(О поэзии Владислава Ходасевича)
    Странно - жить и знать, что был на земле такой поэт Владислав Ходасевич, с аристократической небрежностью бросивший современникам:
    Ни грубой славы, ни гонений
    От современников не жду,
    Но сам стригу кусты сирени
    Вокруг террасы и в саду.
    Живший во “дни громадных потрясений”, он лучше остальных понял, что нет ничего ценнее в мире, чем искусство. И он им занимался. И искусство и культура занимали его больше, чем перестройка целого мира. В культуре он находил смысл жизни, возможность порвать “тугую плеву дней”.
    При всей ампирной (от Пушкина идущей) холодной ясности и строгости его поэзии у Ходасевича невероятное, фантастическое умение сотворить чудо преображения слова.
    Мы живем в мире, где многое разумно, объяснимо и понятно. Сначала облако, потом дождь. Сначала билет на поезд, потом поездка. Чудо - это окошко в иное измерение, дорога к правильному миру. Поэзия Ходасевича - это постижение чуда методами искусства, а не логики.
    Он не верил толпе (черни, по Пушкину) и был прав. Он был пророком в своих стихах, предсказав России надвигающуюся тьму. Одним из первых он понял, что нация, народ - это не гены, а образ жизни на земле. Этот уклад, образ жизни, культуру, достоинство русского поэта Ходасевич увез в эмиграцию:
    России - пасынок, а Польше
    Не знаю сам, кто Польше я,
    Но: восемь томиков, не больше
    И в них вся родина моя.
    Вам - под ярмо подставить выю
    Иль жить в изгнании в тоске.
    А я с собой свою Россию
    В дорожном увожу мешке.
    Ходасевич, быть может, первый, кто увидел свет, а также то, что человечество предпочло закрыть глаза, только бы не утруждать себя поисками этого света. Он понял, что цивилизация развивается потому, что человек стремится к физическому и душевному комфорту. Поэтому человек не свободен. Кто-то поймал нас на крючок. Бог или дьявол? Человечество развивается согласно биологическим, общественным или духовным инстинктам. Поняв это, Ходасевич отказался принимать правила предложенной ему игры:
    Счастлив, кто падает вниз головой,
    Видит он мир, хоть на миг, но иной.
    Он называл свободу суровой. Он утверждал, что пребывание его в мире самодостаточно: “Во мне конец, во мне начало”. Он представлял поэтическое творчество - символической дорогой духовного освобождения. Он и сейчас представляется мне, читателю его стихов, загадочным суровым сфинксом. Он вынырнул в 90-е годы из небытия, из забвения. Этот желчный рыцарь поэзии вернулся на Родину, где, оказалось, его давно ждали:
    Быть может, умер я, быть может, -
    Заброшен в новый век,
    А тот, который с вами прожит,
    Был только волн разбег.
    И я, ударившись о камни,
    Окровавлен, но жив, -
    И видится из далека мне,
    Как вас несет отлив.
    Жизнь в эмиграции обрекла его на полунищенское существование. Далее последовала болезнь и ужасная смерть в больнице.
    На его могиле под Парижем на могильном камне написано: “Свободен всегда”.