“Преступление и наказание” — одно из лучших произведений великого русского писателя второй половины XIX века Ф. М. Достоевского. Между тем трудно найти другое столь давно и единодушно признанное классическое произведение, оценки которого были бы столь разноречивы и даже противоположны, причем расхождения эти связаны именно с вопросом о мотивах преступления Раскольникова и об отношении к ним Ф. М. Достоевского.

По мнению многих исследователей, доминирует все-таки концепция двойственности мотивов. Первый представляет собой теорию “права сильного”, которая отражала дух времени и была порождением общественной теории нигилизма: “Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил”. Второй — полная противоположность первому: желание добра людям, стремление спасти сестру от гибели, а себе дать возможность добрыми делами всей последующей жизни загладить преступление. Некоторые исследователи находят три, четыре и даже больше мотивов, но все они тяготеют к двум вышеперечисленным полюсам.

Вообще, приступая к работе над романом, Достоевский писал: “...уничтожить неопределенность, то есть так или этак объяснить все убийство...”. Есть литературоведы, которые считают, что сделать это Достоевскому не удалось: он так и не пришел к выводу, как именно мотивировать преступление, и остались две, “не согласованные между собой” мотивировки, осталась неопределенность. Вторая, более распространенная точка зрения заключается в том, что вначале у Достоевского были колебания, но он их решил “диалектически”, то есть — сочетав обе. Выходит, что Раскольникову хочется, или ему это только кажется, быть “добрым Наполеоном”. В этом словосочетании совмещено несовместимое, но в этом-то и кроется зерно, суть вопроса. Все, что послужило мотивами преступления Родиона Раскольникова, построено на глубоких, запутанных противоречиях, в которых нам и предстоит разобраться.

Прежде всего их следует искать во внутренних противоречиях самой натуры Раскольникова. Не случайно автор дал ему такую фамилию, которая постоянно напоминала бы читателю о внутреннем расколе героя. Но этот раскол вовсе не следует понимать как борьбу между “плохими” и “хорошими” мотивами преступления. Так кажется самому Раскольникову, но это лишь его самообман, и мы не должны ему поддаваться.

То, что на самом деле происходит в душе Р. Раскольникова, верно определил современный литературовед Ю. Ф. Ка-рякин: “борьба мотивов за преступление против него”, “правых и неправых целей, определяющих и свои средства”. Подтверждением противоречивости характера Раскольникова являются и слова Разумихина, который знает Родиона немногим, но лучше других: “великодушен и добр” и в то же время “холоден и бесчувственен до бесчеловечия”. И сам Достоевский пишет: “...уже в следующую минуту это становился не тот человек, что был в предыдущую”. И, как опять-таки верно подметил Карякин, “даже сны его — тоже разные, противоположные”: один сон — “предостережение от убийства”, второй — его “повторение”. Каждое слово героя “расколото” и в сущности уже заключает в себя реалы: “проклятая мечта”, “мрачный восторг”, “кровь по совести”. Скорее, эти словосочетания следовало бы разбить на два ряда слов: “проклятая, мрачный, кровь” и “мечта, восторг, совесть”. Такой порядок характерен для сознания обычного человека. Но в сложнейшей системе самосознания Раскольни-кова порядок нарушается, и между несовместимыми понятиями происходит борьба.

Родион Раскольников постоянно ощущает борьбу, но он неправильно ее понимает, словом, поддается самообману, выдавая борьбу за противостояние правых целей неправым средствам.

Нередко мотив убийства объясняют роковым влиянием города. Действительно, душная атмосфера узких и пыльных улиц, гробообразная каморка Раскольникова — все это, можно сказать без преувеличения, погубило его: “редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге”. Погубило, но отнюдь не как героя, вступившего в схватку с чуждым ему миром во имя правых целей. Раскольников пытался встать на этот путь, но вскоре разочаровался в нем и смирился с существующим порядком. Изменить что-то в этом мире кажется Родиону Рас-кольникову невозможным, равно как остановить скрипящую, но все же действующую машину. Над теорией “всеобщего счастья” герой смеется: “несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастье... Ха-ха!” И совершается трагедия — внутреннее пора-;жение Раскольникова, его порабощение этими замкнутыми стенами и грязными улицами. Переворачивается вся система ценностей героя — он уже заражен “влияниями” Петербурга, и его душевное состояние действительно принимает форму болезни. И, как отметил Ю. Ф. Карякин, “не скверную пьесу хочет он отменить, а пытается (безнадежно) сыграть в ней другую роль, роль главного героя”. Следующий шаг больного ума — извращенная арифметика — “одна смерть и сто жизней взамен”, “куча” обстоятельств, навалившихся разом на героя, которые тот счел за роковые. Полное отчаяние в его настоящем положении, невозможность спасти сестру, помочь сломленному жизнью Мармеладову и его семье, загубленной навсегда девочке, вышедшей на панель, наводят нас на мысль о, так сказать, “нетрадиционном средстве”... Вопрос в том, смо: жет ли он им воспользоваться?

Уже все его муки до совершения преступления дают Р. Раскольникову почувствовать, что он не способен на такое. Но в тот решающий момент, когда герой уже почти освободился от власти этой идеи и просил Бога указать ему правильный путь, дорога приводит его к месту, где он слышит свой приговор: завтра и в определенном часу. Все предрешено, Раскольников уже почти сознательно жертвует собой ради спасения других. Кто он — новый Христос, Мессия? Избрав роль спасителя человечества, Родион Раскольников стремится “встать” над глупою толпой и силою своей власти сделать то, что он хочет. Но осуществляется его миссия по-другому: его пример показывает оторвавшейся от народа и помешанной на “наполеоновской идее” интеллигенции всю ее бесчеловечность и никчемность. Но как бы то ни было, такого предназначения сам Раскольников угадать, разумеется, не мог бы, в этом он целиком подчинился авторской воле. И, поэтому “добро” никак нельзя считать мотивом преступления. И опять ссылаясь на Ю. Ф. Каря-кина, можно сказать, что если “добро” поначалу и противостояло преступлению, то потом оно капитулировало перед злом, а еще позже — стало незаметно прикрывать собою горькую правду: “Я просто убил, для себя убил...”

Таким образом, нам удалось чуть ближе рассмотреть тот сложный и запутанный клубок, тот узел, в котором сплетены мотивы преступления Родиона Раскольникова. Сложность эта — гнетущая, тяжелая, словно бремя, так что как бы в отместку ей хочется сказать: все гениальное просто, подтверждая тем самым противоестественность подобной усложненности, граничащей с неразберихой, хаосом. Отсюда вытекает увиденная Ю. Ф. Карякиным главная мысль Ф. М. Достоевского: “не в том дело, как обосновать преступление, а в том, что недопустимо его обосновывать как бы то ни было”.