Тема смерти неотступно сопровождает поэзию Державина с его первых нам известных одических творений.

В старости, на покое, живописуя красоты и натюрморты, увенчанные голубым пером, поэт словно бы опять видит: “Где стол был яств, там гроб стоит” — и горько пророчествует: “Разрушится сей дом, засохнет бор и сад...”  В самые разные годы, в самых разных стихотворениях у поэта, умеющего так ярко воспевать радость жизни, то почти резонерски, то лирически-страстно прорывается извечное “помни о смерти”.

“На свете жить нам время срочно...” — замечает он “первому соседу”.

Радуясь выздоровлению мецената И. И. Шувалова, рисует Харона:   На брег из лодки вылезает  Старик угрюмый и седой.

И, озираясь, подпирает  Себя ужасною косой.

Рядом с алмазной горой водопада Кивач поэт вновь возвращается к мучающей мысли:   Не зрим ли всякий день гробов,  Седин дряхлеющей вселенной?  Не слышим ли в бою часов  Глас смерти, двери скрып подземной.

Так один из самых жизнелюбивых и бодрых русских поэтов оказывается и одним из самых завороженных видением смерти.

Державин был отважным человеком. Перед пугачевской разбойной вольницей, перед бушующим, захлестывающим утлую лодку Белым морем, перед вельможным и царевым гневом он не робел, не падал духом.

А каково не теряться перед начальством? Известно, что в коридорах власти подобострастно сгибались даже те, кто не кланялся и пулям на поле боя.

Волевая державинская отвага в стихах, в которых поэт вдохновенно переживал собственную жизнь (в каких бы формах это ни проявлялось), присутствовала и в неутомимом напоминании о дежурстве смерти рядом с живущим. Умение полнокровно, распахнуто жить и чувствовать, страстно переживать эту единственную жизнь в слове, может быть, и не давало ему отвести взгляд от смерти.

Но рядом с бренной жизнью у Державина всегда бессмертие, в ней и над нею — Бог.

В своей удивительной оде он говорит о своем философско-религиозном понимании и жизни, и смерти, и бессмертия, обращаясь к Создателю:   Твоей то правде нужно было,  Чтоб смертну бездну преходило  Мое бессмертно бытие:  Чтоб дух мой в смертность облачился  И чтоб чрез смерть я возвратился,  Отец! — в бессмертие Твое.

В “Объяснениях” на собственные сочинения Державин в связи с одой “Бог” привел о себе (говоря о себе в третьем лице, как бы продолжая цезаревскую традицию, блестяще подхваченную у нас Денисом Давыдовым) следующий “анекдот”: “Родился он в 1743 году 3 июля, а в 1744 году, в зимних месяцах, когда явилась комета... то он, быв около двух годов, увидев оную и показав пальцем, быв у няньки на руках, первое слово сказал: “Бог”.

Рассказывая о своем младенчестве, о том, как его, хилого новорожденного, запекали, по обычаю, в хлеб, и о хвостатой комете, поэт делает в своих “Записках” примечание, где разъясняет, что два этих события, может быть, были Провидением, они предсказали поэту трудный жизненный путь и создание им поэмы “Бог”, “которая от всех похваляется”.

Из мыслей поэта о жизни и смерти ясно, что он все же дошел в своих исканиях до гармоничного постижения этих вселенских крайностей, дошел через веру в Спасителя. Созрев духом, Державин уже не только самому себе, но и другим людям сумел сказать слова утешения и надежды:   Почто же терзаться и скорбеть,  Что смертный друг твой жил не вечно?  Жизнь есть небес мгновенный дар;  Устрой ее себе к покою  И чистою твоей душою  Благословляй судеб удар.

Итак, только в гармонии со всем сущим, включая рождение, жизнь и смерть, по Державину, утверждается связь дольнего мира с Богом, достигается победа над злом и смертью, отнюдь не являющейся преградой на пути к вечной жизни души человеческой.