“Серебряный век” – сложное, изумительное полотно русской поэзии, которое начало ткаться невидимой рукой создателя в 90-х годах XIX века. И первым наиболее ярким рисунком этого бесценного, многоликого творения стал символизм с его поэтикой намека и иносказания, с его эстетизацией смерти как живого начала, с его креативной силой "безумия", со знаковым наполнением обыденных слов. Его важнейшей приметой стала аналогия лика, мимолетности, сиюминутности, в которых отразилась Вечность.

Новое мировоззрение потребовало от новой поэтической школы нового приема. Таковым стал символ – многозначное иносказание, сформировавшее еще поэтику Священного писания, а затем причудливо разработанное французскими символистами. Опыт библейской символики очень повлиял на судьбу слова "символ": в "светском" понимании оно оставалось простым риторическим примером, применяемым к любому материалу, в "духовном" же понимании оно прочно оказалось связанно с религиозной тематикой как земной знак несказуемых земных истин. "Символ, - писал один из теоретиков и практиков нового течения, - только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении, когда он изрекает на своем сокровенном языке намека и внушения нечто неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине".

Новое движение закрепило за собой окончательное имя, когда вышла в свет книга стихотворений Д.Мережковского "Символы" (1892год), оформилось же это течение благодаря трем сборникам "Русскиесимволисты", выпущенным Брюсовым (1894-1895). Если у Брюсова и Бальмонта доминировало "светское" понимание слова "символ" (они видели в символизме школу с определенной техникой), то у В.Иванова, Блока, А. Белого, которых принято называть "младшими символистами", возобладала мистико-религиозная трактовка этого понятия.

Поэтам – символистам был свойственен глубокий историзм, с позиций которого оценивались и события современности; сугубая музыкальность поэтической строки и широчайший энциклопедизм культурного арсенала. Здесь царили разнообразные формы: баллады, триолеты, венки сонетов, поэмы, подчиненные новым образам, словам, размерам, рифмам.

Я боюсь рассказать, как тебя я люблю.

Я боюсь, что, подслушавши повесть мою,

Легкий ветер в кустах вдруг в веселии пьяном

Полетит над землей ураганом…

Я боюсь рассказать, как тебя я люблю.

Я боюсь, что, подслушавши повесть мою,

Звезды станут недвижно средь темного свода,

И висеть будет ночь без исхода…

Я боюсь рассказать, как тебя я люблю.

Я боюсь, что, подслушавши повесть мою,

Мое сердце безумья любви ужаснется

И от счастья и муки порвется…

                                             Н. Минский

Поэты – символисты стали под лозунг А.С. Пушкина: "Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв", избрав для себя раз и навсегда лагерь "эстетизма" (признание самодвижущей ценности искусства, произведений, отрыв от общественности). Это роднило символистов с акмеистами, в значительной степени с футуристами, а после революции с имажинистами; и противопоставляло их крестьянским и пролетарским поэтам, воспринимавшем поэзию, как социальный фактор.

Трактовка русского символизма как течения романтического по своей природе, как известного рецидива романтизма начала XIX века имеет над собой глубокие основания.

Романтизм как настроение, как стремление уйти от реальной действительности в мир вымысла и мечты, как неприятие жизни и реальности, вечное "искание бесконечности в конечном", подчинение разума и воли чувству и настроениям – является, несомненно, преобладающей стихией русского символизма, тем психологическим базисом, на основе которого он мог распуститься.

Короткий вечер тихо угасает

И пред смертью ласкою немой

На одно мгновенье примиряет

Небеса с измученной землей.

В просветленной, трогательной дали,

Что неясна, как мечты мои, -

Не печаль, а только след печали,

Не любовь, а только тень любви.

И порой в безжизненном молчаньи,

Как из гроба, веет с высоты

Мне в лицо холодное дыханье

Безграничной, мертвой пустоты…

                          Д. Мережковский

Внутренняя напряженность и беспокойство, несколько хаотическая взволнованность, так характерная для романтизма, является столь же характерной чертой русского символизма, особенно позднего его проявления. Не случайно первым увлечением Блока в поэзии был Жуковский, юношеским увлечением Бальмонта – Эдгар По и Шелли, Белый с детства упивался стихами Гете и сказками Андерсена, а любимым чтением юного Ф. Сологуба были "Робинзон" и "Дон Кихот".

Возрождением настроений романтизма идеологическая сторона русского символизма, однако, не исчерпывается. Он впитал в себя и другие влияния: влияния западного, в частности французского "декадентства" и мистической философии В. Соловьева:

В Альпах.

Мыслей без речи и чувств без названия

Радостно-мощный прибой…

Зыбкую насыпь надежд и желания

Смыло волной голубой.

Синие горы кругом надвигаются,

Синее море вдали.

Крылья души над землей поднимаются,

Но не покинут земли.

В берег надежды и берег желания

Плещет жемчужной волной,

Мыслей без речи и чувств без названия

Радостно-мощный прибой.

Западное декадентство – это прежде всего эстетство, холодное и замкнутое в себе, это крайнее самоутверждение личности, своеобразный индивидуализм (бесформенный и пассивный). Эти черты были ярко выражены в творчестве ранних русских символистов, которых иначе именовали "декадентами". Быть может, лучше, чем где бы то ни было, эстетика русского декадентства была сформулирована в словах Ф. Сологуба: "Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из нее сладостную легенду, ибо я – поэт», в юношеском кредо Валерия Брюсова: «Все в жизни только лишь средство для звонко-певучих стихов».

Настроения в поэзии.

Воспевание "боли души, которая устала и спит в гробу усталости своей (Минский), лежание "на дне меж подводных стеблей" (Бальмонт), призывы смерти - "О, смерть, я твой, повсюду вижу одну тебя и ненавижу очарование земли" (Сологуб), какая-то напуганность  жизнью, страх перед ней, нежелание или неспособность видеть в ней нечго реально ценного – одну только скуку и ничтожество, "чертовы качели", бессмысленные и жестокие (Гиппиус, Мережковский, Сологуб) – вот настроения раннего русского символизма. Выходов у таково настроения было два: прославление смерти и призыв идти к ней на встречу, мрачное отчаяние или же замена надменной жизни ее суррогатом – сладостной легендой, проповедью забвенья, бессилия, нелюбви, эстетствующе-мистическими настроениями, музыкой мечты, неопределенных слов и звучаний (нелепых для понимания, но ласкающих ухо) – уход в замкнутый, холодно-поверхностный эстетизм.

Элегия.

Я умереть хочу весной,

С возвратом радостного мая,

Когда весь мир передо мною

Воскреснет вновь, благоухая.

На все, что в жизни я люблю,

Взглянув тогда с улыбкой ясной,

Я смерть свою благословлю –

И назову ее прекрасной.

                       М. Лохвицкая

Эти черты характеризуют в значительной степени поэзию раннего Добролюбова, Минского, И.Коневского, Сологуба, Гиппиус, раннего Брюсова, в значительной степени Блока и Анненского. На всей этой поэзии лежит налет пассивности, внутреннего бессилия, несмотря на порой исключительное совершенство формы, отсутствие волевого начала и жизнеспособности.

Иди за мной.

Полуувядших лилий аромат

Мои мечтанья легкие туманит.

Мне лилии о смерти говорят,

О времени, когда меня не станет.

Мир – успокоенной душе моей.

Ничто ее не радует, не ранит,

Не забывай моих последних дней,

Пойми меня, когда меня не станет.

 Я знаю, друг, дорога не длинна,

И скоро тело бедное устанет.

Но ведаю, любовь, как смерть, сильна.

Люби меня, когда меня не станет.

Мне чудится таинственный обет…

И, ведаю, он сердца не обманет, -

Забвения тебе в разлуке нет!

Иди за мной, когда меня не станет.

                                          З. Гиппиус

Иные черты психологии наблюдаются у "младших" символистов, второго поколения русского символизма. Новые символисты: В.Иванов, А.Бельнт, Ю.Балтрушайтис, А.Блок, С.Соловьев – решительно отмежевываются от прежнего "декадентства". Учению о беспредельной любви к себе, призывая к уходу в уединенный мир мечты и неуловимых настроений, пассивности, внежизненности, преклонению перед образом смерти и болезненно-извращенному эротизму, они противопоставляют идею "соборности", активности, пророческого служения поэта волевым стремлениям к проведению в жизнь своей религиозно-философской идеи.

Я видел надпись на скале:

Чем дальше путь, тем жребий строже,

И все же верь одной земле,

Землей обманутый прохожий…

Чти горечь правды, бойся лжи.

Гони от дум сомненья жало

И каждой искрой дорожи –

Цветов земли в Пустыне мало…

Живя, бесстрашием живи

И твердо помни в час боязни:

Жизнь малодушному в любви

Готовит худшую из казней.

                         Ю. Балтрушайтис

Строкой о В. Брюсове.

Несколько особняком в среде московских символистов стоит Валерий Брюсов. Это был человек с совершенно асимметричным лицом (будто спрыгнувшим с портрета кубиста), резкими монгольскими скулами и рысьими глазами. Основной чертой характера Брюсова была собранность, скованность. Она замыкала и строгие мысли, и девическую застенчивость. Брюсов не был очень умен от природы, но был бесконечно образован, начитан и культурен.

Ум Брюсова не был быстр, но очень остер и подкреплен особой, брюсовской логичностью. Он был, как это ни странно звучит, с детства немолодым мальчиком. Мальчиком он остался на всю жизнь, и, вероятно, ребенком он умер. Только у детей бывает такая пытливость, такая тяга узнать все. Брюсов кидался на все, и все, на что он кидался, он изучал необычайно основательно. Всю жизнь он хотел казаться  и казался не тем, чем он был. Он рисовался вождем, эротическим поэтом, демонистом, оккультистом, всем, чем можно было быть в те дни. Но это был портрет Брюсова, а не оригинал. Как был не похож Валерий Яковлевич на Брюсова! Если Есенин заплатил жизнью за славу, то Брюсов всю жизнь отдал на то, чтоб походить на свои стихи, созданные по образцу лучших  классиков. У него разрыва не могло быть. Его поэзия, с одной стороны, была накрепко связана с ранними символистами, с другой же - его тематическая связь с будущими "кубо-футуристами" несомненна. Брюсов, пожалуй, единственный из русских поэтов дофутуристического периода, умеющий заставить почувствовать дыхание современного капиталистического города, бешеный ритм его жизни, засасывающую и гипнотизирующую динамику, грохот, сутолоку, бесконечные переливы огней, серые сумерки городского рассвета и бесстрастное олово электрических лун.

Женщине.

Ты – женщина, ты –книга между книг,

Ты – свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!

Он жжет огнем, едва в уста проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты – женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты - в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся – от века – на тебя!

                                            В. Брюсов

Рассматриваемые с более широкой точки зрения как ранние символисты, так и поздние – явление одной и той же категории. Социальные их корни одни. Основная стихия тех и других – романтическая мистика, проистекающая из неспособности или неумения найти свое место в реальной жизни, разрыв с реальностью, уход из нее. Но психологический тонус, настроенность у символистов второго поколения уже совершенно иные. "Декаденты" не думали быть творцами жизни. Они были только поэтами. Они проповедовали уход из "грубой" жизни, они хотели быть творцами жизни. Они всегда стремились к тому, чтобы занять место учителей жизни и пророков. В противопоставлениях  реального и нереального, в призыве к активному "религиозному действию", содержащемся в философии В.Соловьева – зачатки всех элементов поэтического мироощущения русского символизма. И здесь сосуществуют такие разные, но столь безмерно талантливые мастера, как В.Иванов, А.Белый, А.Блок, К.Бальмонт.

При подготовке данной работы были использованы материалы с сайта http://www.studentu.ru