Втягивание России в мировой рынок со второй половины XIX в. способствовало проникновению в страну западных ценностей, капиталов, заимствованию политических и общественных институтов, индокринации общественных элит и социально активных категорий населения, что, безусловно, влияло на урбанизационный процесс в целом и на сдвиги в рамках «городской» жизни.
Единое абсолютистское государство определяло единство фундаментальных процессов городского развития во всех концах империи, воплощавшиеся в инициировании процессов градообразования и зависимости от центральной власти функциональной эволюции городов. Как правило, в градообразовании или в числе функций городов присутствовала в качестве ведущей административная функция: чем выше был административный статус, тем относительно (на данной территории) крупнее был город[11]. Чем выше плотность населения региона, тем более многочисленными были города. Зависимость была двусторонней: больший административный статус, как правило, придавался более крупному городскому населению, а более высокий статус способствовал росту численности населения и функциональному разнообразию. В 1856 г. из 701 города Российской империи (без Польши и Финляндии) было 62 губернских и 498 уездных городов[12], т.е. почти 80% городов имели административные функции.
Таким образом, роль государства в городском развитии в феодальный период была определяющей. Но и со становлением рынка, началом индустриализации роль административной функции в урбанизационном процессе снижается крайне медленно при постепенном возрастании значения в первую очередь промышленных функций. В 1910 г. в России было 775 городов, из них 77 губернских, 541 уездных и 157 заштатных, т.е. функции при некотором росте числа городов в целом остался прежними (около 80%).
Начало второму большому периоду в истории российской урбанизации положила промышленная революция, а также комплекс социально-экономических и политических преобразований 1860–1870-х годов, прежде всего отмена крепостного права. Это не значит, что можно указать точную дату начального рубежа: как и любой сложный, многоплановый процесс, переход в новое качество урбанизации был «размыт» и растянут, в данном случае на десятилетия. Но именно тогда, в середине третьей четверти XIX в. был дан толчок тому процессу, который можно назвать «урбанизационным переходом» или «переходом к городскому обществу», т.е. переходу общества в новое качество, где город играет определенную и доминирующую роль.
Одно дело – города как островки в море крестьянской жизни, другое – когда деревня поглощается, оказывается подчиненной и преобразованной городской жизнью. Проблема урбанизации – не демографическая, экономико-географическая, социальная, хотя она включает в себя эти и многие другие аспекты. Это проблема не только роста численности городов и их жителей. Урбанизационный переход как наиболее «продвинутая» стадия урбанизационного процесса характеризуется, помимо его универсальных признаков (рост числа городов и численности городских жителей, «влияние» на ближайшую сельскую округу), дополнительными новыми качественными признаками: возрастанием удельного веса городского населения за счет сельского, распространением городского образа жизни, радикальным изменением места и роли города в обществе. Это двуединый процесс, включающий как вытеснение деревни городом, так и некое «городское» преобразование деревни[13].
Урбанизация в стадии урбанизационного перехода явилась социальной и экистической составляющей частью того процесса, который может быть определен как индустриальная модернизация (как раннеиндустриальная, так и более зрелая). И сам урбанизационный переход можно охарактеризовать как комплексный модернизационный процесс, включающий чрезвычайно высокое по историческим темпам радикальное преобразование всех сторон общественной жизни на «городских» началах: производственной, экистической и социальной структур.
Речь идет о качественном изменении всех материальных, социокультурных основ жизни общества, его производительных сил, структуры расселения, о радикальном изменении качества, образа жизни и менталитета народа. Переход к городскому обществу – фундаментальный модернизационный процесс, охватывающий качественные изменения широко комплекса социальных характеристик подавляющей части населения страны, изменение в течение четырех-пяти поколений качества населения, структуры его занятости и образа жизни, менталитета и многого другого. Только взятые в совокупности эти сдвиги и позволяют говорить о превращении общества в городское. Поэтому понятие «городское общество» и содержательно и хронологически шире таких его частных определений, как «индустриальное», «постиндустриальное», «информационное» общество и т.п.
Урбанизационный переход – императив техногенной цивилизации, в условиях которой города становятся центрами, концентрирующие в себе экономический, особенно промышленный, а также административный, научный, духовный потенциал всего общества. Переход от сельского к преимущественно городскому обществу сопровождается сосредоточением в городе преобладающей части населения. Города, особенно крупные, становятся ведущими звеньями системы расселения, в основе складывания которой лежат главным образом все те же экономические процессы территориальной концентрации производительных сил. Деятельность жителей городских поселений связана преимущественно с промышленностью, транспортом, торговлей, управлением и другими видами несельскохозяйственных отраслей.
Структура городской экономики, а вместе с ней и занятости населения подвергаются трансформации со сменой стадий индустриального общества и с развитием урбанизационного процесса. Основная тенденция – расширение с определенной стадии городского развития занятости в непроизводительных отраслях, которая выражена тем сильнее, чем больше величина города. Параллельно обозначается сначала относительное, а затем и абсолютное сохранение занятости в сфере производства. Для этапа перехода к постиндустриальному обществу, сопровождающегося субурбанизационными процессами, характерна тенденция формирования вместо точечных городских поселений локальных систем расселения и размещения производства типа агломераций, мегаполисов и др., «вымывания» части населения крупнейших городов и рассредоточения их на городской периферии и в пригородах. Таковы общемировые закономерности и тенденции развития урбанизационного процесса, распространяющиеся и на Россию.
Вследствие асинхронности исторического процесса модернизация каждой отдельной страны, во-первых, проходила по индивидуальному сценарию; во-вторых, характеризовалась разными темпами, причем как в целом, так и на разных «витках» модернизационного процесса; в-третьих, находилась в специфических отношениях с урбанизационным переходом. Эта специфика заключалась, прежде всего, в том, что в одних случаях основная часть урбанизационного перехода происходила растянуто, на ранне- и среднеиндустриальной стадиях, и по сути завершалась еще до начала становления постиндустриального общества (наиболее развитые, «старые» индустриальные страны, «первого эшелона» модернизации), в других (в основном «второй эшелон») урбанизационный переход осуществлялся форсированно, но в некоторых странах он успел завершиться (Япония), а в других – нет (Россия-СССР). Причем в ряде стран завершение урбанизационного перехода обеспечил рывок в постиндустриальное общество, а отставание России (СССР) было вызвано задержкой (в массовой производственной, социальной, культурной основе) на раннеиндустриальной и среднеиндустриальной стадии модернизации.
Оба периода урбанизации (как «прото-урбанизация, так и урбанизационный переход) тесно взаимосвязаны: корнями урбанизация уходит в глубь российской истории с ее социокультурным цивилизационным своеобразием. Но основную часть пути к «городскому обществу» Россия прошла в XX в.
1.2 Историческая литература и историки об особенностях развития российских городов
При оценке численности и удельного веса городского населения существенное значение имеет то, какие поселения признаются городскими. В частности среди исследователей нет единой точки зрения. Большинство склоняется к мысли о невозможности найти общее определение города для всего периода его существования в пределах региона или даже одной страны. Немногие историки предлагают общеформационное понятие «город» либо считают необходимым выработать такое понятие.
Применительно к России понятие «город» возникло во времена Киевской Руси, оно означало укрепленное поселение, крепость, в которой укрывались и оборонялись от неприятеля[14]. В Киевской Руси возникло и понятие «посад», для обозначения города вне крепости, где располагалось население, занятое торговлей, ремеслом и другими промыслами. В московский период истории России посады стали сливаться с крепостью в одно целое, и это целое стало называться городом.
С начала XVII в. и вплоть до 1917 года городом назывался населенный пункт, признанный таковым официально государством. Официальные города были иерархизированы, так как имели разные ранги: столица, губернский, уездный город, а также заштатные города, не имевшие ни округи ни уезда. После 1860-х годов номенклатура городских поселений, кроме городов ограничивалась посадами и местечками (торгово-промышленный центр без крепости, заселенный преимущественно евреями, на территории, присоединенной в результате раздела Польши), причем, чтобы считаться городским поселением, те и другие должны были быть заселены мещанами, образующими мещанское общество.
Применительно к русскому феодальному и постфеодальному городу мнения по вопросу его определения, высказанные в исторической литературе, классифицировал Я.Е. Водарский. Оказалось, что существуют четыре точки зрения на то, какое поселение должно считаться городом в феодальной и постфеодальной России:
1) официально называющееся городом в источниках (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, А.Д. Чечулин, а в настоящее время, как считает Я.Е. Водарский, «многие исследователи, использующие терминологию источников без соответствующей оговорки»);
2) торгово-промышленное поселение (Н.А. Рожков, Б.Д. Греков, С.П. Бахрушин, К.Н. Сербина, Е.С. Компан, З.Ю. Копысский, М.Я. Полков и другие исследователи);
3) торгово-промышленное поселение, военно-административный центр или поселение, сочетающее черты того и другого (П.Н. Милюков, Ю.Р. Клокман);
4) торгово-промышленное поселение с городской, т.е. посадской, общиной (Н.И. Костомаров, М.Н. Тихомиров, А.М. Сахаров, Л.В. Черепнин и другие историки). Сам Я.Е. Водарский присоединился к четвертой точке зрения[15].
Каждая из высказанных точек зрения имеет свои достоинства и свои слабости.
Определять город только как торгово-промышленное поселение таит угрозу смешения процессов городообразования и торгово-промышленного развития. Особенно наглядно издержки такого подхода к городу видны у М.Я. Волкова. Он настаивает на том, что к городским поселениям следует отнести все поселения, где имелись рабочие и промышленные заведения, включая заводские поселения, слободы, села и деревни, а к горожанам – всех занимающихся торгово-промышленной деятельностью, включая рабочих крепостных мануфактур и даже крестьян-отходников[16]. При подобном подходе получается, что нет никакой разницы между горожанином и рабочим сельской фабрики, между горожанином и торговцем-крестьянином, между горожанином и предпринимателем-помещиком. Неудовлетворительность такого расширительного толкования понятий «город» и «горожанин» справедливо отметил П.Г. Рындзюнский: «Город – это не экономическая категория. Центр тяжести в его определении не лежит в области экономики, тем более сведенной до рассмотрения лишь отраслевого своеобразия, он расположен в социально-экономической сфере по всей ее полноте и не меньше того определяется общественно-правовой, идеологической и культурной сферами»[17].
Третья точка зрения в сущности повторяет первую, потому что в источниках городами называются и торгово-промышленные, и военно-административные центры, и поселения смешанного типа.
Четвертая точка зрения – город – поселение, жители которого занимаются торгово-промышленной деятельностью как основной и объединены в посадскую общину, – сужает содержание городской жизни. Город вообще, и феодальный в особенности, выполняет разные функции: военную, торговую, промышленную, культурную, религиозную, административную, политическую и др.
Многие российские города той поры имели, прежде всего, военно-административное значение и в экономике большинства городов доминировали не промышленность и ремесло, а торговля, огородничество, садоводство или даже хлебопашество. В признании этого факта нет ничего уничижительного для русского города. Ведь уровень городской жизни, степень урбанизированности страны в каждый момент ее исторического развития – следствия конкретных социально-экономических и политических условий, в которых она живет.
В частности, в России в феодальный период, особенно на ранней стадии, вследствие крайней настоятельности военно-оборонных задач, враждебного окружения и огромной территории при относительно низкой плотности населения на первое место выдвинулись военно-административные задачи городов, а в большинстве западноевропейских стран под влиянием иных обстоятельств – торгово-промышленные задачи. «Большая часть наших городов возникла из потребностей чисто административных, писал Н.А. Милютин. – На городские поселения надлежит смотреть как на особые привилегированные общества, которые, правда, представляют некоторые признаки промышленной жизни, но главное отличаются от прочих поселений особым общественным устройством и гражданскими правами коренных жителей, а частично административным значением в Kpae»[18].
Предлагаемые определения не учитывают также две характерные черты позднефеодального города. Первая, как уже отмечалось, состоит в том, что он являлся средоточием различного рода власти – политической, военной, судебной, религиозной, экономической, – которая позволяла городу осуществлять господство над сельской округой, управлять ею. Не менее типично для позднефеодального города и то, что каждый город не был самодовлеющей автономной единицей, он не только организовывал подчиненную ему территорию во всех отношениях, но и объединял ее в единое государство, в единый хозяйственный организм, а сам входил звеном в административную, экономическую и культурную иерархию городских центров.
Интегрирующая роль позднефеодального города, системность и иерархичность городских центров заслуживают особого внимания, так как именно это отличало его от раннефеодального города и позволяло ему успешно выполнять свои экономические функции при переходе к капитализму.
По мнению Миронова Б.П., более полно отразит содержание городской жизни того времени определение позднефеодального города как поселения многофункционального назначения со значительным (по крайней мере в несколько сотен человек) населением (его торгово-промышленная часть составляет посадскую общину), которое живет в условиях специфического уклада общественной жизни, своей деятельностью организует во всех отношениях (в хозяйственном, политико-административном, культурном) тяготеющую к нему сельскую округу и объединяет ее в единый государственно-хозяйственный механизм[19].
Рассмотрев определение города, изучим теперь, как оценивают ученые развитие российских городов в рассматриваемый нами период.
В советской историографии утвердилась точка зрения, согласно которой русский город первой и второй половины XIX в. медленно, но неуклонно прогрессировал. Аргументация историков-урбанистов хорошо известна. Она состоит в том, что увеличивалось число городов, повышалось их промышленное и торговое значение, росла численность городского населения, появлялись и бурно развивались города промышленно-капиталистического типа[20].
Однако в правительственных, ученых кругах и среди самого городского населения было весьма распространено мнение о застое и даже упадке городов. (Эти мнения свойственны в большей степени первой половине XIX в., но встречаются также и в пореформенный период.) Показателями упадка городов бюрократия и сами горожане почти единодушно считали сокращение численности купечества, в особенности богатейшего, ослабление городской промышленности и торговли, бедность городских сословий, но причины кризисного состояния городов виделись им по-разному. Высшая администрация в своем диагнозе подчеркивала как бы закономерность «упадка городов», связывая его с объективными обстоятельствами, прежде всего с неблагоприятной для городов экономической конъюнктурой. В суждениях местной администрации среди причин тяжелого положения городов на первое место выдвигались тяжесть государственных повинностей, нехватка городской земли, экономическая конкуренция крестьян с горожанами и недостаточная правительственная поддержка городов в финансовом отношении. Городские сословия причины упадка городов усматривали в том, что правительство мало считается с интересами торгово-промышленных кругов, плохо защищает отечественную экономику от иностранной конкуренции, не препятствует развитию крестьянской торговли и промышленности, переобременяет население налогами, не совершенствует торгово-промышленное законодательство[21].
Ученые-современники в своих многочисленных «Описаниях», «Обозрениях», «Материалах», посвященных городам, в качестве признаков застоя или упадка городов отмечали стагнацию городской экономики, неразвитость общественной жизни, бедность и «деревенскую наружность» большинства городов, распространенность сельскохозяйственных занятий среди горожан, низкую санитарию, отсутствие комфорта. Причины этого, по их мнению, состояли в военно-административном происхождении и назначении многих городов, в натуральном хозяйстве российской деревни, в узости внутреннего рынка, в конкуренции городских и сельских поселений за немногочисленных покупателей, в обремененности горожан налогами, в неэффективности работы городских общественных органов[22].
Все ли безупречно в аргументации современных историков, почему современники столь негативно оценивали состояние городов, есть ли в их суждениях рациональные зерна – вот вопросы, которые давно и настоятельно требуют ответа. Чтобы попытаться все таки на них ответить, для начала охарактеризуем российские города того периода.
Рындзюнский П.Г. отмечает[23], что российские города росли преимущественно на промышленно-капиталистической основе. Города усиленно развивались и первенствовали там, где промышленный капитализм развивался особенно усиленно и где он менее деформировался наследиями прошлой эпохи.
Другой общий вывод состоит в том, что по объему промышленного предпринимательства, измеряемого величиной оборотных капиталов, города превосходили наиболее значительные центры промышленности вне городов.
Город доминировал над негородскими промышленными центрами в обоих видах буржуазного предпринимательства: промышленности и торговле. Преобладание города более явственно прослеживается в торговой сфере, но и большинство промышленных капиталов также было сосредоточено в городах.
Миронов П.Г. производит следующую классификацию российских городов середины XIX в.: промышленные, торговые, смешанного типа, аграрные, административно-военные[24].
К середине XIX в. функциональная структура городов радикально изменилась. Ведущее положение в системе городов заняли промышленные города (43% всех городов), до 10% увеличилась доля торговых городов; наоборот, города смешанного типа и особенно аграрные города резко сдали свои позиции – они составляли соответственно 20 и 22% всех городов.
Города различной специализации отличались также уровнем экономического развития, который Миронов Б.Н. оценивает на основании 22 экономических признаков (среди них важнейшими были величина промышленного производства и оборот торговли за год). Если классифицировать города 1850-х г. по этому признаку на три категории – слаборазвитые, среднеразвитые и высокоразвитые, то окажется, что 74% всех городов были слаборазвитыми, 8% – среднеразвитыми, и 18% – высокоразвитыми[25].
Между функциональным типом города и уровнем его экономического развития существовала достаточно тесная связь: 95% аграрных и 92% административно-военных городов являлись слаборазвитыми, в то время как среди торговых таковых насчитывалось 63%. а среди промышленных – только 19%. Не было ни одного аграрного высокоразвитого города, а среди административно-военных их доля составляла всего 8%, в то время как среди торговых и промышленных 30% были высокоразвитыми. Это говорит о том, что специализация города оказывала влияние на общий уровень его развития.
Нет сомнения, что административная и военная функции поселений служили толчком к образованию и развитию города, а аграрная функция на первых порах давала ему материальные и людские ресурсы, чтобы стать важным экономическим центром. Однако поступательное развитие города было возможно только при условии возникновения и совершенствования промышленной и торговой функций, иначе он либо переживал застой, либо вообще утрачивал статус города.
В пореформенное время в экономической структуре городов произошли новые изменения: уменьшалось число аграрных и административно-военных городов, узкая специализация городов сменилась многофункциональностью, почти во всех городах возник культурный сервис и сфера обслуживания. К концу XIX в. осталось всего 10,8% административно-военных и аграрных городов, зато число городов смешанного типа возросло с 20% до 89%[26].
В экономической географии принято классифицировать города также на доиндустриальные, индустриальные и постиндустриальные. Доиндустриальные города выполняют главным образом административную, военную и аграрную функции, индустриальный – промышленную, финансовую и транспортную функции, постиндустриальный – главным образом сервисную функцию. Из 612 российских городов, существовавших в 1897 г., 219 из них (35,8%) Миронов Б.Н. классифицирует как доиндустриальные, 390 (63,7%) – как индустриальные, и только 3 (0,5% – Петербург, Одесса, Киев) – как постиндустриальные. Таким образом, в конце XIX в. одновременно сосуществовали умирающие доиндустриальные города, бурно развивающиеся индустриальные и зарождающиеся постиндустриальные города.
Рассмотрим дифференциацию городов по числу жителей, проведенную Рындзюнским[27].
Средний размер города того времени составлял 19,2 тыс. человек: (без столичных губерний – 15,9 тыс. человек), средний размер крупного негородского промышленно-торгового пункта – 3,2 тыс. человек.
Российские города того времени можно условно разделить на три группы: с населением свыше 100 тыс. человек, от 50 до 100 тыс. человек, и, наконец, менее 50 тыс. человек.
В первую группу входило 14 российских городов из 631: Петербург (1264,9 тыс. жителей), Москва (1038,6 тыс.), Одесса (403,8 тыс.), Рига с Патримониальным округом (282,2 тыс.), Киев (247,7 тыс.), Харьков (174,0 тыс.), Вильно (154,5 тыс.), Саратов (137,1 тыс.), Казань (130,0 тыс.), Ростов-на-Дону (119,5 тыс.), Тула (114,7 тыс.), Астрахань (112,9 тыс.), Екатеринослав (112,8 тыс.), Кишинев (108,5 тыс.).
Большинство городов являлись главными общероссийскими центрами передового экономического развития в эпоху промышленного капитализма – основными пунктами индустриализации и центрами торговой сети. Большинство крупных городов находятся в районе высокой концентрации индустрии и в ограниченной полосе пространства вдоль западных границ империи (Петербург – Польша – Москва – Юг). Харьков является наиболее ярким примером города Малороссии выросшего вопреки неблагоприятным природным условиям по причине экономической необходимости из центра самого крупного в лесостепной Украине массива русских дворянских имений. Причиной развития Саратова послужило выгодное экономико-географическое положение.
Во второй группе городов (50–100 тыс. жителей) встречается много губернских административных центров, многие из которых отмечены оживленной хозяйственной жизнью. Таковы Нижний Новгород (90,1 тыс. жителей), Ярославль (71,6 тыс.), Воронеж (80,6 тыс.), Курск (75,7 тыс.), Минск (90,9 тыс.), Ковно (70,9 тыс.), Самара (90,0 тыс.), Оренбург (72,4 тыс.). Ряд губернских центров имел 50–70 тыс. жителей: Житомир, Витебск, Ревель, Херсон, Новочеркасск, Пенза, Полтава, Орел, Тверь. Во вторую группу входили и такие особые города, как Кронштадт (59,5 тыс.), Николаев (92,0 тыс.), Севастополь (53,6 тыс.), также серия значительных уездных городов с 50–70 тыс. населения, в том числе Кременчуг Полтавской губернии, Царицын Саратовской губернии, Бердичев Киевской губернии, Двинск Витебской губернии, Белосток Гродненской губернии, Таганрог Донской области. (Таганрог был создан помещичьими имениями Левобережной Украины, направлявшими через Таганрогский порт хлеб на экспорт). Как исключение в эту группу крупных городов входил и заштатный город Иваново-Вознесенск Владимирской губернии (54,2 тыс. жителей).
Крупные города, составлявшие первую и вторую группы, находились во всех районах Европейской России, кроме Приуралья и Севера. Они появляются в третьей группе (25–50 тыс. жителей). Это Пермь (45,2 тыс.) и Екатеринбург (43,2 тыс.) Пермской губернии. Отсутствие городов Урала в первой и второй группе свидетельствует об экономическом упадке в этом регионе. Значение городов Севера также упало, поскольку уже с появлением Петербурга торговые пути переместились от Белого к Балтийскому морю.
Города Сибири и Дальнего Востока также входят в третью группу. В XVIII в. через Омск, Томск, Красноярск, Иркутск прокладывается Великий Сибирский тракт, территории вдоль него активно заселяются. С этого момента происходят глубокие изменения во взаимном соотношении городов. Вышеназванные города выдвигаются как ведущие в Сибири. Наоборот, некогда процветавшие Сургут, Братск, Енисейск быстро теряют свое значение. С сооружением Главной Сибирской железнодорожной магистрали в конце XIX века, оставившей в стороне Благовещенск, главные связи на Дальнем Востоке начали стягиваться к Хабаровску, ключевое экономико-географическое положение которого стимулировало быстрый рост города.
Между административным значением городов и числом их жителей существовала известная зависимость: большие по населению города и в административном отношении играли большую роль. Как правило, столицы были крупнее губернских городов, уездные города мельче губернских, но больше безуездных, последние больше посадов. Зависимость между административным статусом и числом жителей в городе со временем усиливалась, но и к концу XIX в. она еще не стала полной.
Миронов П.Г. проводит следующую классификацию российских городов того времени: большими городами он считает города с населением более 100 тыс. жителей, средними – с населением от 20 до 100 тыс., малыми – с населением менее 20 тыс[28]. Порог в 20 тыс. он выделяет потому, что, по его мнению, в городах, с числом жителей, превышающем это значение, возможны условия для радикального изменения образа жизни сравнительно с деревней.
Если до начала реформ в России преобладали малые города, то в пореформенный период значение средних городов стало возрастать. Так в 1910 году 77% горожан проживало в больших и средних городах и лишь 23% – в малых. Доля населения малых городов за период с 1856 по 1914 год сократилась с 59% до 20%.
К концу рассматриваемого периода среднестатистический российский город стал по величине «средним». Миронов Б.Н. отмечает, что это имело очень важное значение, поскольку в средних городах происходит трансформация социальных отношений от общинных к общественным, углубляется разделение труда и растет его специализация, снижается роль традиций в общественной жизни и они утрачивают роль базиса для социальной солидарности, ослабляется социальный контроль над поведением личности[29].
1.3 Историки о роли крестьян в урбанизации
На протяжении большей части своей многовековой истории Россия оставалась страной по преимуществу аграрной. На рубеже XIX и ХХ вв. в деревне проживало более 3/4 всего населения, а сельское хозяйство составляло основу экономики страны.
В пореформенный период в Европейской России резко увеличился прирост сельского населения. С 1863 по 1897 г. он составил 26 323 тыс. человек. В эти же годы около 3 млн. крестьян ушли в города, пополняя ряды промышленных рабочих.
Рындзюнский П.Г. отмечает, что условия жизни в деревнях были настолько тяжелы, что они порождали в широкой массе крестьянства стремление к выселению из родных деревень в иные места, прежде всего в города[30]. Затруднительность ликвидации деревенского хозяйства, неуверенность в возможности удовлетворительно обосноваться в городе и обременительность процедуры официального оформления перемены задерживали переходы крестьян в города. Однако надобность в перемещении была настолько велика, что рост городов за счет перемещающихся крестьян не мог не происходить. Затруднения приводили лишь к тому, что этот процесс приобретал различные формы, которые означали неодинаковую степень преобразования сельского жителя в горожанина. Многообразие этих форм увеличивалось том, что переезд крестьянина в город имел двоякий смысл и значение:
1) территориальное перемещение крестьянина без изменения его прежних обязательств и прав как члена сельского общества,
2) перемена крестьянином его сословной принадлежности, т.е. выбытие его из сельского общества и вступление в какое-нибудь городское сословие.
Наиболее простым и распространенным способом ухода крестьянина из деревни был отход на заработки. Крестьянин-отходник являлся лишь временно отлучившимся членом своего сельского общества. Даже такая простейшая отлучка от своего места приписки сопрягалась со сложной и нелегкой процедурой документального оформления.
Для крестьянина радикальная перемена в его положении наступала лишь при его выходе из сельского общества и приобретении им сословных прав мещанина или купца. Личные права крестьян были расширены и укреплены реформами 60-х годов XIX в. лишь в ограниченной степени. Наиболее непосредственно крепостная зависимость, ее существенные пережитки сохранялись во взаимоотношениях крестьян с помещиками, в преображенном виде эта зависимость воссоздавалась в подчинении крестьян органам сельского самоуправления и чиновничеству. В податном и правовом отношениях крестьяне были в более приниженном положении даже по сравнению с низшей категорией городского гражданства – мещанами.
Отсюда – стремление сельских людей выйти из своего сословного общества и зачислиться в горожане. Но осуществление подобного преобразования требовало от крестьян больших усилий и немалых материальных затрат, причем до самого завершения процедуры перемены сословной принадлежности не было гарантии, что она будет успешной. Приобретение звания мещанина или купца не всегда означало отстранение сельского жителя от сельскохозяйственных занятий и переезд в город. Войдя в городское сословие и приписавшись по нему к какому-нибудь городу, крестьянин, оставшись в прежнем местожительстве, уже не подчинялся сельским властям в податном и юридическом отношении.
Условия выхода крестьян из сельского общества и перехода в иные сословия указаны в Общем положении о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости.
Для перехода в иное состояние крестьянин должен был, согласно закону, отвечать ряду условий. Наиболее сложным из них было разрешение вопроса о судьбе участка надельной земли, закрепленного за крестьянином. Крестьянин был держателем части земельной площади не только по имеющемуся у него праву, но и по лежавшему на нем обязательству. От выходящего из общества крестьянина закон требовал, чтобы он предварительно сдал свой надел обществу, отказавшись от него навсегда. Это ставило его в тяжелое положение: в случае неудачи на новом месте он не имел возможности возвратиться к прежнему хозяйству. Обратный путь из города в деревню, если он не смог устроиться в городе, фактически для него был закрыт. Практически начинать оформление своего выхода из сельского общества могли лишь те крестьяне, которые заранее перебазировали свою хозяйственную деятельность в город или в какое-нибудь другое место «на стороне» и достаточно там укрепились.
Решение вопроса о земле для уходящего крестьянина было осложнено тем, что ему часто нелегко было найти человека, которому можно было бы передать свой надел. Это затруднение обусловливалось особой природой наделения крестьян землей, которое влекло за собой несение повинностей, не соответствующих доходам от надела. Наделение крестьян землей было одной из существенных препон для их выхода из сельского общества и вступления в другие сословия, поскольку круговая порука по платежам за землю и по отбытию повинностей, лежавших на податных сословиях сковывала односельчан трудно расторжимыми узами.
Важным ограничением для выхода из сельского состояния и перехода в иные, в том числе городские, сословия было то, что в первые девять лет после реформы 1861 г. в общих случаях заявлять о таком желании крестьянин мог лишь с согласия на это помещика и сельского общества[31]. Обойти подобное требование можно было лишь дорогой ценой: если внести в мирской капитал сумму денег, равную капитализированному из 6% оброку за свой земельный участок. Получить согласие помещика на выход из сельского состояния было нелегко, так как это означало, что помещик уменьшит повинности общества крестьян в размере, соответствующем доле этих повинностей, приходящейся на отбывающего крестьянина, или согласится с тем, что сельское общество будет нести повинности и за ушедшего крестьянина в порядке круговой поруки. Все возможности для крестьян выйти в иные сословия без согласия помещика исчезали, если у сельского общества имелись недоимки в несении повинностей в пользу помещика.
Когда крестьяне выходили из состояния временно-обязанных то, переходя на выкуп, получали наименование «крестьян-собственников», и тогда они не могли свободно распоряжаться собою и своей надельной землей. Если сельское общество еще не выплатило своего долга по выкупной операции, то выход из общества отдельных его членов допускался лишь с согласия губернского присутствия. Прошение об этом можно было подавать после того, как будет уплачена половина выкупной суммы, приходившейся на долю просителя, и при том условии, что крестьянское общество даст ручательство, что и вторая половина выкупной суммы будет своевременно уплачена.
Приобретенный крестьянином в личную собственность надел земли нужно было при выходе из сельского общества продать другому лицу, причем до 1870 г. покупателем его мог быть только крестьянин того же сельского общества, что и продавец (покупатель должен был погасить оставшуюся неоплаченной часть выкупной суммы). После 1870 г. продавать земельный участок можно было и постороннему для местного сельского общества лицу с тем, что покупатель единовременно погасит весь долг по выкупу.
Меры предосторожности по предотвращению излишней миграции крестьян в город принимались как центральными правительственными органами, так и по инициативе местных администраторов. Так в январе 1870 г. орловский губернатор разослал уездным исправникам распоряжение учитывать, что закон допускает крестьянам использовать послабления в отказах от наделов не иначе, как при соблюдении известных условий, обеспечивающих с одной стороны интересы помещиков, а с другой – положение быта самих крестьян[32].
После 1870 г. положение несколько облегчилось, меньше сказывалась контролирующая роль помещика (в некоторой мере она стала выполняться губернскими по крестьянским делам присутствиями). Решение вопроса об освобождении крестьянина от его связи с сельским обществом для хода в иные сословия стало более зависеть от сельского общества, являющегося низовым звеном общегосударственной административной системы.
В различных районах России миграция крестьян из деревни в город происходила по-разному.
В Центральном районе России сложилось несколько промышленных округов. Ими являлись Петербург и Москва – крупнейшие промышленные центры, затем Московско-Ивановский текстильный округ, включавший промышленные центры прилегавших Тверской и Ярославской губерний, фабричные и кустарные округа Нижегородской, Смоленской и Калужской губерний и ряд других.
Материалы переписей населения 1897 г. показывают, что из учтенных 1,17 млн. пришлого населения Петербурга и Москвы около 650 тыс. человек переселилось из района. Учтено было неполное число пришлых. Следовательно, из района население уходило преимущественно в столицы.
В целом по району численность фабрично-заводских рабочих выросла с 1861 по 1913 г. более чем втрое, а их удельный вес повысился с 41 до 44% за счет миграционных процессов из деревни в город.
Приток населения на новые земли шел из Левобережной Украины в Новороссию и Предкавказье и из Среднего Поволжья в Самарскую, Уфимскую и Оренбургскую губернии. Основной причиной быстрого увеличения населения в городах Новороссии, Заволжья и Южного Приуралья был, по расчетам П. Трофимова, повышенный (как обычно в заселяемых районах) естественный прирост, а иммиграция имела второстепенное значение[33]. В Предкавказье же, наоборот, главной причиной было переселение в Кубанскую область.
Основное увеличение численности рабочих произошло в новом промышленном районе – между Днепром и Доном. Как и в Центрально-промышленном районе, здесь с поразительной быстротой росли фабричные поселения, еще не имевшие прав городов, например поселок Юзовка с 29 тыс. человек. С 1887 по 1900 г. численность рабочих в Донбассе выросла в 4,5 раза.
Куприянова отмечает, что общим явлением для северокавказских городов был высокий процент пришлого населения, особенно в торговых и торгово-промышленных центрах[34]. Большую часть городского населения городов Северного Кавказа составляли крестьяне.
По отдельным районам крестьяне-переселенцы в городском населении составляли: по Кубанской обл. – 54,2% всего пришлого населения, в том числе 5% из других уездов, а подавляющая масса, 49,1%, была из других губерний России; по Терской области – 51,2%; по Ставропольской губернии – 56,8%; по Черноморской губернии – 49,4%, в том числе из других уездов соответственно 9, 7, 0,3%; из других губерний – соответственно 42,2, 49,8, 48,9%, т.е. почти половина крестьян-переселенцев в пришлом населении принадлежала к выходцам из более отдаленных районов страны.
Значительной была доля крестьян и в крупных городах края. Так, во Владикавказе их было 33,4%, в Новороссийске – 42,6%, в Екатеринодаре – 35%, в Ставрополе – 24,6%.
На Урале городское население росло медленно. «На Урале, – отмечал В.И. Ленин, – процент городского населения самый низкий, но это не значит, что там мало индустриального населения. Как и в центре страны, оно стягивалось в фабричные поселки Урала»[35].
Численность фабрично-заводских и горнозаводских рабочих в Северном и Южном Приуралье (Вятская, Пермская, Уфимская и Оренбургская губернии) с 1861 по 1913 г. возросла со 121 тыс. человек до 262 тыс. Сравнительно невысокий темп прироста числа рабочих в промышленности Урала объясняется ее отсталостью и медленными темпами развития.
При этом Постников С.П. и Яхно О.Н. отмечают, что на Урале также возрастает значение городов как индустриальных, административных, научно-образовательных и культурных центров, что сопровождается ростом численности городского населения, во многом за счет притока извне[36].
Хотя экономика уральских городов развивалась неравномерно, к концу XIX в. выделился ряд наиболее активных, динамично развивающихся центров, таких, как Оренбург, Уфа, Пермь, Екатеринбург, и ряд других. Именно они становились основными центрами притяжения торговых и промышленных капиталов, рабочей силы, здесь концентрировалась культурная и административная жизнь Урала.
Причиной переселений в Сибирь и на Дальний Восток, было экономическое положение крестьян, лишившихся большей части земель при отмене крепостного права[37]. Этому способствовали также столыпинские реформы.
Проведение железной дороги в Сибирь вызвало появление новых поселений и городов, но численность городов Сибири росла медленно вследствие слабого развития промышленности. Развитие большинства сибирских городов происходило из-за роста земледельческого населения тех местностей, для которых они являлись экономическими центрами.
Переселенцы оседали главным образом на сравнительно узкой полосе, которая тянулась на восток от Урала до Байкала и с перерывами продолжалась в Забайкалье. Эта полоса имела выступы на юг в районах Алтая и Минусинска и ширину в части от Урала до Оби 350–750 км., между Обью и Енисеем – 200–250 км. и за Енисеем – около 200 км. Общая площадь районов переселения составляла около 1,2 млн. кв. км.
Кавказ являлся полем деятельности торгово-ростовщической буржуазии, вкладывавшей капиталы и в местную промышленность. На Кавказе удельный вес этой группы буржуазии составлял 68%. Это означало, что капитал здесь не был организатором производства, а получал прибыли от торговли с крестьянством. Развитие промышленности на Кавказе было слабым, потому что она не могла выдержать конкуренции с русской промышленностью. Именно поэтому здесь был и медленный рост городского населения.
Исключение представлял район нефтедобычи – Баку, превратившийся (благодаря развитию здесь промышленности, не имевшей конкурентов в России) в крупный пролетарский центр. Численность его населения увеличилась с 14 тыс. человек в 1863 г. до 232 тыс. в 1914 г., т.е. почти в 17 раз, в то время как число жителей Тифлиса возросло за это же время только в 5 раз (с 61 до 307 тыс. человек). Однако бакинская нефть с Кавказа вывозилась и слабо влияла на развитие его народного хозяйства.
Пореформенное время ознаменовано созданием ряда городов, в которые были преобразованы прежние посады и села, принадлежащие разным ведомствам. Это – наиболее значительная струя в процессе городообразования: в городские сословия переходили не единицы, а сразу большое количество крестьян[38].
Рындзюнский П.Г. описывает порядок узаконивания таких перемен[39]. Начальным моментом оформления признавался приговор общества крестьян, который считался действительным, если будет вынесен не менее чем двумя третями всего числа домохозяйств. Предусматривалась возможность разделения многолюдных селений: одна часть могла перейти в городское состояние, другая оставаться в сельском. Непременным условием полагалось, чтобы во второй оставшейся части числилось не менее 300 душ. Прошения направлялись в губернские присутствия. Эти инстанции проверяли правильность представления с формальной стороны и затем составляли свое заключение (о достаточности средств жителей на устройство и содержание городского управления)». Через губернатора дело переходило в Министерство внутренних дел. Министр свои предположения об устройстве в новом городе общественного, административного и судебного управления и свое общее на этот счет заключение после согласования вопроса с другими ведомствами отсылал на рассмотрение в Комитет Министров, который свое решение передавал на царское утверждение.
Ход дела о преобразовании селения в город в большой степени зависел от отношения к нему владельцев земли, других недвижимых имуществ и разнообразных «доходных статей». Согласно местным положениям о поземельном устройстве бывших помещичьих крестьян в первые девять лет после провозглашения реформы 1861 г. при перечислении жителей в городские сословия в бывшем помещичьем селении вся земля за вычетом земли, необходимой для жительства передавалась в распоряжение помещика. По окончании девятилетнего переходного срока решение земельного вопроса для жителей создаваемого нового города или посада несколько облегчалось, но влияние помещиков на образование городов из селений оставалось. Временнообязанные крестьяне могли подавать об этом прошения лишь с их согласия. И навсегда за землевладельцем закреплялось право собственности на земельные участки, усадьбы, разные заведения и оброчные статьи в черте устраиваемого города, если это не нарушало положение договора его с крестьянами.
Предусмотренная законом процедура образования новых городов из селений не может дать точного представления о том, как это происходило в действительности. Приведем пример осуществленного преобразования селения в город.
Наиболее значительным из подобных преобразований было открытие в 1871 г. города Иваново-Вознесенска, который сложился из Вознесенского посада и села Иванова[40].
Вопрос о создании Иваново-Вознесенска разрешался в споре между сельским и посадским сообществами, отчего образование нового города осложнялось. Село и посад были несхожи в социальном плане. Посад образовался в основном из выкупившихся на волю крепостных, которые преуспели в делах, в то время как в селе жили в основном крестьяне победнее.
Столкновение между сельским и посадским обществом, приведшее к сопоставлению их имуществ, было вызвано желанием ивановцев после объединения с Вознесенским посадом, сохранить за собой почти все свое общественное имущество. Законы, описанные выше, привели к тому, что перед преобразованием в город с. Иваново потеряло право собственности как раз на то имущество, которое в наибольшей степени придавало селению городской облик: каменные торговые ряды, ярмарочные помещения, трактиры и т.д.: все это сделалось собственностью лица, по существу не имевшего отношения к процессу городообразования, – графа Шереметева. Положение осложнялось также тем, что жители села и посада находились в разнообразных связях друг с другом.
Общественное имущество села, которое состояло почти лишь из земельной площади, проигрывало по сравнению с капиталами посада. Так как воссоздание общественного хозяйства будущего города происходило в основном на паритетных началах, представители сельского общества всячески старались подчеркнуть ценность земли и вместе с тем стремились, как можно большую ее часть удержать у себя в качестве особого имущества общества бывших крестьян. Но под давлением противной стороны приходилось идти на уступки. Отказавшись от первоначального намерения полностью удержать землю в руках сельского общества, согласились отдать возникающему городу 50 десятин земли (помимо выгона) с условием, чтобы эта земля использовалась на нужды ивановцев, затем эта цифра возросла до 200 десятин и, наконец, до 415 десятин. Все же крестьянам удалось оставить у себя более половины выкупленной у помещика земли (ее общий размер – 2809 дес.), правда уходили самые ценные по расположению и качеству земли.
При всей длительности и сложности образования г. Иваново-Вознесенска этот процесс все же совершился. Однако, как показывают архивные документы, многие обращения жителей поселений в правительственные инстанции о превращении их мест жительства в города не удовлетворялись[41]. За 1863–1897 года на территории Европейской России был образован всего 31 новый город.
Рындзюнский считает, что консервирующее воздействие самодержавия на прогрессивные процессы особенно обнаруживается в отказах на просьбы о переводе из сельского в городские сословия и в создании трудных условий для преобразования вполне подготовленных к тому селений в города. Количество отказов на индивидуальные и коллективные просьбы о вхождении в сословие мещан значительно превышало число просьб, получивших удовлетворение. Из этого следует, что оценивать силу городообразовательных процессов в России во второй половине XIX в. числом людей, пополнивших ряды городских граждан, и числом вновь возникших городов, как обычно делается, неправильно. Учет количества лишь оформленных преобразований значительно сужает представление об истинном размахе городообразовательных процессов в стране.
Миронов Б.Н. считает, что все объясняется гораздо проще – было трудно исполнить условия преобразования сел в города[42].
Например, ходатайства о преобразовании в города крупных промышленных сел Павлова и Лыскова Нижегородской губернии, Нижнего Тагила и Невьянска Пермской губернии и села Каменского Екатеринославской губернии не были осуществлены из-за противодействия большинства их жителей. Желание крестьян села Кимры Тверской губернии не реализовалось по той причине, что его земельные владения находились в совместной собственности с соседними селениями и их было крайне трудно размежевать. Село Богоявленское Уфимской губернии и местечко Ивенец Минской губернии не стали городами из-за несогласия помещиков, которым они принадлежали до эмансипации и которые владели там землей. Села Орехово, Зуево и Никольское Владимирской губерний не были преобразованы в города из-за того, что предприниматели, в руках которых находились промышленные селения, не захотели, чтобы «их» села преобразовывались в города, поскольку в этом случае возрастали налоги и издержки производства.
Из всего этого Миронов делает вывод, что правительство отнюдь не являлось тормозом для роста числа городов, поскольку селений, желавших стать городами, было крайне мало. В чем состояли причины нежелания крестьян переходить в городское сословие? Во-первых, получение статуса города неизбежно приводило к увеличению местных налогов на городское самоуправление и создание новых учреждений, которые полагалось иметь настоящему городу. Во-вторых, согласно закону, земли, принадлежавшие крестьянам, переходили в собственность всего города и в распоряжение городского самоуправления, в котором ведущее место обычно принадлежало не бывшим крестьянам, а купечеству. Крестьяне опасались – и, как показал опыт других городов, совершенно справедливо, что городские власти будут распоряжаться землями в интересах нового города, а не только бывших крестьян, ставших мещанами. В-третьих, для крестьян с 1812 г. и особенно после эмансипации существовали легальные возможности заниматься предпринимательством: они могли купить промысловые свидетельства на право заниматься любым видом бизнеса. Таким образом, та, как правило, большая часть населения промышленных селений, чьи доходы существенно зависели от сельского хозяйства и которая бы понесла существенный ущерб в случае преобразования их села в город, парализовывала желание переходить в городское сословие тех крестьян, которые порвали с земледелием и занимались промышленным или торговым предпринимательством или стали пролетариями. А ведь для образования нового города необходимо было, чтобы две трети жителей поддерживали преобразование села в город.
Противоречивы также оценки историографов роли крестьян в урбанизации городов. Так Рындзюнский отмечает, что в общем миграционном потоке вселение в города крестьян не кажется малозаметной струей они представляют 40,76% всех людей «сельского состояния» оказавшихся ко времени переписи населения 1897 г. не в местах своего рождения[43]. Жители городов составляли на тот момент 12,89% всего наличного населения Европейской России. Из этого видно, что опережающий рост городского населения в России того времени более всего обеспечивался переселением в города крестьян. При этом крестьянство проникало во все слои городского общества, но наиболее значимым для дальнейшей истории России был переход крестьян в ряды рабочего класса.
Миронов Б.Н. придерживается прямо противоположной точки зрения и считает, что переселение крестьян в город в пореформенное время происходило довольно вяло[44]. Это было связано с тем, что после эмансипации крестьяне сохранили лишь немного уменьшенный значительный фонд земель. Надельная земля постепенно выкупалась; естественно, крестьяне, вкладывавшие в нее большие средства, всеми силами стремились ее сохранить за собой, в чем русским крестьянам сильно помогала передельная сельская община. Процесс раскрестьянивания был в большой степени парализован. К тому же аграрные и административно-военные города не могли предоставить работу переселенцам из-за слабого развития промышленности и торговли.
Даже те, кто постоянно жил в городе, воздерживались от разрыва с деревней. Многие из отходников, отправлявшихся на заработки в город, оставляли свои семьи в деревне. В 1856 г. доля женщин в возрасте 16 лети старше в городском населении Европейской России составляла 45,3%, в сельском – 54,0%, в 1897 г. – соответственно 45,4 и 54,2%. Большое число мужчин в городе жило без жен, а женщин в деревне – без мужей. Неженатые и незамужние временные жители городов не торопились вступать в брак. В 1897 г. в городах только 60% мужчин бракоспособного возраста состояли в браке, а в деревне – 76%, женщин – соответственно 53 и 69%. Этот численный перевес мужчин над женщинами и большой процент холостых и незамужних в городе свидетельствуют о том, что не состоящие в браке крестьяне и крестьянки не стремились обзаводиться семьей в городе, а состоящие в браке не спешили перевозить семью в город. В результате один член семьи жил в городе, остальные в деревне. Следовательно, мигранты не закреплялись в городе постоянно.
Подводя итоги главы можно выделить следующие особенности российских городов рассматриваемого периода, описываемые отечественными историографами:
·        населенный пункт становился городом, только после признания этого факта государством, существовала четкая иерархия городов;
·        одновременно существовали доиндустриальные, индустриальные и постиндустриальные города;
·        развитие городов напрямую зависело от экономического развития данного района страны – наиболее большие города сосредоточивались в южных и западных частях Российской Империи;
·        ведущее положение среди городов заняли города промышленные и торговые;
·        в структуре городов стали преобладать «средние» города, что способствовало изменению менталитета городских жителей;
·        изменилась социальная структура городского населения – произошло повышение доли крестьянского населения в составе горожан, увеличилось количество людей, занятых в различных видах промышленности;
·        процесс преобразования сел в города не носил массового характера.

2. Социокультурное развитие городов России в отечественной историографии
2.1 Историки о социокультурном облике горожан
Удельный вес горожан во всем населении оставался относительно невысоким. При этом на протяжении второй половины 60–80х гг. XIX в. происходило даже понижение доли городского населения и только с 90-х гг. отмечается его рост[45].
К концу XIX в., по данным народной переписи 1897 г., в Европейской России городские жители составляли 13% всего населения. Но в социально и активной части населения горожане составляли уже 24%. В Неземледельческой полосе этот процент достигал 39,7, Степной – 24,1, Западной – 21,2, Среднеземледельческой – 19,1, на Севере и в Приуралье – 10,6[46].
Законодательство Российской империи определяло четыре главных сословия – дворяне, духовенство, городские обыватели и сельские обыватели (крестьяне). Однако сословных категорий было значительно больше. Так, среди дворянства выделяются дворяне потомственные и личные. С дворянским сословием пересекалась особая социальная категория – чиновники. Духовенство делилось на белое и черное (монашествующее). Городские обыватели также подразделялись на несколько сословных групп: почетные граждане (личные и потомственные), купцы, мещане, цеховые ремесленники. Существовало также особое воинское сословие, куда входили нижние чины, бессрочноотпускные и отставные солдаты с их семьями. Особой категорией сельских обывателей являлось казачье сословие. Поскольку часть сельских обывателей постоянно проживала в городах, в документах выделялись такие категории, как городовые крестьяне и городовое казачество. Значительная часть населения, которая не относилась ни к одной вышеуказанной категории, обозначалась термином «разночинцы». Кроме того, в городах Сибири существовала еще и такая категория населения, как ссыльные.
В целом после 1861 года в России того времени можно выделить пять важнейших сословных групп, не считая раскольников: «духовные», «военные», «статские», «городские сословия», «крестьяне»[47].
Миронов Б.Н. отмечает, что рождаемость православного населения вплоть до конца XIX в. у подавляющего большинства населения всех сословий носила стихийный характер, и внутрисемейного регулирования деторождения не существовало[48]. Смертность православного населения обнаружила снижение лишь в последней трети ХIХ – начале ХХ в. Превышение рождаемости над смертностью составляло 54%. До самой революции 1917 г. в России доминировал традиционный тип воспроизводства населения и только в конце XIX – начале ХХ в. в наиболее развитых регионах страны только обнаружились самые ранние признаки перехода к современному типу рождаемости и смертности.
Миронов также приводит следующие цифры по социальной структуре городского населения в 1870 году[49]:
·        городские сословия – 47%;
·        дворяне и чиновники – 6%;
·        военные – 12%;
·        разночинцы – 2%;
·        крестьяне – 30%;
·        духовенство – 3%.
В период подготовки и проведения реформ социальная структура городского населения практически не изменилась. Доля всех сословных групп осталась прежней, вследствие того, что их численность уменьшилась в одинаковой степени. Но, поскольку естественный прирост существенно различался в среде разных сословий, равномерное уменьшение численности отдельных сословных групп могло произойти при наличии интенсивных процессов миграции и социальной мобильности.
В конце XIX в. в городах происходит уменьшение числа лиц духовного сословия. Это произошло без сомнения под воздействием церковных реформ 1860-х, которые преследовали цель преобразовать духовенство из наследственного сословия в незамкнутую профессиональную группу служителей культа. Особенно сильное влияние на численность духовенства оказали отмена всех семейных претензий к служебным местам в церкви (1867 г.), получение детьми духовенства светского статуса, признание недействительным обычая, носившего на практике почти законный характер, согласно которому духовные лица должны жениться на дочерях духовных, а не светских лиц (1869 г.). Церковные реформы способствовали усилению социальных перемещений из среды духовенства в светские сословия.
После проведения крестьянской реформы всего за 27 лет, с 1870 по 1897 г., состав горожан существенно трансформировался. Главным образом это произошло из-за притока крестьянства в города, в меньшей степени за счет перехода их в городские сословия. 3а 1870–1897 гг. численность граждан увеличилась в 2,3 раза (несмотря на большие трудности, которые требовалось преодолеть крестьян, чтобы перейти в гражданство), но число крестьян возросло еще больше – в 4,4 раза. В результате доля граждан среди горожан уменьшилась, с 47 до 41%, а доля крестьян увеличилась с 30,9 до 50,3% – почти па 20 пунктов! В конце XIX в. крестьянство стало главной составляющей частью городского населения.
Можно сказать, что до реформ 1860-х годов поток крестьян в город был слаб, причем большинство из переходивших в гражданство предпочитало оставаться в деревне; после реформы положение радикально изменилось – наблюдался мощный миграционный поток и отдавалось явное предпочтение городу в качестве места жительства. Причины заключаются в тяжелых условиях освобождения крестьян от крепостной зависимости, в отрезках земли, в результате чего 28% бывших помещичьих крестьян получили недостаточные наделы, в начавшемся обеднении и раскрестьянивании деревни. Если до «великих» реформ ряды крестьянства и деревню покидали преимущественно зажиточные слои, то в пореформенное время главным образом разоряющиеся, бедные крестьяне, потерявшие надежду поправить свое тяжелое материальное положение[50].
В конце XIX в. в связи с проходящими в стране процессами индустриализации в городах возрастает доля рабочих. Как уже отмечалось выше, в ряду городообразующих факторов первенствующую роль играла промышленность. При этом по городам промышленность распределялась неравномерно.
Рындзюнский проводит градацию городов по числу работников промышленности[51].
Более 100 тыс. работников промышленности отмечали лишь в двух городах: Петербурге и Москве. В Москве – 153,2 тыс., в Петербурге – 144,4 тыс. Это были крупнейшие центры промышленности и скопления рабочего класса.
Если ранжировать, города по числу людей, занятых в промышленности, то после Петербурга и Москвы окажется резкое падение численности городских рабочих в следующих за ними городах: Рига (32,6 тыс.), Одесса (24,2 тыс.), Иваново-Вознесенск (20,9 тыс.), Киев (13,4 тыс.), Ярославль, (13,2 тыс.), Харьков (13,2 тыс.), Тула (10,7 тыс.), Ростов-на-Дону (10,6 тыс.)[52].
Если рассматривать восемь городов второй группы не в сопоставлении с двумя столичными городами, то будет видно, что каждый из них обладал большим промышленным потенциалом, а вместе с тем большой притягательной силой для людей, выходивших из деревень в поисках заработков. Подобно Петербургу и Москве, развитие промышленности сочеталось, в них гармонически с другими сферами деятельности.
В тоже время из общего числа 614 поселений, зарегистрированных организаторами народной переписи в качестве городского типа поселений, громадное большинство, а именно 568 городов имело менее 3 тыс. людей из самостоятельного населения, связанных с промышленностью, в том числе с менее 1 тыс. – 491 город. Если в Среднеземледельческой, Западной и Степной полосах среди рабочих горожане составляли все-таки больше половины числа рабочих негорожан, то в Приуралье и на Севере рабочих из горожан было совсем мало.
Отсюда следует, что, несмотря на происходящую урбанизацию, Россия все же продолжала оставаться аграрной страной.
Как уже отмечалось выше, рабочие являлись значительной частью населения обоих столичных городов: в Москве – 21,3, в Петербурге – 17,6%.
Два столичных центра отражали особенность всех крупных городов России: многообразие социально-профессионального состава населения. Помимо людей, занятых в промышленности, там концентрировалась непропорционально большая часть горожан, связанных с торговой деятельностью (25,9%), с транспортом и связью (30,5%), прислуги и поденщиков (26,5%), людей непроизводительных занятий (21,0%). Это показывает, какое исключительное место занимали Москва и Петербург в общественной структуре русских городов. Отсюда – основа той первостепенной роли, которую сыграли эти два города в коренных поворотных событиях ХХ в.
В отношении городов Юга России Куприянова отмечает, что материалы переписи 1897 г. показывают, что структура населения различных городов неодинакова и по занятиям населения и по удельному весу социальных групп, и по их составу. Но тенденция развития социально-классовой структуры была общей и выражалась в росте пролетариата и сосредоточении в городах буржуазии[53].
На взаимодействие города и деревни существуют разные взгляды. Марксистские ученые считали, что крестьянство в течение XVIII – начала XX в. самоизолировалось от города и превратилось в особый мир со своей культурой, своим правом, своей общественной организацией[54]. Совершенно противоположную точку зрения аргументировано высказывает Б.Н. Миронов[55]. Анализируя менталитет крестьянства того времени, он выделяет следующие его особенности.
Если менталитет российских крестьян в дореформенный период можно назвать традиционным православным (Западник К.Д. Кавелин сформулировал это мировоззрение следующим образом: «Крестьянин прежде и больше всего – безусловный приверженец обряда, обычая, заведенного порядка, предания. Весь его домашний и хозяйственный обиход предопределен тем, как его завели и устроили отцы и деды. Быт его меняется, но эти перемены являются в его глазах результатом деятельности судьбы и тайных невидимых сил, которые управляют жизнью. Полное отсутствие самодеятельности, безграничное подчинение тому, что приходит извне, – вот основной принцип всего мировоззрения крестьянина. Им определяется вся его жизнь. Его воззрения по принципу исключают творческую деятельность людей как источник материальных и духовных благ, как орудие против зол и напастей».[56]), то в результате реформ 1860-х годов система ценностей крестьянства и городских низов пережила трансформацию, в их поведении стал наблюдаться рост рационализма, прагматизма, расчетливости и индивидуализма. «Замечаются отступления от традиционного мировоззрения, – писал тот же Кавелин, – и здесь и там мы видим признаки нарождения другого мировоззрения, признающего участие человека в собственной судьбе»[57]. Ослабление традиционного и формирование нового менталитета происходили, с одной стороны, стихийно, под влиянием новых условий жизни, с другой стороны в результате различных мер со стороны властей и общественности, главным образом, направленных на повышение образования народных слоев.
Но, несмотря и на эти меры, изменения происходили медленно. Основной причиной этого как отмечает Миронов, являлось сопротивление сельских мигрантов в городе и крестьян проникновению светской, буржуазной культуры в свою среду.
Город и деревня, крестьянство и городское сословие находились в постоянном взаимодействии.
До последней трети XIХ в. можно говорить скорее о влиянии города на деревню, чем деревни на город. Причем это влияние распространялось главным образом на материальную культуру. Духовная культура крестьянства проявляла завидную устойчивость. Но с конца XIX в. она постепенно стала сдавать свои позиции не столько под влиянием города, сколько под влиянием изменившихся условий и правил жизни в деревне. Традиционные стандарты мышления, поведения, человеческих взаимоотношений теряли в глазах крестьян свою безусловность, абсолютность, непререкаемость, напротив, авторитет светских, буржуазных стандартов повышался, и именно последние постепенно становились эталонными, в большей степени в тех местностях, которые находились в зоне интенсивной индустриализации и урбанизации.
Постепенно, шаг за шагом, новая светская, буржуазная культура приходила на смену традиционной, а вместе с ней новый менталитет. Трансформация начиналась с использования отдельных вещей, что влекло за собой значительные изменения в материальной культуре, за этим следовали перемены в домашнем и общественном быту, затем затрагивалось мировоззрение, и, наконец, изменялся менталитет. Все стадии этого цикла (материальная культура – быт – духовная культура – менталитет) в свое время прошло дворянство, потом – все городское образованное общество, затем начали, но не успели пройти городские низы, рабочие и крестьяне.
С другой стороны, в пореформенное время с началом массовой миграции крестьянства в города деревня стала оказывать мощное влияние на культуру и менталитет горожан и, прежде всего, рабочего класса. Поскольку новые горожане, формировавшиеся из крестьянства, несли на себе печать традиционной крестьянской культуры, миграция тормозила формирование буржуазного менталитета среди широких масс.
Господствующие образцы семейной жизни в дореволюционной России давала патриархальная крестьянская семья, по словам Б.Н. Миронова, – «маленькое абсолютистское государство» и в то же время «община в миниатюре»[58]. То, что внутренний строй крестьянской семья являлся основой политической и общественной организации русского общества, отмечали многие современники. Например, К. Кавелин видел в патриархальной крестьянской семье источник своеобразия общественной жизни великороссов: «В основе всех частных и общественных отношений лежит один прототип, из которого все выводится, – именно двор и дом, с домоначальником во главе, с подчиненными его полной власти чадами и домочадцами: Этот начальный общественный тип играет большую или меньшую роль во всех малоразвитых обществах; но нигде он не получил такого преобладающего значения, нигде не удержался в такой степени на первом плане во всех социальных, частных и публичных отношениях, как у великороссов»[59].
До реформ 1860-х главной семейной формой организации крестьянства являлась составная семья. Миронов Б.Н. пишет:
«Составная отцовская семья – это маленькое абсолютистское государство. Большак – обычно отец или дед домочадцев, самый опытный и старший по возрасту мужчина – осуществлял в своей семье, до некоторой степени подобно царю в ХVII в. в государстве, патриархальное управление и традиционное господство, основанное на вере в законность и священность отцовской власти. Он распоряжался трудом членов семьи, распределял работу, руководил ею и наблюдал за ней, разбирал внутрисемейные споры, наказывал провинившихся, следил за нравственностью, делал покупки, заключал сделки, платил налоги, являлся главой семейного культа и ответственным перед деревней и помещиком (во владельческих имениях) и администрацией за поведение членов семьи. Именно большак всегда и везде представлял интересы семьи. Его роль усиливалась тем, что члены семьи могли вступать в какие-либо сделки только через него. Большак мог отдать в работы своих детей или младшего брата против их воли. Под гнетом патриарха положение членов семьи бывало порой очень тяжелым. Однако обычай, по которому жили крестьяне, не признавал за детьми права отделиться от отца и требовать раздела имущества. Лишь тогда, когда большак расточал имущество, пьянствовал, наносил явный ущерб интересам семьи, обычай допускал раздел помимо его воли. В этом случае с санкции и под наблюдением общины производился раздел семьи с выделом части имущества отделяющимся детям или родственникам.
В основе внутрисемейных отношений лежал иерархизм. Все подчинены главе семьи, женщины – большухе (жене главы семьи) и мужчинам, младшие по возрасту – старшим, дети – взрослым. Женщина находилась на заднем плане, она не имела голоса и должна была беспрекословно слушаться большака и своего мужа. Отношение женщины к мужу напоминало отношение подданного к монарху или крепостного к помещику.
Статус большухи был несколько выше, чем у других женщин, так как она имела над ними власть, хотя сама также должна была беспрекословно повиноваться мужу. В случае смерти мужа и при отсутствии в доме взрослых мужчин к ней переходила власть большака и она в свою очередь выступала в качестве повелительницы семьи, полной распорядительницы ее имуществом, трудом и личной жизнью всех домочадцев. Однако свой высокий статус она сохраняла, как правило, лишь до того времени, когда дети становились взрослыми, женились и обзаводились детьми»[60].
Внутренний строй русской крестьянской семьи накладывал сильный отпечаток и на семейную жизнь горожан, поскольку, во-первых, многие небольшие провинциальные города по укладу жизни и занятиям жителей немногим отличались от сел, и, во-вторых, русские города, особенно в пореформенный период, испытывали постоянный приток населения из села, несшего с собой крестьянские семейные традиции. Как было справедливо отмечено, «на протяжении всей русской истории городское население сохраняло тесные связи с деревней и переносило свои деревенские привычки на городскую почву»[61].
Даже в конце XIX – начале XX в. крестьянская семья все еще оставалась главным хранителем частных и общественных отношений. Однако порожденные переменами противоречия пореформенного российского общества не могли не отзываться на традиционной семье, что, конечно же, привлекало внимание современников: «С каждым годом растет стремление крестьян веками выработанную форму общежития, большую семью, заменить новою, которая дает и большой простор инициативе отдельного лица, и возможность самостоятельного, независимого существования, растет стремление заменить большую семью малой»[62].
Среди провинциальных горожан – купцов, ремесленников, мещан, а также крестьян, постоянно проживавших в городах, вплоть до середины XIX в. преобладали большие семьи, а в них – патриархально-авторитарные отношения. Глава семьи – «начальник семейства», как он назывался по закону, представлял ее во внешних связях, пользовался среди домочадцев практически неограниченной властью, распоряжался единолично семейным имуществом и личной судьбой каждого из них, женил детей по своей воле и мог отдавать их в работы на определенный срок даже без их желания. Его распоряжения должны были выполняться беспрекословно, к непослушным и провинившимся применялись наказания, в том числе в обычае была и физическая расправа. Сыновья жили с отцом, как правило, до его смерти, а если отделялись от него, то имущество делилось между братьями поровну, а младший сын, по традиции, оставался с родителями. Как и в крестьянских семьях, все работы делились на мужские и женские, и первые выполнялись под надзором хозяина, а вторые – хозяйки. Семейная собственность находилась под непосредственным наблюдением и руководством главы семьи: он следил за всеми расходами и доходами, осуществлял различного рода сделки.
Важной особенностью внутрисемейных отношений среди городских сословий было то, что они носили публичный характер. Как отметил Б.Н. Миронов, «отдельные семьи не представляли из себя крепости, куда запрещен был вход посторонним лицам. Напротив, каждая семья находилась, с одной стороны, в тесном контакте с родственниками, с другой стороны – с соответствующей корпорацией: мещанская семья – с мещанским обществом, купеческая – с купеческой гильдией, ремесленная семья – с цехом. Семья являлась как бы продолжением, проекцией корпорации, и наоборот – корпорация была проекцией и отражением семейных отношений»[63]. Подобная ситуация сохранялась в малых городах и в пореформенное время.
Жена подчинялась мужу, однако делами по дому руководила именно хозяйка, которая имела большие полномочия в своей сфере и так же строго правила подвластными ей людьми. В случае смерти хозяина вдова до совершеннолетия детей становилась главой семьи и выполняла все его функции, на нее записывалось хозяйство. Если у нее был сильный характер, то и взрослые женатые сыновья не выходили из-под материнской власти. Такие случаи не были большой редкостью, но и не нарушали общепринятых норм. Главное – порядок в семье оставался таким же, как и при хозяине-мужчине.
Главной обязанностью жены в семье была организация семейного быта, в то время как мужчина был главой семьи, хозяином всего движимого и недвижимого имущества, руководителем торговых операций. При этом зависимость жены от мужа увеличивалась еще и тем, что мужья в среде купечества, чиновничества, военных обычно были значительно (на 6–10 лет) старше своих жен.
Зависимому положению женщины во многом также способствовало признание церковного брака единственной формой брака, а по нему жена была обязана всюду следовать за своим мужем и могла быть по суду принуждена сделать это. Жена могла получить паспорт только с разрешения мужа. Нарушение супружеской верности могло повлечь тюремное заключение.
Решающую роль в выборе брачного партнера играли родители. Браки «самокруткой», т.е. по личной договоренности жениха и невесты, без предварительного на то согласия родителей, встречались чрезвычайно редко, общественное мнение относилось к ним враждебно, считая их противозаконными и безнравственными.
К концу XIX – началу XX в. сложилась новая система предбрачного ухаживания, появляется система молодежного предбрачного общения. Однако знакомство и общение городской молодежи, достигшей брачного возраста, происходило в социально однородной среде.
Со временем, с увеличением участия женщин в профессиональной деятельности, повышением их уровня образования, развитием культуры в городах, старый патриархальный порядок матримониального поведения стал нарушаться.
Так, бийский полицейский чиновник Е.П. Клевакин в своих «Отрывках из бийской жизни» приводил факты того, что в конце XIX в. встречались случаи, когда даже сыновья купцов женились уже без благословения (фактически против воли) родителей. Таким образом, вступил в законный брак с дочерью отставного военного офицера сын богатого бийского купца Александр Михайлович Сычев. Родителям пришлось смириться с этим[64].
Гончаров Ю.М. подробно описывает патриархальный тип семьи. При этом в его работе «Городская семья второй половины XIX – начала XX в.» слабо отображена трансформация городской семьи в процессе российской урбанизации. Более подробно этот вопрос раскрыт в фундаментальном труде Миронова «Социальная история России».
В течение ХVIII – начала ХХ в. во всех сословиях формы семейной организации и вместе с ними характер межличностных отношений в семье изменялись.
Дворянство и интеллигенция первыми прошли путь от составной семьи к малой. Они же с середины XIX в. стали пионерами перехода от патриархально-авторитарных к эгалитарным семьям от патриархальным к демократическим отношениям в семье. Однако сильные пережитки крепостничества, стойкая патриархальность внутри семьи, слабое развитие феминистского движения в России помешали завершению этого процесса даже среди элиты русского общества, если иметь в виду основную массу семей привилегированных слоев. Ни в среде крестьянства, ни в среде городских низов патриархально-авторитарная основа внутрисемейных отношений не была серьезно подорвана и в основных чертах сохранилась к 1917 г.
Однако некоторый прогресс в гуманизации отношений между супругами и между родителями и детьми был достигнут, в городах и промышленных губерниях – в большей степени, в деревне и аграрных губерниях – в меньшей. Этот прогресс выражался в смягчении насилия над слабыми в семье и в установлении известного контроля со стороны общества и закона за соблюдением интересов женщин и детей. Абсолютизм внутри семьи был в большей или меньшей степени поставлен в рамки закона.
До середины XIX в. в семьях разных сословий преобладали патриархально-авторитарные отношения. В пореформенное время начались изменения в семейном укладе жизни всех сословий. Но даже среди образованной части общества эти изменения зашли не слишком далеко. Социальная неполноценность не только детей, но и женщин оставалась непреложным фактом российской действительности, о чем красноречиво свидетельствует следующее. Конец ХIХ – начало XX в. отмечены возникновением профессиональных групп и организаций, которые стали заменять прежние сословные структуры. Однако и в новых профессиональных обществах женщины оказались внизу иерархизированной системы.
Например, внутри учительской профессии, где женщины составляли большинство, мужчины смотрели на женщин как на неполноценных коллег: и способности у них ниже, и знаний у них меньше, и думают они не о деле, а о замужестве, и внешность у них нигилистская, и эмоции у них доминируют над разумом, словом, случайные и бесполезные они люди среди учителей, причем обусловлено это именно их женской сущностью, а не какими-нибудь внешними факторами[65].
2.2 Историки о роли городского самоуправления
Местное самоуправление в нашей стране имеет глубокие корни. В древнем Новгороде Киевской Руси существовал институт вече. Причем специфика Новгорода в период полного развития республиканских институтов заключается не в том, что там часто собиралось вече, а в том, «что сложилась система избираемых и сменяемых по воле веча должностных лиц, что приглашение и изгнание князя рассматривалось как нормальный ход государственных дел. Именно устоявшаяся система выборных магистратов отличала новгородские вечевые порядки от тех единичных в жизни ряда других русских городов случаев, когда вече изгоняло или приглашало князя, а также решало другие вопросы. Созывалось ли вече в таких случаях князем или против князя, речь шла о чрезвычайных обстоятельствах. Антикняжеское вече напоминает здесь народное возмущение, восстание, каковые случались и при явно монархическом строе во всех странах мира»[66].
Однако можно констатировать, что городское сообщество в России к середине XIX в. не оформилось как субъект самоуправления, так как город не приобрел совокупности тех характеристик, которые в европейских странах, начали формироваться еще с конца XI века. В целом город не стал:
а) корпорацией, имеющей статус субъекта и объекта правовых отношений;
б) политическим образованием, управляемым избранными должностными лицами и выборными органами;
в) экономической единицей, обеспечивающей себя или контролирующей обеспечение городского сообщества необходимыми продуктами, промышленными товарами и услугами;
г) учреждением для обеспечения социального благосостояния горожан.
Российский город был не самостоятельной экономической единицей, и не субъектом и объектом правовых отношений, а лишь государственным образованием.
Говоря о причинах, «помешавших быстрому развитию городского самоуправления в России», М.М. Ковалевский указывал «на ту строгую зависимость, в какой находилось самоуправление от личной власти губернатора»[67]. Он также отмечал, что и «некоторые губернаторы сами прекрасно видели главную причину безжизненности городского самоуправления и готовы были признать ее результатом чрезмерной правительственной опеки»[68].
Правовую основу развития дворянского и городского самоуправления определила «Грамота на права вольности и преимущества благородного российского дворянства» и «Грамота на права и выгоды городам Российской Империи», изданные указами Екатерины II в 1785 г. Этот шаг свидетельствовал о росте влияния «городских обывателей» в общественной жизни. «Градское общество» получило право выбирать органы городского самоуправления, которые, тем не менее, были поставлены под контроль администрации. В целом, Грамота на права и выгоды городам Российской империи подготовила определенную основу для прорыва в истории российского муниципализма второй половины XIX века.
Увеличение численности населения городов, изменения в их социально-экономической структуре, возрастание роли городских центров в политической и культурной жизни – все это приводило к усложнению процессов жизнедеятельности городов, вызывало потребность в эффективной системе управления ими.
Реформаторская деятельность Александра II в сфере местного самоуправления началась с подписания 19 февраля 1861 года Манифеста, основные положения которого позднее были конкретизированы в утвержденных указами Императора Общем положении о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости (1861), Положении о губернских и уездных земских учреждениях (1864) и Городовом положении (1870). Исследователи, изучая опыт развития местного самоуправления, основное внимание уделяют истории земств и городских дум.
По принципу земской реформы в 1870 году началось осуществление городской реформы. Городовое положение предусматривало создание системы городского самоуправления, включающего следующие институты:
а) городская дума;
б) городская управа;
в) городской голова-председатель городского самоуправления.
Дума в этой структуре выступала в роли представительского собрания, а управа – в качестве исполнительного органа.
Нардова В.А. отмечает, что правительственная политика в области городского общественного управления в рассматриваемый период определялась основной установкой: свести деятельность городских дум к чисто хозяйственным вопросам, не допустить их вторжения в сферу политики[69]. Условия, в которые были поставлены органы городского самоуправления (и строгое ограничение их компетенции областью хозяйственных пел, и распространение на них Закона 1867 г. о порядке производства дел в сословных и общественных собраниях, и ряд других мер), фактически исключали возможность каких бы то ни было проявлений политической активности городских дум. К тому же образовавшееся в составе большинства дум преобладание купечества с присущим ему политическим индифферентизмом, должно было гарантировать полную лояльность городского общественного управления.
Действительно, на протяжении 70–80-х годов XIX в. выступления или заявления политического характера, прозвучавшие в стенах дум или получившие их поддержку, были единичны.
Все повременные издания земских и городских общественных учреждений объявлялись подлежащими общей цензуре. При этом разрешение общей цензуры на опубликование материалов могло последовать только после предварительного одобрения начальниками губерний.
В качестве примера, Нардова А.В. приводит такой случай[70].
Летом 1864 г. Ростовская-на-Дону городская дума, отмечая интерес граждан к делам общественного управления и подчеркивая, что в городе не выходит вообще ни одной газеты, обратилась с ходатайством о разрешении издавать листок, содержащий как официальный, так и неофициальный отделы. В листке предполагалось, помещать статьи по текущим вопросам городского хозяйства и управления, заявления граждан о городских нуждах, материалы о культурной и общественной жизни города, известия о других русских и заграничных городах, торговые сведения и различные объявления. Программа официальной части была утверждена министром внутренних дел в августе 1864 г., но ходатайство о включении неофициального отдела было отклонено.
«Ведомости Ростовской-на-Дону городской думы» стали выходить с января 1865 г.
Это была еженедельная газета на двух листах большого формата, содержащая информацию о всех текущих событиях городской жизни. Деятельность общественного управления освещалась, в разделах: «Предметы, подлежащие обсуждению городского общества», «Приговоры», «Журналы (доклады) комитетов».
Несмотря на запрещение иметь неофициальный отдел, в газете широко помещались материалы неофициального характера. Уже 2-й и 3-й номера «Ведомостей» вызвали нарекания со стороны министра внутренних дел П.А. Валуева. В указанных номерах газеты предавалось гласности содержание частных бесед с ним и другими высшими правительственными чиновниками относительно намечаемых правительством законодательных мер по перестройке городского общественного управления. В феврале 1866 г. новороссийский и бессарабский генерал-губернатор П.Е. Коцебу по распоряжению министра внутренних дел обратил внимание городского головы на появление в «Ведомостях Ростовской-на-Дону городской думы» статей, не дозволенных программой.
Городская дума снова обратилась с ходатайством о расширении программы «Ведомостей» и разрешении открыть в них неофициальный отдел. Местное губернское начальство не сочло возможным даже передать, ходатайство в высшие правительственные инстанции. Вплоть до середины 70-х годов «Ведомости Ростовской-на-Дону городской думы» оставались единственной, газетой в городе, причем число ее подписчиков было крайне незначительным (в 1868 г. – не более 100).      
Пытаясь ослабить контроль губернской администрации над изданием органа городского общественного управления, дума в 1868 г. обратилась с ходатайством об изменении названия «Ведомостей Ростовской-на-Дону городской думы» на «Ростовские ведомости» и подчинении газеты общим цензурным правилам. В ходатайстве указывалось, что дума передаст издание частному лицу, сохранив за собой право помещать в газете все необходимые материалы по общественному управлению. Ходатайство Ростовской-на-Дону городской думы было отклонено[71].
Дума являлась основным элементом городского самоуправления. Она состояла под председательством городского головы из «гласных» («гласными» депутаты Думы назывались ввиду того, что они имели 1 «глас» (голос) на заседаниях), избираемых сроком на 4 года.
Выборы всех этих должностных лиц проводились на избирательных собраниях. Минимальным количеством гласных являлось 20. Они избирались от 100 городских избирателей. От каждых дополнительных 50 избирателей добавлялось по 3 гласных, пока количество не достигало в «городских поселениях» и мелких уездных городах 40 человек.
В отличие от земств выборы в городские думы осуществлялись без учета сословности и имущественного ценза. Все избиратели – плательщики городских налогов, делились на три разряда, в соответствии с уплачиваемыми в казну налогами, которые на паритетных началах в ходе выборов определяли состав городской думы. Каждый из трех разрядов получал право избирать одинаковое число гласных. В результате, как доказывает В.А. Нардова, незначительная группа наиболее состоятельных горожан, вносившая 1/3 часть налогов, могла послать в городскую Думу столько же, сколько посылала основная масса избирателей[72]. Так, на примере Омска это выглядело следующим образом: первый разряд включал 23 избирателей, уплачивающих треть городских налогов, второй – 123, и третий – 1200 избирателей[73].
Избирательная и общественная активность низших цензовых групп была невысока. Как правило, в избирательных собраниях принимали участие 20–30% от имеющих право голоса.
Абсолютное большинство гласных Дум составляли купцы, чиновники и мещане (преимущественно крупные домовладельцы). К примеру, в 1910 г. в Томской городской Думе из 60 гласных 25 были купцами, 18 – дворянами и чиновниками, 8 – мещанами. В Бийске из 29 гласных – 22 мещане и 1 чиновник[74]. Доля городских демократических слоев населения среди гласных Дум была незначительна. К ним можно отнести представителей мелкого чиновничества, врачей, учителей, инженеров, техников, присяжных поверенных.
Гласные Думы перед вступлением в должность приносили присягу о добросовестном исполнении своих обязанностей. Лишь лица, вероучение которых не позволяло им приносить присягу, давали расписку. Денег гласные за свою работу не получали, их работа была общественной. Выбывали гласные со своей должности по собственному заявлению или в случае привлечения их к судебной ответственности до окончания возбужденного против них судебного производства. Выбывшие заменялись старшим кандидатом.
Работа городской Думы проходила на заседаниях, которые были обязаны посещать все гласные. Если они не являлись без уважительной причины или их оправдания не признавались уважительными, гласные подвергались различным наказаниям: в первый раз  замечанию от председателя земского собрания, Думы или собрания городских уполномоченных; во второй  денежному взысканию (гласный  не свыше 75 руб., а уполномоченный  не больше 25 руб.); в третий  сверх такого же денежного взыскания исключение из Думы или заседания уполномоченных на срок, самими гласными определяемый (не далее следующих выборов). На деле, конечно, мало кого из них наказывали за прогулы, и поэтому заседания нередко срывались ввиду отсутствия кворума.
Заседания проводились под руководством председателя, который выбирался из среды присутствовавших на заседании гласных. Кворум для очередных заседаний Думы (в уездных городах считался по 1/2 от общего числа депутатов. Для проведения чрезвычайных заседаний считалось достаточным любое количество гласных. В случае рассмотрения особых дел требовалось присутствие 2/3 от общего количества гласных в уездных городах. На заседания могли приглашаться также не входившие в состав гласных граждане для разъяснения спорных или сложных вопросов.
Предусматривалось не менее 4 и не более 24 очередных заседаний в год, причем расписание очередных собраний составлялось загодя, в декабре предшествовавшего года. Каждое первое сентябрьское собрание предназначалось для рассмотрения отчета по ежегодной городской переписи, а каждое первое ноябрьское для обсуждения сметы доходов и расходов на следующий год.
Городской голова перед созывом очередного собрания представлял список подлежавших на заседании рассмотрению дел губернатору и каждому из гласных. В случае невыполнения повестки дня не обсужденные дела переносились на другой день заседания. Предполагалось 4 источника поступлений предложений на дела для рассмотрения на очередном заседании Думы: по предложению губернатора; по предложениям гласных и головы; по представлениям управы; по просьбам и жалобам частных лиц. Эти предложения поступали через голову, управу или канцелярию губернатора. На проведение чрезвычайных собраний было необходимо разрешение губернатора.
Правила проведения собраний Думы совпадали с правилами, установленными для проведения земских собраний.
Все решения Думы вносились в журнал, который подписывался председателем и присутствовавшими гласными. Ведение журнала предоставлялось городским секретарем (секретарем Думы) или секретарем управы. Копии решений представлялись городским головой губернатору.
Большинство дел решались в Думе простым большинством голосов. В случае равенства голосов при подсчетах голосований мнение председателя давало одной из сторон перевес. Никто из гласных не мог иметь больше одного голоса при голосованиях, и передача своего голоса другому лицу не допускалась.
Голосование обычно проводилось открытой подачей голосов, за исключением работы с должностными лицами.
Гласные городских Дум работали в многочисленных комиссиях, занимающихся вопросами городского благоустройства, санитарного состояния, строительства, народного просвещения и здравоохранения. Важнейшей прерогативой городского самоуправления являлось формирование городских бюджетов. Стремясь завоевать доверие горожан, многие Думы постоянно проводили линию на увеличение ассигнований на народные нужды.
Уездная городская управа состояла из председателя (городского головы) и 2-х членов и избиралась из числа гласных или из имевших право на голос. Число членов управы могло быть увеличено до 3 в крупных уездных городах. Один из членов управы назначался заместителем («заступающим место») городского головы, который имел право исполнять его обязанности. При отсутствии заместителя исполнял обязанности городского головы старший по времени избрания и количеству голосов гласный. Распределение обязанностей между членами управы производилось путем внутреннего распределения и последующего утверждения Думой.
Членам управы (включая городского голову), исполнительных комиссий и торговых делегаций полагалось носить при исполнении своих обязанностей и в торжественных случаях особые знаки по Высочайше утвержденным образцам.
Члены управы могли даже не быть гласными Думы. Главным запретом при назначении на должности в управе являлись родственные связи: по прямой линии – без ограничений; в боковых линиях – до третьей включительно.
При голосовании в Управе дела решались большинством голосов, а при равенстве их – превосходством той части голосовавших, на стороне которых был председатель управы.
Предусматривалась ротация до 2 депутатов в год в городской управе. При уходе со службы членов управ в первое трехлетие их четырехлетнего срока проводились новые выборы, а при уходе их в четвертый год их должности передавались официальным кандидатам, а при отсутствии кандидатов проводились новые выборы. Управе непосредственно подчинялись особые лица или особые исполнительные комиссии.
В структуру городского самоуправления входили также создаваемые временно исполнительные комиссии или назначаемые на определенные направления работы «особые лица». На них могли возлагаться предварительное рассмотрение особо сложных дел, подлежавших ведению Думы.
Существовало также упрощенное самоуправление. В маленьких городах применение полной структуры было бы нерентабельным и неэффективным. Поэтому для них был предусмотрен «упрощенный» вариант. По нему городская Дума заменялась Собранием городских уполномоченных, состоявшим из 12–15 человек и избираемым сходом домохозяев, владевших недвижимым имуществом стоимостью свыше 100 р. Собрание избирало старосту, который являлся и председателем собрания, и исполнительным органом одновременно. Для успешной практической деятельности ему назначали 1–2 помощников.
Руководители городского общественного управления – городские головы – законодательством были наделены широкими полномочиями. В одном лице были соединены функции председателя как исполнительного органа – управы, так и распорядительного – думы. От личности руководителя во многом зависели направление деятельности органа общественного управления и результативность работы обеих ветвей власти. Фигура городского головы вместе с тем играла решающую роль и в складывании взаимоотношений общественного управления и административных структур. Учитывая потенциальную оппозиционность городских дум, правительство возложило на их руководителей всю ответственность за деятельность органов общественного управления.
Властные функции городского головы в качестве председателя думы были весьма значительны. Он мог лишить слова гласного, запретить обсуждение внесенного предложения, не допустить присутствия (или удалить) посторонних, закрыть собрание и т.д. Злоупотребление головы своими «диктаторскими» правами могло привести к обострению обстановки в думе. Поэтому на таком посту крайне важен был человек, умевший находить разумный баланс в интересах общественного управления.
Личность городского головы могла оказывать решающее влияние на ход дел городского общественного управления, но вместе с тем следует иметь в виду, что городская дума была коллегиальным органом, и выбор приоритетов, эффективность ее работы зависели от ряда факторов, в том числе от профессионализма членов управы, инициативности товарища городского головы, наличия в составе думы влиятельных и преданных делу общественного управления гласных, и, не в последнюю очередь, от того, что представлял собой корпус гласных в целом.
К оценке деятельности руководителей общественного управления современники подходили подчас весьма строго. Так, например, в конце 1890-х гг. одна из столичных газет писала: «Петербург… по крайней мере, за последнюю четверть века, не был особенно счастлив в своих головах. Были в этом звании люди почтенные, сведущие, не без таланта и лично вполне порядочные, но городского головы, который оставил бы после себя видный след в летописях столичного благоустройства, который вел бы городское общественное дело, считаясь только с его нуждами и пользами, не оглядываясь по сторонам, который стоял бы недремлющим стражем городских общественных интересов и неустанным радетелем о благе столичного общества – такого городского головы Петербург еще не имел за весь период времени со введения Городового положения 1870 г.». (За 30-летний период деятельности общественного управления (1873–1903) на посту городского головы столицы сменилось 6 персон. Это были люди разные по своему сословному происхождению, социальному положению, образованию, нравственным принципам и, естественно, неодинаково видевшие приоритеты в деятельности общественного управления.)
Большинство ученых (Нардова, Миронов) сходятся во мнении, что городовое положение 1892 г. и последующие правительственные распоряжения ограничивали права городского самоуправления, ставили его в прямую зависимость от органов государственного управления. Исполнительный орган городского самоуправления – управа – более зависел от губернатора, нежели от Думы. Члены городской управы приравнивались к государственным чиновникам и получали жалованье, а губернатор мог делать им распоряжения и предписания, наказывать вплоть до отстранения от должности. Решения самой Думы могли исполняться, если они не опротестовывались состоящим из госчиновников губернским по городским делам присутствием.
Городская контрреформа 1892 г. также увеличила имущественный ценз для избирателей. В губернских городах он достигал 1000 руб. В результате Омск, например, смог выставить на выборы лишь 280 избирателей. В выборах гласных в городскую Думу Омска в 1901 г. участвовали 1,1% от общего числа избирателей; в 1905 г. – 1,6%; в 1910 г. – 1,4%[75].
На роль городского самоуправления того периода в жизни российских городов высказываются различные точки зрения. Так Рындзюнский П.Г. считает, что городское самоуправление России конца XIX – начала XX в. полностью находилось под властью генерал-губернаторов, выполняло в основном хозяйственные функции и имело не очень большое значение в тогдашней городской жизни[76]. Его точку зрения разделяет и Нардова[77].
Современные российские историографы (например, В. Комарова) считают, что, несмотря на все свои недостатки, в целом, становление земского и городского самоуправления как основных субъектов местного самоуправления во второй половине XIX века означало утверждение принципа всесословности, включение решения вопросов местного значения всех сословных групп[78]. В развитии муниципального права это означало переход от сословного к территориальному принципу формирования основных институтов самоуправления. Земское и городское самоуправление охватило территорию, на которой проживало 113 млн. человек (70% населения России).
Алексеев В.В. и Побережников И.В. высказывают точку зрения, что в целом можно утверждать, что органы местного самоуправления земские и городские – содействовали развитию промышленности, торговли, коммуникаций в регионах, профессионализации общества, повышению уровня просвещения и культуры. Земская и городская реформы создали предпосылку для увеличения эффективности местного управления, поскольку органы общественного самоуправления обыкновенно лучше разбирались в местных проблемах и могли решать их более качественно. Мобилизуя хозяйственную и общественную инициативу, органы местного самоуправления расширяли социальную базу политического строя, способствовали прогрессивной эволюции авторитарного режима в сторону консенсуального управления, опиравшегося не столько на силу, сколько на поддержку общества[79].
Всесловные органы местного самоуправления имели в истории России весьма краткий период развития, хотя начало XX века обещало самые благоприятные перспективы. Развитие местного самоуправления явилось одним из ключевых звеньев реформаторской программы П.А. Столыпина.