§ 1. Основные причины разногласий в области современной грамматики

Акад. А.И. Соболевский часто цитировал слова Готфрида Германна: "Duas res longe sunt difficillimae - lexicon scribere et grammaticam" ("Два дела особенно трудны - это писать словарь и грамматику") [1]. И действительно, составление грамматики любого языка сопряжено с величайшими трудностями - теоретическими и практическими. Объем и задачи грамматики не очерчены с достаточной ясностью. Приемы грамматического исследования у разных лингвистов очень разнородны. Так, в грамматике современного русского языка разногласий и противоречий больше, чем во всякой другой науке. Почему так? Можно указать две общие причины. Одна - чисто практическая. Грамматический строй русского языка плохо изучен. Освещение многих грамматических вопросов основывается на случайном материале. Важнейшие стороны грамматической структуры русского языка, например относительное употребление глагольных времен, виды русского глагола, категория залога, значения предлогов, функции союзов, типы синтагм, способы их сочетания и распространения, модальные типы предложений, приемы сцепления предложений, проблемы сочинения и подчинения в строе предложений, остаются недостаточно обследованными. Фактически языковой материал, на который опираются русские грамматики самых разных направлений, беден и однообразен. Многие светлые идеи, открытые прежней грамматикой или вновь выдвигаемые общим языкознанием, не находят применения в современных грамматических учениях. Поэтому необходимо при построении грамматической системы современного русского языка глубже использовать грамматическое наследство и шире привлекать свежие факты живого языка. Другая причина блужданий современной грамматики - в отсутствии прочных теоретических основ, в отсутствии определения или точного описания основных грамматических понятий, особенно понятий слова и предложения. Сила учения Потебни в значительной степени зависела от того, что Потебня в своих грамматических построениях опирался на глубокое понимание основных грамматических категорий - категорий слова и предложения. Если эти центральные понятия сбивчивы, грамматика превращается в каталог внешних форм речи или в отвлеченное описание элементарных логических категорий, обнаруживаемых в языке. Акад. А.А. Шахматов, приступив к работе над синтаксисом русского языка, прежде всего подверг лингвистическому анализу само понятие предложения.

Таким образом, исследователь грамматики современного русского языка обязан раскрыть содержание тех грамматических понятий, которые он кладет в основу своего построения.

§ 2. Грамматика, ее объем и ее задачи

Термин грамматика - даже в лингвистической литературе - употребляется в двух значениях: и как учение о строе языка, и как синоним выражения "строй языка".

Под грамматикой обычно понимают систему языковых норм и категорий, определяющих приемы и типы строения слов, словосочетаний, синтагм и предложений, и самый отдел лингвистики, исследующий эту систему. В грамматике как учении о строе языка чаще всего намечают три части: 1) учение о слове и его формах, о способах образования слов и их форм; 2) учение о словосочетании, о его формах и его типах; 3) учение о предложении и его типах, о компонентах (составных частях) предложений, о приемах сцепления предложений, о сложном синтаксическом целом (фразе). Учение о грамматической структуре слов, о формах слов, об образовании слов и форм слов обычно называется морфологией и отделяется от синтаксиса как учения о словосочетании и предложении.

"Морфология представляет, так сказать, инвентарь отдельных категорий слов и их форм, а синтаксис показывает все эти слова и формы в их движении и жизни - в составе речи", - так формулировал эту точку зрения проф. В.А. Богородицкий [2]. Против такого деления грамматики есть серьезные возражения, так как границы между морфологией и синтаксисом очень неустойчивы и неопределенны. Часть грамматических явлений, относимых к морфологии, легко находит себе место в синтаксисе и лексикологии. Синтаксис не может обойтись без учения о слове как о составной части предложения. "Всякое изменение слова по заданию предложения понятно лишь на его общем фоне и не может рассматриваться отдельно от него" [3].

Другая часть морфологии, исследующая и излагающая методы образования слов, может войти в лексикологию, т.е. учение о словаре, о закономерностях изменения лексической системы языка. Таким образом, положение морфологии как науки о строении и образовании слов и форм слов оказывается непрочным. Ф. де Соссюр писал: "Отделяя морфологию от синтаксиса, ссылаются на то, что объектом этого последнего являются присущие языковым единицам функции, тогда как морфология рассматривает только их форму... Но это различие - обманчиво... формы и функции образуют целое, и затруднительно, чтобы не сказать невозможно, их разъединить. С лингвистической точки зрения у морфологии нет своего реального и самостоятельного объекта изучения: она не может составить отличной от синтаксиса дисциплины" [4]. Мысль о том, что морфологию следует свести к синтаксису, стала общим местом некоторых направлений лингвистики. Так, например, С.Д. Кацнельсон заявляет: "Иллюзия независимости и автономности формы слова привела к отрыву морфологии от синтаксиса. Поддаваясь иллюзии, наука долго рассматривала слово как исходный пункт грамматического анализа. Между тем, форма слова есть лишь частный случай словосочетания, проявляющийся здесь лишь в более сложном и искаженном виде. Форма слова подлежит поэтому сведению к формам словосочетания, так же как морфология в целом подлежит сведению к синтаксису" [5].

На этой же почве возникает противопоставление синтаксиса лексикологии. С этой точки зрения происходит пересмотр отношений между синтаксисом и лексикологией. Некоторые лингвисты склонны и синтаксис, и лексикологию считать частями грамматики. Акад. И.И. Мещанинов пишет: "Учение о слове, выделяемое в особый раздел (лексикология), не может быть взято из грамматического очерка. Нельзя учение о формальной стороне слова с его значимыми частями (морфемами) отделять от учения о значимости самого слова... Изъятие лексикологии из грамматического очерка вредно отражается и на историческом понимании языковых категорий". Поэтому И.И. Мещанинов предлагает делить грамматику (за вычетом фонетики) на лексику (учение о слове в отдельности и о словосочетаниях лексического порядка) и синтаксис (учение о слове в предложении и о предложении в целом) [6]. Сама по себе мысль о тесной связи грамматики и словаря не нова.

Акад. Л.В. Щерба так проводил пограничную черту между описательной грамматикой и словарем: "В описательной "грамматике" должны изучаться лишь более или менее живые способы образования форм слов и их сочетаний; остальное - дело словаря, который должен содержать между прочим и список морфем" [7]. Однако эта схема слишком прямолинейна. Она не затрагивает общего вопроса о скрещении и взаимодействии грамматики и лексики, а только очерчивает автономные области той и другой.

Шире эта проблема освещена в "Курсе общей лингвистики" де Соссюра. Де Соссюр указывал на взаимопроникновение грамматических и лексических форм и значений в живой системе языка. "Логично ли исключить лексикологию из грамматики? На первый взгляд может показаться, что слова, как они даны в словаре, как будто бы не поддаются грамматическому изучению, которое обычно сосредоточивается на отношениях между словами. Но множество этих отношений может быть выражено с таким же успехом словами, как и грамматическими средствами" (с. 130).

С точки зрения функции лексический факт может сливаться с фактом грамматическим. Так, различение видов (совершенного и несовершенного) в русском языке выражено грамматически в случае спросить - спрашивать и лексикологически в случае сказать - говорить (ср.: брать - взять; ловить - поймать). "Множество отношений, обозначаемых в одних языках падежами или предлогами (или производными прилагательными), выражается в других языках сложными словами (франц. royaume des cieux, церк.-слав. царство небесное, нем. Himmelsreich), или производными (франц. moulin a vent, русск. ветряная мельница, польск. wiatr-ak), или, наконец, простыми словами (франц. bois de chauffage и русск. дрова, франц. bois de construction и русск. лес).

"Всякое слово, не являющееся простой и неразложимой единицей, ничем существенно не отличается от члена фразы, т.е. факта синтаксического: распорядок составляющих его единиц низшего порядка подчиняется тем же основным принципам, как и образование словосочетаний" (с. 131). "Взаимопроникновение морфологии, синтаксиса и лексикологии объясняется по существу тожественным характером всех синхронных фактов" (с. 131). Однако лексика не покрывает целиком грамматику.

Лексика и грамматика "как бы два полюса, между которыми развивается вся языковая система, два встречных течения, по которым направляется движение языка: с одной стороны. склонность к употреблению лексикологического инструмента - немотивированного знака, с другой стороны, предпочтение, оказываемое грамматическому инструменту - правилу конструкции" [8].

Еще решительнее зависимость грамматики от словаря утверждали Г. Шухардт и Н.Я. Марр. Акад. Марр писал: "Морфология... включает в себя не только так называемые грамматические категории, но также и словарь... Законы семантики затрагивают ближе всего сущность морфологии, потому что было бы недостаточно сказать, что в морфологии лишь отражается состояние общественной организации, - само состояние образования этой организации и ее общественных идей отлагается в морфологии" [9]. Г. Шухардт высказывался в том же духе, заявляя, что суть грамматики состоит в учении о значениях и что словарь является лишь алфавитным индексом к грамматике [10].

И все же безраздельное включение лексикологии в грамматику представляется недостаточно мотивированным. У лексикологии как учения о составе и системе словаря, о закономерностях исторических изменений систем лексики и их внутренних взаимоотношениях с условиями быта, производства, с формами материальной культуры и социальных мировоззрений остается свой материал, свой метод и свой объект исследования. "Словарь овеществляет данную в языке и мышлении тенденцию к сознательному охвату отдельных предметов, свойств, явлений, процессов; грамматика же вырастает на основе тех общих связей, которые объединяют предметы, явления и т.д. ... Вот почему такие конкретные значения, как дом или дерево и т.п., не могут по самой природе своей быть представлены в грамматике, а, с другой стороны, общие категории вроде бытия или сущности находят отражение в слове исторически позже, чем в грамматике, на ступени, когда научная мысль открывает эти категории как отдельные конкретные моменты универсальной связи вещей и явлений в природе" [11]. Однако в реальной истории языка грамматические и лексические формы и значения органически связаны, постоянно влияют друг на друга. Поэтому изучение грамматического строя языка без учета лексической его стороны, без учета взаимодействия лексических и грамматических значений невозможно.

Если признать права лексикологии на самостоятельность - за пределами грамматики, то область грамматики становится областью почти безраздельного господства синтаксиса. Но и в самом синтаксисе центральная его часть - учение об основных синтаксических категориях, об основных синтаксических единицах (о словосочетании, о предложении, о сложном синтаксическом целом, о синтагме как компоненте этого сложного целого), об основных синтаксических отношениях (об отношениях модальности, об отношениях между членами предложения и об отношениях между предложениями) - будет окружена со всех сторон побочными, вводными темами, задачами и проблемами, которые не связаны непосредственно с изучением словосочетания и предложения. Эти вопросы группируются вокруг своих центров - учения о слове и его формах, учения о морфологических элементах и категориях, управляющих их связью, и т.п. Понятно, что и тут нередко вскрывается синтаксическая сущность морфологических категорий, но здесь выступают и другие формы и отношения, в которых сказывается синкретическая природа языка и которые лишь с большой натяжкой могут быть удержаны в системе синтаксиса.

В связи с этим само понятие синтаксиса становится расплывчатым, неопределяемым.

Представляется более целесообразным при изложении грамматики современного русского языка исследовать и группировать грамматические факты исходя из грамматического изучения основных понятий и категорий языка, определяющих связи элементов и их функции в строе языка. А такими центральными понятиями являются понятия слова и предложения. Они соответствуют "основным единицам языка" [12]. Эти единицы исторически изменчивы и во всякой живой языковой системе соотносительны и дифференциальны. Словосочетание как единица языка обладает меньшей самостоятельностью и определенностью, чем слово и предложение. Кроме того, понятие словосочетания не соотносительно с понятием предложения. Целые разряды словосочетаний, ставших устойчивыми фразеологическими единицами, структурно сближаются с словами (ср.: вверх дном, спустя рукава, бить баклуши и т.п.). Напротив, в свободных фразах основным конструктивным элементом оказывается то же слово с его разнообразными грамматическими формами и лексическими значениями. Словосочетание - это сложное именование. Оно несет ту же номинативную функцию, что и слово. Оно так же, как и слово, может иметь целую систему форм. В области лексики этому понятию соответствует понятие о фразеологической единице языка.

Ф. де Соссюр заметил: "На первый взгляд кажется подходящим уподобить огромное разнообразие фраз не меньшему разнообразию особей, составляющих какой-нибудь зоологический вид; но это иллюзия: у животных одного вида общие свойства гораздо существеннее, нежели разъединяющие их различия; напротив того, в фразах преобладает различие, и если поискать, что же их связывает на фоне всего этого разнообразия, то натолкнешься, не желая этого, опять же на слово с его грамматическими свойствами" [13]. Однако это не значит, что теория словосочетания не может быть особым разделом грамматики. Типы словосочетаний, формы и правила их построения - необходимая часть грамматического учения. Но эта часть ближе к грамматическому учению о слове, чем к учению о предложении [14]. Таким образом, наиболее рациональным делением грамматики (если не включать в нее фонетику) было бы деление ее на: 1) грамматическое учение о слове, 2) учение о словосочетании, 3) учение о предложении, 4) учение о сложном синтаксическом целом и о синтагмах как его составных частях.

Впрочем, третий и четвертый разделы грамматики большинством лингвистов объединяются, хотя такое объединение чаще всего приводит к двусмысленности или неопределенности таких понятий, как "предложение", "фраза", "синтагма".

Понятно, что каждый из этих основных объектов грамматики должен изучаться одновременно со стороны форм и функций. "Материальная единица существует лишь в меру своего смысла, в меру той функции, которою она облечена" [15].

§ 3. Смысловая структура слова

Проблема слова в языкознании еще не может считаться всесторонне освещенной. Не подлежит сомнению, что понимание категории слова и содержание категории слова исторически менялось. Структура слова неоднородна в языках разных систем и на разных стадиях развития языка. Но если даже отвлечься от сложных вопросов истории слова как языковой категории, соотносительной с категорией предложения, в самом описании смысловой структуры слова еще останется много неясного. "До сих пор в области языка всегда довольствовались операциями над единицами, как следует не определенными", - заявлял Ф. де Соссюр, касаясь вопроса о слове [16]. Лингвисты избегают давать определения слова или исчерпывающее описание его структуры, охотно ограничивая свою задачу указанием лишь некоторых внешних (преимущественно фонетических) или внутренних (грамматических или лексико-грамматических) признаков слова. При одностороннем подходе к слову сразу же выступает противоречивая сложность его структуры и общее понятие слова дробится на множество эмпирических разновидностей слов. Являются "слова фонетические", "слова грамматические", "слова лексические".

Фонетические границы слова, отмечаемые в разных языках особыми фонологическими сигналами (например, в русском языке силовым ударением и связанными с ними явлениями произношения, оглушением конечных звонких согласных и отсутствием регрессивной ассимиляции по мягкости на конце), бывают в некоторых языках (например, в немецком) не так резко очерчены, как границы между морфемами (т.е. значимыми частями слов - корневыми или грамматическими элементами речи) [17]. С другой стороны, фонетическая грань между словом и фразой, т.е. тесной группой слов, во многих случаях также представляется неустойчивой, подвижной. Например, во французском языке "слова фактически ничем не выделяются", а в звуковом потоке обособляются "группы слов, выражающие в процессе речи единое смысловое целое", так называемые "динамические, или ритмические, группы" [18].

Если рассматривать структуру слова с грамматической точки зрения, то целостность и единство слова также оказываются в значительной степени иллюзорными.

A. Noreen определял слово так: это "независимая морфема" (un morpheme independant), которую наше языковое чутье воспринимает как целое по звуку и значению, так что она или ощущается неразложимой на более мелкие морфемы (например, здесь, почти, там), или - в случае, если это можно сделать, - она воспринимается независимо от значения этих более мелких, составляющих ее морфем". В этом последнем случае, при понимании и употреблении слова, по мнению Норейна, не думают или не хотят думать о значении его составных частей [19]. Но и это определение чересчур шатко. В высказывании надо было приоткрыть сундук, а не открывать его совсем приставка при- очень заметно выступает как значимая единица речи. Кроме того, под определение Норейна решительно не подходят служебные слова, но легко подводятся целые словосочетания. Проще всего в грамматической плоскости рассматривать слово как предельный минимум предложения (Sweet, Sapir, Щерба). "Слово есть один из мельчайших вполне самодовлеющих кусочков изолированного "смысла", к которому сводится предложение", - формулирует Сепир [20]. Однако не все типы слов с одинаковым удобством укладываются в эту формулу. Ведь "есть очень много слов, которые являются только морфемами, и морфем, которые иногда еще являются словами" [21]. Слово может выражать и единичное понятие, конкретное, абстрактное, и общую идею отношения (как, например, предлоги от или об или союз и), и законченную мысль (например, афоризм Козьмы Пруткова: "Бди!"). Правда, глубокая разница между словами и морфемами как будто обнаруживается в том, что только слово способно более или менее свободно перемещаться в пределах предложения, а морфемы, входящие в состав слова, обычно неподвижны [22] (однако ср., например: лизоблюд и блюдолиз, скалозуб и зубоскал или любомудр и мудролюб; но щелкопер и перощелк - величины разнородные). Способность слова передвигаться и менять места внутри предложения различна в разных языках. Следовательно, и этот критерий самостоятельности и обособленности слова очень зыбок, текуч. В таких языках, как русский, отличие слова от морфемы поддерживается невозможностью вклинить другие слова или словосочетания внутрь одного и того же слова. Но все эти признаки имеют разную ценность в применении к разным категориям слов. Например: никто, но: ни к кому; некого, но: не у кого; потому что, но: я потому не писал, что твой адрес потерял и т.п. (ср.: есть где, но негде; нездоровится, но: не очень здоровится при отсутствии слова здоровится и т.п.).

Такие модальные ("вводные") слова и частицы, как знать (Ай, моська, знать, она сильна, что лает на слона), дескать, мол и т.п., вовсе не способны быть потенциальным минимумом предложения и лишены самостоятельного значения. В этом отношении даже союзы и предлоги счастливее. Например, у Тургенева в повести "Бретер":

 

- Лучков неловок и груб, - с трудом выговорил Кистер: - но...

- Что: но? Как вам не стыдно говорить но. Он груб и неловок, и зол, и самолюбив... Слышите: и, а не но...

 

Или у того же Тургенева в "Фаусте":

 

- Вы говорите, - сказала она наконец: - читать поэтические произведения и полезно, и приятно... Я думаю, надо заранее выбрать в жизни: или полезное, или приятное, и так уже решиться раз навсегда. И я когда-то хотела соединить и то и другое... Это невозможно и ведет к гибели или к пошлости.

 

Таким образом, и с грамматической (а также лексико-семантической) точки зрения обнаруживается разнообразие типов слов и отсутствие общих устойчивых признаков в них. Не все слова способны быть названиями, не все являются членами предложения.

Даже формы соотношений и отношений между категориями слова и предложения в данной языковой системе очень разнообразны. Они зависят от присущих языку методов образования слов и методов связывания слов в более крупные единства. "Чем синтетичнее язык, иначе говоря, чем явственнее роль каждого слова в предложении указывается его собственными ресурсами, тем меньше надобности обращаться, минуя слово, к предложению в целом" [23]. Но, с другой стороны, в структуре самого слова смысловые элементы соотносятся, сочетаются друг с другом по строго определенным законам и примыкают друг у другу в строго определенной последовательности. А это значит, что слово, состоящее не из одного корневого элемента, а из нескольких морфем, "есть кристаллизация предложения или какого-то отрывка предложения".

На фоне этих противоречий возникает мысль, что в системе языка слово есть только форма отношений между морфемами и предложениями, которые являются основными функциональными единицами речи. Оно есть "нечто определенным образом оформленное, берущее то побольше, то поменьше из концептуального материала всей мысли в целом в зависимости от "духа" данного языка" [24]. Удобство этой формулы состоит в том, что она широка и расплывчата. Под нее подойдут самые далекие грамматические и семантические типы слов: и слова-названия, и формальные, связочные слова, и междометия, и модальные слова. Ей не противоречит и употребление морфем в качестве слов. Например, у Белинского: "Между русскими есть много галломанов, англоманов, германоманов и разных других "манов". В русском переводе (Н.А. Шишмаревой) романа Ч. Диккенса "Наш общий друг": "Насколько ему известно, он вовсе не расположен к централизации да и вообще к какой бы то ни было изации".

Однако формула Сепира удобна, но малосодержательна. Она не уясняет ни предметно-смыслового содержания слова, ни способов выражения и кристаллизации этого содержания в слове. Она лишь направляет и обязывает к уяснению всех элементов смысловой структуры слова. Очевидно, что при все многообразии грамматико-семантических типов слов в их конструктивных элементах много общего. Различны лишь сложность и соотношение разных смысловых оболочек в структуре слов, а также функциональное содержание и связанное с ним грамматическое оформление разных видов слов. Недаром Ф. де Соссюр писал: "Слово, несмотря на трудность определить это понятие, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму, нечто центральное во всем механизме языка" [25].

Не надо лишь придавать преувеличенное значение формальным противоречиям и переходным типам, а следует глубже вникнуть во все элементы смысловой структуры слова. Именно по этому пути шли такие замечательные лингвисты, как В. Гумбольдт, А.А. Потебня, Н.Я. Марр, Л.В. Щерба.

При описании смысловой структуры слова рельефнее выступают различия между основными семантическими типами слов и шире уясняется роль грамматических факторов в разных категориях слов. Пониманию строя слова нередко мешает многозначность термина "значение". Опасности, связанные с недифференцированным употреблением этого понятия, дают себя знать в таком поверхностном и ошибочном, но идущим исстари и очень распространенном определении слова: "Словами являются звуки речи в их значениях" (иначе: "Всякий звук речи, имеющий в языке значение отдельно от других звуков, являющихся словами, есть слово") [26]. Если бы структура слова была только двусторонней, состояла лишь из звука и значения, то в языке для всякого нового оттенка в мыслях и чувствованиях должны были бы существовать или возникать особые, отдельные слова.

В действительности же дело обстоит иначе. "Великим заблуждением, - говорит Ф. де Соссюр, - является взгляд на языковой элемент просто как на соединение некоего звука с неким понятием. Определить его так - значило бы изолировать его от системы, в состав которой он входит; это повело бы к ложной мысли, будто возможно начинать с языковых элементов и из их суммы строить систему, тогда как на самом деле надо, отправляясь от совокупного целого, путем анализа доходить до заключенных в нем элементов" [27]. Но в языковой системе и звуки речи значимы, осмыслены. На это указывал еще В. Гумбольдт. Правда, "лишь в редких случаях, - говорил В. Гумбольдт, - можно распознать определенную связь звуков языка с его духом. Однако даже в наречиях (того же языка) незначительные изменения гласных, мало изменяющие язык в общем, по праву могут быть относимы к состоянию духа народа (Gemutbeschaffenheit) [28]. По мнению В. Гумбольдта, связь звуковой формы с внутренними языковыми законами достигает высшего предела в проникновении их друг другом [29].

Однако только в относительно редких случаях звукоподражаний, звуковых метафор и своеобразных звуковых жестов естественная связь звука и значения очевидна непосредственно [30]. Но опосредованная внутренними отношениями языка как системы разнообразных смысловых элементов, она может быть открыта по разным направлениям. Само понятие фонемы и фонологической системы языка основано на признании громадной роли звуковой стороны в смысловой структуре языка вообще и слова в частности. В этом отношении даже эксперименты футуристов не лишены принципиального значения. Ведь В. Хлебников искал "способа изучать замену значения слов, вытекающую из замены одного звука другим" [31].

Итак, уже звуковая форма слова оказывается источником разнообразных смысловых оттенков.

Еще сложнее и разнообразнее те воплощенные в звуковой комплекс слова элементы мыcли или мышления, которые прикрываются общим именем "значения".

Общеизвестно, что прежде всего слово исполняет номинативную, или дефинитивную, функцию, т.е. является средством четкого обозначения, и тогда оно - простой знак, или средством логического определения, тогда оно - научный термин.

Слова, взятые вне системы языка в целом, лишь в их отношении к вещам и явлениям действительности, служат различными знаками, названиями этих явлений действительности, отраженных в общественном сознании. Рассматриваемые только под этим углом зрения слова, в сущности, еще лишены соотносительных языковых форм и значений. Они сближаются друг с другом фонетически, но не связаны ни грамматически, ни семантически. С точки зрения вещественных отношений связь между стол и столовая, между гость, гостинец и угостить, между дуб и дубина, между жила в прямом номинативном значении и глаголами зажилить, ужилить и т.д. оказывается немотивированной и случайной.

Значение слова далеко не совпадает с содержащимся в нем указанием на предмет, с его функцией названия, с его предметной отнесенностью (gegenstandliche Beziehung) [32].

В той мере, в какой слово содержит в себе указание на предмет, необходимо для понимания языка знать обозначаемые словами предметы, необходимо знать весь круг соответствующей материальной культуры. Одни и те же названия в разные эпохи обозначают разные предметы и разные понятия. С другой стороны, каждая социальная среда характеризуется своеобразиями своих обозначений. Одни и те же предметы по-разному осмысляются людьми разного образования, разного мировоззрения, разных профессиональных навыков. Поэтому одно и то же русское слово как указание на предмет включает в себя разное содержание в речи разных социальных или культурных групп.

Необходимость считаться при изучении истории слов с историей обозначаемых ими вещей общепризнана [33].

Как название, как указание на предмет слово является вещью культурно-исторической. "Там, где есть общность культуры и техники, слово указывает на один и тот же предмет; там, где она нарушается, дробится и значение слова" [34].

Функциональные и социально-бытовые связи вещей отражаются на исторической судьба названий.

"Имя свидетельствует, что общественный разум уже пытался назначить этому предмету определенное место в единстве более общего целого", - сказал Лотце.

Однако легко заметить, что далеко не все типы слов выполняют номинативную, или дефинитивную, функцию. Ее лишены все служебные слова, в смысловой структуре которых преобладают чисто грамматические значения и отношения. Номинативная функция чужда также междометиям и так называемым "вводным" словам. Кроме того, местоименные слова, хотя и могут быть названиями, но чаще всего являются эквивалентами названий. Таким образом, уже при анализе вещественных отношений слова резко выступают различия между разными структурно-семантическими типами слов.

Переход от номинативной функции словесного знака к семантическим формам самого слова обычно связывается с коммуникативной функцией речи.

В процессе речевой коммуникации вещественное отношение и значение слова могут расходиться. Особенно ощутительно это расхождение тогда, когда слово не называет предмета или явления, а образно его характеризует (например: живые мощи, колпак - в применении к человеку; баба - по отношению к мужчине, шляпа - в переносном значении и т.п.).

В этом плане слово выступает как система форм и значений, соотносительная с другими смысловыми единицами языка.

Слово, рассматриваемое в контексте языка, т.е. взятое во всей совокупности своих форм и значений, часто называют лексемой [35].

Вне зависимости от его данного употребления слово присутствует в сознании со всеми своими значениями, со скрытыми и возможными, готовыми по первому поводу всплыть на поверхность. Но, конечно, то или иное значение слова реализуется и определяется контекстом его употребления. В сущности, сколько обособленных контекстов употребления данного слова, столько и его значений, столько и его лексических форм; при этом, однако, слово не перестает быть единым, оно обычно не распадается на отдельные слова-омонимы. Семантической границей слова является омоним. Слово как единая система внутренне связанных значений понимается лишь в контексте всей системы данного языка. Внутреннее единство слова обеспечивается не только единством его фонетического и грамматического состава, но и семантическим единством системы его значений, которое, в свою очередь, определяется общими закономерностями семантической системы языка в целом.

Язык обогащается вместе с развитием идей, и одна и та же внешняя оболочка слова обрастает побегами новых значений и смыслов. Когда затронут один член цепи, откликается и звучит целое. Возникающее понятие оказывается созвучным со всем тем, что связано с отдельными членами цепи до крайних пределов этой связи.

Способы объединения и разъединения значений в структуре слова обусловлены семантической системой языка в целом и отдельных его стилей. Изучение изменений в принципах сочетания словесных значений в "пучки" не может привести к широким обобщениям, к открытию семантических законов - вне связи с общей проблемой истории общественных мировоззрений, с проблемой языка и мышления. При иной точке зрения "само значение слова продолжало бы оставаться темным и непонятным без восприятия его самого в общем комплексе всего миропонимания изучаемой эпохи" [36].

Русскому (как и другому) национальному языку свойственна своеобразная система образования и связи понятий, их группировки, их расслоения и их объединения в "пучки", в комплексные единства. Объем и содержание обозначаемых словами понятий, их классификация и дифференциация, постепенно проясняясь и оформляясь, существенно и многократно видоизменяются по мере развития языка. Они различны на разных этапах его истории.

Характерной особенностью русского языка является тенденция к группировке слов большими кучками вокруг основных центров значений.

Слово как система форм и значений является фокусом соединения и взаимодействия грамматических категорий языка.

Ни один язык не был бы в состоянии выражать каждую конкретную идею самостоятельным словом или корневым элементом. Конкретность опыта беспредельна, ресурсы же самого богатого языка строго ограничены. Язык оказывается вынужденным разносить бесчисленное множество значений по тем или другим рубрикам основных понятий, используя иные конкретные или полуконкретные идеи в качестве посредствующих функциональных связей. Поэтому самый характер объединения лексических и грамматических значений в строе разных типов слов неоднороден. Например, в формальных, связочных словах (как предлоги и союзы) грамматические значения составляют сущность их лексической природы. Структура разных категорий слов отражает разные виды отношений между грамматикой и лексикой данного языка.

В языках такого строя, как русский, нет лексических значений, которые не были бы грамматически оформлены и классифицированы. Понятие бесформенного слова к современному русскому языку неприложимо. В. Гумбольдт писал: "Грамматические отношения могут быть присоединены мысленно (hinzugedacht), если даже они не всегда имеют в языке знаки, и строй языка может быть такого рода, что неясность и недоразумения избегаются при этом, по крайней мере, до известной степени. Поскольку, однако, грамматические отношения имеют определенное выражение, в употреблении такого языка существует грамматика собственно без грамматических форм" [37]. Тому же учил Потебня. Итак, понятие о слове как о системе реальных значений неразрывно связано с понятием грамматических форм и значений слова.

Лексические значения слова подводятся под грамматические категории. Слово представляет собою внутреннее, конструктивное единство лексических и грамматических значений. Определение лексических значений слова уже включает в себя указания на грамматическую характеристику слова. Грамматические формы и значения слова то сталкиваются, то сливаются с его лексическими значениями. Эту тесную связь, это глубокое взаимодействие лексических и грамматических форм и значений подчеркивали в последнее время все крупнейшие лингвисты, особенно настойчиво Шухардт [38], Н.Я. Марр [39], Л.В. Щерба (см. его предсмертную статью "Очередные проблемы языковедения" - "Известия АН СССР", Отд. литературы и языка, 1945, т. 4, вып. 5; Избранные работы по языкознанию и фонетике, т. 1. Л., 1958) и А.И. Белич (О jезичкоj природи и jезичком развитку. Београд, 1941).

Семантические контуры слова, внутренняя связь его значений, его смысловой объем определяются грамматическим строем языка.

Эд. Сепир тонко заметил: "В аналитическом языке первенствующее значение выпадает предложению, слово же представляет меньший интерес. В синтетическом языке... понятия плотнее между собою группируются, слова обставлены богаче, но вместе с тем обнаруживается общая тенденция ограничивать более узкими рамками диапазон конкретного значения отдельного слова". Понятно, что семантический объем слова, и способы объединения значений различны в словах разных грамматических категорий. Так, смысловая структура глагола шире, чем имени существительного, и круг его понятий подвижнее. Еще более эластичны значения качественных прилагательных и наречий. Широта фразовых связей слова также зависит от его грамматической структуры.

Различия в синтаксических свойствах слова, в особенностях его фразового употребления находятся в живой связи с различиями значений слова. Например, в современном языке слово черт не имет качественных значений. Но в простом разговорном стиле русского литературного языка конца XVIII - первой половины XIX в. слово черт с особым предложным управлением обозначало: мастер, знаток, мастак на что-нибудь, в чем-нибудь. Например, у Державина: "[Я] горяч и в правде черт" ("К самому себе"). В водевиле А. Шаховского "Два учителя или asinus asinum fricat":

 

- Я уверен, что вы исправите его нравственность.

- О, мадам, я черт на нравственность [40].

 

В водевиле Л. Ленского "Стряпчий под столом" [1834]:

 

Я сам черт по дарованью,

Страшен в прозе и в стихах [41].

 

Ср. у П.А. Вяземского в "Старой записной книжке" анекдот о моряке и царице Екатерине:

 

По рассеянию случилось, что, проходя мимо его, императрица три раза сказала ему:

- Кажется, сегодня холодно.

- Нет, матушка, ваше величество, сегодня довольно тепло, - отвечал он каждый раз. - Уж воля ее величества, - сказал он соседу своему, - а я на правду черт [42].

 

Само собой разумеется, что семантическое развитие языка находится в зависимости от лексического и морфологического инвентаря его, инвентаря основ-корней, словообразовательных элементов и грамматических категорий.

Пути семантической эволюции слов нередко определяются законами развития морфологических категорий.

Акад. М.М. Покровский еще в ранней своей диссертации "Семасиологические исследования в области древних языков" [43] выставил такой тезис: "Всевозможные морфологические типы nominum actionis (т.е. обозначений действий), по мере своей продуктивности, получают в конце концов все те значения, которые этому классу имен свойственны, т.е. обозначения процесса, результата, орудия и места действия" [44].

Известно, что слово, принадлежащее к кругу частей речи с богатым арсеналом словоизменения, представляет собой сложную систему грамматических форм, выполняющих различные синтаксические функции. Отдельные формы могут отпадать от структуры того или иного слова и превращаться в самостоятельные слова (например, формы существительного становятся наречиями).

Грамматическими законами определяются приемы и принципы связи и соотношения морфем в системе языка, способы их конструктивного объединения в слова. Сдвиг в формах словообразования изменяет всю систему лексики.

Грамматические формы и отношения между элементами языковой системы определяют грань, отделяющую слова, которые представляются произвольными, не мотивированными языковыми знаками, от слов, значения которых более или менее мотивированы. Мотивированность значений слов связана с пониманием их строя, с живым сознанием семантических отношений между словесными элементами языковой системы.

"Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы все. Между двумя крайними точками - наименьшей организованностью и наименьшей произвольностью - обретаются всевозможные разновидности" [45]. Различия между мотивированными и немотивированными словами обусловлены не только грамматическими, но и лексико-семантическими связями слов. Тут открывается область новых смысловых отношений в структуре слова, область так называемых "внутренних форм" слова.

"Внутренней формой" многие лингвисты, вслед за В. Гумбольдтом и Штейнталем, называют способ представления значения в слове, "способ соединения мысли со звуком".

Слово как творческий акт речи и мысли, - учит Потебня, - включает в себя, кроме звуков и значения, еще представление (или внутреннюю форму), иначе "знак значения". Например, в слове арбузик, которым ребенок назвал абажур, признак шаровидности, извлеченный из значения слова арбуз, и образует его внутреннюю форму, или представление [46].

Представление - "непременная стихия возникающего слова". Слово с живым представлением - образное, поэтическое слово. "Представление - необходимая (для быстроты мысли и для расширения сознания) - замена соответствующего образа или понятия" [47].

По определению А. Марти, внутренняя форма слова есть "сопредставление", или "созначение", которое образует посредствующее звено между звуками и значениями. Это - образный способ выражения того или иного значения, обусловленный психологическими или культурно-историческими особенностями общественной среды и эпохи [48]. Внутренняя форма слова ни в какой мере не совпадает со значением слова (ср. внутреннюю форму и значение слова тупой в выражении тупое упорство), хотя она и помогает уяснить идеологию и мифологию языка или стиля, связи и соотношения идей, образов и представлений в языке.

Ведь "язык состоит, наряду с уже оформленными элементами, главным образом из методов продолжения работы духа, для которой язык предначертывает путь и форму" [49].

Во "внутренних формах" слова отражается "толкование действительности, ее переработка для новых, более сложных, высших целей жизни" [50]. С этим кругом смысловых элементов слова связаны и сложные словесные композиции поэтического творчества. "Элементарная поэтичность языка, т.е. образность отдельных слов и постоянных сочетаний... ничтожна сравнительно с способностью языка создавать образы из сочетаний слов, все равно, образных или безобразных" [51].

"Внутренние формы" слов исторически изменчивы. Они обусловлены свойственным языку той или иной эпохи, стилю той или иной среды способом воззрения на действительность и характером отношений между элементами семантической системы.

"Внутренняя форма" слова, образ, лежащий в основе значения или употребления слова, могут уясниться лишь на фоне той материальной и духовной культуры, той системы языка, в контексте которой возникло или преобразовалось данное слово или сочетание слов.

Выбор той или иной "внутренней формы" слова всегда обусловлен идеологически и, следовательно, культурно-исторически и социально.

"В зависимости от обстоятельств совершенно различные этимоны выражений (т.е. внутренние формы) могут образовать соединяющую связь между звуком и тем же значением", - писал А. Марти [52]. "Внутренние формы" потому и называются внутренними, что они не имеют постоянных чувственных индексов, они - подвижные и изменчивые формы смысла, как он передается или изображается.

Легко заметить, что "внутренние формы" в разных категориях слов проявляются по-разному. На такие типы слов, как слова служебные, слова модальные, до сих пор понятие внутренней формы, в сущности, и не распространялось, хотя в их образовании и употреблении сказывается громадная роль внутренних форм.

Во внутренних формах слова выражается не только "толкование действительности", но и ее оценка.

Слово не только обладает грамматическими и лексическими, предметными значениями, но оно в то же время выражает оценку субъекта - коллективного или индивидуального. Само предметное значение слова до некоторой степени формируется этой оценкой, и оценке принадлежит творческая роль в изменениях значений.

Экспрессивная оценка нередко определяет выбор и размещение всех основных смысловых элементов высказывания. "Языком человек не только выражает что-либо, он им выражает также и самого себя", - говорил Георг фон Габеленц.

Слово переливает экспрессивными красками социальной среды. Отражая личность (индивидуальную или коллективную) субъекта речи, характеризуя его оценку действительности, оно квалифицирует его как представителя той или иной общественной группы. Этот круг оттенков, выражаемых словом, называется экспрессией слова, его экспрессивными формами. Экспрессия всегда субъективна, характерна и лична - от самого мимолетного до самого устойчивого, от взволнованности мгновения до постоянства не только лица, ближайшей его среды, класса, но и эпохи, народа, культуры.

Предметно-логическое значение каждого слова окружено особой экспрессивной атмосферой, колеблющейся в зависимости от контекста. Выразительная сила присуща звукам слова и их различным сочетаниям, морфемам и их комбинациям, лексическим значениям. Слова находятся в непрерывной связи со всей нашей интеллектуальной и эмоциональной жизнью.

Слово является одновременно и знаком мысли говорящего, и признаком всех прочих психологических переживаний, входящих в задачу и намерение сообщения.

Экспрессивные краски облекают значение слова, они могут сгущаться под влиянием эмоциональных суффиксов. Экспрессивные оттенки присущи грамматическим категориям и формам. Они резко выступают и в звуковом облике слов, и в интонации речи.

Легко привести примеры экспрессивного напряжения слова при посредстве осложненных суффиксальных образований. У Вельтмана: "Слуги жили свинтусами, ходили замарантусами" ("Приключения, почерпнутые из моря житейского"); у Д.И. Писарева в статье "Генрих Гейне": "На развалинах старого феодализма утвердилась новая плутократия, и бароны финансового мира, банкиры, негоцианты, фабриканты и всякие надуванты вовсе не были расположены делиться с народом выгодами своего положения" [53].

Экспрессивная насыщенность выражения зависит от его значения, от внушительности его внутренней формы, от степени его смысловой активности в общей духовной атмосфере данной среды и данного времени [54].

Ch. Bally ("Le language et la vie", 1913), описывая борьбу двух тенденций в языке - интеллектуальной и экспрессивной, так разграничивает сферы и направление их действия: "Тенденция экспрессивная обогащает язык конкретными элементами, продуктами аффектов и субъективизма говорящего; она создает новые слова и выражения; тенденция интеллектуальная, аналитическая устраняет эмоциональные элементы, создает из части их формальные принадлежности".

Но в самих грамматических, особенно синтаксических, категориях также заложены яркие средства экспрессивного выражения. Достаточно напомнить о тех тонких экспрессивных красках и нюансах, которые создаются употреблением - прямым и переносным - глагольных категорий времени, наклонения, лица или таких общих грамматических категорий, как род и число. "Аффективность проникает в грамматический язык, вынимает из него логическое содержание и его разрушает... Логический идеал всякой грамматики - это иметь одно выражение для каждой отдельной функции и только одну функцию для каждого выражения. Если бы этот идеал был осуществлен, язык имел бы такие же точные очертания, как алгебра... Но фразы - не алгебраические формулы. Аффективный элемент обволакивает и окрашивает логическое выражение мысли" [55]. Этот аффективный элемент, почти свободный от интеллектуальных примесей, больше всего дает себя знать в междометиях.

Все многообразие значений, функций и смысловых нюансов слова сосредоточивается и объединяется в его стилистической характеристике. В стилистической оценке выступает новая сфера смысловых оттенков слов, связанных с их индивидуальным "паспортом". Стилистическая сущность слова определяется его индивидуальным положением в семантической системе языка, в кругу его функциональных и жанровых разновидностей (письменный язык, устный язык, их типы, язык художественной литературы и т.п.). Дело в том, что развитой язык представляет собою динамическую систему семантических закономерностей, которыми определяются соотношения и связи словесных форм и значений в разных стилях этого языка. И в этой системе смысловых соотношений функции и возможности разных категорий слов более или менее очерчены и индивидуализированы.

Индивидуальная характеристика слова зависит от предшествующей речевой традиции и от современного соотношения смысловых элементов в языковой системе и в ее стилевых разновидностях.

В этом плане слова и их формы получают новые квалификации, подвергаются новой группировке, новой дифференциации, распадаясь на будничные, торжественные, поэтические, прозаические, архаические и т.п. Эта стилистическая классификация слов обусловлена не только индивидуальным положением слова или соответствующего ряда слов в семантической системе литературного языка в целом, но и функциями слова в структуре активных и живых разновидностей, типов этого языка. Развитой литературный язык представляет собой весьма сложную систему более или менее синонимичных средств выражения, так или иначе соотнесенных друг с другом.

Кроме того, необходимо помнить, что "периоды развития языка не сменяются поочередно, как один караульный другим, но каждый период создает что-то новое, что при незаметном переходе в следующий составляет подкладку для дальнейшего развития. Такие результаты работы различных периодов, заметные в данном состоянии известного объекта, в естественных науках называются слоями; применяя это название к языку, можно говорить о слоях языка, выделение которых составляет одну из главных задач языковедения" [56]. Эти различные лексические и грамматические слои в каждой системе языка также подвергаются переоценке и приспособляются к живой структуре литературных стилей. Понятно, что стилистическую переквалификацию проходят и лежащие за пределами литературного языка разные диалектные пласты речи. Конечно, указанием всех этих функций и оттенков смысловая структура слова не исчерпывается. Так, не приняты в расчет "приращения смысла", которые возникают у слова в композиции сложного целого (монолога, литературного произведения, бытового диалога) или в индивидуальном применении, в зависимости от ситуации. Широкая область употребления слова, разные оттенки эмоционального и волевого воздействия, жанрово-стилистические различия лексики - все это сознательно оставлено в стороне. Все разнообразие присущих слову возможностей фразеологического распространения также не было предметом настоящего рассмотрения. За норму взято слово, свободно перемещаемое из одного словесного окружения в другое, в совокупности его основных форм и значений. От значений слова необходимо отличать его употребление. Значения устойчивы и общи всем, кто владеет системой языка. Употребление - это лишь возможное применение одного из значений слова, иногда очень индивидуальное, иногда более или менее распространенное. Употребление не равноценно со значением, и в нем скрыто много смысловых возможностей слова.

Однако для грамматического учения о слове этот общий очерк смысловой структуры слова достаточен. Необходимо лишь дополнить его описанием типов устойчивых словосочетаний, которые располагаются рядом со словом как семантические единицы более сложного порядка, эквивалентные слову.

§ 4. Основные типы фразеологических единиц в русском языке

Акад. А.А. Шахматов в своем "Синтаксисе русского языка" настойчиво подчеркивал чрезвычайную важность вопроса о неразложимых сочетаниях слов не только для лексикологии (фразеологии), но и для грамматики. "Под разложением словосочетания, - писал А.А. Шахматов, - разумеем определение взаимных отношений входящих в его состав элементов, определение господствующего и зависимых от него элементов. Между тем подобное разложение для некоторых словосочетаний оказывается невозможным. Так, например, сочетание два мальчика с точки зрения современных синтаксических отношений оказывается неразложимым" [57]. В неразложимых словосочетаниях связь компонентов может быть объяснена с исторической точки зрения, но она непонятна, не мотивирована с точки зрения живой системы современных языковых отношений. Неразложимые словосочетания представляют собою пережиток предшествующих стадий языкового развития. А.А. Шахматову было ясно тесное взаимодействие лексических и грамматических форм и значений в процессе образования неразрывных и неразложимых словосочетаний. Так, А.А. Шахматов отмечал, что "сочетание определяемого слова с определением во многих случаях стремится составить одно речение; но большею частью оба члена сочетания, благодаря, конечно, их ассоциации с соответствующими словами вне данных сочетаний, сохраняют свою самостоятельность". Например, в словосочетании почтовая бумага оба слова сохраняют свою самостоятельность вследствие тесной связи с употреблением их в сочетаниях типа почтовый ящик, почтовое отделение, с одной стороны, и писчая бумага, белая бумага и т.п. - с другой [58]. "Но часто такая реальность нарушается, и наступает еще более тесное сближение обоих сочетавшихся слов" (ср. ни синь пороха вместо ни синя пороха). Указав на то, что от речений типа железная дорога, Красная Армия образуются целостные прилагательные железнодорожный, красноармейский, где железно-, красно- оказываются неизменяемой частью сложных слов, А.А. Шахматов ставит вопрос: "Можно ли считать железная в железная дорога определением? Не надлежит ли признать железная дорога и тому подобные сочетания неразложимыми по своему значению, хотя и разложимыми грамматически словосочетаниями? [59]. Таким образом, А.А. Шахматов предполагает, что семантическая неразложимость словесной группы ведет к ослаблению и даже утрате ею грамматической расчлененности. В связи с семантическим переосмыслением неразложимой словесной группы находятся и ее грамматические преобразования. Например, выражение спустя рукава, ставши идиоматическим целым, превратилось из деепричастного оборота в наречие. "Но переход деепричастия в наречие имеет следствием невозможность определить рукава в данном сочетании как винительный падеж прямого дополнения" [60]. Следовательно, "исконные объективные отношения могут стираться и видоизменяться, не отражаясь на самом употреблении падежа". Вместо живого значения остается немотивированное употребление.

Изменение грамматической природы неразложимого словосочетания можно наблюдать и в выражении от нечего делать [61].

Вопрос о разных типах фразеологических единиц, сближающихся со словом, у А.А. Шахматова остается неразрешимым. Тесная связь этих проблем фразеологии с вопросами грамматики бросалась в глаза русским грамматистам и до акад. А.А. Шахматова.

Проф. Н.К. Кульман высказывался за необходимость разграничения "грамматического и фразеологического материала", так как в устойчивых, застывших фразеологических оборотах способы выражения синтаксической связи нередко бывают архаичными, оторванными от живых категорий современного языка. Так, например, можно было бы найти формы сослагательного наклонения в выражениях: Я сказал, чтобы ты пришел; Не бывать бы счастью, да несчастье помогло; Приди мы, этого не случилось бы и т.п. Но "правильнее в таких случаях становиться на точку зрения тех категорий, которые связаны в других языках с известными формами, а в данном языке только выражаются теми или другими фразеологическими оборотами" [62].

Необходимо пристальнее вглядеться в структуру фразеологических групп, более четко разграничить их основные типы и определить их семантические основы, их отношение к слову.

Несомненно, что легче и естественнее всего выделяется тип словосочетаний абсолютно неделимых, неразложимых, значение которых совершенно независимо от их лексического состава, от значений их компонентов и так же условно и произвольно, как значение немотивированного слова-знака.

Фразеологические единицы этого рода могут быть названы фразеологическими сращениями. Они не мотивированы и непроизвольны. В их значении нет никакой связи, даже потенциальной, со значениями их компонентов. Если их составные элементы однозвучны с какими-нибудь самостоятельными, отдельными словами языка, то это их соотношение - чисто омонимическое.

Примером фразеологического сращения является разговорное выражение собаку съел (в чем-нибудь). Он собаку съел на это или на этом, в этом, т.е., занимаясь таким-то делом, он мастер на это, или он искусился, приобрел опытность, искусство. В южновеликорусских или украинских местностях, где собака мужского рода, прибавляют сучкой закусил (с комическим оттенком). А.А. Потебня считал это выражение по происхождению народным, крестьянским, связанным с земледельческой работой. Только "тот, кто искусился в этом труде, знает, что такое земледельческая работа: устанешь, с голоду и собаку бы съел" [63]. Этимология Потебни нисколько не уясняет современного значения этой идиомы и очень похожа на так называемую "народную этимологию". Неделимость выражения съел собаку (в чем-нибудь), его лексическая непроизводность ярко отражается в его значении и употреблении, в его синтаксических связях. Например, у Некрасова в поэме "Кому на Руси жить хорошо" читаем:

 

Заводские начальники

По всей Сибири славтся -

Собаку съели драть.

 

Здесь инфинитив драть выступает в роли объектного пояснения к целостной идиоме собаку съели в значении: мастера (что-нибудь делать). Такое резкое изменение грамматической структуры фразеологического сращения обычно связано с утратой смысловой делимости. Так, выражение как ни в чем не бывало в современном языке имеет значение наречия.

Между тем еще в русском литературном языке первой трети XIX в. в этом словосочетании выделялись составные элементы и было живо сознание необходимости глагольного согласования формы бывал с субъектом действия.

Например, у Лермонтова в повести "Бэла": "За моею тележкою четверка быков тащила другую, как ни в чем не бывала, несмотря на то, что она была доверху накладена"; у Д.Н. Бегичева в "Семействе Холмских": "Князь Фольгин, как будто ни в чем не бывал, также шутил".

Кажется само собою понятным, почему неделимы те фразеологические сращения, в состав которых входят лексические компоненты, не совпадающие с живыми словами русского языка (например: во всю Ивановскую; вверх тормашками; бить баклуши; точить лясы; точить балясы и т.п.). Но одной ссылки на отсутствие подходящего слова в лексической системе современного русского языка недостаточно для признания идиоматической неделимости выражения. Вопрос решается факторами семантического порядка.

Чисто внешний, формальный, хотя бы и лексикологический подход к фразеологическим сращениям не достигает цели. Изолированное, единичное слово, известное только в составе идиомы и потому лишенное номинативной функции, не всегда является признаком полной смысловой неразложимости выражения. Например: дело не терпит отлагательства; совесть зазрила; мозолить глаза; мертвецки пьян и т.п.

Точно так же грамматический архаизм может быть легко осмыслен при наличии соответствующей категории или соотносительных форм в современном языке; например: положа руку на сердце; сидеть сложа руки; средь бела дня; на босу ногу и т.п.

Грамматические архаизмы чаще всего лишь поддерживают идиоматичность выражения, но не создают его. Ср. (пуститься) во все тяжкие и т.п.

Основным признаком сращения является его семантическая неделимость, абсолютная невыводимость значений целого из компонентов. Фразеологическое сращение представляет собой семантическую единицу, однородную со словом, лишенным внутренней формы. Оно не есть ни произведение, ни сумма семантических элементов. Оно - химическое соединение каких-то растворившихся и с точки зрения современного языка аморфных лексических частей.

При этой семантической неразложимости целого иногда сопутствует сохранение внешних грамматических границ между частями фразеологического сращения. Это своеобразный след былой лексической расчлененности словосочетания.

Семантическое единство фразеологического сращения часто поддерживается синтаксической нерасчлененностью или немотивированностью словосочетания, отсутствием живой синтаксической связи между его морфологическими компонентами. Например: так себе; куда ни шло; была ни была; то и дело; хоть куда; трусу праздновать; диву даться; выжить из ума; чем свет; как пить дать (ср. у Чехова в рассказе "Бабы": Дело было ясное, как пить дать); мало ли какой; из рук вон (плохо); так и быть; шутка сказать; себе на уме (у Чехова в "Скучной истории": "Умышленность, осторожность, себе на уме, но нет ни свободы, ни мужества писать как хочется, а стало быть, нет и творчества").

Таким образом, фразеологические сращения являются только эквивалентами слов, они образуют своеобразные синтаксически составные слова, выступающие в роли либо частей предложения, либо целых предложений. Поэтому они подводятся под грамматические категории как целостные семантические единицы. Но полного паралеллизма между грамматическими и лексическими изменениями их состава нет. Однако сохранение грамматических отношений между членами фразеологического сращения - лишь уступка языковой традиции, лишь пережиток прошлого. В фразеологических сращениях кристаллизуется новый тип составных лексических и синтаксических средств.

Если в тесной фразеологической группе сохранились хотя бы слабые признаки семантической раздельности компонентов, если есть хотя бы глухой намек на мотивировку общего значения, то о сращении говорить уже трудно. Например, в таких разговорно-фамильярных выражениях, как держать камень за пазухой, выносить сор из избы, (у кого-нибудь) семь пятниц на неделе, стреляный воробей, мелко плавает, кровь с молоком, последняя спица в колеснице, плясать под чужую дудку, без ножа зарезать, язык чесать или языком чесать, из пальца высосать, первый блин комом - или в таких литературно-книжных и интеллигентски-разговорных фразах, как плыть по течению, плыть против течения, всплыть на поверхность и т.п. - значение целого связано с пониманием внутреннего образного стержня фразы, потенциального смысла слов, образующих эти фразеологические единства. Таким образом, многие крепко спаянные фразеологические группы легко расшифровываются как образные выражения. Они обладают свойством потенциальной образности. Образный смысл, приписываемый им в современном языке, иногда вовсе не соответствует их фактической этимологии. По большей части, это - выражения, состоящие из слов конкретного значения, имеющие заметную экспрессивную окраску. Например, положить, класть зубы на полку - в значении: голодать, ограничить до минимума самые необходимые потребности. Ср. у Тургенева в "Нови": "Я еду на кондиции, - подхватил Нежданов, - чтобы зубов не положить на полку". Ср. выражение уйти в свою скорлупу и у Чехова - обнажение его образа: "Людей, одиноких от натуры, которые, как рак-отшельник или улитка, стараются уйти в свою скорлупу, на этом свете немало" ("Человек в футляре").

Понимание производности, мотивированности значения такого фразеологического единства связано с сознанием его лексического состава, с сознанием отношения значения целого к значениям составных частей.

Однако в этих сложных единствах возможны и такие элементы, которые являются упаковочным материалом. Они заменимы, тем более что фразеологические единства не всегда образуют застывшую массу неотделимых элементов. Иногда части фразеологического единства отделяются друг от друга вставкой иных слов.

Таким образом, от фразеологических сращений отличается другой тип устойчивых, тесных фразеологических групп, которые тоже семантически неделимы и тоже являются выражением единого, целостного значения, но в которых это целостное значение мотивировано, являясь произведением, возникающим из слияния значений лексических компонентов.

В таком фразеологическом единстве слова подчинены единству общего образа, единству реального значения. Подстановка синонима или замена слов, являющихся семантической основой фразы, невозможна без полного разрушения образного или экспрессивного смысла фразеологического единства. Значение целого здесь абсолютно неразложимо на отдельные лексические значения компонентов. Оно как бы разлито в них и вместе с тем оно как бы вырастает из их семантического слияния.

Фразеологические единства являются потенциальными эквивалентами слов, и в этом отношении они несколько сближаются с фразеологическими сращениями, отличаясь от них семантической сложностью своей структуры, потенциальной выводимостью своего общего значения из семантической связи компонентов. Фразеологические единства по внешней, звуковой форме могут совпадать с свободными сочетаниями слов. Ср. устно-фамильярные выражения: вымыть голову, намылить голову (кому-нибудь) в значении: сильно побранить, пожурить, сделать строгий выговор - и омонимические словосочетания в их прямом значении: вымыть голову, намылить голову. Ср.: биться из-за куска хлеба и биться (с кем-нибудь) из-за куска хлеба; бить ключом (жизнь бьет ключом) и бить ключом (ударять по чему-нибудь); взять за бока (кого-нибудь) в значении: заставить принять участие в деле - и то же словосочетание в прямом значении; брать в свои руки в значении: приступить к руководству, управлению чем-нибудь и брать в руки (что-нибудь) и другие подобные.

Фразеологическое единство часто создается не столько образным значением словесного ряда, сколько синтаксической специализацией фразы, употреблением ее в строго фиксированной грамматической форме.

Например, шутливо-фамильярное, носящее отпечаток школьного жаргона выражение ноль внимания обычно употребляется в функции сказуемого. Ср. у Чехова в рассказе "Красавица": "Медик пьян как сапожник. На сцену - ноль внимания. Знай себе дремлет да носом клюет".

Нередко внутренняя замкнутость фразеологического единства создается специализацией экспрессивного значения.

К числу фразеологических единств, обособлению и замкнутости которых содействуют экспрессивные оттенки значения, относятся, например, такие разговорно-фамильярные выражения: ему и горюшка мало!; плакали наши денежки!; держи карман или держи карман шире!; что ему делается?; чего изволите?; час от часу не легче!; хорошенького понемножку (ирон.); туда ему и дорога! Ср.: жирно будет! ("Нет, жирно будет вас этаким вином поить. Атанде-с!" - Островский, "Утро молодого человека"); чем черт не шутит?; и пошел и пошел!; наша взяла!; ума не приложу!; над нами не каплет!; и дешево и сердито! (первоначально - о водке). Ср. у Салтыкова-Щедрина в "Помпадурах": "Над дверьми нахально красуется вывеска: "И дешево и сердито".

Отдельно должны быть рассмотрены целостные словесные группы, являющиеся терминами, т.е. выступающие в функции названия. Прямое, логически оправданное отношение термина к обозначаемому им предмету или понятию создает неразрывность фразовой структуры, делает соответствующую словесную группу эквивалентом слова. С познавательной точки зрения, между составными терминами - научным или техническим - и таким же номенклатурным ярлыком, например названием какого-нибудь явления, предмета, - большая разница, но в бытовом языке эта разница часто стирается. Естественно, что многие из такого рода составных названий, переходя по закону функциональной семантики на другие предметы, процессы и явления, однородные с прежними по функции, становятся не только неразрывными, но и вовсе немотивированными единствами. Многие составные термины превращаются в фразеологические сращения (ср.: железная дорога, грудная жаба и т.п.).

В фразеологических единствах грамматические отношения между компонентами легко различимы. Они могут быть сведены к живым современным синтаксическим связым. Это естественно. Потенциальная лексическая делимость как основной признак фразеологического единства естественно предполагает и синтаксическую разложимость сочетания. Таким образом, и здесь грамматические формы и отношения держатся устойчивее, чем лексико-семантические. Здесь сохраняется, так сказать, морфология застывших синтаксических конструкций, но их функциональное значение резко изменяется. В той мере, в какой фразеологические группы этого типа являются семантически неделимыми единицами, приходится считать их и синтаксически несвободными, хотя и разложимыми, слитными словосочетаниями.

Это положение получит особенную ясность и выразительность, если применить его к тем группам фразеологических единств, которые представляют собою союзные или предложные речения.

Таковы, например, союзные речения, чаще всего образующиеся из непроизводного союза, предложной формы имени существительного со значением времени, места или причины и указательного местоимения или из союза и указательного местоимения с подходящим по значению предлогом: до тех пор пока, с тех пор как, в то время как, с того времени как, ввиду того что, по мере того как, между тем как, после того как, потому что, до того, что, несмотря на то что, вместо того чтобы и т.п. Сюда же примыкают союзы, включающие в себя наречия образа действия, сравнения или сравнительной степени: подобно тому как, прежде чем, так что, так чтобы, даром что и другие подобные. Наконец, можно отметить составные союзы из модальных частиц: едва только, лишь только, чуть лишь. Ср.: не то чтобы, добро бы, как будто бы и т.п.

Все эти служебные слова семантически неразрывны, функционально неделимы, хотя с этимологической точки зрения производны. Эта аналогия бросает свет на синтаксическую природу фразеологических единств (ср. фразеологическое сращение так как).

Рядом с фразеологическими единствами выступают и другие, более аналитические типы устойчивых сочетаний слов. Фразеологические единства как бы поглощают индивидуальность слова, хотя и не лишают его смысла: например, в выражениях разговорной речи глаз не казать, носу не казать потенциальный смысл глагола казать, не встречающегося в других контекстах, еще ощутим в структуре целого.

Но бывают устойчивые фразеологические группы, в которых значения слов-компонентов обособляются гораздо более четко и резко, однако остаются несвободными. Например: щекотливый вопрос, щекотливое положение, щекотливое обстоятельство и т.п. (при невозможности сказать щекотливая мысль, щекотливое намерение и т.п.); обдать презрением, злобой, взглядом; обдать взглядом ласкающего сочувствия и т.п. (при семантической недопустимости выражений: обдать восхищением, обдать завистью и т.п.).

В самом деле, большая часть слов и значений ограничена в своих связях внутренними, семантическими отношениями самой языковой системы. Эти лексические значения могут проявляться лишь в связи с строго определенным кругом понятий и их словесных обозначений. При этом для такого ограничения как будто бы нет оснований в логической или вещной природе самих обозначаемых предметов, действий и явлений. Эти ограничения создаются присущими данному языку законами связи словесных значений. Например, слово брать в значении: овладевать, подвергать своему влиянию; и в применении к чувствам, настроениям не сочетается свободно со всеми обозначениями эмоций, настроений. Говорится: страх берет, тоска берет, досада берет, злость берет, ужас берет, зависть берет, смех берет, раздумье берет, охота берет и некоторые др. Но нельзя сказать: радость берет, удовольствие берет, наслаждение берет и т.п.

Таким образом, круг употребления глагола брать в связи с обозначениями чувств и настроений фразеологически замкнут.

Фразеологически связанное значение трудно определимо. В нем общее логическое ядро не выступает рельефно, как в свободном значении. Фразеологически связанное значение, особенно при узости и тесноте соответствующих контекстов, дробится на индивидуальные оттенки, свойственные отдельным фразам. Поэтому чаще всего такое значение не столько определяется, сколько характеризуется, освещается путем подбора синонимов, которые могут его выразить и заменить в соответстввующем сочетании.

Едва ли нужно еще раз добавлять, что многие слова вообще не имеют свободных значений. Они лишены прямой номинативной функции и существуют в языке лишь только в составе фразеологических групп - их лексическая отдельность поддерживается лишь наличием словообразовательных родичей и слов-синонимов. Можно сказать, что лексическое значение таких слов определяется местом их в лексической системе данного языка, их отношением к синонимическим рядам слов и словесных групп, их положением в родственном лексическом или грамматическом гнезде слов и форм. Таково, например, в современном языке слово потупить. Оно выделяется из устойчивых словесных групп: потупить взор, взгляд, глаза; потупить голову. Оно утверждается наличием слова потупиться, которое обозначает то же, что потупить глаза, голову. Оно, наконец, воспринимается на фоне синонимических фраз: опустить глаза, опустить голову.

Различия в онтологическом содержании свободных и связанных значений настолько велики и существенны, что их неразличение приводит к искажению всей смысловой структуры слова. Можно думать, что степень свободы и широты фразеологических связей слова до некоторой степени зависит и от его грамматической структуры. Наиболее многообразно и свободно комбинируются номинативные значения существительных, особенно конкретного, вещественного характера. Затем идут переходные глаголы, вслед за ними непереходные. Необходимо отметить, что в русском литературном языке со второй половины XVIII в. все более широко распространяются сочетания глаголов с отвлеченными именами существительными в качестве субъектов действия. Почти на одном уровне с глаголами находятся свободные связи имен прилагательных в основных номинативных значениях. В категории наречия только наречия качества и степени, отчасти времени и места, располагают более или менее широкими возможностями словосочетания; остальные разряды наречий очень связаны фразеологически. Фразеологические группы, образуемые реализацией несвободных, связанных значений слов, составляют самый многочисленный и семантически веский разряд устойчивых сочетаний слов в русском языке. Тип фраз, образуемых реализацией несвободных значений слов, целесообразнее всего назвать фразеологическими сочетаниями. Фразеологические сочетания не являются безусловными семантическими единствами. Они аналитичны. В них слова с несвободным значением допускают синонимическую подстановку и замену, идентификацию. Аналитичность, свойственная словосочетанию, может сохраняться и при ограничении контекста употребления несвободного слова лишь в одной-двух фразах.

Например, разговорное слово беспросыпный употребляется лишь в сочетании со словом пьянство; также возможно словосочетание беспросыпно пьянствовать. Синоним этого слова беспробудный, нося оттенок книжного стиля, имеет более широкие фразовые связи: спать беспробудным сном; беспробудное пьянство. В этих примерах прозрачность морфологического состава слов беспросыпный и беспробудный, связь их с многочисленными морфологическими гнездами поддерживает их лексические значения, их некоторую самостоятельность.

Отличие синтетической группы или фразеологического единства от фразеологического сочетания состоит в следующем. В фразеологическом сочетании значения сочетающихся слов в известной степени равноправны и рядоположены. Даже несвободное значение одного из слов, входящих в состав фразеологического сочетания, может быть описано, определено или выражено синонимом. Во фразеологическом сочетании обычно лишь значение одного из слов воспринимается как значение несвободное, связанное. Для фразеологического сочетания характерно наличие синонимического, параллельного оборота, связанного с тем же опорным словом, характерно сознание отделимости и заменимости фразеологически несвободного слова. Например: затронуть чувство чести, затронуть чьи-нибудь интересы. затронуть гордость и т.п. (Ср.: задеть чувство чести, задеть гордость и т.п.).

Среди тесных фразеологических групп, образуемых реализацией так называемых "несвободных" значений слов, выделяется два типа фраз: аналитический, расчлененный, допускающий подстановку синонимов под отдельные члены выражения, и более синтетический, близкий к фразеологическому единству.

Фразеологические группы или фразеологические сочетания почти лишены омонимов. Они входят лишь в синонимические ряды слов и выражений. Для того, чтобы у фразеологической группы нашлось омонимическое словосочетание, необходимо наличие слов-омонимов для каждого члена группы. Однако сами фразеологические сочетания могут быть омонимами фразеологических единств, или идиом (сращений). Например: отвести глаза (от кого-нибудь) - фразеологическое сочетание; отвести глаза (кому-нибудь) - фразеологическое единство. Ср.: Я с усилием отвел глаза от этого прекрасного лица; "Александр долго не мог отвести глаз от нее" (Гончаров, "Обыкновенная история"). Но: "Г-н Спасович решительно хочет отвести нам глаза" (Достоевский, "Дневник писателя", 1976, февраль); "Обходительность и ласковость были не более как средство отвести покупателям глаза, заговорить зубы и всучить тем временем гнилое, линючее" (Гл. Успенский, "Книжка чеков").

В фразеологических сочетаниях синтаксические связи слов вполне соответствуют живым нормам современного словосочетания. Однако эти связи в них воспроизводятся по традиции. Самый факт устойчивости и семантической ограниченности фразеологических сочетаний говорит о том, что в живом употреблении они используются как готовые фразеологические единицы, воспроизводимые, а не вновь организуемые в процессе речи. Следовательно, грамматическое расчленение ведет к познанию лишь этимологической природы этих словосочетаний, а не их синтаксических форм и функций в современном языке.

Таким образом, с учением о слове органически связаны наблюдения над сращениями слов, над фразеологическими единствами и фразеологическими сочетаниями. Эти наблюдения привидят к выводу, что в русском языке широко распространяются синтаксически составные слова ("речения", фразеологические сращения) и разнообразные типы устойчивых фразеологических единиц, которые обособляются от свободных словосочетаний и примыкают к лексическим единицам [64].

§ 5. Основные структурно-семантические типы слов

Уже из предложенного описания слова видно, что структурно-семантические типы слов неоднородны и что эта неоднородность строя слов больше всего зависит от характера сочетания и взаимодействия лексических и грамматических значений. Семантические типы слов не размещаются в одной плоскости. Укрепившееся в русской грамматике с XVIII в. деление слов на знаменательные и служебные интересно как симптом сознания структурной разнородности разных типов слов.

Отмечалось семь отличительных признаков служебных слов: 1) неспособность к отдельному номинативному употреблению; 2) неспособность к самостоятельному распространению синтагмы, или словосочетания (например, союз и, относительное слово который, предлоги на, при и т.п. неспособны сами по себе, независимо от других слов, ни конструировать, ни распространять словосочетание, или синтагму); 3) невозможность паузы после этих слов в составе речи (без специального экспрессивного оправдания); 4) морфологическая нерасчлененность или семантическая неразложимость большинства из них (ср., например, у, при, ведь, вот и т.п., с одной стороны, и потому что, чтобы, затем что, хотя и т.п. - с другой); 5) неспособность носить на себе фразовые ударения (за исключением случаев противопоставления по контрасту); 6) отсутствие самостоятельного ударения на большей части первообразных слов этого типа; 7) своеобразие грамматических значений, которые растворяют в себе лексическое содержание служебных слов. Это деление слов на знаменательные и служебные под разными именами - лексических и формальных слов (Потебня), полных и частичных (Фортунатов) - было принято во всех работах по русской грамматике. Наряду с этими двумя общими категориями слов русского языка издавна намечалась исследователями и третья категория - междометия.

Традиционным решением вопроса об основных семантико-грамматических классах слов являются разные учения о частях речи. Но в этих учениях - при всей их пестроте - не учитываются общие структурные различия между основными типами слов. Все части речи размещаются в одной плоскости. Об этом еще В.А. Богородицкий писал: "Необходимо обратить внимание на соподчинение одних частей речи другим, что в школьных грамматиках игнорируется, причем все части речи ставятся на одну линию" [65].

Выделению частей речи должно предшествовать определение основных структурно-семантических типов слов.

Классификация слов должна быть конструктивной. Она не может игнорировать ни одной стороны в структуре слова. Но, конечно, критерии лексические и грамматические (в том числе фонологические) должны играть решающую роль. В грамматической структуре слов морфологические своеобразия сочетаются с синтаксическими в органическое единство. Морфологические формы - это отстоявшиеся синтаксические формы. Нет ничего в морфологии, чего нет или прежде не было в синтаксисе и лексике. История морфологических элементов и категорий - это история смещения синтаксических границ, история превращения синтаксических пород в морфологические. Это смещение непрерывно. Морфологические категории неразрывно связаны с синтаксическими. В морфологических категориях происходят постоянные изменения соотношений, и импульсы, толчки к этим преобразованиям идут от синтаксиса. Синтаксис - организационный центр грамматики. Грамматика, имманентная живому языку, всегда конструктивна и не терпит механических делений и рассечений, так как грамматические формы и значения слов находятся в тесном взаимодействии с лексическими значениями.

Анализ смысловой структуры слова приводит к выделению четырех основных грамматико-семантических категорий слов.

1. Прежде всего, выделяется категория слов-названий, по традиционному определению. Всем этим словам присуща номинативная функция. Они отражают и воплощают в своей структуре предметы, процессы, качества, признаки, числовые связи и отношения, обстоятельственные и качественно-обстоятельственные определения и отношения вещей, признаков и процессов действительности и применяются к ним, указывая на них, их обозначают. К словам-названиям примыкают и слова, являющиеся эквивалентами, а иногда и заместителями названий. Такие слова называются местоимениями. Все эти разряды слов образуют главный лексический и грамматический фонд речи. Слова этого типа ложатся в основу синтаксических единиц и единств (словосочетаний и предложений) и фразеологических серий. Они служат основными членами предложения. Они могут - каждое в отдельности - составлять целое высказыванье. Слова, относящиеся к большей части этих разрядов, представляют собою грамматические и объединенные комплексы, или системы, форм. С разными формами или видоизменениями одного и того же слова связаны разные функции слова в строе речи или высказывания.

Поэтому в применении к этим классам слов особенно уместен термин "части речи". Они образуют предметно-смысловой, лексический и грамматический фундамент речи. Это - "лексические слова", по терминологии Потебни, и "полные слова", по квалификации Фортунатова.

2. Частям речи противостоят частицы речи, связочные, служебные слова. Этот структурно-семантический тип слов лишен номинативной функции. Ему не свойственна "предметная отнесенность". Эти слова относятся к миру действительности только через посредство и при посредстве слов-названий. Они принадлежат к той сфере языковой семантики, которая отражает наиболее общие, абстрактные категории бытийных отношений - причинных, временных, пространственных, целевых и т.п. Они ближайшим образом связаны с техникой языка, ее осложняя и развивая. Связочные слова не "материальны", а формальны. в них "вещественное" содержание и грамматические функции совпадают. Их лексические значения тождественны с грамматическими. Эти слова лежат на грани словаря и грамматики и вместе с тем на грани слов и морфем. Вот почему Потебня называл их "формальными словами", а Фортунатов - "частичными".

3. Заметно отличается от двух предшествующих структурных типов третий тип слов. Это модальные слова. Они также лишены номинативной функции, как и связочные слова. Однако многие из них не принадлежат в той степени, как связочные, служебные слова, к области формально-языковых средств. Они более "лексичны", чем связочные слова. Они не выражают связей и отношений между членами предложения. Модальные слова как бы вклиниваются или включаются в предложение или же прислоняются к нему. Они выражают модальность сообщения о действительности или являются субъектно-стилистическим ключом речи. В них находит свое выражение сфера оценок и точек зрения субъекта на действительность и на приемы ее словесного выражения. Модальные слова отмечают наклон речи к действительности, обусловленный точкой зрения субъекта, и в этом смысле отчасти сближаются с формальным значением глагольных наклонений. Как бы введенные в предложение или присоединенные к нему модальные слова оказываются за пределами и частей речи, и частиц речи, хотя по внешности могут походить и на те, и на другие.

4. Четвертая категория слов уводит в сферу чисто субъективных - эмоционально-волевых изъявлений. К этому четвертому структурному типу слов принадлежат междометия, если придать этому термину несколько более широкое значение. Интонационные, мелодические своеобразия их формы, отсутствие в них познавательной ценности, их синтаксическая неорганизованность, неспособность образовать сочетания с другими словами, их морфологическая неделимость, их аффективная окраска, непосредственная связь их с мимикой и выразительным жестом резко отделяют их от остальных слов. Они выражают эмоции, настроения и волевые изъявления субъекта, но не обозначают, не называют их. Они ближе к экспрессивным жестам, чем к словам-названиям. Вопрос о том, образуют ли междометия предложения, остается спорным [66]. Однако трудно отрицать за междометными выражениями значение и обозначение "эквивалентов предложения".

Итак, имеются четыре основные структурно-семантические категории слов в современном русском языке: 1) слова-названия, или части речи, 2) связочные слова, или частицы речи, 3) модальные слова и частицы и 4) междометия.

По-видимому, в разных стилях книжной и разговорной речи, а также в разных стилях и жанрах художественной литературы частота употребления разных типов слов различна. Но, к сожалению, этот вопрос пока находится лишь в подготовительной стадии обследования материала.

§ 6. Слово и его грамматические формы

Различия между основными типами слов и в их грамматических функциях, в их грамматической природе, в их формах. Многозначность термина форма породила ряд научных недоразумений, гибельно отразившихся на развитии русской грамматической науки [67]. Понятие формы слова отождествлялось с формальным признаком грамматического значения. Иногда же форма слова просто смешивалась с окончанием. Чаще под формой слова понималось внешнее морфологическое выражение грамматического значения в строе отдельного языка. Форма слова, по Фортунатову, - это формальная примета грамматической функции в строении отдельного слова. Она заключается во флексии (внешней или внутренней), в ее отсутствии (отрицательная форма), если это отсутствие служит признаком грамматического значения слова, или в словообразовательном аффиксе. "Присутствие в слове делимости на основу и аффикс дает слову то, что мы называем его формой", - писал акад. Ф.Ф. Фортунатов [68]. Согласно такому пониманию формы, одни слова имеют форму (например, вод-а), другие бесформенны, лишены формы (например, несклоняемое существительное пальто, наречия здесь, тут, дома, завтра и т.п.). Слова, имеющие форму, являются грамматическими. Они-то и рассматриваются в морфологии как учении "о формах отдельных слов по отношению к отдельным словам". Все остальные слова, не имеющие форму, считаются неграмматическими. Они остаются за пределами морфологии, хотя и могут снова выплыть в синтаксисе - в связи с изучением форм словосочетания. Такое понимание формы слова отражается и на содержании терминов: формы словоизменения и формы словообразования.

Формы словоизменения - это флексии падежей и спряжения, под которым понимается изменение глагола по лицам (а следовательно, и числам), временам и наклонениям, иначе говоря, это формы слов как частей предложения. Формы словообразования - это чередования звуков основы, суффиксы, приставки, посредством которых образуются новые слова или лексически видоизменяются уже существующие слова, иначе говоря: это формы слов как отдельных знаков предметов мысли, другие формы отдельных знаменательных слов, не формы словоизменения (например: вод-а, во'д-ы, вод-ица, вод-ичка, вод-ка и т.п.). По различию форм слова устанавливаются и грамматические классы слов. С точки зрения Фортунатова, приходится признавать наличие языков, вовсе не имеющих форм, языков бесформенных. Но такое понимание формы слова как отдельного морфологического элемента в составе отдельного слова очень узко. Оно уже отвергнуто большинством лингвистов. С ним боролись еще В. Гумбольдт и Потебня. Его формализм и односторонность в современной лингвистике общепризнаны. Так, проф. Ж. Вандриес, пользуясь термином морфема для обозначения формы, в которой выражена грамматическая категория, относит к морфемам решительно все языковые элементы, выражающие грамматические отношения (аффиксы, их порядок в слове или во фразе, чередование гласных, внутреннюю флексию, ударение, тон, нулевые морфемы, служебные слова, порядок слов) [69].

Таким образом, здесь под понятие грамматической формы подводятся все средства выражения грамматических отношений в языке. Близкие к этому взгляды на грамматическую форму разделял и акад. А.А. Шахматов. Для Шахматова в содержание грамматической формы входили не только формы словоизменения и словообразования, не только порядок слов, ударение, интонация, связь с другими словами, но и служебные слова и даже корни слов в той мере, в какой они выражают не вещественные, реальные, а сопутствующие грамматические представления [70]. Быть может, целесообразнее вместо употребления термина форма в этом значении пользоваться термином формальный признак, или внешний выразитель грамматической категории. Так и поступает проф. Л.В. Щерба. В статье "О частях речи в русском языке" он пишет: "Внешние выразители категорий могут быть самые разнообразные: "изменяемость" слов разных типов, префиксы, суффиксы, окончания, фразовое ударение, интонация, порядок слов, особые вспомогательные слова, синтаксическая связь и т.д. ... Признаки, выразители категории, могут быть положительными и отрицательными: так, "неизменяемость" слов как противопоставление "изменяемости" также может быть выразителем категории, например, наречия. Противополагая форму, знак содержанию, значению, я позволю себе называть все эти внешние выразители категорий формальными признаками этих последних... Существование всякой грамматической категории обуславливается тесной, неразрывной связью ее смысла и всех ее формальных признаков" [71].

В связи с этими лингвистическими теориями развивается понимание форм слова как дополнительных формальных значений слова, сопровождающих основное (лексическое) его значение. С этой точки зрения уже нельзя говорить не только о языках, не имеющих формы, но в применении к языкам такого строя, как русский, и о словах, не имеющих формы, или бесформенных. Всякое слово оформлено уже тем, что оно несет известные грамматические функции, занимает определенное место в грамматической системе языка, подводится под ту или иную грамматическую категорию. Во многих философских теориях языка под формой разумеется заложенное в смысловой структуре слова представление его вещественного содержания в свете той или иной грамматической категории и в ее семантических пределах.

А.А. Потебня так формулировал эту мысль: "... слово заключает в себе указание на известное содержание, свойственное только ему одному, и вместе с тем указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями..." [72]. "Грамматическая форма есть элемент значения слова и однородна с его вещественным значением" [73]. Это грамматическое значение осознается на фоне системы языка в целом. "... Нет формы, присутствие и функция коей узнавалась бы иначе, как по смыслу, т.е. по связи с другими словами и формами в речи и языке" [74].

В русском языке нет бесформенных слов, так как лексическое значение всякого слова подводится под ту или иную грамматическую категорию, так как грамматическое значение органически входит в смысловую структуру каждого слова, находя выражение в его речевом употреблении. К этому кругу явлений применимы слова Гегеля (в "Науке логики"): "Содержание не бесформенно, а форма одновременно содержится в самом содержании и не представляет собою нечто внешнее ему". В связи с этим необходимо вспомнить и запись В.И. Ленина в "Конспекте книги Гегеля "Наука логики": "Форма существовенна. Сущность формирована. Так или иначе в зависимости и от сущности..." [75]. Этот принцип лежит в основе всего грамматического учения о слове.

Однако способы выражения грамматических значений и самый характер этих значений неоднородны у разных семантических типов слов. Так, междометия почти не связываются с другими словами. Они лишены флексий, суффиксов и префиксов. Они по большей части морфологически неразложимы. Являясь эквивалентами предложений, они обычно замыкаются в отдельное высказыванье, осознаются как своеобразный аффективный и логически не расчлененный тип эмоционального высказыванья. Грамматическая природа модальных слов определяется отношением их лексического значения к модальности того предложения, в которое они "вводятся". Чем уже круг синтаксических связей слова, чем ограниченнее его грамматические видоизменения, чем неразложимее его морфологический состав, тем синкретичнее его природа, тем неразрывнее в нем связь лексических и грамматических значений.

Связочные слова характеризуются явным преобладанием грамматических значений над лексическими. В этом отношении они однородны с морфемами. Многообразие выражаемых ими грамматических отношений между понятиями (ср., например, значения предлога в или союза что) расширяет их семантический объем так, что по своей многозначности они превосходят все другие типы слов. однако их значения особого рода. В них грамматические значения тождественны с лексическими. Внутренняя дифференциация частиц речи обусловлена различиями их синтаксических функций в составе простого предложения или сложного синтаксического целого.

Картина грамматических и лексических соотношений и взаимодействий резко меняется при переходе к частям речи. Легко заметить, что в некоторых частях речи как бы нарушен параллелизм в развитии грамматических и лексических значений и оттенков. В них лексические значения являются центром смысловой структуры слова и сохраняют свое внутреннее единство, несмотря на разнообразные грамматические видоизменения слова (например: добрый, доброго, добрым, о добром и т.п.). Прежде всего это наблюдение можно применить к тем частям речи, которые склоняются или спрягаются. Так, спрягаемое слово или глагол представляет собою сложную систему многочисленных грамматических видоизменений одного и того же слова (пишу, пишешь, ты писал, я писал бы, пиши, писать, ты написал бы, напишу и т.п.). Склоняемое слово, обозначающее предмет, обладает системой форм склонения (сад, сада, саду, о саде, сады, садов и т.п.). Следовательно, многие слова представляют собою систему форм, являющихся как бы видоизменением одного и того же слова. Грамматическими формами слова называются те видоизменения одного и того же слова, которые, выражая одно и то же понятие, одно и то же лексическое содержание, либо различаются дополнительными смысловыми оттенками, либо выражают разные отношения одного и того же предмета мысли к другим предметам того же предложения. А.А. Шахматов в своем "Курсе истории русского языка" очерчивал круг форм слова более узко: "Грамматическими формами называются те видоизменения, которые получает слово в зависимости от формальной (не реальной) связи его с другими словами". По другому определению того же А.А. Шахматова, "разные виды слова, отличающиеся между собой формальным значением (познаваемым только из связи с другими словами), называются его грамматическими формами" [76]. Понятие форм слова было положено в основу грамматического учения о слове акад. Л.В. Щербой [77]. Л.В. Щерба, между прочим, указывал на то, что формами слова могут быть не только простые синтетические видоизменения слова, но и сочетания слов, сложные (аналитические) формы. Л.В. Щерба писал: "Надо отличать образования обозначений новых понятий и образование обозначений оттенков одного и того же понятия или связанных с ним подобных представлений". "В каждой группе обозначений оттенков одного и того же понятия имеется слово (или форма), которое создается основным". (Так, им. пад. ед. ч. существительного, например город, учитель, является такой же формой, как и остальные падежные формы того же слова. Но в силу своей назывной функции он воспринимается как представитель всей группы падежных форм, составляющих одно слово). "Формами следует, между прочим, считать такие сочетания слов, которые, выражая оттенок одного основного понятия, являются несвободными, т.е. в которых непеременная часть сочетания, выражающая оттенок, употреблена не в собственном значении. Здесь, как и везде в языке (в фонетике, в "грамматике" и в словаре), надо помнить, что ясны лишь крайние случаи. Промежуточные же в самом первоисточнике - в сознании говорящих - оказываются колеблющимися, неопределенными. Однако это-то неясное и колеблющееся и должно больше всего привлекать лингвиста, так как здесь именно подготовляются те факты, которые потом фигурируют в исторических грамматиках, иначе говоря, так как здесь мы присутствуем при эволюции языка" [78]. О слове как системе или комплексе сосуществующих, функционально объединенных и соотносительных форм еще раньше учил проф. И.А. Бодуэн де Куртенэ. Он настаивал на том, что даже те формы слова, которым традиционно присваивается роль представителей всех других форм слова (им. пад. существительных и прилагательных, глагольный инфинитив), не могут существовать вне связи и соотношения с другими формами. "Нельзя говорить, - писал И.А. Бодуэн де Куртенэ, - что известная форма данного слова служит первоисточником для всех остальных и в них "переходит". Разные формы известного слова не образуются вовсе одна от другой, а просто сосуществуют. Конечно, между ними устанавливается взаимная психическая связь, и они друг друга обусловливают и путем ассоциации друг друга вызывают. Но с одинаковым правом мы можем говорить, что форма вода переходит в форму воду, как и наоборот, форма воду - в форму вода" [79]. Таким образом, в кругу частей речи отдельные категории (или классы) слов представляют собой замкнутые, построенные по строгим правилам грамматики системы форм, чаще всего вращающихся в пределах парадигмы (склонения, спряжения, степеней сравнения). Формы слов в русском языке образуются, в основном, теми же способами, что и слова: 1) посредством сложения слов или форм слов (например: буду читать - сложная, аналитическая форма будущего времени глагола читать; самый красивый - сложная аналитическая форма превосходной степени прилагательного красивый и т.п.); 2) посредством окончаний и суффиксов (например: стена - стенка; выиграть - выигрывать; рука - руки - руке и т.п.); 3) посредством префиксации (делать - сделать; бледнеть - побледнеть; скверный - прескверный и т.п.); 4) посредством комбинированного применения суффиксации и префиксации (например, в выражении предобрейшей души человек форма предобрейший принадлежит к системе форм слова добрый); 5) посредством звуковых чередований, чаще всего в связи с суффиксацией (включая сюда ударение, например: год - го'да - года'): села - сёла; заподозрить - заподазривать; 6) посредством изменений ударения (избы' - и'збы; руки' - ру'ки и т.п.). Понятно, что формами одного слова могут стать и бывшие прежде совсем обособленными разные слова. Это седьмой способ образования слов. Например: человек - люди; брать - взять; укладывать - уложить; садиться - сесть и т.п. (подробнее см. в моей статье "О формах слова" - "Известия АН СССР". Отд. литературы и языка, 1944, т. 3, вып. 1).

Суффиксы, образующие формы слов (например: вода - водица - водичка; убить - убивать и т.п.), можно назвать формообразующими в отличие от суффиксов, образующих новые слова (например: учитель - учительский, учительство и т.п.), т.е. от суффиксов словообразующих. Аффиксы, с помощью которых активно производятся новые слова и формы, являются живыми, продуктивными; аффиксы, выделяемые в словах и формах, но не образующие новых форм и слов, считаются непродуктивными и иногда даже мертвыми - в зависимости от степени и характера своей выделяемости.

Не только к средствам словообразования, но и к средствам словоизменения или формообразования (к окончаниям, формообразующим суффиксам и префиксам) следует прилагать критерий продуктивности и непродуктивности.

Представителями женевской лингвистической школы очень остроумно было замечено, что в грамматике понятие "мертвого", непродуктивного почти отождествляется с понятием "считаемого", обнимаемого числом. То, что может быть сочтено, непродуктивно. Например, группа глаголов бороть, колоть, полоть, пороть исчерпана приведенными примерами. Это - глагольная "пыль" (по выражению де Соссюра). Новые глагольные типы не возникают по этому образцу. Напротив, то, что живо, - продуктивно, не подлежит числовому обозначению и выражению в грамматике.

Н.В. Крушевский различие между непродуктивными и продуктивными категориями словообразования и формообразования сводил к процессам "воспроизводства" и "производства". "Мы не можем сказать, что слово волчий имеет такую форму только потому, что оно постоянно воспроизводится; оно производится по образцу своих структурных, а не материальных родичей". "Что же касается до форм, которые воспроизводятся как члены рядов, то они мало-помалу эмансипируются от своих систем, теряя все более и более признаки наружного и внутреннего с своими прежними родичами, и приобретают самостоятельность" (например, замуж, поделом) [80].

С этой точки зрения целые большие серии синтетических форм в современном русском языке придется признать непродуктивными.

В современном русском языке грамматическая структура многих слов и форм переживает переходную стадию от синтетического строя к смешанному, аналитико-синтетическому, и как в лексике слова перерастают в идиомы и фразы, так и в грамматике слово может обрастать сложными, аналитическими формами, своего рода грамматическими идиоматизмами.

Вопрос об аналитических элементах в русском литературном языке был поставлен И.А. Бодуэном де Куртенэ на строго научную почву еще в семидесятых годах прошлого столетия [81]. Эта же проблема попутно затрагивалась неоднократно В.А. Богородицким, который очень остроумно связывал факты грамматического "аналитизма" с развитием идиоматических сращений, с "переходом целого выражения как бы в одно слово определенной формы, где смысл отдельных частей уже стушевывается (род опрощения)" [82]. В качестве иллюстрации проф. Богородицкий указывал на описательную форму превосходной степени прилагательных самый высокий. Точно так же проф. Богородицкий - вслед за Бодуэном де Куртенэ - отмечал распад системы склонения имен существительных в русском языке (ср. рост и расширение употребления предлогов в соединении с падежными формами).

Очень наглядно очертил положение русского языка в системе аналитических и синтетических языков Н.В. Крушевский. В аналитических языках оттенки понятий выражаются преимущественно с помощью префиксов.

В русском языке, по мнению Н.В. Крушевского, есть признаки смешанной, переходной стадии от синтетического строя к аналитическому. "На такие формы, как о волке, наилучший, самый лучший, где оттенок идеи выражается и префиксом, и суффиксом, следует смотреть как на формы переходные от настоящих синтетических (ср. старинное Кыевh) к аналитическим (ср. болгарское добр, по-добр, най-добр; франц. grand, plus grand, le plus grand и др.)" [83].

К сожалению, в последующей грамматической традиции вопрос о соотношении, смешении и взаимодействии аналитических и синтетических форм слов, об усилении и росте аналитизма в грамматической системе русского языка заглох. Между тем распространение аналитических форм в русском языке связано с усложнением системы формообразования, с изменением грамматических границ слова и его объема, с ростом фразеологических единств и сращений. Из грамматического слова вырастают грамматические идиоматизмы и аналитические словосочетания. Флексии замещаются лексическими элементами, которые образуют новые грамматические формы [84]. Все это не может не отражаться и на структуре словаря. Аналитические формы слова, лексикализуясь, становятся самостоятельными словами или идиомами (ср., например, наречия налету, наяву и т.п.; ср. предлоги по части, по линии, в отношении и т.п.).

Итак, система грамматических форм неоднородна у разных типов слов.

Понятно, что слова, представляющие собою системы грамматических форм, резко отличаются от слов, в которых с морфологической точки зрения признаки слова и формы слова совпадают (таковы, например, наречия верхом, сегодня, завтра, всегда и т.п.).

Различия в грамматической структуре разных частей речи обусловлены различиями их синтаксических функций. А эти различия, в свою очередь, органически связаны с системой основных грамматических категорий, которые определяют строй предложения и его эволюцию. В зависимости от строя предложения находится и состав частей речи. Еще А.А. Потебня заметил: "Существенный признак предложения в наших языках состоит в том, что в предложение входят части речи: если их нет, то нет и нашего предложения" [85]. Различия в образовании, употреблении и значении слов и форм слов отражают дифференциацию частей речи.

Все это взаимосвязано и находится в постоянном движении, отражая эволюцию языка и мышления. И.А. Бодуэн де Куртенэ писал об этом: "Жизнь слов и предложений языка можно было бы сравнить с perpetuum mobile, состоящим из весов, беспрестанно осциллирующих (колеблющихся), но вместе с тем подвигающихся беспрестанно в известном направлении... Нет неподвижности в языке... Статика языка есть только частный случай его динамики или скорее кинематики" [86].

Грамматическое учение о слове прежде всего должно выделить те общие категории, которые намечаются или обозначаются в системе основных типов слов современного русского языка, особенно в системе частей и частиц речи как существеннейших конструктивных элементов предложения.

§ 7. Система частей речи и частиц речи в русском языке

Из общих структурно-семантических типов слов русского языка наиболее резко и определенно выступают грамматические различия между разными категориями слов в системе частей речи. Деление частей речи на основные грамматические категории обусловлено: 1) различиями тех синтаксических функций, которые выполняют разные категории слов в связной речи, в структуре предложения; 2) различиями морфологического строя слов и форм слов; 3) различиями вещественных (лексических) значений слов; 4) различиями в способе отражения действительности; 5) различиями в природе тех соотносительных и соподчиненных грамматических категорий, которые связаны с той или иной частью речи. Не надо думать, что части речи одинаковы по количеству и качеству во всех языках мира. В системе частей речи отражается стадия развития данного языка, его грамматический строй. При выделении основных частей речи необходимо помнить завет И.А. Бодуэна де Куртенэ:

"Крайне неуместно измерять строй языка в известное время категориями какого-нибудь предшествующего или последующего времени... Видеть в известном смысле без всяких дальнейших околичностей категории другого языка не научно; наука не должна навязывать объекту чуждые ему категории и должна отыскивать в нем только то, что в нем живет, обусловливая его строй и состав" [87]. "Следует брать предмет исследования таким, каким он есть, не навязывая ему чуждых ему категорий".

В традиционной русской грамматике, отражающей влияние античных и западноевропейских грамматик, сначала насчитывалось восемь, затем девять, теперь же - со включением частиц - обычно выделяется десять частей речи:

1) имя существительное; 2) имя прилагательное; 3) имя числительное; 4) местоимение; 5) глагол; 6) наречие; 7) предлог; 8) союз; 9) частицы и 10) междометия.

Кроме того, причастия и деепричастия то рассматриваются в составе форм глагола, то относятся к смешанным, переходным частям речи, то считаются особыми частями речи (в таком случае число частей речи возрастает до двенадцати).

Количество частей речи в учениях некоторых лингвистов еще более возрастает. Так, акад. А.А. Шахматов вводил в круг частей речи префикс (например, пре-, наи- и т.п.) и связку. У него получалось четырнадцать частей речи. Если этот перечень дополнить разными другими претендентами на роль частей речи, выдвигавшимися в последнее время (например, категорией состояния, распознаваемой в словах можно, нельзя, надо, жаль и т.п. [88], вопросительными словами и частицами [89], частицами уединяющими, вроде и - и, ни - ни, или - или, относительными словами и т.п.), то число частей речи в русском языке перешагнет за двадцать.

Но с той же легкостью, с какой растет число частей речи в грамматических теориях одних лингвистов, оно убывает в концепциях других.

Многие грамматисты (например, Потебня, Фортунатов, Пешковский) отрицали у числительных и местоимений наличие грамматических признаков особых частей речи, указывая на то, что числительные и местоимения по своим синтаксическим особенностям близки к таким грамматическим категориям, как имена существительные, прилагательные и наречия. При этой точке зрения количество основных, самостоятельных частей речи уже уменьшается на две и сводится к восьми.

Однако и среди этих восьми частей речи также оказываются сомнительные, неполноправные. Легче всего оспорить право называться частью речи у междометий. "Как бы ни было велико значение междометия в речи, в нем есть что-то, что его обособляет от других частей речи, оно явление другого порядка... Оно не имеет ничего общего с морфологией. Оно представляет собой специальную форму речи - речь аффективную, эмоциональную или иногда речь активную, действенную; во всяком случае оно остается за пределами структуры интеллектуальной речи" [90].

Кроме междометий, из группы частей речи легко выпадают служебные слова. "Многие из частей речи наших грамматик не что иное, как морфемы (т.е. выразители чисто грамматических отношений), - пишет Ж. Вандриес. - Таковы частицы, называемые предлогами и союзами" [91].

Исследователи (например, проф. Кудрявский), придерживавшиеся взгляда Потебни на полный семантический параллелизм частей речи и членов предложения, всегда отказывали в звании частей речи служебным, связочным словам, т.е. предлогу, союзу и частице. У таких исследователей количество частей речи ограничивается четырьмя основными: существительным, прилагательным, глаголом и наречием. Если лингвистический скептицизм простирается дальше, то подвергается сомнению право наречий на звание самостоятельной части речи. Ведь одни разряды наречий находятся в тесной связи с прилагательными (ср. включение качественных наречий на -о в систему имен прилагательных у проф. Куриловича), другие - с существительными, третьи не имеют ярко выраженных морфологических признаков особой категории. В основе некогда принятого последователями акад. Фортунатова грамматического деления слов по различиям словоизменения на: 1) падежные (веселье); 2) родовые (веселый, -ая, -ое, весел, -а, -о, служил, -а, -о) и 3) личные (веселюсь, веселишься и т.п.) лежало именно такое недоверчивое отношение к "грамматичности" наречия. Таким образом, уцелеют лишь три части речи: имя существительное, имя прилагательное и глагол. Но еще в античной грамматической традиции существительные и прилагательные подводились под одну категорию имени. И в современных языках они часто меняются ролями. "Между ними нет четкой грамматической границы; их можно соединить в одну категорию - категорию имени, - заявляет Ж. Вандриес и заключает: - Продолжая этот отбор, мы приходим к тому, что существует только две части речи: глагол и имя. К ним сводятся все остальные части речи" [92].

"Имена и глаголы - это живые элементы языка в противоположность его грамматическим орудиям" [93] (вроде предлогов, союзов и т.п.).

Из русских грамматистов никто еще не дошел до такого ограничения частей речи, но в фортунатовской школе высказывалось мнение, что глагол не соотносителен с именами существительными и прилагательными и что в морфологии можно управиться и без категории глагола. Проф. М.Н. Петерсон в своих ранних работах по русской грамматике в изложении словоизменения так и обходился без учения о глаголе как особом грамматическом классе [94]. Лишь в своих новых "Лекциях по современному русскому литературному языку" (1941) он вынужден был признать глагол как категорию, "обозначающую признак, протяженный во времени".

Таковы колебания в учении о частях речи. Между разными взглядами лингвистов по этому вопросу - "дистанция огромного размера". Поэтому многим авторам грамматик старое учение о частях речи кажется совершенно скомпрометированным. А между тем к какой-то системе классификации слов приходится прибегать при изложении грамматики любого языка. Поэтому в грамматиках не редкость заявления вроде следующего: "Учение о частях речи принадлежит к числу наименее разработанных частей грамматики. Традиционная трактовка частей речи считается в современной лингвистике неудовлетворительной. Однако отсутствие сколько-нибудь установившихся научно обоснованных новых точек зрения на этот вопрос заставляет нас в этом отношении держаться в рамках традиции" [95].

Выделение основных структурно-семантических типов слов помогает внести некоторую ясность в учение о частях речи. К частям речи не принадлежат ни модальные слова, ни междометия, ни связочные слова или частицы речи. Круг частей речи ограничивается пределами слов, способных выполнять номинативную функцию или быть указательными эквивалентами названий.

Среди этих слов "человек узнает одно слово как прилагательное, другое - как глагол, не справляясь с определениями частей речи, а тем же, в сущности, способом, каким он узнает в том или ином животном корову или кошку" [96].

Части речи прежде всего распадаются на две большие серии слов, отличающихся одна от другой степенью номинативной самостоятельности, системами грамматических форм и характером синтаксического употребления.

В одной серии оказываются категории имен, категория местоимений и категория глагола, в другой - категория наречия. В современном русском языке наречия соотносительны с основными разрядами имен и глаголов. Но связь наречий с именами теснее, чем с формами глагольных слов. В современном русском языке происходит непрестанное передвижение именных форм в систему наречий.

Изменения в строе русского языка, связанные с историей связки (так называемого "вспомогательного" глагола), привели к образованию особой части речи - категории состояния. Эта часть речи возникла на основе грамматического преобразования целого ряда форм, которые стали употребляться исключительно или преимущественно в роли присвязочного предиката. Под эту категорию состояния стали подводиться "предикативные наречия" (типа можно, совестно, стыдно и др. под.), оторвавшиеся от категории прилагательных краткие формы (вроде рад, горазд), некоторые формы существительных, подвергшиеся переосмыслению (например, нельзя, пора и т.п.).

Так как связка пережиточно сохраняла некоторые формальные свойства глагольного слова, то на развитии категории состояния заметно сказалось влияние категории глагола.

Что касается категории имен, то в русском языке ясно обозначаются различия между именами существительными и прилагательными. От этих категорий в истории русского языка (особенно с XII-XIII вв.) обособилась категория количественных слов - категория имени числительного. Напротив, древний богатый класс указательных слов, местоимений в истории русского языка подвергся распаду, разложению. Большая часть местоименных слов слилась с категориями имен прилагательных и наречий или превратилась в частицы речи, в грамматические средства языка. В системе современного языка сохранились лишь реликты местоимений как особой части речи (предметно-личные местоимения). Таким образом, система семи основных частей речи, свойственных современному русскому языку, может быть представлена в такой схеме:

I. Имена: 1) существительное, 2) прилагательное и 3) числительное.

II. 4) Местоимение (в состоянии разложения).

III. 5) Глагол.

IV. 6) Наречие.

V. 7) Категория состояния.

Система частей речи в структуре предложения сочетается с системой частиц речи:

1) Частицы в собственном смысле.

2) Частицы-связки.

3) Предлоги.

4) Союзы.

К частицам речи примыкают одной стороной модальные слова, образующие особый структурно-семантический тип слов.

Проф. А. Белич [97] думает, что модальные слова следовало бы объединить с частицами, предлогами, союзами в категории реляционных (т.е. выражающих отношения) слов-частиц. Действительно, среди модальных слов наблюдается большая группа частиц с разнообразными модальными значениями. Однако эти модальные частицы не исчерпывают и не определяют грамматическую природу всех вообще модальных слов. Модальные слова находятся во взаимодействии как с частицами речи, так и с разными категориями частей речи. Но синтаксические функции и семантическая структура большинства модальных слов иного рода, чем частей речи и частиц речи. В живом языке, как правильно заметил и проф. А. Белич, нет идеальной системы с однообразными, резкими и глубокими гранями между разными типами слов. Грамматические факты двигаются и переходят из одной категории в другую, нередко разными сторонами своими примыкая к разным категориям. Такие же сложные семантические взаимодействия наблюдаются и в кругу модальных слов.

Грамматико-семантическая дифференциация внутри междометий также довольно разнообразна, как покажет дальнейшее изложение.

Задача последующего изложения - уяснить грамматическую природу основных типов слов в современном русском языке, описать систему частей речи с присущими каждой из них грамматическими формами и категориями, раскрыть функции частиц речи, наметить главные семантические разряды внутри категорий модальных слов и междометий.

Примечания

1. Критический разбор труда А. Дювернуа. - "Материалы для словаря древнерусского языка". СПб., 1896, с. 8.

2. Богородицкий В.А. Общий курс русской грамматики. М. - Л., 1935, с. 207.

3. Мещанинов И.И. Общее языкознание. М., 1940, с. 35.

4. Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М., 1933, с. 130.

5. Кацнельсон С.Д. Краткий очерк языкознания. Л., 1941, с. 34.

6. Мещанинов И.И. Общее языкознание, с. 37.

7. Щерба Л.В. Некоторые выводы из моих диалектологических лужицких наблюдений. - В кн.: Восточнолужицкое наречие. Пг., 1915.

8. Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики, с. 129.

9. Марр Н.Я. Избранные работы, т. 1. Л., 1933, с. 189-190.

10. Schuchardt-Brevier H. Halle, 1928, S. 135.

11. Кацнельсон С.Д. Краткий очерк языкознания, с. 24.

12. См.: Калинович М. Поняття окремого слова. - "Мовознавство", 1935, № 6.

13. Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики, с. 108.

14. Bloomfield L. Language. N.Y., 1933, p. 177-178.

15. Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики, с. 133.

16. Там же, с. 111.

17. Trubezkoy N. Grundzuge der Phonologie. Prag, 1939, S. 34, 241-242.

18. Щерба Л.В. Фонетика французского языка. Л., 1937, с. 81, 77.

19. Noreen A. О словах и классах слов. - В кн.: Nordisk Tidskrift, 1879, p. 23. Ср. его же: Vart sprak, 7, p. 36.

20. Сепир Э. Язык. М.- Л., 1934, с. 28. Ср.: Щерба Л.В. Восточнолужицкое наречие, с. 75.

21. Вандриес Ж. Язык. М., 1937, с. 178.

22. Mathesius W. O potencialnosti jewuv jazykovych. Praha, 1911. Ср.: Noreen A. Einfurung in die wissenschaftliche Betrachtung der Sprache. Halle, 1923, S. 433-438.

23. Сепир Э. Язык, с. 85-86.

24. Там же, с. 26.

25. Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики, с. 111.

26. Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковедение. Лекции 1899/1900 г. М., 1900, с. 187, 186 [т. 1, с.132].

27. Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики, с. 113.

28. Von Gumboldt W. Uber die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues, S. 272.

29. Ср.: Аскольдов С.А. Концепт и слово. - В кн.: Русская речь. Под ред. Л.В. Щербы, вып. 2. Л., 1928, с. 41.

30. Carnoy A. Le science du mot. Louvain, 1927, p. 21-22.

31. Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940, с. 329.

32. Шор Р.О. Кризис современной лингвистики. - В кн.: Яфетический сборник, т. 5. Л., 1927, с. 67.

33. Schuchardt-Brevier H., S. 117.

34. Шор Р.О. Язык и общество. М., 1926, с. 76.

35. Виноградов В.В. Современный русский язык, вып. 1. М., 1938, с. 110-111.

36. Мещанинов И.И. Новое учение о языке. М., 1936.

37. Ср. статью В. Гумбольдта (Uber das Endstehen der grammatischen Formen und ihren Einfluss auf die Ideenentwicklung). Ср. у Потта в кн.: W. v. Humboldt und die Sprachwissenschaft (1876, S. 297).

38. Schuchardt-Brevier H., S. 135.

39. Марр Н.Я. Избранные работы, т. 1. с. 198-190.

40. Старый русский водевиль. 1819-1849 гг. М., 1936, с. 73.

41. Там же, с. 320.

42. Вяземский П.А. Старая записная книжка. М., 1929, с. 93.

43. Покровский М.М. Семасиологические исследования в области древних языков. М., 1895.

44. Ср.: Покровский М.М. Несколько вопросов из области семасиологии. - "Филологическое обозрение", 1897, т. 12, кн. 1, с. 64.

45. Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики, с. 128.

46. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике, т. 1-2. Харьков, 1888, с. 6-7 [17].

47. Там же, с. 7 [18].

48. Marty A. Untersuchungen zur Grundlegung der allgemeinen Grammatik und Sprachphilosophie. Halle, 1908.

49. Von Humboldt W. Uber die Verschiedenheit..., S. 75.

50. Потебня А.А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905, с. 21.

51. Там же, с. 104.

52. Uber Subjektlose Satze. - "Vierteljahrsschrift fur wissenschaftliche Philosophie", Bd. 8.

53. Писарев Д.И. Собр. соч., т. 2. Спб., 1900, с. 277.

54. Sperber H. Uber den Affekt als Ursache der Sprachveranderung (1914). Ср. также: Bachman Arm. Zur psychologischen Theorie des sprachlichen Bedeutungswandels (1935).

55. Вандриес Ж. Язык, с. 146-148.

56. Бодуэн де Куртенэ И.А. Некоторые общие замечания о языковедении и языке. Спб., 1871 [Избранные труды по общему языкознанию, т. 1. М., 1963, с. 67].

57. Шахматов А.А. Синтаксис русского языка, вып. 1. Л., 1925, с. 271 [278].

58. Там же, с. 303 [308].

59. Там же, с. 303 [309].

60. Там же, с. 307 [313].

61. Там же, с. 399.

62. Кульман Н.К. [Рец. на кн.:] Кошутич Р.И. Граматика русского jезика, т. 2. Београд, 1914. - "Изв. Отд. рус. языка и словесности АН", 1915, т. 20, кн. 2, с. 329.

63. Потебня А.А. К истории звуков русского языка, вып. 4. Этимологические и другие заметки. Варшава, 1883, с. 83.

64. Подробнее см.: Виноградов В.В. Основные понятия русской фразеологии как лингвистической дисциплины. - В кн.: Труды Юбилейной научн. сессии ЛГУ. Л., 1946 [или в статье "Об основных типах фразеологических единиц в русском языке". - В кн.: А.А. Шахматов. 1864-1920. Под ред. С.П. Обнорского. М., 1947].

65. Богородицкий В.А. Общий курс русской грамматики, с. 104.

66. Ries J. Was ist ein Satz? Prag, 1931, S. 114-115.

67. См.: Виноградов В.В. современный русский язык, вып. 1; Галкина-Федорук Е.М. Понятие формы слова. - "Труды ИФЛИ", 1941, т. 9.

68. Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковедение. Лекции 1899/1900 г., [т. 1, с. 73].

69. Вандриес Ж. Язык, с. 76-92.

70. См. Бернштейн С.И. Основные вопросы синтаксиса в освещении А.А. Шахматова. - "Изв. Отд. рус. языка и словесности АН", 1922, т. 25; Грамматическая система А.А. Шахматова. - "Русский язык в школе", 1940, № 4.

71. Русская речь, вып. 2. Л., 1928, с. 7-8 [Избранные работы. М., 1957, с. 64-65].

72. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике, т. 1-2, [с. 35].

73. Там же, с. 29 [39].

74. Там же, [c. 45].

75. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 29, с. 129.

76. Шахматов А.А. Курс истории русского языка, ч. 3. Учение о формах. Лекции 1910/11 г. Спб., 1911, с. 4-5.

77. Щерба Л.В. Восточнолужицкое наречие; приложение к этой книге "Некоторые выводы из моих диалектологических лужицких наблюдений" [см. эту статью в кн.: Избранные работы по языкознанию, т. 1. Л., 1958]; его же статья "О частях речи в русском языке" [в кн.: Избранные работы по русскому языку. М., 1957].

78. Щерба Л.В. Некоторые выводы из моих диалектологических лужицких наблюдений, тезисы 4, 5 и 7.

79. [Рец. на кн.:] Чернышев В.И. Законы и правила русского произношения. - "Изв. Отд. рус. языка и словесности АН", 1907, т. 12, кн. 2, с. 495 [т. 2, с. 143].

80. Крушевский Н. Очерк науки о языке. Казань, 1883, с. 116 и 123.

81. Бодуэн де Куртенэ И. Глоттологические (лингвистические) заметки, вып. 1. Воронеж, 1877, с. 31.

82. Богородицкий В.А. Очерки по языковедению и русскому языку. Изд. 3. Казань, 1910, с. 16.

83. Крушевский Н. Очерк науки о языке, с. 112-114.

84. Ср.: Жирмунский В.М. Развитие строя немецкого языка. - "Изв. АН СССР". Отд. обществ. наук, 1935, № 4 (отдельно: Л., 1935); его же: От флективного строя к аналитическому. - В кн.: Вопросы немецкой грамматики в историческом освещении. М. - Л., 1935.

85. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике, т. 1-2, с. 64 (71).

86. Венгеров С.А. Критико-биографический словарь, т. 5. Спб., 1897. Ср.: Щерба Л.В. И.А. Бодуэн де Куртенэ. Некролог. - "Изв. Отд. рус. языка и словесности АН", 1930, т. 3, кн. 1, с. 325-326.

87. Бодуэн де Куртенэ И.А. Некоторые общие замечания о языковедении и языке, с. 26 [т. 1, с. 74].

88. Щерба Л.В. О частях речи в русском языке. - В кн.: "Русская речь", вып. 2, с. 18 [Избр. работы по русскому языку, с. 74].

89. Там же.

90. Вандриес Ж. Язык, с. 114.

91. Там же, с. 116.

92. Там же.

93. Там же, с. 130.

94. Петерсон М.Н. Русский язык. М., 1935; его же: Современный русский язык. М., 1929.

95. Зиндер Л.В., Строева-Сокольская Т.В. Современный немецкий язык. Л.- М., 1941, с. 65.

96. Jespersen O. The Philosophy of Grammar. N.Y., 1924, p. 62 [Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958].

97. Белич А. [Рец. на кн.:] Виноградов В.В. Современный русский язык, вып. 1-2. Л., 1938. - "Iужнословенски филолог", Београд, 1938-1939, кн. 17, с. 259. Ср. также статьи Куриловича (Derivation lexicale et derivation syntaxique. Contribution a la theorie des parties de discours. - "Bulletin de la societe de linguistique de Paris", 1936, t. 37) [см. в его кн.: Очерки по лингвистике. М., 1962, с. 57-70], М.В. Сергиевского (Современные грамматические теории в Западной Европе и античная грамматика. Вопросы грамматики. - "Уч. зап. 1 МГПИИЯ", 1940, т. 2).

Список литературы

В.В. Виноградов. Введение в грамматическое учение о слове.