чиновниками дворцового Ведомства Церемоний. Китайцы требовали от Байкова передать им на рассмотрение царскую грамоту и царские подарки, дабы убедиться в том, что в них нет ничего порочащего достоинство государя «Великой Цин». Подарки Байков скрепя сердце отдал, а вот расстаться с грамотой наотрез отказался, заявив «приказным царевым ближним людям», что грамоту он вручит лично в руки «бугдыхану-царю», а уж после того пожалует в их посольский приказ. Тогда чиновники дворцового Ведомства Церемоний стали угрожать Байкову, говоря ему: «Царь де велит тебя казнить, что де ты царева приказу не слушаешь», на что русский посол храбро отвечал: «хотя де царь велит по составам меня рознять, а царя вашего очей не видев, к вам, приказным людям, в приказ не еду и государевы любительские грамоты вам не отдам»[40]. Вот такая получилась у Байкова тяжба с распорядителями церемоний при цинском дворе.
Переговоры между русскими и китайцами осложнялись и некоторыми посторонними обстоятельствами. За год до приезда миссии Байкова в Пекине побывал посланник тобольского воеводы Ярышкин, который, не имея при себе официальных верительных грамот, в конце концов, совершил обряд поклонения императору, каковой, согласно китайскому придворному ритуалу, следовало исполнить «иностранному даннику». И когда Ярышкин покидал Пекин, цинские правительственные чиновники вручили ему грамоту их императора, адресованную русскому царю, в которой маньчжурский богдыхан требовал от царя Алексея Михайловича «навечно быть преданным и послушным в благодарность за милость и любовь, выказанную вам»[41]. Теперь цинские чиновники были, конечно, крайне раздосадованы решительным отказом Байкова, засвидетельствовать свои верноподданнические чувства.
Еще большие волнения обеим сторонам доставляли события в Приамурье. Цинские власти упорно допытывались у Байкова, существует ли какая-нибудь связь между его посольством и действиями русских казаков на северных рубежах маньчжурских владений. Байков отвечал в том духе, что «казаки — люди вольные», как бы давая понять, что царь, сидящий в Москве, за них не в ответе. Едва ли китайцы поверили русскому послу, а вот поводов подозревать его в лукавстве и попытке усыпить бдительность пекинского двора у них и в самом деле прибавилось. Что могли подумать служащие Ведомства Церемоний о русском царе, который позволяет своим людям совершать набеги на земли повелителя маньчжуров и в то же время шлет в Пекин официальное посольство с «любительными грамотами»?
Потянулись недели и месяцы изнурительных переговоров о протоколе приема русского посольства. Китайцы не оставляли надежды склонить русского посла к соблюдению всех требований их придворного этикета. Байков столь же твердо стоял на своем. За это время ему довелось не раз побывать во дворце и, кажется, собственными глазами, увидеть кое-какие картинки официальной тамошней жизни. Вот что он пишет об этом в своей «посольской сказке»:
«А царев двор сделан велик, хоромы высокие, деланы затейчиво, крашены красками розными, крыты черепицею мурамленою, верхи золочены золотом. А город около царева двора выкрашен красками розными, а у того царева двора зделаны пятеры вороты каменные великие, всегда бывают затворены, а во всех тех воротех стоят сторожи беспрестанные. А против тех ворот 5 мостов зделаны ис камени, камень дич белоф, и забрала деланы у тех мостов ис такого же камени, а деланы те мосты добре затейчиво, а связи в тех мостех железные. А против тех мостов поставлен столп каменной, высота ево сажен 6, а зделан из одного из белого ж камени, а на нем высечены слова по их китайскому языку и золочены золотом. А против того ж царева двора площадь великая, а приезжают на тое площадь на поклон царю всяких чинов люди на всякий месяц по трижды. А как съедутца ко царю на поклон бояря и всяких чинов служилые люди, и на той площади сядут на войлоках, которые носят перед ними вместо снимальников. А приезжают на поклон в золотном платье и седят с час и больши. И выйдет ис царевых хором на те пятеры ворота неведома какова чину человек и закричит по своему языку зычно, чтоб слышать всем людем, которые приедут на поклон, и они, встав и приподши на колени, поклонятся трижды в шапках, да сидят столько же. И тот же человек, вышед, закричит так же, и они, встав, так же поклонятся трижды. А царевых очей никогда не видают. Да и слонов приводят ко царю на поклон перед те ж ворота тем же обычаем, а слонов 26.
А среди Китайского царства близ царева двора гора кругла, невысока, а по той горе лес саженой. А в том лесу живут звери: маралы и аркары, и козы степные, а иных зверей, кроме тех, сказывают китайцы, нет. А околь тое горы стена кирпишная, кирпич жженой. Да в городе Канбалыке озерка небольшие, а в них рыба карасики небольшие, а чешуя на них красная, и лазоревая, и зеленая, а на иных красная чешуя да белая. Да в том же городе озеро небольшое, а воде в нем красна, что кровь, а рыба в нем красная ж, только чешуя на ней красна, а тело бело. А китайцы и мугальцы про то озеро говорят: никогда де в том озере та красная вода не переменяется...»[42]
Самому Байкову принять участие в аудиенции перед тронным залом дворца так и не довелось. В конце концов, китайские чиновники вернули ему подарки, которые ранее забрали у него, и выпроводили восвояси. И так уж вышло, что накануне отъезда русского посольства в Пекине объявились два голландских купца, прибывшие из голландских владений на Яве. В отличие от Байкова голландцы не были связаны никакими официальными инструкциями и мечтали только о выгодных торговых сделках. Без долгих колебаний они согласились выполнить все требования китайцев по части церемониала приема «даннических» посольств. Один из этих купцов — его звали Якоб де Кейзер — подробно описал прием иностранцев в императорском дворце. Голландцев и других иноземных посланников, сообщает де Кейзер, с вечера привели к главным воротам дворца, где они провели ночь в ожидании аудиенции. Вероятно, по мысли императорских церемониймейстеров это ночное бдение у дворцовых ворот должным образом подготавливало непросвещенных «варваров» к встрече с величайшим из смертных. Вместе с послами у дворцовых ворот стояли три огромных слона, в богато украшенной сбруе; на спинах слонов были установлены небольшие башенки, покрытые затейливой резьбой. «На рассвете, — продолжает де Кейзер, — все гранды двора подошли к нам и стали рассматривать нас с таким изумлением, словно мы были какими-нибудь африканскими чудищами. Никто из них, однако же, не выказывал ни малейшей неприязни. Примерно час спустя подали сигнал, и вся площадь перед воротами пришла в движение...»[43]. Послов провели через двое ворот в самый дальний внутренний двор, где их взору открылся величественный тронный зал. По обе стороны от входа в зал располагалась императорская свита: «ближе всех к трону стояли двадцать два мужа с желтыми опахалами в руках, далее стояли еще десять человек, державшие в руках блестящие круги, напоминавшие солнце, за ними — шесть человек с дисками, подобными полной луне. Еще там были оруженосцы, тридцать шесть человек с флагами, на которых были вышиты драконы, и несчетное число других придворных. А перед ступеньками, ведущими к императорскому трону, стояли лошади из белоснежного камня, и сбруя на них сверкала и искрилась россыпями драгоценных камней...»[44].
Пока мы смотрели в восхищении на весь этот блеск и великолепие двора, до нашего слуха донесся нежный звон колокола. И тогда тридцать самых знатных мужей и советников двора вышли вперед и со всей учтивостью простерлись ниц перед троном, отвесив по знаку геральда девять поклонов. А потом вперед вышли посланники разных племен»[45]. Перед воротами, ведущими в тронный зал, стояли рядами медные столбы, обозначавшие места, где во время аудиенции должны были стоять чиновники разных рангов. Голландцев подвели к столбику для служилых людей самого низкого — десятого — класса.
«Встать перед троном!» — скомандовал чиновник, приставленный на время аудиенции к голландцам. Затем последовали новые приказы: «Склонить головы до земли три раза!»... «Встать!»
Так повторилось трижды.
«Вскоре снова зазвонили колокола, — пишет далее де Кейзер, — и все присутствующие опустились на колени. Мы надеялись, что сможем увидеть, как император сидит на своем троне, но стоявшая вокруг толпа помешала нам увидеть его во всей его славе. Он восседал в шагах тридцати от нас; украшавшие его трон золото и драгоценные камни блестели так ярко, что у нас рябило в глазах...
Наконец, всем присутствующим раздали чай с молоком в деревянных лакированных чашках, и на том аудиенция закончилась. Справедливости ради надо сказать, что прием во дворце не прошел бесследно для гостей из Голландии. Дорогих подарков они не получили, но вечером того же дня к ним явился гонец от императора, пожелавшего получше рассмотреть одежду пришельцев с «Дальнего Запада». Голландцы отправили во дворец черный вельветовый камзол, башмаки и шпоры, пару шелковых чулок, рубашку, пояс и меховую шапку. Больше просьб от императора не поступало»[46].
Но Федору Байкову и его товарищам не довелось взглянуть на китайского богдыхана даже издали. В сентябре 1656 г. им пришлось покинуть Пекин, захватив с собой подарки, которые они привезли богдыхану от московского царя. И хотя, уже выехав из Пекина, Байков заявил китайцам, что готов принять их условия, ему все-таки было отказано в приеме: видно, богдыхановы церемониймейстеры уже не имели доверия к несговорчивому «даннику». Вот так неудачно закончилось первое официальное посольство из России в Китай.
2§ Николай Спафария.
Неудача посольства Байкова, конечно, не могла воспрепятствовать дальнейшему сближению русских с подданными цинской империи. В 60-х годах продолжалось заселение Приамурья русскими людьми, которые доставляли все больше хлопот местным маньчжурским военачальникам. Последние довольно быстро убедились, что одной военной силой с выходцами из далекой западной Московии им не сладить. Один из цинских чиновников писал в те годы о русских: «оружие их весьма страшно, они храбры, как тигры, и очень искусны в стрелянии из ружей»[47]. Мало-помалу дипломатические переговоры стали обычным делом в сношениях пограничных властей Китая и России. В 1670 г. сам император Канси, новый правитель цинской империи, отправил царю Алексею Михайловичу грамоту с предложением установить друже­ственные посольские и торговые отношения. В ответ русское правительство направило в Пекин новое посольство. Во главе его был поставлен Николай Спафарий (Спатарь Милеску), бывший советник молдавского господаря, который в 1672 г. приехал в Москву и поступил на службу в Посольский приказ «переводчиком еллинского, греческого, латинского и волосского языков»[48]. Человек широко образованный и одаренный, Спафарий был, без сомнения, превосходной кандидатурой на должность главы дипломатической миссии. Русское правительство поручило ему добиться установления мирной торговли с Китаем и требовать присылки в Москву «природного китайца», который привез бы в подарок русскому царю драгоценные камни и дорогие шелка. Кроме того, в «Наказной памяти» Посольского приказа Спафарию вменялось в обязанность предпринять в Китае следующее:
«Буде обыщутца лекарства и корени, которых в Московском государстве нет, а от всех болезней они вящее, и им тех лекарств и корени купить на опыт сколько мочно.
Также есть ли в Китаях семена огородные или звери небольшие и птицы, от которых в Российском государстве чаять быти плоду, и того потому ж купя вывести, сколько мочно.
Быде обыщутца в Китайском государстве самые художные мастеры каменных мостов, и им тех мастеров приговорити в службу великого государя на время, и естьли об них хан поволит, и их к Москве вывесть с собою»[49].
Разумеется, и Спафарий вез богдыхану несколько коробов с дорогими подарками: редкие меха и сукна, зеркала и часы, янтарь и прочие диковинные для китайцев предметы.
В мае 1675 года Спафарий выехал из Тобольска, держа путь на юго-восток, а через семь месяцев русское посольство добралось до маньчжурского пограничного города Науна. Губернатор Науна в сопровождении двухсот воинов лично выехал встречать русского посла за ворота крепости. В свою очередь и Спафарий, отвечая на любезность любезностью, вышел к китайцам из своего лагеря и пригласил губернатора в свою дорожную юрту. Состоялась, говоря языком дипломатов, «теплая, дружественная беседа». Увидев грамоту, посланную императором Канси русскому царю, китайцы несколько успокоились и выделили русскому посольству надлежащее число повозок и коней, а также приличествующую официальной миссии охрану.
Больше месяца провел Спафарий в пограничном китайском городке, дожидаясь прибытия из Пекина чиновников, ведавших приемом иностранных посольств. Наконец, приехал заместитель главы дворцового Ведомства Церемоний, носивший у маньчжур звание асканьи-амбань (Спафарий именует его просто асканьямом). Тут же случился первый дипломатический инцидент: и Спафарий, и асканьи-амбань наотрез отказались первыми навестить своего визави по переговорам. В конце концов, Спафарий согласился встретиться с полномочным представителем богдыхана в отдельной юрте, выговорив себе право войти в нее первым. На встрече асканьи-амбань без долгих слов объявил, что богдыхан поручил ему распечатать и прочесть грамоту русского царя, а если русский посол откажется эту грамоту ему передать, с ним поступят так же, как с Байковым. Спафарий ответил пространной речью, в которой сравнил русского царя с солнцем, а остальных государей — с «великими звездами», и, как солнце посылает свои лучи всему сущему в мире, так и русский царь распространяет вокруг себя любовь и дружбу. И вообще, продолжал Спафарий, «хоть все государства собирешь вместе и еще к тому иные многие прибавишь, а не зделаешь такого великого государства, что наш великий государь, его царское величество, божиею милостью са-модержно владеет». В Москве, сказал далее русский посол, не нашлось человека, который мог бы прочесть грамоту цинского владыки, но московский царь был уверен, что богдыхан, как «славный государь», не может в ней ничего написать, кроме слов дружбы и любви, а потому и выслал ответное посольство с такой же «любительной грамотой». Негоже теперь эту грамоту силой отбирать. А впрочем, заявил под конец русский посол, «с посольством послано много служилых людей, и они будут царские грамоты защищать, не щадя жизни»[50].
Все же маньчжурские власти крепко сомневались в искренности дружественных деклараций русского царя. Асканьи-амбань завел речь о набегах русских казаков на владения маньчжур и при­грозил, что будет «собирати войско, сколько мочно, великое и итить под Нерчинской и Албазинской остроги и их до основания разорить, потому что ведаем, по скольку человек живет в них». Но и на угрозы у Спафария был готов твердый ответ: «Мы войною не хвалимся, — заявил он своему маньчжурскому визави, — а и бою вашего не боимся ж. Наш великий государь не желает войны и ссоры. А как бы приказал мне мое царское величество объявить вам войну, я бы давно вам объявил. А про Нерчинский и про Ал-базинский говоришь, что в них мало людей, так это потому мало, что больши не надобно того, а как будет надобно, есть у великого государя великое множество рати, что в год мочно наполнитца по всему Амуру...»[51]
Еще два месяца тянулись без особого успеха переговоры Спафария с асканьи-амбанем. Потом месяц прошел в ожидании согласия пекинского двора принять посольство. Наконец, все формальности были улажены, и 17 апреля члены посольства в сопровождении большого маньчжурского отряда двинулись на юг, держа путь на столицу Великой Цин. За месяц они пересекли Маньчжурскую равнину и вышли к Великой китайской стене, тянувшейся от одного края небес к другому, то взбегая на гребни гор, то теряясь из виду в ущельях. У ворот стены, охраняемой караулом, посольство встретил начальник местного гарнизона, переписавший всех русских и даже их военное снаряжение. Китайцы пояснили, что древние обычаи их царства требовали вести учет не только всех иностранцев, въезжавших в пределы Срединной страны, но и всего имевшегося при них оружия, дабы при возвращении на родину они не унесли ничего лишнего. Далее русских провели еще через двое ворот, окованных железом, и отправили ночевать на казенный постоялый двор, строго запретив самовольно покидать его.
Так встретил своих российских гостей Китай — страна, отгородившаяся от остального мира тысячеверстной стеной.
Русское посольство разместили на подворье дворцового Ведомства Церемоний — том самом, где жили и первые иезуиты, и прежние русские послы. Вид подворья произвел на гостей из России удручающее впечатление: закопченные, обветшавшие здания с прохудившимися крышами, пустынные дворы без единого кустика, высокая наружная стена и глухие ворота, охраняемые стра­жей. И в довершение всего — полный запрет на выход в город. «На посольском дворе, — писал Спафарий, — садов и иных каких диковин нет и место самое кручинное, будто тюрьма»[52]. В таком унылом месте Спафарию и его товарищам предстояло жить во все время их пребывания при дворе богдыхана.
Снова потянулись изнурительные переговоры-препирательства с асканьи-амбанем о протоколе приема русских послов: Спафарий настаивал на том, чтобы ему разрешили лично вручить царскую грамоту богдыхану, асканьи-амбань столь же решительно отвечал отказом, ссылаясь на обычай своего государства. Если русский посланник будет упорствовать в своих притязаниях, добавлял он, его постигнет участь Федора Байкова, высланного из Пекина без аудиенции у императора. Спафарий хорошо понимал, что китайцы в этом пункте протокола на уступки не пойдут, и потому с самого начала был готов (а, может быть, даже имел негласное предписание) принять их условия. Но и отказаться от своих требований, не торгуясь, означало бы уронить достоинство своей державы. Лишь по прошествии месяца, когда китайцы стали терять терпение и уже были готовы выслать русских обратно, он принял компромиссное предложение асканьи-амбаня: русский посол должен был передать грамоту во дворце сановнику высшего ранга в присутствии племянника императора. При этом Спафарий не забыл попросить, чтобы богдыхан в момент передачи грамоты находился где-нибудь поблизости — скажем, за занавеской или ширмой, — чтобы можно было ощутить его августейшее присутствие.
В назначенный день члены посольства отнесли подарки русского царя в назначенное место, где дары внимательно осмотрели китайский чиновник Ведомства Церемоний. Китайцы похвалили лошадей, но остались недовольны соболями и лисицами. Самому же императору русские дары понравились, и он даже приказал людям из свиты узнать, нет ли у русского посла еще каких-нибудь «редких потех». На следующий же день, приходившийся на полнолуние, — «счастливое» время по китайскому календарю — был назначен и торжественный прием русского посольства во дворце. Этот прием Спафарий подробно описал в своем посольском отчете.
За час до рассвета, сообщает Спафарий, русских послов привезли к дворцу, провели «через три вороты и три стены» во внутренний двор, усадили там, на ковры и велели ждать. «И мы, — продолжает Спафарий, — сидели там с полчаса. И на зоре пред солнечным всходом пришли и говорили, что итить время. А в той площади, где великого государя грамоты положили и сидели, и тут устроена была у них стойка, и стояли 7 слонов, и 3 слона стояли на левой стороне, а 4 на правой. А на тех, которые стояли на правой стороне, зделаны на них чердаки только на трех, и те чердаки круглые позолоченые. А в тех чердаках седятца человека по 4 и по 6-ти и на боях бьютца ж. А слоны самые великие. А слонов было еще на подворье больше 50, и видели наши люди и сказывали, что самые великие и свирепые. А на тех, которые были на левой стороне, на двух места круглые позолоченые, а сидеть в них нельзе для того, что только зделано для красы, а 2 стояли порозжие, а люди сидели на них, на шеях. И на обеих сторонах стояли 4 колесницы, бутто кореты круглые, бугдыхановы позолоченые великие. И те кореты, когда хан сидит, носят по 60 человек, а иногда слонов впрегают. А на слонах узды великие широкие позолочены с каменьем, и не знаем сребро позолочено или медь. Да в тех кореты впрегают по 6 коней белые. Да на той же площади, не доходя до слонов, стояло бубнов на обеих сторонах с 30, и те бубны подобием бутто литавры, и конец нижней вострой, а вверху широко и кругло, а покрыты жолтым ж, да тут же было немного и знамен жолтых ж. А вели сквозь четвертые ворота, боковые с левые стороны, которые зделаны кривы. А как те ворота прошли, тотчас за нами затворили. А китайские мандарыни шли в ворота с правые стороны. А средние ворота затворены по вся дни, только отворяютца, как хан куды поедет. А против тех всех ворот средних выслано каменьем мраморным белым, а над теми воротами построена полата великая. А по сторонам той полаты зделаны 2 полаты меньши той. А меж той большой и меньших висят на одной стороне колокол, а бьют молотом деревянным, а на другой стороне бубен великой. А на тех полатах зделаны маковицы позлаченые, и полаты гораздо высоки, а полаты кирпичные красные. А кровли учинены на столбах деревянных великих и выкрашены красками и росцвечены золотом, также и решотки выписаны красками и золотом. И от первых ворот до того места 300 сажен. А полаты крыты черепом (т.е. черепицей) жолтым. И прошед те ворота, пришли на небольшую площадь, а среди той площади переходили реку по мосту. А на той реке против тех ворот 3 моста... каменные мраморные, а забралы на мостах каменные мраморные ж вырезаные белые, а мосты деланы затейчиво связьми железными. А 2 моста зделаны еще по сторонам таким же подобием. А у реки береги выкладены до самые земли каменьем белым диким. А не доходя той реки, учинен столб каменной мраморной вышиною в пол 2 сажени, и на том столбу зделаны часы солнечные из мраморного ж каменю, а делал те часы езуит Адам Шал. А от той реки пришли опять к воротам. А круг площади по сторонам стоят по 2 полаты меньши тех, которые стоят на воротах, а дело все одним подобием. А по обеим сторонам везде видится сады и древеса великие, также к тем садам есть на обех странах ворота. И как прошли от реки великую полату, и в том месте стоят на караулех с сайдаками, и висит на стороне по 8 луков, и копья есть ж. И как прошли тое полату, объявились пятые ж ворота, только зделаны выше прежних ворот. И здесь опять пришли в ворота с левой стороны. А как прошли ворота, пришли на площадь, и та площадь словет площадь престола ханского, потому что на край площади зделана полата великая, и в той полате престол ханской, и сидит в той полате хан, как ему поклоняютца. И как пришли на ту площадь, и солнце уже взошло. И только вышли из ворот и видели, что на той площади сидят мандарыни, а сидят всякой по чину своем, и тем на конце всех их недалеко от ворот на левой стороне зделано место. И велели сесть по чину на землю по их обычаю после их всех, потому что служилых людей не пустили, а пустили только до четвертых ворот, где великого государя грамоты принели, а выбрали только 20 человек без посланника дворян, да подьячих, да попа и детей боярских и посольских немногих людей. И там велели сидеть, покамест время будет к поклону итить. А около той площади было 6 полат, одна на тех воротах, где мы прошли, а четыре по обеим странам, по 2 на стороне, а шестая полата, где ханово место... И по обеим сторонам к той полате переходы и на переходах решотки позлачены. А к той полате зделаны лесницы мраморные многие, а ступени такие ж мраморные, и около лесницы забралы мраморные ж. А те лесницы деланы великим художеством, что издали смотрит зело красиво. А среди той площади от ханских ворот, как идет от той полаты к ханову месту, есть дорога, выслана белым каменем мраморным, и по той дороге, кроме хана, ни хто не ходит. А по обоим странам той дороги положены рядом каменья синие вырезаные, вышиною пяди по 2, а шириною по пол 2 пяди, а кладены в 3 ряда, а положены один от одного по полусажени. И идут те каменья до самые лесницы бугдыхановы к той полате, где ханово место. Да по обоим странам той дороги стояли люди с платьем таким же, как и у слонов, а держали в руках знамена, и на обоих странах розными цветы по 48 знамен. А на тех знаменах писано золотом китайским письмом, а на верху у знамен учинены копья, а ниже... копья вме­сто шолку волосы лошадиные крашеные. Да опричь тех знамен держали вырезаны из дерева, по 25 на стороне, и всего на обеих сторонах было вырезаных 50. А за ними стояли по обеим странам по 5 коней белых с седлами желтыми. А за коньми стояли подле лесницы в жолтых платьях человек с 30. А за ними по край лесницы по обе стороны стояли солнечники жолтые. А за теми стояли по обе ж стороны человек по 20 до полатного крыльца, не доходя до дверей, а платья на них камка вишневая, а прошиваны золотом.
И ожидая там, пришел к посланнику езуит и говорил, что послали ево... сверху, чтоб он был с посланником и научил бы, как поклонитесь, и до тех мест велели ему быть, покамест скончитца, а хану поклоняютца на всякой месяц по трижды в новое, как на-родитца, да в 15 день, и по 5 в третей в 25 день. И приходили иные ближние люди и смотрили на посланнике платья, также и на всех, которые тут были, смотрили ж.
И будучи там сказали, чтоб встали, а не сказали для чего. И посланник спрашивал у заргучея: для чего встать? И он говорил, что идет брат бугдыханов большей. Да и все мандарыни встали ж. И посланник тотчас после того сел, также велел людем своим сесть, и говорил заргучею, что он царского величества посланник не послан к брату, а послан к самому бугдыхану и должен бугдыханово величество почитать, а не брата ево. И сидели там с полчаса, и после того услышали звон колокольной того, которой писан назади, и в бубен. И сказал езуит, что уже хан в полату пришол. И мандарыни все встали, также велели встать и посланнику. И после того встала и музыка играть в той полате, где хан сидит, и в той, которую прошли. И после того на крыльце стал человек тотчас кричать зычно по-китайски незнаемо что. И после того учали хлопать плетьми трижды по трижды. И посланник у езуита спрашивал: для чего так плетьми хлопают? И он сказал, что де изстари у них, татаров, тот обычай, и нихто не знает, для чего они так хлопают.
Да после того ж музыка почала играть крепко, а играет с турского переводу потихоньку, и бубны также бьют. И опять почал тот же человек кричать зычно, а стоит на леснице. А говорил: востаните! И тогда с обоих стран встали и вышли с 50 мандарыни ис тех, которые сидели выше нас, также и з другой стороны. И прошли те вышеписанные синие камешки с 4 и стали меж тех камешков среди площади против места ханова и полат. И как стали... там, опять тот же человек кричал: преклоните колени! И они встали на колени все вдруг. И опять кричал: поклоните главы свои до земли! И поклонились потихоньку до земли, подпираясь обеими руками на землю, и опять потихоньку подымали главы з земли, бутто у нас женской пол кланяется. И опять кричал: поклонитесь! И опять поклонились. И в третий опять кричал, и поклонились. И опять кричал: востаните! И они встали и стояли немного на ногах. И опять кричал по-прежнему, а также на колени пали и трижды поклонились. И то учинили на трех статьях, трижды пали на колени и девятья поклонились головами до земли, и те 9 поклонов держали с четверть часа. А нам то учинили вместо образца, чтоб видели, как поклоняютца, чтоб и мы потому ж поклонились[53].
И посланник спрашивал у езуита, какие они люди? И он сказал, что де нынешней хан пожаловал их в мандарыни. И подождав немного, пришли 2 мандарыни и говорили... езуиту, что с посланником пора итить к поклону. И так они двое наперед шли, а за ними шел посланник с езуитом, а за посланником шли дво­ряне и прочие люди. И стояли в четырех редах. И как пришли на то место, где прежние мандарыни поклонились, стали, а те 2 и езуит стояли от нас отдале. И опять почали плетьми хлопать трижды по трижды, и музыка также играть и в колокол и в бубен бить, и тот человек учал кричать, чтоб и мы поклонились. И посланник стал кланятца скоро и не до земли, а те 2 стали езуиту говорить, чтоб езуит сказал посланнику, чтоб поклонился до земли и не скоро, как прежние их мандарыни поклонились...»[54]