Но особые разногласия вызвал вопрос о назначении министра внутренних дел. Назначение на этот пост крайнего реакционера Дурново не всеми было воспринято спокойно. Витте замечает: «К этому времени уже выяснилось, что крайние левые не успокоились манифестом 17 октября и вообще буржуазной конституцией, что вообще смута в умах так распространилась, что еще придется переживать большие эксцессы с их стороны; но что было самое серьезное, это – то, что конституционно-демократическая партия (кадеты), затем изменившая для большей популярности кличку в партию «народной свободы», которая, конечно, в особенности тогда, имела в своей среде людей наиболее культурных и серьезно образованных, не решалась явно порвать свои связи с крайними революционерами, исповедующими революционные насилия, до бомб включительно.
Такое положение вещей, конечно, требовало со стороны начальника полиции во всей империи большой опытности, в особенности ввиду того, что в последние годы полиция везде была совершенно дезорганизована. Самое поверхностное знакомство с князем Урусовым привело меня к заключению, что он в этом деле не имеет никакой опытности. Князь Оболенский, который так усиленно мне рекомендовал князя Урусова, после приезда сказанных общественных деятелей на совещание сам выразил мне сомнение в том, может ли князь Урусов занять пост министра внутренних дел. Это меня побудило в совещании высказать, что чем более я думаю, тем более прихожу к необходимости предложить пост министра внутренних дел П. Н. Дурново, но большинство членов совещания высказалось против Дурново, с своей стороны не указывая ни на кого, кто бы мог занять этот пост. Было кем-то упомянуто имя Столыпина, некоторые отнеслись к этому предложению сочувственно, но были и такие, которые сказали, что он очень неопределенный, умеет уживаться со всяким направлением. Насколько помню, это выражал Д. Н. Шипов. Я с своей стороны сказал, что Столыпина не знаю, но что, как губернатор, он пользуется хорошей репутацией. Затем члены совещания настаивали, чтобы я принял на себя министерство внутренних дел. Я на это согласиться не мог, так как, во-первых, чувствовал, что не буду иметь на это времени, и, действительно, занимая лишь пост председателя Совета в это еще не столько революционное, как сумасшедшее время, я занимался по 16—18 часов в сутки, а во-вторых, главное, потому, что министр внутренних дел есть министр и полиции всей империи и империи полицейской par excellence, я же полицейским делом ни с какой стороны никогда в жизни не занимался, знал только, что там творится много и много гадостей».[18]
По мнению Витте, вся предыдущая карьера П. Н. Дурново не давала основания относиться к нему критически в такое трудное время. Во всяком случае, Витте предпочитал его предпочитаю сотрудникам Горемыкина (Рачковскому, Зволянскому), сотрудникам Плеве (Лопухину, Зубатову, Штюрмеру) и сотрудникам Трепова (тому же Рачковскому, Гарину, Зубатову), а также сотрудникам Столыпина (Курлову, Толмачеву, Азефу, Гартингу, Ландезену и проч.).
При этом Витте «никогда не считал его человеком твердых этических правил» но ценил в нем «ум, опытность, энергию и трудоспособность, но, конечно, Дурново человек не принципов».[19] Император это понял и постоянно сталкивал Витте с Дурново.
В затруднении Витте находился относительно поста министра народного. Управлял министерством Лукьянов, который стал затем обер-прокурором Святейшего Синода, проводящий в Комитете министров то самые ретроградные взгляды, то высказывающий взгляды несколько противоположные. Человек неглупый, образованный, талантливый, но странный и непостоянный. «Для меня было ясно, - писал С. Ю. Витте, - что Лукьянов, товарищ министра народного просвещения Глазова, не может внушить какое бы то ни было доверие в ведомстве, в котором все учебные заведения находились в расстройстве, в волнении и забастовке».
Первым кандидатом на пост министра народного просвещения вместо генерала В. Глазова, переведенного на должность помощника командующего войсками Московского военного округа, С. Ю. Витте видел известного юриста, сенатора и профессора Петербургского университета Н. Н. Таганцева. Однако он отказался и, по воспоминаниям С. Ю. Витте, «с криком «не могу, не могу» убежал». «По-видимому, – констатировал Витте, – в то время перспектива получить бомбу или пулю никого не прельщала быть министром».[20] Следующим кандидатом стал профессор Университета св. Владимира в Киеве Е. Н. Трубецкой – «совершенный Гамлет русской революции», по выражению Витте.[21] Однако Трубецкой также отказался.
«Ввиду этого я решил остановиться на человеке университетски образованном, не чуждом учебному делу и не могущем возбудить сомнения по своему прошлому как в общественных слоях, так и в Царском Селе, - пишет С. Ю. Витте. - Я остановился на вице-президенте Академии художеств, гофмейстере двора его величества графе Иване Ивановиче Толстом, воспитаннике Петербургского университета, в качестве помощника благороднейшего великого князя Владимира Александровича по Академии художеств много лет авторитетно управлявшем этим высшим учебным заведением, человеке совершенно независимом и по происхождению хорошо знакомом с так называемым петербургским обществом и дворцовой камарильей… Лично я мало знал графа Толстого, знал его больше по репутации. Остановился же я на нем… потому что во время всех забастовок в петербургских высших учебных заведениях, когда многие начальники этих заведении скисли и стали игрушками в руках обезумевшей молодежи, граф Толстой показал, что он не из тех лиц, которые дают себя терроризировать, и вместе с тем он был уважаем студентами Академии…».[22]
Граф Толстой не имел особого желания занять этот пост, но когда Витте сказал, что иных кандидатур не видит, в медлить более с образованием министерства не может, согласился.
С. Ю. Витте, правда, боялся, чтобы И. И. Толстой не взял кого-либо из лиц с репутацией либерализма, но «в течение всего моего премьерства граф Толстой себя держал во всех отношениях умно, уравновешенно и благородно; я ему не могу поставить ни одного действия в упрек. В Совете министров он всегда высказывал умеренные и здравые мысли».[23] Тем не менее черносотенцы окрестили этого разумного и деятельного министра «жидофильствующим кадетом».
Вступая в министерство С. Ю. Витте, И. И. Толстой руководствовался главным: “Свое отечество я люблю и всегда любил; для меня не является пустою фразою готовность пожертвовать собою за отечество, а ведь как раз теперь взывают к моему патриотизму”. И хотя он шел “в министры” с тяжелым сердцем (это ведомство “систематически самоуничтожалось, дойдя до сплошного позора” ) и допускал возможность своего провала, все же надеялся “сделать то, чего другие не смогли сделать годами”.[24]

Глава 3. Деятельность Витте во главе Комитета министров
Ситуация на­чала меняться с восшествием на престол Николая II. Последнему не были приятны манеры министра финансов. Все это наряду с нараставшими расхождениями по ря­ду важных аспектов внутренней и внешней политики, особенно по поводу дальне­восточных дел, русско-японских отношений, а также в связи с установившейся в правых кругах репутацией "красного", "социалиста", "опасного масона" привело в августе 1903 г. к отставке Витте с поста министре финансов. Учитывая, однако, его высокую международную репутацию, необходимость иметь под рукой компетентно­го советника по сложнейшим проблемам, Николай II обставил свое решение внешне вполне благопристойно: Витте получил крупное единовременное вознаграждение и был назначен председателем Комитета министров. Должность эта была почетная, но фактически маловлиятель­ная, так как Комитет занимался в основном мелкими текущими делами.
Оказавшийся не у дел министр, еще недавно считавший себя едва ли не вершителем судеб России, крайне тяжело переживал опалу. Однако он не захотел вернуться в мир бизнеса, хотя без особого труда мог получить руководящее кресло в совете или правлении какого-либо предприятия или банка. Прерогативы власти, вероятно, теперь ценились им выше матери­альных благ. После убийства эсерами 15 июля 1904 г. В.К. фон Плеве он, по свидетельству современников, предприни­мал энергичные попытки воз­главить МВД.
Осенью 1904 г. процесс нарастания революционной ситуации вступил в но­вую фазу, захватив широчайшие слои российского общества. В таких условиях ца­ризм помимо ужесточения репрессий попытался сбить волну недовольства, став на путь лавирования. В качестве одной из важнейших мер выхода из кризиса предла­галось допустить участие выборных пред­ставителей в работе Государственного совета. Царь созвал специальное совещание сановников, на которое был приглашен и Витте. В целом Витте вроде бы поддержал такое мнение, но по вопросу о пригла­шении выбор­ных представителей общественности в Государственный совет он зая­вил, что, с одной стороны, такая мера, видимо, нужна, но при этом, с другой сторо­ны, необходимо иметь в виду, что она не может не поколебать суще­ствующий государственный строй. Его позиция, несомненно, укрепила царя во мнении об опасно­сти и вредности предложений министра финан­сов, которым в это время стал П.Д. Святополк - Мирской. Трудно сказать, было ли это со стороны Витте шагом с целью восстановить свою репута­цию в глазах Николая, или таким образом проявились его монархические убеждения. Как бы то ни было, так была упущена еще одна возмож­ность перевести назревающую революцию в русло реформ. 12 декабря 1904 г. был издан указ, обещавший некоторые преобразования. Он был опублико­ван без пункта о представительстве, но с твердым заявлением о "незыбле­мости основных законов империи". Более того, наряду с указом был опубликован текст правительственного сообщения, в котором всякая мысль о политических реформах и представительных учреждениях объяв­лялась "чуждой российскому народу, верному исконным основам сущест­вующего государственного строя". Однако все-таки в результате повторного обсуждения этого вопроса 18 февраля 1905 г. Николай II реск­риптом на имя мини­стра внутренних дел А.Г. Булыгина поручил послед­нему составить проект привле­чения выборных народных представителей к законосовещательной деятельности.
На этот раз Витте пришлось смириться с "царской волей". Вместе с тем у не­го рождается комплексный план борьбы с разраставшейся рево­люцией. Первым и необходимым условием подавления "смуты" должно было стать прекращение рус­ско-японской войны. Ибо она, по мнению Витте, "окончательно расстроит финансы и подорвет экономику страны, усугубит бедность населения и увеличит его озлоблен­ность, вызовет враж­дебные настроения среди зарубежных держателей русских ценных бумаг и как итог - потерю кредита"[1] и т.д. Советы Витте получили весомое под­тверждение, когда французские банкиры отказались парафировать достиг­нутое, казалось бы, накануне соглашение о займе. И все же царское предубеждение к не­му оставалось стойким. Однако 29 июня император скрепя сердце вынужден был подписать указ о назначении Витте первым уполномоченным для ведения перего­воров, за неимением других кандида­тов.
Резонанс на назначение Витте главой делегации на переговоры, кото­рые должны были состояться в городе Портсмуте (США, т.к. они взяли на себя посред­ничество между Россией и Японией), был неоднозначен. Если буржуазно - либеральная общественность отнеслась в целом к этому факту положительно, то правые круги не скрывали своего недовольства. За ру­бежом же выбор царя рас­сматривался как свидетельство серьезности на­мерений русской стороны заключить мир. Первоначально царь настроен крайне жестко - ни копейки контрибуции, ни ус­тупки пяди земли. Однако, как выяснилось, великие державы выступали за заклю­чение мира любой ценой и только на этих условиях готовы были предоставить России необ­ходимые средства. В конце концов 23 августа был подписан Портсмутский мир, по которому Яюния получил Южный Сахалин, Корея была признана сферой японских интересов и в Маньчжурии был установлен принцип "от­крытых дверей". Витте получил приветственную телеграмму императора, благодарившего его за умелое и твердое ведение переговоров, приведших к хорошему для России оконча­нию.
По возвращении в Петербург Витте был приглашен на царскую яхту, где Ни­колай II поблагодарил его за успешное выполнение сложного пору­чения и объявил о возведении его в графское достоинство. Воодушевлен­ный царским приемом, но­воявленный граф все усилия сосредоточил на борьбе с революцией, входившей с осени 1905 г. в полосу своего высшего подъема. Витте предлагал императору ре­формистский путь освобождения от революции, который он видел в своем назначе­нии премьером и предос­тавлении ему подбора министров. Николай долго колебал­ся в своем реше­нии, но в конце концов он поручил Витте представить развернутую программу действий и проект манифеста, которым государь намерен был объявить о своем решении приступить к преобразованиям. 17 октября 1905 г. Николай II под­писал манифест, составленный князем АД. Оболенским и Н.И. Вуичем под руково­дством Витте. Издание манифеста и обещания преобразований предотвратили не­медленное крушение самодержавия. Буржуазия получила возможность начать ле­гальную организацию своих политических партий. У части рабочих и особенно демо­кратической ин­теллигенции манифест вызвал определенную конституционную эй­форию. Забастовка временно пошли на убыль.
3 ноября 1905 г. был издан манифест "Об улучшении благосостояния и об­легчения положения крестьянского населения" и два указа, целью ко­торых было прекращение захватов и разгромов крестьянами помещичьих имений. Объявлялось о снижении с 1906 г. наполовину и о полной отмене с 1907 г. крестьянских выкупных платежей. Однако все эти меры не осла­били крестьянского движения. Осенью 1905 г. в правительственных и по­мещичьих кругах появляются проекты частичного отчу­ждения в пользу крестьян - конечно, за выкуп - некоторой части помещичьих зе­мель, в ос­новном из сдававшихся в аренду. Эту идею подхватил и Витте, поручив главноуправляющему землеустройством и земледелием Н.Н. Кутлеру под­готовить соответствующий проект.
Но решиться на принудительное отчуждение помещичьих земель царскому правительству было нелегко. Покушение на частную собственность вообще, дворянскую тем более (пусть даже и за выкуп), противоречило всем принципам и грозило серьезными политическими осложнениями. Можно было и не удовлетворить крестьян (на всех не хватит), и оттолкнуть от себя помещиков. Поэтому кабинет Витте попробовал договориться с ними «по-хорошему». Министр финансов И. П. Шипов и управляющий Крестьянским банком А. И. Путилов обратились к губернаторам, предводителям дворянства и земства с просьбой уговорить помещиков продать до весеннего сева достаточное количество земли Крестьянскому банку для перепродажи крестьянам, чтобы те поверили, «что можно и без захватов надеяться на осуществление обещаний правительства». «Если этого не удастся сделать,— доказывал Путилов,— то все равно удержать землю в своих руках будет почти невозможно. Жестокие насилия, начавшиеся нынешней осенью, не улягутся и едва ли не будут еще страшнее весною, когда дело дойдет до запашки и ярового сева. Таким образом, образование земельного фонда для крестьян является прямым спасением для частного землевладения».
Собственно, удирающие из горящих усадеб помещики в 1905—1906 годах готовы были продать Крестьянскому банку немало земли (в 1906 году ему было предложено 7,6 миллиона десятин), но даже под угрозой пожаров и погромов они заламывали непомерно высокую цену. За закрытыми дверьми одного из бюрократических совещаний Путилов сетовал на «помещичьи аппетиты», а в своих циркулярах пытался объяснить собакевичам XX века, что именно их стремление содрать с крестьян побольше послужило «...одной из существенных причин, вызвавших столь грозно заявившее себя аграрное движение». Но поместное дворянство не внимало призывам к умеренности и получало поддержку в высоких сферах. Министр внутренних дел П. Н. Дурново опротестовал циркуляр Крестьянского банка о земельных ценах как «акт нарушения прав частной собственности» и «требование продажи земли во что бы то ни стало».
Вот в этой-то обстановке министр земледелия Н. Н. Кутлер с явного благословения Витте начал подготовку закона о принудительном отчуждении помещичьих земель. Как и в мигулинской записке, речь шла о землях, не эксплуатируемых са.мими помещиками, а сдаваемых в аренду крестьянам. Кутлер по-прежнему предпочитал добровольные сделки и предусматривал принудительный выкуп лишь в случаях, если бы помещики вообще не захотели продать Крестьянскому банку до зарезу необходимые ему угодья, либо выставили бы «слишком несоответственные требования» относительно цены. Мне кажется, что Витте и Кутлер надеялись: появление такого закона подтолкнет, наконец, помещиков к мирным соглашениям с банком, вовсе не собиравшимся обижать «излюбленное сословие». Они просчитались. Помещики в провинции публично называли Кутлера «мерзавцем, висельником, анархистом». К Николаю пошли записки, в которых Кутлера, Шилова и Путилова обвиняли в «революционных замыслах» и требовали заменить Витте «лицом более твердых государственных принципов». Николай, которому и навязанная ему конституция, и принудительное отчуждение, и Витте лично были поперек горла, 4 февраля 1906 года выгнал Кутлера из Министерства земледелия, не дав ему никакого поста (по традиции отставные министры назначались членами Государственного совета), а в апреле, за несколько дней до созыва I Думы, отправил в отставку Витте вместе со всем его кабинетом.