Ирина Медведева и Татьяна Шишова   

Классическая трактовка традиционализма принципиально ничем не отличается от трактовки консерватизма. И тот, и другой защищает старые, привычные ценности, устоявшийся образ жизни, укоренившийся политический строй - словом, существующий порядок вещей. Революционность же привычно связывают с либерализмом, с прогрессом и т.п. Поэтому борьбу с либерализмом часто подают как наступление реакции, откат назад. И в этом постулате уже запрограммировано поражение, ибо , рассуждает современный человек, "мракобесие" не может одержать стойкую победу, когда-нибудь все равно "забрезжит свет в конце туннеля".

Но мы живем в эпоху постмодернизма, который характеризуется смещением смысловых полей, когда высокое и низкое карнавально меняются местами, когда маргиналы перемещаются в центр, а самые благородные понятия по-оруэлловски вырождаются в свою противоположность. Скажем, детей в школе начинают учить тому, чему раньше учили только в подворотне; уголовники становятся мэрами городов, а последовательные защитники свободы отстаивают права тоталитарных сект, полностью подавляющих свободную волю человека. И уже не выглядит оксюмороном словосочетание "либеральная диктатура".

И сам либерализм в контексте постмодерна незаметно дегенерировал в свою противоположность: застыл, окостенел, омертвел. Недаром в авангардном искусстве модны сейчас так называемые "агонийные формы", произведения, центральные образы которых -- это "обитатели" морга. А либеральные политики ведут себя как самые дремучие консерваторы. Они призывают "не менять существующий порядок вещей" и не устают повторять, что ничего хуже революции на свете быть не может. Да и потом, классические либералы всегда были поборниками научно-технического прогресса, а нынешние почти до основания разрушили нашу науку и технику. Какие ж они после этого либералы? Скорее консерваторы, но особого рода - они консервируют продукты распада.

Получается, что в современной реальности консерватизм вовсе не тождественен традиционализму. И даже напротив, либеральные консерваторы и традиционалисты сегодня стоят по разные стороны баррикад. Для того, чтобы либеральные консерваторы с полным правом могли назвать себя традиционалистами и получить опору в народном сознании, нужно в корне изменить традиции русской культуры, которые в своей основе отнюдь не либеральны. Поэтому-то в последние годы и предпринималось столько попыток трансформировать наше культурное ядро.

Эти попытки дали свои результаты. Но какие? Реформаторы отрицают такие традиционные ценности как общинность, справедливость, патриотизм, почитание подвига, отказ считать деньги мерилом всех вещей, романтизация любви и табуирование сексуальной тематики в жизни культурных людей и высоком искусстве, брезгливое отношение к сексуальным перверзиям. Но, отвернувшись от старых ценностей, правящая верхушка оказалась не в состоянии внедрить новые. Хотя очень старалась: пестовала класс сверхбогатых "новых русских", пропагандировала их образ жизни, насаждала мнение, что "патриотизм - последнее прибежище негодяя" и что "нормальной стране герои не нужны", не жалела средств на непристойные журналы и газеты, открывала клубы геев и лесбиянок. Мы не случайно употребили прошедшее время. Да, все это происходит и сейчас. Но уже ясно, что не становится и не станет новым культурным фундаментом. Для подавляющего большинства наших граждан "новые русские" - это не образец для подражания, а малосимпатичные персонажи анекдотов, богатство теперь прочно сцеплено в народном сознании с воровством, патриотизм перестал быть жупелом и, наоборот, привлекает под свои знамена все больше людей, мальчишки, лишенные в школе героического воспитания, приходят в московские парки и самостоятельно затевают там рыцарские турниры, протесты против "засилья порнографии" идут со всех сторон, ими завалены городские и районные прокуратуры, а извращенцы, несмотря на все свои усилия, не обрели в обществе ни поддержки, ни сочувствия.

И все это было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. Параллельно в стране происходила стремительная криминализация. Никогда раньше в колониях для несовершеннолетних не было начальных классов. Теперь есть. И по росту числа наркоманов Россия за последние годы обогнала множество стран, в том числе США. И если полтора года назад, когда мы опубликовали статью о том, что уголовники вот-вот начнут повсеместно приходить к власти, это казалось излишней драматизацией, теперь подобные умозаключения даже неприлично произносить вслух -- настолько они стали общим местом. И такая печальная ситуация, к сожалению, вполне закономерна. Высокая культура, конечно, сопротивлялась либеральной агрессии, но сопротивлялась все-таки вяло. А общество не может долго жить в ценностном вакууме, и неизбежно появляется сила, которая начинает закачивать в него новый культурный воздух.

Новый, но узнаваемый.

Исследователи, изучавшие преступную среду отмечали, что воровской мир весьма традиционен в организационных и этических принципах. Некоторые даже проводили аналогию между воровской организацией и работной артелью, русским социальным институтом. И указывали, например, на такие характерные признаки:

- "молчаливый" договор участников;

- ограничение свободы выхода из артели;

- принцип круговой поруки;

- равноправие основных членов при приоритете лидера ("атамана", "старшого");

- внутренняя система наказаний;

- высокая степень информационной замкнутости;

- особый внутренний язык;

- взаимодействие с другими артелями в разделе территории промысла.

И многие внешние черты, и глубинные, архетипические свойства роднят сниженную, низкую культуру с высокой. Странного тут нет ровным счетом ничего. Уголовники по большей части происходят из низов общества, и уже одно это приближает их к почве, к корням. А слабые психические тормоза и необремененность высокой культурой - плохой заслон на пути коллективного бессознательного (термин К.Г.Юнга), в котором эти архетипические свойства проявляются в своем как бы первозданном, даже первобытном виде.

Взять хотя бы "равноправие основных членов при приоритете лидера ("атамана", "старшого"). Чем не модель идеального русского царства? Здесь и "вольница", и равенство, и сильная отцовская длань, суровая, но справедливая.

А "молчаливый договор участников"? Разве он не отражает архетипическую неприязнь нашего народа к приоритету формального права и, наоброт, исконную тягу к решению спорных вопросов "по правде", "по справедливости"? (Неслучайно в русском языке -- а в языке вообще ничего случайного не бывает -- "правосудие" и "справедливость" -- это разные, хотя и однокоренные слова; в английском же, французском, испанском и проч. языках понятия "правосудие" и "справедливость" обозначаются одним словом. Т.е., нет никакой другой справедливости, кроме правовой, юридической). Насколько мы понимаем, "молчаливый договор участников" основывается не на писаных законах, а на традициях (в данном случае, уголовных). В юриспруденции это носит название "обычного права" (от слова "обычай"). И симптоматично, что о перспективности построения в России общества, основанного на принципах "обычного права", заговорили сейчас и некоторые наши политологи. Можете не сомневаться, "молчаливый договор" приживется здесь гораздо лучше, чем "Декларация прав человека".

Теперь о круговой поруке. В высокой культуре это называется "взаимопомощь" и "взаимовыручка" , но либералы заявили, что коллективизм тождественен стадности, а нормальные люди думают каждый о себе и не вмешиваются в чужие дела.

Однако следовало предвидеть, что в субкультуре такого отказа может и не произойти. И скорее всего не произойдет. Как говорят врачи, "по жизненным показаниям", ведь уголовникам без коллективизма попросту не выжить. И люди, в чьем архетипе записана тяга к общинной жизни, будут спускаться с верхних этажей культуры вниз, в "подвал". И закрывать глаза на то, что там пахнет плесенью и крысами, а по углам висит паутина. В ситуации, когда на верхних этажах вообще нельзя дышать, все это становится второстепенным.

Тяга к общинности в нашей культуре естественно связана с потребностью в Общем Деле. И опять-таки "наверху" старое Общее Дело заклеймили позором, а нового не подобрали. "Внизу" же и с этим все в порядке. И не только потому, что бандиты вместе "идут на дело". Исследователь криминальной жизни В.Овчинский пишет: "В XIX столетие преступный мир России вступил окрепшим, сплоченным, имеющим силы противопоставить себя общественному порядку и закону". Но это носило приспособительный характер -- урвать и затаиться. Сейчас же, в конце XX в. "Общее Дело" мафии приобрело явно наступательный характер. Она уже не приспосабливается, а пытается подмять государство под себя. Задача поистине грандиозная. Аж дух захватывает: и как это возможно? Но именно такие "большие проекты" -- не вялые маниловские мечты, а несущие в себе мощный энергетический заряд и потому реализуемые -- обладают для представителей русской культуры ни с чем не сравнимой притягательностью.

В этой связи довольно неожиданно высвечивается и пресловутая "борьба за выживание". Признаемся друг другу честно: ведь это ужасно унизительно -- выживать неизвестно зачем. По крайней мере, в нашей культуре это все выглядит как-то убого, жалко, мизерабельно. Если только не освящено уже упомянутым Общим Делом. К примеру, жители блокадного Ленинграда тоже во что бы то ни стало стремились выжить. Но это было героически окрашено (чувство, несовместимое с мизерабельностью). Выжить назло врагу.

И посмотрите, до чего интересно получилось! "Верхние этажи" с удовольствием подхватили чуждую нам идею самоцельного биологического выживания и стали спускать это в массы самыми разными способами: от радиопередачи "Школа выживания" до создания Международного фонда выживания. Но люди от этого только невротизировались. Выживать они в результате стали хуже, а следовательно, идея выживания пускай на бессознательном уровне, но была отторгнута. В "подвалах" же эта идея бытовала всегда, но в ней и всегда содержалась сверхценная составляющая: выжить, чтобы "показать этим сукам".

И совсем парадоксально отношение бандитов к деньгам. Кажется: уж деньги-то для них самоценны! Именно из-за них преступники грабят, убивают, рискуют жизнью и свободой. Но и это очень поверхностный взгляд на вещи. Да, безусловно, бандиты в силу своей грубой, чувственной природы любят "жирную жизнь". Но это один уровень. А есть и другой, более высокий. В уголовном мире существует "общак" -- своеобразная касса взаимопомощи, которую используют для подкупа судебных властей, оплаты адвокатских услуг, вызволения особо ценных кадров. В последнее время, как отмечают специалисты, "общак" используется для претворения в жизнь различных "программ", направленных на благо мафии. По данным В.Овчинского, "общак" "все чаще вкладывается в коммерческие структуры для получения прибылей и спасения "общака" от инфляции". А кража "общака" одно из наитягчайших преступлений, карающееся смертью.

Показательны и установки самой элитной группы уголовников -- "воров в законе". Достаточно хоть раз увидеть подобного "авторитета", чтобы понять, чем он на самом деле гордится, что ему ПО-НАСТОЯЩЕМУ дорого. А дорог ему не кирпичный трехэтажный дом и даже не вилла с видом на Манхэттен. Это символ величия для бывшей партноменклатуры. Нет, матерому волку дорога его отвага, его стойкость, его непобедимость. Именно это стоит за лозунгом "Зона -- дом родной". Чем больше сидел -- тем больше почету. Вы можете себе представить Аль Капоне, который 25 лет провел в тюрьме и очень этим гордится? Нет ведь, правда? Потому что это другой архетип. Если можно так выразиться, "телесно ориентированный", а не героический, как у нас.

Суровое отношение в "зоне" к гомосексуалистам и педофилам общеизвестно, об этом даже незачем распространяться.

В общем, нисколько не обольщаясь насчет уголовников, мы все же вынуждены констатировать, что на наших глазах происходит удивительное явление: в русской культуре сейчас срабатывает система двойной защиты. Причем высокая культура защищается в основном пассивно. Нас защищают наш язык, православная вера, классическая литература, живопись, музыка, философия -- в общем, то, что было создано до нас. А мы сами, пускай не все, но многие, отказались от того, что составляло суть этой высокой культуры, соскользнули с ее крутой вертикали. Но неожиданно и, разумеется, неосознанно эту защитную роль начинает играть уголовная субкультура. И чем больше на "верхних этажах" блеют про утопичность равенства, про справедливость несправедливости и про обреченность любой борьбы, тем громче и уверенней звучат "внизу" песни про "братков".

Либеральная идея в России себя исчерпала. Ее апологеты после событий 1993 года перестали быть властителями дум и сейчас стремительно сходят с политической арены. Так что истинная борьба будет в ближайшее время разворачиваться не между либералами и традиционалистами, а между представителями традиционной культуры и уголовной субкультуры. У уголовников, конечно, гораздо больше денег, оружия, они витальны и мало чего боятся. Но для России основная борьба всегда разворачивалась в сфере идеального, недаром одна из любимейших русских пословиц это "Не в силе Бог, а в правде". И исход борьбы зависит от того, какую правду скажут сегодня народу наши традиционалисты. К сожалению, она не исчерпывается антизападными настроениями и борьбой с безнравственностью на телеэкране. На первый план все отчетливей выходит тема справедливости и, соответственно, отношение к дореволюционному и советскому прошлому. Но это уже предмет отдельного разговора. Скажем только, что если идеалом будущего будет провозглашена монархическая, а значит, сословная "Россия, котор ую мы потеряли", то, на наш взгляд, победу одержат уголовники. И тогда мы действительно можем потерять Россию.