О прозе Михаила Тарковского.

Есть охотники, о которых знают по именам в их краях - так же уважительно, как верующие знают о старцах, а читающие люди о писателях. Каждый человек на любом поприще обретает имя, когда обретает судьбу. Бог даёт человеку жизнь, человек даёт ей цель, а путь к цели - жизненной, духовной, творческой - и складывается в судьбу, где всё уже, если она настоящая, неразделимо. Там и жизнь, там и творчество, там и вера.
У Михаила Тарковского как бы три имени. Есть охотник Михаил Тарковский. Родные и друзья пишут ему письма по адресу: Красноярский край, Туруханский район, село Бахта... Это таёжное поселение по названию реки. Живут в этом мире, зимой совсем оторванном от большой земли, триста пятьдесят душ. Это те, что остались - не разбежались и не повымерли. Кормят река да тайга. Охота давно не промысел доходный - а продление жизни. Охотников кормит свой участок в тайге.
На этот же адрес, бывает, приходят гонорары. Были публикации в журнале "Охота и охотничье хозяйство", "Охота", о промысле. Несколько публикаций стихов. Потом проза, рассказы и повести о бахтинском каком-то всегда святом для него житии простых и грешных людей. Она стала заметной в силу своей цельности. Один рассказ смыслово продолжался другим, потому что продолжалась несуетно и осмысленно сама жизнь людей, о которых рассказывал Тарковский. Его рассказы и повести сегодня публикуют журналы разные в своих крайностях - это "Наш современник" и "Москва", где был открыт как прозаик, и "Новый мир" - но путь автора, что свободно и честно, не изменяя ни в чём самому себе, обрёл в каждом из этих этапных для русской реалистической прозы журналов своё место, кажется далеко не случайным: так свободно и честно вошла в современную литературу проза Михаила Тарковского.
Бывает ещё, что судьбой становится имя. Но Тарковского не сделал из своей громкой фамилии судьбы. Он пятился вообще от мира искусства, хотя куда же легче было войти в этот мир своим. Он же всегда входил в него чужаком: в стены Литературного института на поэтический семинар - после многих лет, что отданы были совсем другому делу, природоведению, а в литературу - после десяти лет самой простецкой жизни на Енисее. Пришёл со сборником удивительных стихотворений, но на многие годы снова исчез, и возвратился с прозой, да только побыл недолго - и опять ушёл как чужой назад, в Бахту. Можно было подумать: неудачник. Но это участь совестливого и талантливого человека - сопротивляться тому, что написано на роду, и только когда собственная душа толкала на путь творчества, мучительно обретать на этом пути самого себя, чтобы просто быть самим собой, а не подобием.
Тарковский сросся душой с таёжным миром с детства. Он человек, с малых лет очарованный именно этой природой, сильной и могучей, воспринявший её как Божий храм. Другой так любит степь или пустыню - а он свою родную тайгу. Через любовь к природе - сначала детскую, потом осмысленную, взрослую - он научился видеть хорошее, и это без сомнения его настоящий, редкий сегодня дар. Чувство этой любви почти религиозное. Это был не романтический порыв, а такое вот осознанное чувство - вера, потому что требовало каждодневного тяжёлого труда. Тайга давно стала его домом, родиной, а жизнь в Бахте - далёкой от путешествия, да и в тайге романтики как-то не выживают. Человек на каждом шагу может быть там жестоко наказан ею же, природой. Поэтому она воспитывает свои характеры, свою простоту и жесткость в душах. Она пестует сильных духом, и губит слабых. Охотник и зверь - это не палач и жертва, они братья.
Этикой прозы Тарковского, по сути, и стало напряжение именно таких сил, а поэтикой - поэзия правды, тоже далёкая от романтической. Здесь его собственный юношеский стихотворный опыт, что был отчасти романтическим, оборвался в строках, выправленных реалистическим рассказом о судьбах людей. В стихах хватало слов и образов сказать о себе, о природе, но всё уже было, наверное, сказано. Рифмовать, глядя на себя как со стороны, да и с высоты, стало стыдно, трудно.
Полудеревенский быт таёжного поселения, откуда уходишь в тайгу и куда возвращаешься, если выжил - это только быт, скудный и строгий. Тарковский дорожит этим бытом, а то и любуется как продолжением природы, но заглядывая в души людей, видит иное: что они уже в мире как чужие.
Вопрос не в смысле жизни, потому что всем он вроде бы ясен - эти люди не сдаются и лишь в какие-то неожиданные минуты оседают от слабости. Но тогда и приходит в его прозу смерть - за теми, кто ослаб. Люди умирают будто по собственной воле, просто отказываются жить, то есть сопротивляться, обретая такое смирение и покой, что последний этот уход и оказывается самым выстраданным. Устал человек и всё в нём устало. Всё оказывается последним. Тем, кто уходит, на смену не приходят даже их дети. Бахта - как бухта потопленных людских кораблей.
Тема трагическая, болевая, мрачная, но не разрушающая. Бытие человека изначально трагично, потому что в собственных силах лишь то малое, чем скрепишь, из чего можно, свой дом, свою жизнь. Приходит время, когда и этого мало - когда для жизни нужно ещё большее напряжение сил. В борьбе за неё не всегда побеждает человек, если слабнет, унывает, теряет веру, разрушается, гибнет. Но знание о трагедии жизни побуждает к состраданию, а по сути - к любви. Души людей спасаются, если живы, давая человеку силы к преодолению. Эта простая истина обретает в прозе Тарковского новый глубокий смысл. Он ищет её, границу эту, между слабостью и силой, жизнью и смертью там, где природа уступает человеку лишь тропки, по которым всегда и некуда идти, если сбился с пути. Это обретение или утрата человеком своего пути - стало его темой. Во всём. В стихотворениях. В прозе. В странных чёрно-белых рисунках, где чёрное и белое ещё резче очерчивает границы одного и того же мира, в котором жив и смертен человек. В этом мире, уже на рисунках, однако, есть только природа, есть даже лёгкие тени рыбацких лодок, но всё это - без людей. В чёрно-белый мир рукой Тарковского человек никак не вписывается. Он как будто отдельная уже и от природы краска. Тёплая, живая и яркая - другой не может быть.
Михаил Тарковский идёт своим путём. Идёт не за громким именем, а потому что хочет достичь своей цели - теперь уже, наверное, не быть, а остаться самим собой. Таким, какой отчётливей всего открылся в одном своём стихотворении... Это долгое терпение жизни, которое стало, наверное, шепотком, потом стихами и что на бумаге читаешь уже как исповедь. О хороших вещах не исповедуются, за хорошее не просят прощения. Но это всё же исповедь о потаённом - в любви.
Охота...
Я люблю, придя шатаясь,
С горячими сосульками на лбу,
Сняв тозовку, ввалиться спотыкаясь,
В холодную и тесную избу.
Там печки неохотная работа,
И в полутьме тяжелый куль с крупой
Сбивает шапку, мокрую от пота.
Под тонкой и прозрачной скорлупой
Люблю фитиль в пылающей короне,
Капканов беспорядок на полу,
Стук льдышки в чайнике и шорох в микрофоне
Холодной рации, вокруг трубы в углу
Распятые таежные доспехи.
Далекий, побежающий помехи,
Переговор товарищей ночной
И русской Музы строгий позывной.
...С утра собаки скачут н ветру,
Кусают снег и лают друг на друга,
Патронташа тяжелая подпруга
Подтянута на новую дыру.
Морозный воздух свеж, как нашатырь,
Горят верхушки лиственниц крестами
И благовестит звонкими клестами
Тайги великолепный монастырь.

Статья Олега Олеговича Павлова