Санкт-Петербургский Государственный Университет

Факультет социологии
Курсовая работа по дисциплине «Социальная экология»

на тему:

“Концепция общества риска”
Выполнила:

студентка 4 курса 1 группы д/о

Копейкина Валерия
Проверил: к. ф. н., д.с.н., доцент.

Пахомов Ю. Н.
Санкт-Петербург

2010

Содержание:
Введение. 3

Глава 1. От изучения рисков к концепции общества риска (Н. Луман, Э. Гиденс, У. Бек). 6

1.1. Социологическая теория риска Н. Лумана. 7

1.2. Теория рисков Э. Гидденса. 9

1.3. Общество риск У. Бека. 11

Глава 2. Россия как общество всеобщего риска. 16

Заключение: 19

Список литературы: 21
Введение
Внимание ученых к проблеме вероятности наступления возможного события негативного или позитивного содержания имеет длительную историю. Если обратиться только к истории европейского мышления, то уже в трудах античных мыслителей, начиная с Гесиода, проявляется желание сформулировать идеи закономерности, случайности и неопределенности. Однако эти идеи увязывались с идеей цикличного развития космоса, общества, человека и культуры. Поэтому в мифологическом сознании причинно следственные связи между индивидуальными действиями субьектов и их последствиями либо не были сформулированы, либо полагались неизвестными. Основную роль в процессах конструирования риска при этом должны играть не сами действия, а «правила запрета».
Немного позднее, в период эллинизма, это представление было дополнено идеями объективной случайности и неопределенности как характеристики знания. Все это и обусловило формирование общих представлений о судьбе, опасности и риске. Из таких представлений именно представление о риске подверглось в дальнейшем научно- рациональной обработке. Это представление формировалось путем выявления и анализа понятий, базовых для понятия «риск». Таким понятиями явились, прежде всего, понятия «рациональность» и «неопределенность».
Правда, для того, чтобы научно-рациональное представление о риске возникло, необходимо было сформировать собственно представление о рациональности. С точки зрения представления исторических типов рациональности приоритетной является классическая рационалистическая традиция, идущая от Платона и Аристотеля. Эта традиция проходит через эпоху Просвещения и Новое время, и далее к И.Канту и Р.Декарту, сформировавшим представление о гносеологической рациональности, Г.В.Ф. Гегелю, который предложил считать рациональность онтологической характеристикой реальности, и др.[1] Рациональность в рамках этой традиции понимается как нечто связанное с разумом, с его тождественностью самому себе, с тем, что эта тождественность остается устойчивой безотносительно к той исторической эпохе, в границах которой происходит рассмотрение рациональности.
Рационалистическая тенденция в рамках анализа ситуации, которая может быть

охарактеризована как «ситуация неразумности разума»[2], подразумевала разумность

космоса в целом, разумность человека, законов исторического развития. Подобные

альтернативные представления о рациональности сводили ее к целесообразности мироустройства. Традиция развития классического рационализма показала, что классическая рациональность имела серьезные проблемы в рамках попыток объяснения мироустройства с такими фундаментальными понятиями, как идеи времени и движения. Последние и сыграли фактически решающую роль в конце XIX в. при выявлении определенной ограниченности классической рациональности.
Что же касается формирования не философского, а научного представления о взаимосвязи риска, неопределенности и рациональности, то одним из первоначальных научных подходов к проблематике рисков и возможностей стала классическая математическая теория вероятности. Затем были разработаны ее модификации на статистическом материале, взятом из разных областей природной и общественной жизни. Постепенно ученых стала привлекать идея установления конкретного уровня вероятности наступления того или иного, особенно неблагоприятного события для индивида, социальных групп данного общества. Это касается также исследований катастроф и опасностей для функционирования обществ и цивилизаций: они периодически вступают в полосу кризиса – какие-то при этом получают новый импульс развития, а некоторые погибают вовсе. Причинами тому могут быть как планетарные и техногенные катастрофы, так и экономические, политические и социокультурные коллизии[3].
Если говорить о современном состоянии проблемы риска в отечественных работах, то здесь отмечается, что нынешние реформы российского общества в значительной степени базировались на постулатах западного неолиберализма, которые имеют апробированную, достаточно эффективную модель управления социальными рисками. Последняя модель, однако, трудно сочетается со сложившейся в России культурой социального управления, а также с иной ментальностью россиян. Кроме того, глобальные проблемы современности не могли не затронуть Россию. Их последствия проявляются в росте постоянного производства самых различных рисков: локальные войны, межэтнические конфликты, терроризм оборачиваются рисками для каждого жителя планеты. При этом неизбежно возникают все новые и новые социальные группы риска, образуемые людьми, пережившими те или иные катастрофические, военные, культурные и социальные травмы.
Учитывая социокультурную природу риска, можно сделать вывод о том, что специфика социального риска в какой-либо исторический период обусловлена конкретной социокультурной средой и, будучи атрибутом общества, социальные риски подвержены определенной социальной и культурной динамике, задаваемой характером развития общества и цивилизации[4].
В течение столетия социология проделала путь от изучения множества отдельных рисков и рискогенных ситуаций к пониманию того, что само общество является генератором рисков. К середине 1980-х годов изучение рисков становилось все более запутанным и хаотичным: риск-анализу явно недоставало центрального фокуса. Через разнообразие методов и подходов к анализу рисков красной нитью проходила заинтересованность социологов рискогенностью различных составляющих социальной ткани — от межличностных процессов и сетей до социальных институтов и структур, от первичных групп и символических интеракций до социальных движений и крупномасштабных организаций и систем[5].
Но дело заключалось не только в разнообразии рисков, их масштаба и направленности. Исторически широко известная и вполне тривиальная мысль о двойственности, двузначности всякого орудия, социального действия, организации, наконец, получила научный статус. Сегодня существуют тысячи орудий, веществ, групп, официально имеющих статус двойного назначения. То же можно сказать и о социальных институтах, организациях, сообществах. Все или почти все может быть использовано как во благо, так и во вред. Более того, благое дело совсем не обязательно отзывается тем же. Напротив, оно зачастую порождает желание превратить даруемое благо в риск, в моральные или физические потери для благодетеля. Не зря родилось утверждение: «Ни одно доброе дело

не остается без наказания».
Дальнейшее сосредоточение исследований на отдельных аспектах социальной ткани затемняло общий интерес и могло привести к пренебрежению проблематикой, которая впоследствии стала одной из основных в современной социологии. Нужна была некоторая объемлющая концепция. В течение двух последних десятилетий прошлого века Н. Луман, Э. Гидденс и У. Бек создали такие генерализующие концепции.
Глава 1. От изучения рисков к концепции общества риска (Н. Луман, Э. Гиденс, У. Бек).
В последней четверти XX века социальные мыслители Запада стали уделять больше внимания риску как социальному феномену и его месту в обществе. Развитие рискологии как парадигмы социологической мысли было обусловлено изменениями социальных реалий: темп социальных изменений, сдвиги во взаимодействии общества с окружающей средой, глобализация и рост взаимозависимости мира, создание новых средств труда, изменения религиозных верований и идеологий, социальных практик. Политические риски охватили гражданское общество, предполагавшее определенную политическую открытость. Стало «естественным» разрушать «старые» формы правления, заменяя их «улучшенными».
Социологические парадигмы, основанные на детерминизме и линейности, ориентированные на выработку рациональных поведенческих стратегий, становились неадекватными для описания новых реалий. Росла потребность в новых подходах к исследованию общества, развитии интегральных и постмодернистских методологий. Одним из векторов обновления социологического знания стало развитие социологии риска.
Социологическая рискология формировалась не как однородное направление, а как широкое научное движение, ориентированное на познание специфики современного общества, его системного строения и функционирования, пространственно-временной динамики. В этом движении можно выделить три проблемных узла: исследования природы риска в современном обществе в контексте оценки его социальных функций; особенности распределения риска в социальных сферах и в социальных группах; проблемы социокультурной интерпретации риска.
Можно согласиться с О. Н. Яницким, который выделяет два базовых направления понимания риска в западной рискологии. Первое он называет реалистическим. В его рамках риск интерпретируется в научных и технических терминах. Его база - понятие опасности (вреда), а также утверждение о возможности вычисления его наступления и калькуляции последствий. В этом случае риск определяется как «продукт вероятности возникновения опасности и серьезности (масштаба) ее последствий»[6]. Риск рассматривается как нечто объективное, независимое от социальной и культурной среды, познаваемое, измеримое и, следовательно, в определенной степени предсказуемое. Это направление практикуется техническими дисциплинами, экономикой, статистикой, психологией, эпидемиологией и др. Недостатком данного подхода является невозможность исследовать социальные и культурные интерпретации рисков и их влияние не просто на степень безопасности, но на институты общества, его структуры и процессы.
Второе направление социолог обозначил как социокультурное. Оно восходит к философии, этнографии, социологии. Здесь риск рассматривается в качестве социального конструкта, укорененного в культуре, социальных отношениях и институтах общества. В рамках этого направления условно выделяют три подхода:
¾    культурно-символический, развитый М. Дуглас и ее коллегами;
¾    теорию «общества риска», представляемую У. Беком и Э. Гидденсом;
¾    «калькулятивной рациональности», опирающийся на работы М. Фуко.
Первый подход фокусируется на проблемах взаимоотношения «личности» и «другого» с особым интересом к тому, как человеческое тело символически и метафорически используется в дискурсе и практиках вокруг проблемы риска. Второй концентрируется на макросоциальных изменениях, порождаемых производством рисков при переходе к высокой модернизации. Это процессы рефлексивной модернизации, критика последствий предшествующего этапа модерна и индивидуализма, последствия разрушения традиционных ценностей и норм. Приверженцев  третьего подхода мало интересует, «суть риска», поскольку они полагают, что «правда о риске» конструируется посредством общественного дискурса, стратегий, практик и институций. Они также исследуют то, каким образом различные концепции риска порождают специфические нормы поведения, которые могут быть использованы для мотивирования индивидов к свободному участию в процессах самоорганизации в ситуациях связанных с рисками.
В рамках социокультурного подхода исследователи поставили вопросы о природе риска и его соотношения с опасностью, о его месте в жизни современного общества и о теоретико-методологических основаниях исследования риска.
1.1. Социологическая теория риска Н. Лумана.
Одной из важнейших составляющих социальной жизни является взаимодействие  общества и власти. Немецкий социолог-теоретик Н. Луман, внесший значительный вклад в разработку функционального анализа в социологии, а также в социологию риска, рассматривает такой феномен современного общества как риски власти, отмечая, что власть сегодня опирается на владение прежде всего достоверной и всесторонней информацией. Однако и в этом случае имеет место относительность достоверности

информации, т. к. само наличие дифференцированных средств коммуникации не позволяет «репрезентировать общую реальность»[7]. Более того, всегда осуществляется

селекция процессов, которые становятся объектами информации, результатом чего

является утверждение в современных обществах селективного сознания. Результатом

становится наслоение ошибок управления и контроля, усиливающее риски.
В своей статье «Понятие риска» Н.Луман отмечает, что о риске сегодня говорят специалисты самых разных дисциплин. Культурантропологи, социальные антропологи и представители других социальных наук сходятся в том, что оценка риска и готовность принять риск – это проблема не только ментальная, но прежде всего - социальная.
Н. Луман считает, что древние культуры не нуждались в слове, обозначающим то, что сегодня мы понимаем под риском, хотя очевидно, что с незапамятных времен людям приходилось иметь дело с неуверенностью относительно будущего. Однако в тех условиях главным методом решения этой проблемы оставалась практика девиации. По его мнению, о риске стали говорить только в период длительного перехода от средневековья к ранней современности[8].

 

Подробно анализируя дихотомическое соотношение слова «риск» с такими понятиями как «надежность» и «опасность», немецкий социолог формулирует следующее утверждение: свободного от риска поведения не существует; другими словами, во-первых, не существует абсолютной надежности, и, во-вторых,  если решение вообще принимается, то риска избежать нельзя. Чем больше знаешь, тем больше знаешь, чего не знаешь, и тем скорее формируется сознание риска. Неслучайно, что перспектива риска в обществе обозначалась параллельно выделению науки. В определенном смысле можно утверждать, что отказ от риска, в особенности в современных условиях, означал бы отказ от рациональности[9]. С другой стороны, считает он, осознание риска связано с нашей неспособностью знать. Поэтому постоянное отсутствие времени, которое требуется для получения и обладания необходимой информацией, ставшее характерной чертой современности, подрывает нашу веру в рациональность.
По утверждению Н. Лумана, «современное рисковое поведение вообще не вписывается в схему рационального/иррационального»[10]. Принимаемые решения всегда связаны с рисковыми последствиями, по поводу которых принимаются дальнейшие решения, также порождающие риски. Возникает серия разветвленных решений, или «дерево решений», накапливающее риски. «В процессах накопления эффектов принятия решений, в долговременных последствиях решений, не поддающихся вычислению, в сверхсложных и посему не просматриваемых причинных связях существуют условия, которые

могут содержать значительные потери или опасности и без привязки к конкретным решениям»[11]. Таким образом, потенциальная опасность таится в трансформации цепи безличных решений в некоторый безличный, безответственный и опасный продукт.
Н. Луман предлагает подойти к понятию риска через понятие порога бедствия. Результаты подсчета риска можно принимать, если вообще можно, лишь не переступая порог, за которым риск мог бы трактоваться как бедствие. Причем необходимо принимать в расчет, что порог бедствия будет расположен на самых разных уровнях, в зависимости от характера вовлеченности в риск: в качестве субъекта принятия решения или в качестве объекта, вынужденного выполнять рисковые решения.
Восприятие риска и его «принятие» являются не психологическими, а социальными проблемами: человек поступает в соответствии с ожиданиями, предъявляемыми к нему его постоянной референтной группой. В современном обществе на первый план выдвигаются вопросы о том, кто принимает решения, и должен или нет (и в каком материальном и временном контексте) риск приниматься в расчет. Таким образом, к дискуссии о восприятии риска и его оценке добавляется проблема выбора рисков, которая контролируется социальными факторами.
Исследователь подчеркивает, что в современном обществе нет поведения, свободного от риска. Для дихотомии риск/безопасность, это означает, что нет абсолютной надежности или безопасности, тогда как из дихотомии риск/опасность вытекает, что нельзя избежать риска, принимая какие-либо решения. Н. Луман придерживается точки зрения, что «современное риск - ориентированное общество — это продукт не только осознания последствий научных и технологических достижений. Его семена содержатся в расширении исследовательских возможностей и самого знания»[12]. Таким образом, чем более рациональными и детальными становятся наши вычисления в отношении риска, тем больше аспектов, включающих неопределенность по поводу будущего и, следовательно, риска, попадает в поле нашего зрения.
Таким образом, Н. Луман обращался к онтологическим основаниям изучения риска. По его мнению, риски ставят под вопрос рациональную природу человека. Риск возникает из множества контингенций (т.е. случайно). Анализ риска в терминах рационального социального действия не вполне адекватен. Никто не может полностью измерить риск. Роль рациональности в том, чтобы научиться избегать ошибок, выработать «иммунитет» против неудачи. Здесь риск принимает формальное выражение в виде вероятности. Иными словами, речь идет о контролируемом расширении области рационального действия. Сама проблематизация социального действия как рискогенного дает шанс избежать потерь. По мнению Н. Лумана, «отказ от риска, в особенности в современных условиях, означал бы отказ от рациональности»[13]. Проблема риска возникает в результате принятия решений в конкретных контекстах. К примеру, уровень приемлемого риска различен для тех, кто принимает политические решения, и тех, кого эти решения затрагивают. Возникает вопрос: не сводится ли проблема риска к психологическим контекстам принятия решений?
Н. Луман предлагает реализовать «строго социологический подход, состоящий в постижении феномена риска лишь соответственно смыслу коммуникаций - включая, конечно, и сообщения в коммуникации об индивидуально принятых решениях»[14]. Определение понятия риска зависит от наблюдателя: что для одного является риском, для другого - опасность. Риск, по Н. Луману, относится к сфере субъекта, активно относящегося к миру и принимающего решения. Опасность же является продуктом среды и относится к объекту[15].
Можно согласиться с О. Н. Яницким, что Н. Луман не предлагает законченной концепции «общества риска» и не становится на позицию его критика. Его исследования направлены на выявление «точек роста» рисков в социальных и политических основах современного общества и на поиск путей возвращения к утраченному им состоянию «нормальности»[16].
1.2. Теория рисков Э. Гидденса.
В рамках социокультурного подхода исследователи поставили вопрос о природе риска и его соотношении с опасностью, о его месте в жизни современного общества и о теоретико-методологических основаниях исследования риска. Э. Гидденс, как отмечает О.Н. Яницкий, анализируя процессы модернизации и ее переход в более высокую (рефлективную) стадию, «не уделял, как Луман, столь пристального внимания эпистемологии риска»[17]. Но, может быть, именно поэтому он выявил те структурные элементы социума, трансформация которых порождает риски.
Э. Гидденс видел специфику обществ рефлексивного модерна в особом статусе риска. Этот статус состоит не просто в увеличении рисков, а, прежде всего, в том, что мышление в понятиях риска и его оценки превратились в свойство и экспертного, и массового сознания[18]. Общество осознает себя в категориях риска, неуверенности и необходимости выбора. При этом рисками чревата любая ситуация - бездействие также рискованно, как и инновационное действие. Э. Гидденс отмечает, что риски - продукт деятельности человека, а не внешней угрозы. Риски порождаются институтами общества рефлексивного модерна: «мы живем в мире, где опасности, созданные нашими же руками, не менее, а то и более серьезны, чем те, которые приходят к нам извне»[19]. Но, считает Э. Гидденс, институты общества рефлексивного модерна порождают риски не только в силу динамики общества, «отменяющей» стабильные структуры индустриального общества, но и в силу того, что в условиях глобализации происходит их «высвобождение» из локальных контекстов с определенной пространственно-временной привязкой.
Э. Гидденс связывает становление общества риска не только с модернизацией как таковой, но и с глобализацией. Для Э. Гидденса глобализация - это фактор отрыва индивидов, социальных групп, институтов от привязки к локальным социокультурным ситуациям. В условиях глобализации разрушаются социальные связи, которые в традиционных и индустриальных обществах выполняли функции формирования социального порядка: давали индивиду стабильность, чувства надежности бытия, уверенности в будущем и защищенности, вместе с тем сковывая его инициативу, ограничивая свободу, подчиняя личность группе. Разрушение этих связей освобождает индивида от традиционных ограничений, лишает его надежности и уверенности, повышает чувство тревожности и страха перед необходимостью выбирать. У индивида не остается возможностей положиться на традиции или переложить на кого-то (сообщество, лидера, специалиста) бремя риска. Поэтому, утверждает Гидденс, глобализация порождает общество риска как состояние всеобщей озабоченности, неуверенности и страха.
Анализируя собственно механику производства рисков, Э. Гидденс подчеркивал, что современный мир структурируется главным образом рисками, созданными человеком[20]. Эти риски имеют ряд отличительных признаков. Во-первых, современные риски обусловлены глобализацией в смысле их «дальнодействия» (ядерная война). Во-вторых, глобализация рисков, в свою очередь, является функцией возрастающего числа взаимозависимых событий (например, международного разделения труда). В-третьих, современный мир — это мир «институционализированных сред рисков», например, рынка инвестиций, от состояния которого зависит благополучие миллионов людей. Производство рисков динамично: осведомленность о риске есть риск, поскольку «разрывы» в познавательных процессах не могут быть, как прежде, конвертированы в «надежность» религиозного или магического знания. В-четвертых, современное общество перенасыщено знаниями о рисках, что уже само по себе является проблемой. В-пятых, Гидденс (так же, как Бек и Луман) указывал на ограниченность экспертного знания как инструмент элиминирования рисков в социетальных системах[21].
Социальные институты глобального общества создают «среды риска», заложенного в их природе - инвестиционная деятельность, финансовые рынки и т.д. Воздействию институционализированных систем производства риска подвержен практически каждый, независимо от того, является ли он членом системы или нет. Различие между институционализированными системами производства риска и другими его формами в том, что в первом случае риск - скорее основа построения систем, нежели случайность. Институционализированная система производства риска связывает индивидуальный и коллективный риск. Индивидуальные жизненные возможности или уровень экономической безопасности сегодня связаны с опасностями, порождаемыми динамикой глобальной экономики.
Что обеспечивает функциональность социальных институтов в условиях постоянного риска? Гидденс считает, что это доверие к «абстрактным системам», сохраняющим, в силу безличности, динамичное постоянство и в условиях глобализации. К ним относятся деньги, системы экспертного знания и т.п., в меньшей степени, зависящие от локальных контекстов и потому вызывающие доверие. Доверие Э. Гидденс трактует как условие снижения/минимизации риска. Там, где есть доверие, хотя бы потенциально существуют альтернативы. Если кто-то купит подержанный автомобиль вместо нового, он рискует получить источник повышенного риска. Чтобы этого не произошло, индивид доверяет репутации продавца, фирмы. Там, где альтернативы действия не принимаются во внимание, там индивид находится в ситуации уверенности. «Различие между доверием и уверенностью зависит от возможности фрустрации вследствие собственного предыдущего поведения и от различия между риском и опасностью»[22]. Большинство случайностей, воздействующих на людей, по мнению Э. Гидденса, создано ими самими.
Э. Гидденс отмечает, что благодаря процессу технологической трансформации мира, в последние 50 лет произошел переход к самому ориентированному на будущее обществу, которое когда-либо существовало ранее[23]. Так появилось широкое использование понятия риска как противостояния будущему, выраженного в попытке социального агента управлять последствиями своего действия [опасность при этом стала исходить не извне (от природы), как раньше, а от самого человека]. В мире заговорили об экологической опасности, опасности несчастных случаев, катастроф, о демографической опасности и о необходимости создания систем управления опасностями определенного вида (например, страховые компании, министерства по чрезвычайным ситуациям и т.д.). К особому типу таких систем относятся системы управления научными инновациями глобального масштаба, которые не только поддерживают нововведения, но и стимулируют их (примером является активное развитие генетики, информационных технологий). В ответ на происходящие изменения появились «антиглобалисты», выступающие против происходящих в мире процессов универсализации и распространения единых форм социальной жизни. Э. Гидденс отмечает бессмысленность таких движений, подчеркивая тот факт, что представители этого движения сами неизбежно используют в ходе борьбы те же новые коммуникационные, управленческие, социальные технологии, что и сторонники глобализации.
1.3. Общество риска У. Бека.
Наиболее завершенная концепция общества риска принадлежит именно У. Беку. Рассуждения У. Бека базируются на теории модернизации. Он подчеркивает практическую беззащитность человечества перед техногенными угрозами, создаваемыми «вторичной природой», детищем индустриального общества, трактует переход к эпохе

риска как объективную историческую закономерность, как результат действия

механизмов модернизации. Этот переход осуществляется через первоначальное

возникновение риска как «латентного побочного эффекта» к пониманию того, что риск

составляет сущность современного общества[24].
Из методологических ориентаций У. Бека следует, что риски модерна не уходят корнями в прошлое. Они, скорее, связаны с опасностями настоящего и будущего. Социолог, подчеркивая свою приверженность неодетерминизму, пишет: «Общество риска подразумевает, что прошлое теряет свою детерминирующую силу для современности. На его место - как причина нынешней жизни и деятельности - приходит будущее, т.е. нечто несуществующее, конструируемое, вымышленное. Когда мы говорим о рисках, мы спорим о чем-то, чего нет, но что могло бы произойти, если сейчас немедленно не переложить руль в противоположном направлении»[25].
Согласно У. Беку, риск — это не исключительный случай, не «последствие» и не «побочный продукт» общественной жизни. Риски постоянно производятся обществом, причем это производство легитимное, осуществляемое во всех сферах жизнедеятельности общества — экономической, политической, социальной[26]. Таким образом, для социолога риск представляет собой имманентное свойство современного общества рефлексивного модерна, что качественно отличает его от модернистского индустриального общества.

Логика непрерывного обновления, лежащая в основе культуры модерна, привела к тому, что современное общество, рожденное прогрессом модернизации, стало развиваться вопреки ее институтам и структурам: «мы переживаем изменения основ изменения» [27], - утверждает ученый.
Устойчивые социальные институты - экономика, семья, политическое устройство, наука, классовое деление общества и прочие основы каркаса индустриального общества, - в условиях рефлексивного развития перестают быть надежными ориентирами. Парадокс: их стабильность становится «причиной разрыва» социальной ткани: «Люди освобождаются от форм жизни и привычек индустриально-общественной эпохи модерна... Система координат, в которой закрепляется жизнь и мышление индустриального модерна - оси "семья и профессия", вера в науку и прогресс, - расшатывается, возникает новая двусмысленная связь между шансами и рисками, т.е. вырисовываются контуры общества риска»[28].
Фундаментом перехода от общества индустриального модерна к обществу риска является «смена логики распределения богатства в обществе, основанном на недостатке благ, логикой распределения риска в развитых странах модерна»[29]. При этом развитие производительных сил, технологий, прогресс науки, овладение природой порождают риски, превосходящие те, которые порождались неразвитостью науки и технологии, бедностью, бессилием перед природой. Современные риски, продукт рефлексивной модернизации (то есть модернизации модернизации), отличаются универсальным характером и сопряжены с формированием качественно новых «социально опасных ситуаций».
Речь, прежде всего, идет о том, что риски приобретают цивилизационный характер, они заложены в основе капиталистической цивилизации индустриального Запада - в бесконечном росте потребления, что способствует развитию экономики, но одновременно превращает этот рост из средства снижения угроз и рисков в источник их увеличивающегося воспроизводства.
Кроме того, новые риски, в отличие от традиционных, не привязаны жестко к конкретному месту и времени. Так, чернобыльская катастрофа затронула целый ряд

государств, а её генетические эффекты могут проявиться у будущих поколений[30].
Риски, как и благосостояние, распределяются по социальному принципу: они становятся, прежде всего, уделом малоимущих. У. Бек пишет: «История распределения рисков показывает, что риски, как и богатства, распределяются по классовой схеме, только в обратном порядке: богатства сосредотачиваются в верхних слоях, риски в низших. По всей видимости, риски не упраздняют, а усиливают классовое общество. К дефициту снабжения добавляется чувство неуверенности и избыток опасностей»[31].
Эта тенденция, считает У. Бек, прослеживается и среди стран. Рисков чаще и больше встречается в менее развитых странах. Там чаще случаются технологические

катастрофы. Более развитые страны могут даже получать экономическую выгоду от

глобального увеличения рисков, разрабатывая технические новинки, минимизирующие риски, оказывая помощь специалистами по преодолению последствий катастроф. Однако замечает социолог, риски модернизации рано или поздно затрагивают и тех, кто их производит или извлекает из них выгоду. «Им присущ эффект бумеранга, взрывающий схему классового построения общества. Богатые и могущественные от них тоже не защищены»[32].
Социальные группы, которые в процессе модернизации извлекают выгоду из производства рисков - прежде всего, техногенных, на первых порах могли снизить для себя экологические риски, используя «приватные» пути или компенсации ущербов. Благодаря материальным благам и ресурсам они могут позволить себе экологически чистые продукты питания и проживание в районах, удаленных от вредных производств и т.п. Однако, замечает У. Бек, «нужда иерархична, смог демократичен», и в условиях глобальности рискогенных факторов укрыться от них не может практически никто. Следовательно, классовое расслоение общества, сохраняя значимость на одних уровнях социальной организации, утрачивает смысл в отношении рисков. Здесь речь идет о единстве общества перед ними: «модернизационные опасности раньше или позже приводят к единству преступника и жертвы»[33].
Еще одним следствием «эффекта бумеранга» у Бека является социальное и экономическое отчуждение, связанное с обесцениванием территорий, ресурсов, деятельности в связи с подверженностью модернизационным рискам. Так, сельскохозяйственные и лесные угодья, жилые зоны и т.д. теряют ценность из-за близости к промышленным предприятиям и транспортным магистралям, сельскохозяйственная продукция - из-за удобрений и пестицидов при ее выращивании, рыбы прибрежных зон утрачивают ценность из-за загрязнения вод. Становятся менее доходными и эффективными профессии и виды деятельности, связанные с сельским хозяйством, рыболовством и др. Как подчеркивает У. Бек, «все, что угрожает жизни на этой земле, угрожает тем самым интересам собственности тех, кто живет торговлей и превращением в товар продуктов питания и самой жизни. Таким образом, возникает глубокое, систематически обостряющееся противоречие между желанием получать прибыль и интересами собственности, которые двигают процесс индустриализации, с одной стороны, и многообразными грозными последствиями этого процесса, наносящими ущерб прибыли и собственности, с другой»[34].
Согласно логике У. Бека, риски современного общества подрывают основы индустриального модерна, в том числе и классовое деление на собственников, извлекающих прибыль из владения ею и ее использования, и тех, кто собственности лишен. Ведь те, кто в меньшей степени подвержен риску, оказывается в таком положении не за счет того, что кто-то этому риску подвержен больше. Избегание риска не связано с перекладыванием его на других. Более того, нарастание глобальных рисков ведет к тому, что количество людей, объединенных подверженностью риску, постоянно растет. Конфликты, связанные с такими рисками, носят не классовый характер. Они - протест против самих основ индустриальной цивилизации. Примером служат движение «зеленых» и призывы отказаться от основ «общества массового потребления» - экономического роста, технологического прогресса, благосостояния в современном потребительском понимании.
Наконец, отметим то, что риски модерна распределены неравномерно. Но это

не значит, что какая-либо из стран мирового сообщества может находиться в полной

безопасности. Социолог считает, что сложившаяся ситуация вовлекает в политику

новых субъектов – «движения и партии граждан мира», которые проявляют

рефлексивность в отношении рисков.
Наконец, общество риска У. Бека связано с процессом «субполитизации» как распространения политического на сферы и социальные силы, которые ранее находились вне политики: экономику и производство, науку, экологию и т.д. В обществе риска происходит расширение сферы политического, последствия которого противоречат сложившимся представлениям о демократии, правах человека, легитимном политическом строе. Вследствие этого процесс субполитизации порождает свои риски, состоящие в проблемах принятия политических решений на основе плюрализма знания, утверждаемого экспертными сообществами. В целом, обусловленное неизбежностью рисков чувство неуверенности и страха становится, с точки зрения У. Бека, новым фактором образования и поддержания социального порядка, основанного на расширении сферы политического через делегирование ей проблемы интерпретации рисков[35].
Интересны для рассмотрения еще три положения этой теории. Во-первых, это пересмотр основополагающей нормативной модели общества. Если нормативным идеалом прошлых эпох было равенство, то нормативный идеал общества риска – безопасность. «Социальный проект  общества  приобретает  отчетливо  негативный  и  защитный  характер  –  не достижение «хорошего», как ранее, а предотвращение «наихудшего». Иными словами, система  ценностей  «неравноправного  общества»  замещается  системой  ценностей «небезопасного   общества»,  а   ориентация   на   удовлетворения   новых   потребностей   –  ориентацией на их самоограничение»[36].
Во-вторых, в обществе риска возникают новые социальные силы, разрушающие старые социальные перегородки. У. Бек полагает,  что  это  будут  общности «жертв  рисков», а  их  солидарность  на  почве беспокойства и страха может порождать мощные политические силы.
В-третьих, общество риска политически нестабильно. Постоянное напряжение и боязнь опасностей раскачивают политический  маятник  от  всеобщей  опасности  и  цинизма  до  непредсказуемых политических  действий.  Недоверие  к  существующим  политическим  институтам  и организациям растет. Нестабильность и недоверие периодически вызывают в обществе поиск точки опоры – «твердой руки». Таким образом, возврат к прошлому, в том числе авторитарному и даже тоталитарному, не исключен.
В развитой У. Беком концепции риск в социологическом смысле есть систематическое взаимодействие общества «с угрозами и опасностями, инициируемыми и производимыми процессом модернизации как таковым. В отличие от опасностей прошлых эпох риски суть последствия, связанные с угрожающей мощью модернизации и порождаемыми ею глобальной нестабильностью и неопределенностью... В обществе риска неизведанные и неожиданные последствия приобретают характер господствующей силы»[37].
Принципиально важно, что это – социологический подход, потому что до сих пор социология, анализируя опасности для человека и природы, порождаемые процессами модернизации, говорила на чужом языке. Сентенции социологов по поводу загрязнения среды, опасностей техногенных аварий и катастроф были, по сути, технократическими и натуралистическими. В социологии сформировался ряд направлений, которые стали изучать эти «побочные» эффекты развития урбан-индустриальной цивилизации. Методологически это означало, что социология продолжает разделять и противопоставлять человека и природу, общество и среду его обитания. «Загрязнение» и подобные понятия, заимствованные социологией из естественных и технических наук, наивно предполагают, что:
¾    общество имеет дело с социально и пространственно локализуемыми процессами;
¾    с обратимыми процессами («загрязнили – ликвидировали опасность»);
¾    источник проблемы и ее решения лежат в сфере несоциальных наук и технологий.
В заключении хотелось бы отметить, что теории У. Бека, Э. Гидденса и Н. Лумана имеют значение в создании, по существу, принципиально новых методологических подходов для исследования риска, вносят существенные изменения, как в функционирование структур, так и в деятельность людей, которые обретают все большие возможности для воздействия на свою жизнь, ее содержание.