Стихи М. Цветаевой узнаешь безошибочно среди множества других - по непонятным ритмам, по афористичности формулировок, по особой интонации - стремительной, страстной, напряженной, как биение человеческого пульса. «Я не верю стихам, которые льются. Рвутся - да!» - восклицала М. Цветаева. Действительно, ее строки рвутся прямо из сердца.
Стихия М. Цветаевой - постоянное душевное горение, безмерность чувств, выходящих за всяческие пределы («на смех и на зло здравому смыслу»). Свобода и своеволие «души, не знающей меры», - ее вечная самая дорогая ей тема. Она безмерно дорожит этой прекрасной, окрыляющей свободой:

Не разведенная чувством меры -
Вера! Аврора! Души-лазурь!
Дура-душа, но какое Перу
Не уступалось - души за дурь?

В поэзии М. Цветаевой нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Она вся - в буре, в вихревом движении, в действии и поступке. Всякое чувство М. Цветаева понимала только как активное действие: «Любить - знать, любить - мочь, любить - платить по счету».
Недаром любовь у М. Цветаевой, как у Ф. Тютчева, стихи которого она любила, - «поединок роковой», всегда спор, конфликт и чаще всего - разрыв. В ее стихах о любви - голос раненого сердца, неистово страдающего и глубоко одинокого:

Где бы ты ни был - тебя настигну,
Выстрадаю - и верну назад...
Перестрадай же меня!
Я всюду:
Зори и руды я, хлеб и вздох,
Есть я и буду я, и добуду
Губы - как душу добудет бог.

Огромность чувств, волнующих душу поэта, их глубина и трагедийность властно выводят эту душу за пределы обыденности. «Я всюду», - пишет М. Цветаева, но это именно означает бесконечное одиночество и роковую обреченность быть изгоем и пасынком. Свой удел поэт прекрасно понимает и говорит об этом с бесконечной горечью:

Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший - сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью в мире мер?!

В юности М. Цветаева написала: «Чтобы нас было только двое: я и мир». В этом ощущении, возможно, зародыш трагедии поэта. Сердце поэта равновелико мирозданию, но жить поэту приходится не в мироздании, а в жизни. И весь напор, вся страсть цветаевских стихов - от стремления выйти за пределы жизни - в мир. Пример тому - первое стихотворение цикла «Жизни»:

Не возьмешь моего румянца -
Сильного - как разливы рек!
Ты охотник, но я не дамся,
Ты погоня, но я есмь бег.
Не возьмешь мою душу живу!
Так, на полном скаку погонь -
Приближающийся - и жилу
Перекусывающий конь Аравийский.

Такова судьба поэта. М. Цветаевой всегда было свойственно романтическое представление о творчестве как о бурном порыве, захватывающем художника: «К искусству подхода нет, ибо оно захватывает», «Состояние творчества есть состояние наваждения». Поэт и дело поэта воплощались для нее вначале в образе «легкого огня» и несгорающей птицы Феникс, позже - в образе «не предугаданный календарем» беззаконной кометы, в образах «взрыва» и «взлома». Писать стихи - это все равно, что «вскрыть жилы», из которых не остановимо и невосстановимо хлещут «жизнь» и «стих».
Но вихревая исступленность сочеталась у Цветаевой с упорной работой над поэтическим словом. Гениальность поэта, по ее мнению, - это одновременно и «высшая степень подверженности», и «управа с этим наитием». Таким образом, дело поэта предполагает не только согласие со свободной стихией творчества, но и овладение ремеслом:
Я знаю, что Венера - дело рук,
Ремесленник - и знаю ремесло!
Поэтому наряду с буйством и хмелем в стихах М. Цветаевой жила железная дисциплина художника, умеющего работать «до седьмого пота». «Творческая воля есть терпение», - заметила М. Цветаева. Чем сильнее напор, порыв, воплощаемый в поэтической строке, тем сильнее творческая воля, направленная на овладение этим порывом.
Поэзия М. Цветаевой широкомасштабна, гиперболична, неистова. В ее стихах звучит голос человека XX столетия, неравнодушного свидетеля грандиозных исторических потрясений и перемен.