Таким образом, революционные романтики вели литературную борьбу на два фронта: против реакционного классицизма и против консервативного романтизма. Служение делу свободы художественным творчеством революционные романтики рассматривали как свой гражданский долг. Они обосновали идею поэта-гражданина, которая стала характерной для передовой русской эстетики. Эта идея была сформулирована в известном признании  Рылеева: «Я не поэт, а гражданин». Идея поэта-пророка, обладающего «силой воздвигать народы» на борьбу за свободу, свойственна и Кюхельбекеру.
В крепости А.Одоевский пишет стихотворение «Сон поэта», в котором, именуя себя «певцом народным», обещает вылить «в огненных словах» песнь, «незнаемую в мире».
Созданный революционными романтиками образ поэта-гражданина явился антитезой образу поэта-эпикурейца, получившему широкую популярность в «легкой поэзии»  и образу поэта-мечтателя, характерному для элегического романтизма.
Понимание общественной роли искусства приводило декабристов к требованию высокого содержания  литературы. Декабристы вкладывали в понятие высокого революционно-освободительное содержание, связывали эту категорию с идеалами общественно-политической свободы. «Высокость» души была признана необходимым качеством гражданина в законоположении Союза Благоденствия.  В том же документе утверждается и необходимость высокого содержания поэзии, без чего произведение «недостойно дара поэзии». Отсюда и революционно-романтический  критерий оценки художественного творчества: «сила и прелесть стихотворений» состоит «более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих».
Признание за художественной литературой высокой гражданской миссии побуждало поэтов-декабристов пропагандировать высокие жанры поэзии: политическую оду, героическую поэму, гражданскую трагедию.
Значительное место в романтической эстетике занимала идея народности литературы. Не сразу был найден термин для обозначения идеи, занявшей такое большое место в литературной борьбе изучаемого периода (в печати термин народность появился в 20-х гг.). Сама проблема народности как идейно-эстетической категории осознавалась постепенно и понималась различно в зависимости от конкретных социально-исторических условий. На первых порах в содержание понятия народности вкладывалась мысль о национальной самостоятельности и своеобразии литературы. Но с течением времени, по мере развития и обострения общественной борьбы, прогрессивные идеологи начинали осознавать недостаточность такого понимания народности и подходили к мысли о её демократических основах. Принципиальная связь этих двух элементов ясна: национально-своеобразной может быть только та литература, которая выражает сознание широких демократических масс, интересы и чаяния народа. Прогрессивное понимание наметилось еще у передовых писателей конца XVIII века, особенно у Радищева. Оно отражало рост народного движения, нашедшего высшее проявление в крестьянской войне под предводительством Пугачева. Реакционное понимание народности литературы выдвинули идеологи консервативно-реакционных групп, пытавшиеся принципом национальной «самобытности» обосновать необходимость сохранения старых основ жизни и идеологии. Общественный подъем, вызванный Отечественной войной 1812 г. и затем вылившийся в декабристское движение, способствовал дальнейшему развитию прогрессивного понимания народности литературы. Народ, отстоявший свою национальную свободу, но оставшийся в рабстве, привлек к себе внимание передовых общественных сил не только в области социально-политической, но и области культурно-эстетической. С новой силой возникает вопрос об отношении, создаваемой дворянством, к творчеству народных масс. Это творчество начинает рассматриваться как основной источник и залог национального своеобразия художественной  литературы. Разгорается борьба за национально-самостоятельную, свободную от подражательности, обогащенную народными традициями литературу.
 Продолжая дело, начатое инициаторами нового литературного движения, поэты-декабристы решительно выступили против свойственной дворянским верхам подражательности иноземному в области культуры и литературы. В статье «Взгляд на старую и новую словесность в России» Бестужев тщательно прослеживает черты национальной самобытности в различных памятниках древней и новой русской словесности, исходя из принципа народности литературы. С большой страстностью выступает Бестужев против «безнародности» литературы, поощряемой дворянскими верхами. «Было время, - пишет критик-декабрист, - что мы невпопад вздыхали по-стерновски, потом любезничали по-французски, теперь залетели в тридевятую даль по-немецки. Когда же попадем мы в свою колею? Когда будем писать прямо по-русски?» Последовательным выступлением за народность литературы была статья Кюхельбекера в «Мнемозине». Критик-декабрист выступил против подражания всяким иноземным образцам, которыми склонны были увлекаться некоторые русские писатели. Кюхельбекер благодарит Жуковского за то, что поэт-романтик освободил русскую литературу из-под ига французской словесности. Но Кюхельбекер не хочет позволить ни ему, ни кому-нибудь другому наложить на отечественную литературу «оковы немецкого или английского владычества». Необходимым условием подлинного искусства Кюхельбекер признает народность, которую он находит, например, у великих поэтов Греции. Отличая «истинную романтику» от «недоговаривающей поэзии Байрона», Кюхельбекер всякую «свободную», «народную» позицию называет романтической. Исходя из мысли, что «всего лучше иметь поэзию народную», Кюхельбекер высказывает горячее желание: «Да создастся для славы России поэзия истинно русская!»  Те же   идеи развивал и Рылеев. Он призывал писателей «уничтожить дух рабского подражания».  В связи с этим Рылеев формулирует и общую идею романтической эстетики о национально-исторических различиях в области искусства: поэзия различается теми формами, которые «в разных веках приданы ей духом времени, степенью просвещения и местностию той страны, где она появлялась». Так декабристы осуществляли то требование, которое было записано в их политической программе: «Законоположение Союза Благоденствия» обязывало своих членов «показывать всю нелепую приверженность к чужеземному и худые его следствия, также стараться уверить, что добродетельный гражданин должен всегда предпочитать приятному полезное, а чужеземному отечественное».
Один из важнейших путей к достижению народности литературы революционные романтики видели в обращении писателей к народной поэзии. Русские писатели заинтересовались народным творчеством задолго до декабристов. Длительную традицию имели к этому времени и опыты литературного использования фольклора. Но предшествующие писатели не сумели в должной форме оценить значение народного искусства и привлекали его сюжетные и стилистические мотивы преимущественно в порядке внешней стилизации и шутки. Одним из немногих исключений является Радищев, понявший социальный смысл и художественное значение народной поэзии. К радищевской традиции примкнули и декабристы. Они выдвинули в русском фольклоре общественно-героические, национально-освободительные тенденции. Сожалея, что «возвышенные песнопения старины русской исчезли» и что «от всей поэзии древней сохранилась для нас только поэма о походе Игоря, князя Северского, на половцев» (для декабристов это был памятник народной поэзии), Бестужев высоко ценит «самородную прелесть» этого знаменитого произведения древней русской литературы. Но Бестужев выступает здесь не только историком литературы. Он  призывает писателей читать «древности нашего слова, дабы в них найти черты русского народа и тем дать настоящую физиономию языку». По поводу вновь вышедшего альманаха «Русская старина», одним из издателей которого был декабрист Корнилович, Бестужев пишет: «Сердце радуется, видя, как проза и поэзия скидывают свое безличие и обращаются к родным, старинным источникам». Позднее, познакомившись в период своей военной службы с русскими солдатами, Бестужев высоко оценивает их за «отпечаток неподдельный русского духа» и высказывает пожелание, чтобы кто-нибудь их собрал. Бестужев и печатно развивает мысль о том, что народные сказки, еще живые в устах народа, «лежат бездонным рудником для родной поэзии». Так же думал и Кюхельбекер, относивший «песни и сказания народные» к числу «лучших, чистейших, вернейших источников для нашей словесности».
Идея народности литературы у революционных романтиков была выражением их патриотизма. Бестужев с чувством законного удовлетворения отмечает, «что мало-помалу Европа сквозь тусклые переводы начинает распознавать нашу словесность». Мотивы патриотизма и национального достоинства, как обоснование лозунга народности литературы, звучат в статье Кюхельбекера: «Да будет святая Русь не только в гражданском, но и в нравственном мире первою державою во вселенной!».
Борьба за народность литературы приобретает все более ясный общественно-политический смысл по мере обострения классовых противоречий после завершения военных действий и созревания политической мысли будущих декабристов. Народ, проявивший высокое национальное самосознание и героический патриотизм в освободительной войне, должен иметь и свое национальное искусство. Если поэты психологического романтизма поставили в центре своих художественных интересов отдельную человеческую личность, то представители гражданского романтизма устремили свое внимание к коллективной «личности» нации. Они выдвинули задачу – понять и отразить в искусстве индивидуальность народа. Право нации на свое собственное искусство связывается с правом народа на освобождение. Идея связи литературной и политической свобод проводится в статье Рылеева «Несколько мыслей о поэзии». Автор отвергает формы классической драматургии, в частности три единства, как связанные с общественным строем древности: «Формы древней драмы, точно как формы древних республик, нам не впору». Литературное развитие связано с развитием политическим. «Многолюдность и неизмеримость государств новых, степень просвещения народов, дух времени, словом, все физические и нравственные обстоятельства нового мира определяют и в политике и в поэзии поприще более обширное».
Но романтическое понимание народности литературы было социально-ограниченным. В понятие литературы они вкладывали прежде всего значение национальной независимости, оригинальности отечественной литературы, не раскрывая в достаточной степени того, что национальное своеобразие искусства имеет демократические основы.
Основной вопрос эстетики – об отношении искусства к действительности – декабристы решали как романтики. Для Кюхельбекера «мир поэзии не есть мир существенный», то есть существующий, реальный. «Вернейшим признаком души поэтической» он признает «страсть» к высокому и прекрасному». Это совпадает с известным суждением Бестужева об основной тенденции искусства эпохи: «Воображение, недовольное сущностию, алчет вымыслов». Романтические взгляды Бестужев сохранил и после 1825 г. В путевых очерках «Путь до города Кубы» Бестужев подчеркнул субъективность своего творчества как писателя-романтика: «Если кто воображает по моим очеркам познакомиться с Кавказом, а не со мною, тот горько ошибается». В статье «О романтизме» (написана в 1833 г., напечатана посмертно в альманахе «Новогодник» в 1839 г.) он сохранил типично романтическое определение поэзии: «Поэзия, объемля всю природу, не подражает ей, но только ее средствами облекает идеалы своего оригинального, творческого духа».
Разделяемые декабристами принципы романтизма определили их скептическое отношение к новому направлению пушкинского творчества, проявившемуся в первых главах «Евгения Онегина». Обыденность содержания реалистического романа в стихах казалась им несоответствующей высокому назначению поэзии, а герой не поставлен «в контраст со светом», что дало бы автору возможность глубже проникнуть своим критическим взором в светское общество и ярче выразить свои положительные стремления – то, что колеблет душу, что её возвышает, что трогает русское сердце». Рылеев, по собственным словам, готов был «до второго пришествия» спорить с Пушкиным о том, что «Онегин» ниже «Бахчисарайского фонтана» и «Кавказского пленника» (письмо Пушкину 10 марта 1825 года).
Однако от декабристской концепции романтизма, как свободной, национально-самобытной, отвечающей современным общественным запросам поэзии, открывался закономерный путь к реализму. Тенденции реализма намечаются в литературных взглядах декабристов, особенно у Бестужева, крупнейшего русского критика до Белинского. Так, Фонвизина он ценит за то, что «его критические творения будут драгоценными для потомства, как съемок (fac simile) нравов того времени». В статье о романе Полевого «Клятва при гробе господнем», напечатанной в «Московском телеграфе» в 1833 году, за год до «Литературных мечтаний» Белинского, Бестужев наряду с романтическими суждениями выражает идеи, ведущие к реализму. Он признает истину главным условием поэзии, говорит о влиянии действительности на искусство. Критик прослеживает развитие русского исторического романа под углом зрения его верности истории, выдвигая требование: «Пусть не залетают настоящие мысли в минувшее, и старина говорит языком, ей приличным, но не мертвым». Заканчивая статью, Бестужев призывает благодарить тех писателей, которые «воспроизводят мать-отчизну точь-в-точь, как она была, как она жила!». Близкие этому мысли можно встретить и у других декабристских теоретиков. Кюхельбекер не находит жизненной правды в драматургических характерах Шиллера, противопоставляя ему Шекспира.
В вопросах реализма декабристы сближались с Пушкиным. Однако Пушкин в своих эстетических взглядах был шире и глубже романтиков, что с течением времени обнаруживалось все больше и больше.

6.                 Жанрово-стилевое многообразие
декабристской поэзии
Для успеха нового литературного течения необходимо было объединить отдельные и пока еще разрозненные усилия вокруг основных задач, необходимо было появление вождя, который бы возглавил ряды новаторов, и эта историческая роль выпала на долю молодого Пушкина.
Политическая тематика в поэзии Пушкина появляется в 1817 г. Это было за год-два до обращения будущих декабристов к этой теме. Вместе с ним выступает большая группа поэтов, создающих гражданскую лирику, исполненную вольнолюбивых идей и настроений. Рано начинает печататься Ф.Глинка.
Примыкая к наиболее умеренной группе декабристов, он не шел далеко и в поэзии. Однако мотивы любви к родине и свободе, мотивы гражданской доблести и долга отчетливо звучали в его произведениях. В послании «К Пушкину» (1820) Ф.Глинка не побоялся публично обратиться со словами ободрения к ссыльному поэту; в ответном послании «Ф.Глинке» (1822) Пушкин тепло благодарил поэта – «великодушного гражданина».
Реже выступал в печати другой участник освободительного движения, член Союза Благоденствия В.Ф.Раевский (1795-1872), подобно Ф.Глинке и многим декабристам получивший закалку в горниле Отечественной войны 1812 г. Обвиненный в революционной агитации среди солдат, Раевский был арестован и заключен в Тираспольскую крепость еще в 1822 г., что дало историкам литературы основание назвать его «первым декабристом». Заточенный в крепость, Раевский создал свои политически наиболее острые и взволнованные стихотворения: «К друзьям» и «Певец в темнице» (1822). Получившие распространение в списках, они вошли в потаенный фонд декабристской литературы.
Несколько раньше – и на этот раз в печати – появилось произведение, которое стало одним из важнейших политических документах декабризма. Это была сатира Рылеева «К временщику»   – смелое выступление против всесильного Аракчеева. С  1821 г. начинают печататься в журналах рылеевские думы, в которых поэт рисовал образы исторических героев, извлекая из истории уроки с целью гражданского воспитания своих современников.
Литература предшествующих десятилетий, литература сентиментализма отошла от общественной тематики, уделив основное внимание узко понятой личной жизни человека. Это соответствовало эстетике Карамзина. Попытки Жуковского и Батюшкова выйти за пределы личной тематики не изменили общей направленности их романтизма. Но с возникновением революционного движения так продолжаться не могло. Художественное творчество как одно из могущественнейших средств идеологического воздействия необходимо было поставить на службу неотложным общественно-политическим задачам. Необходимо было обогатить литературу гражданским, политическим содержанием, завоевать для поэта принадлежащее ему по праву место в общественной борьбе, придать художественной литературе большое общественное значение. Все это нужно было для того, чтобы подготовить борцов за передовые общественно-политические идеалы, способных в «роковое время» выполнить свой гражданский долг.
Новые идейно-художественные задачи, вставшие перед литературой, не могли быть решены старыми средствами. Возникла потребность в новых жанрово-стилистических формах. Ни «безделки», которыми эпигоны сентиментализма заполняли тогдашние журналы, ни малые формы раннего романтизма, ни различные виды «легкой поэзии» не отвечали новым потребностям передовой литературы. Стали необходимы «высокие жанры». Нужно было разработать новые виды гражданской лирики, отличные от отвлеченно-условной оды классицизма. Коренного изменения требовала баллада, какой она утвердилась в школе Жуковского. На очередь встал вопрос о новых формах эпической поэзии, переживавшей явный кризис. Перестает удовлетворять жанр трагедии, и в драматургии начинаются поиски романтизма. Возникает идея «сценической поэмы» (Грибоедов).
Прежде всего, внимание декабристов привлёк жанр оды. В оде у классицистов поэт выступал от имени всего народа, выражая таким образом не свою личную точку зрения на изображаемые события, а общенародную. У декабристов герой трагически отчуждён от народа и должен совершить подвиг для единения с ним; одиночество героя и обреченность на конфликт привели к появлению элегической тональности. Декабристская ода сочетает жанровые признаки оды и элегии («На смерть Байрона» К.Ф. Рылеева, «Смерть Байрона» В.К.Кюхельбекера).
Сходные изменения произошли с жанром дружеского послания: «высокое» послание XVIII века с элементами сатиры сочетается с интимностью интонаций посланий «арзамасцев». В декабристском дружеском послании («Моё прости друзьям Кисловскому и Преклонскому» В.Ф.Раевского) в основе лежит гражданское чувство, раскрытое с естественностью разговорной интонации и дружеской откровенностью.
Попадает в поле зрения декабристов и жанр баллады, понятый как поэтическая форма народной фантазии. Декабристы в споре с Жуковским создают «русскую балладу» («Ольга», «Убийца», «Наташа»,  «Леший» П.А.Катенина, «Пахом Степанов» В.К.Кюхельбекера), жанровыми признаками которой явились просторечие, шероховатость, а подчас нарочитая грубость поэтического языка, имитирующая «простонародную грубость».
Наиболее удачным жанровым экспериментом декабристов в лирике стали «Думы» К.Ф.Рылеева, неслучайно Бестужев ставил их на первое место среди созданий «новой школы нашей поэзии». По мнению самого Рылеева жанр «думы» является старинным русским изобретением («дума о героях»). В этой жанровой форме Рылеев видел возможность, изображая подвиги великих героев национальной истории, разбудить в душе читателя патриотические чувства, чувство общности со своей великой родиной, её историей, народом. Поскольку каждый из героев рылеевских дум (Вещий Олег, Димитрий Донской, Борис Годунов, Иван Сусанин, Богдан Хмельницкий и др.) интересовал не как неповторимая личность, а как русский тип человека, то герои оказались «унифицированными», на одно лицо, одним лирическим «я». Это вызвало критику со стороны А.С.Пушкина, зато единство лирического героя позволило прочитать «Думы» Рылеева как цикл, а это жанровое своеобразие объективно является «шагом» к эпическим жанрам, и прежде всего к поэме.
Декабристы создали особую, характерную только для гражданского романтизма разновидность жанра поэмы («Войнаровский», «Наливайко», «Хмельницкий» К.Ф.Рылеева). Поэма вобрала в себя все поэтические открытия декабризма: историческую достоверность, национальную, гражданскую и патриотическую тематику, трагический герой-титан. Новое в декабристской поэме – разочарованный герой. Причиной его разочарования были не смутное уныние (подобное элегиям Карамзина и Жуковского), не любовные неудачи, не усталость от жизненных утех и светской суеты, разочарованность декабристского героя мотивируется тем, что он жертва судьбы, не позволившей ему реализовать свой могучий потенциал – идеал героической жизни.
Декабристы были авторами интересных прозаических произведений – «Письма русского офицера» (1815-1816) Ф.Н.Глинки и его роман «Зиновий Богдан Хмельницкий или Освобожденная Малороссия» (1817), «Европейские письма» (1820) В.К.Кюхельбекера и его повесть «Адо» (1824), роман А.Бестужева-Марлинского «Роман и Ольга» (1823) и его повести ливонского цикла «Замок Венден» (1821), «Замок Нейгаузен» (1824), «Ревельский турнир» (1824), «Замок Эйзен» (1825), рыцарские повести Н.Бестужева «Гуго фон-Брахт» и Н.Муравьева «Превратности судьбы», фантастические произведения «Земля безглавцев» В.К.Кюхельбекера и «Сон» А.Улыбышева. У прозы декабристов несмотря на жанровое многообразие есть устойчивые общие черты: действие концентрируется вокруг главного героя, наделенного возвышенной страстью; события предопределены, поэтому историческая обстановка воспринимается как фон, декорации для трагического героя, совершающего жертвенный подвиг.
Революционно-патриотический подъем, овладевший дворянскими революционерами, благоприятствовал широкому развитию в их поэзии лирических жанров, в которых находили непосредственное выражение их стремления и надежды.
Любовь к отечеству была одним из самых популярных мотивов    литературы, возникшей в эпоху Отечественной войны 1812  г. Однако разные общественные группы различно понимали и обосновывали идею патриотизма. В реакционном лагере любовь к отечеству трактовалась как приверженность к старым, «исконным» основам общественно-политического уклада, мировоззрения, нравов. «Патриотизм» реакционного дворянства и его идеологов выражался в защите отживающего и умирающего. Этому лжепатриотизму противостоял подлинный патриотизм поэтов-декабристов. Их лирика полна чувства пламенной любви к родине. Кюхельбекер имел право сказать о себе, что он
                                                       …пламенел
                         К отчизне чистою любовью.
В стихотворении «Певец в темнице» Раевский пишет, что он размышлял о судьбах отчизны,
                      Дыша к земле родной любовью.
Но у декабристов любовь к родине не была отвлеченным эмоциональным переживанием или абстрактным поэтическим мотивом. Патриотическое чувство ответственности за судьбу родной страны рождало у них страстное желание видеть родину свободной и готовность отдать свою жизнь делу ее освобождения. Кюхельбекер с полным правом вложил в уста казненного поэта-декабриста («Тень Рылеева») такие слова:
                           Блажен и славен мой удел:
                           Свободу русскому народу
                           Могучим гласом я воспел,
                           Воспел и умер за свободу!
Теме политической свободы поэты-декабристы посвящали наиболее значительные произведения своей лирики. В «Законоположении Союза Благоденствия» первым естественным законом общественного объединения людей признавалось «соблюдение блага общего». Эту идею в тех же выражениях можно встретить в поэзии декабристов. Неотъемлемым свойством героя-гражданина Рылеев считает «любовь к общественному благу», не раз повторяя и варьируя это выражение в своих стихах.
Но за общественное благо, которое заключается в гражданской свободе, нужно бороться, – бороться революционным путем. Эта тема проходит через все творчество поэтов-декабристов. В одном из первых произведений декабристской поэзии – в сатире «К временщику» (1820) – Рылеев угрожает тирану народной расправой:
            Тогда вострепещи, о временщик надменный!
            Народ тиранствами ужасен разъяренный!
Угнетенному положению народа Раевский противопоставляет свободную жизнь, которой в течение шести веков дышали Новгород и Псков. Но свобода этих древнерусских городов была подавлена:
                С тех пор исчез, как тень, народ,
                И глас его не раздавался
                Пред вестью бранных непогод.
                На площади он не сбирался
                Сменять вельмож, смирять князей,
                Слагать неправые налоги,
                Внимать послам, встречать гостей,
                Стыдить, показывать пороки,
                Войну и мир определять.
Революционная борьба выдвигала на одно из первых мест в лирике декабристов тему гражданского долга, гражданского подвига. В год восстания эта тема с большой силой прозвучала в стихотворении Рылеева «Гражданин», как бы завершая развитие ее в ряде других стихотворений поэтов-декабристов. Раевский заканчивает свое послание «К друзьям» призывом:
                 Под тень священную знамен,
                 На поле славы боевое
                 Зовет вас долг – добро святое.
Непосредственно Раевский имел в виду греческое восстание 1821г., но его стихи, как это было характерно для поэзии революционного романтизма, получили и иной, относящийся к русской действительности смысл. Сознание своего общественного долга переходило у декабристов в готовность пожертвовать собой ради общего дела. Подобно Раевскому, Кюхельбекер в стихотворении «Греческая песнь» (написано в 1821 г.) призывал друзей принять участие в борьбе греческого народа за свободу, не щадя жизни:
                И пусть я, первою стрелою
                Сражен, всю кровь свою пролью, –
                Счастлив, кто с жизнью молодою
                Простился в пламенном бою…
Откликаясь на события, подобные греческому восстанию, поэты-декабристы развивали мысль о приближающемся освобождении народов от векового гнета. Своей деятельностью, своим творчеством они стремились ускорить этот процесс. В той же «Греческой песни» Кюхельбекер писал:
                Века шагают к славной цели –
                Я вижу их, - они идут! –
                Уставы власти устарели:
                Проснувшись, смотрят и встают
                Доселе спавшие народы.
                О радость! Грянул час, веселый час свободы!
В послании «К Вяземскому» Кюхельбекер «греческую тему» поставил в связь с темой освободительной борьбы других народов Европы, которых «тираны» угнетают «вековым жезлом».
Будучи сторонниками освобождения крестьян, декабристы затрагивали в своей поэзии вопрос о положении народа. Раевский обращался с вопросом к современнику и единомышленнику:
              …Слыша стон простонародный,
              Сей ропот рабский под ярмом,
              Алкал ли мести благородной?
Своеобразное место в лирике поэтов-декабристов занимают песни в народном духе, написанные Рылеевым в сотрудничестве с А.Бестужевым. В своих песнях они используют в качестве образцов и литературную и фольклорную песню. Но они вкладывают в заимствованную форму необычное содержание, соответствующее политическим задачам декабристов. Так возникает новый жанр песни в фольклорном стиле, в корне отличный от популярных в то время песенок И.И.Дмитриева и Ю.А.Нелединского-Мелецкого. Обращение поэтов-декабристов к песенной форме вызывалось задачами агитации. Есть свидетельства, что песни Рылеева и Бестужева проникли в солдатскую среду.
Особенно интересны две из них. Первая (1824) написана по типу популярной песни Нелединского-Мелецкого «Ох! Тошно мне на чужой стороне»: «Ах! Тошно мне и в родной стороне», - начинают авторы-декабристы и объясняют это «неволей», «тяжкой долей», в которой приходится «век вековать» народу. Резко протестуя против крепостного права, произвола чиновников, непосильных налогов, авторы песни откровенно намекают на необходимость революционной борьбы за права народа:
                          А что силой отнято,
                          Силой выручим мы то.
Мысль о народной расправе с господствующими классами и с самим царем выражена в песне «Уж как шел кузнец» (1824). В этих песнях революционность декабристов достигает высшего подъема, приобретая оттенок боевого демократизма.
Но при всем том тема народа в поэзии дворянских революционеров ставилась в значительной мере абстрактно. В их поэзии мотив народа, борца за свои права, решительно уступает мотиву героя, борца за права народа.
Большие задачи встали перед революционными романтиками и в области художественного языка. Стилистическая реформа Карамзина обнаружила к этому времени явную недостаточность, односторонность своей ориентацией на салонно-дворянские стили речи. Богатства общенародного русского языка во многом еще оставалась за пределами художественной литературы. Завоевания Жуковского и Батюшкова в сфере поэтической выразительности ограничивались преимущественно жанрами психологической лирики и средствами субъективно-эмоциональной речи. Поэтический стиль, сложившийся у сентименталистов и романтиков школы Жуковского и Батюшкова, стал шаблонным и потерял былую свежесть и выразительность. Нужно было находить новые средства и в лирике и тем более в эпосе и драме, выработать речевой стиль, отвечающий новым большим, политическим темам, властно овладевшим художественной литературой. По-новому встал вопрос о «высоком» стиле. А с другой стороны, обогащение литературы элементами народности не могло ограничиться вопросами содержания, но должно было охватить и область языковой формы. В борьбе против социальной ограниченности «карамзинского» стиля остро ставится вопрос о народности языка литературы.
Наиболее последовательный защитник высокой поэзии Кюхельбекер особенно решительно выступал против тенденций сословно-дворянской замкнутости стиля карамзинистов, которые «из слова русского, богатого и мощного, силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих язык». Бестужев сетовал на то, что русские писатели, «обладая неразработанными сокровищами слова», меняют «золото оного на блестящие заморские безделки», и радовался тому, что «новое поколение людей начинает чувствовать прелести языка родного и в себе силу образовать его».
Такие стилистические принципы объясняют наличие в творчестве декабристов элементов классического стиля. Вот как Кюхельбекер описывает борьбу греков за свое освобождение в стихотворении «Пророчество» (1820):
                     Беснуясь, варвары текут;
                     Огня и крови льются реки;
                     На страшный и священный труд
                     Помчались радостные греки!
                     Младенец обнажает меч,
                     С мужами жены ополчились,
                     И мужи в львов преобразились
                     Среди пожаров, казней, сеч!
                     Костьми усеялося море,
                     Судов могущий сонм исчез:
                     Главу вздымая до небес,
                     Грядет на Византию горе!
                     Приспели грозные часы;
                     Подернет грады запустенье;
                     Не примет трупов погребенье,
                     И брань за них поднимут псы!
Здесь можно найти и обычные для классического стиля славянизмы (могущий, грядет, брань, главу, грады), и хорошо знакомые одической и эпической поэзии метафоры («варвары текут»; «огня и крови льются реки»; «мужи в львов преобразились»), и олицетворенную фигуру горя («младенец обнажает меч»), и фразеологические обороты (война как «страшный и священный труд»). Подобные стилистические элементы можно встретить не только у Кюхельбекера, который иногда называл себя «старовером», но и у других декабристов. Однако стиль декабристов не был новым этапом в развитии русского классицизма. Хранить традиции этого когда-то передового литературного направления теперь, в эпоху освободительного движения дворянских революционеров, пытались архаисты группы Шишкова. Выступая против реакционного классицизма в своих литературных манифестах, декабристы не могли следовать ему и в стиле своей поэзии. В те элементы старой формы, которые были выработаны в цветущую пору русского классицизма, декабристы вносили новое содержание, что приводило к изменению функции традиционной формы. Так славянизмы в поэзии декабристов становились выражением политического негодования и революционного пафоса. Такова функция «высокого стиля» в сатире Рылеева «К временщику»: «смеюсь мне сделанным тобой уничиженим»; «что сей кимвальный звук…»; «тиран, вострепещи»; «от справедливой мзды…». Позднее Одоевский при помощи славянизмов передает чувство гражданской скорби и протеста при воспоминании о казненных декабристов (в стихотворении 1831 г. «При известии о польской революции»):
                Лишь вспыхнет огнь во глубине сердец,
                Пять жертв встают пред нами; как венец,
                Вкруг выи вьется синий пламень,
                Сей огнь пожжет чело их палачей…
«Греческую песнь» Кюхельбекер заканчивает такими строками:
                          Душа героев вылетает
                         Из позабытых их гробов,
                         И наполняет бардов струны,
                         И на тиранов шлет народные перуны.
Здесь образы ломоносовско-державинского стиля выражают декабристскую идею о политически действенном значении исторических воспоминаний в поэзии. Предшественниками декабристов в использовании элементов классического стиля для выражения политического вольнолюбия были Радищев, поэты-просветители, Гнедич, отчасти – Державин.
Но эти элементы вошли в состав созданного декабристами революционно-романтического стиля, ораторски-агитационного поэзия своей основной направленности.
Для этого стиля характерна прежде всего своеобразная поэтическая терминология и фразеология, т.е. определенный круг слов и выражений, повторяющийся с теми или иными вариациями в отдельных произведениях и у отдельных поэтов. Этот общий для поэзии декабристов лексический и фразеологический фонд служит выражению их общественных идеалов, эмоций, стремлений, что сообщает новый смысл словам и выражениям, которые были знакомы в той или иной мере и предшествующей поэзии, но имели там иное значение и не выступали в такой узкой системе.
Такие слова, как герой, доблесть, достоинство, мужество, честь, подвиг, жертва, или такие, как тиран, ярем, цепи, бичи, зло, злоба, приобретают в поэзии декабристов, помимо обычного значения, свой особый смысл, связанный с конкретными задачами их политической борьбы. Так, например, честь в поэзии декабристов – это понятие не общественно-бытовое, а политическое, связанное с выполнением гражданского долга (как у Пушкина «Пока сердца для чести живы»). Для стиля гражданского романтизма характерно не только наполнение подобных слов конкретным политическим содержанием, но и придание им яркой эмоциональной окраски, выражающей страстную жажду общественного блага или силу гражданского негодования.
Политический подтекст зачастую придавал словам и выражениям в поэзии декабристов двойное значение. Таково, например, стихотворение «К друзьям, на Рейне» (1821) Кюхельбекера. Нарисовав рейнский пейзаж, поэт устремляется в мечтах к друзьям:
                Пью за наш союз священный,
                Пью за русский край родной!
Эти слова можно было бы воспринять вне политических ассоциаций. Но вот поэт вопрошает:
                Иль меня на поле славы
                Ждет неотразимый рок?
И дальше общественный мотив начинает отчетливо звучать в стихотворении. Последняя его строфа придает теме, а вместе с тем и всей фразеологии («наш союз священный», «поле славы») политический смысл:
               Да паду же за свободу,
               За любовь души моей,
               Жертва славному народу,
               Гордость плачущих друзей!
Ораторски-агитационный характер поэтической речи декабристов выражался и в ее интонационно-синтаксическом строе. Стихотворения декабристов полны таких «фигур» поэтического синтаксиса, как вопросы, восклицания, обращения. При этом они носят не интимно-лирический, а общественно-политический характер. Кюхельбекер призывает:
               Друзья! Нас ждут сыны Эллады!
               Кто даст нам крылья? полетим!
Вопросами и восклицаниями начинает Одоевский «Элегию» на смерть Грибоедова:
                Где он? Где друг? Кого спросить?…
                Где дух?.. Где прах?.. В краю далеком!
               О, дайте горьких слез потоком
               Его могилу оросить,
               Согреть ее моим дыханьем!
С этим связано обилие в декабристской поэзии своеобразных лозунгов, призывов, формулирующих политические цели и задачи дворянских революционеров. Декабристы нередко вкладывали такие агитационные формулы и в уста исторических лиц.
Романтическая патетика поэзии декабристов придавала экспрессивный характер и другим элементам их стиля. Такой характер носит, например, эпитет в декабристской поэзии. И здесь можно отметить круг излюбленных поэтических определений, в которых ярко выражаются общественно-политические оценки декабристов. Родина у них милая, их цель – славная, знамя – святое и т.д. Особенно часто – в различном предметном значении – у декабристов встречаются эпитеты высокий, возвышенный, семантика которых связана с кругом гражданских идей и идеалов: «высокая душа» (Рылеев, Кюхельбекер), «высокие мысли» (Одоевский), «высокое искусство» (Кюхельбекер), «возвышенная свобода» (Кюхельбекер), «возвышенная душа» (Рылеев). Не случайно и Пушкин применяет эпитет той же категории в своем послании к декабристам:
                       Не пропадет ваш скорбный труд
                       И дум высокое стремленье.
В поэтическом стиле декабристов гражданское негодование выражено системой столь же эмоционально-экспрессивных эпитетов противоположного оценочного значения. Такими эпитетами полна, например, сатира Рылеева «К временщику» (временщик – подлый, власть – ужасная, страсти – низкие и т.д.; у Бестужева – «гнусные ханжи»).
Значительная роль в стиле декабристов принадлежит народнопоэтическим элементам. Это отвечало декабристскому представлению о народности литературы. Разнообразные формы фольклорного стиля умело использовали в своих агитационных песнях Бестужев и Рылеев. То же можно найти и в песне М.Бестужева о восстании Черниговского полка («Что не ветр шумит во сыром бору»). С этим связано и обращение к формам народопесенной ритмики. Одоевский и Кюхельбекер применяли элементы фольклорного стиля в своих балладах с народно-исторической тематикой. Ко времени работы Пушкина над «Русланом и Людмилой» относится не напечатанная тогда баллада Кюхельбекера «Лес», представляющая собой наиболее последовательный опыт использования фольклора в творчестве поэта:
                                   Во сыром бору
                                   Ветер завывает;
                                   На борзом коне
                                   Молодец несется…
Здесь, помимо стилистической окраски (в других стихах можно встретить: красная девица, гой-еси ты, конь и т.д.), интересна ритмическая обработка хорея в песенном духе. Глинка пишет сказки, предназначенные для демократического читателя, в которые вводит, поэзия собственным словам, «выражения, заимствованные из песен, сказок, поговорок и пословиц, беспрестанно в устах народа обращающихся».
Те же тенденции определили искания и в области стиха. И здесь ритмико-интонационные средства русской поэтической речи, нашедшие блестящее развитие в творчестве Жуковского, оказались недостаточными. Возобновляются поиски «русского склада», народного стиха, начатые поэтами предшествующего поколения.

7.                 О поэзии.
7.1.Переписка 1825 года.
Одним из «диспутов» переписки 1825 г. между Пушкиным – с  одной стороны, Рылеевым и Бестужевым – с другой – был разговор о назначении поэзии.
Рылеев: «…Не ленись: ты около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы; настоящий край вдохновения – и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы».
Бестужев (в недошедшем письме), очевидно, противопоставляет поэзию Пушкина отрицательному «мистическому» влиянию стихов Жуковского.
Пушкин: «…Не совсем соглашаюсь с строгим приговором <Бестужева>  о Жуковском. Зачем кусать груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его всегда останется образцовым. Ох! Уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Что касается до Батюшкова, уважим в нем несчастия и не созревшие надежды».
Рылеев: «Не совсем прав ты и во мнении о Жуковском. Неоспоримо, что Жуковский принес важные пользы языку нашему; он имел решительное влияние на стихотворный слог наш – и мы за это навсегда должны остаться ему благодарными, но отнюдь не за влияние его на дух нашей словесности, как пишешь ты. К несчастию, влияние это было слишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность, которые в нем иногда прелестны, растлили многих и много зла наделали. Зачем не продолжает он дарить нас прекрасными переводами своими из Байрона, Шиллера и других великанов чужеземных. Это более может упрочить славу его. С твоими мыслями о Батюшкове я совершенно согласен: он точно заслуживает уважения и по таланту и по несчастию».
Разговор  о назначении поэзии переходит на другие предметы. Пушкин в несохранившемся письме запальчиво отстаивал точку зрения Байрона о том, что любой предмет, даже самый «низменный», например, колода карт, может быть предметом «поэтическим»; и если описан талантливо – то это более высокая поэзия, чем всякое отображение вещей более «возвышенных», например, деревьев.* Речь шла об «Онегине»: Рылеев, Бестужев критикуют выбор объектов, Пушкин подразумевает, что «картины светской жизни также входят в область поэзии». Однако Пушкин счел существенным и возражение Рылеева; «Мнение Байрона, тобою приведенное, несправедливо. Поэт, описавший колоду карт лучше, нежели другой деревья, не всегда выше своего соперника. У каждого свой дар, своя Муза». Тут подчеркивалось значение политической темы, смысла – чего Пушкин не мог отрицать; к тому же серьезный вопрос не решался схоластическим: «Что лучше?..»
Пушкин (Бестужеву): «Скажи ему <Рылееву>, что в отношении мнения Байрона он прав. Я хотел было покривить душой, да не удалось». Он честно признает невозможность спора в этой плоскости, свою здесь неправоту – однако переносит диспут на другую, более широкую основу.
Рылеев (о своих «Думах»): «Знаю, что ты не жалуешь мои Думы, несмотря на то я просил Пущина и их переслать тебе. Чувствую сам, что некоторые так слабы, что не следовало бы их печатать в полном собрании. Но зато убежден душевно, что Ермак, Матвеев, Волынский, Годунов и им подобные хороши и могут быть полезны не для одних детей».
Пушкин: «Что тебе сказать о думах? во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы Петра в Острогожске чрезвычайно оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один покрой:  составлены из общих мест <...> Описание места действия, речь героя и – нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен (исключаю Ивана Сусанина, первую думу, по коей начал подозревать в тебе истинный талант) <...>
Об Исповеди Наливайки скажу, что мудрено что-нибудь у нас напечатать истинно хорошего в этом роде. Нахожу отрывок этот растянутым: но и тут, конечно, наложил ты свою печать».
Другим собеседникам Пушкин высказывается о «Думах» более резко.
Пушкин – Вяземскому (при обсуждении «Чернеца» И.Козлова): «Эта поэма, конечно, полна чувства и умнее Войнаровского, но в Рылееве есть более замашки или размашки в слоге.
У него есть какой-то там палач с засученными рукавами, за которого я бы дорого дал. За то Думы дрянь и название сие происходит от немецкого dum (глупый), а не от польского, как казалось бы с первого взгляда».
Пушкин – Жуковскому: «Ты спрашиваешь, какая цель у Цыганов? вот на! Цель поэзии – поэзия – как говорит Дельвиг (если не украл этого) Думы Рылеева и целят, а все не в попад».
___________________
*Речь шла об известной полемике Байрона с поэтом Боулсом – какие предметы предпочтительнее для поэтического отображения.
Рылеев – Бестужеву:
                   Хоть Пушкин суд мне строгий произнес
                   И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,
                   Но от того, Бестужев, еще нос
                   Я недругам в угоду не повесил.
                   Моя душа до гроба сохранит
                   Высоких дум кипящую отвагу;
                   Мой друг! Недаром в юноше горит
                   Любовь к общественному благу!
Поэтические и политические оценки как будто не сходятся, сталкиваются, заостряются в полемике: Взгляд Пушкина на «цель поэзии», конечно, много сложнее шутливой формулы Дельвига; Рылеев же обижен, но вряд ли откажет Пушкину в отваге высоких дум.
Спор 1825 г. на том не кончается, возобновляясь по новым поводам.
А.Бестужев пишет в последней «Полярной звезде» о первенстве в России критики над литературой (имеется в виду декабристская идейная критика), полагает, что в России отсутствуют гении и недостает талантов.
Пушкин: «У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашел? именно критики у нас и недостает <...> Что же ты называешь критикою? Вестник Европы и Благонамеренный? библиографические известия Греча и Булгарина? свои статьи? но признайся, что это все не может почесться уложением вкуса. Каченовский туп и скучен, Греч и ты остры и забавны – вот все, что можно сказать об вас – но где же критика? Нет, фразу твою скажем на оборот; литература кой-какая у нас есть, а критики нет. Впрочем, ты сам немного ниже с этим соглашаешься.
У одного только народа критика предшествовала литературе – у германцев.
Отчего у нас нет гениев и мало талантов? Во-первых, у нас Державин и Крылов – во-вторых, где же бывает много талантов».
Пушкин (30 ноября 1825 года): «Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов – но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов».
Обе стороны идут на уступки. Пушкин признает, что «хотел было покривить душой», соглашаясь с мнением Байрона в споре с Боулсом, в то время как оба «заврались». Рылеев смягчает не дошедшее к нам резкое суждение Бестужева о Жуковском  и особенно о Батюшкове.
За вычетом этих эпизодов каждый стоит на своем: Рылеев и Бестужев подсказывают Пушкину полезные и благородные темы (край русской свободы близ Пскова, сатира), а Пушкин, нарочито смешивая серьезность с шуткой, парадоксально заостряя реплики, противопоставляет «планам», «высокой цели» - «стихи без плана», «цель поэзии - поэзия»… Бестужев, говоря о том, что критика в России сильнее литературы, подразумевает, конечно, что его направления ближе к общероссийским, высоким задачам; Пушкин же подразумевает, что не нужно преувеличивать зрелость «бестужевского направления» («литература кой-какая у нас есть, а критики нет»).
Пушкин прав, не видя подлинного историзма в  рылеевских «Думах», хотя герои и события там взяты из российского прошлого. Однако Рылеев ведь ищет ответа в другой «системе координат»; и в то время, как Пушкин найдет отрывок из поэмы «Наливайко» растянутым и с трудом напишет автору несколько добрых слов – братья Бестужевы, например, услышат пророческое звучание в строках:
                                …Известно мне: погибель ждет
                                Того, кто первым восстает
                                На утеснителей народа, -
                                Судьба меня уж обрекла…
Обе стороны отстаивают свою правду. Каждая из сторон идет своим единственным путем к своим оценкам. Отзывы о Жуковском – пример яркий: Пушкин, хорошо ощущая литературную опасность «туманного» начала в стихах Жуковского и его подражателей, - склонен притом к широкому взгляду на литературные партии: «Зачем кусать груди кормилицы нашей». Для Рылеева и Бестужева, однако, дух Жуковского «растлил многих и много зла наделал», то есть, попросту говоря, увел в сторону от насущных, высоких, декабристских идей…Здесь любопытно сталкиваются две концепции «единства». Ведь и Рылеев с Бестужевым – объединители разных художественных сил. В «Полярной звезде» печатаются Пушкин, Грибоедов, Вяземский, Рылеев, Булгарин, Туманский, Жуковский и многие другие: стремление к широкой, влиятельной «республике словесности» на декабристской основе.
Пушкин же, смеясь над иными литературными распрями, также чувствует свое единство с литераторами-современниками, от Рылеева и Бестужева до Вяземского, Жуковского и Дельвига; но чувствует иначе, чем лидеры «Полярной звезды», не принимая их односторонней, по его мнению, непримиримости: «Ох, уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает?»
Вызывающая, афористическая строка Рылеева (из вступления к «Войнаровскому») – «Я не поэт, а гражданин» -  не приемлема в системе воззрений Пушкина, а также Вяземского, Дельвига (Вяземский находит, что ранее и не к этому случаю написанное им – «Я не поэт, а дворянин» - неожиданно становится пародией на рылеевскую формулу). Пушкин же, по воспоминаниям Вяземского, говорил: «Если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом; Если же захочет просто гражданствовать, то пиши прозою». Рылеев о подобных шутках знал и незадолго до восстания охотно посмеивался в письмах над собственной формулой:
Дельвигу (5 декабря 1825 года): «…не поэт, а гражданин желает здоровья, благоденствия и силы духа, лень поборяющей».
Пушкину (ноябрь 1825 года): «Тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин».