Леонид Фризман

Харьков, Украина

Всем памятно пушкинское стихотворение “Ненастный день потух...” и его потрясающее лаконизмом и эмоциональной силой завершение. Когда-то оно привело в восторг Белинского: “И сколько жизни, какой энергический порыв страсти высказывается в слове: “Но если”, отрывисто заключающем пьесу!.. Всё это так просто, так естественно, во всём этом столько глубокой страсти, столько истинного чувства...”

Белинский знал, как знаем, естественно, и мы, что стихотворение было напечатано при жизни Пушкина и его завершение реализовало авторский замысел. А что если бы мы нашли его в рукописи, в груде беловых и черновых автографов? Скорее всего было бы сочтено, что Пушкин попросту не завершил работу над ним. И печатали бы его среди других незаконченных произведений, и никто бы не восхищался “энергическим порывом страсти” в слове, “отрывисто заключающем пьесу”.

А разве не могло бы случиться нечто подобное и с пушкинской “Осенью”? Причём здесь наши подозрения имели бы ещё больший резон. Ведь поначалу поэт и сам намеревался не останавливаться на вопросе “Куда ж нам плыть?” и прикидывал возможные маршруты:

Теперь мы посетим Кавказ ли колоссальный

Иль опалённые Молдавии луга

Иль скалы дикие Шотландии печальной

Или Нормандии блестящие снега

Или Швейцарии ландшафт пирамидальный, —

но потом осознал, что это лишь ослабит финал стихотворения.

Пушкинское открытие было оценено и воспринято его поэтическими наследниками, в частности Некрасовым. Вспомним хотя бы последние строки его стихотворения “Памяти Добролюбова”:

Природа-мать! когда б таких людей

Ты иногда не посылала миру,

Заглохла б нива жизни.

Но если со стихами, да ещё такими прославленными, всё более или менее ясно, то критика и публицистика Пушкина задают такие загадки, на которые вряд ли возможно дать уверенные ответы.

Предположительно осенью 1825года Пушкин написал маленькую заметку, публикуемую под заглавием “Об Андре Шенье”. Она была найдена среди его черновиков и впервые напечатана почти через полвека после смерти поэта. Вот она: “Андре Шенье погиб жертвою Французской революции на 31году от рождения. Долго славу его составляло несколько слов, сказанных о нём Шатобрианом, и два или три отрывка, и общее сожаление об утрате всего прочего. — Наконец творения его были отысканы и вышли в свет 1819года. — Нельзя воздержаться от горестного чувства”.

Принято считать, что это незавершённый набросок пушкинской статьи, оборванный на полуслове. Но если мы представим себе, что она дописана, что её последняя фраза и задумана была как завершающая, то увидим, что это гениальное завершение, по-пушкински сочетающее скупость и силу.

А вот ещё одна загадка. В 1825году Пушкин создал и вскоре опубликовал поэму “Граф Нулин”. А через пять лет вернулся к ней мыслью и написал о ней небольшую заметку. Он рассказал о том, как у него возник замысел “Графа Нулина”, и окончил её так: “Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. “Граф Нулин” писан 13 и 14декабря. — Бывают странные сближения”.

Как известно, 14декабря 1825года произошло восстание декабристов. Находившийся в Михайловском Пушкин, разумеется, не мог знать об этом. Но позднее он усмотрел между “соблазнительным происшествием, подобным тому, которое случилось недавно в моём соседстве, в Новоржевском уезде”, и трагедией на Сенатской площади достаточно общего, чтобы отметить их “сближение”, хотя сам счёл его “странным”.

Заметка о “Графе Нулине” также дошла до нас в черновой записи, которая и стала источником её публикации. Была ли она дописана, можно только предполагать. Но её последний абзац привлёк к себе невероятное внимание пушкинистов. Об этих трёх фразах существует целая литература. Почти все учёные, как из само собой разумеющегося, исходят из того, что заметка не завершена. Перо поэта, дескать, замерло, когда он коснулся цензурно запретной темы. Он осознал, что всё равно не сможет сказать всего, что думает, и остановился. Делались попытки угадать, что он мог сказать дальше. А может быть, он и хотел закончить статью именно так, как сделал это?

Он написал “Графа Нулина” потому, что не мог воспротивиться двойному искушению пародировать историю и Шекспира. Его занимала мысль о том, “как могут мелкие причины произвести великие” “последствия”. Материалом для сближения послужило, конечно, не само по себе неудачное посягательство заезжего графа на честь Наталии Павловны, а история и Шекспир. Сближение оказалось странным. Это он и сказал.

Пушкинский лаконизм проявился и в том, как он завершал свои критические заметки, которые отдавал в печать. Завершал так, чтобы оставить поле для раздумий. Завершал так, что они могут показаться незавершёнными. Пересмотрим многие, напечатанные им при жизни в “Литературной газете”, в “Современнике”: они открыты для дальнейшего развития мысли. Будучи обнаружены в кипе черновиков, вполне могли быть сочтены недописанными.

Пушкинскую заметку о стихотворении “Демон” комментаторы уверенно определяют как “незаконченный набросок статьи”. Она завершается вопросом: “И Пушкин не хотел ли в своём демоне олицетворить сей дух— отрицания или сомнения?..” Намеренно ли Пушкин не формулирует однозначно свою точку зрения, а предоставляет сделать это нам? Это вполне вероятно. Он не раз отдавал в печать статьи, которые кончались так же — вопросом, ответ на который доверялось дать читателю: “О записках Видока”, “Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов”. И заметку о “Демоне” вполне мог считать дописанной.

Пушкинские статьи — и напечатанные им самим, и сохранившиеся в рукописях — таят бездну загадок, многие из которых не будут разгаданы никогда. Но размышлять над ними, подвергать сомнению то, что кажется известным и общепризнанным, необходимо. Не кто иной, как сам Пушкин напоминал, что “следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная”.