Поэзия XX века значительно отличалась от поэзии XIX века. В XX веке сформировались различные литературно-художественные направления (символизм, акмеизм, футуризм, имажинизм). Поэты, принадлежащие к тому или иному направлению, по-разному определяли принципы поэтики, цели творчества, а также свое место в литературе.
    Исходя из этого, понимание темы поэта и поэзии будет различным у Есенина, Маяковского, Блока, Ахматовой и Пастернака.
    С. Есенин был близок к поэтам-имажинистам. Имажинизм, возникший в России в 1920-х годах, декларировал самоценность не связанного с реальностью слова-образа. Особую позицию в этом кружке занимал Есенин, утверждавший необходимость связи поэзии с естественной образностью русского языка, со стихией народного творчества. Это течение, усваивая крайности поэтики раннего футуризма, было во многом ему противоположным.
    Обшей основой футуризма, возникшего в России приблизительно в то же время, что и имажинизм, было стихийное ощущение крушения старого мира и стремление осознать через искусство грядущий переворот и создать “нового человека”. Это не противоречило принципам имажинизма. У Есенина также прослеживается мотив гибели прежней, “полевой России”, на смену которой приходит “гость железный”.
    Однако, по мнению футуристов, художественное творчество должно было стать не подражанием, а продолжением природы. Отсюда - разрушение условной системы литературных жанров и стилей, возвращение к фольклорно-мифологическим началам, когда язык являлся неотъемлемой частью природы. На базе живого разговорного языка футуристы разрабатывали тонический стих, фонетическую рифму, экспериментировали с языковой графикой, предельно расширяя диапазон литературного языка. Их поэзия, в отличие от поэзии имажинистов, характеризовалась конкретностью образов, активным использованием метафор, неологизмов.
    Так, понимание темы творчества у Есенина и Маяковского разнится. Есенин осознает себя поэтом уходящей России. Это очень четко прослеживается в стихотворении “Я последний поэт деревни” (1920). Здесь присутствует множество слов-символов, напоминающих о смерти, неизбежной гибели как всего уклада прежней России, так и отдельного человека, поэта, творчество которого было направлено на то, чтобы воспевать патриархальность и православие этой страны: “И луны часы деревянные прохрипят мой двенадцатый час ”.
    Маяковский же осознает себя поэтом настоящего, и поэтому в его произведениях преобладает мажорность. Он принимает настоящее, верит в будущее и отвергает все то, что уходит в прошлое: “Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!” (“Юбилейное”, 1924). Это светлое восприятие жизни Маяковским во многом схоже с пушкинским. Такое отношение к реальности и обусловило характер творчества поэта.
    В поэме “Во весь голос” (1930) Маяковский декларирует собственное поэтическое право: “Я сам расскажу о времени и о себе”. Он принимает классовые, революционные, а потом советские интересы за высшие, общечеловеческие, за “веленье божие”. Во вступлении в поэму “Во весь голос” прозвучали и трагические строки:
    И мне
    агитпроп
    в зубах навяз,
    И мне бы
    строчить
    романсы на вас -
    Доходней оно
    и прелестней.
    Но я
    себя
    смирял,
    становясь
    На горло
    собственной песне.
    Есенин же видел цель творчества в том, чтобы показать всю красоту “полевой России”, ее природу и краски. И хотя сам он понимал всю обреченность старого, крестьянского уклада с его религиозностью и традициями, писал: “И не отдам я эти цепи, и не расстанусь с долгим сном” (“Запели тесаные дроги...”, 1916). Пастернак писал о Есенине: “Самое? драгоценное в нем - образ русской природы - лесной, среднерусской, рязанской, переданный с ошеломляющей свежестью, как она далась ему в детстве”. Именно с этой Россией были связаны воспоминания о деревенском детстве на Рязанщине в юности. “Я последний поэт деревни”, - говорит, он в одноименном стихотворении 1920 года. И до конца жизни Есении будет осознавать себя “поэтом золотой бревенчатой избы”, да и сама его поэзия, “половодье чувств”, будет проникнута грустью, тоской, ностальгией о прежней родине. И все же, невзирая на такое трагическое ощущение, он будет “воспевать всем существом в поэте шестую часть с названьем; кратким - “Русь”.
    Глубоко понимая, что и сам он уходит в прошлое, предчувствуя свой конец, Есенин не принимал поэзию нового времени - поэзию, которая придет на смену его творчеству и будет устремлена в будущее:
    По ночам, прижавшись к изголовью,
    Вижу я, как сильного врага,
    Как чужая юность брызжет кровью
    На мои поляны и луга.
    (“Спит ковыль. Равнина дорогая...”, 1925)
    Именно такой была поэзия Маяковского. “Я ассенизатор и водовоз” “агитатор, горлан-главарь”, - заявляет он о себе. Непривычные сочетания слов, новые выражения обнажают бунтарский дух всего творчества поэта.
    В стихотворении “Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче” (1920) Маяковский подчеркивает направленность своей поэзии:
    Светить всегда,
    светить везде,
    до дней последних донца,
    светить -
    и никаких гвоздей!
    Вот лозунг мой -
    и солнца.
    Роль поэта осмысливается так же, как и роль солнца. Поэт и солнце - тождественно равные понятия: “И скоро, дружбы не тая, бью по плечу его я”.
    По мнению Маяковского, его труд “любому труду родствен”: работа его столь же родственная и важная, как работа любого другого человека. Стихосложение - не такое простое занятие, как это кажется на первый взгляд:
    Начнешь это
    слово
    в строчку всовывать,
    а оно не лезет -
    нажал и сломал.
    Для описания этого процесса Маяковский опять же использует свой излюбленный литературный прием - реализованную метафору: “Рифма -/бочка… /строчка - /фитиль. Строка додымит, взрывается строчка, - / и город /на воздух / строфой летит”. (“Разговор с фининспектором о поэзии, 1926).
    Поэзия, по Маяковскому, сочетает два начала: материальное (“поэту в копеечку влетают слова”) и возвышенное (“поэзия- вся езда в незнаемое”), символом чего является крылатый конь, соединивший в своем образе космос и землю:
    А что,
    Если я
    Десяток пегасов
    Загнал
    За последние 15 лет?!
    Кульминационным в процессе стихосложения является момент, когда “из зева до звезд взвивается слово золоторожденной кометой”. Поистине, это- “стих, летящий на крыльях к провиденциальному собеседнику” (О. Мандельштам).
    В 1933 году Цветаева предрекла: “Своими быстрыми ногами Маяковский угнал за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго еще нас будет ждать”. И действительно, сам Маяковский со своим незаурядным пониманием творчества не принимал поэтов, для которых были важны гармония и благозвучность стиха:
    Кто стихами льет из лейки,
    Кто кропит,
    Набравши в рот -
    Кудреватые Митрейки,
    Мудреватые Кудрейки -
    Кто их к черту разберет!
    Так, поэзия Есенина была неприемлемой для него: “Я к вам приду в коммунистическое далеко не так, как песенно-есенинный провитязь”.
    Однако, несмотря на то, что поэты по-разному видели цели поэзии, в их отношении к окружающему миру наблюдается нечто общее. Во многом это обусловливалось временем, на которое приходилось их творчество. Система отторгала все то, что ей противоречило, ей были чужды и враждебны яркие индивидуальности, независимость, бунтарство, нелицеприятная правда. Отсюда и следовало трагическое осознание одиночества у Есенина:
    Какого ж я рожна
    Орал в стихах, что я с народом дружен?
    Моя поэзия здесь больше не нужна,
    Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
    Маяковский, видевший свою неординарность, тоже понимал свое одиночество в поэтическом мире, но осмысление его было несколько иного плана: противопоставляя себя “толпе”, “стоглавой воши”, он считал себя выше нее: “Я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам” (“Нате”, 1913).
    Место своих произведений в литературе Есенин и Маяковский определяли по-разному. Есенин подсознательно чувствовал, что он и его время терпят крах, и крестьянскую культуру заменит другая. И все же у него была вера в то, что память о нем останется:
    Не живые, чужие ладони,
    Этим песням при вас не жить!
    Только будут колосья-кони
    О хозяине старом тужить.
    Маяковский, напротив, твердо убежден в том, что его поэзия никогда не утратит современности и будет всегда актуальна: его творчеству будут обеспечены бессмертие и память в последующих поколениях:
    Мой стих
    трудом
    громаду лет прорвет
    и явится
    весомо,
    грубо,
    зримо,
    как в наши дни
    вошел водопровод,
    сработанный
    еще рабами Рима.
    Итак, понимание творчества у Есенина и Маяковского кардинально отличается. Принадлежа к одному времени, они были сторонниками разных идей. Если Есенин был противником революции как стихийной силы, нарушающей привычную жизнь, то Маяковский, наоборот, одобрял ее, так как видел в ней обновляющую силу. Различие их позиции в характере и содержании было неслучайным.
    Блок принадлежал к числу символистов. Символизм был преимущественно устремлен к художественному ознаменованию идей, находящихся за пределами чувственного восприятия. Символисты провозглашали интуитивное постижение мирового единства через символическое обнаружение соответствий и аналогий. Музыкальная стихия объявлялась праосновой жизни и искусства. Отсюда - господство лирико-стихотворного начала, вера в иррационально-магическую силу поэтической речи.
    Важнейшими особенностями русского символизма, возникшего в 1910-х годах, явились катастрофическое мировоззрение и обостренное внимание к поиску роли личности в истории, к ее связи с “вечностью” и сути вселенского “мирового процесса”.
    Эти принципы символизма не могли не отразиться на творчестве Блока. Так, от мира пошлости поэт переходит к внутреннему миру лирического героя. В русскую литературу он вошел как лирик, который сумел заглянуть в человеческую душу и в котором служение духу сочеталось с огромным размахом фантазии.
    Блоковское восприятие жизни было очень светлым, во многом схожим с восприятием Пушкина и Маяковского. Открытость души лирического героя выявляется в стихотворениях “О, я хочу безумно жить...” (1914) и “О, весна без конца и без краю...” (1907):
    Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
    И приветствую звоном щита!
    Эта жажда жизни ознаменует все творчество Блока, оптимистическая настроенность, романтизированная образность постоянно будут преобладать над мрачным началом:
    Земное сердце стынет вновь,
    Но стужу я встречаю грудью.
    Его мироощущение во многом будет стихийным, несмотря на гибельность:
    За мученье, за гибель - я знаю -
    Все равно: принимаю тебя!
    Такое осознание жизни в многом определяется самой ролью поэта. Все его существование делится на две половины: до и после прихода творческого вдохновения. Само вдохновение осмысливается поэтом как “легкий, доселе не слышанный звон” (“Художник”, 1913). До того как оно снизойдет, герой пребывает в состоянии “скуки смертельной”, “зоркого ...ожидания”. Вдохновение перерождает всю природу лирического героя, переносит его в неведомый ранее мир, в романтическое “там”.
    В сознании поэта происходит нечто экстраординарное. Цвета, звуки и запахи становятся единым, однородным целым (осязаемость образов была характерной особенностью символизма):
    С моря ли вихрь? Или сирины райские
    В листьях поют? Или время стоит?
    Или осыпали яблоки майские
    Снежный свой цвет? Или ангел летит?
    Момент вдохновения оказывается посланным поэту свыше, из какого-то надреального мира, где действие не укладывается во временные рамки. Поэт становится частицей этого пространства и творит уже не в настоящем, а в вечности, где действие совершается “всегда”:
    Прошлое страстно глядится в грядущее.
    Нет настоящего. Жалкого - нет.
    Само же рождение стиха воспринимается как принципиально новая, ободряющая сила (“У предела зачатия новой души, неизведанных сил”). Главным является тот момент, когда “душу сражает, как громом, проклятие: творческий разум осилил - убил”. Возможно предположение, что “проклятие” - голос из другого измерения, который предрекает особое назначение поэта.
    После же этого момента жизнь принимает привычный ход: поэт излагает мысли на бумагу. Здесь важно отметить символику, которая акцентирует внимание на том, что поэзия становится частью материального мира: “клетка холодная” - материал речи, “легкая, добрая птица свободная” - поэзия.
    С помощью этих образов-символов проявляется музыкальность стиха, которая лежала в основе символизма: “обруч качает, поет на окне”, “крылья подрезаны, песни заучены”. Это благозвучие стиха частично перекликается с есенинским, и в то же время Блок следует пушкинской традиции. Тематика данного стихотворения близка тематике стихотворения Пушкина “Поэт” (1827). Таким образом, Блок ставит свое творчество в литературный контекст.
    Цель же своей работы Блок определяет в стихотворении “О, я хочу безумно жить...”. Она заключается в том, чтобы “все сущее - увековечить, безличное - вочеловечить, несбывшееся - воплотить”. Блок, подобно Маяковскому, пытается отразить в своем творчестве реальность и нереальность, все, что есть и будет.
    В стихотворении “Земное сердце стынет вновь” (1914) затронута не только тема поэта и толпы, но и противопоставлены два типа поэтов. “Толпа” зовет “вернуться в красивые уюты”, но лирический герой не поддается этому искушению и выбирает иной, пусть даже тернистый путь: “лучше сгинуть в стуже лютой”. Он предпочитает быть непонятым людьми, чем изменить своим творческим идеалам. Так реальность вступает в противоборство с романтикой, что рождает неоднозначное чувство к людям.
    В лирическом герое уживаются противоположные чувства: любви (“храню я к людям на безлюдьи неразделенную любовь”) и презрения:
    Но за любовью зреет гнев,
    Растет презренье и желанье
    Читать в глазах мужей и дев
    Печать забвенья иль избранья.
    Такое отношение Блока к “толпе” сходно с отношением к ней Маяковского. Поэт уверен в своем высоком предназначении и ощущает себя на голову выше других людей, а следовательно, одинок. Такая преемственная связь с романтизмом тоже лежала в основе символизма.
    Построенное на приеме противопоставления (антитезы), стихотворение затрагивает ту же проблему, что и лирическое отступление поэмы Гоголя “Мертвые души” о счастливых и несчастливых писателях, стихотворении Пушкина “Поэт и толпа” (1828).
    По мнению Блока, выбор именно такого, возможно, нелегкого, но верного пути обусловит память среди последующих поколений. Так, обращение к потомкам звучит в стихотворении “О, я хочу безумно жить...”:
    Быть может, юноша веселый
    В грядущем скажет обо мне.
    Борис Пастернак вошел в русскую литературу XX века как создатель непростого поэтического мира. Сотрудничество с символистами, а позднее с футуристами сыграло важную роль в его писательской деятельности. Работа в различных кружках во многом предопределила характер его
    творчества.
    Пастернак придавал огромное значение использованию слова, синтаксической и стилистической организации, а также образной системе своих произведений. Однако при всей нетрадиционности поэтики он стремился к конкретной содержательности.
    Талантливость его не раз отмечалась Ахматовой, которая принадлежала к числу поэтов совершенно иного литературного течения - акмеизма, сформировавшегося в России в 10-20-х годах XX века как антитеза символу. Противопоставляя мистическим устремлениям символизма к “непознаваемому” “стихию чувства”, акмеисты декларировали конкретно-чувственное восприятие “вещного мира”, возврат слову его изначального, не символического смысла.
    Несмотря на принадлежность к различным литературным течениям, у Ахматовой и Пастернака в понимании темы творчества гораздо больше общего, чем у Маяковского и Есенина.
    Для этих поэтов поэзия объединяет все в жизни. Понимание действительности во многом роднит Пастернака с Блоком, ему свойственно то же восприятие жизни: желание постичь суть бытия, стремление к познанию:
    Все время схватывая нить
    Судеб, событий,
    Жить, думать, чувствовать, любить,
    Свершать открытья.
    (“Во всем мне хочется дойти...”, 1956)
    Такое мироощущение лежит в основе всего творчества Пастернака, свою цель как поэт он видит в постоянном поиске истины.
    Ахматова же осознает себя “наследницей” Пушкина (“Смуглый отрок бродил по аллее”, 1911). Причиной этому служит не только само место, Царское село, объединившее поэтов двух различных эпох, но и то влияние, которое оказало на Ахматову творчество этого поэта.
    В данном стихотворении отразились особенности восприятия Пушкина Анной Ахматовой: сочетание конкретного ощущения его личности (“здесь лежала его треуголка”) и всеобщего поклонения национальному гению (“и столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов”). В поэзии “серебряного века” она признана “вторым Пушкиным”: и мироощущение, и цели творчества у Ахматовой тоже будут во многом пушкинскими.
    Так прослеживается аналогия ахматовского стихотворения “Творчество” со стихотворением Пушкина “Поэт” (1827) и стихотворением Блока “Художник”. Все они описывают приход творческого вдохновения. Как и для Блока, для Ахматовой вдохновение наполняет жизнь смыслом, превращая прежнее рутинное существование (“какую-то истому”) в мысль и действие. Однако образность этого стихотворения конкретнее, чем у Блока. Если у него вдохновение - звон, который “тянет... еле приметную нить”, то у лирической героини Ахматовой с приходом вдохновения восприятие становится более чутким: “Неузнанных и пленных голосов мне чудятся и жалобы и стоны” (обостряется слух). И для Блока, и для Ахматовой, и для Пастернака жизнь без вдохновенья равнозначна духовной смерти.
    В стихотворении “Рассвет” (1947) Пастернак описывает время без него как забвенье:
    И через много-много лет
    Твой голос вновь меня встревожил.
    Всю ночь читал я Твой Завет
    И как от обморока ожил.
    У Пастернака и Ахматовой поэзия ассоциируется с магическим, потусторонним миром. У Анны Ахматовой она преобразует всю жизнь в какой-то “тайный круг”, а у Пастернака - это голос творца, посылаемый на землю:
    Я ловлю в далеком отголоске,
    Что случится на моем веку.
    В этом отношении образность стихотворения Пастернака ближе к блоковскому: у Блока момент вдохновения ассоциируется с полетом ангела.
    Из этого следует осознание поэзии как некоторого элемента, воплощающего материальную и духовную основы, космос и реальность. У Пастернака это прослеживается в стихотворениях “Ночь” (1956) и “Февраль. Достать чернил и плакать!” (1912).
    Он строит стихотворение на приеме антитезы, противопоставляя космическое пространство:
    И странным, странным креном
    К другим каким-нибудь
    Неведомым вселенным
    Повернут Млечный Путь.
    земному:
    В подвалах и котельнях
    Не спят истопники.
    Объединяет эти два мира образ летчика, находящегося где-то на периферии Земли и Космоса. Этот образ тождествен образу поэта. Оказывается, что поэзия витает в просторах Вселенной и преобразует собой два начала.
    В стихотворении “Февраль. Достать чернил и плакать...” поэт противопоставляет материальный мир и мир вечности. Здесь он не случайно употребляет в одном четверостишии слова различной степени конкретности: “шесть гривен” - определенная деталь - и глагол “перенестись”, имеющий абстрактное, пространственно-временное значение.
    Ахматовское понимание поэзии аналогично, но образы ее не так сложны и замысловаты, как у Пастернака и Блока:
    Но вот уже послышались слова
    И легких рифм сигнальные звоночки, -
    Тогда я начинаю понимать,
    И просто продиктованные строчки
    Ложатся в белоснежную тетрадь.
    Цель своей поэзии Пастернак и Ахматова видели в том, чтобы отражать в произведениях действительность, раскрывая перед людьми как положительную, так и отрицательную стороны мира. И Ахматова осознает свою задачу очень глубоко (“Мне голос был. Он звал утешно...”, 1917). Отказываясь оставить “край глухой и грешный”, она избирает нелегкий путь “боли, поражений и обид”. В стихотворение вводится библейский мотив: праведники должны покинуть землю.
    Таким образом, оказывается, что поэт - посланник Бога, живущий по небесным законам. Предназначение его заключается в том, чтобы искоренять пороки людей и наставлять их на правильный путь.
    Цель своего творчества Пастернак лаконично определил в стихотворении “Быть знаменитым некрасиво...” (1956), в котором он, подобно Пушкину, Гоголю, Некрасову, противопоставляет два типа поэтов: пишущих ради славы (являющихся “притчей на устах у всех”), и тех, для которых “цель творчества- самоотдача, а не шумиха, не успех”. Свою задачу Пастернак видит именно в этом.
    По его мнению, творчество должно отражать мировоззрение самого поэта: “Быть живым, живым и только... до конца”. Именно правдивость изображения и упорный труд приведут к тому, что “другие по живому : следу пройдут твой путь за пядью пядь”. Используя антитезу, Пастернак показывает, что бессмертие и память определяются отнюдь не благозвучием написанного и не венцом славы.
    В стихотворении “Во всем мне хочется дойти до самой сути...” (1956) поэт дает определение всему творчеству: “Достигнутого торжества игра и мука”. Это сочетание двух противоречивых понятий характеризует деятельность поэта.
    Однако поэтом осознается и трагическое одиночество (“Гамлет”, 1946). ; Окружающий мир “тонет в фарисействе”, ему присущи лицемерие и ханжество, потому люди не могут оценить поэта по достоинству. Герой оказывается противопоставленным обществу. В финальных строках чувствуется особая надрывность, безнадежность, горькое осознание правды: “Я ; один...”
    Одиночество ощущается и Ахматовой, но оно не столь острое и ярко выраженное. Это можно понять из контекста: “боль поражений и обид” очевидно, нанесена людьми, окружающим обществом, отсутствием взаимопонимания.
    Итак, понимание темы творчества у Есенина, Маяковского Блока Ах матовой и Пастернака имеет как сходные, так и различные черты. Не смотря на то, что все эти поэты принадлежали к разным литературным течениям, в основе творческой позиции каждого лежало осознание своего высокого предназначения как поэта.