Освещая ярким огнем сатиры

(по страницам «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина)

Я глубоко убеждена: без литературы невозможно представить себе исторические события. Не будет ярких красок, выпуклых образов, живых картин — останется лишь строгая хронология да скупые факты. Когда говорят о крепостном праве в России, о его пагубном влиянии на человеческую личность, прежде всего возникают в памяти произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» и «Пошехонская старина». Я начинала знакомство с писателем именно с этих произведений, с отдельных глав. «Сказки » и «История одного города» пришли потом, возвращая к знакомому по басням «эзоповому языку», к иносказанию. Это еще больше убеждало в тлетворном влиянии крепостного права на души, в опасности этого явления, раз не всегда с ним получается бороться в открытую, а надо прикрываться, как маской, фантастическим преувеличением, сатирическим гротеском, выросшей до небес шаржированной деталью.

«История одного города» — рассказ о Глупове и глуповцах, сплав сказки и архивных хроник, летописи и канцелярских очерков. История России встает на этих страницах, заставляя смеяться и задумываться, возмущаться и отчаиваться. Современный читатель вряд ли поймет многое в этой истории без заглядывания в сноски и ссылки, в подстрочный комментарий к тексту. Очень многие, устав объяснять для себя чуть ли не каждое имя, барахтаясь в лавине уже не воспринимаемых нами намеков, могут ограничиться внешней, понятной стороной или вообще полениться дочитать книгу.

Что же останется в памяти среднестатического читателя о городе Глупове и глуповцах, кроме недоуменного отношения к битвам головотяпов да осуждения их фантастического невежества и фанатичного послушания, подчинения властям стадности? Наверное, прежде всего, это «Опись градоначальникам, в разное время в город Глупов от вышнего начальства поставленным (1731—1825)». Чего стоят одни фамилии: Урус-Кугуш-Кильдибаев Маныл Самылович, беглый грек Ламврокакис, голштинский выходец Богдан Богданович Пфейфер, француз маркиз де Санглот, чтобы показать, как много иностранцев было на русском престоле! Дальше идут «говорящие» фамилии и меткие лаконичные характеристики: Негодяев, Угрюм-Бурчеев, Перехват-Залихватский, Прыщ. Один «был столь охоч до зрелищ, что никому без себя сечь не доверял», другой «ничего не совершив, сменен в 1762 году за невежество », третий «отличался легкомыслием и любил петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду». Тот — «бывший денщик князя Потемкина. При не весьма обширном уме был косноязычен. Умер… от объедения», этот — «был столь малого роста», что не мог вмещать «пространных законов», «умер от меланхолии ». Заслуживают внимания их деяния на высоком посту. Например, Бородавкин «предводительствовал в кампании против недоимщиков, причем спалил тридцать три деревни, с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиною».

Поистине высокий коэффициент полезного действия! Микаладзе «был столь охоч до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое». «Угрюм-Бурчеев, бывший прохвост» (это слово означало: палач и проходимец). «разрушил старый город и построил другой на новом месте». Но главное значение правители уделяли, конечно, образованию, тут многие из них отличились. Так, славный «штатский советник и кавалер» Двоекуров, который завел пивоварение и медоварение, ввел в употребление горчицу и лавровый лист, между делом «покровительствовал наукам и ходатайствовал о заведении в Глупове академии». Бородавкин вновь ходатайствовал об академии, но, получив отказ, построил «съезжий дом», то есть помещение при полицейском участке, где наказывали розгами. А что, с какой стороны посмотреть, это ведь тоже воспитательное заведение! Но самую большую роль в образовании глуповцев сыграл Перехват - Залихватский. Он «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки».

О самых выдающихся градоначальниках рассказано подробнее. У одного из них, Дементия Варламовича Брудастого, вместо головы был обыкновенный органчик, исполняющий всего две фразы: «Не потерплю!» и «Разорю!» Их вполне хватало для руководства глуповцами. «Неслыханная деятельность вдруг закипела во всех концах города: частые приставы поскакали, квартальные поскакали, заседатели поскакали, будочники позабыли, что значит путем поесть, и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету. Хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают… А градоначальник все сидит и выскребает все новые и новые понуждения. Гул и треск проносится из одного конца города в другой, и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее: «Не потерплю!» И даже когда глуповцы увидели градоначальниково тело в мундире за столом, а «перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала, в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова», ни у кого не возникло здравой мысли: кому же мы подчиняемся? Мелькнуло лишь осторожно-благоразумное: «Как бы нам за него отвечать не пришлось!» Даже появление двух одинаковых градоначальников сразу — со старой, кое-как отремонтированной, и новой, только что прибывшей по заказу, отлакированной головой (и где, интересно, градоначальникам головы делают?), никого не призвало к бунту. «Толпа медленно и в молчании разошлась». У градоначальника Прыща вообще была фаршированная голова, впоследствии съеденная гастрономом-предводителем, но «благодаря именно этому обстоятельству город был доведен до такого благосостояния, которому подобного не представляли летописи с самого его основания».

Даже не будь в книге повествования о голодном городе и войнах за просвещение, сказания о шести градоначальницах, этих историй из жизни глуповцев вполне было бы достаточно, чтобы увидеть безрадостную, горькую картину российской империи, услышать обличительный гневный пафос сатиры Салтыкова-Щедрина, чье сердце кровью обливалось за глуповцев. Острым словом-оружием, стратегическими маневрами «эзопового языка», сердцем патриота и бунтаря писатель доказывает нам, что «дорога из Глупова в Умнов лежит через Буянов, а не через манную кашу».