Вопреки известному тезису У. Лабова о единстве социолингвистики (Лабов, 1976), в этой сравнительно молодой языковедческой дисциплине отчетливо выделяются национально ориентированные направления исследований. Это обстоятельство связано с тем, что в каждой стране и, более узко, в каждой этно-социальной общности складываются своеобразные условия функционирования языка (или языков), и на первый план выдвигаются такие проблемы, которые актуальны для данной национальной общности (или многонациональной, но характеризующейся единством социально-экономической и политической жизни). Естественно, что социолингвисты, либо принадлежащие к этой области, либо изучающие ее "извне", акцентируют свое исследовательское внимание именно на этих актуальных проблемах, оставляя в тени другие.

Примеры такого состояния социолингвистики многочисленны. Так, в США интенсивно изучаются вопросы, связанные с Black English, его соотношением со стандартным American English, обучением негритянских детей литературным формам языка, а также процессы языковой интеграции выходцев из Мексики, Пуэрто-Рико и других неанглоязычных регионов. В Германии и Франции в последние десятилетия обострился вопрос о рабочих-иммигрантах, в частности, об их языковой адаптации, и этому посвящены многие исследования немецких и французских социолингвистов (см. об этом в работах У. Лабова, Р. Фейсолда, Дж. Фишмана, Дж. Гамперца, Д. Хаймса, Н. Диттмара, У. Аммона и др.; см. также содержательный обзор проблем, связанных с национально-языковыми меньшинствами в странах Западной Европы, - в Lüdi 1990).

В большинстве стран Африки на первом плане по значимости стоят вопросы языкового строительства: выбор языка или диалекта, который мог бы претендовать на статус государственного языка (или языка межнационального общения), разработка письменностей, функциональное и ситуативное соотношение разных языков и диалектов и т.п. (см. об этом Виноградов, Коваль, Порхомовский 1984).

Похожая картина - в отечественной социолингвистике. Многочисленные работы 20-х годов, посвященные языковым изменениям после революции 1917 года, имели четко ориентированный "русистский" уклон, так как именно в русском языке происходили наиболее характерные и при этом социально обусловленные перемены (см. работы Е.Д. Поливанова, А.М. Селищева, Г.О. Винокура и др.).

К концу 30-х годов интерес к социолингвистической проблематике в русском языкознании угасает, а наметившееся в конце 50-х - начале 60-х годов возобновление этого интереса сопровождается несколько иной ориентацией социолингвистических исследований: в центр внимания выдвигаются процессы двуязычия и многоязычия как весьма характерные для такого многонационального государства, как СССР. При этом начинает преобладать так наз. макросоциолингвистика, то есть изучение больших социальных общностей, обслуживаемых одним или несколькими языками, а языковые и коммуникативные процессы, происходящие в "микрообщностях" (семье, игровых и производственных группах и т.п.), почти не исследуются.

В рамках макроподхода русский язык изучается главным образом как средство межнационального общения, но несмотря на большое число работ, посвященных этой его функции (обзор их см. в Бахнян, 1984), многие вопросы существования русского языка в иноязычном окружении остаются актуальными и недостаточно исследованными (в частности, вопросы, связанные с характером варьирования языковых средств, обусловленного целым комплексом собственно лингвистических, психологических, социальных, национальных и т.п. факторов).

Функционирование русского языка на территории его исконного распространение и в различных слоях и группах природных его носителей также обусловлено не только внутренними языковыми закономерностями, но и в той или иной степени внешними факторами. Изучение этих факторов, характера их воздействия на языковые процессы и отношения, выявление специфики социальной обусловленности современного функционирования русского языка (в отличие от предшествующих этапов его развития) - как кажется, одна из актуальных задач "социорусистики".

Было бы, разумеется, неверным считать, что в этом направлении ничего не делается: достаточно упомянуть монографию "Русский язык и советское общество" (1968) и идейно связанные с нею сборники работ о развитии - в современном социальном контексте - фонетики, грамматики, лексики и стилистики русского языка (см. Развитие 1963, 1964, 1965, 1966а, 1966б, 1968, 1971, 1975, а также Социально-лингвистические исследования 1976), серию работ по русской разговорной речи, выполненных под руководством Е.А. Земской, исследования ученых Саратовского университета, посвященные анализу отношений между языком и обществом (см. Язык и общество 1967, 1970, 1974, 1977 и др.), а также современному состоянию территориальных говоров (Баранникова, 1967 и др.), разговорной речи (Сиротинина, 1974 и др.), и ряд иных работ.

Однако в этой статье я хочу остановиться не на итогах социолингвистического изучения русского языка, а на еще не решенных вопросах, на таких направлениях исследования, которые, как кажется, находятся в зачаточном состоянии.

Естественно, что предлагаемые заметки не претендуют на то, чтобы служить программой изучения современного русского языка под социальным углом зрения: я хочу лишь обратить внимание на некоторые проблемы, представляющиеся актуальными в контексте функционирования и развития современного русского языка.

1. Традиционно одним из центральных объектов социолингвистики признается социальная дифференциация языка (см., например, Жирмунский,, 1969, 14). Можно ли считать, что социальная дифференциация современного русского языка изучена в достаточной степени?

Большая часть работ, посвященных этой проблеме, скорее констатирует наличие разных подсистем в национальном русском языке, нежели детально описывает каждую из них (см., например, Городское просторечие, 1984, Разновидности, 1988, Крысин, 1989б). Давая по существу "дифференциальное" описание социального расслоения русского языка, то есть обращая внимание прежде всего на то, чем одна подсистема отличается от других, авторы этих работ не задаются целью изучить каждую такую подсистему с точки зрения набора присущих ей средств, их структурных и функциональных характеристик, коммуникативных условий использования этих средств в общении, механизмов социально и ситуативно обусловленного переключения (в процессе коммуникации) с данной подсистемы на другую и т.п., то есть описать полнокровную жизнь подсистем (а не только их статус среди других форм существования русского языка [1].

Естественно, что достижение такой цели невозможно без широкого обследования носителей и "использователей" различных подсистем, обеспечивающего получение достаточно надежного и репрезентативного материала. В подобном углубленном социолингвистически ориентированном изучении нуждаются прежде всего местные говоры и городское просторечие (в частности, стремительно исчезающее московское), которые в современных условиях размываются нивелирующим воздействием на них литературного языка и теряют свою целостность (именно как подсистемы), но которые в коммуникативном отношении еще активны.

Коммуникативно значимыми являются также профессионально и социально ограниченные подсистемы - профессиональные "языки" и социально-групповые жаргоны. Между тем, первые изучаются слабо (хорошо известные работы В.Д. Бондалетова посвящены исследованию профессиональных "языков" прошлого - конца 19 - начала 20 вв.), а среди вторых особым вниманием исследователей пользуется главным образом молодежный жаргон, да и то преимущественно с точки зрения специфики его средств (см., например, Копыленко, 1976, Борисова-Лукашанец, 1982 и нек. др.), и русское воровское арго, существовавшее на рубеже прошлого и нынешнего веков (см. Грачев, 1986).

В то же время характерные для современного состояния русского языка социально обусловленные его разновидности почти не изучаются. Я имею в виду, например, тюремно-лагерный жаргон. Он лишь частично унаследовал средства традиционного воровского арго, большая же часть его средств своеобразна (за счет внутреннего словообразования, специфических метафорических переосмыслений, многочисленных заимствований и т.п.). Кроме того, тюремно-лагерный жаргон, по сравнению с воровским арго, необычайно расширил социальные границы своего функционирования: прошедшие через сталинские лагеря представители самых разных социальных слоев и групп (инженеры, военные, крестьяне, студенты, врачи, поэты, журналисты и др.), составлявшие значительную часть русскоговорящего общества, в той или иной мере не только соприкасались с этим жаргоном, но и активно пользовались им. Более того, тюремно-лагерный жаргон оказал значительное влияние на другие подсистемы русского языка - просторечие, устную интеллигентскую речь, элементы его употребительны в публицистике и других стилистических разновидностях литературного языка (ср. слова типа доходяга, туфта, бадяга, темнить, обороты типа качать права, на цирлах, откинуть копыта, выйти боком, активизацию в литературном языке некоторых словообразовательных моделей, раньше малохарактерных и лексически ограниченных: ср. модель образования прилагательных типа по-быстрому, по-честному, по-тихому и т.п.).

Для современного состояния русского языка весьма характерны также языковые особенности различных "гешефтгрупп" - типа фарцовщиков, проституток, мафиози и т.п. - и групп людей, объединяющихся по общности интересов, хобби: туристов, болельщиков, коллекционеров и др. (ср. лошадь в значении "одна лошадиная сила" - в речи автомобилистов, банка в значении "гол" - в речи футбольных болельщиков, кукла в значении "фальшивый или подмененный предмет; подставное лицо" - в речи браконьеров и т.п.).

2. К проблеме социальной дифференциации языка тесно примыкают вопросы, связанные с особенностями речевого общения в разных социальных группах. Как представляется, до последнего времени этот круг вопросов изучался преимущественно в аспекте использования языковых средств (и своеобразия такого использования) представителями так наз. условных социальных групп [2]; при этом объектом изучения были главным образом средства литературного языка, допускающие варьирование. (Оказалось, что такое варьирование социально обусловлено: оно зависит от возраста говорящих, уровня их образования, территориальной принадлежности, профессии и ряда других характеристик; см. Русский язык, 1974).

Однако такие исследования, при всей их важности для общего представления о социальной обусловленности использования средств литературного языка, не дают ответа на вопрос о том, как используется русский язык - и не только литературный - в реальных коллективах носителей языка: в семье, школьном классе, компаниях друзей, сверстников и т.п.

Поскольку каждый такой коллектив представляет собой своеобразную ячейку общества, естественно предположить, что и по использованию языка и по шаблонам языкового общения эти ячейки также своеобразны: очевидно, что, например, речевое поведение человека как члена семьи должно отличаться от его же речевого поведения в роли сослуживца и т.д.

Социолингвистическое изучение малых групп предполагает использование не только собственно лингвистических, но и социально-психологических методик и теорий. Так, наиболее эффективным здесь оказывается метод включенного наблюдения (когда исследователь является членом изучаемой группы). Традиционно же применяемые социолингвистами методы письменного опроса и анкетирования, достаточно хорошо оправдавшие себя при обследовании больших совокупностей носителей языка, в отношении малых групп, как это вполне очевидно, едва ли применимы - во всяком случае, в виде обширных вопросников, многопрофильных анкет и т.п. (подробнее с постановкой вопроса о социолингвистическом изучении малых групп можно ознакомиться по работе Крысин 1989а).

В теоретическом отношении при исследовании речевого общения в малых группах чрезвычайно важно понятие социальной роли, поскольку смена ролей (одним и тем же коммуникантом) обусловливает изменения в речевом поведении: в выборе языковых средств, их сочетаемости друг с другом, в тональности речи (а отсюда - в интонационных и фонетических ее характеристиках) и т.п. Успешная попытка связать с теорией социальных ролей вопросы функциональной стилистики предпринята в работах К.А. Долинина (Долинин 1976, 1978), но применение этой теории к изучению современной русской языковой действительности находится в зачаточном состоянии.

3. Делая акцент на функциональных свойствах языка, на своеобразии его использования в разных коммуникативных обстоятельствах, социолингвистика, естественно, не может обойтись без решения задач по исчислению и описанию типовых ситуаций речевого общения. Создание своего рода ситуативных грамматик, то есть выявление и эксплицитное формулирование правил речевого поведения носителей языка в различных ситуациях, в зависимости от разных целей общения, - как кажется, еще одна, и при этом актуальная, задача социолингвистически ориентированной науки о русском языке (с этим направлением исследований перекликается выдвигаемая Е.М. Верещагиным задача описания коммуникативных тактик говорящего в разных условиях речевого общения: см. Верещагин 1990, 1991).

Единство принципов описания речевых ситуаций можно обеспечить при такой интерпретации этого понятия, которая рассматривает речевую ситуацию как некий структурированный объект, состоящий из нескольких переменных: (1) говорящий (отправитель речи) и его социальная роль; (2) слушающий (адресат, получатель речи) и его социальная роль; (3) отношения между говорящим и адресатом (официальные - нейтральные - дружеские); (4) тональность; (5) цель; (6) средство (литературный язык, местный диалект, профессиональный "язык", социально-групповой жаргон); (7) способ (контактный / дистантный, устный / письменный) [3].

Предполагается, что изменение значения каждой из переменных ведет к изменениям в лингвистических характеристиках речевой ситуации: в выборе языковых средств, в их сочетании друг с другом и т.п. Эти переменные не равнозначны по своему "весу" в формировании речевой ситуации. Конституирующими являются социально-ролевые характеристики коммуникантов, отношения между ними (и обусловленная этим тональность речи) и цель общения. Как это достаточно очевидно, изменения в значениях именно этих переменных определяют выбор средств коммуникации: например, в роли сдающего экзамен студент обязан использовать литературный язык, а в роли приятеля он может (а в некоторых условиях внутригруппового общения - обязан) переходить на жаргон; два не знакомых друг с другом человека обычно употребляют нейтральные или официально-книжные средства (обращаясь друг у другу), используя при этом как устный контактный, так и дистантный (письменный) способы коммуникации, в то время как между членами одной семьи или производственной группы вполне естественны разговорные, стилистически сниженные, просторечные, жаргонные и т.п. слова и конструкции, раелизуемые как правило в устной форме непосредственного общения; бытовая просьба (одно из значений переменной "цель") может быть изложена устно при контактном общении говорящего и адресата (типа: Передайте, пожалуйста, деньги на билет; Будьте добры, пройдите вперед и т.п.), а намерение обосновать свою позицию по некоторому вопросу (другое значение той же переменной) - например, представить доказательство некоей научной теории - естественнее осуществить при использовании письменного способа общения (при этом имея я виду тип адресата, но не конкретного человека).

Дифференциация речевых ситуаций по целям (информация, убеждение, просьба, требование, обещание, клятва, обвинение, оскорбление, покаяние и т.п.), изучение таких различий в выборе и употреблении языковых средств, которые обусловлены различиями в целях коммуникации, невозможны без использования основных положений теории речевых актов, для которой понятие цели общения является по существу главным (на этом понятии основаны два других, фундаментальных для указанной теории, - иллокутивной силы речевого акта и его перлокутивного эффекта).

Социолингвистический анализ речевых ситуаций может выявить социальные причины нарушения известных коммуникативных постулатов (максим) и возникновение коммуникативных неудач. В частности, в разной социальной среде могут быть неодинаковые представления об успешности речевого акта, и то, что в одной среде считается коммуникативной нормой, в другой вызывает недоумение или раздражение. Например, в современном русскоязычном обществе формулы вежливости (типа будьте добры; не могли бы вы...; могу ли я попросить вас...), обращенные к носителям просторечия, могут вызывать у последних негативную реакцию и даже настраивать враждебно по отношению к говорящему, тем самым являясь причиной коммуникативного провала. С другой стороны, в интеллигентской среде "не принимаются" некоторые манеры речевого поведения, характерные для носителей просторечия (более громкая, чем это необходимо для восприятия в условиях отсутствия внешних помех, речь; обильная оберучная жестикуляция и т.п.). Это может служить если не препятствием к общению, то, во всяком случае, причиной, по которой те или иные представители интеллигентской среды стараются не вступать в контакт с лицами, речевое поведение которых характеризуется подобными особенностями.

4. Изучение речевых ситуаций с применением теории речевых актов предполагает семантический и социолингвистический анализ предикатов, воплощающих в себе иллокутивные намерения говорящих. Это прежде всего перформативы и перформативные конструкции типа приказываю, прошу, обещаю, клянусь, могу ли я попросить тебя, я хотел бы сообщить вам и т.п., а также другие типы предикатов, обозначающих различные отношения между участниками коммуникативной ситуации: хвалить, ругать, порицать, пререкаться, перечить, прекословить, грубить, дерзить, хамить и под. к ситуациям, в которых субъект находится в социально зависимом положении от адресата: *Молодой сотрудник благоволит к начальству; *Девочка гневается на отца; *Солдат похвалил командира, и, с другой стороны, глаголов дерзить, грубить, резать (правду в глаза) - к ситуациям с "обратным" соотношением статуса субъекта и адресата: *Мать постоянно дерзит малолетнему сыну; *Учитель грубил ученикам (однако вполне правильно: был груб с учениками, - предикаты грубить и быть грубым (с кем-либо) не вполне синонимичны), *Начальник резал правду в глаза подчиненным (см. об этом подробнее в Крысин 1989б, гл. 5).

Заслуживают внимание такие причины, по которым перформативы (типа прошу, приказываю, хвалю и под.) могут замещаться иными способами выражения тех же действий или намерений говорящего. Нередко эти причины коренятся в социальных и ситуативных условиях речевого общения. Так, при официальном обращении начальника к подчиненному вполне уместно использование перформативной формы прошу (Прошу Вас представить отчет к 15-му марта); при обращении подчиненного к начальнику эта форма (в устной речи) может выражать лишь подчеркнутую, усиленную просьбу (в этом случае прошу обычно выделяется и интонационно), если же такое усиление не требуется, говорящий предпочитает выражать свою просьбу с помощью конкретных предикатов действия или отношения: подпишите, разрешите, Не могли бы Вы отпустить меня сегодня пораньше и т.п.

Вообще разного типа ограничения, накладываемые на употребление тех или иных елиниц, их сочетаемость с другими единицами, нередко обнаруживают в себе социальные пружины, и естественно, что механизмы действия этих пружин заслуживают внимания социолингвистов (в качестве примеров сочетаемостных ограничений, имеющих социальную природу, ср. употребление местоимения мой в контексте названий иерархизированных коллективов типа семья, бригада, отдел и квазисимметричных предикатов типа перекликаться, быть похожим, быть другом и под. - см. об этом Крысин 1989б, гл. 5, 1990).

5. Социолингвистический аспект может быть внесен и в некоторые традиционные направления русистских исследований. Это актуально именно на современном этапе развития национального русского языка. Так, например, по общему признанию, диалектология имеет дело сейчас не с целостными системами диалектов, а с более или менее разрозненными говорами, подверженными нивелирующему воздействию литературного языка. При этом "угасание" говоров как полноценных коммуникативных систем сопровождается процессами социальной и функционально-ситуативной дифференциации диалектных средств: говор лучше всего сохраняется в речи женщин старшего поколения, его использование в речевой практике других групп жителей современной деревни более или менее спорадично, однако оно зависит от ситуации: в бытовых ситуациях диалектные средства используются чаще, чем в официальных (ср. общение соседей - и выступление на собрании), от адресата (ср. общение со "своими", например, с родителями, - с и "чужими", например, с приезжими горожанами) [4] и т.п.

"Открыто социальной" является еще одна область традиционных лингвистических исследований - процессы языкового заимствования. В современных условиях заимствование русским языком иноязычных слов и их освоение в различных стилистических и жанровых разновидностях речи имеет определенный общекультурный, идеологический, социальный и т.п. контекст: например, иноязычное может восприниматься как культурно или идеологически чуждое, несущее с собой нечто, не свойственное русской национальной культуре, национальным обычаям и традициям и т.п. В связи с этим представляет интерес исследование с социолингвистической точки зрения адаптации иноязычных слов в разной социальной среде, пути проникновения иноязычной лексики в русский язык и роль речевой практики различных социально-профессиональных групп в этом процессе: ср. такие группы, как переводчики, журналисты-международники, дипломаты, ученые, музыканты, актеры и пр. (подробнее об этом см. Крысин, 1992).

6. В заключение хочу назвать еще одно направление социолингвистических исследований в русистике, которое представляется перспективным. Это - создание социолингвистических портретов. Термин впервые употреблен, кажется, Т.М. Николаевой (см. Николаева, 1991), однако идея создания подобных портретов принадлежит М.В. Панову. Она была выдвинута им четверть века назад (см. Панов, 1967) и частично осуществлена в виде фонетических портретов выдающихся деятелей русской культуры 18-20 вв. в работе, написанной в 1970 году, но опубликованной лишь двадцать лет спустя (см. Панов, 1990).

Идея заключается в том, что речь отдельного человека может фокусировать в себе черты, которые являются типичными для языковых привычек и особенностей данной социальной среды, и задача исследователя состоит в том, чтобы выявить эти черты и дать им соответствующую социолингвистическую интерпретацию, показывая, что они являются отражением речевых особенностей группы, в которую входит индивид.

Интуитивное и при этом, естественно, весьма расплывчатое представление о том, как говорит чиновник, судья, депутат парламента, учитель, шофер такси, журналист и т.п., есть, возможно, не только у лингвистов, но и у обычных носителей русского языка (это представление, кстати говоря, зафиксировано в ряде устойчивых оценочных оборотов - типа чиновничий язык, учительский тон, актерским голосом и т.п.). Однако лишь выявление этой интуиции и, главное, исследование реальной речевой практики представителей всех этих социально-профессиональных групп может заложить материальную основу для создания социолингвистических портретов наших современников.

Сноски

1. Исключение составляет, пожалуй, русская разговорная речь, описанная достаточно подробно и обстоятельно. Однако нелишне обратить внимание на то, что это, скорее, функциональная, нежели социальная разновидность современного русского языка, так как, по-видимому, разговорной речью (в том понимании этого термина, какое он имеет в упомянутых работах) пользуются представители не только городской интеллигенции, но и других социальных слоев и групп.

2. Современная социальная психология предлагает различные классификации человеческих групп в зависимости от угла зрения, под которым такие группы рассматриваются: ср., например, выделение первичных и вторичных, формальных и неформальных, референтных (эталонных) и нереферентных групп. Разграничение условных и реальных групп - одна из таких классификаций.

Условными считаются группы, представляющие собой совокупность людей, объединенных по какому-либо одному значению того или иного признака: например, люди в возрасте от 20 до 30 лет, люди, имеющие среднее техническое образование, и т.п. Члены условных групп не находятся в контакте друг с другом. Последнее обстоятельство - наличие регулярных контактов - является конституирующим для понятия реальной группы: школьный класс, студенческая группа, производственная бригада - это примеры реальных групп.

Среди реальных различают большие и малые (не более 7-8 членов) группы. Малые группы, в свою очередь, подразделяются на стабильные, или долговременные (семья, бригада и др.), и короткоживущие (например, пассажиры одного купе в поезде, сокамерники в пересыльной тюрьме и т.п.). Важной, с точки зрения особенностей речевого общения, разновидностью короткоживущих групп являются стереотипные ситуативно обусловленные группы, которые чаще всего представляют собой диады и триады: ср., например, продавец - покупатель, врач - пациент, судья - подсудимый - свидетель и др.

3. Этот перечень переменных, существенных для описания речевых ситуаций, представляет собой модификацию набора признаков, в свое время предложенного Р. Якобсоном (см. Jakobson, 1960) и позднее дополненного Д. Хаймсом (Hymes, 1964).

4. Ср. разграничение Л.П. Якубинским типов речи в зависимости от того, в какой среде говорящий осуществляет свои коммуникативные намерения - "привычной", "своей" или же "непривычной", "чужой" (Якубинский, 1923, 99). На социальное и ситуативное расслоение современного говора обращает внимание в своих работах Л.М. Орлов (см. Орлов, 1969а, 1969б).

Список литературы

БАРАННИКОВА Л.И. Русские народные говоры в советский период. Саратов, 1967.

БАХНЯН К.В. Актуальные проблемы изучения русского языка в советском обществе. Научно-аналитический обзор. М., 1964.

БОРИСОВА-ЛУКАШАНЕЦ Е.Г. Английские элементы в русском молодежном жаргоне. Автореферат кандидатской диссертации. М., 1982.

ВЕРЕЩАГИН Е.М. Тактико-ситуативный подход к речевому поведению (поведенческая ситуация "Угроза"). В: Русистика, № 1, 1990.

ВЕРЕЩАГИН Е.М. Коммуникативные тактики как поле взаимодействия языка и культуры. В: Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики. Всесоюзная научная конференция. Доклады. Часть 1. М., 1991.

ВИНОГРАДОВ В.А., КОВАЛЬ А.И., ПОРХОМОВСКИЙ В.Я. Социолингвистическая типология. Западная Африка. М., 1984.

ГОРОДСКОЕ ПРОСТОРЕЧИЕ. Проблемы изучения. Под ред. Е.А. Земской и Д.Н. Шмелева. М., 1984.

ГРАЧЕВ М.А. Русское дореволюционное арго: Автореферат кандидатской диссертации. Горький, 1986.

ДОЛИНИН К.А. Ролевая структура коммуникации и разговорная речь. В: Теория и практика лингвистического описания разговорной речи. Вып. 7. Часть 1. Горький, 1976.

ДОЛИНИН К.А. Стилистика французского языка. М., 1978.

ЖИРМУНСКИЙ В.М. Марксизм и социальная лингвистика. В: Вопросы социальной лингвистики. Л., 1969.

КОПЫЛЕНКО М.М. О семантической природе молодежного жаргона. В: Социально-лингвистические исследования. М., 1976.

КРЫСИН Л.П. О речевом поведении человека в малых социальных общностях. В: Язык и личность. Ота. ред. Д.Н. Шмелев. М., 1989а.

КРЫСИН Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. М., 1989б.

КРЫСИН Л.П. Социальные компоненты в прагматике языкового знака: квазисимметричные предикаты. В: Metody formalne w opisie jazykow slowianskich. Pod red. Z. Saloniego. Warszawa, 1990.

КРЫСИН Л.П. Языковое заимствование как проблема диахронической лингвистики. В: Проблемы диахронической лингвистики. Отв. ред. В.К. Журавлев. М., 1992.

ЛАБОВ У. Единство социолингвистики (перевод с английского). В: Социально-лингвистические исследования. М., 1976.

НИКОЛАЕВА Т.М. "Социолингвистический портрет" и методы его описания. В: Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики. Часть 2. М., 1991.

ОРЛОВ Л.М. О социальной и стилистической дифференциации территориальных говоров. В: Ученые записки Волгоградского педагогического института. Вып. 2. Волгоград, 1969а.

ОРЛОВ Л.М. Социальная и функционально-стилистическая дифференциация в современных русских территориальных говорах. Докторская диссертация. Волгоград, 1969б.

ПАНОВ М.В. История русского литературного произношения XVIII - XX вв. М., 1990.

РАЗВИТИЕ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. Под ред. С.И. Ожегова и М.В. Панова. М., 1963.

РАЗВИТИЕ ГРАММАТИКИ И ЛЕКСИКИ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. Под ред. И.П. Мучника и М.В. Панова. М., 1964.

РАЗВИТИЕ ЛЕКСИКИ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. Под ред. Е.А. Земской и Д.Н. Шмелева. М., 1965.

РАЗВИТИЕ СЛОВООБРАЗОВАНИЯ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. Под ред. Е.А. Земской и Д.Н. Шмелева. М., 1966а.

РАЗВИТИЕ ФОНЕТИКИ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. Под ред. М.В. Панова. М., 1966б.

РАЗВИТИЕ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СТИЛЕЙ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. Отв. ред. Т.Г. Винокур и Д.Н. Шмелев. М., 1968.

РАЗВИТИЕ ФОНЕТИКИ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. Фонологические подсистемы. [Под ред. М.В. Панова]. М., 1971.

РАЗВИТИЕ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. 1972. Словообразование. Членимость слова. Отв. ред. Е.а. Земская. М., 1975.

РАЗНОВИДНОСТИ ГОРОДСКОЙ УСТНОЙ РЕЧИ. Отв. ред. Д.Н. Шмелев и Е.А. Земская. М., 1975.

РУССКИЙ ЯЗЫК ПО ДАННЫМ МАССОВОГО ОБСЛЕДОВАНИЯ. Опыт социально-лингвистического изучения. под ред. Л.П. Крысина. М., 1974.

РУССКИЙ ЯЗЫК И СОВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО. Под ред. М.В. Панова. Кн. 1-4. М., 1968.

СИРОТИНИНА О.Б. Современная разговорная речь и ее особенности. М., 1974.

СОЦИАЛЬНО-ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. Под ред. Л.П. Крысина и Д.Н. Шмелева. М., 1976.

ЯЗЫК И ОБЩЕСТВО (сб.). Саратов. Вып. 1 (1967), вып. 2 (1970), вып. 3 (1974), вып. 4 (1977).

ЯКУБИНСКИЙ Л.П. О диалогической речи. В: Русская речь. Вып. 1. Пг. 1923.

HYMES D. Introduction: toward ethnographies of communication. In: American Anthropologist. Vol. 66 № 6, part 2. 1964.

JAKOBSON R. Concluding statement: linguistics and poetics. In: Style in Language. Ed. by T.A. Sebeok. M.I.T. Press and Wiley, 1960.

LUDI G. Les migrants comme minorite linguistique en Europe. In: Sociolinguistica. Max Niemeyer. Tubingen. Bd. 4. 1990.

Л.П. Крысин. О ПЕРСПЕКТИВАХ СОЦИОЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ В РУСИСТИКЕю