Министерство образования Республики Беларусь

Белорусский государственный университет

Юридический факультет
Кафедра

политологии
Курсовая работа

 на тему

«Деструктивная личность и ее проявление в политике (Э. Фромм)»
Содержание
стр.

Введение…………………………………………………………………………...2

Глава 1. Исследование понятия деструктивности………………………………3

Глава 2. Жизнь и деятельность Э. Фромма……………………………………...8

Глава 3. Деструктивная личность в работах Э. Фромма...................................14

Заключение.............................................................................................................26

Список литературы................................................................................................27


Введение
Агрессивное поведение характерно как для человека, так и для животных, в определенных условиях оно является естественным. Однако деструктивная агрессия, стремление к уничтожению, - это исключительно человеческое свойство.

Цель моей работы – исследование феномена деструктивности и деструктивной личности, предпосылок ее формирования и вариантов проявления.

Политика – это такая сфера человеческой активности, которая дает возможность совершать наиболее масштабные и исторически значимые действия, поэтому деструктивная личность может наиболее ярко проявить себя именно в политике. В своей работе я постараюсь ответить на вопрос о том, какое применение полученной власти может найти разрушитель.


Глава 1

Исследование понятия деструктивности
Агрессивные инстинкты в известной мере роднят нас с животными, их контроль может ослабляться при психических расстройствах, но насилие — феномен не биологический, не медицинский, а человеческий.

Насилие — крайняя форма человеческого поведения, и в совладании с ним разумно избегать крайностей радикализма. Поскольку основной инструмент насилия — агрессия, нам остается лишь принять целесообразность и диалектику ее наличия, озаботившись не ее уничтожением (еще одной войной за мир), а тем, чтобы ее проявления были оптимальными и социально приемлемыми — не посягающими на свободу и права других людей.

ДЕСТРУКТИВНОСТЬ - разрушение, исходящее от человека и направленное вовне, на внешние объекты, или внутрь, на самого себя. В психоаналитической литературе первые представления о деструктивности содержались в ранних, относящихся к периоду 1910-1912, работах А. Адлера, В. Штекеля, К.-Г. Юнга, С. Шпильрейн.

 А. Адлер высказал соображение о присущем человеку "агрессивном влечении". Штекель обнаружил, что в сновидениях и фантазиях пациентов часто проявляются такие мотивы и сюжеты, которые свидетельствуют о проявлении у них ненависти и наличии внутренней тенденции к смерти.

Юнг исходил из того, что либидо включает в себя силы, направленные как на созидание, так и на разрушение.

С. Шпильрейн высказала идею о склонности человека к десруктивности.

Давая разъяснение по поводу психоаналитического понимания влечения к разрушению, Фрейд подчеркнул, что исходя из клинического опыта можно сделать вывод, согласно которому это влечение содержится внутри каждого живого существа и направлено на разрушение его с целью свести жизнь к состоянию неживой материи. Фрейд констатировал то обстоятельство, что чаще всего поступки людей не являются результатом какого-то одного-единственного проявления влечения. Если среди людей раздаются призывы к войне, то это означает, что у них наличествует влечение к агрессии и разрушению.

 Райх считал, что деструктивный импульс появляется в живом существе в том случае, если оно стремится уничтожить источник опасности: разрушение становится биологически осмысленной целью. В этом случае мотивом является не удовольствие от деструкции, а заинтересованность влечения к жизни сохранить Я в целом, т.е. влечение к деструкции служит "первоначальной биологической воле к жизни". Исходя из этого, Райх отрицал изначально биологический характер деструктивности, провел различие между деструктивной, садистской, двигательной и сексуальной агрессивностью.[1]

  К. Лоренц говорил:

Если бесстрастно посмотреть на человека, каков он сегодня (в руках водородная бомба, подарок его собственного разума, а в душе инстинкт агрессии – наследство человекообразных предков, с которым его рассудок не может совладать), трудно предсказать ему долгую жизнь.

   Но когда ту же ситуацию видит сам человек – которого все это касается! – она представляется жутким кошмаром, и трудно поверить, что агрессия не является симптомом современного упадка культуры, патологическим по своей природе.

   Можно было бы лишь мечтать, чтобы это так и было!

   Как раз знание того, что агрессия является подлинным инстинктом – первичным, направленным на сохранение вида, – позволяет нам понять, насколько она опасна. Главная опасность инстинкта состоит в его спонтанности. Если бы он был лишь реакцией на определенные внешние условия, что предполагают многие социологи и психологи, то положение человечества было бы не так опасно, как в действительности.

Существует совершенно ошибочная доктрина, согласно которой поведение животных и человека является по преимуществу реактивным, и если даже имеет какие-то врожденные элементы – все равно может быть изменено обучением. Эта доктрина имеет глубокие и цепкие корни в неправильном понимании правильного по своей сути демократического принципа. Как-то не вяжется с ним тот факт, что люди от рождения не так уж совершенно равны друг другу и что не все имеют по справедливости равные шансы превратиться в идеальных граждан. К тому же в течение многих десятилетий реакции, рефлексы были единственными элементами поведения, которым уделяли внимание психологи с серьезной репутацией, в то время как спонтанность поведения животных была областью «виталистически» (то есть несколько мистически) настроенных ученых. [2]

   Что могло произойти, когда человек впервые взял в руку камень? Вполне вероятно, нечто подобное тому, что можно наблюдать у детей в возрасте двух-трех лет, а иногда и старше: никакой инстинктивный или моральный запрет не удерживает их от того, чтобы изо всей силы бить друг друга по голове тяжелыми предметами, которые они едва могут поднять. Вероятно, первооткрыватель камня так же мало колебался, стукнуть ли своего товарища, который его только что разозлил. Ведь он не мог знать об ужасном действии своего изобретения; врожденный запрет убийства тогда, как и теперь, был настроен на его естественное вооружение. Смутился ли он, когда его собрат по племени упал перед ним мертвым? Мы можем предположить это почти наверняка.[3]

У человека есть две различные мотивационные тенденции, связанные с агрессивным поведением: тенденция к агрессии и к ее торможению. Тенденция к подавлению агрессии определяется как индивидуальная предрасположенность оценивать собственные агрессивные действия как нежелательные и неприятные, вызывающие сожаление и угрызения совести. Эта тенденция на уровне поведения ведет к подавлению, избеганию или осуждению проявлений агрессивных действий. Источники торможения агрессии могут быть как внешними, так и внутренними. В качестве примера внешних источников можно назвать страх перед возможным возмездием за агрессивное поведение, а в качестве примера внутреннего источника – переживание вины за несдержанное, агрессивное поведение по отношению к другому живому существу. Анализ индивидуальных различий в агрессии показывает, что люди с высоким мотивом агрессии сначала испытывают гнев и только потом адекватно оценивают вызвавшую гнев ситуацию, в то время как менее агрессивные люди прежде, чем рассердиться, взвешивают ситуацию более тщательно.

В качестве основных причин агрессии называются различные факторы: фрустрация, жизненные обстоятельства, личная предрасположенность к агрессивным действиям. В качестве основных факторов становления агрессивной личности отмечаются :личный опыт в качестве жертвы агрессии, заниженная самооценка, повышенная потребность самоутверждения, одиночество, высокое нервно-психическое напряжение вследствие невыговаривания, вынужденного сокрытия внутренних страданий, истероидно-демонстративные черты в поведении.[4]

А. Маслоу приходит к выводу, что даже та умеренная доля деструктивности и агрессии, которая характерна для среднего американца, вовсе не есть некой врожденной, биологически обусловленной характеристикой человека. Антропологические данные дают нам веские основания считать, что человеческие жестокость, злоба и агрессия представляют собой вторичные, реактивные феномены, что их порождает неудовлетворенность базовых потребностей.

Деструктивность может быть случайной. Устремившись к какой-то важной, значимой для него цели, человек порой, что называется, сметает все на своем пути.

Деструктивность может оказаться реакцией на базовую угрозу. Любая угроза базовым потребностям, любая угроза защитным системам организма, угроза жизни человека может вызвать реакцию тревожной враждебности, которая повышает вероятность агрессивного и деструктивного поведения. Но такого рода поведение имеет защитный характер, это не атака, а контратака.

Травма и соматическая болезнь угрожают целостности организма. Человек, у которого не сформировано базовое чувство уверенности, реагирует на эту угрозу тревогой, и в результате также возможны проявления агрессии и деструктивности с его стороны.

Эмпирические данные указывают на то, что биологические детерминанты человеческого поведения, несомненно, существуют, но у большинства индивидуумов проявляются слабо и легко могут быть подавлены, заглушены в процессе научения, под воздействием других факторов, связанных с социализацией. [5]


Глава 2

Жизнь и деятельность Э. Фромма
Эрих  Фромм —  ровесник XX  века,  прожил  ровно 80  лет (1900—1980)  и  оставил  после себя  огромное  число  работ,  написанных  на  английском  и  немецком  языках .  Посмертно изданный  в  ФРГ  его 10-томник  представляет  собой  интереснейшее  собрание  трудов, не  умещающихся  в  рамки  какой-либо  одной  научной  дисциплины.  Это  так  же  естественно, как  то,  что  проблема  человека  не  может  быть  изучена  иначе,  как  на  междисциплинарном уровне.  И  нет  нужды  задумываться  о  том,  в  какой  профессиональный  или  политический план ключить Фромма — считать ли его психологом или аналитиком, философом или культурологом,  либералом  или  радикалом.  Достаточно  сказать,  что  он  был  настоящим мыслителем,  ученым-энциклопедистом  и  великим  гуманистом,  ибо  предмет  его  пожизненного научного интереса — человек.

Эрих  Фромм  родился 23  марта 1900  г.  во  Франкфурте  в  ортодоксальной  еврейской  семье.

Отец  его  торговал  виноградным  вином,  в  то  время  как  дед  и  прадед  по  отцовской  линии были  раввинами.  Мать  Эриха —  Роза  Краузе —  по  происхождению  была  из  русских  эмигрантов, переселившихся в Финляндию и принявших иудаизм.

Эрих  получил  хорошее  начальное  образование.  Гимназия,  в  которой  изучали  латынь, английский  и  французский  языки,  пробудила  в  нем  интерес  к  Ветхозаветным  текстам.

Правда,  он  не  любил  сказаний  о  героических  сражениях  из-за  их  жестокости  и  разрушительности;  зато  ему  нравились  истории  об  Адаме  и  Еве,  о  предсказаниях  Авраама  и особенно  пророчества  Исайи  и  других  пророков.  Картины  универсального  мира,  в котором  лев  и  овца  живут  рядом,  очень  рано  привлекали  внимание  мальчика,  а  позднее стали  толчком  к  раздумиям  о  жизни  человеческого  сообщества,  к  идеям  интернационализма.

В  средних  классах  гимназии  у  Эриха  Фромма  формируется  протест  против  массового безумия,  ведущего  к  войне,  начало  которой  юноша  встретил  с  болью  и  недоумением (1914 г.).

 Одновременно  он  переживает  и  первое  личное  потрясение,  которое  оказало  на  него очень  серьезное  влияние.  Прелестная  молодая  женщина,  художница,  друг  семьи,  совершает самоубийство  после  смерти  своего  старого  больного  отца.  Последняя  ее  воля  выразилась в   том,   чтобы   ее   похоронили   вместе   с   отцом.   Эрих   мучительно   размышляет   над  опросами  жизни  и  любви,  и  главное,  стремится  понять,  насколько  сильна  была  любовь  этой  женщины  к  отцу,  что  единение  с  ним (даже  в  смерти)  она  предпочла  всем  радостям  жизни. [6]

Первую мировую войну Эрих встретил в четырнадцатилетнем возрасте. "Как это возможно? - задает он себе вопрос несколько лет спустя. - Чтобы миллионы людей убивали друг друга ради явно иррациональных целей или из политических соображений, от которых каждый отдельный человек настолько далек, что никогда не стал бы жертвовать собой ... То есть как возможна война с политической и психологической точек зрения? Какие силы движут человеком?". Эти размышления привели молодого человека к изучению психологии, социологии и философии. И много позже - в середине 70-х годов - уже известный Эрих Фромм формулирует аналогичный вопрос в связи с ядерной и экологической угрозой: "Каким образом стало возможным, что самый сильный из всех инстинктов - инстинкт самосохранения, - казалось бы, перестал побуждать нас к действию?

Эти  наблюдения  и  раздумья  привели  Фромма  на  путь  психоанализа.  Он  стал  пытаться  понять мотивы человеческого поведения.

С 1930 года Эрих Фромм сотрудничает во Франкфуртском институте социальных исследований, где сложилась знаменитая Франкфуртская школа. Здесь Фромм проводит ряд социологических исследований среди немецких рабочих и служащих - и в 1932 году приходит к выводу, что серьезного сопротивления идущим к власти нацистам со стороны рабочих оказано не будет.

Другим важнейшим источником личным и профессиональных интересов Фромма в 20-е гг. становится психоанализ Зигмунда Фрейда. Первой женой Фромма была Фрида Райхман — образованная женщина, психолог, и Эрих, который был значительно моложе Фриды, под ее влиянием увлекся клинической практикой психоанализа. Они прожили вместе всего четыре года, но на всю жизнь сохранили дружеское расположение и способность к творческому сотрудничеству.

Третьим духовным источником для Фромма был малоизвестный автор Иоганн Якоб Бахофен. Его учение о материнском праве впоследствии стало для Фромма важным аргументом, опровергающим фрейдовскую теорию «либидо».

  В конце 30-х - 40-е годы Фромм отходит от Франкфуртской школы. Он занимается научной, преподавательской и общественной деятельностью, практикой психоанализа. Клиническая практика приводит его к выводу, что большинство неврозов в современном обществе не сводятся исключительно к биологическим инстинктам, о которых говорил Фрейд, а имеют социальные корни. Этот вывод способствовал окончательному отходу Фромма от ортодоксального фрейдизма.   

  С 1949 по 1969 годы Фромм живет в Мексике, а с 1969 до своего ухода из жизни в 1980 году - в Швейцарии. Он выступает с лекциями, участвует в общественной жизни, пишет книги, а в 1962 году посещает Москву в качестве наблюдателя на конференции по разоружению. В самом солидном возрасте, вовсе не ощущая себя старым, Эрих Фромм сохраняет ясность ума и живость восприятия, что является явным признаком полноценной творческой жизни.

70-летний ученый не только не чувствует себя стариком, но и в жизни и в творчестве переживает подлинный расцвет. Он пишет в эти годы свою «интеллектуальную биографию» под названием «По ту сторону от иллюзий»; две важнейшие работы, которые сам он называл «труды моей души»: «Психоанализ и дзэн-буддизм» и «Душа человека». В конце 60-х гг. он завершает работу над книгой «Революция надежды» и вплотную берется за исследование проблем агрессивности. Труд оказался безмерным, но спустя пять лет он принес весьма зримый результат: книгу объемом 450 страниц, которой автор намеренно дал очень строгое и точное название «Анатомия человеческой деструктивности».

Анализ «кибернетического общества», проделанный Фроммом в 60—70-е гг., привел его к созданию самостоятельной «типологии социальных характеров»: общество отчуждения «опредмечивает» человека, заявляет Фромм, превращает его в песчинку, колесико с единственной задачей — вращать гигантскую машину вооружения... Такое общество, без сомнения, создает особый «деструктивный тип личности», который становится угрозой для самого существования человечества.

Свою концепцию Фромм назвал радикальным гуманизмом. Идея Фромма состоит в том, что практически любое учение - как религиозное, так и светское - содержит авторитарную и гуманистическую составляющие. При этом если учение находится у власти, то начинает преобладать первая тенденция, а если в оппозиции, то преобладает вторая.

Исследуя тоталитарные режимы (главным образом - на примере нацистской Германии) Фромм видит в них механизм бегства от свободы в виде подчинения человеком своей воли внешнему авторитету - партии, державе, "закону и порядку" как самоценности. Это в равной мере относится и к массам, и к вождям, - Гитлер считал себя орудием Судьбы, Нации и Природы; Сталин руководствовался интересами Государства (a la Макиавели). Характерологический тип, господствующий в этих обществах (социальный характер) Фромм называет авторитарным (садо-мазохистским).

Еще одна грань теории Фромма - полярность биофилии и некрофилии.  Самые крайние формы некрофилии проявляются в виде стремления к тотальному разрушению. Это происходит, когда личность оказывается неспособной не только к любви и творчеству, но даже к обладанию, и у нее остается единственный выход - уничтожение всего. Эти черты некрофилии продемонстрировал нацистский режим в Германии во время своего отступления и агонии.[7]

Фромм в своей работе “Анатомия человеческой деструктивности” обобщил многочисленные попытки различных исследователей дать целостное представление о реформированном психоанализе, о специфике философско-антропологической рефлексии в панораме биологических, психологических и антропологических учений. Разрушительное в человеке философски переосмыслено Фроммом как проблема зла в индивиде, в социуме, в истории, в жизни человеческого рода. Феномен разрушительности выступает, с одной стороны, как некая тайна, разгадать которую весьма затруднительно. Деструктивность - это отклик человека на разрушение нормальных человеческих условий бытия. Фромм делает поразительный и парадоксальный на тот момент вывод: человеку нет нужды перерастать всю дочеловеческую историю, так как агрессия вовсе не является результатом непрожитой жизни, залогом самоуничтожения.

Люди по своему обыкновению, чтобы успокоить свою совесть, вину за собственную деструктивность перекладывают на врожденные нейропсихологические механизмы. Фромм не оставляет человеку этого убежища: поведение человека, с его точки зрения, не регулируется некими врожденными, спонтанными и самонаправляющимися стимулами. Оказывается свобода - это удел немногих.

Деструкция социальных отношений порождена ситуацией, когда человек сталкивается с невозможностью реализовать свои потребности, в результате чего возникают деформированные стремления и влечения. Фромм выделяет характерные психологические механизмы, которые создают основу каждого классифицированного им типа ориентации - мазохистского, садистского, деструктивного и конформистского. Люди, одержимые мазохисткими тенденциями, стремятся не утверждать себя, не делать того, чего им хочется самим, а подчиниться действительным или воображаемым приказам внешних сил. Часто они попросту не способны испытывать чувство “я хочу”, чувство собственного “Я“. Жизнь в целом они ощущают как нечтокакнечто подавляюще сильное, непреодолимое и неуправляемое.

В психике человека - это одна из важнейших констатаций Фромма - заложены обе тенденции: любовь к жизни и любовь к смерти. Однако, конкретный человек оказывается ближе к той или иной ориентации, то есть он может стать биофилом или некрофилом. Когда человек утрачивает стремление к жизни, то торжествует инстинкт смерти ведущий к разрушению личности.

Индустриальное общество располагает особой техникой инспирирования массовых некрофильских страстей. Современная цивилизация порождает миллионные массы отчужденных людей, каждый из которых воспринимает себя и свое тело как отвлеченные средства для достижения собственных успехов. Все сферы человеческой деятельности омерщвлены и механизированы. Некрофильство - потенциальная опора для диктатур, рассадник безразличного отношения к другим, источник агрессивного поведения. Без мобилизации некрофильских тенденций немыслим не один террористический акт, который исходит из порожденных ранее: немотивированной жестокости, злобности, дистрофии интуиции и чувств, малодушия.



Глава 3

Деструктивная личность в работах Э. Фромма
Э. Фромм считал, что зло - специфически человеческий феномен. Это попытка регрессировать к до-человеческому состоянию и уничтожить специфически человеческое: разум, любовь, свободу. Но зло - не только нечто человеческое, оно также нечто трагическое. Даже когда человек регрессирует к совершенно архаическим формам переживания, он ни на минуту не может перестать быть человеком, поэтому он никогда не может удовлетвориться злом как решением. Животное не может быть злым, речь идет об имманентно присущих инстинктах, которые, по существу, служат ему для выживания. Зло есть попытка трансцендировать область человеческого на нечеловеческое. , и тем не менее это нечто глубоко человеческое, поскольку человек так же не может стать животным, как он не может стать "божеством". В зле человек теряет сам себя при трагической попытке освободиться от тяжести своего человеческого бытия. Потенциал зла увеличивается еще и за счет того, что человек наделен способностью представлять себе все возможности зла, и желать их, и носиться с мыслью об этом, питая свою злую фантазию. [8]

Деструктивность – это активная форма отстраненности; импульс к разрушению других проистекает из страха быть разрушенным ими. Поскольку отстраненность и деструктивность соответственно представляют пассивную и активную формы одного и того же отношения, они часто в различных пропорциях смешаны вместе.[9]

 Согласно теории Фромма, следует различать у человека два совершенно разных вида агрессии. Первый вид, общий и для человека, и для всех животных,— это филогенетически заложенный импульс к атаке (или к бегству) в ситуации, когда возникает угроза жизни. Эта оборонительная "доброкачественная" агрессия служит делу выживания индивида и рода; она имеет биологические формы проявления и затухает, как только исчезает опасность. Другой вид представляет "злокачественная" агрессия — это деструктивность и жестокость, которые свойственны только человеку и практически отсутствуют у других млекопитающих; она не имеет филогенетической программы, не служит биологическому приспособлению и не имеет никакой цели.

Человеческие группы отличаются друг от друга степенью своей деструктивности — этот факт можно объяснить, только исходя из допущения о врожденном характере жестокости и деструктивности.

Разные степени деструктивности могут быть связаны с другими психическими факторами и с различиями в соответствующих социальных структурах. По мере цивилизационного прогресса степень деструктивности возрастает (а не наоборот).

От деструктивности следует отличать некоторые известные с давних пор эмоциональные состояния, которые современному исследователю нередко кажутся доказательством прирожденной деструктивности человека. Серьезный анализ показывает, что они хотя и приводят к деструктивным действиям, но не обусловлены страстью к разрушению.

Деструктивность встречается в двух различных формах: спонтанной и связанной со структурой личности. Под первой формой подразумевается проявление дремлющих (необязательно вытесняемых) деструктивных импульсов, которые активизируются при чрезвычайных обстоятельствах, в отличие от деструктивных черт характера, которые не исчезают и не возникают, а присущи конкретному индивиду в скрытой или явной форме всегда. Оказывается, у человека гораздо более сильное возбуждение (волнение) вызывают гнев, бешенство, жестокость или жажда разрушения, чем любовь, творчество или другой какой-то продуктивный интерес. Оказывается, что первый вид волнения не требует от человека никаких усилий: ни терпения, ни дисциплины, ни критического мышления, ни самоограничения; для этого не надо учиться, концентрировать внимание, бороться со своими сомнительными желаниями отказываться от своего нарциссизма.

Следует отметить, что сильные мира сего (даже самые скверные из них) в основном все же шли на поводу у истории (исторической необходимости). Злодейство и иррациональность личности приобретали масштабный характер и могли сыграть решающую роль лишь в такие периоды истории, когда внешние обстоятельства были благоприятны и должны были бы способствовать человеческому прогрессу, однако неодолимым препятствием на пути этого прогресса становилась коррупция (как в верхних, так и в нижних слоях социальной лестницы).[10]

 Авторитарный  характер  определяется  одновременным присутствием садистских и мазохистских влечений. Садизм  мы  определили  как стремление к неограниченной власти над другими, более или менее связанное  с разрушительными тенденциями;   мазохизм - как стремление раствориться в подавляющей силе, приобщившись тем самым  к  ее  мощи  и  славе.  И  садистские  и  мазохистские  тенденции вызываются неспособностью индивида  к  самостоятельному  существованию,  его потребностью в симбиотической связи для преодоления одиночества.[11]

Наиболее ярко проявить себя деструктиврая личность может только в определенных условиях. Садистская личность, которая может при желании вести себя как тихий и даже милый человек, в тоталитарном обществе (где террор и садизм получают не осуждение, а одобрение) может превратиться в настоящего дьявола. Другой может подавлять в себе все явные формы садистского поведения, но его характер все равно проявится в мелочах: в позах, мимике, жестах, внешне безобидных словах. [12]

Деструктивная личность, наделенная властью, особенно опасна, потому что обладает возможностью воздействовать на массы. Очень часто ощущение опасности и вытекающее из него реактивное насилие покоятся не на реальной данности, а на манипуляциях мышления; политические и религиозные вожди убеждают своих сторонников, что им угрожает некий враг, возбуждая, таким образом, субъективное чувство реактивной враждебности.[13]

Одним из важнейших источников оборонительной агрессии является угроза нарциссизму.

Среди политических лидеров часто встречается очень высокая степень нарциссизма. Можно считать его профессиональной болезнью (или профессиональным капиталом) политиков, особенно тех, кто достиг власти благодаря популярности в массах. Когда лидер сам убежден в своих выдающихся способностях и в своем предназначении, ему легче убедить публику; ведь сильная, уверенная в себе личность всегда притягивает к себе простых людей. Но харизматический лидер (нарцисс) использует свое влияние не только как средство достижения политического успеха. Он нуждается в овациях и признании просто для поддержки внутреннего равновесия. Однако убежденность в своей правоте и непогрешимости в основном покоится не на реальных достижениях, а на нарциссизме. Он буквально не может жить без постоянного подкрепления своего нарциссизма, ибо его человеческая сущность (ядро личности: убеждения, верования, совесть, любовь) недостаточно развита. Личности с высокой степенью нарциссизма буквально нуждаются в славе, иначе они могут впадать в депрессию, а то и в безумие

Клинические исследования часто подтверждают гипотезу, что деструктивная агрессивность в большей части случаев бывает связана с хронической или сиюминутной атрофией чувств. Каждый раз, когда другое человеческое существо перестает восприниматься как человек, может иметь место акт жестокости или деструктивности в любой форме.[14]

Садист обычно оказывается трусом перед тем, кто стоит выше него, но слабые или те, кто зависят от него, — дети, больные, а в ряде политических случаев —политические оппоненты, — все они возбуждают садиста. У него нет чувства жалости, как у каждого нормального человека, и его не возмущает сама идея нападения на беззащитного, как бы к этому отнесся каждый нормальный человек. Для садиста, напротив, беспомощность — это качество, дающее ему возможность осуществить абсолютный контроль над тем, кто оказался в его власти.

Садо-мазохистский характер в первом приближении соответствует и бюрократической личности (не столько в политическом, сколько в социальном смысле). В бюрократической системе каждый человек осуществляет контроль над своими подчиненными, а он, в свою очередь, контролируется своим начальником. Как садистские, так и мазохистские импульсы в такой системе оправдывают свои расходы. Бюрократическая личность презирает нижестоящих и в то же время восхищается и боится вышестоящих.

Для садиста в одежде бюрократа характерно еще одно стремление — чрезвычайная забота о порядке. Порядок — это все, это единственная вещь, нужная в жизни, единственное условие, дающее возможность бюрократу осуществлять полный контроль. Люди с чрезвычайной склонностью к порядку обычно боятся жизни, потому что подлинная жизнь не подчиняется упорядоченности. Она преподносит людям сюрпризы, ее решающий фактор — спонтанность. Единственно, что мы точно знаем, это то, что обязательно умрем, а жизнь нам преподносит все новые и новые события. Индивид садистского типа, будучи не в состоянии общаться с другими, и видящий во всех и во всем простые объекты, ненавидит все живое, потому что оно опасно для него. Он любит только порядок.[15]

Душевная жестокость, психический садизм, желание унизить другого человека и обидеть его распространены, пожалуй, еще больше, чем физический садизм. Данный вид садистских действии наименее рискованный, ведь это же совсем не то, что физическое насилие, это же "только" слова. С другой стороны, вызванные таким путем душевные страдания могут быть такими же или даже еще более сильными, чем физические.

Одним из самых ярких исторических примеров как психического, так и физического садизма был Сталин. Его поведение — настоящее пособие для изучения несексуального садизма.

Его личным оружием был, главным образом, психологический садизм.

Другой формой проявления садизма Сталина была абсолютная непредсказуемость его поведения. Были случаи, когда людей, арестованных по его приказу, после пыток и тяжелых обвинений снова освобождали, а через несколько месяцев (или лет) они снова назначались на высокие посты, и притом без всяких объяснений.

Одна из черт его  характера — желание показать людям, что у него над ними была власть. Достаточно было одного его слова, чтобы человек был убит или подвергнут пыткам, спасен или награжден. Он, как Бог, был властен над жизнью и смертью и, как сама природа, мог разрушить или заставить расти, доставить боль или исцелить. Жизнь и смерть зависели от его каприза.

Я думаю, что главным мотивом для Сталина было наслаждение своей неограниченной властью: "Хочу — казню, хочу — помилую".[16]

Такой взгляд на личность Сталина Э. Фромм высказывает в «Анатомии человеческой деструктивности»; несколько иную позицию можно увидеть в статье «Может ли человек преобладать?»:

Сталин заложил основу новой, индустриализированной России. Менее чем за 30 лет он превратил самую отсталую в экономическом плане из великих европейских держав в индустриальную систему, которая вскоре станет экономически наиболее развитой и процветающей, пропустив вперед только США. Он достиг этой цели, безжалостно разрушая человеческие жизни и счастье, цинично сфальсифицировав социалистическую идею, и при помощи жестокости, которая вместе с бесчеловечностью Гитлера разъедала чувство гуманности остального мира. Несколько в стороне от вопроса, могла ли эта цель быть достигнута менее жестоким путем, с использованием других методов, остается факт, что он оставил своим преемникам жизнеспособную и сильную экономически и политически систему.[17]

Сердцевину садизма, которая присуща всем его проявлениям, составляет страсть, или жажда власти, абсолютной и неограниченной власти над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина. Заставить кого-либо испытать боль или унижение, когда этот кто-то не имеет возможности защищаться, — это проявление абсолютного господства (одно из проявлений, хотя и не единственное)

Немногие люди в реальной жизни получают шанс приобрести такую власть, когда все вокруг начинают верить, что эта власть безгранична. И все-таки в истории вплоть до наших дней такие случаи были. Они заканчиваются, как правило, тем, что при удачной судьбе такие люди выбиваются в военачальники или становятся крупными государственными деятелями, но те, кого покидает удача, обычно объявляются либо преступниками, либо сумасшедшими.[18]

Деструктивную личность Фромм характеризует, опираясь на понятие некрофилии. Некрофилию в характерологическом смысле можно определить как страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному, разлагающемуся; одновременно это страстное желание превратить все живое в неживое, страсть к разрушению ради разрушения; а также исключительный интерес ко всему чисто механическому (небиологическому). Плюс к тому это страсть к насильственному разрыву естественных биологических связей.

Вряд ли нужно особо напоминать, что патологически некрофильские личности представляют серьезную опасность для окружающих. Это человеконенавистники, расисты, поджигатели войны, убийцы, потрошители и т. д. И они опасны, не только занимая посты политических лидеров, но и как потенциальная когорта будущих диктаторов. Из их рядов выходят палачи и убийцы, террористы и заплечных дел мастера. Без них не могла бы возникнуть ни одна террористическая система. Однако и менее ярко выраженные некрофилы также играют свою роль в политике, возможно, они не относятся к главным адептам террористического режима, но они обязательно выступают за его сохранение, даже когда они не в большинстве (обычно они и не составляют большинства, все же они достаточно сильны, чтобы прийти к власти и ее удерживать).

Деструктивное поведение не всегда является проявлением деструктивного, некрофильского характера. Обладал ли Наполеон некрофильским характером, если он, не колеблясь, жертвовал жизнью своих солдат ради своего личного честолюбия и тщеславия? Многие ли известные истории политические и военные деятели, отдававшие распоряжения о массовых разрушениях, были некрофилами? Конечно, каждый, кто одобрял разрушения или отдавал распоряжения разрушать, проявлял определенную бесчувственность. Но есть много причин и обстоятельств, при которых политический лидер или военачальник вовсе не некрофильского склада вынужден отдавать приказы, ведущие к серьезному разрушению.

В качестве примера клинического случая некрофилии Фромм приводит Гитлера.

Для Гитлера объектами деструктивности были города и люди. Архитектор, с воодушевлением планировавший переустройство Вены, Линца, Мюнхена и Берлина, он в то же самое время был и тем человеком, который намеревался разрушить Париж, снести с лица Земли Ленинград и в конечном счете уничтожить всю Германию.

То, что Гитлер находился в плену постоянных деструктивных идей, проявилось в его высказываниях о мерах, которые он собирался предпринять в случае путча в стране (как в 1918 г.). Он считал необходимым немедленно уничтожить всех вождей оппозиционных политических движений, включая католических и всех узников концентрационных лагерей.

Гитлер был игрок. Он играл жизнями всех немцев, играл и со своей собственной жизнью. Когда все было потеряно и он проиграл, у него не было особых причин сожалеть о случившемся. Он получил то, к чему всегда стремился: власть и удовлетворение своей ненависти и своей страсти к разрушению. Этого удовольствия он не лишался в связи с поражением. Маньяк и разрушитель не проиграл. Кто действительно проиграл, так это миллионы людей — немцев, представителей других наций и национальных меньшинств, — для которых смерть в бою была зачастую самой легкой формой страдания. Но поскольку Гитлеру было неведомо чувство сострадания, муки этих людей не принесли ему ни боли, ни малейших угрызений совести.[19]

Можно ли оправдать действия Гитлера традиционно понимаемыми "государственными интересами", т. е. отличался ли он как человек от множества других государственных мужей и военачальников, которые объявляли войны и тем самым посылали на смерть миллионы людей. В некоторых отношениях Гитлер был совершенно таким же, как и руководители многих других государств,  было бы ханжеством считать его военную политику чем-то из ряда вон выходящим в сравнении с тем, что, как свидетельствует история, делали другие лидеры других сильных держав. Но в Гитлере поражает несоответствие между теми разрушениями, которые производились по его прямому приказу, и оправдывавшими их реалистическими целями. Многие его действия, начиная с уничтожения миллионов и миллионов евреев, русских и поляков и кончая распоряжениями, обрекавшими на уничтожение немцев, нельзя объяснить стратегической целесообразностью. Это, без сомнения, результаты страсти к разрушению, снедавшей некрофила.

Была ли победа Гитлера неизбежна? Разве немецкий народ в определенный момент не был еще свободен свергнуть его? В 1929 г. имели место факторы, склонившие немцев обратиться к национал-социализму. Важнейшие из них: существование озлобленной, садистской мелкой буржуазии, чья ментальность сформировалась между 1918 и 1923 гг., безработица, широко распространившаяся вследствие мирового экономического кризиса 1929 г.; возрастающая мощь милитаристских сил в стране, к которым социал-демократические лидеры терпимо относились еще в 1918 г., страх перед антикапиталистическим развитием; тактика коммунистов, которые видели в социал-демократах своих главных врагов; существование полоумных, хотя и талантливых, оппортунистических демагогов. Кроме того, имелись сильные антинацистские партии в рабочем классе и мощные профсоюзы, имелся антинацистски настроенный либеральный средний класс; была культурная и гуманистическая традиция немцев. Факторы, склоняющиеся в обе стороны, были сбалансированы таким образом, что в 1929 г. победа над национал-социализмом была еще реальной возможностью. То же самое относится к периоду занятия Гитлером Рейнской области. Против Гитлера имел место заговор некоторых ведущих военных сил, а его военный аппарат выказывал признаки слабости. Очень вероятно, что мощная акция западных союзников могла бы привести к закату Гитлера. Что произошло бы, однако, если он благодаря своей безрассудной жестокости и насилию не обратил бы против себя население завоеванных стран? Что было бы, если бы он послушал своих генералов, которые советовали стратегическое отступление от Москвы, Сталинграда и других позиций? Был ли Гитлер тогда все еще свободен избежать полного поражения?

Гитлер имел бы реальную возможность выиграть войну или по меньшей мере не проиграть ее столь катастрофически, если бы он не обращался с завоеванными народами с такой жестокостью и насилием, если бы он не был столь нарциссичным, чтобы никогда не допустить стратегического отступления и прочее. Но вне этих альтернатив для него не существовало реальных возможностей. Предположим, что он мог бы вопреки своей деструктивности предоставить завоеванным народам свободное развитие и удовлетворить свое тщеславие и манию величия тем, что он никогда бы не отступал; предположим, что он мог бы посредством своего безмерного честолюбия стать угрозой для всех других капиталистических держав и выиграть войну, - все это, вместе взятое, не находилось в области реальных возможностей. [20]

Агрессия и деструктивность могут помочь одной группе искоренить другую и, таким образом, выжить; но эти стимулы принимают другое значение, если мы рассматриваем их в контексте всего человечества. Если бы агрессия распространилась на все человеческое население, то это могло бы привести не только к уничтожению той или иной группы, но, в конце концов, к искоренению всей человеческой расы. В прошлом подобная мысль не соотносилась с реальностью и была праздным размышлением. Сегодня наша любовь к жизни претерпевает глубокий упадок. Разрушение всего человечества — реальная возможность, так как мы имеем средства для саморазрушения и потому, что мы фактически играем с идеей использования этих средств.

В заключение хотелось бы привести отрывок из эссе Э. Фромма «Кредо»: Я уверен, что единственное, что может спасти нас от самоуничтожения - это разум, способность распознать нереальность большинства обуревающих человека идей, способность пробиться к реальности, скрытой за многослойной толщей лжи и идеологий; разум не как вместилище знаний, а как "своего рода энергия, сила, которая полностью познается только в ее действии и в результатах...", сила, "основным содержанием которой является способность соединять и разъединять, понимать и предвидеть". Насилие и оружие нас не спасут; здравый рассудок может.

Я верю, что основной выбор человека - это выбор между жизнью и смертью. Каждый поступок предполагает этот выбор.


Заключение
Деструктивность нередко встречается в современном обществе, это явление более распространенное, чем принято думать.

Деструктивная личность – это по своей сути слабый человек, не отличающийся выдающейся волей и характером, однако для такой личности характерна жажда власти как возможности проявить себя.

Что же происходит, когда, при соответствующих внешних обстоятельствах, человек с садистским или некрофильским характером приходит в политику? Безусловно, его значение в историческом процессе огромно, ведь политическая власть дает возможность разрушать, реализовывать свой инстинкт смерти в глобальных масштабах.

Деструктивная личность в политике может воздействовать на массы, убеждать в своей правоте, скрывая поначалу свои злодеяния. В дальнейшем такой лидер неизбежно бывает свержен и побежден вследствие своего нарциссизма и безрассудной жестокости.


Список литературы
1.     Константинов А. Радикальный Гуманизм Эриха Фромма. // Самиздат, № 4, 1993. Стр. 11 – 26.

2.     Лоренц К. Так называемое зло. – М.: Культурная Революция, 2008. - 616 стр.

3.     Маслоу А. Мотивация и личность.- СПб.: Питер, 2008. -  351 стр.

4.     Телятникова Э.М. Радикальный гуманизм Эриха Фромма и его радикальный подход к проблеме деструктивности // Социологические исследования,  № 6, 1992. Стр. 113-120.

5.     Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2004. - 635 стр.

6.     Фромм Э. Бегство от свободы. – М.: Харвест, 2003. - 384 стр.

7.     Фромм Э. Душа человека. — М.: ООО «Издательство ACT»: ООО «Транзиткнига», 2004. — 572 стр.

8.     Фромм Э. Ради любви к жизни. — М.: ООО «Фирма «Издательство АСТ», 2000. — 400 стр. — (Классики зарубежной психологии).

9.     Фромм Э. Революция надежды. Избавление от иллюзий. – М.: Айрис-Пресс, 2005. – 352 стр.

10. Фромм Э. Человек для себя. — Мн.: “Коллегиум”, 1992. — 253 стр.

---