Оценка высокая!
Но в 1895 году, когда отмечалось столетие со дня рождения Грибоедова, со страниц «Книжки Недели» в адрес его героя раздались похвалы и того выше: «Натура Чацкого гениальна».
Начиная с Аполлона Григорьева и Александра Герцена в пестрой палитре мнений, стала выделяться одна краска: Чацкий – декабрист. Теперь она стала доминировать в спорах, и после революции практически все, за редким исключением, исследователи единодушно сошлись во мнении: раз декабрист - значит, умен, даже очень умен! Вот пример характерных суждений на эту тему: «Исходя из конкретного содержания, которое Грибоедов вложил в образ своего героя, ум Чацкого следует понимать как выражение новой, революционной, декабристской точки зрения на русскую действительность, на все социальные, политические, моральные, культурные проблемы, которые в свете реальной исторической действительности возникали в сознании людей «свободного образа мыслей».
В семидесятых годах прошлого века А.И. Герцен писал, сопоставляя характер Чацкого с характером тургеневского Базарова: «В его (Чацкого) озлобленной, желчевой мысли, в его молодом негодовании слышится здоровый порыв к делу, он чувствует, чем недоволен, он головой бьет в каменную стену общественных предрассудков и пробует, крепки ли казенные решетки… Он скорее бросился бы в какую-нибудь негодующую крайность, как Чаадаев, - сделался бы католиком, ненавистником славян или славянофилов… »
Это – один из всевозможных вариантов, один из классических вариантов развития характера Чацкого, развития этого социального типа. И Гончаров в первую очередь сближает Чацкого с Белинским и Герценом. Только тут надо учесть то немаловажное обстоятельство, что и Белинский и Герцен прошли длительный путь мучительных и противоречивейших исканий и не во всю жизнь считали высшей мудростью головой испытывать прочность казенных решеток и общественных предрассудков. Мне кажется, что если оставаться в пределах того варианта развития характера Чацкого, который разбирает Герцен, то ближайшим образом тут следует вспомнить фигуру Писарева – того Д.И. Писарева, который действительно, словно бы перешагнув через опыт целого поколения, в начале своей деятельности вернулся к тем взглядам на героя и на героическое вообще, которые столь свойственны были именно декабристам.
Чацкий выражает, олицетворяет собой определенное состояние личности – «состояние юности». И если Репетилов вторит, то Чацкий лишь предвещает нечто в будущем. И потому Чацкий не может быть идеалом и эталоном. Он – начало, предвестие, обещание. Ему еще только предстоит подтвердить себя на деле. Не случайно Чацкий так много говорит – «попробовать на деле» ему лишь предстоит. И в этом отношении его пренебрежительный упрек, обращенный к Репетилову, которому он говорит: «шумите вы, и только», опасно напоминает бумеранг. Репетиловым и обозначен тот край, через который смешно и грустно видеть переступающим Чацкого и возле которого он беспрестанно ходит.
Обещание Чацкого – не репетиловское бахвальство, не хвастовство. Обещание Чацкого ни в малой мере «не поддельно» - Чацкий дает обещание «под заклад» своей жизни. Это так. Его страстные филиппики чистосердечные. Но страсти – одно, обстоятельства – иное.
Пылкие и «умные» обличительные речи Чацкого – это суд передового человека декабристской эпохи над самодержавно-крепостнической, аракчеевской, фамусовской Россией с ее «подлейшими чертами».
Ум Чацкого – первопричина его столкновений с фамусовским обществом. Он слишком умен для этого общества, кажется в нем белой вороной; ум ставит его в глазах Фамусовых и Молчалиных вне их круга, вне привычных для них норм общественного поведения. Именно на этом основано в комедии внутреннее развитие конфликта, обозначившегося между героем и средой: лучшие, наиболее высокие человеческие свойства и склонности героя делают его в представлении окружающих сперва «странным человеком», «чудаком», а потом просто «безумцем».
Человек, противопоставивший себя обществу – а сюжет «Горя от ума» на этом и построен, - обязан сознать свою нелегкую, но честную миссию. Некоторые критики считают, что Чацкий слишком много говорит. Он знаменитый остряк, пробавляется досужими толками, перемыванием косточек, сплетнями. Если он декабрист, борец, революционер, диссидент, возникает вопрос – зачем ему все это? Как к пустослову отнеслись к герою Грибоедова многие критические умы.
Он легко раздражается, личная драма делает его особенно уязвимым. Появившись на балу у Фамусова, он устраивает, по выражению И.А. Гончарова, такую «кутерьму», что его принимают за сумасшедшего.
Белинский: «Чацкий… хочет исправить общество от его глупостей: и чем же? своими собственными глупостями, рассуждая с глупцами и невеждами о «высоком и прекрасном»…»
Сознание сверхзадачи («хочет исправить общество») обязано сообщать человеку черты сверхсущества. По сути, он лишен права иметь недостатки, естественные надобности, причуды. И уж, во всяком случае, наделенный святыми намерениями человек не может понапрасну расплескивать свой праведный гнев.
Чацкий враг Фамусову в ином. Обществу не нравится его стиль: ерничанье, шпильки, неуместный смех. Ведь сумасшедшим его объявляют как раз за насмешки и несерьезность. У Чацкого есть определенная система оценок, которую он считает общеобязательной. В его оценке Молчалин – «жалчайшее созданье». Он не достоин ничьей любви, а тем более Софьи. По мнению Чацкого, она, умная незаурядная девушка, просто не может любить такого человека. Чацкий – борец, у него есть свои убеждения, высокие идеалы. Ему глубоко противна жизнь общества, где царят Фамусов, Скалозуб, Молчалин, Репетилов со всей косностью, лицемерием, ложью, ленью, тупостью. Яркий, деятельный ум героя требует иной среды, и Чацкий вступает в борьбу, «начинает новый век». Он, горячо любя Софью, не смог остаться в доме ее отца. Ему все казалось там безжизненно. В Москве «вчера был бал, а завтра будет два». Молодому, пытливому уму нужна пища, нужны новые впечатления. Чацкий рвется к свободной жизни, к занятиям наукой и искусством, к службе делу, а не лицам. Но его стремление не понимает общество, в котором он живет.
Стилистическое различие важнее идейного, потому что затрагивает неизмеримо более широкие аспекты жизни – от незначительных деталей характера до манеры мыслить. Поэтому так странен окружающим Чацкий, поэтому так соблазнительно объявить его сумасшедшим, взбалмошным, глупым, поверхностным. А он, конечно, вменяем, умен, глубок. Но по-другому. Он – чужой.
Эта чуждость обусловила не утихающие полвека споры – кто является прототипом Чацкого. Слишком непонятен грибоедовский герой, требуется поместить его в какую-нибудь шкалу: ретроградов или революционеров, дураков или мудрецов – или уж, по крайней мере, найти ему соответствие в истории.
Конфликт Чацкого с обществом Фамусова – прежде всего стилистический, языковой. Чацкий изъясняется изящно, остроумно, легко, а они – банально, основательно, тяжеловесно. Примечательно, что самые знаменитые реплики противников Чацкого запомнились не своей реакционностью, а редкостью юмористической окраски: например, идея Скалозуба заменить Вольтера фельдфебелем - очень смешна. Но это одно из немногих исключений. Все веселое в пьесе принадлежит Чацкому. Этим он и раздражает общество. Любое общество – в том числе и Пушкина с Белинским. Все, что весело, - признается легкомысленным и поверхностным. В основе такого представления о борце, выступающем против общества, - вера в серьезность. Все, что серьезно, - обязано быть мрачным и скучным. Так ведется в России от Ломоносова до наших дней. Европа уже столетиями хохотала над своими Дон Кихотами, Пантагрюэлями, Симплициссимусами, Гулливерами, а в России литераторов ценили не столько за юмор и веселье, сколько вопреки им. Даже Пушкина, даже Гоголя.
Чацкий обязан был, вероятно, выглядеть и вести себя иначе. В духе времени это могло быть что-то байроническое – бледное и в плаще. Но те грандиозные годы дали русской литературе две спровоцированные Байроном фигуры большого масштаба – Онегина и Печорина. Чацкий же – персонаж другого театра: шекспировского.
Чацкий является, выкрикивая и насмехаясь, и сразу напоминает одного из самых ярких героев Шекспира – Меркуцио. Очаровательный балаболка, фигляр, не щадящий никого ради красного словца, тот так же неизбежно идет к трагическому финалу. В первых сценах «Ромео и Джульетты» мы еще не знаем, что Меркуцио произнесет потрясающий монолог о королеве Маб и умрет от шпаги Тибальта. И первоначальная безмятежная болтовня Чацкого никак не предвещает яростных проповедей и позорного изгнания в звании сумасшедшего.
Но Меркуцио умирает за три действия до конца пьесы и потому не может пройти естественный путь развития, становясь тем, кем мог стать, - Гамлетом.
А Чацкий проходит всю дорогу надежд, разочарований, горечи, краха, на глазах читателя набираясь желчи и мудрости.
Датского принца и российского дворянина объединяет не только клеймо официального безумия. Схожи их наблюдения над жизнью и сделанные выводы, и даже монологи и реплики находятся в стилевом соответствии. «Распалась связь времен» - по-русски это вышло чуть многословнее:
И точно, начал свет глупеть,
Сказать вы можете, вздохнувши;
Как посравнить да посмотреть
Век нынешний и век минувший.
Нерусская новизна грибоедовского героя вызвала сомнения и в самом качестве «Горя от ума». «Ни плана, ни мысли главной, ни истины» не обнаружил в комедии Пушкин, но тут же воздав должное автору: «Грибоедов очень умен». Примерно то же писал Грибоедову Катенин: «Дарования больше, чем искусства».
Полтора ученых века вставляли Чацкого в привычную шкалу ценностей, не важно – с каким знаком. Подвижник святого дела – значит, борец. Если болтун – значит предатель святого дела. Опять-таки не важно, какое именно дело имеется в виду: что-то достойное, благородное, нужное.
Полтора школьных века заучивали общественно-полезные монологи: о помещике, обменявшем крепостных на собак; о Максиме Петровиче, упавшем наземь перед императрицей; о французике из Бордо и французско-нижегородском говоре. За всей этой социальной яростью потерялся истинный, свой, голос героя.
Ну вот и день прошел, и с ним
Все признаки, весь чад и дым
Надежд, что душу наполняли.
Чего я ждал? что думал здесь найти?
Где прелесть этих встреч? участье в ком живое?
Крик! радость! обнялись! – Пустое.
В повозке так-то на пути
Необозримою равниной, сидя праздно,
Все что-то видно впереди
Светло, синё, разнообразно;
И едешь час, и два, день целый; вот резво
Домчались к отдыху; ночлег: куда не взглянешь,
Все та же гладь и степь, и пусто и мертво…
Досадно, мочи нет, чем больше думать станешь.
Кто произнес эти страшные безнадежные слова, эти сбивчивые строки – одни из самых трогательных и лиричных в русской поэзии? Все он же – Александр Андреич Чацкий, российский Гамлет.
Здесь гладкопись «Горя от ума» начисто исчезает, и ловкий четырехстопный ямб переходит в пяти - , а затем и в тяжеловесный шестистопный. Это нестройное мышление истинно трагического героя.
Это шекспировский тупик умного, несчастного, глубоко и тонко чувствующего человека. Просто время иное, да и жанр другой. Потому рядом не обреченная Офелия, ветреная Софья, и противник – не Лаэрт с отравленной шпагой, а Молчалин с бумагами. И после главных слов появляется не кающаяся мать, а балагур Репетилов.
Карнавально, по-меркуциевски начав, Чацкий избежал его смертельного исхода – хотя мог и не избежать; дуэли были в ходу, и был же ранен на дуэли с Якубовичем сам Грибоедов. Однако «Горе от ума» - комедия, стрельба тут неуместна. Но конец Чацкого так же трагичен, как конец Гамлета, до которого не успел вырасти Меркуцио. Чацкий, конечно, остается жив и куда-то благополучно уезжает в карете. Но это и есть гибель – исчезновение со сцены.
Но в соответствии с гражданским подходом к литературе закулисное бытие грибоедовского героя тоже волновало общественность – и не меньше, чем бытие сценическое. Те, кто оценивал пьесу как прогрессию, полагали, что Чацкий пойдет прямиком в революцию. Однако почвенник Достоевский по-иному анализировал реплику «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету…». Он писал: «Ведь у него только и свету, что в его окошке, у московских хорошего круга – не к народу же он пойдет. А так как московские его отвергли, то, значит, «свет» означает здесь Европу. За границу хочет бежать».
В 1929 году А.В. Луначарский говорил (на торжественном заседании, посвященном памяти Грибоедова), в частности, что пьеса «Горе от ума» «приобретает особенно серьезное значение потому, что, кроме восхитительных масок, созданных Грибоедовым, в ней дана фигура, представляющая самого Грибоедова. Чацкий – это портпароль Грибоедова. Пушкин чувствовал фальшь в Чацком… можно ли метать бисер перед свиньями, которые все равно его растопчут!
Правда глаголет устами безумцев, начиная от Василия Блаженного и кончая Любимом Торцовым и более близкими нам типами. В пьяном виде человек делается порой смельчаком. Он говорит то, чего бы не сказал, будучи трезвым. Безумие, опьянение Чацкого – в его молодости. Он еще слишком молод, он еще не созрел. Его ум – ум блестящего мальчишки. Его несдержанность оттого, что у него еще нет седых волос, что он еще не примерился с подлостью, не пережил тех щелчков, которые пережили и сам Грибоедов и Пушкин».
Можно, пожалуй, сказать, что разноречивость мнений о Чацком продолжает и развивает разноречивость мнений об его авторе. В конечном счете, в основе разногласий относительно Грибоедова, был вопрос об отношении Грибоедова к декабризму. В основе разногласий относительно Чацкого – вопрос об отношении к нему Грибоедова. Если согласиться с тем, что Чацкий декабрист (или будущий декабрист), то оба упомянутых вопроса с неизбежностью соединяются.
Но это – схема. Вопрос об отношениях различных авторов в различное время к Чацкому богаче такой схемы.
Образ Чацкого, вне сомнения, не покрывается проблемой отношения Грибоедова к декабризму как таковому.
Характерно в этой связи и объяснение Луначарским причин, по которым Чацкий не понравился Пушкину. «Бедный гениальный поэт, - пишет Луначарский, - был уже к тому времени «сивкой, которого уходили крутые горки».
Должно было пройти много времени и событий, прежде чем А.И. Герцен – человек, поклявшийся в верности памяти героев 1825 года, - смог бы сказать: «Энтузиаст Чацкий… декабрист в глубине души, уступает место Онегину… человеку, скучающему и чувствующему всю свою колоссальную ненужность. Онегин, - добавляет А.И. Герцен, - который вступал в жизнь с улыбкой на устах, с каждой песнью становится все более мрачным и наконец, поглощенный пустотой, исчезает, не оставив никакого следа, никакой мысли. Тип был найден, и с тех пор каждый роман, каждая поэма имели своего Онегина, т.е. человека, осужденного на праздность, бесполезность, сбитого с пути, - человека, чужого в своей семье, не желающего делать зла и бессильного сделать добро; он не делает в конце концов ничего, хотя и пробует все, за исключением, впрочем, двух вещей: во-первых, он никогда не способен стать на сторону народа… «Онегин» - самое значительное творение Пушкина…Эта поэма созревала под влиянием печальных лет, последовавших за 14 декабря…Чацкий – это Онегин-резонер, старший его брат. «Герой нашего времени» Лермонтова – его младший брат».
Чацкий, иными словами, - это герой, еще не переживший своего поражения, не переживший крушения своих надежд и верований, мечтаний. Чацкий – вечный юноша русской общественной мысли. И потому от него нечего требовать, чтобы он был критерием зрелости мысли. Довольно того, что он навсегда останется мерилом той непосредственности в отношениях к окружающему нас миру, которой посредственность никогда не знает и к которой посредственность всегда относится с насмешкой.
Его величество король был прусский здесь,
Дивился непутем московским он девицам,
Их благонравью, а не лицам,
И точно, можно ли воспитаннее быть!
Умеют же себя принарядить
Тафтицей, бархатцем и дымкой,
Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой,
Французские романсы вам поют
И верхние выводят нотки,
К военным людям так и льнут,
А потому, что патриотки.
Нетрудно видеть: монолог Фамусова насквозь пронизан иронией. Причем этот парадокс был отмечен еще Белинским: «Это говорит не Фамусов, а Чацкий устами Фамусова, и это не монолог, а эпиграмма на общество… Нужно ли доказывать, что…все это Фамусов говорит не от себя, а по приказу автора? ». «Скалозуб острит, да еще как! – точь-в-точь, как Чацкий», и даже Лиза в разговоре с Молчалиным раздражается «эпиграммою, которая сделала бы честь остроумию самого Чацкого».
Действующие лица, замечает Белинский, словно бы «проговариваются, из угождения автору, против себя»31. Все это он объяснил целью Грибоедова «осмеять современное общество в злой сатире». Иное мнение у С.А. Фомичева: причудливая смена тем и тональности в монологе Фамусова, двусмысленность его похвал вызвана заветной целью – «навести Скалозуба на мысль о женитьбе».
Подобные странности в поведении персонажей комедии Белинский в ту пору относил за счет несовершенства произведения и авторского насилия над персонажами пьесы. Потом, как всем известно, Белинский изменил свою оценку комедии Грибоедова.
И Чацкий в монологе «А судья кто? » лишь подхватывает то, что мы уже слышали из уст Фамусова, отвечает сарказмом на иронию последнего.
Во многих исследовательских литературах отмечалось, что в «Горе от ума» постоянно употребляется весьма своеобразный прием повтора одних и тех же слов, выражений, стилистических оборотов, интонационных фигур и даже разговорной манеры в самых разных применениях, в самых разных конкретных обстоятельствах и у самых различных персонажей. Одни и те же или необычайно сходные, почти совпадающие по своему смыслу слова мы слышим в комедии из уст совершенно несхожих между собой героев. Еще точнее можно сказать, наверное, так: слова, которые мог бы сказать Чацкий, очень часто произносятся другими персонажами; слова, которые мог бы произнести главный герой, словно бы «передоверяются» зачем-то автором его оппонентам и противникам, или персонажам, с которыми главный герой, во всяком случае, не хотел бы иметь ничего общего.
В частности, часто внешняя общность фразеологии в некоторых случаях у Чацкого с Репетиловым неоднократно отмечалась разными авторами. При этом обязательно подчеркивалось, что ничего общего между Чацким и Репетиловым нет и быть не может. Что Репетилов для того и «выведен» автором, чтобы только оттенить достоинства Чацкого. Репетилов, согласно такой точке зрения, выведен единственно для контраста по отношению к истинно героической фигуре Чацкого.
Чацкий встречает Репетилова после трехлетнего перерыва в знакомстве с ним. Это большой срок для той поры. Общественное движение и люди созревали тогда поразительно быстро.
Люди менялись наглазно и тайно в одно и тоже время. И это обстоятельство еще более усугубляло путаницу. В одно и то же время сосуществовали самые разные «либеральные» тенденции, самые разные уровни развития общественной мысли, самые разные стадии зрелости движения. Репетилов на самом деле, а не по авторскому произволу был рядом с Чацким. И рядом с Грибоедовым. Репетиловщина постоянно сопутствовала декабристскому движению! В одних и тех же людях зачастую уживались суровая серьезность взгляда, действительная самоотверженность и репетиловская патетика салонного ораторства. В одних и тех же людях можно было увидеть соединение черт незрелости движения с предощущением трагизма избранного пути.
Что касается сатиры Грибоедова в сторону «московских девиц», на мой взгляд, она не может быть названа «злой». Она, как и вся комедия, «тонкая, умная, изящная и страстная» (И.А. Гончаров). Но и психологизм пьесы также нельзя отрывать от своеобразного грибоедовского комизма.
«Горе от ума» обладает удивительно целеустремленным развитием действия, когда каждое явление укрепляет единство действия, усложняя, но, не раздробляя его.
Не раз задавался вопрос: почему, собственно, Грибоедов назвал свое произведение, свое «Горе», комедией? Почему, скажем, не драмой? Ведь, действительно, речь у Грибоедова идет о драме Чацкого, о его горькой участи.
Налицо некое противоречие.
Ю. Тынянов объяснил это противоречие, снимая его, так: «Центр комедии – в комичности положения самого Чацкого, и здесь комичность является средством трагического, а комедия – видом трагедии. Пушкин необыкновенно ясно увидел эту черту Чацкого»34. Иными словами, Ю. Тынянов полагает, что в «Горе от ума» комическая форма выражает некий трагический элемент содержания, что «Горе от ума» - трагедия в форме комедии. И в этом смысле «Горе от ума» - своего рода трагикомедия.
Такое понимание «Горя от ума» очень близко к тому, что по этому поводу говорил и Луначарский.
А.В. Луначарский писал, что Грибоедову «нужно было взять такой тон, найти такую манеру, в которой можно было и царям и подцаренкам говорить правду. Давно известна для этого шутовская форма: в этой форме можно было кое-что протащить, поэтому, оставив за Чацким – своим прокурором – всю полноту серьезности… грибоедов в остальном старался сделать веселую комедию… Поэтому, - заключает Луначарский, - комедия как форма для Грибоедова была совершенно второстепенна. »
Во-первых, Грибоедов ничего не «протаскивал» - он писал заведомо неподцензурную вещь. И сам об этом знал и говорил. В «Горе от ума» нет ни аллюзий, ни «шиша в кармане», ни намеков, ни политически криминального подтекста. Ничего этого в комедии Грибоедова нет. «Прокурор Чацкий» все говорит прямо, открыто и кому ни попадя, за что и осуждается Пушкиным.
«Горе от ума» все пропитано стихией смеха – в самых разных его модификациях и применениях.
Чацкий – «пересмеять умеет всех», по словам Софьи. Сама Софья готова высмеять Чацкого. Сам слух о «сумасшествии» Чацкого – издевательское высмеивание героя. Антагонисты Чацкого готовы воспользоваться осмеянием противника, но вместе с тем как огня боятся быть осмеянными. Сам Чацкий готов высмеять все, что можно. Но мрачнеет на глазах, только лишь представив себе, что и над ним могут посмеяться. Юмор Чацкого односторонен, если можно так выразиться. Он сразу же подмечает смешное, комичное в иных людях. Комизма собственной ситуации ему увидеть не дано. К себе Чацкий относится в высшей степени серьезно, тут ему не до шуток.
Смех в «Горе от ума» - чуть ли не «высший судия».
«Да, - говорит Чацкий, - нынче смех страшит».
«Ах! – восклицает Молчалин, - злые языки страшнее пистолета».
Смех может убить, смех – оружие, оружие смертельно опасное. «Человек, который смеется» - победитель, а осмеянный – побежденный. Смех низводит с пьедестала, разоблачает. Смешное не может быть величественным. И страшно, когда обнаруживается вдруг, что от великого до смешного – шаг. Но и само страшное не может быть в то же время смешным. В смехе – победа над страхом. Смех победителен. Смехом разрешаются противоречия и конфликты, которые не могут разрешиться ни дуэлью, ни каким-либо вообще иным способом. Смеется тот, кто смеется последним. Последним в «Горе от ума» смеялся не Чацкий – он исчезает осмеянный, в ярости. Но не последним смеются и сами гонители Чацкого, Фамусов говорит о плачевности своей судьбы и ужасается: «Что станет говорить княгиня Марья Алексевна! »
Последним в «Горе от ума» смеется Грибоедов – последнее слово за ним, автором. И главный герой «Горя от ума» - смех Грибоедова.
И.А. Гончаров сказал: «злобный смех» Грибоедова. В этом определении слышится нечто и негативное и странное. Ведь противников Чацкого высмеял сам же Чацкий. И об этом высмеивании Гончаров выразился так: «крапива смеха Чацкого». «Пушкин щадил Онегина», - писал Гончаров. Порой кажется, что самому Гончарову хотелось бы как-то оберечь Чацкого, кажется, что в представлении Гончарова Чацкий недостаточно защищен.
«Когда, - писал А.В. Луначарский в статье, посвященной Грибоедову, - человек чувствует полную победу воли, тогда появляется легкий юмор, чувство трепещущей иронии, что-то даже вроде ласкающего смеха… Но когда до этой победы дело еще не дошло, когда Фамусовы и Скалозубы являются правителями страны, когда их режим – длящееся преступление, на борьбу не пойдешь со свободным легким смехом. И Грибоедов, по-видимому, немного переборщил, немного чересчур взял en comique (с комической стороны); надо было взять серьезнее. Но другого выхода не было…»
«В комедии «Горе от ума», - писал П.А. Вяземский, - именно нет нисколько веселости. Есть ум, есть острота, едкость, даже желчь…»
Стихия комического в «Горе от ума» - стихия сложнейше противоречивая. И тут вновь, в конечном счете, все упирается в вопрос об отношении Грибоедова к Чацкому. И потому никак нельзя смешивать, тем более отождествлять, смех Чацкого и смех Грибоедова.
Трагедия ума, о которой идет речь в комедии Грибоедова, освещена остроумно. Вот на этой острейшей грани соприкосновения трагического элемента с комическим в «Горе от ума» и выявляется своеобразный подтекст собственно авторского восприятия всего происходящего.
В принципе, невозможна какая-либо формула авторского отношения к Чацкому. Можно попробовать лишь очертить приблизительную сферу проявления всего происходящего.
В «Горе от ума» нет героев, насмешка над которыми была бы невозможна, святотатственна с авторской точки зрения. Насмешка Чацкого не щадит никого из окружающих, не исключая и самого предмета его нежного чувства. Но и Чацкий, в свою очередь, даже, по мнению столь сердобольного к нему И.А. Гончарова, «даже не замечает, что он сам составляет спектакль».
Грибоедов не щадит Чацкого.
Мы видим всю несостоятельность попыток персонажей, окружающих Чацкого, высмеять его, комически снизить его роль в сложившейся ситуации.
Чацкий – сам иронист и насмешник – не является человеком, который смеется последним в комедии Грибоедова. Не за ним последнее слово.
Не Чацкий в комедии Грибоедова смеется последний – для этого Чацкий слишком серьезно относится к себе. В этой серьезности отношения Чацкого к самому себе и кроется, в конечном счете, некая ирония, горькая, конечно, ирония.
Грибоедов писал: «Есть такие качества в незаурядном человеке, которые обнаруживаются с первого раза… в особенной манере смотреть, судить обо всем тонко и изящно, но не поверхностно, а всегда оставаясь выше предмета, о котором идет речь».
Это определение «незаурядного человека» целиком, конечно, приложимо и к «манере смотреть» Грибоедова на такого его героя, как Чацкий. В том-то и заключалось искусство автора «Горя от ума», в том-то и заключалось своеобразие его мышления, что едва уловимыми средствами ему удалось неоспоримо указать на некую дистанцию – дистанцию объективности, - сразу же отделяющую его от героя. И Пушкин тотчас это почувствовал – при первом чтении комедии, на слух.
Комическое в положении Чацкого, в конечном счете, совмещается с «самоиронией» Грибоедова.
В 1830 году критик В.А. Ушаков писал по первым впечатлениям от встречи с Чацким на театральной сцене: «Ознакомившись с Чацким, нельзя его не полюбить, но, узнавши его характер, должно признаться, что нет средств ужиться с этим человеком».
«Горе от ума» - это наше знакомство и одновременно прощание с Чацким. Мы застаем его посреди пути. Он исчезает, едва появившись. Ему предстоит долгий путь вечного странника русской литературы и русской общественной мысли.
Что-то неуловимое и тревожное заключается в бессмертии Чацкого. Словно бы этот пылкий юноша, когда-то «проведший несколько времени с очень умным человеком», сам уже стал теперь орудием иронии истории – предела всех мечтаний.
Героизм Чацкого – драматический в полном смысле этого слова.
Некоторые полагают, что Чацкий – одинок. И этим много сказано. Декабристов и продекабристски настроенных людей было, как известно, немало. Но, критики считают, что чувство одиночества социального, было достаточно знакомо едва ли не каждому из передовых людей того времени.
Чацкий способен вызвать не только горячее сочувствие, но и сострадание, может быть, даже некоторую досаду… Авторское отношение к этой фигуре, авторское ее освещение взывают не только к гневному единомыслию с героем комедии, но и к некоему словно бы снисхождению к его простодушной непосредственности и наивной самоуверенности.
Так ли все это?
Обратимся к «конкретному содержанию» комедии.
Автор неоднократно подчеркивает ум Чацкого, ясный и острый, быстро определяющий самую суть предмета, отличающийся, впрочем, несколько рассудочным подходом к жизни. Для современников – друзей и врагов – ум Чацкого означал, что он был не просто умным человеком, а «вольнодумцем», принадлежащим к передовому кругу. «Высокие думы», волновавшие его и всю передовую русскую молодежь того времени, означали любовь к родине, вольнолюбивые стремления, возвышенные цели жизни.
Вольнолюбие Чацкого формировалось в тех же условиях, что и у декабристов. Его биография типична для представителей передовой дворянской молодежи 1810-1820 гг.
Детство Чацкого прошло в барском доме Фамусова. В годы, «когда все мягко так, и нежно и незрело», юное сердце его остро реагирует на впечатления от быта московского барства. Дух «века минувшего», «низкопоклонничество» и пустота жизни рано возбудили в Чацком скуку и отвращение. Несмотря на дружбу с Софьей, Чацкий покидает дом Фамусовых:
…уж у нас ему казалось скучно,
И редко посещал наш дом, -
рассказывает Софья Лизе.
Началась самостоятельная жизнь. В Москве гостила тогда гвардия, только что вернувшаяся с победой из заграничных походов. Горячее патриотическое чувство и идеи вольности охватили и пылкого героя.
Все это решило его судьбу. Ни беспечная светская жизнь, ни счастливая дружба, ни даже юношеская, но глубокая и тогда еще взаимная, любовь к Софье не смогли удовлетворить его.
Вот о себе задумал он высоко…
Охота странствовать напала на него, -
продолжает свой рассказ о его жизни Софья.
«Охота странствовать напала на него» потому, что он хотел обогатить свой разум современными передовыми идеями, набраться сведений, необходимых для деятельности гражданина и патриота. Мы знаем, что к этому стремился и сам Грибоедов, и декабристы. По свидетельству декабриста Лорера, Пестель говорил о том, что «без этих сведений нельзя быть полезным ни себе, ни обществу, ни отечеству». Чацкий отправился «ума искать» с возвышенной, патриотической целью. Он переживал то, о чем рассказывал В.Ф. Раевский: «Это высокая цель жизни самой своей таинственностью и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла в душу мою, я как будто получил особенное значение в собственных глазах: стал внимательно смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости»
Предчувствуя сердечную утрату, Чацкий все же покидает Москву и едет в Петербург. «Высокие думы» для него, как, например, и для Рылеева и других декабристов, были выше всего. Никогда не поступился бы Чацкий ради любви и любимой женщины принципами морали и долга. Сначала он едет путешествовать, надолго оставляя Софью, а позднее, не задумываясь, идет на резкое столкновение с Фамусовым, хотя понимает, что это грозит ему потерей Софьи. В этом высоком понимании общественного долга – одна из светлых и сильных сторон личности Чацкого.
Нравственные черты Чацкого роднят его с моральным обликом декабристов. «У людей, действовавших в 1825 году, - пишет в своих воспоминаниях декабрист Завалишин, - есть одно, чего никак нельзя у них отнять и цену чего никак нельзя уменьшить, - это готовность жертвовать всем тем, чем люди более всего дорожат и чего более всего добиваются в жизни…»
Чацкий попадает в Петербург как раз в ту пору, когда там зарождалось движение «либералистов», сначала еще неопределенное по программе и планам, но полное вольнолюбивых надежд и свободомыслия. В этой обстановке и сложились взгляды, стремления и ум Чацкого.
Он, по-видимому, заинтересовался литературой. Даже в Москву до Фамусова дошли слухи, что Чацкий «славно пишет, переводит». Увлечение литературой было типичным для свободомыслящей дворянской молодежи. Многие из декабристов были литераторами.
Вместе с тем Чацкого увлекает общественная деятельность. У него возникает «с министрами» связь. Однако ненадолго… в комедии ясно сказано, что «с министрами связь» закончилась у Чацкого разрывом («потом разрыв»). Таких примеров «неуспеха по службе» передовых людей из дворянской молодежи было множество. Порвал с высокими кругами П.Я. Чаадаев, отказавшись от блестящей карьеры; вышел в отставку в 1820 г. декабрист Никита Муравьев. Они были не согласны с политикой правительства, а гордость и высокие понятия о чести не позволяли им прислуживаться. Чацкий хотел служить, но делу, а не лицам: «служить бы рад, прислуживаться тошно…»
После этого Чацкий, возможно, побывал в деревне. Здесь он, по словам Фамусова, «наблажил». Очевидно, эта «блажь», приведшая к «оплошному управлению» имением, означала гуманное отношение к крепостному крестьянству и те прогрессивные хозяйственные реформы, которые отличали некоторых декабристов, например Якушина, желавших хоть чем-нибудь облегчить крепостную неволю. По-видимому, Чацкий, подобно Евгению Онегину, гнет барщины «оброком легким заменил».
Затем Чацкий отправился за границу. На «путешествия» стали тогда смотреть косо, как на проявление либерального духа и оппозиционной независимости.