Олег Лекманов

В этой заметке речь пойдёт о девятой, траурной строке “Вступления” к ахматовскому циклу “Реквием”:

Звёзды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами чёрных марусь.

О каких звёздах здесь говорится? Напрашивающийся подтекст — один из наиболее часто цитируемых фрагментов Апокалипсиса: “Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде “полынь”; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки” (Откр. 8, 10–11). Интересно, что образ “звезды-полыни” был одним из любимых у ахматовской антагонистки, поэтессы Анны Радловой.

Отметим, впрочем, что у Ахматовой описаны звёзды, а не звезда, которые к тому же “стояли”, а не падали.

Можно высказать осторожное предположение, что в девятой строке “Вступления” подразумеваются — помимо небесных звёзд — пятиконечные символы советского государства, водружённые над вершинами главных башен Московского Кремля. Изображением “кремлёвских башен” заканчивается следующее после только что приведённого стихотворение “Реквиема” — “Уводили тебя на рассвете...”:

Буду я, как стрелецкие жёнки,

Под кремлёвскими башнями выть.

Зловещий образ звезды возникает в цикле Ахматовой ещё дважды. В финальных строках пятого стихотворения “Реквиема”:

И прямо мне в глаза глядит

И скорой гибелью грозит

Огромная звезда, —

и в заключительных строках восьмого стихотворения цикла — “К смерти”:

Мне всё равно теперь. Клубится Енисей,

Звезда Полярная сияет.

И синий блеск возлюбленных очей

Последний ужас застилает.

Первое из процитированных стихотворений, созданное в 1939году, пронизано реминисценциями из поэтических текстов Осипа Мандельштама, о чьей гибели Ахматова узнала как раз в это время 1. Так, в строках “Всё перепуталось навек 2. // И мне не разобрать // Теперь, кто зверь, кто человек” возникает та же антитеза, что и в мандельштамовском стихотворении 1931года “За гремучую доблесть грядущих веков...” (“Мне на плечи кидается век-волкодав, // Но не волк я по крови своей”); строки Ахматовой “...и следы // Куда-то в никуда”, возможно, восходят к “Стихам о неизвестном солдате” (1937) Мандельштама: “Миллионы убитых задёшево // Протоптали тропу в пустоте”; а финал ахматовского стихотворения заставляет вспомнить о заключительных строках раннего мандельштамовского стихотворения “Я вздрагиваю от холода...” (1912): “Что если над модной лавкою // Мерцающая всегда, // Мне в сердце длинной булавкою // Опустится вдруг звезда?” 3

Как и во “Вступлении” к “Реквиему”, образ звезды в стихотворении “Семнадцать месяцев кричу...” может напомнить внимательному читателю о кремлёвских звёздах, тем более что в третьей строке Ахматова пишет о живущем в Кремле палаче — “кремлёвском горце” (формула из стихотворения Мандельштама “Мы живём, под собою не чуя страны...”). В то же время ахматовская “огромная звезда”, без сомнения, провоцирует вспомнить о “большой звезде” из Апокалипсиса.

О том, что заключительные строки ахматовского стихотворения “К смерти” восходят к финалу уже процитированного нами выше мандельштамовского стихотворения “За гремучую доблесть грядущих веков...” (“Уведи меня в ночь, где течёт Енисей // И сосна до звезды достаёт”), писали многие исследователи. Существенно важным представляется обратить внимание на то обстоятельство, что мандельштамовский подтекст совмещён у Ахматовой с гумилёвским мотивом “звёздного ужаса” (“Звезда Полярная 4 сияет. // И синий блеск возлюбленных очей // Последний ужас застилает”). Поэму Гумилёва “Звёздный ужас” Ахматова, как известно, считала одним из лучших его произведений.

Мотивы, исподволь напоминающие внимательному читателю о трагической судьбе Николая Гумилёва, весьма многочисленны в “Реквиеме”. Ограничимся здесь ещё только одним примером: в первом стихотворении цикла — “Уводили тебя на рассвете...” строка “В тёмной горнице плакали дети” отчётливо перекликается со строкой “Не любил, когда плачут дети” из давнего ахматовского стихотворения “Он любил...” (где “он” — это Гумилёв) 5.

Остаётся указать, что по крайней мере в двух стихотворениях Ахматовой, написанных задолго до “Реквиема”, мы встречаем образ звёзд в окружении мотивов, сходных с теми, что обрамляют образ звезды в интересующих нас строках цикла: “Я гощу у смерти белой // По дороге в тьму, // Зла, мой ласковый, не делай // В мире никому. // И стоит звезда большая // Между двух стволов...” (“Как невеста, получаю...”, 1915) и “Спит юродивый на паперти, // На него глядит звезда” (“Причитание”, 1922).

Примечания

 1 “В начале 1939года я получила короткое письмо от московской приятельницы: “У подружки Лены родилась девочка, а подружка Надюша овдовела”, — писала она” (Ахматова А.А.Листки из дневника // Осип Мандельштам и его время. М., 1995. С. 38–39).

 2 Ср. с финалом мандельштамовского стихотворения “Декабрист” (1917): “Всё перепуталось, и некому сказать, // Что постепенно холодея, // Всё перепуталось, и сладко повторять: // Россия, Лета, Лорелея”.

 3 О зловещих звёздах у Мандельштама см., например: ЛевинЮ.И. Избранные работы. М., 1998. С.9–17.

 4Отметим звуковое созвучие слова “полярная” со словом “полынь”.

 5 В свою очередь, подтекстом этой строки, как отметил ещё В.М.Жирмунский, послужили известные строки Анненского. О гумилёвских реминисценциях в ахматовском цикле см. нашу заметку: Николай Гумилёв в “Реквиеме” Анны Ахматовой // Русская речь. 2000. №3. С.26–28.