МЕЖДУНАРОДНЫЕ

отношения

Рекомендовано Государственным комитетом Российс­кой Федерации по высшему образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заве­дений, обучающихся по направлениям «Политология», «Социология», специальностям «Политология», «Соци­ология», «Международные отношения».

Москва

«Новая школа» 1996

ББК 60.56 я 73 Ц 96 УД К 316 : 327

Автор П.А. Цыганков, доктор философских наук, профессор.

Цыганков П.А.

Ц 96 Международные отношения: Учебное пособие. — М.:

Новая школа, 1996. — 320 с. ISBN 5-7301-0281-10

Главная цель пособия — обобщить и систематизировать наи­более устоявшиеся положения и выводы, имеющиеся в миро­вой научной и учебно-методической литературе о международ­ных отношениях; помочь в формировании первичного представ­ления о современном уровне разработки этой дисциплины у нас и за рубежом.

Пособие адресовано студентам и аспирантам по специаль­ностям: «Международные отношения», «Политология», «Соци­ология», — а также всем изучающим общественные науки и ин­тересующимся проблемами международных отношений.

ББК 60.56 я 73

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие........................................... <-

Глава I. Теоретические истоки и концептуальные основания

международных отношений ................................. 11

1. Международные отношения в истории

социально-политической мысли.................................... п

2. Современные теории международных отношений .......... 17

3. Французская социологическая школа....................... 32

Примечания.................................... 49

Глава II. О&ьект и предмет Международных отношений ........44

1. Понятие и критерии международных отношений............. 46

2. Мировая политика.................................... <л

3. Взаимосвязь внутренней и внешней политики.................. 55

4. Предмет Международных отношений . fit Примечания................................... •••-.................... о->

Глава III. Проблема метода в Международных отношениях ....74

1. Значение проблемы метода ............................... 75

2. Методы анализа ситуации ........................... 7Q

3. Экспликативные методы................................... 09

4. Прогностические методы.................................. 07

5. Анализ процесса принятия решений......................... qq

Примечания............................... -••..-..........

Глава IV. Закономерности Международных отношений......... 107

1. О характере законов в сфере международных отношений................................

2. Содержание закономерностей международных отношений...........................................

3. Универсальные закономерности Международных отношений............................... j р д л

Примечания ••...—.................................

315

126

.129 .135

.139 .146

.147 .148

.150

.157 .166

.168 .171

.178 ,.189

..191 ..192

..197

.200 .207

.209

.210 .215

.220 .224

Глава V. Международная система.......................................

1. Особенности и основные направления системного подхода к анализу международных отношений..........

2. Типы и структуры международных систем...............

3. Законы функционирования и трансформации международных систем ...................................................

Примечания......................................................................

Глава VI. Среда системы международных отношений.........

1. Особенности среды международных отношений ........

2. Социальная среда. Особенности современного этапа мировой цивилизации.........................................................

3. Внесоциальная среда. Роль геополитики в науке

о международных отношениях...........................................

Примечания..........................................................................

Глава VII. Участники международных отношений ....

1. Сущность и роль государства как участника международных отношений......................................

2. Негосударственные участники международных отношений ..................................................................

Примечания................................................................

Глава VIII. Цели и средства участников международных отношений..............................................................................

1. Цели и интересы в международных отношениях .....

2. Средства и стратегии участников международных отношений.........................................................................

3. Особенности силы как средства международных акторов..............................................................................

Примечания......................................................................

Глава IX. Проблема правового регулирования международных отношений .................................................

1. Исторические формы и особенности регулятивной роли международного права............................................

2. Основные принципы международного права............

3. Взаимодействие права и морали в международных отношениях .......................................................................

Примечания.......................................................................

316

Глава Х. Этическое измерение международных отношений.................................................................................

1. Многообразие трактовок международной морали.......

2. Основные императивы международной морали ..........

3. О действенности моральных норм в международных отношениях ..........................................................................

Примечания..........................................................................

Глава XI. Конфликты и сотрудничество в международных отношениях ...............................................................................

1. Основные подходы к исследованию международных конфликтов...........................................................................

2. Содержание и формы международного сотрудничества.....................................................................

Примечания..........................................................................

Глава XII. Международный порядок..................................

1. Понятие международного порядка............................

2. Исторические типы международного порядка.........

3. Послевоенный международный порядок..................

4. Особенности современного этапа международного порядка..............................................................................

Примечания......................................................................

Приложение (тесты).............................................................

ЦЫГАНКОВ Павел Афанасьевич МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Учебное пособие

Редактор В. И. Михалевская Корректор Н.В. Козлова Компьютерная верстка А.М. Быковской

Лицензия ЛР № 061967 от 28.12.92. Подписано к печати 21.10.96. Формат 60х90/16. Бумага офсетная. Гарнитура Тайме. Печать офсетная. Усл. печ. л. 20. Тираж 10000 экз. Заказ 1733.

Издательство «Новая школа» 123308, Москва, Проспект Маршала Жукова, 2

Отпечатано с готового оригинал-макета в АООТ «Ярославский полиграфкомбинат». 150049, г. Ярославль, ул. Свободы, 97.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Международные отношения издавна занимали существенное место в жизни любого государства, общества и отдельного чело­века. Происхождение наций, образование межгосударственных границ, формирование и изменение политических режимов, ста­новление различных социальных институтов, обогащение куль­тур, развитие искусства, науки, технического прогресса и эффек­тивной экономики тесно связаны с торговыми, финансовыми, культурными и иными обменами, межгосударственными союза­ми, дипломатическими контактами и иными обменами, межгосу­дарственными союзами, дипломатическими контактами и воен­ными конфликтами — или, иначе говоря, с международными от­ношениями. Их значение возрастает еще больше в наши дни, когда все страны вплетены в плотную, разветвленную сеть мно­гообразных взаимодействий, влияющих на объемы и характер про­изводства, виды создаваемых товаров и цены на них, на стандар­ты потребления, на ценности и идеалы людей,

Окончание «холодной войны» и распад «мировой социалис­тической системы», выход на международную арену бывших со­ветских республик в качестве самостоятельных государств, поис­ки новой Россией своего места в мире, определение ее внешне­политических приоритетов, переформулирование национальных интересов — все эти и многие другие обстоятельства междуна­родной жизни оказывают непосредственное влияние на повсед­невное существование людей и судьбы россиян, на настоящее и будущее нашей страны, ее ближайшее окружение и, в известном смысле, на судьбы человечества в целом.

В свете сказанного становится понятно, что в наши дни резко возрастает объективная необходимость в теоретическом осмыс­лении международных отношений, в анализе происходящих здесь изменений и их последствий и, не в последнюю очередь, в рас-

ширении и углублении соответствующей тематики в общегума­нитарной подготовке студентов.

Как учебная дисциплина «Международные отношения»¹ впер­вые появляется в университетах США и Великобритании после Первой мировой войны, когда возникают первые исследователь­ские центры и университетские кафедры. Тогда же появляются и первые программы соответствующих учебных курсов, в которых обобщаются и излагаются результаты нового научного направле­ния. Новый импульс в своем развитии Международные отноше­ния получили после Второй мировой войны. Лидирующие пози­ции США на мировой арене, убежденность политической элиты страны в ответственности Америки за судьбы международного порядка вызывали в ней потребность осмыслить глубинные кор­ни разрушительных международных конфликтов с целью их не­допущения в будущем, найти пути мирного разрешения спорных вопросов в отношениях между государствами, повысить роль меж­правительственных организаций в достижении коллективной без­опасности и, конечно, надежно защитить свои национальные интересы в условиях быстро меняющегося международного ок­ружения. В такой обстановке крупные средства, выделяемые на изучение международных проблем, в сочетании с гибкой универ­ситетской системой превратили США в крупнейший научный центр по исследованию мировой политики и международных от­ношений. Благодаря работам таких ученых как Эдвард Карр, Николае Спайкмен, Рейнхольд Нибур и особенно Ганс Морген-тау (который в 1948 г. издал свой главный труд «Политические отношения между нациями. Борьба за власть и мир»), в социаль­ных науках прочно утверждается относительно самостоятельное направление, изучающее международные реалии. Сегодня, по различным оценкам, от 80 до 85% всей мировой литературы по Международным отношениям издается в США², что отчасти дает основание квалифицировать эту дисциплину как «as American as an apple pie»³. Вместе с тем, в последнее время Международные отношения достаточно интенсивно развиваются и в Европе, в

' Здесь и далее под «Международными отношениями» понимается соответствующая наука и учебная дисциплина. В свою очередь, для обозначения объекта данной науки и учебной дисциплины используется термин «международные отношения».

² Это не означает, что все авторы публикуемых в США работ — американские граждане. Здесь ситуация полностью соответствует тому положению, которое су­ществует в политической науке в целом (см. об этом: Хрусталев М.А. Теория политики и политический анализ. Учебное пособие. М., МГИМО, 1992, с. 3—4).

³ См. Korani B. Analyse des relations intemationales. Approches, concepts et donees. Montreal, 1987, p. X.

частности в Англии, где эта дисциплина имеет прочные тради­ции, во Франции и других странах.

В нашей стране судьба Международных отношений, как и социальных наук в целом, была достаточно сложной. С одной стороны, учитывая потребность государства опираться на науч­ные подходы при планировании международно-политических акций и принятии соответствующих решений, власть была вы­нуждена создать и терпеть существование в рамках Академии наук специализированных исследовательских центров — таких, как, например, Институт мировой экономики и международных от­ношений или Институт экономики мировой системы социализ­ма. С другой стороны, бдительный контроль за «идеологической чистотой» научного поиска и стремление «оградить» граждан от «опасности проникновения буржуазного влияния» зачастую фак­тически сводили этот поиск на нет. Основным жанром, в рамках которого результаты научных исследований находили свой вы­ход, были «аналитические записки в инстанции», а также закры­тые публикации системы институтов, существовавших при ЦК КПСС, КГБ и т.п. Что касается Международных отношений как учебной дисциплины, то ее преподавание велось только в полу­закрытых «ведомственных» институтах типа МГИМО.

С 90-х годов положение начинает меняться. Коренные соци­ально-политические изменения в стране породили настоятель­ный «социальный заказ» на разработку научной базы в решении таких задач, как эффективная политическая социализация общес­тва, повышение уровня политической культуры и политического участия граждан. Появляются как переводные, так и отечествен­ные труды по проблемам политической науки, переориентиру­ются многие из ранее существовавших периодических изданий по общественным наукам, возникают новые научные и публи­цистические журналы политологического профиля. Введение по-литологии в программы высших учебных заведений стимулиро­вало подготовку соответствующих учебников и учебных пособий. И пусть не во всем это проходило гладко, в целом можно сказать, что за короткий промежуток времени появляются признаки зарож­дения вполне состоятельной дифференцирующейся отечественной политологической школы, интегрирующейся в международное научное сообщество, отражающей как достижения мировой на­учной мысли, так и российские политические проблемы и задачи.

В то же время сказанное относится в большей мере к такому разделу политологии, который изучает «внутриполитические» ре­алии. Что же касается Международных отношений, то здесь сло­жилось несколько иное положение. В настоящее время в стране

существует множество центров международно-политических ис­следований. Однако их разобщенные усилия в большинстве сво­ем направлены на выполнение сиюминутных заказов и прогно­зов конъюнктурного характера и, чаще всего, далеки от разработ­ки фундаментальных проблем Международных отношений. Син­теза результатов подобных исследований, их теоретического обоб­щения не происходит еще и потому, что в большинстве отечест­венных вузов, в отличие от университетов «дальнего зарубежья», Международные отношения не стали самостоятельным предме­том изучения, что, безусловно, сужает рынок соответствующей научной и, особенно, учебной^ литературы по Международным отношениям. Одновременно, несмотря на требования Государ­ственного образовательного стандарта высшего профессиональ­ного образования по политологии, включающего в качестве са­мостоятельного раздел «Мировая политика и международные от­ношения», в существующей учебной литературе по политологии Международные отношения либо «блистательно отсутствуют», либо наличествуют чисто формально, в виде необязательного до­веска, зачастую во многом диссонирующего или же слабо корел-лирующего с основным содержанием учебников. Существующие же попытки «вписать» Международные отношения в общий кон­текст политической науки носят изолированный характер и ре­шают совершенно иные задачи.

В этой связи основная цель предлагаемого вниманию читате­ля учебного пособия состоит в том, чтобы отчасти заполнить тот пробел, который существует в данной области учебно-методи­ческой литературы по политической науке. Представляя собой переработанное издание «Политической социологии международ­ных отношений», оно призвано способствовать решению тех же задач: обобщению и систематизации наиболее устоявшихся по­ложений и выводов, имеющихся в мировой теоретической и учеб­но-методической литературе о международных отношениях; оз­накомлению студентов как с основными понятиями Междуна­родных отношений, так и с наиболее известными теоретически­ми направлениями этой дисциплины и их представителями; ока­занию помощи в формировании первичного представления о со­временном уровне разработки этой дисциплины в нашей стране и за рубежом; освещению ее наиболее заметных достижений и проблем. В итоге студент должен получить тот теоретический инструментарий, используя который, он сможет самостоятельно разбираться в сложных переплетениях взаимодействий государств и их союзов, межправительственных и неправительственных ор­

ганизаций, многообразных частных субъектов; научиться выра­батывать обоснованное представление о потенциале участников международных отношений, их целях, средствах, стратегиях и т.п. В свою очередь, это позволит ему лучше понять место России в современном мире, ориентироваться в ее национальных интере­сах, оценивать международно-политическую деятельность различ­ных институциональных и неинституциональных социальных общностей.

Вместе с тем в работу внесен ряд существенных изменений и дополнений. Они касаются прежде всего приближения ее содер­жания к Государственному образовательному стандарту по поли­тологии. Поэтому книга адресуется всем, изучающим политичес­кую науку как общеобразовательную дисциплину. Одновремен­но она будет полезна и студентам, специализирующимся в облас­ти Международных отношений. В настоящее время это не толь­ко студенты МГИМО, но и факультетов, отделений и кафедр международных отношений Санкт-Петербургского, Казанского, Томского, Московского и ряда других университетов.

Структурно работа построена следующим образом. Первая глава носит вводный характер и призвана познакомить с основны­ми парадигмами и теоретическими школами в науке о междуна­родных отношениях. Следующие три главы дают представление о методологических основаниях Международных отношений. В V—VIII главах раскрываются структурные, а в IX—XI — функци­ональные аспекты международных отношений. Заключительная глава посвящена рассмотрению проблем международного порядка.

Наконец, в Приложении предлагаются тесты, охватывающие все основные темы учебника. Они могут использоваться как сту­дентами — для самопроверки в ходе работы над учебником, так и преподавателями — для контроля знаний студентов. Будучи рас­печатанными и розданными студентам, тесты могут быть запол­нены ими за 15—20 минут не только в процессе семинарского занятия, но, при необходимости, и во время лекции. Имеющийся в этом отношении опыт убеждает, что они являются эффектив­ным методом не только контроля знаний студентов, но и препо­давания. В то же время следует подчеркнуть, что тесты имеют по меньшей мере два существенных ограничения. Во-первых, они (за небольшим исключением) требуют от студентов знания мате­риалов уиебника и не рассчитаны на выявление их эрудиции и компетентности, выходящих за эти рамки. Во-вторых, как и при всякой формализации, ряд вопросов построен таким образом, что оценка ответов (так же формальных) на них может быть весьма

приблизительной¹. Думается, однако, что эти ограничения, кото­рые, разумеется, могут рассматриваться как недостатки тестов, не являются препятствием для их использования. Их основное преимущество состоит в том, что уже сам процесс ответа на по­ставленные в них вопросы, — в ходе которого даже слабоподго­товленный студент встречается с основными понятиями Между­народных отношений, с тем контекстом в котором они поставле­ны и т.п., — представляет собой самостоятельный элемент обуче­ния, дополняющий традиционные лекции и семинарские заня­тия. С другой стороны, преподаватель может усовершенствовать предлагаемые тесты или же придумать на их основе новые.

Автор выражает искреннюю благодарность профессору Ива­ну Георгиевичу Тюлину, профессору Александру Сергеевичу Па-нарину, профессору Валерию Ивановичу Коваленко, замечания которых помогли при доработке настоящего издания.

' Шкалу оценок преподаватель выбирает по своему усмотрению. 10

Глава

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИСТОКИ И КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВАНИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Международные отношения — составная часть науки, вклю­чающей дипломатическую историю, международное право, ми­ровую экономику, военную стратегию и множество других дис­циплин, которые изучают различные аспекты единого для них объекта. Особое значение имеет для нее «теория международных отношений», под которой, в данном случае, мы понимаем сово­купность множественных концептуальных обобщений, представ­ленных полемизирующими между собой теоретическими школа­ми и составляющих предметное поле относительно автономной дисциплины. В этом смысле «теория международных отноше­ний», как подчеркивает Стэнли Хоффманн (1), является одно­временно и очень старой, и очень молодой. Уже в древние вре­мена политическая философия и история ставили вопросы о при­чинах конфликтов и войн, о средствах и способах достижения порядка и мира между народами, о правилах их взаимодействия и т.п., — и поэтому она является старой. Но в то же время она является и молодой — как систематическое изучение наблюдае­мых феноменов, призванное выявить основные детерминанты, объяснить поведение, раскрыть типичное, повторяющееся во вза­имодействии международных акторов. Такое изучение относится, главным образом, к межвоенному периоду. И лишь после 1945 года «теория международных отношений» начинает действительно освобождаться от «удушения» историей и от «задавленности» юри­дической наукой. Фактически, в этот же период появляются и первые попытки ее «социологизации», которые впоследствии (в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов) привели к ста-

11

новлению (впрочем продолжающемуся и в наши дни) социоло­гии международных отношений как относительно самостоятель­ной дисциплины.

Исходя из сказанного, осмысление теоретических источни­ков и концептуальных оснований Международных отношений предполагает обращение к взглядам предшественников современ­ной международно-политической науки, рассмотрение наиболее влиятельных сегодня теоретических школ и направлений, а так­же анализ нынешнего состояния социологии международных от­ношений.

1. Международные отношения в истории социально-политической мысли

Одним из первых письменных источников, содержащих глу­бокий анализ отношений между суверенными политическими единицами, стала написанная более двух тысяч лет назад Фуки-дидом (471—401 до н.э.) «История Пелопонесской войны в вось­ми книгах». Многие положения и выводы древнегреческого ис­торика не утратили своего значения до наших дней", подтвердив тем самъш его слова о том, что составленный им труд — «не столько предмет состязания для временных слушателей, сколько достояние на веки» (2). Задавшись вопросом о причинах много­летней и изнурительной войны между афинянами и лакедемоня­нами, историк обращает внимание на то, что это были наиболее могущественные и процветающие народы, каждый из которых главенствовал над своими союзниками. При этом он подчерки­вал, что «...со времени мидийских войн и до последней они не переставали то мириться, то воевать между собою или с отпадав­шими союзниками, причем совершенствовались в военном деле, изощрялись среди опасностей и становились искуснее» (см.: там же, с. 18). Поскольку оба могущественных государства преврати­лись в своего рода империи, постольку усиление одного из них как бы обрекало их на продолжение этого пути, подталкивая к стремлению подчинить себе все свое окружение, с тем, чтобы поддержать свой престиж и влияние. В свою очередь, другая «им­перия», так же как и менее крупные города-государства, испыты­вая растущие страх и беспокойство перед таким усилением, при­нимает меры к укреплению своей обороны, втягиваясь тем са­мым в конфликтный цикл, который в конечном итоге неизбежно выливается в войну. Вот почему фукидид с самого начала отде-

12

ляет причины Пелопонесской войны от многообразных поводов к ней: «Причина самая действительная, хотя на словах наиболее сокрытая, состоит по моему мнению, в том, что афиняне своим усилением внушали страх лакедемонянам и тем привели их к вой­не» (см.: там же, с. 24).

Фукидид говорит не только о господстве силы в отношениях между суверенными политическими единицами. В его работе можно найти упоминание и об интересах государства, а также о приоритетности этих интересов над интересами отдельной лич­ности (см.: там же, с. 91; T.II, 60). Тем самым он стал, в извест­ном смысле, родоначальником одного из наиболее влиятельных направлений в более поздних представлениях и в современной науке о международных отношениях.

В дальнейшем это направление, получившее название клас­сического или традиционного, было представлено во взглядах Ни-колло Макиавелли (1469—1527), Томаса Гоббса (1588—1679), Эме-рика де Ваттеля (1714—1767) и других мыслителей, приобретя на­иболее законченную форму в работе немецкого генерала Карла фон Клаузевица (1780—1831).

Так, Т. Гоббс исходит из того, что человек по своей приро­де — существо эгоистическое. В нем скрыто непреходящее жела­ние власти. Поскольку же люди от природы не равны в своих способностях, постольку их соперничество, взаимное недоверие, стремление к обладанию материальными благами, престижем или славой ведут к постоянной «войне всех против всех и каждого против каждого», которая представляет собой естественное со­стояние человеческих взаимоотношений. Для того, чтобы избе­жать взаимного истребления в этой войне, люди приходят к не­обходимости заключения общественного договора, результатом которого становится государство—Левиафан. Это происходит пу­тем добровольной передачи людьми государству своих прав и сво­бод в обмен на гарантии общественного порядка, мира и без­опасности. Однако, если отношения между отдельными людьми вводятся, таким образом, в русло, пусть искусственного и отно­сительного, но все же гражданского состояния, то отношения между государствами продолжают пребывать в естественном состоянии. Будучи независимыми, государства не связаны никакими огра­ничениями. Каждому из них принадлежит то, что оно в состоя­нии захватить, и до тех пор, пока оно способно удерживать захва­ченное. Единственным «регулятором» межгосударственных отно­шений является, таким образом, сила, а сами участники этих от­ношений находятся в положении гладиаторов, держащих нагото­ве оружие и настороженно следящих за поведением друг друга.

13

Разновидностью этой парадигмы является и теория полити­ческого равновесия, которой придерживались, например, голланд­ский мыслитель Барух Спиноза (1632—1677), английский фило­соф Дэвид Юм (1711—1776), а также уже упоминавшийся выше швейцарский юрист Эмерикде Ваттель. Так, взгляд де Ваттеля на существо межгосударственных отношений не столь мрачен, как взгляд Гоббса. Мир изменился, считает он, и, по крайней мере, «Европа представляет собой политическую систему, некоторое целое, в котором все связано с отношениями и различными ин­тересами наций, живущих в этой части света. Она не является, как некогда была, беспорядочным нагромождением отдельных частиц, каждая из которых считала себя мало заинтересованной в судьбе других и редко заботилась о том, что не касалось ее непо­средственно». Постоянное внимание суверенов ко всему, что про­исходит в Европе, постоянное пребывание посольств, постоян­ные переговоры способствуют формированию у независимых ев­ропейских государств, наряду с национальными, еще и общих интересов — интересов поддержания в ней порядка и свободы. «Именно это, — подчеркивает де Ваттель, — породило знамени­тую идею политического равновесия, равновесия власти. Под этим понимают такой порядок вещей, при котором ни одна держава не в состоянии абсолютно преобладать над другими и устанавли­вать для них законы» (3).

В то же время Э. де Ватгель, в полном соответствии с класси­ческой традицией, считал, что интересы частных лиц вторичны по сравнению с интересами нации (государства). В свою очередь, «если речь вдет о спасении государства, то нельзя быть излишне предусмотрительным», когда есть основания считать, что усиле­ние соседнего государства угрожает безопасности вашего. «Если так легко верят в угрозу опасности, то виноват в этом сосед, по­казывающий разные признаки своих честолюбивых намерений» (см.: там же, с. 448). Это означает, что превентивная война про­тив опасно возвышающегося соседа законна и справедлива. Но как быть, если силы этого соседа намного превосходят силы дру­гих государств? В этом случае, отвечает де Ваттель, «проще, удоб­нее и правильнее прибегать к ...образованию коалиций, которые могли бы противостоять самому могущественному государству и препятствовать ему диктовать свою волю. Так поступают в насто­ящее время суверены Европы. Они присоединяются к слабейшей из двух главных держав, которые являются естественными сопер­ницами, предназначенными сдерживать друг друга, в качестве довесков на менее нагруженную чашу весов, чтобы удержать ее в равновесии с другой чашей» (см.: там же, с. 451).

14

Параллельно с традиционным развивается и другое направле­ние, возникновение которого в Европе связывают с философией стоиков, развитием христианства, взглядами испанского теолога доминиканца Франциско де Витториа (1480—1546), голландского юриста Гуго Греция (1583—1645), представителя немецкой клас­сической философии Иммануила Канта (1724—1804) и др. мыс­лителей. В его основе лежит идея о моральном и политическом единстве человеческого рода, а также о неотъемлемых, естествен­ных правах человека. В различные эпохи во взглядах разных мыс­лителей эта идея принимала неодинаковые формы.

Так, в трактовке Ф. Виттории (4) приоритет в отношениях человека с государством принадлежит человеку, государство же — не более, чем простая необходимость, облегчающая проблему выживания человека. С другой стороны, единство человеческого рода делает, в конечном счете, вторичным и искусственным лю­бое разделение его на отдельные государства. Поэтому нормаль­ным, естественным правом человека является его право на сво­бодное передвижение. Иначе говоря, естественные права челове­ка Виттория ставит выше прерогатив государства, предвосхищая и даже опережая современную либерально-демократическую трак­товку данного вопроса.

Рассматриваемое направление всегда сопровождала убежден­ность в возможности достижения вечного мира между людьми — либо путем правового и морального регулирования международ­ных отношений, либо иными путями, связанными с самореали­зацией исторической необходимости. По Канту, например, по­добно тому, как основанные на противоречиях и корысти отно­шения между отдельными людьми в конечном счете неизбежно приведут к установлению правового общества, так и отношения между государствами должны смениться в будущем состоянием вечного, гармонически регулируемого мира (5). Поскольку же представители этого направления аппелируют не столько к суще­му, сколько к должному, и, кроме того, опираются на соответ­ствующие философские идеи, постольку за ним закрепилось на­звание идеалистического.

Возникновение в середине XIX в. марксизма возвестило о по­явлении еще одной парадигмы во взглядах на международные отношения, которая не сводится ни к традиционному, ни к иде­алистическому направлению. Согласно К. Марксу, всемирная ис­тория начинается с капитализмом, ибо основой капиталистичес­кого способа производства является крупная промышленность, создающая единый мировой рынок, развитие средств связи и тран-

15

спорта. Буржуазия путем эксплуатации мирового рынка превра­щает производство и потребление всех стран в космополитичес­кое и становится господствующим классом не только в отдель­ных капиталистических государствах, но и в масштабах всего мира. В свою очередь, «в той же самой степени, в какой развивается буржуазия, т.е. капитал, развивается и пролетариат» (6). Между­народные отношения в экономическом плане становятся отно­шениями эксплуатации. В плане же политическом они становят­ся отношениями господства и подчинения и, как следствие — отношениями классовой борьбы и революций. Тем самым нацио­нальный суверенитет, государственные интересы вторичны, ибо объективные законы способствуют становлению всемирного об­щества, в котором господствует капиталистическая экономика и движущей силой которого является классовая борьба и всемир­но-историческая миссия пролетариата. «Национальная обособ­ленность и противоположность народов, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс, — все более и более исчезают уже с развитием бур­жуазии, со свободой торговли, всемирным рынком, с единообра­зием промышленного производства и соответствующих ему усло­вий жизни» (см.: там же, с. 444).

В свою очередь, В.И. Ленин подчеркивал, что капитализм, вступив в государственно-монополистическую стадию своего раз­вития, трансформировался в империализм. В работе «Империа­лизм как высшая стадия капитализма» (7) он пишет, что с завер­шением эпохи политического раздела мира между империалис­тическими государствами на передний план выступает проблема его экономического раздела между монополиями. Монополии сталкиваются с постоянно обостряющейся проблемой рынков и необходимостью экспорта капитала в менее развитые страны с более высокой нормой прибыли. Поскольку же они сталкивают­ся при этом в жестокой конкуренции друг с другом, постольку указанная необходимость становится источником мировых поли­тических кризисов, войн и революций.

Рассмотренные основные теоретические парадигмы в науке о международных отношениях — классическая, идеалистическая и марксистская — в целом остаются актуальными и сегодня. В то же время следует отметить, что конституирование указанной на­уки в относительно самостоятельную область знания повлекло за собой и значительное увеличение многообразия теоретических подходов и методов изучения, исследовательских школ и кон­цептуальных направлений. Остановимся на них несколько под­робнее.

16

2. Современные теории международных отношений

Указанное выше многообразие намного осложнило и пробле­му классификации современных теорий международных отноше­ний, которая сама по себе становится проблемой научного иссле­дования.

Существует множество классификаций современных течений в науке о международных отношениях, что объясняется различи­ями в критериях, которые используются теми или иными авторами.

Так, одни из них исходят из географических критериев, выде­ляя англо-саксонские концепции, советское и китайское пони­мание международных отношений, а также подход к их изуче­нию авторов, представляющих «третий мир» (8).

Другие строят свою типологию на основе степени общности рассматриваемых теорий, различая, например, глобальные экспли-кативные теории (такие, как политический реализм и философия истории) и частные гипотезы и методы (к которым относят бихе­виористскую школу) (9). В рамках подобной типологии швейцар­ский автор Филипп Брайар относит к общим теориям политичес­кий реализм, историческую социологию и марксистско-ленинс-кую концепцию международных отношений. Что касается част­ных теорий, то среди них называются: теория международных акторов (Багат Корани); теория взаимодействий в рамках между­народных систем (Джордж Модельски, Самир Амин; Карл Кай­зер); теории стратегии, конфликтов и исследования мира (Люсь-ен Пуарье, Дэвид Сингер, Йохан Галтуиг); теории интеграции (Амитаи Этциони; Карл Дойч); теории международной организа­ции (Инис Клод; Жан Сиотис; Эрнст Хаас) (10).

Третьи считают, что главной линией водораздела является метод, используемый теми или иными исследователями, и, с этой точки зрения, основное внимание уделяют полемике между пред­ставителями традиционного и «научного» подходов к анализу международных отношений (11,12).

Четвертые основываются на выделении центральных проблем, характерных для той или иной теории, выделяя магистральные и переломные линии в развитии науки (13).

Наконец, пятые опираются на комплексные критерии. Так, канадский ученый Багат Корани выстраивает типологию теорий международных отношений на основе используемых ими мето­дов («классические» и «модернистские») и концептуального ви­дения мира («либерально-плюралистическое» и «материалисти-

17

ческо-структуралистское»). В итоге он выделяет такие направле­ния как политический реализм (Г. Моргентау; Р. Арон; X. Бал), бихевиоризм (Д. Сингер; М. Каплан), классический марксизм (К. Маркс; Ф. Энгельс; В.И. Ленин) и неомарксизм (или школа «зависимости»: И. Валлерстейн; С. Амин; А. Франк; Ф. Кардозо) (14). Подобным же образом Даниель Коляр останавливает вни­мание на классической теории «естественного состояния» (т.е. политическом реализме); теории «международного сообщества» (или политическом идеализме); марксистском идеологическом те­чении и его многочисленных интерпретациях; доктринальном ан­гло-саксонском течении, а также на французской школе между­народных отношений (15). Марсель Мерль считает, что основ­ные направления в современной науке о международных отно­шениях представлены традиционалистами — наследниками клас­сической школы (Ганс Моргентау; Стэнли Хоффманн; Генри Кис­синджер); англо-саксонскими социологическими концепциями би­хевиоризма и функционализма (Роберт Кокс; Дэвид Сингер;

Мортон Каплан; Дэвид Истон); марксистским и неомарксист­скими (Пол Баран; Пол Суизи; Самир Амин) течениями (16).

Примеры различных классификаций современных теорий международных отношений можно было бы продолжать. Важно однако отметить по крайней мере три существенных обстоятель­ства. Во-первых, любая из таких классификаций носит условный характер и не в состоянии исчерпать многообразия теоретичес­ких взглядов и методологических подходов к анализу междуна­родных отношений¹. Во-вторых, указанное многообразие не оз­начает, что современным теориям удалось преодолеть свое «кров­ное родство» с рассмотренными выше тремя основными пара­дигмами. Наконец, в-третьих, вопреки все еще встречающемуся и сегодня противоположному мнению, есть все основания гово­рить о наметившемся синтезе, взаимообогащении, взаимном «ком­промиссе» между непримиримыми ранее направлениями.

Исходя из сказанного, ограничимся кратким рассмотрением таких направлений (и их разновидностей), как политический иде­ализм, политический реализм, модернизм, транснационализм и нео­марксизм.

' Впрочем, они и не ставят перед собой подобную цель. Их цель в другом — осмысление состояния и теоретического уровня, достигнутого наукой о между­народных отношениях, путем обобщения имеющихся концептуальных подходов и сопоставления их с тем, что было сделано ранее.

18

Наследие Фукидвда, Макиавелли, Гоббса, де Ватгеля и Клау­зевица, с одной стороны, Витория, Греция, Канта, — с другой, нашло свое непосредственное отражение в той крупной научной дискуссии, которая возникла в США в период между двумя ми-Лрвыми войнами, дискуссии между реалистами и идеалистами. |ИгИдеализм в современной науке о международных отношени-уУ имеет и более близкие идейно-теоретические истоки, в качес-'тве которых выступают утопический социализм, либерализм и па­цифизм XIX в. Его основная посылка — убеждение в необходи­мости и возможности покончить с мировыми войнами и воору­женными конфликтами между государствами путем правового ре­гулирования и демократизации международных отношений, распространения на них норм нравственности и справедливости. Согласно данному направлению, мировое сообщество демокра­тических государств, при поддержке и давлении со стороны об­щественного мнения, вполне способно улаживать возникающие между его членами конфликты мирным путем, методами право­вого регулирования, увеличения числа и роли международных организаций, способствующих расширению взаимовыгодного со­трудничества и обмена. Одна из его приоритетных тем — это создание системы коллективной безопасности на основе добро­вольного разоружения и взаимного отказа от войны как инстру­мента международной политики. В политической практике идеа­лизм нашел свое воплощение в разработанной после первой миро­вой войны американским президентом Вудро Вильсоном програм­мы создания Лиги Наций (17), в Пакте Бриана-Келлога (1928 г.), предусматривающем отказ от применения силы в межгосудар­ственных отношениях, а также в доктрине Стаймсона (1932 г.), по которой США отказываются от дипломатического признания любого изменения, если оно достигнуто при помощи силы. В послевоенные годы идеалистическая традиция нашла определен­ное воплощение в деятельности таких американских политиков как госсекретарь Джон Ф. Даллес и госсекретарь Збигнев Бже-зинский (представляющий, впрочем, не только политическую, но и академическую элиту своей страны), президент Джимми Кар­тер (1976—1980) и президент Джордж Буш (1988—1992). В науч­ной литературе она была представлена, в частности, книгой та­ких американских авторов как Р. Кларк и Л.Б. Сон «Достижение мира через мировое право». В книге предложен проект поэтапно-

' Иногда это направление квалифицируется как утопизм (см., например: СаггЕ.Н. The Twenty Years of Crisis, 1919-1939. London. 1956.

19

го разоружения и создания системы коллективной безопасности для всего мира за период 1960—1980 гг. Основным инструментом преодоления войн и достижения вечного мира между народами должно стать мировое правительство, руководимое ООН и дей­ствующее на основе детально разработанной мировой конституции (18). Сходные идеи высказываются в ряде работ европейских ав­торов (19). Идея мирового правительства высказывалась и в пап­ских энцикликах: Иоанна XXIII — «Pacem in terns» or 16.04.63, Павла VI — «Populorum progressio» от 26.03.67, а также Иоанна-Павла II — от 2.12.80, который и сегодня выступает за создание «политической власти, наделенной универсальной компетенцией».

Таким образом, идеалистическая парадигма, сопровождавшая историю международных отношений на протяжении веков, со­храняет определенное влияние на умы и в наши дни. Более того, можно сказать, что в последние годы ее влияние на некоторые аспекты теоретического анализа и прогнозирования в области международных отношений даже возросло, став основой практи­ческих шагов, предпринимаемых мировым сообществом по де­мократизации и гуманизации этих отношений, а также попыток формирования нового, сознательно регулируемого мирового по­рядка, отвечающего общим интересам всего человечества.

В то же время следует отметить, что идеализм в течение дли­тельного времени (а в некотором отношении — и по сей день¹) считался утратившим всякое влияние и уж во всяком случае — безнадежно отставшим от требований современности. И действи­тельно, лежащий в его основе нормативистский подход оказался глубоко подорванным вследствие нарастания напряженности в Европе 30-х годов, агрессивной политики фашизма и краха Лиги Наций, развязывания мирового конфликта 1939—1945 гг. и «хо­лодной войны» в последующие годы. Результатом стало возро­ждение на американской почве европейской классической тра­диции с присущим ей выдвижением на передний план в анализе международных отношений таких понятий, как «сила» и «баланс сил», «национальный интерес» и «конфликт».

Политический реализм не только подверг идеализм сокруши­тельной критике, — указав, в частности, на то обстоятельство, что идеалистические иллюзии государственных деятелей того вре-

' В большинстве изданных на Западе учебников по международным отношениям идеализм как самостоятельное теоретическое направление либо не рассматрива­ется, либо служит не более, чем "критическим фоном" при анализе политическо­го реализма и других теоретических направлений.

20

мени в немалой степени способствовали развязыванию второй мировой войны, — но и предложил достаточно стройную тео­рию. Ее наиболее известные представители — Рейнхольд Нибур, Фредерик Шуман, Джордж Кеннан, Джордж Шварценбергер, Кеннет Томпсон, Генри Киссинджер, Эдвард Карр, Арнольд Уол-ферс и др. — надолго определили пути науки о международных отношениях. Бесспорными лидерами этого направления стали Ганс Моргентау и Реймон Арон.

1 Работа Г. Моргентау «Политические отношения между наци-\я]Ми. Борьба за власть», первое издание которой увидело свет в •|48 году, стала своего рода «библией» для многих поколений (Д||аентов-политологов как в самих США, так и в других странах ''JSffaaa. С точки зрения Г. Моргентау международные отношения / ппЬдставляют собой арену острого противоборства государств. В остюве всей международной деятельности последних лежит их стремление к увеличению своей власти, или силы (power) и умень­шению власти других. При этом термин «власть» понимается в самом широком смысле: как военная и экономическая мощь го­сударства, гарантия его наибольшей безопасности и процветания, славы и престижа, возможности для распространения его идео­логических установок и духовных ценностей. Два основных пути, на которых государство обеспечивает себе власть, и одновремен­но два взаимодополняющих аспекта его внешней политики — это военная стратегия и дипломатия. Первая из них трактуется в духе Клаузевица: как продолжение политики насильственными средствами. Дипломатия же, напротив, есть мирная борьба за власть. В современную эпоху, говорит Г. Моргентау, государства выражают свою потребность во власти в терминах «националь­ного интереса». Результатом стремления каждого из государств к максимальному удовлетворению своих национальных интересов является установление на мировой арене определенного равно­весия (баланса) власти (силы), которое является единственным реалистическим способом обеспечить и сохранить мир. Собствен­но, состояние мира — это и есть состояние равновесия сил меж­ду государствами.

Согласно Моргентау, есть два фактора, которые способны удерживать стремления государств к власти в каких-то рамках — это международное право и мораль. Однако слишком доверяться им в стремлении обеспечить мир между государствами — означа­ло бы впадать в непростительные иллюзии идеалистической шко­лы. Проблема войны и мира не имеет никаких шансов на реше­ние при помощи механизмов коллективной безопасности или по-

21

средством ООН. Утопичны и проекты гармонизации националь­ных интересов путем создания мирового сообщества или же ми­рового государства. Единственный путь, позволяющий надеяться избежать мировой ядерной войны — обновление дипломатии.

В своей концепции Г. Моргентау исходит из шести принци­пов политического реализма, которые он обосновывает уже в са­мом начале своей книги (20). В кратком изложении они выглядят следующим образом.

1. Политика, как и общество в целом, управляется объектив­ными законами, корни которых находятся в вечной и неизмен­ной человеческой природе. Поэтому существует возможность со­здания рациональной теории, которая в состоянии отражать эти законы — хотя лишь относительно и частично. Такая теория поз­воляет отделять объективную истину в международной полигике от субъективных суждений о ней.

2. Главный показатель политического реализма — «понятие интереса, выраженного в терминах власти». Оно обеспечивает связь между разумом, стремящимся понять международную по­лигику, и фактами, подлежащими познанию. Оно позволяет по­нять политику как самостоятельную сферу человеческой жизне­деятельности, не сводимую к этической, эстетической, экономи­ческой или религиозной сферам. Тем самым указанное понятие позволяет избежать двух ошибок. Во-первых, суждения об инте­ресе политического деятеля на основе мотивов, а не на основе его поведения. И, во-вторых, выведения интереса политического деятеля из его идеологических или моральных предпочтений, а не из его «официальных обязанностей».

Политический реализм включает не только теоретический, но и нормативный элемент: он настаивает на необходимости рацио­нальной политики. Рациональная полигика — это правильная по­литика, ибо она минимизирует риски и максимизирует выгоды. В то же время рациональность политики зависит и от ее моральных и практических целей.

3. Содержание понятия «интерес, выраженный в терминах власти» не является неизменным. Оно зависит от того полити­ческого и культурного контекста, в котором происходит форми­рование международной политики государства. Это относится и к понятиям «сила» (power) и «политическое равновесие», а также к такому исходному понятию, обозначающему главное действую­щее лицо международной политики, как «государство-нация».

Политический реализм отличается от всех других теоретичес­ких школ прежде всего в коренном вопросе о том, как изменить

22

современный мир. Он убежден в том, что такое изменение может быть осуществлено только при помощи умелого использования объективных законов, которые действовали в прошлом и будут действовать в будущем, а не путем подчинения политической реальности некоему абстрактному идеалу, который отказывается признавать такие законы.

4. Политический реализм признает моральное значение по­литического действия. Но одновременно он осознает и сущес­твование неизбежного противоречия между моральным импера­тивом и требованиями успешного политического действия. Глав­ные моральные требования не могут быть применены к деятель­ности государства как абстрактные и универсальные нормы. Они должны рассматриваться в конкретных обстоятельствах места и времени. Государство не может сказать: «Пусть мир погибнет, но справедливость должна восторжествовать!». Оно не может позво­лить себе самоубийство. Поэтому высшая моральная добродетель в международной политике — это умеренность и осторожность.

5. Политический реализм отказывается отождествлять мораль­ные стремления какой-либо нации с универсальными моральны­ми нормами. Одно дело — знать, что нации подчиняются мо­ральному закону в своей политике, и совсем другое — претендо­вать на знание того, что хорошо и что плохо в международных отношениях.

6. Теория политического реализма исходит из плюралисти­ческой концепции природы человека. Реальный человек — это и «экономический человек», и «моральный человек», и «религиоз­ный человек» и т. д. Только «политический человек» подобен животному, ибо у него нет «моральных тормозов». Только «мо-ральныйчеловек» — глупец, т.к. он лишен осторожности. Только

*P^eJЭДi^^fe^йL^{чeлoвeкoм}'^{> может} быть лишь святой, поскольку у него^й^Ынв^^еланий.

^Тризнжвая это, политический реализм отстаивает относитель­ную автономность указанных аспектов и настаивает на том, что познание каждого из них требует абстрагирования от других и происходит в собственных терминах.

Как мы увидим из дальнейшего изложения, не все из выше­приведенных принципов, сформулированных основателем тео­рии политического реализма Г. Моргентау, безоговорочно разде­ляются другими приверженцами — и, тем более, противниками— данного направления. В то же время его концептуальная строй­ность, стремление опираться на объективные законы обществен­ного развития, стремление к беспристрастному и строгому ана-

23

лизу международной действительности, отличающейся от абстрак­тных идеалов и основанных на них бесплодных и опасных иллю­зиях, — все это способствовало расширению влияния и авторите­та политического реализма как в академической среде, так и в кругах государственных деятелей различных стран.

Однако и политический реализм не стал безраздельно господ­ствующей парадигмой в науке о международных отношениях. Превращению его в центральное звено, цементирующее начало некоей единой теории с самого начала мешали его серьезные недостатки.

Дело в том, что, исходя из понимания международных отно­шений как «естественного состояния» силового противоборства за обладание властью, политический реализм, по существу, сво­дит эти отношения к межгосударственным, что значительно обед­няет их понимание. Более того, внутренняя и внешняя политика государства в трактовке политических реалистов выглядят как не связанные друг с другом, а сами государства — как своего рода взаимозаменяемые механические тела, с идентичной реакцией на внешние воздействия. Разница лишь в том, что одни государства являются сильными, а другие — слабыми. Недаром один из вли­ятельных приверженцев политического реализма А. Уолферс стро­ил картину международных отношений, сравнивая взаимодейст­вие государств на мировой арене со столкновением шаров на бил-лиардном столе (21). Абсолютизация роли силы и недооценка зна­чения других факторов, — например таких, как духовные цен­ности, социокультурные реальности и т.п., — значительно обед­няет анализ международных отношений, снижает степень его до­стоверности. Это тем более верно, что содержание таких ключе­вых для теории политического реализма понятий, как «сила» и «национальный интерес», остается в ней достаточно расплывча­тым, давая повод для дискуссий и многозначного толкования. Наконец, в своем стремлении опираться на вечные и неизмен­ные объективные законы международного взаимодействия поли­тический реализм стал, по сути дела, заложником собственного подхода. Им не были учтены весьма важные тенденции и уже произошедшие изменения, которые все в большей степени опре­деляют характер современных международных отношений от тех, которые господствовали на международной арене вплоть до на­чала XX века. Одновременно было упущено еще одно обстоя­тельство: то, что указанные изменения требуют применения, на­ряду с традиционными, и новых методов и средств научного ана­лиза международных отношений. Все это вызвало критику в ад-

24

рее политического реализма со стороны приверженцев иных под-хов, и, прежде всего, со стороны представителей так называемого модернистского направления и многообразных теорий взаимоза­висимости и интеграции. Не будет преувеличением сказать, что эта полемика, фактически сопровождавшая теорию политичес­кого реализма с ее первых шагов, способствовала все большему осознанию необходимости дополнить политический анализ меж­дународных реалий социологическим.

Представители ^модернизма*, или «научного» направления в ана­лизе международных отношений, чаще всего не затрагивая ис­ходные постулаты политического реализма, подвергали резкой критике его приверженность традиционным методам, основан­ным, главным образом, на интуиции и теоретической интерпре­тации. Полемика между «модернистами» и «традиционалистами» достигает особого накала, начиная с 60-х гг., получив в научной литературе название «нового большого спора» (см., например: 12 и 22). Источником этого спора стало настойчивое стремление ряда исследователей нового поколения (Куинси Райт, Мортон Кап-лан, Карл Дойч, Дэвид Сингер, Калеви Холсти, Эрнст Хаас и мн. др.) преодолеть недостатки классического подхода и придать изучению международных отношений подлинно научный статус. Отсюда повышенное внимание к использованию средств матема­тики, формализации, к моделированию, сбору и обработке дан­ных, к эмпирической верификации результатов, а также других исследовательских процедур, заимствованных из точных дисцип­лин и противопоставляемых традиционным методам, основан­ным на интуиции исследователя, суждениях по аналогии и т.п. Такой подход, возникший в США, коснулся исследований не только международных отношений, но и других сфер социальной действительности, явившись выражением проникновения в об­щественные науки более широкой тенденции позитивизма, воз­никшей на европейской почве еще в XIX в.

Действительно, еще Сеи-Симон и О. Конт предприняли по­пытку применить к изучению социальных феноменов строгие научные методы. Наличие солидной эмпирической традиции, методик, уже апробированных в таких дисциплинах как социоло­гия или психология, соответствующей технической базы, даю­щей исследователям новые средства анализа, побудило амери­канских ученых, начиная с К. Райта, к стремлению использовать весь этот багаж при изучении международных отношений. Подоб­ное стремление сопровождалось отказом от априорных суждений относительно влияния тех или иных факторов на характер меж-

25

дународных отношений, отрицанием как любых «метафизичес­ких предрассудков», так и выводов, основывающихся, подобно марксизму, на детерминистских гипотезах. Однако, как подчер­кивает М. Мерль (см.: 16, р. 91—92), такой подход не означает, что можно обойтись без глобальной объяснительной гипотезы. Исследование же природных явлений выработало две противо­положных модели, между которыми колеблются и специалисты в области социальных наук. С одной стороны, это учение Ч. Дар­вина о безжалостной борьбе видов и законе естественного отбора и его марксистская интерпретация. С другой — органическая фи­лософия Г. Спенсера, в основу которой положена концепция постоянства и стабильности биологических и социальных явле­ний. Позитивизм в США пошел по второму пути — пути уподоб­ления общества живому организму, жизнь которого основана на дифференциации и координации его различных функций. С этой точки зрения, изучение международных отношений, как и любо­го иного вида общественных отношений, должно начинаться с анализа функций, выполняемых их участниками, с переходом за­тем к исследованию взаимодействий между их носителями и, на­конец, — к проблемам, связанным с адаптацией социального ор­ганизма к своему окружению. В наследии органицизма, считает М. Мерль, можно выделить два течения. Одно из них уделяет главное внимание изучению поведения действующих лиц, другое — артикуляции различных типов такого поведения. Соответствен­но, первое дало начало бихевиоризму, а второе — функционализ­му и системному подходу в науке о международных отношениях (см.: там же, р. 93).

Явившись реакцией на недостатки традиционных методов изучения международных отношений, применяемых в теории политического реализма, модернизм не стал сколь-либо одно­родным течением — ни в теоретическом, ни в методологическом плане. Общим для него является, главным образом, привержен­ность междисциплинарному подходу, стремление к применению строгих научных методов и процедур, к увеличению числа подда­ющихся проверке эмпирических данных. Его недостатки состоят в фактическом отрицании специфики международных отноше­ний, фрагментарности конкретных исследовательских объектов, обусловливающей фактическое отсутствие целостной картины международных отношений, в неспособности избежать субъек­тивизма. Тем не менее многие исследования приверженцев мо­дернистского направления оказались весьма плодотворными, обо­гатив науку не только новыми методиками, но и весьма значи-

26

мыми выводами, сделанными на их основе. Важно отметить и то обстоятельство, что они открыли перспективу микросоциологи­ческой парадигмы в изучении международных отношений.

Если полемика между приверженцами модернизма и полити­ческого реализма касалась, главным образом, методов исследова­ния международных отношений, то представители транснацио­нализма (Роберт О. Коохейн, Джозеф Най), теорий интеграции (Дэвид Митрани) и взаимозависимости (Эрнст Хаас, Дэвид Мо-урс) подвергли критике сами концептуальные основы классичес­кой школы. В центре нового «большого спора», разгоревшегося в конце 60-х — начале 70-х гг., оказалась роль государства как учас­тника международных отношений, значение национального ин­тереса и силы для понимания сути происходящего на мировой арене.

Сторонники различных теоретических течений, которые мо­гут быть условно названы «транснационалистами», выдвинули общую идею, согласно которой политический реализм и свой­ственная ему этатистская парадигма не соответствуют характеру и основным тенденциям международных отношений и потому должны быть отброшены. Международные отношения выходят далеко за рамки межгосударственных взаимодействий, основан­ных на национальных интересах и силовом противоборстве. Го­сударство, как международный актор, лишается своей монопо­лии. Помимо государств, в международных отношениях прини­мают участие индивиды, предприятия, организации, другие него­сударственные объединения. Многообразие участников, видов (культурное и научное сотрудничество, экономические обмены и т.п.) и «каналов» (партнерские связи между университетами, ре­лигиозными организациями, землячествами и ассоциациями и т.п.) взаимодействия между ними, вытесняют государство из центра международного общения, способствуют трансформации такого общения из «интернационального» (т.е. межгосударственного, если вспомнить этимологическое значение этого термина) в «трансна­циональное* (т.е. осуществляющееся помимо и без участия госу­дарств). «Неприятие преобладающего межправительственного подхода и стремление выйти за рамки межгосударственных взаи­модействий привело нас к размышлениям в терминах трансна­циональных отношений», — пишут в предисловии к своей книге «Транснациональные отношения и мировая политика» американ­ские ученые Дж. Най и Р. Коохейи.

Революционные изменения в технологии средств связи и транс­порта, трансформация ситуации на мировых рынках, рост числа

27

и значения транснациональных корпораций стимулировали воз­никновение новых тенденций на мировой арене. Преобладаю­щими среди них становятся: опережающий рост мировой торгов­ли по сравнению с мировым производством, проникновение про­цессов модернизации, урбанизации и развития средств коммуни­кации в развивающиеся страны, усиление международной роли малых государств и частных субъектов, наконец, сокращение воз­можностей великих держав контролировать состояние окружаю­щей среды. Обобщающим последствием и выражением всех этих процессов является возрастание взаимозависимости мира и от­носительное уменьшение роли силы в международных отноше­ниях (23). Сторонники транснационализма¹ часто склонны рас­сматривать сферу транснациональных отношений как своего рода международное общество, к анализу которого применимы те же методы, которые позволяют понять и объяснить процессы, про­исходящие в любом общественном организме. Таким образом, по существу, речь идет о макросоциологической парадигме в подхо­де к изучению международных отношений.

Транснационализм способствовал осознанию ряда новых яв­лений в международных отношениях, поэтому многие положе­ния этого течения продолжают развиваться его сторонниками и в 90-е гг. (24). Вместе с тем, на него наложило свой отпечаток его несомненное идейное родство с классическим идеализмом с при­сущими ему склонностями переоценивать действительное значе­ние наблюдаемых тенденций в изменении характера междуна­родных отношений. Заметным является и некоторое сходство положений, выдвигаемых транснационализмом, с рядом положе­ний, которые отстаивает неомарксистское течение в науке о меж­дународных отношениях.

Представителей неомарксизма (Пол Баран, Пол Суизи, Самир Амин, Арджири Имманюель, Иммануил Валлерстайн и др.) — течения столь же неоднородного, как и транснационализм, так­же объединяет идея о целостности мирового сообщества и опре­деленная утопичность в оценке его будущего. Вместе с тем ис­ходным пунктом и основой их концептуальных построений вы­ступает мысль о несимметричности взаимозависимости современ-

' Среди них можно назвать не только многих ученых США, Европы, других реги­онов мира, но и известных политических деятелей — например таких, как быв­ший президент Франции В. Жискар д'Эстэн, влиятельные неправительственные политические организации и исследовательские центры — например. Комиссия Пальме, Комиссия Брандта, Римский клуб и др.

28

ного мира и более того — о реальной зависимости экономически слаборазвитых стран от индустриальных государств, об эксплуа­тации и ограблении первых последними. Основываясь на неко­торых тезисах классического марксизма, неомарксисты представ­ляют пространство международных отношений в виде глобаль­ной империи, периферия которой остается под гнетом центра и после обретения ранее колониальными странами своей полити­ческой независимости. Это проявляется в неравенстве экономи­ческих обменов и неравномерном развитии (25).

Так например, «центр», в рамках которого осуществляется около 80% всех мировых экономических сделок, зависит в своем развитии от сырья и ресурсов «периферии». В свою очередь, страны периферии являются потребителями промышленной и иной про­дукции, производимой вне их. Тем самым они попадают в зави­симость центра, становясь жертвами неравного экономического обмена, колебаний в мировых ценах на сырье и экономической помощи со стороны развитых государств. Поэтому, в конечном итоге, «экономический рост, основанный на интеграции в миро­вой рынок, есть развитие слаборазвитое™» (26).

В семидесятые годы подобный подход к рассмотрению меж­дународных отношений стал для стран «третьего мира» основой идеи о необходимости установления нового мирового экономи­ческого порядка. Под давлением этих стран, составляющих боль­шинство стран — членов Организации Объединенных Наций, Ге­неральная Ассамблея ООН в апреле 1974 года приняла соответ­ствующую декларацию и программу действий, а в декабре того же года — Хартию об экономических правах и обязанностях госу­дарств.

Таким образом, каждое из рассмотренных теоретических те­чений имеет свои сильные стороны и свои недостатки, каждое отражает определенные аспекты реальности и находит то или иное проявление в практике международных отношений. Полемика между ними способствовала их взаимообогащению, а следова­тельно, и обогащению науки о международных отношениях в целом. В то же время, нельзя отрицать, что указанная полемика не убедила научное сообщество в превосходстве какого-либо од­ного над остальными, как не привела и к их синтезу. Оба этих вывода могут быть проиллюстрированы на примере концепции неореализма.

Сам этот термин отражает стремление ряда американских ученых (Кеннет Уолц, Роберт Гилпин, Джозеф Грейко и др.) к сохранению преимуществ классической традиции и одновре-

29

менно — к обогащению ее, с учетом новых международных реа­лий и достижений других теоретических течений. Показательно, что один из наиболее давних сторонников транснационализма, Коохейн, в 80-е гг. приходит к выводу о том, что центральные понятия политического реализма «сила», «национальный инте­рес», рациональное поведение и др. — остаются важным средст­вом и условием плодотворного анализа международных отноше­ний (27). С другой стороны, К. Уолц говорит о потребности обо­гащения реалистического подхода за счет той научной строгости данных и эмпирической верифицируемости выводов, необходи­мость которой сторонниками традиционного взгляда, как прави­ло, отвергалась.

Возникновение школы неореализма в Международных отно­шениях связывают с публикацией книги К. Уолца «Теория меж­дународной политики», первое издание которой увидело свет в 1979 году (28). Отстаивая основные положения политического ре­ализма («естественное состояние» международных отношений, рациональность в действиях основных акторов, национальный интерес как их основной мотив, стремление к обладанию силой), ее автор в то же время подвергает своих предшественников кри­тике за провал попыток в создании теории международной поли­тики как автономной дисциплины. Ганса Моргентау он критику­ет за отождествление внешней политики с международной поли­тикой, а Раймона Арона — за его скептицизм в вопросе о воз­можности создания Международных отношений как самостоя­тельной теории.

Настаивая на том, что любая теория международных отноше­ний должна основываться не на частностях, а на целостности мира, принимать за свой отправной пункт существование гло­бальной системы, а не государств, которые являются ее элемен­тами, Уолц делает определенный шаг к сближению и с трансна­ционалистами.

При этом системный характер международных отношений обусловлен, по мнению К. Уолца, не взаимодействующими здесь акторами, не присущими им основными особенностями (связан­ными с географическим положением, демографическим потен­циалом, социо-культурной спецификой и т.п.), а свойствами структуры международной системы. (В этой связи неореализм нередко квалифицируют как структурный реализм или просто структурализм.) Являясь следствием взаимодействий международ­ных акторов, структура международной системы в то же время не сводится к простой сумме таких взаимодействий, а представляет

30

собой самостоятельный феномен, способный навязать государ­ствам те или иные ограничения, или же, напротив, предложить им благоприятные возможности на мировой арене.

Следует подчеркнуть, что, согласно неореализму, структур­ные свойства международной системы фактически не зависят от каких-либо усилий малых и средних государств, являясь резуль­татом взаимодействий между великими державами. Это означает, что именно им и свойственно «естественное состояние» между­народных отношений. Что же касается взаимодействий между ве­ликими державами и другими государствами, то они уже не могут быть охарактеризованы как анархические, ибо приобретают иные формы, которые чаще всего зависят от воли великих держав.

Один из последователей структурализма, Барри Базан, развил его основные положения применительно к региональным систе­мам, которые он рассматривает как промежуточные между гло­бальной международной и государственной системами (29). Наи­более важной особенностью региональных систем является, с его точки зрения, комплекс безопасности. Речь идет о том, что госу­дарства-соседи оказываются столь тесно связанными друг с дру­гом в вопросах безопасности, что национальная безопасность одного из них не может быть отделена от национальной безопас­ности других. Основу структуры всякой региональной подсисте­мы составляют два фактора, подробно рассматриваемые автором:

распределение возможностей между имеющимися акторами и от­ношения дружественности или враждебности между ними. При этом как то, так и другое, показывает Б. Базан, подвержено ма­нипулированию со стороны великих держав.

Воспользовавшись предложенной таким образом методоло­гией, датский исследователь М. Мозаффари положил ее в основу анализа структурных изменений, которые произошли в Персидс­ком заливе в результате иракской агрессии против Кувейта и по­следовавшего затем разгрома Ирака союзническими (а по сущес­тву — американскими) войсками (30). В итоге он пришел к выво­ду об операциональности структурализма, о его преимуществах по сравнению с другими теоретическими направлениями. В то же время Мозаффари показывает и слабости, присущие неореа­лизму, среди которых он называет положения о вечности и неиз­менности таких характеристик международной системы, как ее «естественное состояние», баланс сил, как способ стабилизации, присущая ей статичность (см.: там же, р. 81).

Действительно, как подчеркивают другие авторы, возрожде­ние реализма как теоретического направления гораздо меньше

31

объясняется его собственными преимуществами, чем разнород­ностью и слабостью любой другой теории. А стремление к сохра­нению максимальной преемственности с классической школой означает, что уделом неореализма остается и большинство свой­ственных ей недостатков (см.: 14, р. 300, 302). Еще более суровый приговор выносят французские авторы М.-К. Смуи и Б. Бади, по мнению которых теории международных отношений, оставаясь в плену западноцентричного подхода, оказались неспособными отразить радикальные изменения, происходящие в мировой сис­теме, как и «предсказать ни ускоренную деколонизацию в после­военный период, ни вспышки религиозного фундаментализма, ни окончания холодной войны, ни распада советской империи. Короче, ничего из того, что относится к грешной социальной действительности» (31).

Неудовлетворенность состоянием и возможностями науки о международных отношениях стала одним из главных побудитель­ных мотивов к созданию и совершенствованию относительно ав­тономной дисциплины — социологии международных отноше­ний. Наиболее последовательные усилия в этом направлении были предприняты французскими учеными.

3. Французская социологическая школа

Большинство издающихся в мире работ, посвященных иссле­дованию международных отношений, еще и сегодня несет на себе несомненную печать преобладания американских традиций. В то же время бесспорным является и то, что уже с начала 80-х годов в данной области все ощутимее становится влияние европейской теоретической мысли, и в частности французской школы. Один из известных ученых, профессор Сорбонны М. Мерль в 1983 году отмечал, что во Франции, несмотря на относительную молодость дисциплины, изучающей международные отношения, сформиро­вались три крупных направления. Одно из них руководствуется «эмпирически-описательным подходом» и представлено работа­ми таких авторов, как Шарль Зоргбиб, Серж Дрейфюс, Филипп Моро-Дефарг и др. Второе вдохновляется марксистскими по­ложениями, на которых основываются Пьер-Франсуа Гонидек, Шарль Шомон и их последователи в Школе Нанси и Реймса. Наконец, отличительной чертой третьего направления является социологический подход, получивший свое наиболее яркое во­площение в трудах Р. Арона (32).

В контексте настоящей работы, особенно интересной пред­ставляется одна из наиболее существенных особенностей совре-

32

менной французской школы в исследовании международных от­ношений. Дело в том, что каждое из рассмотренных выше теоре­тических течений — идеализм и политический реализм, модер­низм и транснационализм, марксизм и неомарксизм — сущес­твуют и во Франции. В то же время они преломляются здесь в принесших наибольшую известность французской школе работах историко-социологического направления, которые наложили свой отпечаток на всю науку о международных отношениях в этой стране. Влияние историко-социологического подхода ощущается в трудах историков и юристов, философов и политологов, эконо­мистов и географов, занимающихся проблемами международных отношений. Как отмечают отечественные специалисты, на фор­мирование основных методологических принципов, характерных для французской теоретической школы международных отноше­ний, оказали влияние учения философской, социологической и исторической мысли Франции конца XIX — начала XX века, и прежде всего позитивизм Конта. Именно в них следует искать такие черты французских теорий международных отношений, как внимание к структуре общественой жизни, определенный исто­ризм, преобладание сравнительно-исторического метода и опре­деленный скептицизм относительно математических приемов исследования (33).

В то же время в работах тех или иных конкретных авторов указанные черты модифицируются в зависимости от сложивших­ся уже в XX веке двух основных течений социологической мыс­ли. Одно из них опирается на теоретическое наследие Э. Дюрк-гейма, второе исходит из методологических принципов, сформу­лированных М. Вебером. Каждый из этих подходов с предельной четкостью формулируется такими крупными представителями двух линий во французской социологии международных отношений, какими являются, например, Раймон Арон и Гастон Бутуль.

«Социология Дюркгейма, — пишет Р. Арон в своих мемуа­рах, — не затрагивала во мне ни метафизика, которым я стремил­ся стать, ни читателя Пруста, желающего понять трагедию и ко­медию людей, живущих в обществе» (34). «Неодюркгеймизм», ут­верждал он, представляет собой нечто вроде марксизма наобо­рот: если последний описывает классовое общество в терминах всесилия господствующей идеологии и принижает роль мораль­ного авторитета, то первый рассчитывает придать морали утра­ченное ею превосходство над умами. Однако отрицание наличия в обществе господствующей идеологии — это такая же утопия, как и идеологизация общества. Разные классы не могут разделять

2—1733 33

одни и те же ценности, как тоталитарное и либеральное общест­ва не могут иметь одну и ту же теорию (см.: там же, р. 69—70). Вебер же, напротив, привлекал Арона тем, что объективируя со­циальную действительность, он не «овеществлял» ее, не игнори­ровал рациональности, которую люди придают своей практичес­кой деятельности и своим институтам. Арон указывает на три причины своей приверженности веберовскому подходу: свойствен­ное М. Веберу утверждение об имманентности смысла социальной реальности, близость к политике и забота об эпистемологии, ха­рактерная для общественных наук (см.: там же, р. 71). Центральное для веберовской мысли колебание между множеством правдопо­добных интерпретаций и единственно верным объяснением того или иного социального феномена стало основой и для аронов-ского взгляда на действительность, пронизанного скептицизмом и критикой нормативизма в понимании общественных — в том числе и международных — отношений.

Вполне логично поэтому, что Р. Арон рассматривает между­народные отношения в духе политического реализма — как ес­тественное или предгражданское состояние. В эпоху индустри­альной цивилизации и ядерного оружия, подчеркивает он, заво­евательные войны становятся и невыгодными, и слишком риско­ванными. Но это не означает коренного изменения основной особенности международных отношений, состоящей в законнос­ти и узаконенности использования силы их участниками. Поэто­му, подчеркивает Арон, мир невозможен, но и война невероятна. Отсюда вытекает и специфика социологии международных отно­шений: ее главные проблемы определяются не минимумом соци­ального консенсуса, который характерен для внутриобществен-ных отношений, а тем, что они «развертываются в тени войны». Ибо нормальным для международных отношений является именно конфликт, а не его отсутствие. Поэтому главное, что подлежит объяснению — это не состояние мира, а состояние войны.

Р. Арон называет четыре группы основных проблем социоло­гии международных отношений, применимой к условиям тради­ционной (поиндустриальней) цивилизации. Во-первых, это «вы­яснение соотношения между используемыми вооружениями и организацией армий, между организацией армии и структурой общества». Во-вторых, «изучение того, какие группы в данном обществе имеют выгоду от завоеваний». В-третьих, исследование «в каждой эпохе, в каждой определенной дипломатической сис­теме той совокупности неписанных правил, более или менее со­блюдаемых ценностей, которыми характеризуются войны и по-

34

ведение самих общностей по отношению друг к другу». Наконец, в-четвертых, анализ «неосознаваемых функций, которые выпол­няют в истории вооруженные конфликты» (35). Конечно, боль­шая часть нынешних проблем международных отношений, под­черкивает Арон, не может быть предметом безупречного социо­логического исследования в терминах ожиданий, ролей и цен­ностей. Однако поскольку сущность международных отношений не претерпела принципиальных изменений и в современный пе­риод, постольку вышеуказанные проблемы сохраняют свое зна­чение и сегодня. К ним могут быть добавлены и новые, вытекаю­щие из условий международного взаимодействия, характерных для второй половины XX века. Но главное состоит в том, что пока сущность международных отношений будет оставаться пре­жней, пока ее будет определять плюрализм суверенитетов, цен­тральной проблемой останется изучение процесса принятия ре­шений. Отсюда Арон делает пессимистический вывод, в соответ­ствии с которым характер и состояние международных отноше­ний зависят, главным образом, от тех, кто руководит государ­ствами — от «правителей», «которым можно только советовать и надеяться, что они не будут сумасшедшими». А это означает, что «социология, приложенная к международным отношениям, об­наруживает, так сказать, свои границы» (см.: там же, с. 158).

В то же время Арон не отказывается от стремления опреде­лить место социологии в изучении международных отношений. В своей фундаментальной работе «Мир и война между нациями» он выделяет четыре аспекта такого изучения, которые описывает в соответствующих разделах этой книги: «Теория», «Социология», «История» и «Праксеология» (36).

В первом разделе определяются основные правила и концеп­туальные орудия анализа. Прибегая к своему излюбленному срав­нению международных отношений со спортом, Р. Арон показы­вает, что существует два уровня теории. Первый призван отве­тить на вопросы о том, «какие приемы игроки имеют право при­менять, а какие нет; каким образом они распределяются на раз­личных линиях игровой площадки; что предпринимают для по­вышения эффективности своих действий и для разрушений уси­лий противника». В рамках, отвечающих на подобные вопросы правил, могут возникать многочисленные ситуации, которые мо­гут быть случайными, а могут быть результатом заранее сплани­рованных игроками действий. Поэтому к каждому матчу тренер разрабатывает соответствующий план, уточняющий задачу каж­дого игрока и его действия в тех или иных типовых ситуациях,

2* 35

которые могут сложиться на площадке. На этом — втором — уровне теории она определяет рекомендации, описывающие правила эффективного поведения различных участников (например, вра­таря, защитника и т.д.) в тех или иных обстоятельствах игры. В разделе в качестве типовых видов поведения участников между­народных отношений выделяются и анализируются стратегия и дипломатия, рассматриваются совокупность средств и целей, ха­рактерных для любой международной ситуации, а также типовые системы международных отношений.

На этой основе строится социология международных отноше­ний, предметом которой является прежде всего поведение меж­дународных акторов. Социология призвана отвечать на вопрос о том, почему данное государство ведет себя на международной арене именно таким образом, а не как-то иначе. Ее главная зада­ча — изучение детерминант и закономерностей, материальных и физических, а также социальных и моральных переменных, опре­деляющих политику государств и ход международных событий. Здесь анализируются также такие вопросы, как характер влияния на международные отношения политического режима и/иди иде­ологии. Их выяснение позволяет социологу вывести не только определенные правила поведения международных акторов, но и выявить социальные типы международных конфликтов, а также сформулировать законы развития некоторых типичных междуна­родных ситуаций. Продолжая сравнение со спортом, на этом этапе исследователь выступает уже не в роли организатора или трене­ра. Теперь он решает вопросы иного рода. Как развертываются матчи не на классной доске, а на игровой площадке? В чем со­стоят специфические особенности тех приемов, которые исполь­зуются игроками разных стран? Существует ли латинский, ан­глийский, американский футбол? Какая доля в успехе команды принадлежит технической виртуозности, а какая — моральным качествам команды?

Ответить на эти вопросы, продолжает Арон, невозможно, не обращаясь к историческим исследованиям: надо следить за ходом конкретных матчей, изменением приемов, многообразием тех­ник и темпераментов. Социолог должен постоянно обращаться и к теории, и к истории. Если он не понимает логики игры, то он напрасно будет следить за действиями игроков и не сможет по­нять смысла тактического рисунка той или иной игры. В разделе, посвященном истории, Арон описывает характеристики мировой системы и ее подсистем, анализирует различные модели страте­гии устрашения в ядерный век, прослеживает эволюцию дипло-

36

матии между двумя полюсами биполярного мира и в рамках каждо­го из них.

Наконец, в четвертой части, посвященной праксеологии, по­является еще один символический персонаж — арбитр. Как надо интерпретировать положения, записанные в правилах игры? Дей­ствительно ли в тех или иных условиях произошло нарушение правил? При этом, если арбитр «судит» игроков, то игроки и зри­тели, в свою очередь, молча или шумно, неизбежно «судят» само­го судью, игроки одной команды «судят» как своих партнеров, так и соперников и т.д. Все эти суждения колеблются между оцен­кой эффективности («он хорошо сыграл»), оценкой наказания («он поступил согласно правилам») и оценкой спортивной мора­ли («эта команда вела себя в соответствии с духом игры»). Даже в спорте не все, что не запрещено, является морально оправдан­ным. Тем более это относится к международным отношениям. Их анализ так же не может ограничиваться только наблюдением и описанием, но требует суждений и оценок. Какая стратегия может считаться моральной и какая — разумной или рациональ­ной? В чем состоят сильные и слабые стороны стремлений до­биться мира путем установления господства закона? Каковы пре­имущества и недостатки попыток его достижения путем установ­ления империи?

Как уже отмечалось, книга Арона «Мир и Война между наци­ями» сыграла и продолжает играть заметную роль в становлении и развитии французской научной школы, и в частности — соци­ологии международных отношений. Разумеется, последователи его взглядов (Жан-Пьер Деррьеник, Робер Боек, Жак Унцингер и др.) учитывают, что многие из высказанных Ароном положе­ний принадлежат своему времени. Впрочем, и сам он в своих мемуарах признает, что «наполовину не достиг своей цели», при­чем в значительной мере эта самокритика касается как раз социо­логического раздела, и в частности — конкретного приложения закономерностей и детерминант к анализу конкретных проблем (см.: 34, р. 457—459). Однако само его понимание социологии меж­дународных отношений, и главное — обоснование необходимости ее развития, во многом сохранило свою актуальность и сегодня.

Разъясняя указанное понимание, Ж.-П. Деррьеник (37) под­черкивает, что поскольку существует два основных подхода к ана­лизу социальных отношений, постольку есть два типа социологии:

детерминистская социология, продолжающая традицию Э. Дюрк-гейма, и социология действия, основывающаяся на подходах, раз­работанных М. Вебером. Разница между ними достаточно ус­ловна, т.к. акционализм не отрицает каузальности, а детерми-

37

низм тоже «субъективен», ибо является формулированием наме­рения исследователя. Его оправдание — в необходимом недове­рии исследователя к суждениям изучаемых им людей. Конкретно же эта разница состоит в том, что социология действия исходит из существования причин особого рода, которые необходимо при­нимать во внимание. Эти причины — решения, то есть выбор между многими возможными событиями, который делается в за­висимости от существующего состояния информации и особых критериев оценки. Социология международных отношений яв­ляется социологией действия. Она исходит из того, что наиболее существенная черта фактов (вещей, событий) состоит в их наде-ленности значением (что связано с правилами интерпретации) и ценностью (связанной с критериями оценки). То и другое зави­сит от информации. Таким образом, в центре проблематики со­циологии международных отношений — понятие «решение». При этом она должна исходить из целей, которые преследуют люди (из их решений), а не из целей, которые они должны преследо­вать по мнению социолога (т.е. из интересов).

Что же касается второго течения во французской социологии международных отношений, то оно представлено так называе­мой полемологией, основные положения которой были заложе­ны Гастоном Бутулем и находят отражение в работах таких ис­следователей, как Жан-Луи Аннекэн, Жак Фройнд, Люсьен Пу-арье и др. В основе полемологии — комплексное изучение войн, конфликтов и других форм «коллективной агрессивности» с при­влечением методов демографии, математики, биологии и других точных и естественных наук.

Основой полемологии, пишет Г. Бутуль, является динамичес­кая социология. Последняя есть «часть той науки, которая изучает вариации обществ, формы, которые они принимают, факторы, которые их обусловливают или им соответствуют, а также спосо­бы их воспроизводства» (38). Отталкиваясь от положения Э. Дюрк-гейма о том, что социология — это «осмысленная определенным образом история», полемология исходит из того, что, во-первых, именно война породила историю, поскольку последняя началась исключительно как история вооруженных конфликтов. И мало вероятно, что история когда-либо полностью перестанет быть «историей войн». Во-вторых, война является главным фактором той коллективной имитации, или, иначе говоря, диалога и заим­ствования культур, которая играет такую значительную роль в социальных изменениях. Это, прежде всего, «насильственная имитация»: война не позволяет государствам и народам замы-

38

каться в автаркии, в самоизоляции, поэтому она является наибо­лее энергичной и наиболее эффективной формой контакта циви­лизаций. Но кроме того, это и «добровольная имитация», связан­ная с тем, что народы страстно заимствуют друг у друга виды вооружений, способы ведения войн и т.п. — вплоть до моды на военную униформу. В-третьих, войны являются двигателем тех­нического прогресса: так, стимулом к освоению римлянами ис­кусства навигации и кораблестроения стало стремление разру­шить Карфаген. И в наши дни все нации продолжают истощать себя в погоне за новыми техническими средствами и методами разрушения, беспардонно копируя в этом друг друга. Наконец, в-четвертых, война представляет собой самую заметную из всех мыслимых переходных форм в социальной жизни. Она является результатом и источником как нарушения, так и восстановления равновесия.

Полемология должна избегать политического и юридического подхода, помня о том, что «полигика — враг социологии», кото­рую она постоянно пытается подчинить себе, сделать ее своей служанкой — наподобие того, как в средние века это делала тео­логия по отношению к философии. Поэтому полемология фак­тически не может изучать текущие конфликты, и следовательно, главным для нее является исторический подход.

Основная задача полемологии — объективное и научное изу­чение войн как социального феномена, который поддается на­блюдению так же, как и любой другой социальный феномен и который, в то же время, способен объяснить причины глобаль­ных перемен в общественном развитии на протяжении челове­ческой истории. При этом она должна преодолеть ряд препятст­вий методологического характера, связанных с псевдоочевид­ностью войн; с их кажущейся полной зависимостью от воли лю­дей (в то время как речь должна идти об изменениях в характере и соотношении общественных структур); с юридической иллю­зорностью, объясняющей причины войн факторами теологичес­кого (божественная воля), метафизического (защита или расши­рение суверенитета) или антропоморфного (уподобление войн ссорам между индивидами) права. Наконец, полемология должна преодолеть симбиоз сакрализации и политизации войн, связан­ный с соединением линий Гегеля и Клаузевица.

Каковы же основные черты позитивной методологии этой «новой главы в социологии», как называет в своей книге Г. Бу­туль полемологическое направление (см.: там же, р. 8)? Прежде всего он подчеркивает, что полемология располагает для своих

39

целей воистину огромной источниковедческой базой, какая ред­ко имеется в распоряжении других отраслей социологической на­уки. Поэтому главный вопрос состоит в том, по каким направле­ниям вести классификацию бесчисленных фактов этого огром­ного массива документации. Бутуль называет восемь таких на­правлений: 1) описание материальных фактов по степени их убы­вающей объективности; 2) описание видов физического поведе­ния, исходя из представлений участников войн об их целях;

3) первый этап объяснения: мнения историков и аналитиков;

4) второй этап объяснения: теологические, метафизические, мо-ралистские и философские "взгляды и доктрины; 5) выборка и группирование фактов и их первичная интерпретация; 6) гипотезы относительно объективных функций войны; 7) гипотезы относи­тельно периодичности войн; 8) социальная типология войн — т.е. зависимость основных характеристик войны от типовых черт того или иного общества (см.: там же, р. 18—25).

Основываясь на указанной методологии, Г. Бутуль выдвигает и, прибегая к использованию методов математики, биологии, пси­хологии и других наук (включая этномологию), стремится обос­новать предлагаемую им классификацию причин военных кон­фликтов. В качестве таковых, по его мнению, выступают следую­щие факторы (по степени убывающей общности): 1) нарушение взаимного равновесия между общественными структурами (на­пример, между экономикой и демографией); 2) создающиеся в результате такого нарушения политические конъюнктуры (в пол­ном соответствии с подходом Дюркгейма, они должны рассмат­риваться «как вещи»); 3) случайные причины и мотивы; 4) агрес­сивность и воинственные импульсы как психологическая проек­ция психосоматических состояний социальных групп; 5) враж­дебность и воинственные комплексы.

Последние рассматриваются как механизмы коллективной психологии, представленные тремя главными комплексами. Во-первых, это «Комплекс Абрахама», в соответствии с которым отцы-детоубийцы подчиняются бессознательному желанию принести своих детей в жертву собственному наслаждению. Во-вторых, это «Комплекс Козла Отпущения»: накапливающиеся, вследствие внутренних трудностей, фрустрации, страхи, раздражения и злоб­ность обращаются против внешнего врага, который не всегда рас­сматривается как непосредственный виновник, но которому при­писываются враждебные намерения. Наконец, это «Дамоклов Комплекс», рассматриваемый как наиболее важный с точки зре-

40

ния своих социополитических последствий: чувство незащищен­ности, являясь основой непропорциональных реакций страха, агрессивности и насилия, может в любой момент вызвать некон­тролируемые феномены паники и «забегания вперед». В то же время в обществе осознание подобной незащищенности способ­ствует внутреннему сплочению государств, которое впрочем ни­когда не является прочным.

В исследованиях «полемологов» ощущается очевидное влия­ние американского модернизма, и в частности факторного под­хода к анализу международных отношений. Это означает, что для них свойственны и многие из его недостатков, главным из кото­рых является абсолютизация роли «научных методов» в познании такого сложного социального феномена, каким справедливо счи­тается война. Подобный редукционизм неизбежно сопряжен с фрагментацией изучаемого объекта, что вступает в противоречие с декларированной приверженностью полемологии макросоцио-логической парадигме. Положенный в основу полемологии жест­кий детерминизм, стремление изгнать случайности из числа при­чин вооруженных конфликтов (см., например: 38), влекут за со­бой разрушительные последствия в том, что касается провозгла­шаемых ею исследовательских целей и задач. Во-первых, это вы­зывает недоверие к ее способностям выработки долговременного прогноза относительно возможностей возникновения войн и их характера. А во-вторых, — ведет к фактическому противопостав­лению войны, как динамического состояния общества миру как «состоянию порядка и покоя» (39). Соответственно, полемология противопоставляется «иренологии» (социологии мира). Впрочем, по сути, последняя вообще лишается своего предмета, поскольку «изучать мир можно только изучая войну» (см.: 39, р. 535).

В то же время не следует упускать из виду и теоретических достоинств полемологии, ее вклада в разработку проблематики вооруженных конфликтов, исследование их причин и характера. Главное же для нас в данном случае состоит в том, что возникнове­ние полемологии сыграло значительную роль в становлении, ле-гитимизации и дальнейшем развитии социологии международных отношений, которая нашла свое непосредственное, либо опосре­дованное отражение в работах таких авторов, как Ж.-Б. Дюро-зель и Р. Боек, П. Асснер и П.;М. Галлуа, Ш. Зоргбиб и Ф. Моро-Дефарг, Ж. Унцингер и М. Мерль, А. Самюэль, Б, Бади и М.-К. Смуц и др., к которым мы будем обращаться в последую­щих главах.

41

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Hoffmann S. Theorie et relations intemationales. // Revue fran^aise de science politique. 1961, Vol.XI, pp. 26—27.

2. Фукидид. История Пелопонесской войны в восьми книгах. Пере­вод с греческого Ф.Г. Мищенко с его предисловием, примечаниями и указателем. Том 1. — М., 1987, с. 22.

3. Эмер де Ваттель. Право народов или принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов. — М., I960, с. 451.

4. См. об этом: Краткий очерк международного гуманитарного пра­ва. МККК, 1993, с. 8—9; Жан Ituicme. Развитие и принципы международ­ного гуманитарного права. МККК, с. 27—28; Huntfinger J. Introduction aux relations intemationales. — P., 1987, p. 30.

5. См. об этом: 5. Философия Канта и современность. — М., 1974, гл. VII.

6. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии. // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е, т.4. М., 1955, с. 430.

7. Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма. // Поли. собр. соч., т. 27.

8. Martin P.-M. Introduction aux relations intemationales. — Toulouse, 1982.

9. Bosc R. Sociologie de la paix. — Paris, 1965.

10. Brallard Ph. Theories des relatons intemationales. — Paris, 1977.

11. Bull H. International Theory: The Case for a Classical Approach. // World Politics. 1966. Vol. XVIII.

12. Kaplan М. A new Great Debate: Traditionalisme versus Science in Intamational Relations. // World Politics, 1966, Vol. XIX.

13. Современные буржуазные теории международных отношений. Критический анализ. — М., 1976.

14. Когапу В. et coll. Analyse des relations intemationales. Approches, concepts et donnees. — Montreal, 1987.

15. Colard D. Les relations intemationales. — Paris, New York, Barcelone, Milan, Mexico, Sao Paulo, 1987.

16. Merle М. Sociologie des relations intemationales. — Paris, 1974.

17. См. об этом: Международные отношения как объект изучения. — М., 1993.

18. dark G.& Sohn L.B. World Peace trough World Law. — Cambridge, Massachussets, 1960.

19. GerarF. L'Unite federate du monde. — Paris, 1971. Periller L. Doma­in, Ie gouvemement mondial? — Paris, 1974; Le Mondialisme. — Paris, 1977.

20. Morgenthau H.J. Politics among Nations. The Struggle for Power and Peace. - New York, 1955, p. 4-12.

21. Wolfers A. Discord and Colloboration. Essays on International Politics. — Baltimore, 1962.

42

22. Bull H. The Case for a Classical Approach. // World Politics. Vol. XVIII, 1966.

23. Най Дж.С. (мл.). Взаимозависимость и изменяющаяся междуна­родная политика// Мировая экономика и международные отношения.

1969. № 12.

24. См., например: board E. International Society. — London, 1990.

25. Amin S. Le dcveloppement inegal. — Paris, 1973; Emmanuel A. L'cchage inegal. — Paris, 1975.

26. Amin S. L'accumulation a 1'echelle mondiale. — Paris, 1970, p.30.

27. Keohane R. Theory of World Politics: Structural Realism and Beyond.// Ploitical Science: The State of a Discipline. — Washington, 1983.

28. Wolti К. Theory of International Politics. Reading. — Addison-Wes-ley, 1979.

29. См.: Buzan В. Peaple, Fear and State: The national Security Problem in International Relations. — Great Britan, Wheatsheaf Books Ltd, 1983; Idem. Peaple, State and Fear: An Agenda for International Security Stadies in the Post-Cold War Era. — London, 1991.

30. См. об этом: Mowffari М. Le neo-reaUsme et les changements struc-turels dans le Golf persique // Les relations internationales а 1'cdivuve de la science politique. Melanges Marcel Merle. — Paris, 1993.

31. Sadie В., Smouts M.-C. Lc retoumement du monde. Sociologie de la scene intemationale. — Paris, 1992, p. 146.

32. Merle М. Sur la «problematique» de 1'etude des Relations intemationa­les en France. // RFSP. 1983, № 3.

33. Тюлин И.Г. Внешнеполитическая мысль современной Фран­ции. — М., 1988, с. 46.

34. Aron R. Memoires. 50 ans de reflexion politique. — Paris, 1983, p. 69.

35. Цыганков П.А. Раймон Арон о политической науке и социологии международных отношений// Власть и демократия. Зарубежные ученые о политической науке. Сборник статей. — М., 1992 , с. 154—155.

36. Aron R. Paix et Guerre entre les nations. Avec une divsentation incdite de 1'auteur. — Paris, 1984.

37. Derriennic J.-P. Esquisse de problematique pour une Sociologie des relations internationales. Grenoble. 1977, p. 11—16.

Работы этого канадского ученого — ученика и последователя Р. Аро­на (под руководством которого он написал и защитил диссертацию, посвященную проблемам социологии международных отношений) — с полным основанием относят к французской школе (см.: 32, с. 87—88), хотя он и является профессором университета Лаваль в Квебеке.

38. Boutoul G. Traite de polemologie. Sociologie des guerres. — Paris,

1970. p. 5.

39. Boutoul G., Carrere R., Annequin J.-L. Guerrcs et civilisations. — Pa­ris, 1980.

43

Глава

ОБЪЕКТ И ПРЕДМЕТ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Иногда приходится встречаться с мнением, согласно кото­рому разграничение предмета и объекта науки не имеет сущес­твенного значения для осознания и понимания ее особенностей, более того, — что такое разграничение носит схоластический ха­рактер и способно лишь отвлечь от действительно важных теоре­тических проблем. Думается, указанное разграничение все же не­обходимо.

Объективная реальность, существующая вне и независимо от нашего сознания, отличается от изучающих ее различные сторо­ны научных дисциплин, которые, во-первых, отражают и описы­вают ее всегда с некоторым «запозданием», а во-вторых, — с оп­ределенным «искажением» существа происходящих в ней про­цессов и явлений. Человеческое познание дает, как известно, лишь условную, приблизительную картину мира, никогда не достигая абсолютного знания о нем. Кроме того, всякая наука так или иначе выстраивает собственную логику, подчиняющуюся внут­ренним закономерностям своего развития и не совпадающую с логикой развития изучаемой ею реальности. Во всякой науке в той или иной мере неизбежно «присутствует» человек, привнося­щий в нее определенный элемент «субъективности». Ведь если сама действительность, выступающая объектом науки, существу­ет вне и независимо от сознания познающего ее субъекта, то становление и развитие этой науки, ее предмет определяются именно общественным субъектом познания, выделяющим на ос­нове определенных потребностей ту или иную сторону в позна­вательном объекте и изучающим ее соответствующими методами и средствами. Объект существует до предмета и может изучаться самыми различными научными дисциплинами.

44

тники, в состав которых входят как государства, так и негосудар­ственные объединения и даже самые обычные индивиды. Что же общего между всеми этими сферами человеческой деятельности, существует ли в них та связующая нить, которая объединяет всех ее участников и нахождение которой позволяет понять ее специ­фику? В самом первом приближении можно сказать, что такой нитью являются политические отношения.

Как известно, политические отношения могут пониматься двояко: как сфера интересов и деятельности государства и как сфера властных отношений в широком смысле этого термина. В современной науке международные отношения, несмотря на эти­мологическое содержание этого словосочетания (1), понимаются чаще всего во втором своем значении (хотя, как мы увидим в дальнейшем, все еще нередки и его употребления в первом, бо­лее узком смысле). Однако в этой связи возникает целый ряд вопросов. Каковы критерии международных отношений? Что общего и чем отличаются друг от друга международные отноше­ния и международная политика? Существуют ли различия между внутренней и международной политикой государства?

Прежде чем остановиться на этих вопросах более подробно, необходимо сделать два замечания.

Во-первых, было бы неверно абсолютизировать значение оп­ределения предмета науки. В этом отношении можно сослаться на то, что и столь древние отрасли знания, какими являются, например, математика или география, и более «молодые», как социология или политология, до сих пор вряд ли можно дефини-ровать окончательно и однозначно удовлетворительным образом. Это тем более верно, что предмет любой науки претерпевает из­менения: меняется как сам ее объект, так и наши знания о нем. Вместе с тем, указанное обстоятельство не отменяет необходи­мости обозначить круг тех проблем, которые составляют пред­метную область данной научной дисциплины. Такая потребность особенно актуальна, когда речь идет о молодой научной дисцип­лине, появляющейся в процессе дифференциации научного зна­ния и сохраняющей в ходе своего становления тесные связи с родственными ей дисциплинами.

Во-вторых, отечественная наука о международных отноше­ниях по известным причинам достаточно длительное время пренебрегала мировыми достижениями в данной области. Такие достижения рассматривались чаще всего как неудачные (или в

45

Международные отношения охватывают собой самые различ­ные сферы общественной жизни — от экономических обменов до спортивных состязаний. Не менее многообразны и их учас-

лучшем случае, как представляющие лишь частный интерес в не­которых своих положениях) попытки на фоне «единственно на­учной и единственно правильной» марксистско-ленинской тео­рии международных отношений. В самой же марксистско-ленин­ской теории международных отношений особое значение прида­валось двум, рассматриваемым как «незыблемые», краеугольным положениям: а) рассмотрению международных отношений как «вторичных» и «третичных» — т.е. как продолжающих и отража­ющих внутриобщественные отношения и экономический базис общества; б) утверждению о том, что суть международных отно­шений, их «ядро» составляют классовые отношения (классовое противоборство), к которым в конечном итоге и сводится все их многообразие. Изменившаяся обстановка в полной мере показа­ла ограниченность подобного подхода и выявила настоятельную потребность интеграции отечественных исследований в области международных отношений в мировую науку, использования ее достижений и осмысления меняющихся реалий международной жизни на рубеже третьего тысячелетия.

1. Понятие и критерии международных отношений

На первый взгляд, определение понятия «международные от­ношения» не представляет каких-то особых трудностей: это — «совокупность экономических, политических, идеологических, правовых, дипломатических и иных связей и взаимоотношений между государствами и системами государств, между основными классами, основными социальными, экономическими, полити­ческими силами, организациями и общественными движениями, действующими на мировой арене, т.е. между народами в самом широком смысле этого слова» (2). Однако сразу же возникает целый ряд вопросов. Относятся ли, например, браки между людьми разных государств к сфере международных отношений? Отно­сятся ли к ней туристические поездки и поездки по частным при­глашениям граждан одной страны в другую? Вступает ли человек в международные отношения, покупая иностранный товар в ма­газине своей страны? Попытка ответить на подобные вопросы обнаруживает зыбкость, условность, а то и просто «неуловимость» границ между внутриобщественными и международными отно­шениями. С другой стороны, в чем выражается специфика «сово­купности связи и взаимоотношений между основными классами, действующими на международной арене», по сравнению с «орга­низациями и движениями»? Что скрывается за терминами «со­циальные, экономические, политические силы»? Что такое

46

«международная арена»? Все эти вопросы остаются как бы «за скобками» приведенного определения, которое к тому же явно страдает тавтологичностью.

Не много ясности вносит и попытка более строгого определе­ния международных отношений — как отношений «между госу­дарствами и негосударственными организациями, между партия­ми, компаниями, частными лицами разных государств...»(3). По сути, оно лишь более явно, чем предыдущее, сводит совокуп­ность международных отношений к взаимодействию их участни­ков. Главным недостатком подобных определений является то, что, в конечном счете, они неизбежно сводят все многообразие международных отношений к взаимодействию государств.

Попытка выйти за рамки межгосударственных взаимодейст­вий содержится в определении международных отношений как «совокупности интеграционных связей, формирующих человечес­кое сообщество» (4). Такое понимание международных отноше­ний, оставляя открытым вопрос об их участниках (или акторах), позволяет избежать недостатка их сведения к межгосударствен­ным отношениям. К его достоинствам может быть отнесено и то, что в нем выделена одна из основных тенденций в эволюции международных отношений. Однако, обладая указанными пре­имуществами перед приведенными ранее, данное определение имеет тот недостаток, что является слишком широким, стирая, по существу, границы между внутриобщественными и междуна­родными отношениями. Делая акцент не на участниках между­народных отношений, а на их взаимодействии друг с другом, оно, по сути, как бы «теряет» этих участников. Между тем, без пра­вильного понимания основных и второстепенных, закономерных и случайных участников международных отношений, так же как и без рассмотрения иерархии между ними — или, иначе говоря, без выделения главных и неглавных участников — выявить спе­цифику международных отношений достаточно трудно.

Впрочем, предъявлять слишком большие претензии к опреде­лениям было бы неверно: ни одна дефиниция не в состоянии полностью раскрыть содержание определяемого объекта. Ее за­дача — дать лишь первичное представление об этом объекте. По­этому при анализе международных отношений исследователи стре­мятся не столько дать «исчерпывающее» определение, сколько выделить основные критерии, на основе которых можно было бы понять их сущность и специфику.

Чаще всего исходным пунктом поисков и одним из сущес­твенных элементов специфики международных отношений многие исследователи делают именно выделение их участников. Так,

47

например, с точки зрения известного французского социолога Р. Арона, «международные отношения — это отношения между политическими единицами, имея в виду, что данное понятие вклю­чает греческие полисы, римскую или египетскую империи, как и европейские монархии, буржуазные республики или народные демократии... Содержанием международных отношений являют­ся, по преимуществу, отношения между государствами: так, бес­спорным примером международных отношений являются меж­государственные договоры» (5). В свою очередь, межгосударствен­ные отношения выражаются в специфическом поведении симво­лических персонажей — дипломата и солдата. «Два и только два человека, — пишет Р. Арон, — действуют не просто в качестве членов, а в качестве представителей общностей, к которым они принадлежат: посол при исполнении своих функций представляет политическую единицу, от имени которой он выступает; солдат на поле боя представляет политическую единицу, от имени кото­рой он убивает себе подобного» (там же). Иначе говоря, между­народные отношения в самой своей сущности содержат альтер­нативу мира и войны. Особенность международных отношений состоит в том, что они основаны на вероятностном характере того и другого и поэтому включают в себя значительный элемент риска.

В целях сделать свое понимание особенностей внешней по­литики и международных отношений более доступным, Р. Арон прибегает к сравнению их со спортом. При этом он подчеркива­ет, что, например, «по сравнению с футболом, внешняя политика является еще более неопределенной. Цель действующих лиц здесь не так проста, как забивание гола. Правила дипломатической игры не расписаны во всех деталях, и любой игрок нарушает их, когда находит в этом свою выгоду. Нет судьи, и даже когда некая сово­купность действующих лиц претендует на судейство (ООН), на­циональные действующие лица не подчиняются решениям этого коллективного арбитра, степень беспристрастности которого ос­тавляет повод для дискуссии. Если соперничество наций действи­тельно напоминает какой-либо вид спорта, то таким видом слиш­ком часто является борьба без правил — кэтч...» (см.: там же, р. 22). Поэтому, считает Р. Арон, международные отношения — это «предгражданское» или «естественное» состояние общества (в гоббсовском понимании — как «война всех против всех). В сфере международных отношений господствует «плюрализм су­веренитетов», поэтому здесь нет монополии на принуждение и насилие, и каждый участник международных отношений вынуж-

48

ден исходить в своем поведении во многом из непредсказуемого

поведения других участников (6).

Близкие мысли высказывают и многие другие исследователи, отмечающие, что международные отношения характеризуются отсутствием консенсуса между их участниками относительно об­щих ценностей, сколь-либо общепринятых социальных правил, гарантируемых юридическими или моральными нормами, отсут­ствием центральной власти, большой ролью стихийных процес­сов и субъективных факторов, значительным элементом риска и

непредсказуемости.

Однако не все разделяют ту мысль Р. Арона, в соответствии с которой основное содержание международных отношений состав­ляет взаимодействие между государствами. Так, по мнению аме­риканского исследователя Д. Капоразо, в настоящее время глав­ными действующими лицами в международных отношениях ста­новятся не государства, а классы, социально-экономические груп­пы и политические силы (7). Д. Сингер, представитель бихевио­ристской школы в исследовании международных отношений, предложил изучать поведение всех возможных участников меж­дународных отношений — от индивида до глобального сообщес­тва, — не заботясь об установлении приоритета относительно их роли на мировой арене (8). Другой известный американский спе­циалист в области международных отношений, Дж. Розенау, вы­сказал мнение, что структурные изменения, которые произошли за последние десятилетия в мировой политике и стали основной причиной взаимозависимости народов и обществ, вызвали ко­ренные трансформации в международных отношениях. Их глав­ным действующим лицом становится уже не государство, а кон­кретные лица, вступающие в отношения друг с другом при его минимальном посредничестве или даже вопреки его воле. И если для Р. Арона основное содержание международных отношений составляют взаимодействия между государствами, символизируе­мые в фигурах дипломата и солдата, то Дж. Розенау приходит фактически к противоположному выводу. По его мнению, ре­зультатом изменений в сфере международных отношений стано­вится образование так называемого международного континуу­ма, символическими субъектами которого выступают турист и

террорист (9).

В целом же, в многообразии приведенных точек зрения про­сматриваются попытки либо объединить, либо отдать пред­почтение в исследовании международных отношений одному из двух критериев. В одном случае — это специфика участников, в другом — особая природа международных отношений. Каждый

49

из них, как мы уже убедились, может привести к неоднозначным выводам. Каждый имеет свои преимущества и свои недостатки.

В рамках одного подхода существует возможность свести меж­дународные отношения, в конечном счете, либо к взаимодейст­вию между государствами, либо, напротив, к деятельности толь­ко негосударственных участников, что тоже неверно. Более под­робно вопрос об участниках международных отношений будет рассмотрен в главе VII. Поэтому здесь можно ограничиться лишь замечанием о том, что действительно имеющаяся и набирающая силу тенденция к расширению числа участников международных отношений за счет негосударственных и частных субъектов дик­тует необходимость внимательного анализа их роли в изменени­ях, происходящих на мировой арене. В то же время такой анализ должен обязательно сопровождаться сопоставлением удельного веса, который имеют в международных отношениях все их участ­ники, в том числе и такие «традиционные» как государства. Прак­тика показывает, что они и сегодня в большинстве случаев оста­ются главными и решающими действующими лицами в междуна­родных отношениях, хотя абсолютизация их значения как един­ственных и самодовлеющих неправомерна.

Противоположные выводы, взаимоисключающие крайности допускает и второй подход. Так, понимание природы междуна­родных отношений только как «естественного», «предграждан-ского» состояния не учитывает тенденции к их социализации, игнорирует нарастающие свидетельства преодоления такого со­стояния и становления нового мирового порядка (эта тема также будет рассмотрена в специально посвященной ей XII главе). С другой стороны, если исходить только из указанной тенденции, то тоже можно придти к ошибочному выводу, не учитывающему, что, несмотря на возрастающую целостность и взаимозависимость мира, на усиливающиеся процессы международной интеграции и сотрудничества различных государств и народов в экономичес­кой, политической, социальной и др. областях, международные отношения и сегодня во многом остаются сферой несовпадаю­щих интересов, соперничества и даже противоборства и насилия. Это уже не «джунгли», не «война всех против всех», но и не еди­ное сообщество, живущее по единым законам и в соответствии с общими, разделяемыми всеми его членами, ценностями и нор­мами. Это, скорее, переходное состояние, когда усиливающаяся тенденция к становлению мирового сообщества не стала необра­тимой, когда элементы регулирования и «плюрализм суверените­тов», расширение сотрудничества на основе взаимных интересов и совершенствование средств насилия сосуществуют друг с дру-

50

гом, то взаимно уравновешиваясь, то вновь вступая в противо­борство (10).

Все это говорит о том, что вышеуказанных критериев по край­ней мере недостаточно для определения специфики международ­ных отношений, что они должны быть если не заменены, то до­полнены еще одним критерием. Известный французский иссле­дователь М. Мерль, предложивший такой критерий, назвал его «критерием локализации». В соответствии с этим критерием, спе­цифика международных отношений определяется как «совокуп­ность соглашений или потоков, которые пересекают границы, или же имеют тенденцию к пересечению границ» (11). Исходя из факта разделения мира на государства, сохраняющие суверени­тет над своими территориальными границами, такое понимание позволяет как учитывать особенности каждого этапа в развитии международных отношений, так и не сводить их к межгосудар­ственным взаимодействиям. В него вполне вписываются и самые различные классификации международных отношений. Обобщая высказанные в этом отношении в научной литературе позиции, можно говорить о различных типах, видах, уровнях и состояниях

международных отношений.

Так, до недавнего времени в отечественной и восточно­европейской научной литературе международные отношения под­разделялись на основе классового критерия, на отношения господства и подчинения, отношения сотрудничества и взаимо­помощи и переходные отношения (12). Соответственно, к пер­вым относили отношения феодального и капиталистического типа, ко вторым — отношения между социалистическими странами, к третьим — отношения между развивающимися государствами, ос­вободившимися от колониальной зависимости.

Поскольку наблюдаемая в действительности картина не укла­дывалась в такую достаточно искусственную схему, постольку некоторые авторы пытались усложнить саму схему, не выходя, однако, за рамки классового подхода. Так польский автор Ю. Кукулка выделял три типа однородных и три типа переход­ных международных отношений (13). Реальная международная жизнь и прежде не вписывалась в подобную типологию, которая игнорировала наличие серьезных противоречий и даже вооружен­ных конфликтов между социалистическими странами, так же как и существование отношений подлинного сотрудничества (хотя и не исключающего противоречий) между капиталистическими го­сударствами. Изменения же, которые произошли в Восточной Европе в начале 90-х годов и которые привели к исчезновению мировой социалистической системы, заставили большинство спе-

51

циалистов полностью отказаться от классового и перейти к «об-щецивилизационному» критерию в классификации международ­ных отношений. В соответствии с последним в отечественной литературе была сделана попытка выделить два типа междуна­родных отношений — отношения, основанные на балансе сил, с одной стороны, и на балансе интересов, с другой (14). Впрочем, эта попытка, отражавшая увлеченность части отечественных ав­торов «новым политическим мышлением», фактически не оста­вила в науке сколь-либо существенного следа и не возобновля­лась после его поражения.

Виды международных отношений рассматриваются либо на основе сфер общественной жизни (и, соответственно, содержа­ния отношений) — экономические, политические, военно-стра­тегические, культурные, идеологические отношения и т.п., — либо на основе взаимодействующих участников — межгосударствен­ные отношения, межпартийные отношения, отношения между различными международными организациями, транснациональ­ными корпорациями и т.п.

В зависимости от степени развития и интенсивности тех или иных видов международных отношений, выделяют их различные (высокий, низкий, или средний) уровни. Однако более плодот­ворным представляется определение уровней международных отношений на основе геополитического критерия: с этой точки зрения выделяются глобальный (или общепланетарный), регио­нальные (европейский, азиатский и т.п.), субрегиональные (на­пример, страны Карибского бассейна) уровни международного взаимодействия.

Наконец, с точки зрения степени напряженности, можно го­ворить о различных состояниях международных отношений: это, например, состояния стабильности и нестабильности; доверия и вражды, сотрудничества и конфликта, мира и войны и т.п.

В свою очередь, вся совокупность известных науке различных типов, видов, уровней и состояний международных отношений представляет собой особый род общественных отношений, отли­чающихся своими особенностями от другого их рода — от общес­твенных отношений, свойственных той или иной социальной общности, выступающей участником международных отношений. В этой связи международные отношения можно определить как особый род общественных отношений, выходящих за рамки внуг-риобщественных взаимодействий и территориальных образова­ний. В свою очередь, такое определение требует рассмотрения вопроса о том, как соотносятся международные отношения и ми­ровая политика.

52

2. Мировая политика

Понятие «мировая политика» принадлежит к числу наиболее употребимых и одновременно наименее ясных понятий полити­ческой науки. Действительно, с одной стороны, казалось бы, что и немалый исторический опыт, накопленный в попытках созда­ния мировых империй или в реализации социально-политичес­ких утопий, и XX век, богатый на глобальные события, затраги­вающие судьбы всего человечества (стоит лишь напомнить о двух прошедших в первой половине нашего столетия мировых войнах, о наступившем затем противостоянии двух социально-полити­ческих систем, продолжавшемся вплоть до фактического исчез­новения одной из них, о возрастающей взаимозависимости мира на рубеже нового тысячелетия) — не оставляют сомнений в су­ществовании выражаемого данным понятием феномена. Не слу­чайно в теоретическом освоении мироцельности (мироведении, или мондиологии) — междисциплинарной области знания, при­влекающей растущий интерес научного сообщества начиная с 70—80-х годов, — столь важную роль играют понятия «мировое гражданское общество» и «мировое гражданство» (15). Но как из­вестно, гражданское общество представляет собой, выражаясь ге­гелевским языком, диалектическую противоположность сферы властных отношений, т.е., иначе говоря, оно неотделимо от этой сферы, как неотделимы друг от друга правое и левое, север и юг и т.п. Что же касается «мирового гражданства», то оно «по опре­делению» предполагает лояльность социальной общности по от­ношению к существующей и воспринимаемой в качестве леги-тимной политической власти, т.е. в данном случае оно предпо­лагает существование мировой политики в качестве относитель­но самостоятельного и объективного общественного явления.

С другой стороны, одна из главных проблем, которая встает при исследовании вопросов, связанных с мировой политикой, это именно проблема ее идентификации как объективно сущес­твующего феномена. Действительно, как отличить мировую по­литику от международных отношений? Вопрос тем более непро­стой, что само понятие .«международные отношения» является достаточно неопределенным и до сих вызывает дискуссии, пока­зывающие отсутствие согласия между исследователями относи­тельно его содержания (16). Поскольку пространство и поле в мировой политике могут быть выделены лишь в абстракции (17), нередко приходится встречаться с точкой зрения, в соответствии с которой и мировая политика в целом — не более, чем абстрак­ция, выражающая взгляд политолога на международные отноше-

53

ния, условно выделяющего в них политическую сторону, полити­ческое измерение (18).

Думается, однако, что гораздо больше ясности в рассматрива­емую проблему вносит иной подход, высказанный А.Е. Бовиным и разделяемый В.П. Лукиным: «мировая политика» — это дея­тельность, взаимодействие государств на международной арене;

«международные отношения» — это система реальных связей меж­ду государствами, выступающих и как результат их действий, и как своего рода среда, пространство, в котором существует миро­вая политика. Кроме государств, субъектами, участниками миро­вого общения выступают различные движения, организации, пар­тии и т.п. Мировая политика — активный фактор, формирующий международные отношения. Международные отношения, посто­янно изменяясь под воздействием мировой политики, в свою очередь, влияют на ее содержание и характер» (19).

Такая позиция облегчает понимание происходящего на миро­вой арене и вполне может быть принята в качестве исходной в анализе мировой политики. Вместе с тем, было бы полезно внес­ти некоторые уточнения. Взаимодействие государств на мировой арене, двусторонние и многосторонние связи между ними в раз­личных областях, соперничество и конфликты, высшей формой которых выступают войны, сотрудничество, диапазон которого простирается от спорадических торговых обменов до политичес­кой интеграции, сопровождающейся добровольным отказом от части суверенитета, передаваемого в «общее пользование», — все это точнее отражается термином «международная политика». Что же касается понятия «мировая политика», то оно смещает акцент именно на ту все более заметную роль, которую играют в форми­ровании международной среды нетрадиционные акторы, не вы­тесняющие однако государство как главного участника междуна­родных общений.

Очевидно, что различия существуют не только между миро­вой политикой и международными отношениями, но и между внешней и международной политикой: внешняя политика той или иной страны представляет собой конкретное, практическое воплощение министерством иностранных дел (или соответству­ющим ему внешнеполитическим ведомством) основных принци­пов международной политики государства, вырабатываемых в рамках его более широких структур и призванных отражать его национальные интересы. Что касается негосударственных участ­ников международных отношений, то для многих из них (напри­мер, для многонациональных корпораций, международных ма­фиозных группировок, конфессиональных общностей, принад-

54

лежащих, скажем, к католической церкви или исламу) междуна­родная политика чаще всего вовсе и не является «внешней» (или, по крайней мере, не рассматривается в качестве таковой) (20). Вместе с тем подобная политика выступает одновременно как:

а) «транснациональная» — поскольку осуществляется помимо того или иного государства, а часто и вопреки ему и б) «разгосудар-ствленная» — поскольку ее субъектами становятся группы лиде­ров, государственная принадлежность которых носит, по сути, формальный характер (впрочем, феномен «двойного гражданст­ва» нередко делает излишней и такую формальность).

Разумеется, внешняя и международная политика государства тесно связаны не только друг с другом, но и с его внутренней политикой, что обусловлено, в частности, такими факторами, как единая основа и конечная цель, единая ресурсная база, единый субъект и т.п. (Именно этим, кстати говоря, объясняется и то обстоятельство, что анализ внешнеполитических решений воз­можен лишь с учетом расстановки внутриполитических сил.) С другой стороны, как это ни кажется на первый взгляд парадок­сальным, феномены «транснациональной» и даже «разгосудар-ствленной» политики все чаще становятся свойственными и меж­государственному общению.

Действительно, как показывает швейцарский исследователь Ф. Брайар (21), внешняя политика все в меньшей и меньшей степени является уделом только министерств иностранных дел. В силу возросшей необходимости сообща управлять все более слож­ными и многочисленными проблемами, она становится достоя­нием большинства других государственных ведомств и структур. Различные группы национальных бюрократий, имеющие отно­шение к международным переговорам, часто стремятся к непо­средственному сотрудничеству со своими коллегами за рубежом, к согласованным действиям с ними. Это приводит к развитию оккультных связей и интересов, выходящих за рамки государ­ственных принадлежностей и границ, что делает внутреннюю и международную сферы еще более взаимопроницаемыми.

3. Взаимосвязь внутренней и внешней политики

Проблема взаимосвязи и взаимовлияния внутренней и внеш­ней политики — одна из наиболее сложных проблем, которая была и продолжает оставаться предметом острой полемики меж­ду различными теоретическими направлениями международно-политической науки — традиционализмом, политическим идеа­лизмом, марксизмом — и такими их современными разновид-

55

ностями, как неореализм и неомарксизм, теории зависимости и взаимозависимости, структурализм и транснационализм. Каждое из этих направлений исходит в трактовке рассматриваемой про­блемы из собственных представлений об источниках и движущих силах политики.

Так, например, для сторонников политического реализма внеш­няя и внутренняя политика, хотя и имеют единую сущность, — которая, по их мнению, в конечном счете сводится к борьбе за силу, — тем не менее составляют принципиально разные сферы государственной деятельности. По убеждению Г. Моргентау, мно­гие теоретические положения которого остаются популярными и сегодня, внешняя политика определяется национальными инте­ресами. Национальные интересы объективны, поскольку связа­ны с неизменной человеческой природой, географическими ус­ловиями, социокультурными и историческими традициями наро­да. Они имеют две составляющие: одну постоянную — это импе­ратив выживания, непреложный закон природы; другую пере­менную, являющуюся конкретной формой, которую эти интере­сы принимают во времени и пространстве. Определение этой формы принадлежит государству, обладающему монополией на связь с внешним миром. Основа же национального интереса, от­ражающая язык народа, его культуру, естественные условия его существования и т.п., остается постоянной. Поэтому внутрен­ние факторы жизни страны (политический режим, общественное мнение и т.п.), которые могут меняться и меняются в зависимос­ти от различных обстоятельств, не рассматриваются реалистами как способные повлиять на природу национального интереса: в частности, национальный интерес не связан с характером поли­тического режима (22). Соответственно, внутренняя и внешняя политика обладают значительной автономией по отношению друг к другу.

Напротив, с точки зрения представителей ряда других теоре­тических направлений и школ внутренняя и внешняя политика не только связаны друг с другом, но эта связь носит характер детерминизма. Существует две версии подобного детерминизма. Одна из них свойственна ортодоксальному марксизму, с позиций которого внешняя политика является отражением классовой сущ­ности внутриполитического режима и зависит в конечном счете от определяющих эту сущность экономических отношений об­щества. Отсюда и международные отношения в целом носят «вто­ричный» и «третичный», «перенесенный» характер (23).

Другой версии детерминизма придерживаются сторонники геополитических концепций, теории «богатого Севера» и «бедного

56

Юга», а также неомарксистских теорий зависимости, «мирового центра» и «мировой периферии» и т.п. Для них, по сути, исклю­чительным источником внутренней политики являются внешние принуждения. Так, например, с точки зрения И. Валлерстайна, для того, чтобы понять внутренние противоречия и политичес­кую борьбу в том или ином государстве, его необходимо рассмат­ривать в более широком контексте: контексте целостности мира, представляющего собой глобальную империю, в основе которой лежат законы капиталистического способа производства — «миро-экономика». «Центр империи» — небольшая группа экономичес­ки развитых государств, — потребляя ресурсы «мировой перифе­рии», является производителем промышленной продукции и пот­ребительских благ, необходимых для существования составляю­щих ее слаборазвитых стран. Таким образом, речь идет о сущес­твовании между «центром» и «периферией» отношений несим­метричной взаимозависимости, являющихся основным полем их внешнеполитической борьбы. Развитые страны заинтересованы в сохранении такого состояния (которое, по сути, представляет собой состояние зависимости), тогда как страны «периферии», напротив, стремятся изменить его, установить новый мировой экономический порядок. В конечном счете, основные интересы тех и других лежат в сфере внешней политики, от успеха которой зависит их внутреннее благополучие. Значение внутриполитичес­ких процессов, борьбы партий и движений в рамках той или иной страны, определяется той ролью, которую они способны играть в контексте «миро-экономики» (24).

Еще один вариант детерминизма характерен для представите­лей таких теоретических направлений в международно-полити­ческой теории, как неореализм (25) и структурализм (приобрета­ющий относительно самостоятельное значение) (26). Для них внешняя политика является продолжением внутренней, а между­народные отношения — продолжением внутриобщественных от­ношений. Однако решающую роль в определении внешней по­литики, по их мнению, играют не национальные интересы, а внут­ренняя динамика международной системы. При этом, главное значение имеет меняющаяся структура международной системы:

являясь в конечном счете, опосредованным результатом поведе­ния государств, а также следствием самой их природы и устанав­ливающихся между ними отношений, она в то же время диктует им свои законы. Таким образом, вопрос о детерминизме во взаи­модействии внутренней и внешней политики государства реша­ется в итоге в пользу внешней политики.

57

В свою очередь, представители концепций взаимозависимости мира в анализе рассматриваемого вопроса исходят из тезиса, со­гласно которому внутренняя и внешняя политика имеют общую основу — государство. Для того, чтобы получить верное пред­ставление о мировой политике, считает, например, профессор Монреальского университета Л. Дадлей, следует вернуться к во­просу о сущности государства. Любое суверенное государство обладает двумя монополиями власти. Во-первых, оно имеет при­знанное и исключительное право на использование силы внутри своей территории, во-вторых, обладает здесь легитимным правом взимать налоги. Таким образом, территориальные границы госу­дарства представляют собой те рамки, в которых осуществляется первая из этих властных монополий — монополия на насилие — и за пределами которых начинается поле его внешней политики. Здесь кончается право одного государства на насилие и начина­ется право другого. Поэтому любое событие, способное изменить то, что государство рассматривает как свои оптимальные грани­цы, может вызвать целую серию беспорядков и конфликтов. Пре­делы же применения силы в рамках государства всегда обуслов­ливались его возможностью контролировать свои отдаленные тер­ритории, которая, в свою очередь, зависит от военной техноло­гии. Поскольку же сегодня развитие транспорта и совершенство­вание вооружений значительно сократило государственные из­держки по контролю над территорией, постольку увеличились и оптимальные размеры государства.

Что же происходит со второй из названных монополий? В рамках того или иного государства часть общего дохода, который изымается фискальной системой, составляет пределы внутрен­ней компетенции государства, поле его внутренней политики. Положение этого поля также зависит от технологий, но на этот раз речь идет об информационных технологиях. Доступность спе­циализированных рынков, экспертной информации, высшего образования и медобслуживания дает гражданам те преимущест­ва, которыми они не обладали в простой деревне. Именно благо­даря этим преимуществам уровень налогов может расти без рис­ка вынудить индивидов или фирмы обосноваться в другом месте. Любое же необдуманное расширение этого поля — например, внезапное повышение налогов сверх определенных пределов, спо­собное вызвать конфискацию совокупного дохода граждан, чре­вато риском внутренних конфликтов в стране. С этой точки зре­ния одной из причин развала Советского Союза стала его неспо­собность генерировать ресурсы, требуемые для финансирования своего военного аппарата (27).

58

Таким образом, для сторонников описанных позиций вопрос о первичности внутренней политики по отношению к внешней или наоборот не имеет принципиального значения: по их мне­нию и та, и другая детерминированы факторами иного, прежде всего, технологического характера. При этом, если уже неореа­листы признают, что в наши дни государство больше не является единственным участником мировой политики, то согласно мно­гим представителям теорий взаимозависимости и структурализма оно все больше утрачивает и присущую ему прежде основную роль в ней. На передний план выступают такие международные акторы, как межправительственные и неправительственные ор­ганизации, транснациональные корпорации, политические и со­циальные движения и т.п. Степень влияния этих, новых акторов на мировую политику, усиливающаяся роль международных ре­жимов и структур иллюстрируются, в частности, происходящими в ней сегодня и составляющими ее наиболее характерную черту интеграционными процессами.

Еще дальше в этом отношении идут сторонники школы транснационализма (28). По их мнению, в наши дни основой ми­ровой политики уже не являются отношения между государства­ми. Многообразие участников (межправительственные и непра­вительственные организации, предприятия, социальные движе­ния, различного рода ассоциации и отдельные индивиды), видов (культурное и научное сотрудничество, экономические обмены, родственные отношения, профессиональные связи) и «каналов» (межуниверситетское партнерство, конфессиональные связи, со­трудничество ассоциаций и т.п.) взаимодействия между ними вытесняют государство из центра международного общения, спо­собствуют трансформации такого общения из «интернациональ­ного» (т.е. межгосударственного, если вспомнить этимологичес­кое значение этого термина) в «транснациональное» (т.е. осу­ществляющееся помимо и без участия государств). Для новых акторов, число которых практически бесконечно, не существует национальных границ. Поэтому на наших глазах возникает гло­бальный мир, в котором разделение политики на внутреннюю и внешнюю теряет всякое значение.

Значительное влияние на подобный подход оказали выдвину­тые еще в 1969 году Дж. Розенау идеи о взаимосвязи между внут­ренней жизнью общества и международными отношениями, о роли^социальных, экономических и культурных факторов в объ­яснении международного поведения правительств, о «внешних» источниках, которые могут иметь чисто «внутренние», на первый взгляд, события и т.п. (29).

59

Розенау был и одним из первых, кто стал говорить о «раздво­енности» мира: с этой точки зрения современность характеризу­ется сосуществованием, с одной стороны, поля межгосударствен­ных взаимоотношений, в котором действуют «законы» класси­ческой дипломатии и стратегии; и, с другой стороны — поля, в котором сталкиваются «акторы вне суверенитета», т.е. негосудар­ственные участники. Отсюда и «двухслойность» мировой полити­ки: межгосударственные отношения и взаимодействие негосудар­ственных акторов составляют два самостоятельных, относитель­но независимых, параллельных друг другу мира «пост-междуна­родной» политики (30).

Продолжая эту мысль, французский политолог Б. Бади оста­навливается на проблеме импорта странами «Юга» западных по­литических моделей (в частности — государства как института политической организации людей). В широком смысле можно констатировать, с его точки зрения, явный провал универсализа­ции западной модели политического устройства. Именно в этом провале заключается, по его мнению, основной источник беспо­рядка в современных международных отношениях и наблюдаю­щихся сегодня противоречивых и сложных процессов переустрой­ства мира (31).

В той мере, в какой государство-нация не соответствует социо-культурным традициям обществ-импортеров, члены этих обществ не чувствуют себя связанными с данной моделью политического устройства, не идентифицируют себя с ней. Отсюда наблюдае­мый в постколониальных странах феномен отторжения граждан­ских отношений. А поскольку социальная динамика не терпит пустоты, это отторжение ведет социальных акторов к поиску но­вых идентичностей и иных форм социально-политической орга­низации. С этим связано такое явление, получившее широкое распространение в современном мире (и несущее в себе огром­ный конфликтный потенциал), как вспышка партикуляризма, которую ошибочно отождествляют с национализмом или пробуж­дением наций. На самом деле происходит как раз обратное. Ин­фляция идентичности характеризуется в действительности нена­дежностью способов ее кристаллизации и поиском замещающих ее иных форм социальных и политических отношений. Такой поиск идет как в направлении микрокоммунитарных реконструк­ций («я не чувствую себя гражданином, следовательно, вместо этого, я рассматриваю себя прежде всего как члена моего клана, даже моей семьи, моей деревни»), так и создания макрокомму-нитарных связей («я идентифицирую себя с определенной рели­гией, с определенной языковой, культурной или исторической

60

общностью, которая выходит за пространственные рамки преж­них наций-государств»).

С точки зрения вопроса о соотношении внутренней и внеш­ней политики это достаточно серьезный феномен. Перед лицом утраты легитимности правительств и малопривлекательного ха­рактера моральных и идеологических аргументов, которые они берут на вооружение для оправдания своих действий, политичес­кие лидеры все больше стремятся придать этим действиям не только национальное, но и международное значение. Так, Б. Ель­цин и политические силы, выступавшие на его стороне во время октябрьских событий 1993 года, стремились привлечь на свою сторону общественное мнение граждан не только своей страны, но и всего международного сообщества, и прежде всего — веду­щих Западных держав, используя существующие в них демокра­тические традиции, а также опасения глобальных последствий призывов российской оппозиции к вооруженному противостоя­нию режиму. В свою очередь, оппозиция, независимо от провоз­глашаемых ею лозунгов, также стремилась создать о себе опреде­ленный имидж не только внутри страны, но и за рубежом.

Завершая рассмотрение проблемы соотношения внутренней и внешней политики можно сделать следующие выводы.

Во-первых, детерминистские объяснения соотношения внут­ренней и внешней политики малоплодотворны. Каждое из них — идет ли речь о «первичности» внутренней политики по отноше­нию к внешней или наоборот, — отражает лишь часть истины и потому не может претендовать на универсальность. Более того, уже сама продолжительность подобного рода полемики — а она длится фактически столько, сколько существует политическая наука, — говорит о том, что на самом деле в ней отражается тесная связь эндогенных и экзогенных факторов политической жизни. Любые сколь-либо значимые события во внутриполити­ческой жизни той или иной страны немедленно отражаются на ее международном положении и требуют от нее соответствующих шагов в области внешней политики. Так, например, уже на сле­дующий день после того как стали известны результаты парла­ментских выборов в декабре 1993 года в России, эстонский пре­мьер-министр М. Лаар выразил мнение, что они должны подтол­кнуть Европейский Союз к быстрой интеграции Прибалтики в НАТО. Латвийский президент Г. Улманис подчеркнул, что вос­хождение Жириновского — результат слабости политики Ельци­на за последние шесть месяцев. В свою очередь, украинские по­литики заявили, что после указанных результатов не может быть и речи об одностороннем ядерном разоружении. Все это не мог-

61

ло не повлечь за собой соответствующих изменений в российс кой внешней политике. Верно и обратное: важные решения, при­нимаемые в сфере внешней политики, влекут за собой необходи­мость адекватных мероприятий во внутриполитической жизни. Так, намерение РФ стать членом Совета Европы потребовало от ее руководства изменения своего отношения к проблеме прав человека, которые в постсоветской России, по свидетельству меж­дународных и отечественных правозащитных организаций, Пов­семестно нарушались. В свою очередь, принятие России в эту влиятельную межправительственную организацию было оговоре­но условием, согласно которому внутреннее законодательство РФ должно быть приведено в соответствие с западноевропейскими стандартами, а нарушениям прав человека должен быть положен конец не только на словах, но и в практике повседневной жизни граждан.

Во-вторых, в современных условиях указанная связь стано­вится настолько тесной, что иногда теряет смысл само употреб­ление терминов «внутренняя» и «внешняя политика», оставляю­щее возможность для представлений о существовании двух от­дельных областей, между которыми существуют непроходимые границы, в то время как в действительности, речь идет об их постоянном взаимном переплетении и «перетекании» друг в дру­га. Так, отношение постсоветского политического режима к рос­сийской национал-патриотической оппозиции или же к темпам и формам приватизации госсобственности, не говоря уже о ре­формах, касающихся армии, ВПК, природоохранных мероприя­тий или же законодательных основ в области прав и свобод чело­века, с самого начала не могло не увязываться им с официально провозглашенными внешнеполитическими ориентирами, направ­ленными «на партнерские и союзнические отношения на основе приверженности общим демократическим ценностям со страна­ми Запада» (32). В свою очередь, приоритеты в области внешней политики диктуются необходимостью продвижения по пути объ­явленных режимом внутриполитических целей — политической демократии, рыночной экономики, социальной стабильности, гарантий индивидуальных прав и свобод, или, по меньшей мере, периодического декларативного подтверждения приверженности курсу реформ.

В-третьих, рост числа акторов «вне суверенитета» не означа­ет, что государство как институт политической организации лю­дей уже утратило свою роль или утратит ее в обозримом будущем. В свою очередь, отсюда следует, что внутренняя и внешняя по­литика остаются двумя неразрывно связанными и в то же время

62

несводимыми друг к другу «сторонами одной медали»: одна из них обращена внутрь государства, другая — во вне его. И как верно подчеркивает французский политолог М. Жирар, «боль­шинство интеллектуальных усилий, имеющих смелость или не­осторожность либо игнорировать эту линию водораздела между внутренней и внешней политикой, либо считать ее утратившей актуальность, пытающихся отождествить указанные стороны друг с другом, неизбежно обрекают себя на декларации о намерениях или на простые символы веры» (33).

В-четвертых, нарастающая сложность политических ситуаций и событий, одним из источников и проявлений которой является вышеотмеченное увеличение числа и многообразия акторов (в том числе таких, как мафиозные группировки, преступные кла­ны, амбициозные и влиятельные неформальные лидеры и т.п.), имеет своим следствием то обстоятельство, что их действия не только выходят за рамки национальных границ, но и влекут за собой существенные изменения в экономических, социальных и политических отношениях и идеалах и зачастую не вписываются в привычные представления.

Сказанным определяются те сложности, которые связаны с выяснением предмета Международных отношений.

4. Предмет Международных отношений

Одним из вопросов, широко обсуждаемых сегодня в научном сообществе ученых-международников, является вопрос о том, можно ли считать Международные отношения самостоятельной дисциплиной, или же это неотъемлемая часть политологии. На первый взгляд, ответ на него вполне очевиден: международные отношения, ядром которых являются политические взаимодей­ствия, как бы «по определению» составляют неотъемлемую часть объекта политологии. Обусловлено это тем, что международная политика, как выражение, или модус существования междуна­родных отношений, подобно любой другой разновидности по­литики (экономической, социальной и т.п.), представляет собой соперничество и согласование интересов, целей и ценностей, в процессе которого взаимодействующие общности используют са­мые различные средства, — от целенаправленного влияния до прямого насилия. Здесь так же, как и во внутренней политике, речь идет о столкновениях по поводу власти и распределения ресурсов.

Задумаемся однако над тем, почему же в существующей учеб­ной литературе по политологии — а она, как известно, отража-

63

ет наиболее устойчивые, апробированные результаты, а также не­решенные проблемы исследовательского процесса — междуна­родные отношения либо отсутствуют, либо наличествуют чис­то формально.

Одним из ответов является утверждение о том, что политоло-гия — это наука о внутренней политике, ограниченной рамками организованного государственного общества. Тем самым вроде бы автоматически постулируется самостоятельность науки о международных отношениях. Однако основанная на подобном видении самостоятельность сводится к чисто количественному измерению. Так, например, М. Гунелль так же полагающий, что предмет политологии ограничивается национальными (т.е. внут­риполитическими) проблемами, не считает это препятствием для включения в него международных отношений: «Основным пред­метом науки о международных отношениях являются властные отношения... ее предмет совпадает с предметом политической науки... Разное только географическое поле». В качестве доказа­тельства приводятся факты усиливающегося взаимодействия и взаимопереплетения внутриполитических и международно-поли­тических процессов.

Действительно, в наши дни повсеместно наблюдается фено­мен взаимопроникновения внутренней и международной поли­тики, проявившийся, например, в воссоединении Германии, или же получающий выражение в возрастающем влиянии внешнепо­литических акций правительства того или иного государства на электоральное поведение его населения. Впрочем, внутренняя и внешняя политика всегда были едины по своим источникам и ресурсам, отражая (более или менее удачно и эффективно) при­сущими им средствами единую линию того или иного государ­ства. Речь вдет, в конечном счете, о двух сторонах, двух аспектах политики как сферы и процесса деятельности, в основе кото­рой лежит борьба интересов. Не случайно, например, наиболее распространенные методы прогнозирования внешней политики основываются либо на исследовании процесса принятия реше­ний (работы Ч. Германна, О. Холсти, Г. Аллисона и др.), либо на факторном подходе (Дж. Розенау, Д. Фрей, Д. Рюлофф), либо на анализе других аспектов и сторон, относящихся к внутриполити­ческой области. Эти аспекты учитываются и системным подхо­дом. И наоборот — анализ внутриполитических процессов не может не учитывать того влияния, которые оказывают на них изменения в международной системе.

Как известно, разработка модели принятия решений послу­жила отправным пунктом для создания (в конце 60-х годов) шко-

64

лы сравнительного внешнеполитического анализа под руковод­ством Дж. Розенау и попыток формулирования «предтеории внешней политики», базирующейся на постулате о взаимосвязи и взаимодействии национальных (или «внутренних») полити­ческих систем и международно-политической системы. Идеи Дж. Розенау, оказавшие значительное влияние на международ­но-политическую теорию, получили дальнейшее развитие в на­чале 90-х годов, когда им была выдвинута концепция «постмеж­дународной политики», в основе которой — тезис о разрыве, би­фуркации между традиционным государственно-центричным миром и новым полицентричным миром «акторов вне суверени­тета» и о смещении, вследствие такого разрыва, всей совокуп­ности параметров, регулирующих международные отношения. Изучение взаимосвязи (linkage) между внутренней жизнью об­щества и международными отношениями, роли социальных, пси­хологических, культурных и иных факторов в объяснении пове­дения участников этих отношений, анализ «внешних» источни­ков, которые могут иметь «чисто внутренние», на первый взгляд, события, все это стало сегодня неотъемлемой частью междуна­родно-политической науки.

Учитывая вышесказанное, представляется вполне понятным и плодотворным стремление рассмотреть основные вопросы по­литической науки без разделения ее проблем на внутренние и внешние (международные): такие попытки отмечаются и в зару­бежной, и в отечественной литературе (34).

Вместе с тем, представления о чисто количественном харак­тере различий между внутренней и международной политикой, а тем более — утверждения сторонников транснационализма о стирании всякой грани между ними в эпоху взаимозависимости отражают не только тенденции развития политического процес­са, но и состояние самой науки о международных отношениях. Как справедливо отмечал канадский специалист, «интенсивная концептуальная и исследовательская деятельность может создать впечатление о том, что разработка теории международной поли­тики находится на пути своего удачного завершения, как это стре­мятся внушить некоторые видные представители школы сравни­тельной международной политики. Однако подобный оптимизм является, увы, довольно преждевременным».

В самом деле, несмотря на свой солидный возраст (одно из первых исследований в этой области — работа Фукидида «Ис­тория Пелопонесской войны» — появилась еще в V веке до н.э.) наука о международных отношениях не может похвастаться круп­ными успехами. Даже в рамках такого теоретического течения,

3—1733 65

как политический реализм, придающий исследованию внешней политики государства центральное место, ее понимание остает­ся слишком общим, лишенным необходимой строгости. Главное, что удалось сделать наиболее крупным представителям указан­ного течения — Г. Моргентау, Р. Арону, А- Уолферсу и др. — это показать сложность данного феномена, его неоднозначный ха­рактер, связанный с тем, что он имеет отношение и к внутрен­ней, и к международной жизни, к психологии и теории органи­зации, к экономической сфере и социальной структуре и т.п.

Это позволило критикам политического реализма — сторон­никам модернистского направления — приступить к конкретно­му изучению внешнеполитической деятельности государств, опи­раясь на возможности таких наук, как социология и психология, экономика и математика, антропология и информатика и др. Использование методов системного подхода, моделирования, си­туационного и структурно-функционального анализа, теории игр и т.п. дало возможность представителям отмеченного направ­ления (М. Каплан, Д. Сингер, К. Райт, К. Дойч, Т. Шеллинг и др.) подвергать проверке гипотезы, касающиеся прогнозирова­ния внешней политики того или иного государства, основываясь на обобщении эмпирических наблюдений, дедуктивных сужде­ний, изучении корреляций; систематизировать факторы, влияю­щие на международные ориентации правительств, формировать соответствующие базы данных, исследовать процессы принятия внешнеполитических решений. Однако модернизм не стал сколь-либо однородным теоретическим направлением. Догма-тизация принципа научной строгости и оперирования данными, поддающимися эмпирической верификации, обрекала его на ре-дукционизм, фрагментарность конкретных исследовательских объектов и фактическое отрицание специфики внешней полити­ки и международных отношений.

Периодически обостряющиеся между представителями на­уки о международных отношениях «большие дебаты», сопро­вождающие ее фактически с первых шагов конституирования в относительно самостоятельную дисциплину (по общему мнению этот процесс, продолжающийся и поныне, ведет свое начало с межвоенного периода первой половины XX века), до сих пор не смогли поколебать доминирующую среди них неуверенность в эпистемологическом статусе своей дисциплины, особенностях ее объекта, специфике предметного поля и основных исследова­тельских методов. Более того, само продолжение таких дебатов, а главное — их содержание убеждают (непосредственно или им-

66

плицитно, целенаправленно или по существу) в обоснованности подобной неуверенности.

В этой связи симптоматично, что в конце 1994 года по обе стороны Атлантики такие специализированные журналы как «Inemational Organization» в США и «Le Trimestre du monde» во Франции почти одновременно выпускают специальные издания, целиком посвященные выяснению проблемы состояния между­народных исследований и предмету науки о международных отношениях. Совпадает и один из главных выводов, вытекаю­щий из обеих дискуссий, в соответствии с которым главное пре­пятствие автономизации науки о международных отношениях вытекает из трудностей в идентификации ее объекта.

«Мы находимся в положении, — пишет в этой связи Б. Ланг, — когда реальность не дана исследователям в непосредственном восприятии, когда они не имеют дела с объектом, который ха­рактеризовался бы четко очерченными контурами, отличающи­ми его от не-обьекга» (35). Еще более определенно высказыва­ется Ф. Брайар, утверждающий, что «объект изучения междуна­родных отношений не обладает нередуцируемой спецификой по отношению к широкому полю политики... Сегодня становится все труднее утверждать, что этот объект не поддается исследо­ванию на основе подхода и концептов политической науки и что необходимо развивать для этого собственную научную дисцип­лину» (36).

Традиционно объектом международных отношений считалась среда, в которой господствует «предгражданское состояние» — анархическое, неупорядоченное поле, характеризующееся отсут­ствием центральной, или верховной власти и, соответственно, монополии на легитимное насилие и на безусловное принужде­ние. В этой связи Р. Арон считал специфической чертой между­народных отношений, «которая отличает их от всех других соци­альных отношений, то, что они развертываются в тени войны, или, употребляя более строгое выражение, отношения между государствами в самой своей сущности содержат альтернативу мира и войны» (37). В целом с таким пониманием специфики объекта науки о международных отношениях соглашались и ли­бералы, хотя они подчеркивали, что, во-первых, указанная анар­хичность никогда не была полной, а во-вторых, возникновение и развитие международных институтов, распространение и уси­ление международных режимов вносят все большую упорядочен­ность и регулируемость в отношения между международными участниками. Одновременно они обратили внимание на то об­стоятельство, которое затем стало одним из главных критичес-

з* 67

твенной религиозной элиты, претендующей на только ей извест­ный справедливый социальный порядок, соответствующий бо­жественным предписаниям. Тем самым политическое действие обесценивается, становится вторичным, а роль монарха оказыва­ется десакрализованной: она ограничена функцией поддержания земного порядка и лишь в этом качестве признается и легитими-зируется религиозной элитой. В этих условиях политическая дис­куссия, политическое оспаривание, так же как и политическое участие ограничены, хотя и по другим причинам.

Совершенно иной культурный код присущ монотеистичес­ким религиям, в рамках которых спасение мыслится в тесном соединении Земного и Небесного миров, между которыми су­ществует постоянное напряжение, разрешение которого требует непрерывных усилий от человека, имеющих целью перестроить земной мир в соответствии с божественными законами. Подоб­ное видение придает политическому действию ту ценность, кото­рой оно не имело в буддистской модели. Вместе с тем политичес­кое действие в данном случае помещается в рамки легитимности, обращенной к священному и потому — легитимности бесконеч­но более принудительной, чем в конфуцианской модели (см.: там же, р. 93-95)¹.

Однако указанное противоречие между земным и потусторон­ним и, следовательно, проблема спасения, являясь общей для хрис­тианства и мусульманства, решается ими существенно различ­ным образом. Так, например, христианству присуща идея инсти­туциональной дифференциации: являясь наместником Бога, го­сударь должен действовать на Земле в соответствии с божествен­ными предписаниями, но светскими методами. Тем самым поли­тические элиты и институты не совпадают с религиозными, а, следовательно, существует два вида ответственности: ответствен­ность государя по отношению к Богу, подсудная Церкви, и от­ветственность государя в управлении земными делами, в рамках которой он состоит » отношениях только со своим народом. Пос­кольку политическая сфера отделена от религиозной, постольку она открыта для соперничества между политическими элитами. В культурной модели ислама, напротив, Бог не делегирует свой авторитет, и политическое пространство может быть лишь про-

' Описывая рассматриваемые модели, Б. Бади ссылается на концепцию американ­ского исследователя С.Н Ейзенштадта, которого он, впрочем, критикует за аб­страктность анализа, существующего как бы вне временных рамок, за этноцен-тризм, но особенно — за невнимание к принципиальному различию христиан­ского и исламского культурных кодов.

8* 227

странством исполнения божественного закона. Разрешение про­тиворечия между земным и потусторонним предполагает в этом случае стремление к слиянию, к дедифференциации политической и религиозной сфер. Тем самым в рамках ислама теряет всякое значение любая попытка создания легитимной иерархической власти: власть легитимна только в том случае, если она соответ­ствует божественному Закону, она не допускает никакого делеги­рования или опосредования.

Более того, существенные различия в понимании морального долга наблюдаются и в рамках христианской традиции. Так, то-мистское течение исходит из существования «естественного за­кона», то есть единого для всех людей морального сознания, об­щей потребности в справедливости. Мораль в этом случае высту­пает в виде некоего кодекса, свода правил, предписанных извне, которые должны выполняться в обыденной действительности. Эта модель характерна для католицизма, а также для православия. Августианское течение, напротив, опирается на библейское от­кровение об антиномии между предписанием любви к ближнему и реальностью греха.

Проявляясь в протестантской традиции, такое понимание ис­ключает возможность обращения к «естественному закону», ибо само «естество», сама человеческая природа подверглась, с этой точки зрения, радикальному искажению под влиянием первород­ного греха. Только прощение, Слово Божие просвещают челове­ка относительно его долга (3). Поэтому поведение и жизненный уклад христианина тяготеют в данном случае не к мистическо-эмоциональной культуре, а к аскетической деятельности, направ­лены на преобразование религиозной аскезы в чисто мирскую, на необходимость найти подтверждение своей вере в светской профессиональной деятельности (4).

Несовпадение моральных принципов можно констатировать и в рамках разных идеологий, где они выступают своего рода идеологической надстройкой над экономической борьбой и кон­фликтами интересов. И почти всегда принципы, используемые для морального оправдания политических действий (таких на­пример, как войны, репрессии, пытки или терроризм) стремле­нием к общему благу, справедливости, национальному освобож­дению и т.п., вступают в противоречие с принципами индивиду­альной морали.

Наконец, указанное несовпадение проявляется и в конфлик­те теоретических школ, который резюмируется М. Вебером в ди­лемме социальной морали: «...всякое этически ориентированное действование, — пишет он, — может подчиняться двум фунда-

228

ментально различным максимам: оно может быть ориентировано либо на «этику убеждения», либо на «этику ответственности» (5). Приверженцы первой исходят из вечных и неизменных норм аб­солютной морали. При этом они «не чувствуют реально, что они на себя берут, но опьяняют себя романтическими ощущениями», не заботясь о последствиях своих действий (см.: там же, с. 704). Если же такие последствия окажутся скверными, то сто­ронники этики убеждения винят в этом кого угодно — глупость людей, несовершенство мира, волю Бога — только не самих себя, ибо они всегда руководствуются чистыми помыслами и благород­ными побуждениями, опираясь на всеобщие ценности. Напро­тив, исповедующие этику ответственности главным считают имен­но последствия своих действий, полагая, что не имеют права рас­читывать на совершенство окружающего мира и должны считаться с заурядными человеческими недостатками. Они учитывают, что политика «оперирует при помощи весьма специфического сред­ства — власти, за которой стоит насилие» (см.: там же, с. 694), тогда как сторонники этики убеждения отрицают его право на существование.

Анализируя проблему соотношения морали и политики, М. Вебер обращает особое внимание на необходимость постоян­но помнить о напряжении между целью и средствами с этичес­кой точки зрения, подчеркивая, что «ни одна этика в мире не обходит тот факт, что достижение «хороших» целей во множестве случаев связано с необходимостью смириться и с использовани­ем нравственно сомнительных или по меньшей мере опасных средств, и с возможностью или даже вероятностью скверных по­бочных следствий; и ни одна этика в мире не может сказать:

когда и в каком объеме этически положительная цель «освящает» этически опасные средства и побочные следствия» (см.: там же, с. 697).

Еще более сложной выглядит проблема морали в междуна­родных отношениях. Здесь появляется дополнительная и не ме­нее трудная дилемма: обязан ли международный актор защищать интересы особой общности, к которой он принадлежит (государ­ство, МПО, НПО, предприятие, социальная группа), или же можно (и должно) пожертвовать ими ради блага более широкой общнос­ти (этнической, региональной, общедемократической, всемирной), за судьбу которой он также несет моральную ответственность? Действительно, как опровергнуть аргумент Н. Макиавелли, кото­рый, допуская возможность нравственного и просвещенного по­ведения индивидов и социальных групп в стабильном и процве­тающем обществе, настаивал на том, что государственный дея-

229

тель, призванный защищать общие интересы данного общества, не может выполнить свою задачу, не прибегая ко лжи и обману, насилию и злу?

Проблема обостряется тем обстоятельством, что возможности морального выбора в сфере международных (и, особенно, межго­сударственных) отношений выглядят ограниченными: во-первых, существованием здесь долга государственного эгоизма; во-вто­рых, практически безграничной областью морального конфликта (в отличие от сферы внутриобщественных отношений, где эта область ограничена легитимной монополией государства на на­силие); наконец, в-третьих, постоянно присутствующей возмож­ностью вооруженного насилия, войны, превращающей вопросы безопасности и выживания в первостепенные для государств и отодвигающей тем самым заботу о морали и справедливости на задний план (6).

Драма международных отношений, подчеркивает известный американский исследователь Стенли Хоффманн, состоит в том, что и сегодня не существует никакой общепринятой замены ма­киавеллевскому пониманию морального долга государственного деятеля. Более того: макиавеллевская мораль обладает вполне оп­ределенной притягательной силой. Она отнюдь не представляет собой некий «закон джунглей» и не является полной противопо­ложностью христианской или демократической морали (см.: там же, р. 33). Скорее, речь идет о том, что другой американский ученый, Арнольд Уолферс, называет «этикой, не претендующей на чрезмерное совершенство», нравственностью, руководствую­щейся принципом «мы против них», «которая требует от челове­ка не следовать абсолютным этическим правилам..., а выбирать наилучшее из того, что позволяют обстоятельства», то есть выби­рать то, что допускает возможность как можно меньше жертво­вать ценностями (7).

Популярность такого понимания объясняется и непривлека­тельностью высокомерных претензией государственного деятеля на следование принципам христианской или демократической морали, и вызываемой ими скрытой неудовлетворенностью раз­личных слоев, на их взгляд, слишком мягкой, расплывчатой, не­конкурентноспособной внешней политикой. Кроме того, подчер­кивая существование ограниченности морального выбора в сфере международных отношений, указанное понимание позволяет рас­крыть не только теоретические недостатки политического идеализ­ма, но и опасность, которую может представлять воплощение его в практику межгосударственного взаимодействия (см.: 6, р. 34).

Так, выдвинув в 1916 году свой мирный план, который до­лжен был установить «верховенство права над любой эгоистичес-

230

кой агрессией» путем «совместного соглашения об общих целях», президент США Вудро Вильсон основывался «на ясном понима­нии того, чего требует сердце и совесть человечества» (8), и поэ­тому исключал необходимость применения силы для защиты меж­дународного права, считая, что для этого вполне достаточно ми­рового общественного мнения и осуждения со стороны Лиги Наций. Агрессивная политика пришедшего в тридцатые годы к власти в Германии нацистского руководства и ее ремилитариза­ция не вызвали со стороны европейских демократий и Лиги На­ций никакой практической реакции, кроме вербальных протес­тов. А когда Гитлер потребовал аннексии части Чехословакии, под предлогом помощи судетским немцам, Чемберлен и Даладье на сентябрьской конференции 1938 г. в Мюнхене уступили ему, полагая, что если Судеты будут присоединены к Германии, то это поможет предохранить мир от тотальной войны. На деле резуль­тат оказался прямо противоположным: Мюнхенская конферен­ция стала прологом Второй мировой войны, фактически поощ­рив Гитлера на дальнейшую эскалацию агрессии (9).

Политический идеализм оказался, таким образом, дискреди­тированным как в теории, так и на практике и уступил место политическому реализму. Как уже отмечалось, политический ре­ализм отнюдь не выступает против международной морали. Из шести сформулированных Гансом Моргентау принципов поли­тического реализма три непосредственно касаются взаимодействия морали и внешней политики государства (10). Подчеркивая су­ществование непримиримых противоречий между универсальными моральными нормами и государственными ценностями, Г. Мор­гентау настаивает на необходимости рассмотрения моральных принципов в конкретных обстоятельствах места и времени. Госу­дарственный руководитель не может позволить себе сказать: «Fiat justitia, pereat mundus», а тем более — действовать, руководству­ясь этой максимой. Иначе он был бы либо сумасшедшим, либо преступником. Поэтому высшая моральная добродетель в поли­тике — это осторожность, умеренность. О моральных ценностях нации-государства нельзя судить на основе универсальных мо­ральных норм. Необходимо понимание национальных интере­сов. Если мы их знаем, то можем защищать свои национальные интересы, уважая национальные интересы других государств. Глав­ное при этом — помнить о существовании неизбежной напря­женности между моральным долгом и требованиями плодотвор­ной политической деятельности.

С подобным пониманием солидарен, по сути, и Р. Арон, не разделяющий концепцию Г. Моргентау относительно националь-

231

ного интереса. Основываясь на «праксеологии» — науке о поли­тическом действии и политическом решении, Арон весьма скеп­тически относится к роли универсальных ценностей в области политики. В конечном итоге он настаивает на том, что за неиме­нием абсолютной уверенности относительно моральности того или иного политического решения следует исходить из учета его последствий, руководствуясь при этом мудростью и осторож­ностью. «Быть осторожным — значит действовать в зависимости от особенностей момента и конкретных данных, а не исходить из системного подхода или пассивного подчинения нормам или псев­донормам. Это значит предпочесть ограничение насилия наказа­нию так называемого виновного, или так называемой абсолют­ной справедливости. Это значит намечать себе конкретные, до­стижимые цели, соответствующие вековому закону международ­ных отношений» (11).

Таким образом, в основе политического реализма —веберовское понимание политической морали. Действительно, по М. Веберу, свойственная политической морали необходимость прибегать к плохим средствам находит свое логическое завершение в сфере международных отношений. Считая, что высшей ценностью го­сударственных деятелей является сила соответствующего государ­ства, он не только устраняет из этой сферы моральный выбор по поводу целей государственной внешней политики, но и, факти­чески, переносит этот выбор в область средств, где он также до­статочно ограничен, поскольку решающим средством политики Вебер называет насилие.

Указанное понимание является неизбежным для гоббсовской традиции, рассматривающей международные отношения как сферу непримиримых моральных конфликтов, разрешаемых насиль­ственными средствами. Однако и оно далеко не бесспорно.

Во-первых, сколь бы хрупкими и относительными ни были универсальные ценности в сфере межгосударственных взаимо­действий, они тем не менее существуют, как существует и тен­денция к увеличению их количества и возрастанию их роли в регулировании международных отношений. Появляются новые ценности, связанные с императивами сохранения окружающей среды, сокращения социального неравенства, решения демогра­фических проблем. В число наиболее приоритетных ценностей, приобретающих все новые измерения, выдвигается соблюдение прав человека. Как подчеркивает А. Самюэль, сегодня концеп­ция прав человека наполняется новым содержанием, включая право журналистов на независимую информацию, права личнос­ти на эмиграцию и конфессиональную свободу, права заключен-

232

ных и беженцев, права ссыльных и права детей. В результате воз­никает настоящий «интернационал Прав Человека». Проводятся международные конференции, стоящие над межгосударственны­ми конфликтами и мобилизующие общественное мнение против насилия, где бы оно не совершалось — в ЮАР или в Ираке, в секторе Газа или на площади Тянаньмынь. Правительства испы­тывают растущее давление, призванное обеспечить соблюдение Хельсинкских соглашений (12).

Во-вторых, даже если согласиться с тем, что высшей ценностью для государственного руководителя является сила (могущество) его государства, трудно отрицать то, что разные лидеры имеют различные представления как о приоритетных элементах ее со­става (темпы экономического роста, благосостояние нации, во­енное могущество, лидирующее положение в союзах, социально-политическая стабильность, престиж в международном сообщес­тве и т.п.), так и о средствах ее достижения. Достаточно сравнить соответствующие представления официальных лиц советского го­сударства и постсоветской России.

Наконец, в-третьих, не удовлетворяет и то, что политический реализм персонифицирует моральный выбор в области междуна­родных отношений, отдавая его «на откуп» государственным ли­дерам, что неизбежно приводит не только к моральному реляти­визму, когда остается «только давать советы правителям и на­деяться, что они не будут сумасшедшими» (13), но и к морально­му прагматизму, то есть к подчинению индивидуальной морали политической этике, столь знакомому нам во времена советского

режима.

Пытаясь избежать нормативных суждений, представители модернизма считают этику несовместимой с экспериментальной наукой. Вместе с тем некоторые из них полагают, что в рамках позитивного исследования можно (а в какой-то степени и нуж­но) принимать во внимание признанные в обществе нормы, если рассматривать их как факты. Можно также задаться вопросом об эффективности моральных норм. Так, К. Холсти различает три уровня, на которых моральные нормы способны влиять на пове­дение международного актора: уровень целей, провозглашаемых правительством (мир, справедливость и т.п.); уровень методов действия (декларируемая правительством приверженность неко­торым принципам поведения, например принципу ненасилия);

все решения, принимаемые «hie et nunc» («здесь и теперь»). Имен­но последний уровень «важнее всего в этическом плане, так как именно здесь проявляется способ достижения государством сво­их целей, и этика кажется наиболее применимой к международ-

233

ной политике» (14). В целом же представители данного направ­ления сходятся с политическими реалистами в позитивистском искушении установить четкое различие между объективными фактами и ценностями, которые, по их мнению, не могут оказать сколь-либо существенного влияния на международные отноше­ния, а, напротив, сами зависят от соотношения сил между госу­дарствами.

Однако в действительности анализ международных отноше­ний не может не учитывать нормативных суждений и ценностей, затрагивающих такие существенные явления, как мир и война, справедливость и свобода, интересы и цели и т.п. Без этого не­возможно понять мотивы поведения международных акторов, а значит и скрытые пружины функционирования международных отношений, которые отнюдь не сводятся к конфликту нацио­нальных интересов или соотношению сил между государствами.

Таким образом, ни одна из рассмотренных теоретических школ не может претендовать на окончательное решение вопроса о сущ­ности и роли морали в международных отношениях. Тем не ме­нее, это вовсе не лишает их значимости: каждая из них обращает внимание на тот или иной аспект, раскрывает ту или иную сто­рону проблемы, обогащая ее видение. Кроме того, они взаимно дополняют друг друга в том, что подводят к выводу, тривиально­му лишь на первый взгляд, — о действительном наличии этичес­ких норм в международных отношениях.

Вопреки противоположному мнению, дефицит правил вовсе не свойствен международным отношениям, пишут французские ученые Б. Бади и М.-К. Смуц (15). Добавим, что значительная доля среди этих правил принадлежит моральным нормам, побуж­дающим, согласно Э. Дюркгейму, к добровольному подчинению социальному принуждению.

В то же время, как мы могли убедиться, эти нормы носят противоречивый характер. Поэтому, отвечая утвердительно на вопрос о существовании специфического рода морали — морали международных отношений, мы сразу же сталкиваемся со следу­ющим вопросом: каковы ее главные требования?

2. Основные императивы международной морали

Исходным при рассмотрении этого вопроса является тезис о том, что моральные императивы определяются принципами меж­дународных отношений. Резюмируя их, можно сказать, что ми­нимальный моральный императив международно-политического поведения требует от каждого государственного актора руковод-

234

ствоваться необходимостью сохранения других легитимных учас­тников международных отношений, ибо это — то «минимальное добро, без которого все исчезнет» (16). Речь идет, таким образом, прежде всего о сохранении мира, так как именно в войне нахо­дит свое наиболее полное проявление национальное высокоме­рие, презрение к общечеловеческим нормам и правам других (см.:

6, р. 55). Вместе с тем, как свидетельствует история человечества и современные события на мировой арене и, в частности, в пост­советском геополитическом пространстве, указанный императив далеко не стал основой осознанного международно-политичес­кого поведения всех государственных деятелей. Теоретическое объ­яснение этому факту можно найти в стихийном следовании тра­диционному подходу к состоянию войны. В соответствии с ним война не противоречит политике, во-первых, потому что человек воспринимает свою принадлежность к политическому миру имен­но через борьбу с другими. А в межгосударственных отношениях война даже обеспечивает политику, является ее основным сред­ством, поскольку она является условием выживания государств. Во-вторых, война не противоречит человеческой сущности, она даже придает смысл существованию человека, поскольку, когда он готов жертвовать собой, он способен осознать подлинное зна­чение свободы. Отказ от войны, при таком подходе, равносилен отказу от свободы. А без свободы нет политической демократии. И в-третьих, война не противоречит общечеловеческой морали:

библейское «не убий» не относится к уничтожению вооруженно­го противника — представителя другого государства-нации — на поле брани (17).

Однако современные реалии ядерно-космического века в корне меняют ситуацию: учитывая новейшие средства вооружений, су­ществование в мире многочисленных АЭС, огромного количест­ва хранилищ горюче-смазочных материалов и потребляющих их механизмов и устройств, близкое к критическому состояние ок­ружающей среды и т.п., нравственная оценка войны не может оставаться прежней. Это тем более важно, что изменился и сам характер вооруженных конфликтов: сегодня они фактически ли­шены традиционного разделения фронта и тыла, а потому неиз­бежно сопровождаются несоразмерными жертвами и лишениями среди мирного населения. Так, например, число беженцев (глав­ным образом женщин, детей и стариков), которым удалось поки­нуть зону грузино-абхазского конфликта только организованым путем (при помощи российских военно-транспортных средств), достигло более 2 тыс. человек. Никто не подсчитывал соотноше­ние жертв среди гражданского населения в вооруженных кон-

235

фликгах на территории бывшего СССР, но есть все основания полагать, что оно близко к соотношению жертв арабо-израиль-ского конфликта, где 90% пострадавших приходится на мирное население (см.: 13, р. 207).

Вот почему усилия международных организаций, и прежде всего ООН, направлены не только на привлечение мирового об­щественного мнения к моральному осуждению войн и насилия в международных отношениях, но и на организацию действенных мер по прекращению существующих и предотвращению новых вооруженных конфликтов. Задачи эти отличаются чрезвычайной сложностью, особенно учитывая неоднозначный, рисковый ха­рактер принимаемых мер, — в том числе и с точки зрения неод­нозначности их актуальных и потенциальных моральных оценок. Так, например, позиция руководства России по отношению к войне в Персидском заливе и в особенности к ракетным ударам американской авиации по Багдаду вызвала противоречивую ре­акцию со стороны различных политических сил как в самой стра­не, так и за ее пределами. При этом налет демагогичности в рас­суждениях коммунистов и «патриотов» об аморальности рос­сийского правительства, поддержавшего «агрессию американского империализма» против суверенного государства, имевшую след­ствием гибель невинных людей из числа гражданского населе­ния, не избавляет от самой проблемы. Действительно ли главной целью администрации Д. Буша была защита ростков нового — правового, следовательно, справедливого — международного по­рядка, предпосылки к сознательному созданию которого усилия­ми мирового сообщества появились с окончанием холодной вой­ны? Или же в основе принятого решения лежал холодный рас­чет, связанный с геополитическими интересами США в этом наи­более богатом нефтью регионе мира? Как увязать данное реше­ние с взятой на себя Соединенными Штатами ролью основного поборника прав человека во всем мире? Ведь в рассматриваемом примере было нарушено основное из этих прав — право на жизнь множества ни в чем не повинных людей, ставших жертвами ре­шения, принятого за тысячи миль от их дома. Следовало ли России, учитывая все эти вопросы, оказывать политическую поддержку действиям США? Аналогичные вопросы встают и в связи с ракет­ным ударом США по иракскому разведцентру 26 июня 1993 года, в результате чего погибло шесть мирных жителей. Можно ли счи­тать достаточным основанием для такой акции доказанность (даже доказанность!) вины нескольких человек, готовивших (то есть имевших намерение) по заданию иракской разведки покушение на экс-президента Дж. Буша? И не является ли данная акция

236

следствием политики «двойного стандарта», подобно подходу Запада к оценке эстонского Закона об иностранцах, нарушаю­щего права русскоязычного населения в этой стране?

Если же говорить не только о межгосударственных, а о меж­дународных отношениях в целом, то вышеназванный императив приобретает еще более широкий характер, трансформируясь в необходимость действовать так, чтобы способствовать преобра­зованию международной среды «из состояния джунглей в состо­яние международного общества» (см.: 6, р. 46), или, точнее гово­ря, более тесной интеграции мирового сообщества (см.: 3, р. 174). Иначе говоря, речь идет о том, чтобы способствовать социализа­ции международных отношений в том ее аспекте, который каса­ется моральных (и правовых) норм, призванных играть, по край­ней мере, такую же роль, какую они уже играют во внутриобщес-твенных отношениях. Данная задача является не менее сложной и противоречивой, чем та, о которой упоминалось выше. Во-пер­вых, потому что она связана с задачей сознательного формирова­ния нового международного порядка, который, как будет показа­но в следующей главе, понимается по-разному, в том числе и в морально-нравственном отношении. Во-вторых, социализация, сама по себе, отнюдь не панацея в решении проблем междуна­родной морали, особенно в том, что касается таких принципов, как счастье и справедливость.

Еще Ж.-Ж. Руссо предупреждал, что социализация влечет за собой эффект сравнения себя с другими, последствиями чего яв­ляются зависть и корыстолюбие, хитрость и насилие. Во времена обострения «холодной войны», которое сопровождалось наиболь­шей непроницаемостью разделяющего человечество на «два мира» «железного занавеса», отсутствие возможностей для сравнения имело следствием то обстоятельство, что, например, многие со­ветские люди, лишенные информации об условиях жизни в за­падных странах, чувствовали себя относительно счастливыми, ощу­щая «заботу партии и правительства о справедливом распределе­нии социальных благ и неуклонном повышении уровня жизни советского народа». Когда же, с крахом «железного занавеса» и появлением новейших средств связи и массовой информации, они получили эти возможности, возник эффект относительной депривации: многие почувствовали себя обездоленными, лишен­ными элементарных благ цивилизации и, соответственно, глубо­ко несчастными. Даже та минимальная либерализация, которая стала чертой российской социально-политической действитель­ности последних лет, вместо ожидаемых от наиболее динамич­ной части населения усилий по обустройству своей страны, при-

237

несла эффект массовой эмиграции на Запад. Культурная экспан­сия Запада, ставшего своего рода референтной группой в обмене культур, приносит с собой не только богатство и многообразие мировой цивилизации, но и агрессивные суррогаты искусства, сопровождаемые подавлением национальных культурных ценнос­тей. В более широком плане указанные процессы депривации затронули целые народы и даже континенты (Африка), которые столкнулись с проблемой сохранения своей культурной идентич­ности, разбалансированности социальных и политических усло­вий жизни (в то время как процессы демократизации проходят крайне болезненно и неровно).

Иначе говоря, новые явления в международной жизни по­рождают новые явления и новые моральные вызовы. В этой свя­зи встает еще один вопрос: действенны ли нормы и принципы международной морали?

3. О действенности моральных норм в международных отношениях

Ответ на поставленный выше вопрос отнюдь не очевиден. В самом деле, как мы могли убедиться, в основе международной морали лежит признание ценности как универсалий — общече­ловеческих принципов взаимодействия социальных общностей и индивидов, — так и частных интересов, определяющих оценку последствий поведения международных акторов. Другими слова­ми, в международных отношениях, как и в общественных отно­шениях в целом, всегда существует дистанция между должным и сущим, а следовательно, и разрыв между этикой долга и этикой обязанностей. Действительно, может ли мораль выполнять регу­лирующую функцию в международных отношениях, если сами ее критерии имеют здесь двойственный характер?

В поисках ответа на этот вопрос следует учитывать, что про­цесс социализации международных отношений не вышел за рамки сосуществования «двух миров», о которых говорит Д. Розенау, — мира государств и мира акторов «вне суверенитета», первый из которых значительно превосходит второй по своему общему по­тенциалу воздействия на характер общения на международной арене. Поэтому об уважении принципов и норм международной морали может идти речь только в рамках конкретных социокуль-турных общностей, и чем более глубоким является разрыв между ними, тем больше вероятность несоблюдения указанных норм. Нормы и установки международной морали вполне конкретны. Они зависят от обстоятельств: места — той социокультурной среды,

238

в которой находятся акторы; времени — характерных именно для данного момента общепризнанных международных принципов;

и ситуации — имеющихся в распоряжении акторов вполне опреде­ленных политических, экономических, технических и иных средств и возможностей реализации нравственных целей и ценностей.

Ясно, что, во-первых, разные международные акторы исхо­дят в своих действиях из различающихся между собой нравствен­ных установок и норм: так, то, что является сегодня добром и справедливостью в вопросе о судьбе Черноморского флота быв­шего СССР с точки зрения украинских руководителей, иначе вос­принимается российскими политиками; позиции же самих моря­ков или администрации Севастополя (вынужденного считаться с дестабилизирующей социально-политической ролью нерешеннос-ти указанного вопроса) имеют собственные оттенки.

Социологическое измерение рассматриваемой проблемы имеет дело с дилеммой «социального адреса»: справедливость для кого? Для государств? Для их руководителей? Для их граждан (или для граждан одного из них)? Для регионального (или для мирового) сообщества? Политическое измерение сталкивается с еще более жесткой дилеммой: из чего исходить при решении проблемы об­щепризнанных принципов международной морали — невмеша­тельство, соблюдение договоров, сохранение мира, права челове­ка и т.п. или из национальных интересов? Но интерпретация пер­вых зависит от социального контекста, а определение вторых никогда не может быть свободным от субъективизма и идеоло­гии. Вот почему нельзя абсолютизировать ни то, ни другое. Как отмечают крупные авторитеты международно-политической на­уки, необходимо сочетание вечных общечеловеческих нравствен­ных норм и интересов конкретной социальной общности, учета культурных особенностей международных акторов и рациональ­ного поведения, предусматривающего возможные последствия международных акций, использования всех резервов разума и ос­торожности во взаимодействии на международной арене. Конеч­но, и такое сочетание не избавляет от проблем. Так, резюмируя свою позицию в данном вопросе, С. Хоффманн, настаивая на том, что международная мораль (в данном случае мораль госу­дарственного деятеля) должна основываться на трех главных эле­ментах — целях, средствах и умеренности, — подчеркивает, что ни один из них и даже все они вместе взятые не дают оконча­тельной гарантии нравственной политики.

Действительно, цели международного актора должны быть нравственными, ибо они зависят от его моральной позиции. Од­нако последняя никогда не бывает простой: во-первых, остаются

239

открытыми вопросы о том, кто судит о моральности целей, или как определить, какие из них являются «хорошими», а какие «пло­хими». Во-вторых, намечаемым целям должны соответствовать и избираемые средства: они не должны быть чрезмерными, то есть хуже, чем то зло, которое предстоит исправить или не допустить (так, вступив в вооруженный конфликт с Азербайджаном за са­моопределение Нагорного Карабаха, не принесли ли его руко­водство и политики Армении еще большее зло защищаемому ими народу?). Неверно избранные средства способны разрушить саму цель (так, попытка членов ГКЧП спасти СССР путем введения чрезвычайного положения стала одной из причин, ускоривших его развал). Поскольку же, кроме того, международные акторы никогда не могут быть абсолютно уверенными, что избранные ими средства приведут к намеченной цели, постольку они долж­ны руководствоваться моралью умеренности, которая, в конеч­ном счете, означает «просто необходимость принимать во внима­ние моральные требования других» (см.: 6, р. 46). Иначе говоря, этика международных отношений требует от их участников взве­шенности в определении целей, отказа от категоричности в вы­боре средств, постоянного соотнесения своих действий как с их возможными последствиями для данной социальной общности, которую они представляют, так и с общечеловеческими нравствен­ными императивами; опора на интересы, не ограниченные сооб­ражениями собственной силы и безопасности при учете потреб­ностей и интересов других акторов и международного сообщест­ва в целом. Большего от нее ожидать нельзя. Нравственное пове­дение международного актора — это не действия на основе неко­его незыблемого свода правил, сформулированных для него кем-то внешним, однажды и навсегда (как бы хороши ни были эти правила). Скорее, это действия на основе разумного эгоизма, возможности которых зависят от данного социального контекс­та. Именно из этого следует исходить при оценке регулирующей функции международной морали: ее нельзя переоценивать, но невозможно и отрицать. Нарушение нравственных принципов и требований справедливости противоречит не только нормам меж­дународного права, но и интересам тех, кто пренебрегает этими принципами и требованиями, ибо подрывает их международный престиж, а следовательно, уменьшает возможности достижения целей, или же делает более сложными и дорогостоящими средст­ва, ограничивая их выбор.

Подводя итоги, подчеркнем еще раз, что проблема мораль­ных ценностей и норм в международных отношениях является одной из наиболее сложных и противоречивых. Однако, при всей

240

относительности их роли в регулировании взаимодействия акто­ров на мировой арене, в социализации международных отноше­ний, в преодолении присущей им некоторой аномии, указанная роль, несомненно, возрастает.

Подтверждение данного вывода можно найти, помимо ска­занного выше, и во все более настойчивых поисках учеными и политиками эффективных путей сотрудничества, преодоления конфликтов, интеграции международных отношений. Именно этим проблемам и посвящена следующая глава.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Sadie В. Culture et politique. — Paris. 1993, p. 100—103.

2. Senarclens P. de. La politique intemationale. — Paris, 1992, p. 166.

3. Base Я. Sociologie de la paix. — Paris, 1965, p. 153—155.

4. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма// М. Вебер. Из­бранные произведения. — М., 1990, с. 150—157.

5. Вебер М. Политика как призвание и профессия// М. Вебер. Из­бранные произведения. — М., 1990, с. 696.

6. Hoffmann S. Duties Beyond Borders: On the Limits and Possibilities of Ethical International Politics. — New York, 1981, p. 25—28.

7. Woffers A. Discord and Colloboration; Essays on International Politics. — Baltimore, 1962, p. 50.

8. См.: Zorgbibe Ch. Les politiques etrang, res des grandes puissances. — Paris, 1984, p. 11.

9. См. об этом: История дипломатии. Том третий. М., 1945, с. 639— 643; Pacteau В., Mougel F.-C. Histoire des relations Internationales (1815— 1889). - Paris, 1990, p. 75-78.

10. Mofgenthau G. Politics among nations. The Struggle for Power and Peace. - N.Y., 1948.

11. Aron R. Paix et Guerre entre les nations. — Paris, 1984, p. 572.

12. Samuel A. Nouveau paysage international. — Bruxelles; Lyon, 1990, p. 211-215.

13. Aron R. Une sociologie des relations intemationales. — Revue Fran^aise de Sociologie. 1963, Vol. IV, № 3, p. 321.

14. Holsti K.J. International Politics. A Framework for Analysis. — N.Y., 1967, p. 432.

15. Badie В., Smouts M.-C. Le retoumement du monde. Sociologie de la scene intemationale. — Paris, 1992, p. 114.

16. Braillard Ph., Djalili M.-R. Les relations intemationales. — Paris, 1988, p. 103.

17. Tenyr N. La politique. — Paris, 1991, p. 61.

241

той и другой из сторон, при условии такого «переосмысления» ими восприятия друг друга, которое позволит им сотрудничать на функциональной основе совместного использования оспаривае­мого ресурса» (5).

Представители акционалистской ветви в социологии между­народных отношений стремятся объединить преимущества обоих подходов. Рассматривая конфликт как несовместимость целей, они в то же время подчеркивают, что суждение об этом не может основываться на одном лишь логическом сопоставлении послед­них, а требует «анализа практических условий, необходимых для их реализации» (6).

Методологической основой отечественных исследований меж­дународного конфликта, нашедших отражение в литературе се­мидесятых—восьмидесятых годов, чаще всего выступает положе­ние диалектической философии, согласно которому конфликт — это крайняя форма обострения противоречия (7). «Проявившееся противоречие, — пишут авторы учебного пособия «Основы тео­рии международных отношений», — требует от сторон—носите­лей противоположных интересов—действий по его разрешению (конечно, не обязательно немедленных). Если одна или обе сто­роны... при этом прибегают к стратегии конфронтации, то нали­цо конфликт» (8). Близкое понимание международного конфликта характерно и для других авторов (9).

Различия в трактовке содержания понятия «международный конфликт» находят свое отражение и в подходах к анализу его как феномена международной жизни. Как уже отмечалось, од­ним из наиболее традиционных среди них является подход с по­зиций «стратегических исследований».

Отличительные черты анализа международных конфликтов с позиций стратегических исследований состоят в их направлен­ности на решение практических задач, связанных с обеспечени­ем национальных интересов и безопасности государства, созда­нием благоприятных условий для победы в возможной войне. Отсюда ясно, что эти исследования осуществляются в рамках парадигмы политического реализма с ее приоритетом государ-ственно-центричной модели международных отношений и сило­вых методов в достижении целей. Как подчеркивает известный канадский специалист А. Лего: «В своем главном значении стра­тегия всегда состояла в использовании силы для достижения по­литических целей. Ее крупнейшим теоретиком был Клаузевиц» (10). Более того, представители стратегических исследований не­редко склонны редуцировать международный конфликт к одно­му из его видов — вооруженному столкновению государств. С этой точки зрения, конфликт начинается тогда, «когда одна или другая сторона начинает рассматривать Противоречие в военных

244

терминах» (11). И все же чаще подчеркивается, что «большая стра­тегия» отличается от военной стратегии, «поскольку ее подлин­ная цель заключается не столько в том, чтобы искать военных действий, сколько в том, чтобы добиться выгодной стратегичес­кой ситуации, которая, если и не принесет сама по себе реше­ния, то, будучи продолжена средствами военных действий, без­условно, обеспечит его» (12). Американский ученый Дж. М. Кол­линз определяет «большую стратегию» как «науку и искусство использования элементов национальной мощи при любых обсто­ятельствах, с тем, чтобы осуществлять в нужной степени и в же­лательном виде воздействие на противную сторону путем угроз, силы, косвенного давления, дипломатии, хитрости и других воз­можных способов и этим обеспечить интересы и цели нацио­нальной безопасности» (13). Большая стратегия, — пишет он, — в случае ее успеха устраняет необходимость в прямом насилии. Кроме того, ее планы не ограничиваются достижением победы, но направлены и на сохранение прочного мира (см.: там же).

Центральная задача стратегических исследований состоит в попытке определить, каким должно быть наиболее адекватное поведение государства в конфликтной ситуации, способное ока­зывать влияние на противника, контролировать его, навязывать ему свою волю. С появлением ядерного оружия перед специалис­тами в области таких исследований появляется ряд принципи­ально новых вопросов, поиски ответов на которые придали но­вый импульс стратегической мысли. Стратегические исследова­ния становятся на Западе одним из ведущих направлений в науке о международных отношениях. Достаточно сказать, что в США существует более тысячи созданных с целью осуществления та­ких исследований институтов, не говоря уже о Рэнд Корпорейшн, Вашингтонском институте оборонных исследований, Центре стра­тегических и международных изучений Джоржтаунского универ­ситета и др. (см.: 10, р. 38). В Советском Союзе соответствующие изыска-ния велись в рамках ведомственных научных подразделе­ний и прежде всего — исследовательских учреждений системы «силовых министерств». В настоящее время появились и незави­симые аналитические центры.

Одной из приоритетных проблем стратегических исследова­ний является проблема войны, ее причин и последствий для того или иного государства, региона и международной (межгосудар­ственной) системы в целом. При этом, если раньше война рас­сматривалась как, хотя и крайнее, но все же «нормальное» сред­ство достижения политических целей, то огромная разрушитель­ная мощь ядерного оружия породила парадоксальную, с точки зрения традиционных подходов, ситуацию. С одной стороны, обладающее им государство получает новые возможности для

245

проведения своей внешней политики и обескураживающие лю­бого потенциального агрессора способности обеспечить свою на­циональную безопасность (в военном значении этого понятия). А с другой стороны, избыток мощи, который дает ядерное ору­жие, делает абсурдными всякие мысли о его применении, о пер­спективе прямого столкновения между его обладателями.

Отсюда главный акцент делается не на военных, а на полити­ческих аспектах ядерных вооружений, не на стратегии вооружен­ного конфликта, а на стратегии устрашения противника. Порож­денное стратегией устрашения «равновесие террора» позволяло удерживать глобальную международную систему в состоянии от­носительной стабильности. Однако это была, во-первых, стати­ческая стабильность в ее конфронтационной форме (14), и, во-вторых, она не способствовала устранению вооруженных кон­фликтов на уровне региональных и субрегиональных подсистем.

В конце 80-х годов, с приходом к власти в ведущих странах Запада неоконсервативных сил, появляется попытка преодоле­ния вышеназванного парадокса ядерных вооружений, стремле­ние выйти за рамки стратегии устрашения и реабилитировать понятие военной победы в ядерный век. С другой стороны, воз­никают новые тенденции в американской и западноевропейской политике в области вооружений и военных технологий. Были предприняты инициированные администрацией Рейгана в США и французскими официальными политическими кругами в Евро­пе попытки выработать новую «большую стратегию», которая поз­волила бы открыть новую, «постядерную» эру в мировой полити­ке. В рамках проектов, известных как, соответственно, СОИ и «Эврика», ставится цель создания принципиально новых типов вооружений, дающих преимущество не наступательной, а оборо­нительной стратегии и минимизирующих возможные последст­вия гипотетического ядерного удара, а в перспективе призванных обеспечить их обладателям «ядерную неуязвимость». Вместе с тем оба проекта имеют и самостоятельное значение, стимулируя на­учные и технологические изыскания в ключевых отраслях эконо­мики и общественного производства.

Окончание «холодной войны», развал Советского Союза и крушение биполярной структуры глобальной международной сис­темы знаменуют поворот к новой фазе в разработке «большой стратегии». На передний план выдвигаются задачи адекватного ответа на вызовы, которые диктуются распространением в мире новых «типов конфликтов, генерируемых ростом децентрализо­ванного политического насилия, агрессивного национализма, международной организованной преступности и т.п. Более того, сложность указанных задач, приобретающих особую актуальность в условиях все большей доступности новейших видов оружия мас-

246

сового уничтожения как ядерного, так и «обычного» характера, снижает возможности их решения на пути стратегических иссле­дований с традиционной для них «точкой зрения «солдата», пы­тающегося избрать наилучшее поведение перед лицом противни­ка, и не задающегося вопросами о причинах и конечных целях конфликтов» (см.: 38, р. 101). В этой связи все большее распро­странение получают другие подходы, и в частности те, которые -находят применение в рамках такого направления, как «исследо­вания конфликтов».

Центральными для этого направления являются как раз те вопросы, которые не ставятся в рамках «стратегических исследо­ваний* — то есть вопросы, связанные прежде всего с выяснением происхождения и разновидностей международных конфликтов. При этом по каждому из них существуют расхождения.

Так, в вопросе о происхождении международных конфликтов могут быть выделены две позиции. В рамках одной из них между­народные конфликты объясняются причинами, связанными с характером структуры международной системы. Сторонники вто­рой склонны выводить их из контекста, то есть внутренней сре­ды системы межгосударственных отношений.

И. Галтунг, например, предложивший «структурную теорию агрессии» (15), считает причиной международных конфликтов раз-балансирование критериев, позволяющих судить о том месте, которое занимает данное государство в международной системе, когда его высокое положение в этой системе, в соответствии с одними критериями, сопровождается недостаточным или непро­порционально низким положением в каком-либо другом отно­шении. Например, финансовая мощь такого государства, как Кувейт, диссонирует с его незначительным политическим весом;

ФРГ, являвшаяся экономическим гигантом, была ограничена в своих дипломатических возможностях. С этой точки зрения, можно сказать, что демографический, ресурсный, научно-технический и производственный потенциал России находится в явном проти­воречии с характерной для нее сегодня экономической ситуа­цией и, соответственно, с тем местом, которое она занимает в системе межгосударственных отношений.

«Возникновение агрессии, — утверждает Галтунг, — наиболее вероятно в ситуации структурного разбалансирования» (см.: там же, р. 98—99). Это касается и глобальной международной систе­мы с наблюдающимся в ее рамках «структурным угнетением», когда индустриально развитые государства, уже в силу самих осо­бенностей функционирования присущего им типа экономики, вы­ступают в роли угнетателей и эксплуататоров слаборазвитых стран. Однако само по себе наличие структурного разбалансирования еще не означает, что вытекающие из него конфликты обязатель-

247

но достигнут своей высшей степени — военного противостоя­ния. Последнее становится наиболее вероятным при двух усло­виях: во-первых, когда насилие превращается в неотъемлемую и привычную черту жизни общества; во-вторых, когда исчерпаны все другие средства восстановления нарушенного баланса (см.:

там же).

К рассмотренным взглядам примыкают и взгляды американ­ского исследователя Органски. Основываясь на теории полити­ческого равновесия, или баланса сил, он исходит в анализе при­чин конфликта из того, что нарушения структурного равновесия в международной системе объясняются появлением в ней госу­дарств—«челленджеров». Их растущая мощь приближается к мощи наиболее сильных держав, занимающих в мировом порядке веду­щие позиции, но значительно отстает от уровня их политическо­го влияния (16).

Еще одной разновидностью «структурного» подхода к вопро­су о происхождении международного конфликта является стрем­ление объединить предложенный К. Уолцем анализ трех уровней анализа — уровня индивида, уровня государства и уровня между­народной системы (17). На первом уровне исследование причин международного конфликта предполагает изучение естественной природы человека («animus dominandi», о котором упоминает Г. Моргентау) и его психологии — прежде всего особенностей психологического облика государственных деятелей (отражаемых, например, в теориях инстинктов, фрустрации, агрессии и т.п.). На втором — рассматриваются детерминанты и факторы, связан­ные с геополитическим положением государств, а также специ­фика господствующих в них политических режимов и социально-экономических структур. Наконец, на третьем уровне выясняют­ся характерные черты международной системы: «полярность», или «конфигурация соотношения сил» (Р. Арон), другие структурные признаки.

К структурным представлениям о происхождении междуна­родных конфликтов могут быть отнесены и господствовавшие в советской литературе взгляды на их характер и природу. Проис­хождение конфликтов объяснялось неоднородностью глобальной международной системы со свойственным ей разделением на мировую капиталистическую систему, мировой социализм и раз­вивающиеся страны, в среде которых, в свою очередь, усматри­вались процессы размежевания на классовой основе. Причины же конфликтов, их основной источник выводились из агрессив­ной природы империализма.

Как уже говорилось, некоторые авторы видят происхождение международных конфликтов в особенностях взаимодействия меж­государственной системы и ее внутренней среды. С этой точки

248

зрения, наиболее благоприятным для вооруженных конфликтов или предшествующих им кризисов является международный кон­текст, характеризующийся размыванием или или же резким из­менением в соотношении сил. В том и другом случае государства теряют ясное представление о их взаимном положении в между­народной иерархии и пытаются покончить с возникшей двой­ственностью (как это произошло, например, в отношениях меж­ду США и СССР во время «Карибского кризиса» 1962 г.).

Отсутствие общепринятого понимания структуры междуна­родной системы делает различия между «структурным» и «кон­текстуальным» подходами трудноуловимыми. Впрочем, как под­черкивают исследователи теорий международных отношений, ука­занные подходы тесно связаны друг с другом и содержат ряд об­щих идей (см.: 17, р. 327). В самом деле, их объединяет, напри­мер, явная приверженность государственно-центричной модели международной системы со всеми вытекающими отсюда послед­ствиями, главным из которых является сведение всего многооб­разия международных конфликтов к межгосударственным про­тиворечиям, кризисам и вооруженным столкновениям. Об этом говорят и различные типы классификации конфликтов.

Так, Ф. Брайар и М.-Р. Джалили выделяют три группы меж­дународных конфликтов, которые отличаются по своей природе, мотивациям их участников и масштабам. К первой группе они относят классические межгосударственные конфликты; межгосу­дарственные конфликты с тенденцией к интеграции; националь­но-освободительные войны и т.п. Во вторую группу включаются территориальные и не территориальные конфликты; в свою оче­редь, последние могут иметь социально-экономические, идеоло­гические мотивы или же просто вытекать из воли к могуществу. Наконец, в зависимости от масштабов, конфликты подразделя­ются на генерализованные, в которые втянуто большое количес­тво государств и которые способны перерасти в мировые кон­фликты, а также региональные, субрегиональные и ограничен­ные (по количеству участвующих государств) конфликты (см.: 38, р. 109).

Существует множество других классификаций, критериями которых выступают причины и степень напряженности между­народных конфликтов, характер и формы их протекания, дли­тельность и масштабы и т.п. Подобные классификации постоян­но дополняются и уточняются, предлагаются новые критерии и т.п. В то же время следует отметить, что по крайней мере в одном отношении радикальных изменений в общей картине типологии и классификации международных конфликтов, за небольшими исключениями, пока не произошло. Речь идет о том, что подав­ляющее место в таких классификациях и сегодня по-прежнему

249

отводится конфликтам между государствами. Это касается как отечественных, так и зарубежных работ, систематизированных в нашей литературе в восьмидесятые годы (см., например: 9, с. 58— 87)¹. Такое положение не может не влиять и на состояние треть­его направления в анализе международных конфликтов — «иссле­дований мира*.

По существу, в рамках названного направления («автоном­ность» которого, как и тех, что были рассмотрены выше, носит относительный характер) речь идет о широком комплексе вопро­сов, связанных с поисками урегулирования международных кон­фликтов. В рассмотрении данной проблематики могут быть вы­делены три основных подхода. Один из них связан с традициями англо-саксонской школы «Conflict Resolution» («регулирование конфликта»), второй основывается на видении, присущем евро­пейскому течению «Peace Ке8еагсп»(«Исследования мира»), тре­тий делает акцент на процессе международных переговоров.

Значительную роль в развитии первого подхода продолжает играть созданный в 1955 году при Мичиганском университете «Journal of Conflict Resolution». Приверженцы данного подхода уделяют центральное место анализу вопросов, относящихся к механизмам разрешения и контроля конфликтов и поиску на этой основе путей перехода от конфронтации к сотрудничеству. Боль­шое значение придается разработке математических и игровых методов изучения социального конфликта. Одна из широко рас­пространенных позиций состоит в том, что конфликты являются универсальным феноменом, присущим всем сферам обществен­ной жизни. Это означает, что они не могут быть устранены — в том числе и из области международных отношений. Поэтому речь должна идти о таком анализе конфликтов, который позволил бы управлять ими с целью нахождения общей пользы для каждого из участников (18). С этой точки зрения, существует четыре способа разрешения социальных конфликтов: 1) соглашение в результате совпадения мнения всех сторон; 2) соглашение в соответствии с законодательной или моральной волей внешней силы; 3) согла­шение, навязанное одной из сторон конфликта; 4) ситуация, ког­да застарелый конфликт теряет свою актуальность и разрешается сам собой (19).

' Как известно, отечественная социально-политическая литература этого времени отличалась идеологической перегруженностью, в значительной мере носила от­кровенно апологетический характер, объявляла любые позиции, не совпадающие с марксистско-ленинской парадигмой, ненаучными и т.п. В то же время указан­ные особенности нередко носили в большой степени формальный, внешний ха­рактер. Это, в частности, относится ко многим работам, посвященным «критике буржуазных теорий», которые способствовали ознакомлению научной обществен­ности с состоянием зарубежной науки в той или иной области.

250

В осознании возможностей разрешения международных кон­фликтов мирными средствами большую роль сыграли публикации выходящего в Осло периодического издания — Journal of Peace Researche. Одним из важных выводов, сделанных в рамках фор­мируемого им идейно-теоретического течения, стал вывод о том, что мир — это не просто отсутствие войны, но прежде всего — законность и справедливость в отношениях между государствами (20). И. Галтунг идет еще дальше, считая, что мир — это не про­сто отсутствие прямого насилия, но и отсутствие любых форм насилия, в том числе и тех, которые проистекают из структурных принуждений. Одной из характерных черт данного течения за­падной конфликтологии является присущая ему значительная степень нормативизма. Мир рассматривается его представителя­ми не только как ценность, но и как цель, достижение которой предполагает активные действия его сторонников. Средства та­ких действий могут быть разными — некоторые из авторов не исключают даже временного использования силы, усугубляя тем самым внутреннюю противоречивость течения (21).

Различие между рассматриваемыми течениями носят в значи­тельной мере условный характер. Подтверждением может служить тесное сотрудничество их представителей в исследовании про­исхождения, природы и способов урегулирования конфликтов. Так, Д. Сингер, один из известных представителей американской школы бихевиоризма в науке о международных отношениях, в 1972—73 гг. избирается президентом Международного общест­ва исследователей мира (Peace Research International Society), a c 1974 г. возглавляет Комитет по изучению конфликтов и мира Меж­дународной Ассоциации политических наук. Немаловажным яв­ляется и то обстоятельство, что оба течения одним из важнейших средств урегулирования конфликтов считают переговоры.

Проблема переговоров принимает относительно самостоятель­ное значение в западной конфликтологии с середины 60-х годов. Как отмечают отечественные специалисты, на работы по между­народным переговорам оказали влияние два во многом противо­речащих друг другу направления: с одной стороны, это разработ­ка проблем мира (Peace Research), а с другой — идеи «силового подхода». Соответственно, если первая тенденция способствова­ла формированию представления о переговорах как средстве раз­решения международных конфликтов и достижения мира, то вто­рая была направлена на разработку оптимальных путей достиже­ния выигрыша на переговорах (22). Вместе с тем, завершение эпохи холодной войны и глобальной конфронтации приводит к новым тенденциям в состоянии переговоров. В целом, эти тен­денции сводятся к следующему:

251

Во-первых, международные переговоры становятся основной формой взаимодействия государств. Они активно воздействуют на дальнейшее уменьшение роли военного фактора.

Во-вторых, растет объем и количество переговоров. Их объ­ектом становятся все новые области международного взаимодей­ствия (экология, социально-политические процессы, научно-тех­ническое сотрудничество и т.п.).

В-третьих, возрастает переговорная роль международных ор­ганизаций.

В-четвертых, в сферу переговоров вовлекаются специалисты, не имеющие дипломатического опыта, но располагающие той компетенцией в области сложных научно-технических и эконо­мических проблем, которая необходима при анализе новых сфер взаимодействия между государствами.

Наконец, в-пятых, возникает необходимость коренного пере­смотра процесса управления переговорами: выделения наиболее важных проблем для высшего государственного руководства; оп­ределение сферы компетенции разных рабочих уровней; разра­ботка системы делегирования ответственности; повышения ко­ординирующей роли дипломатических служб и т.п. (23).

Разработка проблемы международных переговоров, обогаща­ясь новыми выводами, все более заметно выходит за рамки кон-фликтологии. Сегодня переговоры становятся постоянным, про­должительным и универсальным инструментом международных отношений, что вызывает необходимость выработки имеющей прикладное значение «переговорной стратегии». Такая стратегия, по мнению специалистов, предполагает: а) определение действу­ющих лиц; б) классификацию, в соответствии с подходящими критериями, их характеристик; в) выявление иерархии ценностей (ставок) в том порядке, в каком ее представляют себе стороны;

г) анализ соотношения между целями, которых хотят достичь, и средствами, которыми располагает определенная сторона в тех областях, где она имеет возможность действовать (см.: там же, с. 76; 78).

В анализе международных переговоров бесспорны наметив­шиеся попытки целостного, системного подхода, понимание их как процесса совместного принятия решения — в отличие от других видов взаимодействия (например, консультации, дискуссий, ко­торые необязательно требуют совместного принятия решений), стремление выделить их отдельные фазы (структуру), с целью нахождения специфики действий участников на каждой из них (см.: там же, с. 109—110). Вместе с тем было бы ошибкой пол­агать, что сегодня уже существует некая общая теория переговоров, частью которой являлась бы теория международных переговоров. Скорее можно говорить лишь о существовании определенных те-

252

еретических основ анализа и ведения переговоров. И не только потому, что переговоры не занимают самостоятельного места в решении международных проблем. Они не представляют собой цель, а являются лишь одним из инструментов се достижения.

Сказанное во многом относится и к исследованиям конфлик­тов. Несмотря на многочисленные попытки создания общей тео­рии конфликтов, ни одна из них не увенчалась успехом (24). Не существует и общей теории международных конфликтов. На эту роль не могут претендовать ни полемология, ни конфликтоло-гия, ни социология конфликтов. Во-первых, многочисленные исследования не выявили какой-либо устойчивой корреляции между теми или иными атрибутами международных акторов и их конфликтным поведением. Во-вторых, те или иные факторы, которые могли бы рассматриваться как детерминирующие кон­фликтный процесс, как правило, варьируются на различных фа­зах этого процесса и поэтому не могут быть операциональными в анализе конфликта на всем его протяжении. Наконец, в-третьих, характер мотивов и природа конфликтов редко совпадают между собой, что также затрудняет возможности создания единой тео­рии конфликтов, годной на все случаи (см.: 38, р. 108).

Более того, определенный оптимизм, высказываемый неко­торыми из видных специалистов относительно состояния исследо­ваний международных конфликтов (25), не помешал заметному кризису, в который эти исследования вступили с конца 80-х годов.

Окончание «холодной войны», крушение «социалистического лагеря» и развал СССР выводят на передний план те вопросы, которые, не являясь радикально новыми по своему существу, от­ражают сегодня феномены массового масштаба, свидетельству­йте о переходном характере современного международного по­рядка и не освоенные ни одним из рассмотренных выше теоре­тических направлений в исследовании международных конфлик­тов. Глубина встающего в этой связи комплекса проблем показа­на американским ученым Дж. Розенау, обратившим внимание на все более заметное «раздвоение» международной арены, на кото­рой «акторы вне суверенитета» демонстрируют сегодня влияние, конкурирующее по своим последствиям с влиянием традицион­ных (государственных) акторов (26). Его значение подчеркивают М.-К. Смуц и Б. Бади — французские специалисты в области политической социологии, отмечающие трудности в идентифи­кации негосударственных акторов, которые придают междуна­родным конфликтам и насилию роль «рационального» средства в достижении своих целей (27).

Движения сопротивления, партизанские и религиозные вой­ны, национально-этнические столкновения и другие типы него­сударственных международных конфликтов известны человечеству

253

издавна. Однако господствующие социально-политические тео­рии, основанные на государственно-центристской парадигме, от­казывали им в праве на концептуальную значимость, рассматри­вая их либо как явления маргинального порядка, не способные оказывать существенного влияния на основные правила между­народного общения, либо как досадные случайности, которые можно не принимать в расчет ради сохранения стройности тео­рии.

Утрата монополии на легитимное насилие и обвальная дезин­теграция ранее унитарных государств, а в иных случаях соедине­ние обоих этих процессов («ливанизация») вызвали к жизни но­вые виды конфликтов, не укладывающихся в привычную типоло­гию, построенную на основе различий в применяемых средствах (политическое давление, экономическая блокада, вооруженное столкновение), степени используемого насилия (войны малой интенсивности и т.д.), геостратегических (глобальные, локальные и региональные конфликты), мотивационных (территориальные и нетерриториальные конфликты), структурных (идеологические, экономические, политические и т.п.) и других известных крите­риев. Одновременно происходит и банализация вышеотмечен­ных типов негосударственных конфликтов. Как и новые их виды, они уже не могут быть урегулированы при помощи механизмов из арсенала классической международной стратегии (военное по­давление, «баланс сил», «равновесие страха» и т.п.). В конфлик­тах в Северной Ирландии, на Ближнем Востоке, на юге и на севере Индии, в Камбодже, В Афганистане, между республиками бывшей Югославии, на территории прежнего СССР, конечно, можно найти сходные черты. Однако это сходство в большей сте­пени касается отсутствия сколь-либо полной ясности относительно природы и путей урегулирования указанных конфликтов, их «не­правильности», с точки зрения соотношения целей и средств их участников, опасности, которую они представляют для мирового сообщества. Каждый из этих конфликтов многомерен, содержит в себе не один, а несколько кризисов и противоречий, каждый уникален по своему характеру. Переговоры, консультации, по­средничество, соглашения и т.п. средства урегулирования обна­руживают здесь свою весьма низкую эффективность. Их действен­ность определяется возможностями формализации конфликта, придания ему официального статуса, четкого определения его причин и идентификации бесспорных легитимных представите­лей сторон — то есть как раз тем, что, как правило, оспаривается участниками рассматриваемых конфликтов. Отсюда нарушение уже заключенных соглашений, неуважение к посредникам (и даже их физическое устранение). Отсутствует ясность и относительно протагонистов конфликтов, их главных действующих лиц. «Бое-

254

вики», «мафиозные группировки», «сепаратисты», «бандформи­рования» и т.п. термины отражают не столько понимание про­блемы, сколько ее эмоциональное восприятие.

Таким образом, известные сегодня результаты исследования международных конфликтов если и не утрачивают своего значе­ния в свете новых явлений, то обнаруживают беспочвенность своих претензий на всеобщность, отражают лишь часть международ­ных реалий. Данный вывод верен и в отношении международно­го сотрудничества.

2. Содержание и формы международного сотрудничества

Понятие «международное сотрудничество» отражает такой процесс взаимодействия двух или нескольких акторов, в котором исключается применение вооруженного насилия и доминируют совместные поиски реализации общих интересов. Вопреки обы­денному пониманию, сотрудничество — это не отсутствие кон­фликта, но «избавление» от его крайних, кризисных форм. Ил­люзия «прозрачности» содержания данного понятия послужила, видимо, причиной того, что попытки его определения встреча­ются достаточно редко. Одна из них принадлежит Ж.-П. Дерриен-нику, согласно которому «два актора находятся в состоянии со­трудничества, когда каждый из них может быть удовлетворен толь­ко в том случае, если удовлетворен и другой, т.е., когда каждый из них может добиться достижения своей цели только тогда, ког­да этого может добиться и другой... Результатом чисто коопера­тивного отношения может быть ситуация, в которой либо оба актора удовлетворены, либо не удовлетворен ни один из них» (см.: 6, р. 110). Такое определение достаточно адекватно отража­ет суть проблемы, поэтому на него вполне можно опираться при дальнейшем рассмотрении вопроса.

Традиционно отношения сотрудничества включают в себя двустороннюю и многостороннюю дипломатию, заключение раз­личного рода союзов и соглашений, предусматривающих взаим­ную координацию политических линий: например, в целях со­вместного урегулирования конфликтов, обеспечения общей без­опасности или решения других вопросов, представляющих об­щий интерес для всех участвующих сторон.

Как уже было показано, развитие сотрудничества между госу­дарствами и другими акторами международных отношений вы­звало к жизни целую систему межгосударственных и негосудар­ственных организаций глобального и регионального значения. Рост взаимозависимости мира, возникновение и обострение глобаль­ных проблем необычайно увеличили объективные потребности в

255

усилении многостороннего сотрудничества и способствовали рас­ширению его сфер. Сегодня это уже не только вопросы торговли, таможенных правил, пограничных урегулирований или военно-политических союзов, но и задачи, связанные с необходимостью нахождения адекватных ответов на экологические вызовы, осво­ением космоса, совместным использованием ресурсов общего пользования, развитием коммуникационных сетей, контролем вооружений и тд. В то же время, как бы ни многообразны были эти сферы и направления и сколь бы велико ни было их значе­ние, центральным и наиболее важным из них остается полити­ческое сотрудничество, от успешности которого во многом зави­сит решение задач взаимодействия и в других областях. Особое значение приобретают вопросы политической интеграции. Она { тесно связана с экономической интеграцией, однако не сводится к ней и не представляет собой явление «вторичного» или «над­строечного» порядка.

В отечественной литературе осмысление интеграционных про­цессов было связано с развитием и институализацией западноев­ропейского сотрудничества, а также сотрудничества стран-членов СЭВ, и ограничивалось, главным образом, обсуждением экономи­ческих аспектов проблемы. При этом в основе такого осмысления лежала идеологическая установка, основная суть которой своди­лась к перепеву старой ленинской догмы, в соответствии с которой Соединенные Штаты Европы либо невозможны, либо реакцион­ны (28). «В рамках капитализма, — писал, например, в 1963 году один из авторов, — «интегрируются» не только экономические потенциалы разных стран, но и все пороки и противоречия их экономики, во много раз увеличиваемые «интеграцией». Именно поэтому капитализм не в состоянии обеспечить подлинного сбли­жения наций» (цит. по: там же, с. 59). Такая возможность при­знавалась лишь за «социалистической интеграцией». Дальнейшая разработка проблемы, как показывает Ю.В. Шишков, под давле­нием практических потребностей постепенно принимала более содержательный характер. И тем не менее, в силу «естественных» и понятных причин, освободиться от идеологических установок » и экономического детерминизма советской науке не удалось.

В политическом отношении международная интеграция пред­ставляет собой более высокую — по сравнению с вышеназванны­ми — форму сотрудничества. Это создание единого политическо­го сообщества на основе союза двух или более политических еди­ниц (29). «Интеграция, — пишут П.-Ф. Гонидек и Р. Шарвэн, — это одновременно процесс и состояние, имеющее тенденцию за­менить раздробленные международные отношения, состоящие из независимых единиц, новыми более или менее широкими объ­

256

единениями, наделенными минимальными полномочиями реше­ний либо в одной или нескольких определенных областях, либо во всех областях, которые входят в компетенцию базовых единиц. На уровне индивидуального сознания интеграция призвана по­родить лояльность и приверженность новому объединению, а на структурном уровне — участие каждого в его поддержке и разви­тии» (30).

Различают, с точки зрения географических масштабов объ­единительных процессов, глобальный, региональный, субрегио­нальный уровни интеграции. Существуют также различные эта­пы, или фазы интеграции — от связей взаимозависимости в рам­ках плюралистической международной системы, или стремления «встроиться в систему цивилизованных государств», до формиро­вания единой политической общности. Впрочем, следует сразу же сказать, что последняя является скорее идеальным типом и как феномен реальной практики международных отношений не существует. И все же основная суть интеграционного политичес­кого процесса, его главная тенденция ведет в направлении к вы­ходу за рамки простой координации внешних политик и посте­пенной передаче суверенитета к новым коммунитарным структу­рам. Поэтому первые исходные ступени, вроде только что на­званных, могут быть отнесены к интеграции лишь условно.

Научное исследование проблемы интеграции связано с ос­мыслением реальных интеграционных процессов — начиная с попытки создания в довоенный период Лиги Наций и вплоть до нынешних усилий США, Канады и Мексики по формированию североамериканского экономического союза¹ — и направлено на то, чтобы выявить в них общие тенденции, связанные с причина­ми, детерминирующими факторами, основными чертами данно­го феномена, наиболее продвинутой формой которого является сегодня Европейский Союз (до ноября 1993 г. называвшийся Ев­ропейским экономическим сообществом). Наиболее известными являются три теоретических направления, или три научные шко­лы: школа функционализма и неофункционализма, школа фе-

' Договор о свободной торговле между тремя странами (НАФТА), предусматриваю­щий создание с 1 января 1994 года самого обширного в мире общего рынка с ежегодным товарооборотом в 6,4 трлн. долларов, уже одобрен парламентом Кана­ды и ратифицирован конгрессом США. Что касается Мексики, то в силу очевид­ности тех выгод, которые ей сулит договор, в стране отсутствует сколь-либо серь­езная оппозиция ему. О политическом значении договора для США свидетель­ствует выступление Б. Клинтона накануне ратификации, в котором он предупре­дил, что в случае отказа от НАФТА «мы можем лишиться не только экономичес­ких, но и политических возможностей, чтобы содействовать демократии, свободе и стабильности в нашем полушарии» (цит. по: Независимая газета. 19.11.93).

дерализма и школа транснационализма¹ (или «плюралистическая школа»).

Отправным моментом изучения феномена международной интеграции с позиций «функционализма» стал вопрос о причинах неудачи в создании Лиги Наций, которым задался английский исследователь Д. Митрани. В разгар второй мировой войны, в 1943 году он публикует статью, озаглавленную «Мир и функцио­нальное развитие международной организации», в которой дела­ет вывод о несостоятельности любой предварительной модели политической интеграции. С его точки зрения, Лига Наций по­терпела поражение прежде всего потому, что государства увидели в ней угрозу своему суверенитету. Между тем глобальная между­народная организация не только не способна преодолеть нега­тивные последствия национальных суверенитетов, но и просто гарантировать мирные отношения между государствами. Поэто­му для поддержания мира после окончания второй мировой вой­ны нет смысла в амбициозных проектах создания международ­ных институтов, наделенных наднациональной властью и при­званных обеспечить политическую интеграцию государств. Вмес­то этого необходимо способствовать сотрудничеству между госу­дарствами в решении задач, представляющих совместный инте­рес и связанных с их конкретными потребностями экономичес­кого, социального, научно-технологического и т.п. характера. Прагматические выгоды подобного сотрудничества постепенно подтолкнут государства к созданию необходимых для этого меж­государственных органов, которые, в свою очередь, создадут пред­посылки и для политической кооперации.

Тем самым, «функционализм» предлагает не просто расшире­ние межгосударственного сотрудничества в отдельных сферах, которое носило бы чисто технический характер. Он видит в нем путь к достижению политической цели — интеграции государств в более широкую общность через постепенное отмирание их су­веренитетов. Национальное государство он рассматривает как слишком узкое с точки зрения возможностей для решения новых экономических, социальных и технических проблем, которые могут быть решены только на уровне международного сотрудничества. Поэтому межгосударственные отношения должны быть перестро­ены таким образом, чтобы вместо «вертикальной» территориаль-

' Иногда их рассматривают отдельно — фактически, как разные направления. Так, например, Ж. Барреа выделяет четыре школы: «плюралистическую», «функцио-налистскую», «неофункционалистскую» и «федералистскую» (Ваггеа J. Theorie des relations intemationales, — Louvain, 1984).

258

ной замкнутости были созданы действенные «горизонтальные» структуры, администрация которых была бы призвана координи­ровать межгосударственное сотрудничество в конкретных сфе­рах. Это позволит устранить экономические и социальные при­чины конфликтов, а затем — постепенно и безболезненно — пре­одолеть государственные суверенитеты. В результате длительной эволюции сотрудничество между государствами станет столь тес­ным, а их взаимозависимость столь высокой, что не только ста­нет немыслимым вооруженный конфликт между ними, но будет достигнуто состояние необратимости. Международная среда пре­терпит глобальные изменения, благодаря которым солдаты и дип­ломаты уступят место администраторам и техникам, отношения между канцеляриями — прямым контактам между техническими администрациями, а защита суверенитетов — прагматическому решению конкретных вопросов (31).

Таким образом, наряду с прагматизмом, функциональный подход к исследованию интеграционных процессов содержит и заметную долю нормативности. Подобная двойственность, как отмечает Ш. Зоргбиб, отчасти способствовала его успеху: «идеа­лист чувствителен к содержащемуся в нем «мондиализму»; реа­лист успокоен сохранением в среднесрочной перспективе, ос­новных атрибутов государственного суверенитета — в конечном счете «финальная фаза», как и в других доктринах, может быть отодвинута в очень далекое будущее» (32). Очевидно и практи­ческое влияние «функционализма» — особенно на создание и раз­витие Организации Объединенных Наций и, в частности, такого ее института, как ЭКОСОС (Социальный и экономический совет Объединенных Наций), получившего мандат на координацию меж­государственной деятельности в соответствующих сферах. В Хар­тии ООН уделено значительное внимание именно ее функцио­нальным обязанностям, а Генеральная Ассамблея формирует та­кие институты, как Конференция Объединенных Наций по тор­говле и сотрудничеству и Организация Объединенных Наций по индустриальному развитию. В то же время именно практическое применение положений «функционализма» в практике междуна­родной интеграции обнаружило и его недостатки.

Во-первых, его следствием стала слишком большая децентра­лизация международного сообщества, определенная дисперсия его усилий. Громоздкие и многочисленные технические организации породили новые проблемы координации. Одновременно появи­лась и опасность того, что параллельно с падением значения го­сударственного суверенитета будет происходить рост суверените­та специализированных организаций. Так, представитель МОТ на конференции в Сан-Франциско отказывался от субординации ООН во имя суверенитета своей организации (см.: там же,

о* 259

р. 120). Во-вторых, обнаружилось, что в реальной практике меж­дународной интеграции функциональное сотрудничество не ве­дет автоматически к «отмиранию суверенитета». Более того, ев­ропейский процесс показал, что особенно болезненной является именно проблема передачи государствами «в общий котел» части их политической и военной компетенции. В-третьих, само функ­циональное сотрудничество нуждается в подкреплении его ме­роприятиями политического характера.

Указанные недостатки отчасти были воспроизведены и «нео­функционализмом». Его представители — Э. Хаас (33), Линдберг (34) и др. отстаивают идею, согласно которой потребности со­трудничества в том или ином секторе экономической, социаль­ной или культурной деятельности способны вызвать эффект цеп­ной реакции в других, что, в свою очередь, приведет к необходи­мости создания специализированных наднациональных институ­тов для их координации и таким образом — к ускорению процес­са политической интеграции. При этом начинать следует с огра­ниченных экономических проектов, которые воспринимаются гораздо легче, чем «крупные политические повороты». Посколь­ку для их осуществления от государств не требуется отказа от собственной политики, а достаточно лишь простого сходства ин­тересов в конкретной области, постольку и добиться его относи­тельно легче. Вместе с тем «неофункционалисты» подчеркивают необходимость структурных условий успеха интеграции, которым должны отвечать государства (например, политический плюра­лизм, консенсус относительно фундаментальных ценностей), а также отмечают, что логика функциональной интеграции носит не механический, а вероятностный характер, и сам этот процесс зависит от множества факторов.

Если «функционализм», придавая политическим институтам немаловажное значение, считает их производными, или же па­раллельными экономическим, социальным и др. процессам, то «федерализм» ставит их в центр своей концепции. Вместе с тем его представители (А. Этциони, А. Спинелли, К. Фридрих, Дж. Элэзэр и др.) характеризуют федерализм как «договорный отказ от централизма, структурно оформленную дисперсию пол­номочий между различными центрами, законные полномочия ко­торых гарантируются конституцией» (35). Международная интег­рация на пути федерализма рассматривается по аналогии с «внут­ренними режимами» государств, построенными на принципах фе­дерального устройства, то есть — на основе этатистской модели. В основе этой модели лежит несколько принципов, раскрываю­щих ее суть. Во-первых, это двойное гражданство в условиях су­ществования центрального и регионального правительств. Во-вто­рых, — многообразие роли региональных правительств. В-треть-

260

их, — цикличность изменения силы и роли региональных прави­тельств. Наконец, в-четвертых, это происхождение федерализма, которое имеет два источника и, соответственно, две цели: воз­действие центростремительных сил и проблем, влекущих за со­бой федерализм как средство проведения единой политики; вли­яние центробежных сил, в результате которого федеративные признаки формируются с целью предотвращения распада общес­тва (см.: там же, с. 42—43). «Федерализм» обоснованно подчерки­вает то значение, которое имеет для международной интеграции политическая воля ее участников, а также роль распределения полномочий, их фрагментации между различными уровнями, как гарантии против возможных злоупотреблений своей властью со стороны центра.

Казавшаяся едва ли не полностью иллюзорной на первых по­рах (первые работы А. Спинелли были опубликованы тоже в раз­гар второй мировой войны), концепция федерализма медленно, через противоречия, но все же убедительно обретает некоторые зримые черты в интеграционном процессе в Западной Европе. Они становятся особенно заметными с первых всеобщих выбо­ров в Европарламент в 1979 г., придавших новый импульс инсти­туциональному развитию. В 1984 г. Европарламентом был принят разработанный А. Спинелли проект договора о Европейском со­юзе. В нем отмечалось, что в сферу деятельности Союза входит область сотрудничества, находящаяся под эгидой Совета Евро­пы, а также деятельность, подведомственная институтам Союза. Полномочия между Союзом и государствами распределяются на основе принципа субсидиарности: Союз выполняет только те за­дачи, которые сообща могут быть решены более эффективно, чем государствами в отдельности. Институты призваны служить эф­фективному укреплению позиций Комиссии, оптимизации про­цесса принятия решения, разделению законодательной власти между Советом и Парламентом.

В феврале 1985 г. был принят Единый Европейский Акт, ко­торый еще не институализировал Европейский союз, но стал важ­ным этапом на пути к этому. Он состоит из двух частей, одна из которых посвящена Сообществам, другая — политическому со­трудничеству. В первой фиксируется цель создания единого рын­ка к концу 1992 г. Вторая ограничивается институализацией пят­надцатилетней практики и ее закреплением в юридических обя­зательствах. В качестве цели называется формирование и прове­дение единой внешней политики, что предполагает постоянные взаимные консультации между двенадцатью странами, учет ими позиций друг друга, а также обязательные совместные обсужде­ния в вопросах, затрагивающих общие интересы, до принятия решений на национальном уровне. Наконец, 1 ноября 1993 года

261

вступили в силу Маастрихтские соглашения, предусматривающие создание к 2000 году валютно-экономического и военно-полити­ческого союзов 12 европейских государств. Европейское сооб­щество изменило свое название и стало Европейским союзом. Было принято решение о месте нахождения 10 новых европейских организаций — Валютного института, Европола, Европейского агентства по проблемам окружающей среды и др. Решено также о принятии в ряды Европейского союза к 1 января 1995 года Авст­рии, Швеции, Норвегии и Финляндии. Кроме того, после мно­гократных отсрочек было принято решение о вступлении в силу с 1 февраля 1994 года Шенгенских соглашений, подписанных вос­емью из двенадцати государств. В дополнение к свободному пе­ремещению капиталов, товаров и услуг внутри союза они преду­сматривают беспрепятственное передвижение людей, т.е. факти­ческую отмену границ.

И все же это не означает, что федерализм с самого начала являлся концептуальной базой европейской интеграции. В нача­ле этого процесса теоретически были возможны три пути: 1) наи­более традиционный — сотрудничество в рамках союзов или ас­социаций между государствами, остающимися суверенными и не­зависимыми; 2) наиболее смелый — федерация, учреждающая в ряде областей единую наднациональную политическую власть;

3) наиболее оригинальный — функциональная интеграция, даю­щая возможность общих действий в рамках специализированных институтов. На практике первый путь оказался необходимым и полезным, но недостаточным, второй — нереализуемым. Поэто­му процесс интеграции пошел по пути развития функциональной модели, позволяющей выйти за рамки простого сотрудничества и подготовить условия для возможной федерации (36).

Таким образом, одним из главных недостатков федералист­ской модели международной интеграции является то, что при всей своей внешней привлекательности, она имеет значительно мень­ше шансов на успех, чем функциональная модель, поскольку удель­ный вес элемента нормативности в ней еще более высок. Поэто­му, учитывая недостатки других рассмотренных выше концеп­ций, реальный процесс международной интеграции может быть понят лишь с учетом комплексного понимания преимуществ каж­дого из них. В сущности, именно об этом и идет речь в «плюра­листической» концепции К. Дойча.

Процесс интеграции рассматривается в рамках этой концеп­ции в терминах коммуникационных сетей, передающих сообще­ния и сигналы, обменивающихся информацией, способствующих выполнению определенных функций и накоплению опыта. Дойч анализирует два типа политических объединений, каждому из

262

которых соответствует свой особый процесс интеграции — «амаль­гамное» и «плюралистическое».

Под первым понимается «слияние в соответствующей форме двух или нескольких ранее самостоятельных единиц в более ши­рокое объединение, наделенное определенным типом общего управления» (37). Во втором — интегрирующиеся единицы со­храняют свою политическую самостоятельность. При этом осу­ществление «амальгамной» интеграции нуждается в целом ком­плексе разнообразных условий социокультурного и политическо­го характера, среди которых: приверженность населения интег­рирующихся общностей одним и тем же ценностям; обоснован­ное ожидание выгод от интеграции; достаточное знание друг друга и, соответственно, предсказуемость поведения. Процесс интег­рации должен сопровождаться лояльностью населения к возни­кающим новым политическим институтам, глубоким осознанием своего единства, а также выходом на политическую арену новой генерации руководителей. В конечном итоге должен сформиро­ваться общий образ жизни, который и становится основой для «амальгамной» интеграции.

Реализация «плюралистического» типа интеграции не требует столь обширных и столь жестких условий. Основные социокуль-турные ценности интегрирующихся единиц просто не должны противоречить друг другу; предсказуемость поведения касается лишь ограниченной сферы общих интересов; требуется также адекватная реакция политических элит на сигналы и действия заинтересованных правительств и населения. Кроме того, успеху интеграции способствует восприятие объединительной идеи ин­теллектуальными кругами и политическими движениями, как и постоянное развитие сетей коммуникации и всестороннего взаи­модействия. В 70-е годы под руководством К. Дойча было прове­дено обширное исследование в Германии (ФРГ) и Франции, в процессе которого были осуществлены интенсивный контент-анализ различных крупных ежедневных изданий, зондажи общест­венного мнения, экспертные опросы руководящих кадров, изу­чение статистики международных сделок. В результате обнару­жилось, что благоприятный образ единой Европы, сформировав­шийся у населения обеих стран, не привел к вытеснению при­верженности национальным ценностям. Поэтому был сделан вывод о том, что «плюралистическая» версия европейской инте­грации имеет более вероятное будущее, чем «амальгамная» (цит. по: 33, р. 125-127).

В обобщенном виде рассмотренные теоретические модели меж­дународной интеграции представлены в Таблице (см.: с. 255—256).

263

Теоретические модели международной интеграции

"Функциона­	"Неофункцио­	"Федера­	"Плюра­
	лизм"	нализм"	лизм"	лизм"
	(Д. Митрани)	(Э. Хаас,	(А. Этциони)	(К. Дойч)
		Л. Линдберг)
ПРЕИМУ­	— Неадаптиро-	Современ.	Давление	— Сохране­
ЩЕСТВА В	ванность гос.	общество: ин­	внешней уг­	ние своего
ПРЕОДОЛЕ­	структур к уп­	дустриальное,	розы; угроза	образа жизни;
НИИ НЕДО­	равлению об­	демократичес­	процветанию	возможности
СТАТКОВ	щими социаль­	кое, плюра­	и общим цен­	экономичес­
И РЕШЕ­	но-экономичес­	листическое и	ностям.	кой выгоды
НИЙ	кими интереса­	идеологически		для всех.
СОЗИДА­	ми; принцип	нейтральное.		— Социаль­
ТЕЛЬНЫХ	разяеленности.			ная мобиль­
ПРОБЛЕМ				ность.
АГЕНТЫ	— Прагматич­	— Коалиция	—Выдающая­	Государство-
	ная лояльность	интересов	ся личность;	локомотив.
	населения.	социально-	— Политичес­
		экономичес­	кая элита;
		ких элит.	— Государст­
			во-авангард.
НЕДОСТАТ­	— Чрезмерная	— Хрупкость	— Престиж	— Слишком
КИ	децентрализация МО и связанные	коалиций со­циально-эко­	обычных государств.	продвинутая институализа-
	с этим новые	номических		ция (сообщес­
	проблемы коор­	интересов.		тво амальгам­
	динации.	— Национа­		ной безопас­
	— Делегирова­	лизм и восста­		ности).
	ние политичес­	новление госу­
	ких и военно-	дарственной
	политических	мощи.
	компетенции
	сталкивается с
	приверженно­
	стью государств
	национальным
	приоритетам.
МЕХАНИЗ­	Сотрудничество	— Роль цент­	— Институа-	— Институа-
МЫ	в решении за­	ральных инсти­	лизация;	лизация.
	дач техническо­	тутов в форми­	Принятие об-	Адекватное и
	го, экономичес­	ровании нового	щефедераль-	постоянное
	кого, социаль­	"национального	иой конститу­	реагирование
	ного характера и его полити­ческое закреп­	сознания"; Передача суве­ренитетов ново­	ции; Двойное граж­данство в усло­	политичес­ких элитна сигналы и
	ление.	му центру. Постоянное со­	виях "двойно­	действия
		поставление и	го правитель­	заинтересо­
		согласование то­	ства"; Субси-	ванных пра­
		чек зрения.	диарность.	вительств

264

Продолжение

	"Функциона­лизм"	"Неофункцио­нализм"	"Федера­лизм"	"Плюра­лизм"
	(Д. Митрани)	(Э. Хаас,	(А. Этциони)	(К. Дойч)
		Л. Линдберг)
ПУТИ	— Замена "вер­	— Совершен­	— Согласо­	— Рост об­
	тикальной"	ствование меха­	ванный отказ	менов (това­
	территориаль­	низмов ППР;	от централи­	рами, идея­
	ной замкнутос­	возрастание	зации и от	ми, людьми);
	ти "горизон­	численности	политической	расширение
	тальными"	функционеров.	обособленнос­	сетей комму­
	структурами в		ти.	никаций.
	конкретных		Разграничение
	сферах; прямые		полномочий
	контакты с ад­		центральных
	министрацией;		и региональ­
	"отмирание"		ных органов
	нац.-гос. сувере­		власти.
	нитетов.
ТЕМПЫ,	— Постепен­	— Постепен­	— Институци­	— Медлен­
ЭТАПЫ	ность: последо­	ность: последо­	ональная ре­	ное соци­
	вательная пере­	вательное деле­	волюция; или	альное обу­
	дача технико-	гирование со­	переходный	чение отказу
	социоэкономич.	циально-эконо­	этап конфеде­	от исполь­
	компетенции	мического суве­	рации.	зования
	международным	ренитета		насилия.
	организациям.	(включенность
	— Делегирова­	и наднацио­
	ние прагматич­	нальность).
	ной лояльности.	— Передача
		утилитарн.
		верноподдан­
		ности.
возмож­	— Переплетение	— Создание	— Воссозда­	— Всеобщее
ный РЕ­	МПО огранич.	территориаль­	ние террито­	распростра­
ЗУЛЬТАТ	компетенции.	ного государст­	риального	нение отказа
	— Поддержание	ва на высшем	государства.	от примене­
	мира путем	уровне.	— Достижение	ния наси­
	распростране­		мира посред­	лия: "сооб­
	ния принципа		ством полити­	щество плю­
	нетерриториаль­		ческой власти.	ралистичес­
	ности власти			кой безопас­
	или "отмира­			ности".
	ния" государст­			— Мир не­
	ва.			смотря на
				"плюрализм
				суверените­
				тов".

265

Завершая рассмотрение проблемы международного сотрудни­чества, следует подчеркнуть, что здесь так же, как и при анализе конфликтов, было бы ошибкой делать выводы относительно их причин каждый раз, когда обнаруживаются какие-либо корреля­ции. Так же как и конфликты, интеграционные процессы явля­ются многомерным и сложным явлением, как бы «ускользаю­щим» от анализа и «неподдающимся» единой и окончательной типологизации. Поэтому та или иная региональная (субрегиональ­ная, государственная) модель интеграции не может быть механи­чески «перенесена» — ни в теоретическом, ни (тем более) в прак­тическом плане — на другой, даже очень «похожий» регион, но с иными социокультурными и экономическими особенностями и традициями. Во-вторых, стихийно возникнув в какой-либо сфере взаимодействия международных акторов, интеграция может ос­таться без последствий во всех остальных сферах, более того — может обратиться вспять или даже смениться противоположным процессом, — если она не будет подкреплена соответствующими политическими мероприятиями, закрепляющими благоприятные предпосылки и условия ее реализации и формирующими инсти­туциональные основы ее дальнейшего продвижения. Наконец, в-третьих, вряд ли верно рассматривать интеграционные тенден­ции как процессы, определяющие существо международных от­ношений, а тем более — пытаться на этой основе судить о буду­щем этих отношений. Как было показано выше, содержание меж­дународных отношений определяется не только сотрудничеством, но и конфликтами, в том числе и такими, которые сопровожда­ются дезинтеграцией ранее единых политических образований (примеры этого дают судьба СССР, Югославии, Чехословакии). Современная реальность не дает оснований полагать, что на сме­ну им придет гармоничный международный порядок. Рассмот­рим эту проблему более подробно.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Hoffmann S. International Systems and International Law. In: The In­ternational System. Theoretical Essays. — Princeton, 1961, p. 208.

2. Groom A.J. Paradigms in conflict: The strategist, the conflict researcher and the peace researche. // Conflict: Readings in management and resolution. — London, 1990; Braillard Ph., Djalili M.-R. Les relations internationales. — Paris, 1988, ch. 5.

3. Coser L. The Functions of Social Conflicts. — New York, 1956, p. 8.

4. Boulding К. Conflict and Defence. A General Theory. — New York, 1962.

5. Burton J. Resolution of Conflict. In: International Studies Quaterly, XV, 1, March 1972, p. 9-10.

266

6. Derriennic J.-P. Esquissc de problematique pour une sociologie des rela­tions intemationales. — Paris, 1977, p. 110.

7. См.: Антюхина-Московченко В.И„ Злобин А.А, Хрустале» М.А. Осно­вы теории международных отношений. — М., 1988, с. 96; Доронина Н.И. Международный конфликт. — М., 1981, с. 31; Международные конфликты / Под редакцией В.В. Журкина и Е.М. Примакова. — М., 1972, с. 15.

8. См.: Антюхина-Московченко В.И„ Злобин А.А., Хрустале» М.А. Ос­новы теории международных отношений. — М., 1988, с. 96.

9. См., например: Доронина Н.И. Международный конфликт. — М.,

1981, с. 33-34.

10. Legault A. Vingt-cinq ans d'ttudes strategique: Essai critique et survol de la documentation. In: B. Korany et coll. Analyse des relations internationa­les. — Montreal, 1987, p. 42.

11. BoomfleldL. Controlling Small Wars. - Penguin Press, 1972, p. 26.

12. Гарт Лиддел. Стратегия непрямых действий. — М., 1957, с. 339.

13. Коллинз Джон М. Большая стратегия. Принципы и практика. —

М., 1975, с. 40.

14. См. об этом: Богатуров А.Д., Плешаков К. В. Динамика междуна­родной стабильности // Мировая экономика и международные отноше­ния. 1991, № 2.

15. Galtung J. A Structural Theory of Agression. In: Journal of Peace Re­search. № 2, 1964.

16. См. об этом: Barrea J. Theories des relations internationales. — Paris,

1978, p. 325.

17. Senarclens P. de. La politique internationale. — Paris, 1992, p. 41—49.

18. Wright Q. Escalation of International Conflict // Journal of Conflict Resolution, 1965, № 4.

19. Социальный конфликт: современные исследования. Рефератив­ный сборник. — М., 1991.

20. Senghaas D., ed. Kritische Friedensforschung. — Frankfurt, 1971.

21. Schmid H. Politics and Peace Research. In: Journal of Peace Research. Vol.V, 1968.

22. Лебедева М.М., ХрусталевМ.А. Основные тенденции в зарубеж­ных исследованиях международных переговоров // Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 9, с. 107.

23. О процессе международных переговоров (опыт зарубежных ис­следований) / Отв. редакторы — Р. Г. Богданов, В.А. Кременюк. — М.,

1989, с. 7.

24. См. об этом: Международные отношения как объект изучения. —

М., 1993, с. 57.

25. Singer D. Vers une science de la politique internationale: perspectives, promesses et resultats. In: B. Korany et coll. Analyse des relations internatio­nales. Approches, concepts et donnees. — Montreale. 1987, p. 292 .

26. Rosenau J. Turbulence in World Politics. — Princetion. 1990.

27. Badie В., Smouts M.-C. Le retournement du monde. Sociologie de la s?ne internationale. — Paris, 1992.

267

28. Шишков Ю.В. Интеграция и дезинтеграция: корректировка кон­цепции //Мировая экономика и международные отношения. 1993, № 10.

29. Braillard Ph. Theories des relations internationales. — Paris, 1977 p. 135.

30. Gonidec P.-F; Charvin R. Relations internationales. — Paris, 1984, p. 435.

31. Mitl-any D. A Working Peace System. An Argument for the Functional Development of International Organization. — London, 4-th ed., 1946.

32. Zorgbibe Ch. Les relatons internationales. — Paris, 1975, p. 119.

33. Haas E. The Uniting of Europe: Political, Social and Economic For­ces, 1950-1957. - London, 1958.

34. Lindberg L. The Political Dynamics of European Economic Integrati­on. — London, 1963.

35. См.: Натан Р.П., Хоффманн Э.П. Современный федерализм // Международная жизнь. 1991, № 1, с. 42—43.

36. Gerbet P. Penser 1'Union europeenne. In: Penser Ie XX-e si,cle. Sous la direction de Andre Versaille. — Bruxelles, 1990, p. 198.

37. Deutsch К. Political community and North Atlantic area. — Princeton. 1957, p. 6.

38. Braillard Ph., DjalW M.-R. Les relations internationales. Paris, 1988.

Глава XII

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ПОРЯДОК

Проблеме международного порядка принадлежит одно из центральных мест поскольку в ней концентрируется представле­ние о взаимодействующих на мировой арене социальных общнос-тях как о составных частях, элементах единого социума — «меж­дународного общества», — характер отношений между которыми все больше напоминает характер отношений, существующих в рамках тех или иных внутригосударственных границ. При сохра­нении своих отличительных особенностей (отсутствие централь­ной власти, плюрализм суверенитетов, территориальная разде-ленность и т.п.), рудиментов «права сильного», конфликтов и войн международные отношения наших дней уже никак не могут быть представлены в виде «естественного состояния», когда сильный делает все то, что он хочет, а слабый — лишь то, что может. Конечно, как единой социально-политической организации, уп­равляемой единым правительством на основе общих законов, меж­дународного общества не существует. Трудно предполагать, что оно вообще возможно в сколь-либо обозримом будущем. Однако столь же трудно и отрицать, что государства и народы, населяю­щие планету, связаны сегодня нитями единой мировой экономи­ки, в большинстве своем разделяют сопоставимые идеалы и цен­ности, представлены в совместных политических и иных струк­турах, наконец, сталкиваются с общими вызовами и проблемами. Иначе говоря, существует тот минимум единства и организации, который вполне позволяет говорить о том, что существование международного общества — вполне очевидная реальность. А это означает, что такой же реальностью является и международный порядок.

Анализ проблемы международного порядка требует уяснения ряда вопросов. Во-первых, это вопрос о том, что такое «междуна­родный порядок», что вкладывается в содержание этого понятия. Во-вторых, это вопрос о типах международного порядка в исто-

269

рии человеческого общества. В-третьих, — вопрос о характерных чертах послевоенного международного порядка. И, наконец, в-четвертых, это вопрос об особенностях современного междуна­родного порядка и о возможности и путях построения качественно нового мирового порядка. Рассмотрим эти вопросы более подробно.

1. Понятие международного порядка

В определении международного порядка следует исходить из характеристики социального, или общественного (социетально-го) порядка. Общественный порядок — это такая организация социальной жизни, которая противоположна анархии, отрицаю­щей всякую власть одних социальных общностей над другими, проповедующей неподчинение любому руководству и ничем не­ограниченную свободу личности. Иначе говоря, общественный порядок — это определенная организация в жизни социума, ее регулирование на основе определенных (например, государствен­но-правовых) норм и общих (например, национальных, культур­ных, морально-этических и т.п.) ценностей.

Понятие «международный порядок» относится к глобальной социальной общности, образованной совокупностью различных общественных субъектов (акторов), действующих на мировой аре­не. Возникает вопрос, возможен ли общественный порядок в сфере международных отношений, которая характеризуется отсутстви­ем единой центральной власти, многообразием несовпадающих между собой ценностей, а также отсутствием высшего органа, который определял бы правомерность или неправомерность дей­ствий участников международных отношений? Ведь общие цен­ности здесь играют весьма слабую роль, а нормы международно­го права, в сущности, носят необязательный характер.

Пытаясь ответить на поставленный вопрос, следует иметь в виду то, что с самого начала истории международных отношений человечеству было свойственно стремление к их сознательному регулированию, в основе которого лежала всеобщая потребность их участников в безопасности и выживании. По мере возрастания степени зрелости международных отношений, это стремление находило свое выражение во все более интенсивном развитии международного права, создании и укреплении международных организаций и институтов, в усилении их роли в стабилизации международной жизни и, наконец, в постепенном формировании на этом пути целостной глобальной международной системы (1).

Таким образом, международный порядок — это такое устрой­ство международных (прежде всего межгосударственных) отно­шений, которое призвано обеспечить основные потребности госу-

270

дарств и других институтов, создавать и поддерживать условия их существования, безопасности и развития. В данном случае речь вдет об институциональном понимании, которое, конечно, не ис­черпывает всего содержания понятия «международный порядок».

В литературе, посвященной анализу международных отноше­ний не существует однозначного, общепризнанного определения международного порядка. Некоторые исследователи склонны сво­дить его к совокупности юридических норм, сводя тем самым к международному праву, другие делают упор на международную стабильность, третьи связывают с сохранением на международ­ной арене определенного статус-кво в отношениях между госу­дарствами. Например, с точки зрения американского автора Т. Франка, основу международного порядка составляет закон­ность — совокупность правил, созданных в ходе общепринятых юридических процедур, характеризующихся ясностью, взаимо­связанностью и вписывающихся в существующую систему меж­дународного права (2). Однако с позиций, основанных на сущес­твовании международного общества, такая точка зрения пред­ставляется слишком узкой, поскольку она не только сводит проб­лему международного порядка к межгосударственным отноше­ниям, но и эти последние рассматривает лишь в одном измерении.

Поскольку содержание термина «международный порядок» традиционно связано с межгосударственными отношениями, С. Хоффманн предложил отличать его от термина «мировой по­рядок». С этой точки зрения, международный (а вернее сказать, межгосударственный) порядок вполне может существовать без наличия мирового порядка. В качестве примера можно привести государства, между которыми существуют отношения взаимного уважения и в то же время полного безразличия к внутренним делам друг друга, что делает возможным в том или ином из них геноцид или экономическую эксплуатацию основной массы на­селения. Напротив, мировой порядок немыслим без создания эффективных процедур межгосударственного сотрудничества, предполагающих особый международный порядок, отвечающий общим основным целям и ценностям их граждан. В юридических терминах речь идет о различии между правами государств (вза­имном уважении суверенитета) и правами человека.

Разница между рассматриваемыми понятиями заключается и в том, что если международный порядок как более или менее оптимальное устройство международных отношений, отражаю­щее возможности общественных условий, существовал практи­чески на всех этапах истории межгосударственных отношений, то этого нельзя сказать о мировом порядке.

Один из крупнейших немецких философов XX в. К. Ясперс понимал мировой порядок как «принятое всеми устройство, воз-

271

никшее вследствие отказа каждого от абсолютного суверените­та», как общечеловеческие ценности ~и юридические нормы, как «правовое устройство мира посредством политической формы и связывающего всех этоса» (3). Мировая история до сих пор не знала подобного устройства. Это не означает, однако, что миро­вой порядок невозможен в принципе. Напротив, с расширением круга участников международных отношений, а также усилением взаимозависимости мира, стимулируемым и научно-техническим прогрессом, и обострением глобальных проблем, тенденция к общемировому устройству человеческой жизни становится все более отчетливой, приобретая особо зримые черты в наше время. В самой этой тенденции отражаются общесоциологичсские про­цессы и закономерности, обусловленные деятельностью социаль­ных общностей на мировой арене.

Таким образом, международный порядок — важная составная часть мирового порядка, его ядро, но к нему не сводится все содержание мирового порядка. Поэтому с точки зрения строгого, академического подхода их не следует отождествлять. В то же время было бы неверно и абсолютизировать их различие. Они имеют общие корни, общие основы, которые цементируют един­ство человеческого общества, обеспечивают его целостность. К числу таких основ относятся международные экономические об­мены, возрастающее значение которых резюмируется в форми­ровании единого мирового рынка; научно-технические достиже­ния (особенно в области коммуникационных систем, средств связи и информации); политические структуры и интересы; социокуль-туриые ценности. Они играют неодинаковую роль в формиро­вании и поддержании международного порядка: на различных этапах исторического развития одни из них выступают на перед­ний план, тогда как значение других снижается; точно так же изменения, происходящие в структуре, например, политических основ того или иного типа международного порядка, не ведут автоматически к изменениям в мировой экономике или в цен­ностных ориентациях международных акторов, хотя и влияют на них. В то же время, правильное понимание сущности и значения проблемы международного порядка возможно только при комплек­сном рассмотрении основ его формирования и функционирования.

Исходя из этого методологического требования, С. Хоффманн принимает за отправной пункт своего анализа проблемы между­народного порядка его основные измерения — характеристики, отражающие эмпирические данные, в которых резюмируются исследования методов создания и поддержания международного порядка (4).

Наиболее изученным из них является горизонтальное измере­ние, т.е. отношения между главными акторами международных

272

отношений. При этом, если международная система носит в струк­турном отношении многополюсный характер, то механизмом поддержания в ней порядка является механизм политического равновесия. Что же касается биполярных систем, то и здесь ба­ланс сил выступает главным средством от сползания к беспорядку.

Вертикальное измерение международного порядка представле­но отношениями между сильными и слабыми акторами. Именно триумф силы выступает гарантом иерархической и жесткой орга­низации международных отношений и регулирования взаимодей­ствий в рамках империй, являющихся типичным примером до­минирования в международной системе вертикального измере­ния международного порядка. При этом насилие — главное, но не единственное средство сохранения империи: история показы­вает, что она подвергается угрозе развала именно тогда, когда сила превращается в ее единственную опору, а остальные средст­ва — такие, как «вертикальная дипломатия», специальные органы имперской бюрократии и правовые системы, а также экономиче­ские компенсации для лояльных вассалов, — по тем или иным причинам дают сбои и перестают действовать (см.: там же, р. 679).

Основу функционального измерения международного порядка составляет та роль, которую играют в стабилизации международ­ной жизни различные области международных отношений — дип­ломатия и стратегия поведения акторов, экономические обмены между ними, моральные ценности и политические амбиции ли­деров, а также деполитизированная сфера деятельности частных субъектов международных отношений (например, транснацио­нальных обществ деловых людей, ассоциаций ученых, специа­листов и т.п.). При этом любой из указанных аспектов функцио­нального измерения может служить как стабилизирующим факто­ром, т.е. фактором поддержания международного порядка, так и источником его дестабилизации и беспорядка (см.: там же, р. 681).

Главное же заключается в том, что во всех измерениях между­народного порядка основным средством его поддержания на раз­ных этапах исторического развития международных отношений оставалась сила — и прежде всего военная сила. Положение на­чинает отчасти меняться лишь в последние десятилетия нашего века. Выяснение деталей этих изменений требует более подроб­ного рассмотрения вопроса об исторических типах международ­ного порядка.

2. Исторические типы международного порядка

В науке о международных отношениях существует согласие относительно того, что современный международный порядок и современная система межгосударственных отношений ведут свое

273

начало с 1648 года, когда Вестфальский мирный договор положил конец Тридцатилетней войне в Западной Европе и санкциониро­вал распад Священной Римской империи на 355 самостоятель­ных государств. Именно с этого времени в качестве главной фор­мы политической организации общества повсеместно утвержда­ется национальное государство (в западной терминологии — «го­сударство-нация»), а доминирующим принципом международ­ных отношений становится принцип национального (т.е. госу­дарственного) суверенитета. До этого времени, как подчеркивал известный юрист-международник прошлого века Ф. Мартене, международные отношения характеризовались разобщенностью их участников, бессистемностью международных взаимодействий, главным проявлением которых выступали кратковременные во­оруженные конфликты или длительные войны (5).

Вестфальский договор имел целью закрепить сложившееся в результате войны соотношение сил и, закрепив границы нацио­нальных государств, создать противодействие их стремлению ус­тановить свое господство над территориями друг друга (см.: 1, с. 52). Таким образом, вместе с государством-нацией и правовым закреплением национально-государственного суверенитета в меж­дународных отношениях закрепляется система политического равновесия. Основной ее смысл — компромисс между принци­пом суверенитета и принципом общего интереса. В процессе своего функционирования данная система вынуждает каждого из акто­ров ограничивать свои экспансионистские устремления, чтобы не оказаться в ситуации, когда подобное ограничение будет на­вязано ему другими. Одним из главных средств поддержания рав­новесия является тот или иной вид коалиции: либо объединение «всех против одного», либо — когда этот «один» предусмотри­тельно окружил себя союзниками, — коалиция блокады, в кото­рую вступают те, кто хочет сохранить сложившееся соотношение сил. Коалиция направлена на устрашение государства, которое потенциально в той или иной форме нарушает политическое рав­новесие. В случае неудачи устрашения, средством обуздания та­кого государства, используемым коалицией, становится локальная война за ограниченные цели. Таким образом, в этой системе одно­стороннее использование силы является фактором создания бес­порядка, тогда как ее коллективное использование рассматрива­ется как инструмент поддержания порядка (см.: 4, р. 676—677).

В дальнейшем понятие политического равновесия приобрело более широкий смысл и стало означать: а) любое распределение силы; б) политику какого-либо государства или группы государств, направленную на то, чтобы чрезмерные амбиции другого госу­дарства были обузданы с помощью согласованной оппозиции тех, кто рискует стать жертвами этих амбиций; в) многополярную со-

274

вокупность, в которую время от времени объединяются великие державы с целью умерить чрезмерные амбиции одной из них (6).

Идея равновесия как принцип международных отношений и международного права просуществовала до 1815 г., когда пора­жение Наполеона и временная победа монархических реставра­ций были закреплены на Венском конгрессе в принципе «легити­мизма», означавшем в данном случае попытку победителей вос­становить феодальные порядки (см.: 1, с. 52—57). Из этого не следует, что механизм равновесия в дальнейшем уже не исполь­зуется для поддержания порядка. Напротив, в приведенном выше широком понимании он становится едва ли не универсальным средством, которое в той или иной степени находит себе приме­нение вплоть до наших дней.

«Легитимизм» как оправдание вооруженных интервенций ев­ропейских монархий с целью насаждения феодальных порядков не мог сохраниться длительное время. Уже во второй половине XIX в. рушится созданный в результате Венского конгресса Свя­щенный союз, а к концу столетия в Европе происходит форми­рование двух основных военно-политических группировок — Тройственного союза и Антанты, развязавших в начале XX в. первую мировую войну. Ее итогом стали новый раскол Европы и мира в целом, Октябрьская революция и образование СССР. К трем измерениям международного порядка, на которые указывал С. Хоффманн, добавилось четвертое — идеологическое измерение. Это отнюдь не способствовало стабилизации международных от­ношений, доказательством чего стала вторая мировая война. В результате раскол Европы и мира углубился, ибо образовались два противостоящих друг другу лагеря, две общественно-полити­ческие системы, исповедующие противоположные идеологии. Шаткая стабильность между ними поддерживалась при помощи «холодной войны» и взаимного устрашения, подкрепляемого рас­тущим ядерным арсеналом обеих сторон и ведущего к безудерж­ной гонке вооружений, которая становилась все более обремени­тельной для их экономик и для мировой экономики в целом. В структурном отношении сформировавшийся после второй миро­вой войны международный порядок предстает как явно выра­женное биполярное устройство, усложняемое по всем измерени­ям целым рядом обстоятельств, более подробно о которых будет сказано далее. Здесь же отметим, что ситуацию, сложившуюся в международных отношениях в послевоенное время и сохраняв­шуюся вплоть до конца 80-х годов, вряд ли правомерно рассмат­ривать как сосуществование двух типов международного порядка — капиталистического и социалистического. В сущности, каждая из систем функционировала по одной и той же схеме, в соответ­ствии с которой держава-гегемон фактически подчиняла своим

275

интересам деятельность своих «клиентов» как внутри системы, так и за ее пределами.

В целом, наблюдаемые в истории типы международного по­рядка колеблются в пределах двух классических моделей: модели «состояния войны» и модели «ненадежного мира» или «нарушае­мого порядка» (см.: 4, р. 673—675). Согласно первой из них, сущ­ностью международных отношений является война или подго­товка к ней. Так называемые общие нормы — хрупки, временны, они пропорциональны поддерживающей их силе, подчинены пре­ходящему совпадению интересов. Сторонники этой модели (Фу-кидид, Макиавелли, Гоббс, Руссо, Кант, Гегель) сходятся во мне­нии, согласно которому в международных отношениях не сущес­твует общего разума, который умеривал бы амбиции каждого ак­тора, а есть лишь институциональная рациональность: поиски наилучших средств для особых целей, расчет сил, приводящие не к гегемонии, а к конфликтам. Вместе с тем они расходятся в своих оценках подобного типа международного порядка, а следо­вательно, и путей его преодоления и замены новым, более совер­шенным.

Гоббс, например, считал состояние войны вполне терпимым, хотя и различал индивидуальную войну «всех против всех», выте­кающую из самой человеческой природы, и войну между госу­дарствами, которая не обязательно угрожает выживанию каждого человека, особенно если речь идет о сильных государствах. От­сюда его призыв к отказу от индивидуальной свободы людей в пользу государства—Левиафана. Гегель видел в войне необходи­мое и благоприятное, хотя и суровое средство против упадка граж­данского общества и считал, что в конечном итоге конфликты между цивилизованными обществами трансформируются в не­кий ритуал, не угрожающий их безопасности. В противополож­ность такому подходу Кант рассматривал войны как нетерпимое явление. Идеальным состоянием общества он считал мир между отдельными лицами в естественном состоянии и мир между го­сударствами. Но вечный мир, с его точки зрения, может насту­пить лишь в очень отдаленном будущем.

Что касается второй модели, то она является реакцией на воз­никновение государств-наций с их принципом суверенности, ут­рату абсолютного авторитета христианской церкви и римского папы. Международные отношения рассматриваются в ней как среда, в которой имеются силы, способные гарантировать мини­мум порядка. Такие силы формируются из государств, объединя­ющихся на основе совместных интересов, которые приводят их к созданию общих правовых норм. Так, с точки зрения Локка, ми­ровая политика не есть состояние войны. В противоположность Гоббсу он считал, что естественное состояние человека означает

276

не «войну всех против всех», а личную свободу и равенство лю­дей и, кроме того, отсутствие единого союза и общего суверена. Последнее обстоятельство создает возможность злоупотребления, поэтому государство призвано соблюдать и защищать принципы естественного права и ограждать от злоупотребления ими. Для государств является «естественным» признание взаимных обяза­тельств, уважения друг друга и взаимопомощи, война же являет­ся продуктом злоупотребления суверенитетом и наносит всеоб­щий вред. Тем не менее войны практически неизбежны, поэтому международный порядок всегда является ненадежным.

Каждая из приведенных моделей отражала часть действитель­ности своего времени. В определенной мере это остается верным и для наших дней, хотя следует подчеркнуть, что последние деся­тилетия привнесли в международный порядок существенные из­менения. Сегодня достаточно четко просматриваются два качес­твенно разных этапа послевоенного международного устройства:

период «холодной войны» и современный период, начало кото­рому положили перемены в нашей стране и в странах Восточной Европы и который следует характеризовать как переходный. Рас­смотрим каждый из них.

3. Послевоенный международный порядок

После второй мировой войны сложился международный по­рядок, отличавшийся двумя существенными особенностями.

Во-первых, это уже упоминавшееся достаточно четкое разде­ление мира на две социально-политические системы, которые находились в состоянии перманентной «холодной войны» друг с другом, взаимных угроз и гонки вооружений. Раскол мира нашел свое отражение в постоянном усилении военной мощи двух сверх­держав — США и СССР, он институализировался в противосто­ящих друг другу двух военно-политических (НАТО и ОВД) и по­литико-экономических (БЭС и СЭВ) союзах и прошел не только по «центру», но по «периферии» международной системы.

Во-вторых, это образование Организации Объединенных На­ций и ее специализированных учреждений и все более настойчи­вые попытки регулирования международных отношений и со­вершенствования международного права. Образование ООН от­вечало объективной потребности создания управляемого между­народного порядка и стало началом формирования международ­ного сообщества как субъекта управления им. Вместе с тем, вслед­ствие ограниченности своих полномочий, ООН не могла выпол­нить возлагаемой на нее роли инструмента по поддержанию мира и безопасности, международной стабильности и сотрудничества между народами. В результате сложившийся международный по-

277

радок проявлялся в своих основных измерениях как противоре­чивый и неустойчивый, вызывая все более обоснованную озабо­ченность мирового общественного мнения.

Опираясь на анализ С. Хоффманна, рассмотрим основные из­мерения послевоенного международного порядка.

Так, горизонтальное измерение послевоенного международ­ного порядка характеризуют следующие особенности.

1. Децентрализация (но не уменьшение) насилия. Стабиль­ность на центральном и глобальном уровнях, поддерживаемая взаимным устрашением сверхдержав, не исключала нестабиль­ности на региональных и субрегиональных уровнях (региональ­ные конфликты, локальные войны между «третьими странами», войны с открытым участием одной из сверхдержав при более или менее опосредованной поддержке другой из них противополож­ной стороны и т.п.).

2. Фрагментация глобальной международной системы и реги­ональных подсистем, на уровне которых выход из конфликтов зависит каждый раз гораздо больше от равновесия сил в регионе и чисто внутренних факторов, касающихся участников конфлик­тов, чем от стратегического ядерного равновесия.

3. Невозможность прямых военных столкновений между сверх­державами. Однако их место заняли «кризисы», причиной кото­рых становятся либо действия одной из них в регионе, рассмат­риваемой как зона ее жизненных интересов (Карибский кризис 1962 г.), либо региональные войны между «третьими странами» в регионах, рассматриваемых как стратегически важные обеими сверхдержавами (Ближневосточный кризис 1973 г.).

4. Возможность переговоров между сверхдержавами и возглав­ляемыми ими военными блоками с целью преодоления создав­шегося положения, появившаяся в результате стабильности на стратегическом уровне, общей заинтересованности международ­ного сообщества в ликвидации угрозы разрушительного ядерного конфликта и разорительной гонки вооружений. В то же время эти переговоры в условиях существующего международного по­рядка могли привести лишь к ограниченным результатам.

5. Стремление каждой из сверхдержав к односторонним пре­имуществам на периферии глобального равновесия при одновре­менном взаимном согласии на сохранение раздела мира на «сфе­ры влияния» каждой из них.

Что касается вертикального измерения международного по­рядка, то, несмотря на огромный разрыв, существовавший между мощью сверхдержав и всего остального мира, их давление на «третьи страны» имело пределы, и глобальная иерархия не стано­вилась большей, чем прежде. Во-первых, всегда сохранялась су­ществовавшая в любой биполярной системе возможность контр-

278

давления на сверхдержаву со стороны ее более слабого в военном отношении «клиента». Во-вторых, произошел крах колониаль­ных империй и возникли новые государства, суверенитет и права которых защищаются ООН и региональными организациями типа ЛАГ, ОАЕ, АСЕАН и др. В-третьих, в международном сообщест­ве формируются и получают быстрое распространение новые мо­ральные ценности либерально-демократического содержания, в основе которых — осуждение насилия, особенно по отношению к слаборазвитым государствам, чувство постимперской вины (зна­менитый «вьетнамский синдром» в США) и т.п. В-четвертых, «чрезмерное» давление одной из сверхдержав на «третьи стра­ны», вмешательство в их дела создавали угрозу усиления проти­водействия со стороны другой сверхдержавы и негативных по­следствий в результате противостояния между обоими блоками. Наконец, в-пятых, указанная выше фрагментация международ­ной системы оставляла возможность претензий определенных государств (их режимов) на роль региональных квазисверхдержав с относительно широкой свободой маневра (например, режим Индонезии в период правления Сукарно, режимы Сирии и Изра­иля на Ближнем Востоке, ЮАР — в южной Африке и т.п.).

Для функционального измерения послевоенного международ­ного порядка характерно прежде всего выдвижение на передний план деятельности государств и правительств на международной арене экономических мероприятий. Основой этого явились глу­бокие экономические и социальные изменения в мире и повсе­местное стремление людей к росту материального благосостоя­ния, к достойным XX века условиям человеческого существова­ния. Научно-техническая революция сделала отличительной чер­той описываемого периода деятельность на мировой арене в ка­честве равноправных международных акторов неправительствен­ных транснациональных организаций и объединений. Наконец, в силу ряда объективных причин (не последнее место среди них занимают стремления людей к повышению своего уровня жизни и выдвижение на передний план в международных стратегичес-ко-дипломатических усилиях государств экономических целей, до­стижение которых не может быть обеспечено автаркией), замет­но возрастает взаимозависимость различных частей мира.

Однако на уровне идеологического измерения международ­ного порядка периода холодной войны эта взаимозависимость не получает адекватного отражения. Противопоставление «социалис­тических ценностей и идеалов» «капиталистическим», с одной стороны, устоев и образа жизни «свободного мира» «империи зла», — с другой, достигли к середине 80-х годов состояния психологи­ческой войны между двумя общественно-политическими систе­мами, между СССР и США.

279

И хотя путем использования силы на региональных и субре­гиональных уровнях, ограничения возможностей «средних» и «малых* государств сверхдержавам удавалось сохранять глобаль­ную безопасность и тем самым контролировать сложившийся после второй мировой войны международный порядок, изменения, про­исходящие в сфере международных отношений, делали все более очевидным тот факт, что уже к 80-м годам он превратился в тор­моз общественного развития, опасное препятствие на его пути.

Тяжелым бременем для человечества стала вызванная проти­воборством двух систем гонка вооружений. Так, в середине 80-х годов на вооружение ушло около 6% мирового валового продук­та. Военные программы повлекли за собой огромный расход топ* лива, энергии, редкого сырья. Реализация этих программ приос­тановила либо замедлила использование для невоенных нужд множества научных открытий и новейших технологий (7). По дан­ным Стокгольмского международного института мира (SIPRI) в середине 80-х годов более половины ученых и технической ин­теллигенции планеты работали над созданием средств и методов разрушения, а не созидания материальных ценностей. Военные расходы оценивались в 1000 млрд. долларов в год или свыше 2 млн. в минуту (8). В то же время около 80 млн. человек в мире жили в абсолютной нищете, а из 500 млн. голодающих 50 млн. (половина которых — дети) ежегодно умирали от истощения (см.:

там же, р. 79—80).

Если для мировой экономики непомерное бремя военных рас­ходов стало причиной стагнации и экономического дисбаланса,, то еще более тяжелыми были его последствия для «третьего мира». Так, каждое вызванное гонкой вооружений повышение США своего ссудного процента на единицу добавляло 2 млрд. долларов к долгу развивающихся стран. Одним из самых опасных послед­ствий и аспектов проблемы стал рост военных расходов стран «третьего мира», испытывающих острый недостаток средств для медицинского обслуживания и продовольственного обеспечения населения. Достигнув ежегодной суммы в 140 млрд. долларов к 1980 г., эти расходы утроились в реальных ценах между 1962-* 1971 и 1972— 1981 годами. Во многих развивающихся странах на военные цели выделялось до 45% национального бюджета (см.:

там же). Возрастающее бремя военных расходов стало непосиль­ным и для СССР, сыграв едва ли не решающую роль в крушении его экономики.

В целом же, в истории человечества создалась принципиаль­но новая ситуация, когда накопленного им прежде опыта нахож­дения оптимальных путей общественного развития уже недоста­точно, когда возникла острая необходимость в нетривиальных подходах, порывающих с привычными, но более не отвечающи-

280

ми действительности стереотипами. Беспрецедентные вызовы, с которыми столкнулось человечество, потребовали соответствую­щих их масштабам изменений в области международных отно­шений. Первостепенную важность для судеб цивилизации полу­чило широкое осознание уже отмечавшегося ранее некоторыми учеными того факта, что современный мир представляет собой неделимую целостность, единую взаимозависимую систему. Но­вое значение приобрел вопрос о войне и мире — пришло пони­мание всеми, причастными к принятию политических решений того, что в ядерной войне не может быть победителей и побеж­денных и что войну уже нельзя рассматривать как продолжение политики, ибо возможность применения ядерного оружия делает вполне вероятной гибель человеческой цивилизации.

В этих условиях все более настойчиво пробивает себе дорогу идея нового международного порядка. Однако между ней и ее практическим воплощением лежат политические и социологи­ческие реальности наших дней, которые могут быть охарактери­зованы как переходный период, отличающийся глубокой проти­воречивостью. Рассмотрим их подробнее.

4. Особенности современного этапа международного порядка

Идея нового международного порядка принимает самые раз­личные концептуальные формы, в многообразии которых можно выделить два основных подхода — политологический (с акцен­том на правовые аспекты) и социологический. Такое разделение, конечно, носит достаточно условный характер и его значение не должно преувеличиваться.

Сторонники первого подхода исходят из объективной пот­ребности повышения управляемости мира и использования в этих целях существующих интеграционных процессов. Настаивая на необходимости создания международной системы, базирующей­ся на законности, они указывают на ускоряющееся на наших глазах расширение роли и сфер применения международного права и на повышение значения международных институтов. При этом одни из них, как, например, Г. X. Шахназаров, считают, что ве­дущую роль в формировании международного порядка призваны сыграть многочисленные международные организации во главе с Организацией Объединенных Наций, которая может рассматри­ваться как зачаток будущего мирового правительства (9).

Другие, рассматривая создание мировых институтов, управ­ляющих международными экономическими и политическими от­ношениями, как путь к формированию в отдаленном будущем планетарного правительства, указывают на роль региональных

281

процессов как катализаторов, способных ускорить создание та­ких институтов. Так, например, почетный генеральный директор Комиссии европейского сообщества К. Лейтон выдвинул модель регионального сотрудничества по образу ЕЭС. Поддержка и ин-ституализация интеграционных процессов не только в Европе, но и в АТР, Африке, Латинской Америке в итоге позволит, по его мнению, создать эффективно функционирующую мировую фе­дерацию под эгидой ООН (см.: 8, р. 54—55).

Некоторые из сторонников регионального подхода, усматри­вая зачатки будущей конфедерации государств в интеграционных союзах, которые в свою очередь, имеют тенденцию к взаимному сближению, считают, что ООН не способна возглавить данный процесс. Этому мешает прежде всего слабость международного права, которое, по сути дела, основывается на договорах, содер­жащих в самом акте их заключения возможность своего наруше­ния. Поэтому, по их мнению, вместо ООН нужна принципиаль­но новая система государств, способная обеспечить действенность общих принципов их поведения на мировой арене (10).

К рассматриваемому направлению можно отнести и модель «гостиницы на полпути»: по мнению ее сторонников, для созда­ния эффективного нового международного порядка необходимо не глобальное правительство, к которому не готовы народы и государства, а полицеитрическое управление из центральной ру­ководящей группы государств (США, Японии, стран ЕЭС, а так­же СССР — при условии преодоления им своих проблем, и Ки­тая — при условии политических перемен в этой стране), кото­рые сформировали бы своего рода Всемирный Генеральный Ко­митет. С другой стороны, аналогичную роль могли бы играть и региональные державы в соответствующих регионах мира (11).

Не менее разнообразны взгляды и сторонников социологи­ческого подхода к проблеме мирового порядка. Так, например, некоторые из них считают, что становление мирового порядка будет идти через конвергенцию социальных структур, размыва­ние общественно-политических различий двух типов общества и затухание классовых антагонизмов (12). Настаивая на том, что именно такой путь может привести, в конечном счете, к форми­рованию единой цивилизации (подчеркнем при этом, что неко­торые из положений данной концепции отчасти подтверждаются дальнейшим развитием событий на международной арене), они вместе с тем достаточно скептически относятся к возможности создания единого управляющего центра для всего человечества. Так, по мнению А.Е. Бовина, отсутствие устойчивого постоянно­го баланса интересов не позволяет говорить — по крайней мере в среднесрочной перспективе, — о возможности делегирования по-

282

добному центру членами мирового сообщества части своих прав, своего суверенитета (13).

Социологический подход отличает и анализ проблемы миро­вого порядка, проведенный представителями Фонда Дата Хам-маршельда, которые подчеркивают, что уже сегодня существуют не только объективные потребности, но и предпосылки перехода от нынешней политики принятия сиюминутных решений и часто пассивного реагирования на события к более последовательной и надежной системе поддержания мира (14). Глобальный характер крупнейших мировых проблем требует, по их мнению, создания руководства нового типа для их урегулирования. Отстаивая идею мирового правительства и считая ООН его основой и прообра­зом, они подчеркивают, что уже сегодня ее деятельность должна отвечать не только требованиям правительств, но и возрастаю­щим ожиданиям народов. В наши дни, в силу необычайного по­вышения роли частных и негосударственных акторов междуна­родных отношений, резко возрастает потребность в развитии со­трудничества на неправительственной основе. ООН и другие су­ществующие международные организации уже сейчас выполня­ют не только политические функции, но и практически связаны со всеми отраслями человеческой деятельности. В дальнейшем эта роль будет еще больше возрастать, а решение многих между­народных программ во все большей степени будет обеспечивать­ся неправительственными источниками. Важными факторами существенных изменений в мире станут обеспечение их народ­ной поддержкой и соответственно восприимчивость международ­ных организаций к воле народов (см.: 14, № 10, с. 119—120).

Подчеркнем еще раз, что выделение двух указанных подходов носит условный характер. Разницу между ними нельзя абсолюти­зировать, она относительна: сторонники политологического под­хода не отвергают роль социальных факторов в становлении но­вого международного порядка, так же как и сторонники социо­логического подхода не игнорируют влияния политических фак­торов. Речь идет лишь о том, что одни исходят из преимущес­твенно межгосударственных, политических отношений и на этой основе осмысливают социальные и иные процессы, а другие строят анализ политических процессов и структур международных от­ношений на исследовании социальных тенденций. В то же время представляется, что социологический подход более плодотворен:

он содержит больше возможностей избежать идеологизации ана­лиза, он более широк, что дает возможность интегрировать и политологический анализ, а главное — он позволяет полнее учи­тывать интересы не только государств и политических институ­тов, но и интересы социальных групп и конкретных людей.

283

Именно с позиций социологического подхода можно увидеть пути решения неразрешимого в рамках «чисто» политологичес­кого рассмотрения центрального для проблемы мирового поряд­ка вопроса — о соотношении между национально-государствен­ным суверенитетом и всеобщей мировой ответственностью. «Свя­щенный» принцип суверенитета выглядит с этих позиций совер­шенно иначе, что позволяет заметить, что «безудержное испол­нение национальных суверенитетов слишком часто сводится к насильственному шоку борющихся эгоизмов, означает неразум­ную эксплуатацию природы без заботы о будущих поколениях и экономическую систему, которая не способна реализовать «ес­тественную справедливость» в отношениях между богачами «раз­витого мира» и миллионами голодающих в «третьем мире» (см.:

8, р. 26).

Недостаток ООН в том и состоит, что она остается организа­цией, в рамках которой осуществляется «дипломатия суверените­тов». В то же время именно существование ООН и ее специали­зированных учреждений свидетельствуют о попытках передачи государствами части своего суверенитета в «общий котел» для решения задач, отвечающих общим интересам. В дальнейшем объем этой части будет неизбежно возрастать (15). С этой точки зрения можно сказать, что переживаемый ныне исторический период — это период перехода к новому международному поряд­ку, регулируемому институтами, законные права которых будут складываться из добровольно отчуждаемой и постоянно возрас­тающей доли суверенитетов всех участников международных от­ношений.

Социологический подход, интегрирующий политологический анализ, как уже отмечалось выше, дает возможность широкого и целостного представления проблемы международного порядка, которое позволяет представить его основы в виде определенной системы факторов, и важное место в которой принадлежит фак­торам социокультурного характера. Элементами такой системы выступают отношения господства, интереса и согласия междуна­родных акторов, а также наличие соответствующих механизмов, обеспечивающих функционирование международного порядка и регулирование возникающих в его рамках напряжений и кризи­сов (16). При этом роль первого элемента, который выражается в военно-силовых отношениях государств на мировой арене и по­строенной на них международной иерархии, сегодня существен­но изменяется, отчасти снижается, хотя и не исчезает. В этом смысле нынешний этап международного порядка не перестает быть системой отношений между ограниченным количеством го­сударств, занимающих в мире господствующие, с военно-страте­гической точки зрения, позиции, и остальными странами. С дру-

284

гой стороны, возрастание роли новых технологий и связанного с ними уровня экономического развития повышают их роль в «рей­тинге» того или иного государства и увеличивают его возможнос­ти влиять на международные дела в своих национальных интере­сах. Тем самым, наряду с относительно снижающейся, но в то же время сохраняющей значительное воздействие на состояние меж­дународных отношений иерархией, основанной на военно-сило­вых критериях, возникают и усиливают свое влияние иерархии, вытекающие из возрастающего экономического неравенства. Со­существование обоих видов иерархий и связанных с ними моти­ваций различных международных акторов — существенная черта нынешнего международного порядка.

Заметные изменения претерпевает и второй элемент между­народного порядка, связанный с интересами акторов. Во-пер­вых, происходят преобразования в структуре национальных ин­тересов государственных акторов международных отношений: на передний план выдвигаются интересы, связанные с обеспечени­ем экономического процветания и материального благополучия. При этом экономический компонент национального интереса становится уже не только фактором, который призван служить увеличению государственной мощи, а приобретает и все более очевидное самостоятельное значение — как необходимый ответ государства на возросшие требования населения к уровню и ка­честву жизни, с одной стороны, и, — с другой стороны, — как ответ на новые внешние вызовы, связанные с авторитетом и пре­стижем государства на мировой арене, его местом в международ­ной иерархии, складывающейся сегодня на иных принципах. Во-вторых, укрепление роли негосударственных акторов сопровож­дается снижением контроля со стороны правительств над миро­вой экономической жизнью и распределением ресурсов, большая часть которого осуществляется транснациональными корпораци­ями. Интересы же последних зачастую не связаны с интересами государств или преобладают над ними. К соперничеству нацио­нальных интересов добавляется соперничество несовпадающих с ними полностью интересов транснациональных предприятий, банков, ассоциаций и других негосударственных акторов.

Так, в 1991 г. западные частные компании, руководствующие­ся собственными интересами, снабжают Ирак военными матери­алами, вопреки объявленному ООН экономическому эмбарго;

российские политические объединения, группирующиеся вокруг газеты «День» организуют отправку добровольцев на войну в Югос­лавию, невзирая на государственную политику РФ в данном во­просе; латиноамериканские наркомафии превращаются не толь­ко в силу, вступающую в конфликты (которые могут принимать экономические, политические и вооруженные формы) со «свои-

285

ми» государствами, но и способствуют интернационализации по­добных конфликтов, в которых хорошо вооруженные армии «иар-кобаронов» сталкиваются либо между собой, либо с вооруженны­ми силами других государств. При этом у рядового человека скла­дывается впечатление, что государство либо вовсе не владеет си­туацией в сфере международных отношений и поэтому лишь пассивно следует ей, либо — в лучшем случае — предпринимает усилия по смягчению ее неблагоприятных последствий. О «миро­вом беспорядке» пишут и профессиональные аналитики.

Что касается третьего элемента международного порядка — отношений согласия, то речь идет прежде всего о том, что любой порядок может иметь место лишь при условии добровольного присоединения акторов к лежащим в его основе нормам и прин­ципам. В свою очередь, это возможно только при определенном совпадении их с теми общими ценностями, которые и вынужда­ют акторов действовать в определенных границах. По аналогии с внутриобщественными отношениями можно сказать, что соблю­дение международными акторами определенных «правил игры» объясняется не только боязнью наказания, или непосредствен­ными материальными интересами, но и консенсусом по поводу совместной социальной практики и признания легитимности этих правил.

Легитимность — факт культуры. Процесс легитимизации всегда связан с адаптацией «официальных» норм и правил действия к историческим традициям, верованиям, обычаям и образцам по­ведения, присущим той или иной социальной общности, и их влиянием на производство норм, определяющих границы дозво­ленного и недозволенного. С другой стороны, он связан с присо­единением к основным положениям идеологии, претендующей на научность «системы представлений о мире, функционирую­щей как вера (политическая) и принуждение (символическое)» (17). Как подчеркивает французский политолог Ф. Бро, термин «символическое принуждение» достаточно корректно выражает способ распространения вырабатываемых идеологией политичес­ких верований. В основе процесса символического принуждения лежит тот факт, что социальные и политические идеалы, приня­тые как господствующие всем обществом, в действительности вы­рабатываются в особых секторах этого-общества его отдельными представителями. Находясь в привилегированном положении, они способны через систему контролируемых ими институтов социа­лизации — таких, как школа, религиозные или политические ор­ганизации, средства массовой информации и т.п. — навязать об­ществу систему своих представлений и идеалов. Эффективность этого процесса зависит от двух факторов. Во-первых, от того, насколько удачной будет попытка рационально представить час-

286

тные потребности и идеалы в качестве общих. И во-вторых, от того, насколько успешным окажется стремление исключить (дис­кредитировать и обесценить) противоположные требования и идеалы. В конечном итоге все зависит от соотношения интеллек­туальных, а также культурных сил общества (см: там же, р. 160— 161).

С этой точки зрения, распространение в мире демократичес­ких ценностей и идеалов не должно создавать иллюзий относи­тельно их общечеловеческого характера. В действительности, как уже отмечалось, речь идет о ценностях западной либерально-де­мократической идеологии. Присущее ей, как и всякой идеоло­гии, стремление исключить иные системы взглядов на общество и мир, на правила и нормы международного взаимодействия, а также попытки представить идеалы рыночной экономики, пар­ламентской демократии, индивидуальных свобод и прав человека в качестве рациональных потребностей, связанных с самой чело­веческой природой, сталкивается с серьезными проблемами. За­пад выступает для остального человечества в качестве референт­ной группы прежде всего в том, что касается развитых техноло­гий, более эффективно функционирующей экономики, высокого уровня и качества жизни своих обитателей. Именно в этом пунк­те потерпела поражение коммунистическая идеология и осно­ванный на ней социализм, не сумевший обеспечить сравнимых с Западом условий материального существования людей. Однако человечество не сможет повторить путь Запада к материальному процветанию, ибо он связан с обострением и глобализацией эко­логических и иных проблем, исчерпаемостью источников энер­гии и природных ресурсов планеты. Уже сегодня 6 процентов населения планеты, живущих в развитых странах, потребляет 35 процентов ее основных продуктов, что делает маловероятным присоединение к этим странам всего остального человечества. Экономическое неравенство, дистанция, разделяющая уровень жизни в богатых и бедных странах, отнюдь не уменьшается. Но если на протяжении прежних веков оно воспринималось как нор­мальное явление, то сегодня все в большей мере ощущается как несправедливость, порождая протесты и конфликты.

С другой стороны, как мы уже видели, не уменьшается и куль-турно-цивилизационное многообразие мира. Поэтому каждое общество, осуществляющее модернизацию, сталкивается с дилем­мой — как осуществить необходимые для повышения эффектив­ности экономики и подъема уровня жизни населения технико-экономические преобразования и одновременно сохранить соб­ственную социокультурную идентичность? По мнению некото­рых исследователей, указанная дилемма может вызвать к жизни новые идеологии, не совпадающие ни с коммунистической, ни с

287

либерально-демократической и связанные либо с модернистским авторитаризмом, либо с традиционализмом и ностальгическим постмодернизмом (см: 17, р. 99—100).

Наконец, что касается четвертого элемента международного порядка — механизмов, обеспечивающих его функционирование, позволяющих урегулирование возникающих в его рамках напря­жений и кризисов, то, помимо уже рассмотренных выше мораль­ных и правовых регуляторов, следует отметить возрастание роли международных обменов и коммуникаций. Международные ком­муникации представляют собой широкую сеть каналов общения акторов, которая постоянно развивается и приобретает все более сложный характер. Сегодня она представлена, во-первых, обще­ниями по традиционным официальным, институциональным и неинституциональным каналам: дипломатические отношения, МПО, двусторонние и многосторонние встречи, визиты офици­альных лиц и т.п. Во-вторых, взаимодействием между официаль­ными инстанциями и общественным мнением, которое оказыва­ет возрастающее влияние на правящие режимы, дипломатичес­кие ведомства и т.п. Наконец, в-третьих, самостоятельной и не­посредственной ролью средств массовой информации, как кана­лов международного общения, оказывающих усиливающееся воз­действие на существующий мировой порядок. При этом каждый из указанных каналов, призванных способствовать сохранению стабильности и совершенствованию международного порядка, способен вызвать обратный эффект: спровоцировать его кризис, усиливая неудовлетворенность тех или иных влиятельных акто­ров международных отношений (см: 17, р. 89).

Как свидетельствует история, крушение одного типа между­народного порядка и замена его другим происходит в результате масштабных войн или революций. Своеобразие современного периода состоит в том, что крах международного порядка, сло­жившегося после 1945 г., произошел в условиях мирного време­ни. Вместе с тем мирный характер уходящего международного порядка, как мы видели, был достаточно относительным: во-пер­вых, он не исключал многочисленных региональных вооружен­ных конфликтов и войн, а во-вторых, постоянной напряженнос­ти в отношениях между двумя противостоящими блоками, вы­ступающей как состояние «холодной войны». Последствия ее окон­чания во многом сходны с последствиями прошлых мировых войн, знаменовавших переход к новому международному порядку: круп­номасштабные геополитические сдвиги; временная дезориента­ция в результате потери главного противника как победителей, так и побежденных; перегруппировка сил, коалиций и союзов;

вытеснение ряда прежних идеологических стереотипов; смена политических режимов; возникновение новых государств и т.п.

288

Происходит конвульсивная трансформация всей системы сложив­шихся международных отношений, сопровождающаяся высвобож­дением политического экстремизма и агрессивного национализ­ма, религиозной нетерпимости, ростом конфликтов на нацио­нально-этнической и конфессиональной основе, возрастанием миграционных потоков.

Дестабилизация международной системы свидетельствует о том, что человечество находится на переломном этапе своего раз­вития. Объективные императивы выживания, безопасности и раз­вития влекут за собой потребность в более надежном междуна­родном порядке, отвечающем новым тенденциям, связанным с «раздвоением» привычного государственно-центричного мира и сосуществованием его с миром нетрадиционных акторов. Время покажет, будет ли новый порядок регулироваться планетарным правительством, располагающим для этого соответствующими средствами наднационального характера — правительством, ар­мией, действенными правовыми механизмами и т. п., — или его основой станут несколько взаимодействующих между собой ин­тегрированных региональных центров, охватывающих в своей со­вокупности весь мир, или же это будет какой-то иной вариант управления миром. Но в любом случае создание и функциониро­вание надежного мирового порядка может быть достигнуто лишь на основе создания условий для реализации интересов и сохра­нения ценностей не только государств и межправительственных организаций, но и самых разнообразных социальных общностей, конкретных людей. С другой стороны, это требует преодоления той степени аномии, которая присуща сегодня международному обществу.

Сегодняшний мир еще далек от такого состояния. Прежний международный порядок, построенный на силе и устрашении, хотя и подорван в глобальном масштабе, но в то же время его правила и нормы еще продолжают действовать (особенно на ре­гиональных уровнях), что не дает оснований для выводов о необ­ратимости тех или иных тенденций. Упадок же послевоенного международного порядка открывает перед человечеством пере­ходный период, полный опасностей и угроз для социальных и политических устоев общественной жизни.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Курс международного права. Т. 1. — М., 1989, с. 10.

2. Franck Т. The Power of Legitimacy among Nations. — Oxford, 1990.

3. Ясперс К. Истоки истории и ее цель. — М., 1991. Вып.2, с. 89, 91, 94.

4. Hoffinann S. L'ordre international //Traite de science politique. Volume 1. - Paris, 1985, p. 675-680.

ПРИЛОЖЕНИЕ (ТЕСТЫ)

5. См. об этом: Мурадян А.А. Буржуазные теории международной полигики. — М., 1988, с. 42—43.

6. Haas E. The Balance of Power: Prescription Concept or Propaganda// World Politics. 1953.

7. Мир и разоружение. — М., 1986.

8. Leyton С. Une seule Europe. — Paris, 1988, p. 77. 9 Шахназаров Г.Х. Мировое сообщество управляемо // Известия, 15.01.1988.

10. Поздняков Э.А., Шадрина И.П. О гуманизации и демократизации международных отношений // Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 4.

11. Foreign Affairs. 1990, № 4.

12. Бовин А.Е. История и политика //Известия, 01.01.1991.

13. См.: Бовин А.Е. Мировое сообщество и мировое правительство // Известия, 01.02.1988.

14. Эркхарт Б., Чайлдерс Э. Мир нуждается в руководстве: завтраш­ний день ООН // Мировая экономика и международные отношения. 1990, № 10; 11.

15. Обминский Э.Е. Мировое хозяйство. Подходы к регулированию // Международная жизнь. 1990, № 4.

16. Senarckns P. de. La politique intemationale. — Paris, 1992, p. 107;

Moreau Defarges Ph. Relations intemationales. 2. Questions mondiales. — Pa­ris, 1992, p. 76.

17. Braud Ph. Manuel de sociologie politique. — Paris, 1992, p. 159.

1. Теории международных отношений

I. Основные парадигмы в подходах к изучению МО (отметить вер­ное):

а) Глобализм. Конфликтология. Политический реализм.

б) Политический реализм. Политический идеализм. Полити­ческий материализм.

в) Анархизм. Транснационализм. Модернизм.

г) Нормативизм. Морализм. Либерализм.

II. К какой из парадигм относятся нижеприведенные положения:

а) МО — это универсальное сообщество людей, объединенных индивидуальными и транснациональными связями и взаимо­действиями.______________________________

б) МО — это система господства сильных и богатых над сла­быми и бедными, борьба вторых против первых. _______

в) МО — это взаимодействие суверенных государств, основан­ное на национальных интересах и использовании силы. __

г) МО — это политическая система, основанная на соотноше­нии интересов государств, действующих сообща во имя сохра­нения общего порядка. _______________________

III. Вопросы «истина — ложь»

а) Политический реализм не признает моральных норм в МО.

б) Согласно Моргентау, власть есть «способность человека контролировать сознание и поведение других людей».

в) Макиавелли доказывал, что правителям никогда не следует сдерживать своих обещаний, ибо это — признак слабости.

г) Политические реалисты склоняются в пользу расширения военной мощи.

IV. Назовите основные положения трансиационализма:

^>____________________________________

б)_

в)_

293

V. Назовите основные положения неомарксизма:

^_

б)_

в)_

б) Особый род общественных отношений, выходящих за рам­ки внутриобщественных взаимодействий и территориальных границ;

в) Отношения между государствами и межгосударственны­ми организациями, между партиями, компаниями, частны­ми лицами различных государств;

г) Совокупность интеграционных связей, формирующих ми­ровое сообщество.

2) Основные критерии МО базируются на (верное подчеркнуть):

а) Специфике участников МО;

б) Особой природе МО;

в) Социализации МО;

г) Взаимодействии между государствами;

д) «Естественном состоянии»;

е) Плюрализме суверенитетов;

ж) «Локализации»;

з) Отсутствии центральной власти.

3) Три основных трактовки взаимовлияния МО и внутриоб­щественных отношений:

а) Приоритет МО над внутриобщественными; внешняя по­литика — продолжение внутренней; вторичный характер МО.

б) Взаимопроникновение внутриобщественных и МО; фак­торный подход; приоритет внутриобщественных отношений.

в) Приоритет МО над внутриобщественными; взаимозави­симость; тьер-мондизм.

г) Приоритет МО над внутриобщественными; вторичный ха­рактер МО; взаимопроникновение МО и внутриобществен­ных отношений.

296

3. Методы и законы Международных отношений

I. Вопросы «Истина—ложь» (указать верные и неверные положения)

1) Наука о международных отношениях имеет свой собствен­ный, присущий только ей метод исследования.

2) Правильные представления о характере и методах деятель­ности участников международных отношений (МО) гарантируют желаемые результаты во внешней политике.

3) Универсальным методом изучения МО является системный

подход.

4) Одна из главных тенденций (закономерностей) МО — их глобализация (рост взаимозависимости).

5) Системный подход есть способ теоретического упрощения

объекта науки.

6) Прогнозирование МО невозможно, ибо в этой сфере об­щественных отношений нет каких-либо устойчивых законов.

7) Одной из главных тенденций эволюции МО является их фрагментация, рост своеобразия, специфики национально-госу­дарственных образований.

8) Особенность системного подхода в том, что он дает воз­можность выявить общность исследуемых явлений и законов их

развития.

9) Контент-анализ — неотъемлемая часть системного подхода

к изучению МО.

10) Ведущей тенденцией МО является их гуманизация.

11) Ведущей тенденцией МО является их формализация.

12) Ведущей тенденцией МО является их институализация.

13) Полное знание о характере МО может быть гарантировано только знанием законов их развития.

II. Многовариантный выбор

1) Основные методы анализа (А) и объяснения (О) в МО (рас­ставить):

а)Наблюдение;

б) Эксперимент;

в) Контент-анализ;

г) Моделирование;

д) Сравнение;

297

е) Прогнозирование;

ж) Другое (что именно):

(А-

(0-

2) В рамках прогностических методов изучения МО:

а) Используются общенаучные методы и конкретные мето­дики;

б) Используются факторный и сравнительный анализ;

в) Существуют динамический и статический аспекты;

г) Исследуются потенциал, государств и их моральные фак­торы;

д) Составляются сценарии возможного развития ситуации;

е) Используется дельфийский метод.

III. Назовите основные подходы к изучению ППР:

298

4. Международная система

(Отметить верное в следующих утверждениях)

1. Основными элементами международных систем являются:

а) государства;

б) международные акторы;

в) географические регионы;

г) сферы общественных отношений.

2. Структура международной системы определяется:

а) характером межгосударственных взаимодействий;

б) международной иерархией;

в) совокупностью международных акторов;

г) уровнем международного сотрудничества;

д) конфигурацией соотношения сил;

е) распределением власти в международных отношениях;

ж) уровнем однородности политических режимов государств;

з) другим (указать, чем именно)__________________

3. С позиций политического реализма выделяют следующие типы международных систем:

а) биполярная;

б) гомогенная;

в) мультиполярная;

г) равновесная;

д) иерархическая;

е) стабильная (или нестабильная);

ж) имперская;

з) универсальная (и региональные).

4. Современная система международных отношений характеризуется:

1) В структурном отношении:

а) биполярностью;

б) многополярностью;

в) однополюсностью;

г) универсальностью;

д) равновесностью.

299

2) С точки зрения эволюции:

а) увеличением числа акторов;

б) ростом количества подсистем;

в) большей степенью организованности;

г) возросшим числом обменов и контактов между акторами.

3) С точки зрения среды:

а) отсутствием внешней среды для глобальной международной системы;

б) существованием глобальной международной системы лишь в качестве внешней среды для международных подсистем;

в) многообразием природного окружения в качестве внешней среды глобальной международной системы.

300

5. Среда системы международных отношений

I. Вопросы «истина—ложь»:

1) Среда международной системы — это то, что ее окружает.

2) Среда — это совокупность внешних воздействий на между­народную систему.

3) Среда — это совокупность факторов, определяющих изме­нения в международной системе.

4) Международная среда — это совокупность воздействий, происхождение которых связано с существованием человека и общественных отношений.

5) Международная среда — это многообразие природного ок­ружения, географических особенностей, распределения естествен­ных ресурсов, существующих естественных границ и т.п.

6) Международная среда — это совокупность социальных и внесоциальных факторов, воздействующих на международную систему и навязывающих ей определенные принуждения и огра­ничения.

II. Многовариантный выбор

1. Три основных подхода к анализу влияния цивилизации на МО рассматривают ее как явление или процесс, связанный:

а) с теми изменениями в жизни общества, которые вытекают из взаимодействия международных акторов;

б) с движением общества к универсальным культурным цен­ностям;

в) с заимствованием со стороны одних культур ценностей и норм других, более рациональных;

г) с переходом общества к высшей стадии его развития;

д) с дихотомией единства и многообразия культур, составля­ющих социальную ("интрасоциетальную") среду МО.

2. Геополитика представляет собой:

а) "экстрасоциетальную" среду МО;

б) взаимосвязь между державной политикой государства и той географической средой, в рамках которой она осуществ­ляется;

301

в) псевдонаучный неологизм, служащий для попыток оправ­дания стремлений к изменению европейского порядка, как орудие в борьбе за власть, пропагандистский инструмент;

г) аргумент в спорах между государствами по поводу терри­тории, в которых каждая из сторон аппелирует к истории;

д) совокупность материальных и духовных ресурсов государ­ства, его потенциал, позволяющий ему добиваться своих це­лей на международной арене.

6. Участники международных отношений

1. Основными признаками международных акторов являются (от­метить верное):

— важное и длительное влияние на МО;

— участие в международных организациях;

— самостоятельность в принятии политических решений;

— наличие внешнеполитического ведомства;

— признание со стороны других международных акторов.

2. В современных условиях роль государства как международного актора

— возрастает;

— снижается;

— остается неизменной.

3. Это (т.е. то, что Вы отметили в п.2) происходит в силу того, что:

— растет взаимозависимость мира;

— увеличивается число негосударственных международных ак­торов;

— в мире возрастает конфликтность;

— существуют соответствующие гарантии международного пра­ва;

— государство контролирует все виды ресурсов на своей тер­ритории.

4. Назовите пять типов участников международных отношений:

5. Перечислите:

а) государства—постоянные члены СБ ООН:

б) европейские государства, не являющиеся членами ЕС:

303

6. Подчеркните, какие из указанных постсоветских республик не являются членами СНГ:

Украина, Армения, Латвия, Россия, Азербайджан, Туркменис­тан, Карелия, Кыргизстан, Грузия, Молдова, Татарстан, Тад­жикистан, Чечня, Беларусь, Приднестровская республика.

7. Международные экономические отношения детерминируют содер­жание политического взаимодействия их участников? Укажите вер­ный ответ (да; нет; ни то, ни другое; и то, и другое):

8. Основные признаки МПО:

9. Основные признаки НПО:

10. Основные признаки государства:

304

7. Цели и средства в МО

I. Вопросы «Истина—ложь» (указать верные и неверные положе­ния):

1. Согласно Моргентау, всякое рассуждение о национальном интересе таит в себе опасность субъективизма.

2. Решающая роль в достижении внешнеполитических целей государства принадлежит переговорам.

3. Баланс сил и баланс интересов взаимно исключают друг друга.

4. Внешнеполитическая стратегия есть нахождение соответст­вия между целями и средствами в деятельности актора на между­народной арене.

5. Внешнеполитическая стратегия есть долговременная поли­тическая линия, соединяющая науку и искусство в выборе и использовании средств для достижения поставленной цели.

6. Ключевую роль в понимании международной деятельности государства играет его национальная идентичность.

7. Экспансионистскую стратегию всегда определяют насиль­ственные методы.

8. Успеху переговоров вегда мешает несовпадение интересов их участников.

9. В современных условиях возрастает роль участия в между­народных переговорах лиц, не имеющих дипломатического опыта.

10. Успех переговоров связан с соотношением сил их участни­ков.

11. «Национальный интерес» — категория объективная.

12. Основой успеха переговоров является наличие общего ин­тереса их участников.

II. Многовариантный выбор:

1) Теория, согласно которой государства почти во всех обсто­ятельствах стремятся к достижению своих национальных интере­сов, известна как (подчеркнуть верный ответ):

Приспособление. Умиротворение. Политический реализм.

Альтруизм. Политический идеализм.

2) Основные внешнеполитической стратегии, из которых ис­ходят государства, это... (отметить верный пункт):

а) сдерживание, приспособление, экспансионизм, статус-кво;

б) экспансионизм, приспособление, альтруизм, статус-кво;

305

в) умиротворение, статус-кво, экспансионизм, сдерживание;

г) политический реализм, сдерживание, приспособление, статус-кво.

3) Основные элементы национального интереса (подчеркнуть):

экономическое благополучие;

национальная безопасность;

сдерживание;

моральный тонус общества;

баланс сил;

внутренняя стабильность;

международная стабильность;

военная сила;

благоприятная внешняя среда;

международный престиж.

4) Кто из ниженазванных ученых и политических деятелей мо­жет быть отнесен к политическим реалистам (подчеркнуть):

К. Райт; М. Каплан; Р. Арон; В. Вильсон; Дж. Буш; Р. Ни-бур; Г. Киссинджер; 3. Бжезинский; М. Горбачев; Ф. Мит­теран; Р. Рейган.

306

8. Сила как цель и средство в международных отношениях

I. Вопросы «истина—ложь» (указать верные и неверные положения):

1) Г. Моргентау разделял понятия «сила» и «власть».

2) Моргентау придерживался поведенческого понимания силы.

3) Сила уже не является эффективным средством междуна­родной политики.

4) МО — это совокупность силовых отношений между госу­дарствами.

5) Арон не проводил различий между силой, властью и мощью государства.

6) С точки зрения Арона, сила, власть и мощь зависят от ре­сурсов и связаны с насилием.

7) Баланс сил — объективная основа международной безопас­ности.

8) Баланс сил — рациональное средство предотвращения войны.

9) Баланс сил и баланс интересов взаимозаменяемы.

10) Политические идеалисты считают обладание силой несу­щественным для достижения международных целей государств или их союзов.

11) Традиционная система баланса сил привела к Первой ми­ровой войне.

II. Многовариантныи выбор:

1) Принципиальный механизм поддержания стабильности в МО известен, как... (отметить верный/в пункт/ы):

а) баланс сил;

б) биполярная система;

в) структурное равновесие МГО;

г) баланс интересов;

д) геостратегическая ситуация.

2) 3 основных значения понятия «баланс сил»... (отметить верный пункт):

а) Полярность мира; иерархия мировой системы; объедине­ние нескольких государств с целью ослабить другое (другие) государство.

307

б) Функциональный закон системы МО; любое распределе­ние силы в МО; теоретическое отражение определенных меж­дународных реалий.

в) Функциональный закон системы МО; внешняя политика государства или группы государств, направленная на ослаб­ление другого государства (группы государств); теоретичес­кое отражение международных реалий.

3) Основные трактовки силы... (отметить верный пункт):

а) атрибутивная, геостратегическая, поведенческая;

б) атрибутивная, военно-инструментальная, поведенческая;

в) атрибутивная, военно-ресурсная, военно-инструменталь­ная;

г) атрибутивная, социальная, поведенческая;

д) атрибутивная, оборонительная, геостратегическая.

9. Мораль и право в МО

1. Отметить:

А) Общие признаки морали и права:

1) социальное происхождение;

2) регулятивное назначение;

3) нормативно-ценностная природа;

4) принадлежность к формам общественного сознания;

5) общечеловеческий характер.

Б) Основные различия:

1) фиксированный и институциональный характер права;

2) вечность моральных и преходящий характер правовых норм;

3) разные сферы действия;

4) разные формы, методы, средства и возможности воздей­ствия на МО (на их регулирование);

5) мораль неприменима к политике.

2. Основные принципы МО (отметить верные пункты):

1) равенство;

2) иммунитет;

3) взаимность;

4) недискриминация;

5) независимость;

6) самоопределение;

7) суверенитет над природными ресурсами.

3. Выберите верное из следующих утверждений:

1) Политика и мораль несовместимы.

2) Политика может быть нравственной или не нравствен­ной в зависимости от обстоятельств.

3) Политика нравственна всегда.

4. В чем состоит дилемма социальной морали (по Веберу)?

5. Критерии нравственности в политике (отметить):

1) общечеловеческие моральные нормы («не убий»; «не ук­ради»...);

309

2) справедливость;

3) равенство;

4) свобода;

5) ни один из названных.

6. Отметить верное суждение:

1) Нравственность определяется через свободу. (В основе нравственности — свобода человека.)

2) В основе свободы — нравственные нормы.

7. Человек следует моральным нормам (указать верный ответ):

1) в силу врожденных нравственных чувств;

2) по принуждению (т.е. из боязни наказания);

3) вследствие социализации;

4) в результате идентификации (усвоения и подчинения тра­дициям);

5) ни один из названных.

8. «Fiat justitia, pereat mundus» (Прокомментируйте применительно к МО).

310

10. Стабильность, конфликты, сотрудничество в международных отношениях

1. Международная стабильность — это... — (отметить наиболее важные признаки):

1) равновесие сил в МГО (межгосударственных отношениях);

2) баланс интересов в МГО;

3) статус-кво в МГО;

4) отсутствие конфликтов;

5) способность международной системы к самосохранению;

6) предсказуемость в МО;

7) умеренность в МО.

2. Стабильность, конфликты, сотрудничество (подчеркнуть «диа­лектическую пар)»).

3. Международный конфликт — это... (отметить наиболее важ­ные признаки):

1) отсутствие стабильности в МО;

2) отсутствие сотрудничества;

3) столкновение интересов;

4) кризис в межгосударственных отношениях;

5) насилие в межгосударственных отношениях.

4. Наиболее эффективные пути разрешения конфликтов... (отме­тить):

1) институализация;

2) переговоры;

3) заключение союзов;

4) подавление агрессивной стороны;

5) вмешательство/посредничество внешней силы;

6) создание системы коллективной безопасности.

5. Назовите 4" типа международных конфликтов:

6. Назовите основные направления (теоретические школы) в ис­следовании конфликтов:

311

7. Наиболее распространенные причины межгосударственных конфликтов (отметить):

1) разбалансированность международной системы;

2) изменение положения и статуса государств;

3) «структурное угнетение»;

4) агрессивность;

5) гонка вооружений;

6) слабость одной из сторон.

8. Сотрудничество — это взаимодействие сторон, при котором наблюдается... (отметить):

1) отсутствие конфликта;

2) совпадение интересов;

3) дипломатические контакты;

4) стремление к реализации общего интереса;

5) союзнические отношения.

9. Назовите основные формы международного сотрудничества:

10. Назовите основные направления (школы) в исследовании интеграционных процессов:

312

11. Международный порядок

1. Международный порядок (МП) — это... (отметить):

1) отсутствие конфликтов;

2) стабильность в МО;

3) господство международного права;

4) совпадение ценностей участников МО;

5) регулируемость МО;

6) наличное состояние МО.

2. Измерения МП (дать краткую характеристику):

1) Вертикальное:,

2) Горизонтальное:^

3) Функциональное:,

4) Идеологическое:,

3. Признаки «нормативного МП» (отметить верный пункт):

1) господство моральных ценностей;

2) регулируемость МО на основе международного права;

3) политика устрашения;

4) полигика равновесия (баланса сил);

5) коллективная безопасность;

6) действенность основных принципов и процедур регулиро­вания МО;

7) ни один.

4. Признаки «реалистического МП» (отметить верный пункт):

1) баланс сил;

2) институализация МО;

3) доминирование интеграционных процессов в МО;

4) «структурное равновесие»;

5) полигика устрашения;

6) господство принципов и процедур регулирования МО;

7) ни один.

5. Признаки «транснационального МП» (отметить верный пункт):

1) международные режимы;

2) международных институты;

3) «устрашение»;

313

4) баланс сил;

5) оптимальное соотношение международных структур;

6) принципы и процедуры;

7) ни один.

6. Назовите 3 основные черты современного МП:_

7. Элементы (виды) МП (продолжить перечисление, подчеркнуть главный):

1) экономический;

2) правовой;

3) ...

8. Основные аспекты МП (дать краткую характеристику):

1) Дипломатический:

2) Стратегический:

3) Символический:

314

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие........................................... <-

Глава I. Теоретические истоки и концептуальные основания

международных отношений ................................. 11

1. Международные отношения в истории

социально-политической мысли.................................... п

2. Современные теории международных отношений .......... 17

3. Французская социологическая школа....................... 32

Примечания.................................... 49

Глава II. О&ьект и предмет Международных отношений ........44

1. Понятие и критерии международных отношений............. 46

2. Мировая политика.................................... <л

3. Взаимосвязь внутренней и внешней политики.................. 55

4. Предмет Международных отношений . fit Примечания................................... •••-.................... о->

Глава III. Проблема метода в Международных отношениях ....74

1. Значение проблемы метода ............................... 75

2. Методы анализа ситуации ........................... 7Q

3. Экспликативные методы................................... 09

4. Прогностические методы.................................. 07

5. Анализ процесса принятия решений......................... qq

Примечания............................... -••..-..........

Глава IV. Закономерности Международных отношений......... 107

1. О характере законов в сфере международных отношений................................

2. Содержание закономерностей международных отношений...........................................

3. Универсальные закономерности Международных отношений............................... j р д л

Примечания ••...—.................................

315

126

.129 .135

.139 .146

.147 .148

.150

.157 .166

.168 .171

.178 ,.189

..191 ..192

..197

.200 .207

.209

.210 .215

.220 .224

Глава V. Международная система.......................................

1. Особенности и основные направления системного подхода к анализу международных отношений..........

2. Типы и структуры международных систем...............

3. Законы функционирования и трансформации международных систем ...................................................

Примечания......................................................................

Глава VI. Среда системы международных отношений.........

1. Особенности среды международных отношений ........

2. Социальная среда. Особенности современного этапа мировой цивилизации.........................................................

3. Внесоциальная среда. Роль геополитики в науке

о международных отношениях...........................................

Примечания..........................................................................

Глава VII. Участники международных отношений ....

1. Сущность и роль государства как участника международных отношений......................................

2. Негосударственные участники международных отношений ..................................................................

Примечания................................................................

Глава VIII. Цели и средства участников международных отношений..............................................................................

1. Цели и интересы в международных отношениях .....

2. Средства и стратегии участников международных отношений.........................................................................

3. Особенности силы как средства международных акторов..............................................................................

Примечания......................................................................

Глава IX. Проблема правового регулирования международных отношений .................................................

1. Исторические формы и особенности регулятивной роли международного права............................................

2. Основные принципы международного права............

3. Взаимодействие права и морали в международных отношениях .......................................................................

Примечания.......................................................................

316

Глава Х. Этическое измерение международных отношений.................................................................................

1. Многообразие трактовок международной морали.......

2. Основные императивы международной морали ..........

3. О действенности моральных норм в международных отношениях ..........................................................................

Примечания..........................................................................

Глава XI. Конфликты и сотрудничество в международных отношениях ...............................................................................

1. Основные подходы к исследованию международных конфликтов...........................................................................

2. Содержание и формы международного сотрудничества.....................................................................

Примечания..........................................................................

Глава XII. Международный порядок..................................

1. Понятие международного порядка............................

2. Исторические типы международного порядка.........

3. Послевоенный международный порядок..................

4. Особенности современного этапа международного порядка..............................................................................

Примечания......................................................................

Приложение (тесты).............................................................

ЦЫГАНКОВ Павел Афанасьевич МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Учебное пособие

Редактор В. И. Михалевская Корректор Н.В. Козлова Компьютерная верстка А.М. Быковской

Лицензия ЛР № 061967 от 28.12.92. Подписано к печати 21.10.96. Формат 60х90/16. Бумага офсетная. Гарнитура Тайме. Печать офсетная. Усл. печ. л. 20. Тираж 10000 экз. Заказ 1733.

Издательство «Новая школа» 123308, Москва, Проспект Маршала Жукова, 2

Отпечатано с готового оригинал-макета в АООТ «Ярославский полиграфкомбинат». 150049, г. Ярославль, ул. Свободы, 97.

ких орудий, обращенных против сторонников политического реализма их новыми оппонентами — транснационалистами. Речь идет о редуцировании международных отношений к межгосу­дарственным взаимодействиям и абсолютизации принципа на­ционального интереса, понимаемого реалистами, фактически, как некая априорная данность.

Однако, как показало дальнейшее развитие исследований в области международных отношений, самим транснационалистам тоже не удалось преодолеть указанный недостаток. С одной сто­роны, как уже говорилось выше, ссылки на взаимозависимость мира и на взаимопроникновение внутренней и международной политики не убеждают в том, что различие между ними уже исчезло или перестанет существовать в будущем. С другой сторо­ны, критерий так называемой политической локализации, ко­торый призван преодолеть присущее реализму редуцирование международных отношений к межгосударственным, также не решает проблему. Как уже отмечалось, в соответствии с этим кри­терием объектом науки о международных отношениях являются любые социальные отношения и потоки, пересекающие границы и избегающие единого государственного контроля. Однако гра­ницы, на которые ссылается данный критерий, — неотъемлемый признак государственности, всемерно оберегаемый символ на­ционального суверенитета, поэтому ссылка на них так и или иначе возвращает нас к вопросу о зависимости международных отношений от межгосударственных взаимодействий, сводя сущес­твенную, на первый взгляд, новизну в понимании объекта науки к чисто количественным различиям: большему или меньшему влиянию государств на регулирование указанных потоков и от­ношений.

Означает ли это, что указание на анархичность как на харак­теристику, определяющую особенности объекта науки о между­народных отношениях, сохраняет все свое значение? Основыва­ясь на анализе полемики между неореалистами и неолибералами, Р. Пауэлл показывает, что ссылки на анархичность как на нере­дуцируемую специфику международных отношений фактически утрачивают значение в обоих ее аспектах: и в смысле отсутствия наднационального мирового правительства, и в смысле готовности международных акторов к применению силы. С другой стороны, ссылки на стремление к абсолютным и относительным выгодам, как выражение национального интереса, не способны объяс­нить причины наличия или отсутствия международного сотруд­ничества, а также его степень. Сотрудничество и заинтересован­ность в выгодах могут изменяться одновременно, но это не озна-

68

чает обязательного существования между ними причинно-след­ственной связи. По мнению Р. Пауэлла, и в том, и в другом случае причиной выступают особенности стратегической окру­жающей среды, которая всецело обусловливает интерес госу­дарств в относительных выгодах и, таким образом, затрудняет развитие сотрудничества (38).

В данной связи неизбежен вопрос: а каковы эти особеннос­ти? Вернее, что лежит в их основе? Иначе говоря, проблема возвращается «на круги своя». В конечном итоге приходится признать, что объект науки о международных отношениях харак­теризуется дуализмом регулируемости и порядка (как совокупно­го и противоречивого результата сознательной деятельности по формированию и развитию международных организаций, инсти­тутов и режимов, а также спонтанного следствия объективного функционирования международной системы и связанных с ним структурных принуждений и ограничений), с одной стороны, и значительной долей непредсказуемости, вытекающей из плюра­лизма суверенитетов и психологических особенностей лиц, при­нимающих решения, которые способны повлиять на ход разви­тия политических событий и процессов — с другой. Указанный дуализм не удается отразить в рамках единой теории. Отсюда тот «страбизм», присущий Международным отношениям, который, по мнению М. Жирара, считается среди ее представителей чем-то вроде тайного знака профессиональной принадлежности (39). Но если он рассматривает этот «знак» как определенную теоре­тическую опасность, то американский ученый К. Холсти счита­ет, что для науки о международных отношениях «теоретический плюрализм является единственно возможным ответом на много­образные реальности сложного мира. Любая попытка устано­вить какую-то ортодоксальность, основанную на единой точке зрения или особой методологии, может привести лишь к чрез­мерному упрощению и уменьшению шансов на прогресс поз­нания» (40).

Гетерогенность, сложность и многозначность международ­ных отношений, многообразие наблюдающихся в них тенденций, неожиданный, в чем-то непредсказуемый ход их эволюции, а кроме того, отсутствие сколь-либо четких материально-простран­ственных границ, которые отделяли бы международные отноше­ния и внешнюю политику от внутриобщественных отношений и внутренней политики, — все это действительно говорит о сопро­тивляемости объекта науки о международных отношениях уси­лиям по созданию некоей единой всеохватывающей теории, если понимать под этим термином целостную и непротиворечивую

69

систему эмпирически верифицируемых знаний. Вместе с тем, данная констатация отнюдь не означает, что Международные отношения не имеют своего предмета (41). О существовании такого предмета свидетельствует наличие целого ряда проблем, сущность которых, при всем богатстве взаимосвязанного и взаи­мозависимого мира, не сводится к внутриполитическим отноше­ниям, а обладает собственной динамикой, дышит собственной жизнью. Признавая, что удовлетворительного решения вопроса о том, как выразить эту сущность, пока не найдено, не стоит забывать, что речь идет о разных видах политической деятель­ности, которые используют разные средства (например: армия, военная стратегия и дипломатия во внешней политике; поли­ция, государственное право и налоги — во внутренней), облада­ют разными возможностями (если полигика — сфера рисковой деятельности, то во внешней и международной политике степень риска неизмеримо более высока, чем во внутренней); осущест­вляются в разных средах (в международных отношениях, являю­щихся средой внешнеполитической деятельности, нет монопо­лии на легитимное насилие: соответствующие акции ООН далеко не бесспорны и легитимны по большей части лишь для ограни­ченного круга членов международного сообщества).

Вот почему центральные понятия политологии (например такие, как «политическая власть», «политический процесс», «по­литический режим», «гражданское общество» и т.п.) имеют спе­цифическое значение в применении к внешней (международ­ной) полигике, формируя свое, относительно автономное пред­метное поле. Составной частью этого поля являются «частнона-учные» понятия и проблемы, в которых отражается специфика международных отношений — такие, как «плюрализм суверени­тетов», «баланс сил», «би- (+) и (-) многополярность», «диплома­тия», «стратегия» и т.п. Разрабатываемые в рамках данного поля, указанные понятия все чаще с успехом используются политоло-гией в исследовании внутриполитических процессов. Так, наука о международных отношениях уже обогатила политическую тео­рию такими, ставшими общеполитологическими понятиями, как «национальный интерес», «переговоры» и т.п., которые вполне успешно применяются для анализа внутриполитических проблем. Тем самым она предстает как относительно автономная полити­ческая дисциплина, имеющая собственный предмет исследова­ния. Это подтверждается и такими внешними, но в то же время важными признаками, как наличие специализированных журна­лов, существование международного научного сообщества — спе­циалистов, которые следят за работами друг друга и совместны-

70

ми усилиями, через взаимную критику, опираясь на общезначи­мые достижения, полученные в рамках различных теоретичес­ких направлений и школ, развивают свою дисциплину, став­шую неотъемлемой частью университетского образования.

И хотя речь идет о сравнительно молодой дисциплине, об окончательном конституировании которой, ее полной автоном­ности по отношению к политологии говорить пока еще рано, даже более того: особенности самого объекта этой дисциплины дают основания предполагать, что такая автономность вряд ли возможна и в еколь-либо обозримом будущем, — все это не избавляет от необходимости, в силу вышеуказанных обстоя­тельств, разработки проблем, касающихся самостоятельного тео­ретического статуса науки о международных отношениях.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Авторство в изобретении термина «международные отношения» принадлежит английскому мыслителю Джереми Бентаму (1748—1832), который понимал под ним общения между государствами. Впоследст­вии он был воспринят юристами и применялся исключительно для обоз­начения правовых межгосударственных взаимодействий.

2. Иноземцев Н.Н. Ленинский курс международной политики КПСС. - М.. 1978, с. 11.

. 3. Курс международного права. В семи томах. Том 1. Понятие, пред­мет и система международного права. М., 1989, с. 10.

4. Шахназаров Г.Х. Грядущий миропорядок. — М., 1981, с. 19.

5. Aron R.. Paix et guerre entre les nations. P., 1984, p. 17.

6. Aron R. Une Sociologie des relations intemationales //Revue fran^aise de sociologie. 1963. Vol. IV.

7. Caporaso J. Dependence, Dependecy and Power in the Global System:

A Structural and Behavioral Analisis //International Organisation. 1979, № 10.

8. Synger D. (ed.). Quantitative International Politics: Insights and Evidence. N.Y., - 1978.

9. Rosenau J.N. Le touriste et Ie terroriste ou les deux extremes du conti­nuum international // Etudes intemationales. 1979. Juin, p. 220.

10. При этом, термин «переходность» в данном случае отнюдь не означает, что речь идет о некой линейной тенденции, результат которой известен заранее. В действительности, данной сфере общественных от­ношений, даже больше чем другим, свойственны элементы непредсказу­емости, незаданности, неоднозначности и неожиданности.

11. Merle М. Sociologie des relations intemationales. P., 1974, p. 137.

12. Социализм и международные отношения. — М., 1975, с. 16.

71

13. Кукулка Ю. Проблемы теории международных отношений. М., 1980, с.85-86.

14. Гладков В.П. Международное общество: утопия или реальная пер­спектива // Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 6, с. 61.

15. См. об этом: Чешков М. Осмысление мироцельноста: новая оп­позиция идей или их сближение? //МЭиМО, 1995, № 2.

16. См., например: Les relations intemationales: Les nouveaux debats theoriques // Le trimestre du monde, 1994, № 3.

17. См. об этом: Моргачев С. Пространство, время и поле в мировой политике // МЭ и МО. 1989, № 7.

18. Таково, в частности, мнение французского исследователя М. Жирара, высказанное им в ходе дискуссии на состоявшейся в начале 1995 года на социологическом факультете МГУ российско-французской конференции по проблемам политической науки.

19. Перестройка международных отношений: пути и подходы //Ми­ровая экономика и международные отношения. 1989, № 1, с. 58.

20. Так, например, в мусульманских странах представления о нацио­нальном гражданстве появились лишь к концу XIX в. До этого мусуль­мане различных государств юридически считались членами одной об­щины мусульман — ал—Уммы, связанной отношениями покровительст­ва—зависимости (вала дживар) и находящейся под защитой «верховно­го» маула (вали) — Аллаха (Ислам. Энциклопедический словарь. М., 1991, с. 242). Исламские же фундаменталисты, по сути, и сегодня не признают деления мусульман по национально-государственному при­знаку.

21. Braillard Ph. Relations intemationales: une nouvelle discipline//Le trimestre du monde, 1994, № 3, p. 29.

22. Morgenthau H. Politics among Nations. The Struggle for Power and Peace. — New York, 1948.

23. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12, с. 735.

24. Wallerstein I. (sous la dir. de). Les inegalites entre Etats dans le systeme international: origines et perspectives. — Centre quebeqois de relations inter-nationales, University Laval, 1975, p. 12—22.

25. См., например: Waltz. К. Theory of International Politics. — New York, 1979.

26. См.: Strange S. States and Markets. — London, 1988.

27. См.: 25. Dudley L. The Word and the Sword: How Techniques of Information and Violence Have Shaped Our World. — Oxford, 1991.

28. См., например: Burton N J.W. World Society. — Cambridge, 1972;

Loard E. International Society. — London, 1991.

29. См.: Rosenau J. Lineage Politics: Essay on the Convergence of Nati­onal and International System. — New York, 1969.

30. См.: Rosenau J.N. Turbulence in World Politics. A Theory of Change and Continuity. — Princeton, 1989.

72

31. Badie В. L'Etat importc, L'occidentalisation de 1'ordre politique. —

Paris, 1992.

32. См.: О сути концепции внешней политики России // Междуна­родная жизнь, 1993, № 1, с. 19.

33. Girard М. (Sous la dir. de). Les individus dans la politique intematio-nale. — Paris, 1994, p. 7.

34. См., например: Мурадян А.А. Двуликий Янус. Введение в полито-логию. М., 1994; Поздняков Э.А. Философия политики. М., 1994; Badie В.

L'Etat importe... Op.cit.

35. Long В. La definition des Relations internationales: une prtalable & leur theorisation // Le trimestre du monde, 3-е trimestre 1994, p. 12.

36. Braillard Ph. Les Relations internationales: une nouvelle discipline? // Le trimestre du monde, 3-е trimestre 1994, p. 26.

37. Aron Л. Paix et Guerre entre les nations, p. 18.

38. Powell R. Anarchy in International Relations Thery: the Neorealist — Neoliberal Debat // International Organizations. Spring 1994. Vol. 48, № 2, p. 329-338.

39. Girard М. Op. cit., p. 9.

40. Holsti К. J. Mirror, Mirror on the Wall, Which Are the Fairest Theo­ries of All? // International Studies Quarterly. Vol. 33, 1989, p. 256.

41. Действительно, отсутствие объекта в «физическом смысле», т.е. как отдельно существующей реальности, не связанной с другими выра­жениями политического (например, во внутриобщественных отношени­ях), характерно не только для Международных отношений, но и для по-литологии (если понимать под нею внутриполитическую теорию), и для экономики. Это подчеркивал уже Р. Арон (см. «Paix et Guerre entre les nations», p. 16). Точно так же дуализм политической экономии, ее «раз­рыв» между монетаризмом и кейнсианством (на абсолютную истинность не может претендовать ни то, ни другое из этих направлений западной экономической мысли, а их чередование в практике экономической жизни демонстрирует как преимущества, так и явные изъяны, свойствен­ные обоим подходам) указывает на то, что «страбизм» Международных отношений не является свидетельством ее инвалидности.

73

Глава III

ПРОБЛЕМА МЕТОДА В МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЯХ

Основная цель данной главы — познакомить с наиболее широко применяемыми методами, методиками и техниками изу­чения Международных отношений и внешней политики. В ней не ставится такая достаточно сложная и самостоятельная задача, как научить пользоваться ими. Впрочем, ее решение было бы и невозможно, так как для этого требуется, во-первых, подробное описание тех или иных методов, иллюстрируемое примерами их конкретного применения в исследовательской работе при анали­зе определенного объекта международных отношений, а во-вто­рых (и это главное), — практическое участие в том или ином научно-теоретическом или научно-прикладном проекте, посколь­ку, как известно, нельзя научиться плавать, не входя в воду.

При этом следует иметь в виду, что каждый исследователь (или исследовательский коллектив) обычно использует свой из­любленный метод (или их группу), корректируемый, дополняе­мый и обогащаемый им с учетом имеющихся условий и инстру­ментария. Важно иметь в виду и то, что применение того или иного метода зависит от объекта и задач исследования, а также (что весьма существенно) от наличных материальных средств.

К сожалению, приходится отметить тот факт, что специаль­ная литература, посвященная проблеме методов и особенно — прикладных методик анализа международных отношений, — весь­ма немногочисленна (особенно на русском языке) и потому труд­нодоступна.

74. -'

1. Значение проблемы метода

Проблема метода — одна из наиболее важных проблем любой науки, так как в конечном счете речь идет о том, чтобы научить, как получать новое знание, как применять его в практической деятельности. Вместе с тем это и одна из самых сложных про­блем, которая и предваряет изучение наукой своего объекта, и является итогом такого изучения. Она предваряет изучение объ­екта уже потому, что исследователь с самого начала должен вла­деть определенной суммой приемов и средств достижения ново-то знания. Она является итогом изучения, ибо полученное в его результате знание касается не только самого объекта, но и мето­дов его изучения, а также применения полученных результатов в практической деятельности. Более того, исследователь сталкива­ется с проблемой метода уже при анализе литературы и необхо­димости ее классификации и оценки.

Отсюда неоднозначность и в понимании содержания самого термина «метод». Он означает как сумму приемов, средств и про­цедур исследования наукой своего предмета, так и совокупность уже имеющегося знания. Это значит, что проблема метода, обла­дая самостоятельным значением, в то же время тесно связана с аналитической и практической ролью теории, которая также иг­рает и роль метода.

Распространенное мнение о том, что каждая наука имеет свой собственный метод, верно лишь отчасти: большинство социаль­ных наук не имеют своего специфического, только им присущего метода. Поэтому они так или иначе преломляют применительно к своему объекту общенаучные методы и методы других (как со­циальных, так и естественнонаучных) дисциплин. В данной свя­зи принято считать, что методологические подходы политичес­кой науки (в том числе и Международных отношений) строятся вокруг трех аспектов:

— как можно более строгое отделение исследовательской по­зиции от морально-ценностных суждений или личных взглядов;

— использование аналитических приемов и процедур, являю­щихся общими для всех социальных наук, что играет решающую роль в установлении и последующем рассмотрении фактов;

— стремление к систематизации, или, иначе говоря, к выра­ботке общих подходов и построению моделей, облегчающих от­крытие «законов» (1).

И хотя при этом подчеркивается, что данное замечание не означает необходимости «полного изгнания» из науки ценностных

75

суждений или личных позиций исследователя, тем не менее пе­ред ним неизбежно встает проблема более широкого характера — проблема соотношения науки и идеологии. В принципе та или иная идеология, понимаемая в широком значении — как созна­тельный или неосознанный выбор предпочтительной точки зре­ния — существует всегда. Избежать этого, «деидеологизировать-ся» в этом смысле нельзя. Интерпретация фактов, даже выбор «угла наблюдения» и т.п. неизбежно обусловлены точкой зрения исследователя. Поэтому объективность исследования предполагает, что исследователь должен постоянно помнить об «идеологичес­ком присутствии» и стремиться контролировать его, видеть отно­сительность любых выводов, учитывая такое «присутствие», стре­миться избегать одностороннего видения. Наиболее плодотвор­ных результатов в науке можно добиться не при отрицании иде­ологии (это, в лучшем случае, заблуждение, а в худшем — созна­тельное лукавство), а при условии идеологической терпимости, идеологического плюрализма и «идеологического контроля» (но не в смысле привычного нам по недавнему прошлому контроля официальной политической идеологии по отношению к науке, а наоборот — в смысле контроля науки над всякой идеологией).

Сказанное касается и так называемой методологической ди­хотомии, которая нередко наблюдается в Международных отно­шениях. Речь идет о противопоставлении так называемого тради­ционного историко-описательного, или интуитивно-логического подхода операционально-прикладному, или аналитико-прогнос-тическому, связанному с применением методов точных наук, формализацией, исчислением данных (квантификацией), вери-фицируемостыо (или фальсифицируемостью) выводов и т.п. В этой связи, например, утверждается, что основным недостатком на­уки о международных отношениях является затянувшийся про­цесс ее превращения в прикладную науку (2). Подобные утвер­ждения страдают излишней категоричностью. Процесс развития науки является не линейным, а, скорее, обоюдным: происходит не превращение ее из историко-описательной в прикладную, а уточнение и коррекция теоретических положений через приклад­ные исследования (которые, действительно, возможны лишь на определенном, достаточно высоком этапе ее развития) и «возвра­щение долга» «прикладникам» в виде более прочной и операцио­нальной теоретико-методологической основы.

Действительно, в мировой (прежде всего, американской) на­уке о международных отношениях с начала пятидесятых годов XX века происходит усвоение многих релевантных результатов и

76

методов социологии, психологии, формальной логики, а также естественных и математических наук. Одновременно начинается и ускоренное развитие аналитических концепций, моделей и ме­тодов, продвижение к сравнительному изучению данных, систе­матическое использование потенциала электронно-вычислитель­ной техники. Все это способствовало значительному прогрессу науки о международных отношениях, приближению ее к потреб­ностям практического регулирования и прогнозирования миро­вой политики и международных отношений. Вместе с тем, это отнюдь не привело к вытеснению прежних, «классических» мето­дов и концепций.

Так, например, операциональность историко-социологичес-кого подхода к международным отношениям и его прогностичес­кие возможности были продемонстрированы Р. Ароном. Один из наиболее ярких представителей «традиционного», «историко-опи­сательного» подхода Г. Моргентау, указывая на недостаточность количественных методов, не без оснований писал, что они дале­ко не могут претендовать на универсальность. Столь важный для понимания международных отношений феномен, как, например, власть, — «представляет собой качество межличностных отноше­ний, которое может быть проверено, оценено, угадано, но кото­рое не может быть измерено количественно... Конечно, можно и нужно определить, сколько голосов может быть отдано полити­ку, сколькими дивизиями или ядерными боеголовками распола­гает правительство; но если мне потребуется понять, сколько влас­ти имеется у политика или у правительства, то я должен буду отставить в сторону компьютер и счетную машину и приступить к обдумыванию исторических и, непременно, качественных по­казателей» (3).

Действительно, существо политических явлений не может быть исследовано сколь-либо полно при помощи только прикладных методов. В общественных отношениях вообще, а в международ­ных отношениях в особенности, господствуют стохастические процессы, не поддающиеся детерминистским объяснениям. По­этому выводы социальных наук, в том числе и науки о междуна­родных отношениях, никогда не могут быть окончательно вери­фицированы или фальсифицированы. В этой связи здесь вполне правомерны методы «высокой» теории, сочетающие наблюдение и рефлексию, сравнение и интуицию, знание фактов и воображе­ние. Их польза и эффективность подтверждается и современными изысканиями, и плодотворными интеллектуальными традициями.

77

Вместе с тем, как верно подметил М. Мерль по поводу по­лемики между сторонниками «традиционных» и «модернистских» подходов в науке о международных отношениях, было бы абсур­дно настаивать на интеллектуальных традициях там, где необхо­димы точные корреляции между собранными фактами. Все то, что поддается квантификации, должно быть квантифицировано (4). К полемике между «традиционалистами» и «модернистами» мы еще вернемся. Здесь же важно отметить неправомерность про­тивопоставления «традиционных» и «научных» методов, ложность их дихотомии. В действительности они взаимно дополняют друг друга. Поэтому вполне правомерен вывод о том, что оба подхода «выступают на равных основаниях, а анализ одной и той же про­блемы проводится независимо друг от друга разными исследова­телями» (см.: там же, с. 8). Более того, в рамках обоих подходов одной и той же дисциплиной могут использоваться — хотя и в разных пропорциях — различные методы: общенаучные, анали­тические и конкретно-эмпирические. Впрочем, разница между ними, особенно между общенаучными и аналитическими, тоже достаточно условна, поэтому и надо иметь в виду условность, относительность границ между ними, их способность «перете­кать» друг в друга. Данное утверждение верно и для Международ­ных отношений. В то же время нельзя забывать и о том, что основное предназначение науки состоит в служении практике и, в конечном счете, в создании основ для принятия решений, име­ющих наибольшую вероятность способствовать достижению пос­тавленной цели.

В этой связи, опираясь на выводы Р. Арона, можно сказать, что в фундаментальном плане изучение международных отно­шений требует сочетания таких подходов, которые опираются на теорию (исследование сущности, специфики и основных движу­щих сил этого особого рода общественных отношений); социоло­гию (поиски детерминант и закономерностей, определяющих его изменения и эволюцию); историю (фактическое развитие между­народных отношений в процессе смены эпох и поколений, поз­воляющее находить аналогии и исключения) и праксеологию (ана­лиз процесса подготовки, принятия и реализации международно-политического решения). В прикладном плане речь идет об изу­чении фактов (анализ совокупности имеющейся информации);

объяснении существующего положения (поиски причин, призван­ные избежать нежелательного и обеспечить желаемое развитие событий); прогнозировании дальнейшей эволюции ситуации (ис­следование вероятности ее возможных последствий); подготовке

78

решения (составление перечня имеющихся средств воздействия на ситуацию, оценка различных альтернатив) и, наконец, приня­тии решения (которое также не должно исключать необходимости немедленного реагирования на возможные изменения ситуации)

(5).

Нетрудно заметить сходство методологических подходов и даже пересечение методов, свойственных обоим уровням исследова­ния международных отношений. Это верно и в том смысле, что в обоих случаях одни из используемых методов отвечают всем по­ставленным целям, другие эффективны лишь для той или иной из них. Рассмотрим несколько подробнее некоторые из методов, используемых на прикладном уровне Международных отношений.

2. Методы анализа ситуации

Анализ ситуации предполагает использование суммы методов и процедур междисциплинарного характера, применяемых для накопления и первичной систематизации эмпирического мате­риала («данных»). Поэтому соответствующие методы и методики называют иногда также «техниками исследования». К настояще­му времени известно более тысячи таких методик — от самых простых (например, наблюдение) до достаточно сложных (как, например, формирование банка данных, построение многомер­ных шкал, составление простых (Check lists) и сложных (Indices) показателей, построение типологий (факторный анализ Q) и т.п.

Рассмотрим наиболее распространенные из аналитических методик: наблюдение, изучение документов, сравнение.

Наблюдение

Как известно, элементами данного метода являются субъект наблюдения, объект и средства наблюдения. Существуют различ­ные виды наблюдений. Так, например, непосредственное наблю­дение, в отличие от опосредованного (инструментального), не предполагает использования какого-либо технического оборудо­вания или инструментария (телевидения, радио и т.п.). Оно бы­вает внешним (подобным тому, которое, например, ведут парла­ментские журналисты, или специальные корреспонденты в ино­странных государствах) и включенным (когда наблюдатель явля­ется прямьм участником того или иного международного собы­тия: дипломатических переговоров, совместного проекта или во­оруженного конфликта). В свою очередь, прямое наблюдение

79

отличается от косвенного, которое проводится на основе инфор­мации, получаемой при помощи интервью, анкетирования и т.п. В Международных отношениях в основном возможно косвенное и инструментальное наблюдение. Главный недостаток данного метода сбора данных — большая роль субъективных факторов, связанных с активностью субъекта, его (или первичных наблюда­телей) идеологическими предпочтениями, несовершенством или деформированностью средств наблюдения и т.п. (6).

Изучение документов

Применительно к международным отношениям, оно имеет ту особенность, что у «неофициального» исследователя часто нет свободного доступа к источникам объективной информации (в отличие, например, от штабных аналитиков, экспертов междуна­родных ведомств, или работников органов безопасности). Боль­шую роль в этом играют представления того или иного режима о государственной тайне и безопасности. В СССР, например, пред­метом государственной тайны долгое время оставался объем до­бычи нефти, уровень промышленного производства и т.д.; су­ществовал огромный массив документов и литературы, предна­значенной только «для служебного пользования», сохранялся за­прет на свободное хождение иностранных изданий, огромное мно­жество учреждений и институтов было закрыто для «посторон­них».

Существует и другая проблема, затрудняющая использование данного метода, который является одним из исходных, базовых для любого исследования в области социальных и политических наук: это проблема финансовых средств, необходимых для при­обретения, обработки и хранения документов, оплаты связанных с этим трудовых затрат и прочее. Понятно, поэтому, что чем бо­лее развитым является государство и чем более демократическим является его политический режим, тем более благоприятные воз­можности существуют и для исследований в области социальных и политических наук.

Наиболее доступными являются официальные документы:

сообщения пресс-служб дипломатических и военных ведомств, информация о визитах государственных деятелей, уставные до­кументы и заявления наиболее влиятельных межправительствен­ных организаций, декларации и сообщения властных структур, политических партий и общественных объединений и тд. Вместе с тем широко используются и неофициальные письменные, аудио

80

и аудиовизуальные источники, которые так или иначе могут спо­собствовать увеличению информации о событиях международной жизни: записи мнений частных лиц, семейные архивы, неопуб­ликованные дневники. Важное значение могут играть воспоми­нания непосредственных участников тех или иных международ­ных событий — войн, дипломатических переговоров, официаль­ных визитов. Это касается и форм подобных воспоминаний — письменных или устных, непосредственных или восстанавливае­мых и т.п. Большую роль в сборе данных играют так называемые иконографические документы: картины, фотографии, кино­фильмы, выставки, лозунги. Так, в условиях господствовавшей в СССР закрытости, повышенной секретности и, следовательно, практической недоступности неофициальной информации, аме­риканские советологи уделяли важное внимание изучению ико­нографических документов, например, репортажей с празднич­ных демонстраций и парадов. Изучались особенности оформле­ния колонн, содержания лозунгов и плакатов, количества и пер­сонального состава официальных лиц, присутствующих на три­буне и, разумеется, видов демонстрируемой военной техники и вооружений (7).

Сравнение

Это — также метод, являющийся общим для многих дисцип­лин. По утверждению Б. Рассета и X. Старра, в науке о междуна­родных отношениях он стал применяться лишь с середины 60-х годов, когда непрекращающийся рост числа государств и других международных акторов сделал его и возможным, и совершенно необходимым (8). Главное достоинство данного метода состоит в том, что он нацеливает на поиск общего, повторяющегося в сфе­ре международных отношений. Необходимость сравнения между собой государств и их отдельных признаков (территория, населе­ние, уровень экономического развития, военный потенциал, про­тяженность границ и т.д.) стимулировала развитие количествен­ных методов в науке о международных отношениях, и в частнос­ти измерения. Так, если имеется гипотеза о том, что крупные государства более склонны к развязыванию войны, чем все ос­тальные, то возникает потребность измерения величины государств с целью определения, какое из них является крупным, а какое малым и по каким критериям. Кроме этого, «пространственно­го», аспекта измерения, появляется необходимость измерения «во времени», т.е. выяснения в исторической ретроспективе, какая

81

величина государства усиливает его «склонность» к войне (см.:

там же, р. 47—48).

В то же время сравнительный анализ дает возможность полу­чить научно-значимые выводы и на основе несходства явлений и неповторимости ситуации. Так, сравнивая между собой иконо­графические документы (в частности, фото- и кинохронику), от­ражающие отправление французских солдат в действующую ар­мию в 1914 и в 1939 гг., М. Ферро обнаружил впечатляющую разницу в их поведении. Улыбки, танцы, атмосфера всеобщего ликования, царившая на Восточном вокзале Парижа в 1914 году, резко контрастировала с картиной уныния, безнадежности, яв­ного нежелания отправляться на фронт, наблюдаемой на том же вокзале в 1939 году. Поскольку указанные ситуации не могли сло­житься под влиянием пацифистского движения (по свидетельст­ву письменных источников, оно никогда не было столь сильным, как накануне 1914 г. и, напротив, почти совсем не проявляло себя перед 1939 г.), постольку была выдвинута гипотеза, согласно которой одним из объяснений описанного выше контраста дол­жно быть то, что в 1914 г., в отличие от 1939 года, не существова­ло никаких сомнений относительно того, кто является врагом:

враг был известен и идентифицирован. Доказательство данной гипотезы стало одной из идей весьма интересного и оригиналь­ного исследования, посвященного осмыслению первой мировой войны (9).

3. Экспликативные методы

Наиболее распространенными из них являются такие мето­ды, как контент-анализ, ивент-анализ, метод когнитивного кар­тирования и их многочисленные разновидности.

Контент-анализ

В политических науках он был впервые применен американ­ским исследователем Г. Лассуэлом и его сотрудниками при изу­чении пропагандистской направленности политических текстов и был описан ими в 1949 г. (10). В самом общем виде данный метод может быть представлен как систематизированное изуче­ние содержания письменного или устного текста с фиксацией наиболее часто повторяющихся в нем словосочетаний или сюже­тов. Далее частота этих словосочетаний или сюжетов сравнивает­ся с их частотой в других письменных или устных сообщениях,

82

известных как нейтральные, на основе чего делается вывод о по­литической направленности содержания исследуемого текста. Описывая данный метод, М.А. Хрусталев и К.П. Боришполец выделяют такие стадии его применения как: структуризация тек­ста, связанная с первичной обработкой информационного мате­риала; обработка информационного массива при помощи мат­ричных таблиц; квантификация информационного материала, позволяющая продолжить его анализ при помощи электронно-вычислительной техники (11).

Степень строгости и операциональности метода зависип от правильности выделения первичных единиц анализа (терминов, словосочетаний, смысловых блоков, тем и т.п.) и единиц измере­ния (например, слово, фраза, раздел, страница и т.п.).

Ивент-анализ

Этот метод (называемый иначе методом анализа событийных данных) направлен на обработку публичной информации, пока­зывающей, «кто говорит или делает, что, по отношению к кому и когда». Систематизация и обработка соответствующих данных осуществляется по следующим признакам: 1) субъект-инициатор (кто); 2) сюжет или «issue-area» (что); 3) субьекг-мишень (по от­ношению к кому) и 4) дата события (когда) (12, р. 260—261). Сис­тематизированные таким образом события сводятся в матричные таблицы, ранжируются и измеряются при помощи ЭВМ. Эффек­тивность данного метода предполагает наличие значительного банка данных. Научно-прикладные проекты, использующие ивент-анализ, отличаются по типу изучаемого поведения, числу рас­сматриваемых политических деятелей, по исследуемым времен­ным параметрам, количеству используемых источников, типоло­гии матричных таблиц и т.д.

Когнитивное картирование

Этот метод направлен на анализ того, как тот или иной полити­ческий деятель воспринимает определенную политическую проблему.

Американские ученые Р. Снайдер, X. Брук и Б. Сэпин еще в 1954 году показали, что в основе принятия политическими лиде­рами решений может лежать не только, и даже не столько дей­ствительность, которая их окружает, сколько то, как они ее вос­принимают. В 1976 году Р. Джервис в работе «Восприятие и не­верное восприятие (misperception) в международной политике» показал, что помимо эмоциональных факторов на принимаемое

83

тем или иным лидером решение оказывают влияние когнитив"» ные факторы. С этой точки зрения, информация, получаемая ЛПР, усваивается и упорядочивается ими «с поправкой» на их собствен­ные взгляды на внешний мир. Отсюда — тенденция недооцени­вать любую информацию, которая противоречит их системе цен­ностей и образу противника, или же, напротив, придавать пре­увеличенную роль незначительным событиям. Анализ когнитив­ных факторов позволяет понять, например, что относительное постоянство внешней политики государства объясняется, наряду с другими причинами, и постоянством взглядов соответствую­щих лидеров.

Метод когнитивного картирования решает задачу выявления основных понятий, которыми оперирует политик, и нахождения имеющихся между ними причинно-следственных связей. «В ре­зультате исследователь получает карту-схему, на которой на ос­новании изучения речей и выступлений политического деятеля, отражено его восприятие политической ситуации или отдельных проблем в ней» (см.: 4, с. 6).

В применении описанных методов, которые обладают целым рядом несомненных достоинств — возможность получения но­вой информации на основе систематизации уже известных доку­ментов и фактов, повышение уровня объективности, возможность измерения и т.п. — исследователь сталкивается и с серьезными проблемами. Это — проблема источников информации и ее до­стоверности, наличия и полноты баз данных и т.п. Но главная проблема — это проблема тех затрат, которых требует проведе­ние исследований с использованием контент-анализа, ивент-ана-лиза и метода когнитивного картирования. Составление базы дан­ных, их кодировка, программирование и т.п. занимают значи­тельное время, нуждаются в дорогостоящем оборудовании, вы­зывают необходимость привлечения соответствующих специалис­тов, что в конечном итоге выливается в значительные суммы.

Учитывая указанные проблемы, профессор Монреальского университета Б. Корани предложил методику с ограниченным количеством индикаторов поведения международного актора, которые рассматриваются в качестве ключевых (наиболее харак­терных) (см.: 12). Таких индикаторов всего четыре: способ дип­ломатического представительства, экономические сделки, меж­государственные визиты и соглашения (договоры). Эти индика­торы систематизируются в соответствии с их типом (например, соглашения могут быть дипломатические, военные, культурные или экономические) и уровнем значимости. Затем составляется 84

матричная таблица, дающая наглядное представление об иссле­дуемом объекте. Так, таблица, отражающая обмен визитами, вы­глядит следующим образом:

Глава государства: король, президент, шейх эмирата, первый секретарь компартии, канцлер ..................................3

Вице-президент: премьер-министр или глава правительства, председатель Верховного Совета..................2

Вице-президент: министр иностранных дел, министр обороны, министр экономики.................................!

Что касается способов дипломатического представительства, то их классификация строится на основе их уровня (уровень пос­ла или более низкий уровень) и с учетом того, идет ли речь о прямом представительстве или через посредничество другой стра­ны (резидент или не резидент). Комбинация этих данных может быть представлена в таком виде:

Посол резидент ..............................................................

Посол не резидент .........................................................

Резидентное дипломатическое представительство (на уровне ниже посла).................................................

Нерезидентное дипломатическое представительство Другие дипломатические отношения ..........................

На основе подобных данных строятся выводы, касающиеся способа поведения международного актора во времени и в про­странстве: с кем он поддерживает наиболее интенсивные взаимо­действия, в какой период и в какой сфере они происходят и т.п.

Используя данную методику, Б. Корани установил, что почти все военно-политические отношения, которые имел, например, Алжир в 70-е годы, поддерживались им с СССР, тогда как уро­вень экономических отношений со всем социалистическим лаге­рем был довольно слабым. Фактически, большая часть экономи­ческих отношений Алжира была направлена на сотрудничество с Западом, и особенно с США, — «главной империалистической державой». Как пишет Б. Корани: «Подобный вывод, противоре­чащий «здравому смыслу» и первым впечатлениям — (напомним, что Алжир принадлежал в эти годы к странам «социалистической ориентации», придерживающимся курса «антиимпериалистичес­кой борьбы и всестороннего сотрудничества со странами социа­лизма»), — не мог быть сделан, и в него нельзя было поверить без использования строгой методики, подкрепленной систематиза­цией данных» (см.: там же, р. 264). Возможно, это несколько пре-

85

увеличенная оценка. Но в любом случае данная методика довольна эффективна, достаточно доказательна и не слишком дорогостояща,

Следует, однако, подчеркнуть и ее ограниченность, которая, впрочем, является общей для всех вышеназванных методов. Как признает сам ее автор, она не может (или же может только час­тично) ответить на вопрос о причинах тех или иных феноменов. Подобные методы и методики гораздо более полезны на уровне описания, а не объяснения. Они дают как бы фотографию, об­щий вид ситуации, показывают, что происходит, но не проясняя, почему. Но именно в этом и состоит их назначение — выполнять диагностическую роль в анализе тех или иных событий, ситуаций и проблем международных отношений. Однако для этого они нуждаются в первичном материале, в наличии данных, которые подлежат дальнейшей обработке.

Эксперимент

Метод эксперимента как создание искусственной ситуации с целью проверки теоретических гипотез, выводов и положений, является одним из основных в естественных науках. В социаль­ных науках наиболее широкое распространение получил такой его вид, как имитационные игры, являющиеся разновидностью лабораторного эксперимента (в отличие от полевого). Существу­ет два типа имитационных игр: без применения электронно-вы­числительной техники и с ее использованием. В первом случае речь идет об индивидуальных или групповых действиях, связан­ных с исполнением определенных ролей (например, государств, правительств, политических деятелей или международных орга­низаций) в соответствии с заранее составленным сценарием. При этом участниками должны строго соблюдаться формальные усло­вия игры, контролируемые ее руководителями: например, в слу­чае имитации межгосударственного конфликта должны учиты­ваться все параметры того государства, роль которого исполняет участник — экономический и военный потенциал, участие в со­юзах, стабильность правящего режима и т.п. В противном случае подобная игра может превратиться в простое развлечение и поте­рю времени с точки зрения познавательных результатов. Имита­ционные игры с применением компьютерной техники предлага­ют гораздо более широкие исследовательские перспективы. Опи­раясь на соответствующие базы данных, они дают возможность, например, воспроизвести модель дипломатической истории. На­чав с самой простой и самой правдоподобной модели объясне-

86

ния текущих событий — кризисов, конфликтов, создания меж­правительственных организаций и т.п., далее исследуют, как она подходит к подобранным ранее историческим примерам. Путем проб и ошибок, изменяя параметры исходной модели, добавляя упущенные в ней прежде переменные, учитывая культурно-исто­рические ценности, сдвиги в господствующем менталитете и т д., можно постепенно продвигаться к достижению ее все большего соответствия воспроизведенной модели дипломатической исто­рии, и на основе сравнения этих двух моделей выдвигать обосно­ванные гипотезы относительно возможного развития текущих событий в будущем. Иначе говаря, эксперимент относится не только к объяснительным, но и к прогностическим методам.

4. Прогностические методы

В Международных отношениях существуют как относительно простые, так и более сложные прогностических методы. К первой группе могут быть отнесены такие методы, как, например, заклю­чения по аналогии, метод простой экстраполяции, дельфийский метод, построение сценариев и т.п. Ко второй — анализ детерми­нант и переменных, системный подход, моделирование, анализ хронологических серий (ARIMA), спектральный анализ, компью­терная симуляция и др. Рассмотрим кратко некоторые из них.

Дельфийский метод

Речь идет о систематическом и контролируемом обсуждении проблемы несколькими экспертами. Эксперты вносят свои оцен­ки того или иного международного события в центральный ор­ган, который проводит их обобщение и систематизацию, после чего вновь возвращает экспертам. Будучи проведена несколько раз, такая операция позволяет констатировать более или менее серьезные расхождения в указанных оценках. С учетом прове­денного обобщения эксперты либо вносят поправки в свои пер­воначальные оценки, либо укрепляются в своем мнении и про­должают настаивать на нем. Изучение причин расхождений в оценках экспертов позволяет выявить незамеченные ранее ас­пекты проблемы и зафиксировать внимание как на наиболее (в случае совпадения экспертных оценок), так и наименее (в случае их расхождения) вероятных последствиях развития анализируе­мой проблемы или ситуации. В соответствии с этим и вырабаты­вается окончательная оценка и практические рекомендации.

87

Построение сценариев

Этот метод состоит в построении идеальных (т.е. мыслитель-' ных) моделей вероятного развития событий. На основе анализ!" существующей ситуации выдвигаются гипотезы, — представляю-1 щие собой простые предположения и не подвергаемые в данном случае никакой проверке, — о ее дальнейшей эволюции и пос­ледствиях. На первом этапе производится анализ и отбор глав­ных факторов, определяющих, по мнению исследователя, даль-:

нейшее развитие ситуации. Количество таких факторов не долж¹;

но быть чрезмерным (как правило, выделяют не более шести эле-ь i ментов), с тем чтобы обеспечить целостное видение всего мноя-жества вытекающих из них вариантов будущего. На втором этапе выдвигаются (базирующиеся на простом «здравом смысле») ги­потезы о предполагаемых фазах эволюции отобранных факторов в течение последующих 10, 15 и 20 лет. На третьем этапе осущес­твляется сопоставление выделенных факторов и на их основе выдвигается и более или менее подробно описывается ряд гипо» тез (сценариев), соответствующих каждому из них. При этом учи<-тываются последствия взаимодействий между выделенными фак­торами и воображаемые варианты их развития. Наконец, на чет­вертом этапе делается попытка создать показатели относитель­ной вероятности описанных выше сценариев, которые с этой целью классифицируются (совершенно произвольно) по степени ', их вероятности (см.: 5, с. 269—273).

Системный подход ^

Понятие системы (более подробно оно будет рассмотрено в главе V) широко используется представителями самых разных теоретических направлений и школ в науке о международных' отношениях. Его общепризнанным преимуществом является то, что оно дает возможность представить объект изучения в его един­стве и целостности, и, следовательно, способствуя нахождений корреляций между взаимодействующими элементами, помогает выявлению «правил» такого взаимодействия, или, иначе говоря, закономерностей функционирования международной системы. На основе системного подхода ряд авторов отличают международ­ные отношения от международной политики: если составные частя международных отношений представлены их участниками (акто­рами) и «факторами» («независимыми переменными» или «ре- , сурсами»), составляющими «потенциал» участников, то элемен­тами международной политики выступают только акторы (см.: 6, ⁱ р. 428; 24, р. 12; 25, р. 123. Кукулка, Хофманн, Мерль\

88

Системный подход следует отличать от его конкретных во­площений — системной теории и системного анализа. Систем­ная теория выполняет задачи построения, описания и объясне­ния систем и составляющих их элементов, взаимодействия сис­темы и среды, а также внутрисистемных процессов, под влиянием которых происходит изменение и/или разрушение системы (13). Что касается системного анализа, то он решает более конкрет­ные задачи, представляя собой совокупность практических мето­дик, приемов, способов, процедур, благодаря которым в изуче­ние объекта (в данном случае — международных отношений) вносится определенное упорядочивание (14).

С точки зрения Р. Арона, «Международная система состоит из политических единиц, которые поддерживают между собой ре­гулярные отношения и которые могут быть втянуты во всеобщую войну» (15). Поскольку главными (и, фактически, единственны­ми) политическими единицами взаимодействия в международ­ной системе для Арона являются государства, на первый взгляд может создасться впечатление о том, что он отождествляет меж­дународные отношения с мировой политикой. Однако, ограни­чивая, по сути, международные отношения системой межгосу­дарственных взаимодействий, Р. Арон, в то же время не только уделял большое внимание оценке ресурсов, потенциала государств, определяющего их действия на международной арене, но и счи­тал такую оценку основной задачей и содержанием социологии международных отношений. При этом он представлял потенциал (или мощь) государства как совокупность, состоящую из его гео­графической среды, материальных и людских ресурсов и способ­ности коллективного действия (см.: там же, р. 65). Таким обра­зом, исходя из системного подхода, Арон очерчивает, по сущест­ву, три уровня рассмотрения международных (межгосударствен­ных) отношений: уровень межгосударственной системы, уровень государства и уровень его могущества (потенциала).

Д. Розенау предложил в 1971 г. другую схему, включающую шесть уровней анализа: 1) индивиды — «творцы» политики и их характеристики; 2) занимаемые ими посты и выполняемые роли;

3) структура правительства, в котором они действуют; 4) общест­во, в котором они живут и которым управляют; 5) система отно­шений между национальным государством и другими участника­ми международных отношений; 6) мировая система (цит. по: 8). Характеризуя системный подход, представленный различными уровнями анализа, Б. Рассетг и X. Старр подчеркивают, что вы-

89

s

бор того или иного уровня определяется наличием данных и тео­ретическим подходом, но отнюдь не капризом исследователя. По- | этому в каждом случае применения данного метода необходимо найти и определить несколько разных уровней. При этом объяс­нения на разных уровнях не обязательно должны исключать друг друга, они могут быть взаимодополняющими, углубляя тем са­мым наше понимание.

Серьезное внимание уделяется системному подходу и в оте­чественной науке о международных отношениях. Работы, издан­ные исследователями ИМЭМО, МГИМО, ИСКАН, ИВАН и дру­гих академических и вузовских центров свидетельствуют о значи­тельном продвижении российской науки в области как систем­ной теории (16), так и системного анализа. Так, авторы учебного пособия «Основы теории международных отношений» считают, что «методом теории международных отношений является сис­темный анализ движения и развития международных событий, процессов, проблем, ситуаций, осуществляемый с помощью име­ющегося знания, внешнеполитических данных и сведений, осо­бых способов и приемов исследования» (17). Отправным момен­том такого анализа являются, с их точки зрения, три уровня ис­следования любой системы: 1) уровень состава — множество об­разующих ее элементов; 2) уровень внутренней структуры — со­вокупность закономерных взаимосвязей между элементами;

3) уровень внешней структуры — совокупность взаимосвязи сис­темы как целого со средой (см.: там же, с. 70).

Применительно к изучению внешней политики государства метод системного анализа включает анализ «детерминант», «фак­торов» и «переменных».

Один из последователей Арона, Р. Боек, в работе «Социоло­гия мира» представляет потенциал государства как совокупность ресурсов, которыми оно располагает для достижения своих це­лей, состоящую из двух видов факторов: физических и духовных.

Физические (или непосредственно осязаемые) факторы вклю­чают в себя следующие элементы:

1.1. Пространство (географическое положение, его достоин­ства и преимущества).

1.2. Население (демографическая мощь).

1.3. Экономика в таких ее проявлениях, как: а) экономичес­кие ресурсы; б) промышленный и сельскохозяйственный потен- , циал; в) военная мощь.

90

В свою очередь, в состав духовных (или моральных, или со­циальных, непосредственно не осязаемых) факторов входят:

2.1. Тип политического режима и его идеологии.

2.2. Уровень общего и технического образования населения.

2.3. Национальная «мораль», моральный тонус общества.

2.4. Стратегическое положение в международной системе (на­пример, в рамках сообщества, союза и т.п.).

Указанные факторы составляют совокупность независимых переменных, воздействующих на внешнюю политику государств, исследуя которые, можно прогнозировать ее изменения (18).

Графически данная концепция может быть представлена в виде следующей схемы (см. рис.1):

Схема дает наглядное представление как о достоинствах, так и о недостатках данной концепции. К достоинствам можно от­нести ее операциональность, возможность дальнейшей класси­фикации факторов с учетом базы данных, их измерения и анали­за с применением компьютерной техники. Что же касается недо­статков, то, по-видимому, наиболее существенным из них явля­ется фактическое отсутствие в данной схеме (за исключением пункта 2.4) факторов внешней среды, оказывающих существен­ное (иногда решающее) воздействие на внешнюю политику госу­дарств.

В этом отношении гораздо более полной выглядит концепция Ф. Брайара и М.-Р. Джалили (19) (см.: 22, р. 65—71), которая также может быть представлена в виде схемы: (см. рис. 2).

91

Рис.2

Физические факторы внутренних независимых переменных включают:

— Географическое положение государства (А.1);

— Его природные ресурсы (А.2);

— Свойственную для него демографическую ситуацию. В свою очередь, в состав структурных факторов входят:

— Политические институты (Б.1);

— Экономические институты (Б.2);

92

— Способность государства использовать свою физическую и социальную среду или, иначе говоря, его технологический, эко­номический и человеческий потенциал (Б.З);

— Политические партии (Б.4);

— Группы давления (Б.5);

— Этнические группы (Б.6);

— Конфессиональные группы (Б.7);

— Языковые группы (Б.8);

— Социальная мобильность (Б.9);

— Территориальная структура: доля городского и сельского населения (Б. 10);

— Уровень национального согласия общества (Б. 11). Наконец, культурные и человеческие факторы содержат:

— Культуру (B.I)

систему ценностей (B.I.I), язык (В. 1.2), религию (В.1.3);

— Идеологию (В.2)

самооценка властью своей роли (В.2.1), ее самовосприятие (В.2.2), ее восприятие мира (В.2.3), основные средства давления (В.2.4);

— Коллективный менталитет (В.З) историческая память (В.3.1), образ «другого» (В.3.2),

линия поведения, касающаяся международных обяза­тельств (В.3.3),

особая чувствительность к проблеме национальной бе­зопасности (В.3.4), мессианские традиции (В.3.5);

— Качества лиц, принимающих решения (В.4)

восприятие своего окружения (В.4.1),

восприятие мира (В.4.2),

физические качества (В.4.3),

моральные качества (В.4.4). Как видно из схемы, данная концепция, обладая всеми досто­инствами предыдущей, преодолевает ее основной недостаток. Ее главная идея — тесная взаимосвязь внутренних и внешних фак­торов, их взаимовлияние и взаимозависимость в воздействии на иностранную политику государства. Кроме того, в рамках внут­ренних независимых переменных эти факторы представлены здесь гораздо более полно, что значительно снижает возможность упус-

93

тить какой-либо важный нюанс в анализе. В то же время схема обнаруживает, что сказанное гораздо меньше относится к внеш­ним независимым переменным, которые на ней лишь обозначе­ны, но никак не структурированы. Данное обстоятельство свиде­тельствует, что при всем «равноправии» внутренних и внешних факторов, авторы все же явно отдают предпочтение первым.

Следует подчеркнуть, что и в том, и в другом случаях авторы отнюдь не абсолютизируют значение факторов в воздействии на внешнюю политику. Как показывает Р. Боек, вступив в 1954 году в войну против Франции, Алжир не обладал большинством из указанных факторов, и тем не менее ему удалось добиться пос­тавленной цели.

Действительно, попытки наивно-детерминистского описания хода истории в духе Лапласовской парадигмы — как движения от прошлого через настоящее к заранее заданному будущему — с особой силой обнаруживают свою несостоятельность именно в сфере международных отношений, где господствуют стохастичес­кие процессы. Сказанное особенно характерно для нынешнего — переходного — этапа в эволюции мирового порядка, характе­ризующегося повышенной нестабильностью и являющего собой своеобразную точку бифуркации, содержащую в себе множество альтернативных путей развития и, следовательно, не гарантиру­ющую какой-либо предопределенности.

Такая констатация вовсе не означает, что прогнозы в сфере международных отношений в принципе невозможны. Речь идет о том, чтобы видеть границы, относительность, амбивалентность прогностических возможностей науки.

Моделирование

Данный метод связан с построением искусственных, идеаль­ных, воображаемых объектов, ситуаций, представляющих собой системы, элементы и отношения которых соответствуют эле­ментам и отношениям реальных международных феноменов и процессов.

Рассмотрим такой вид данного метода, как — комплексное моделирование — на примере работы М.А. Хрусталева «Систем­ное моделирование международных отношений» (см.: 2).

Автор ставит своей задачей построение формализованной те­оретической модели, представляющей собой тринарный синтез методологического (философская теория сознания), общенауч­ного (общая теория систем) и частнонаучного (теория междуна­родных отношений) подходов. Построение осуществляется в три

94

этапа. На первом формулируются «предмодельные задачи», объе­диняемые в два блока: «оценочный» и «операциональный». В этой связи автор анализирует такие понятия, как «ситуации» и «про­цессы» (и их виды), а также уровень информации. На их основе строится матрица, представляющая собой своего рода «карту», призванную обеспечить исследователю выбор объекта с учетом уровня информационной обеспеченности.

Что касается операционального блока, то главное здесь со­стоит в выделении на основе триады «общее-особенное-единич­ное» характера (типа) моделей (концептуальная, теоретическая и конкретная) и их форм (вербальная или содержательная, форма­лизованная и квантифицированная). Выделенные модели также представлены в виде матрицы, являющей собой теоретическую модель моделирования, отражающую его основные стадии (фор­ма), этапы (характер) и их соотношение.

На втором этапе речь идет о построении содержательной кон­цептуальной модели как исходной точке решения общей задачи исследования. На основе двух групп понятий — «аналитической» (сущность-явление, содержание-форма, количество-качество) и «синтетической» (материя, движение, пространство, время), пред­ставленных в виде матрицы, строится «универсальная познава­тельная конструкция — конфигуратор», задающая общие рамки исследования. Далее, на базе выделения вышеуказанных логи­ческих уровней исследования всякой системы отмеченные поня­тия подвергаются редукции, в результате которой выделяются «ана­литические» (сущностная, содержательная, структурная, поведен­ческая) и «синтетические» (субстратная, динамическая, простран­ственная и временная) характеристики объекта. Опираясь на струк­турированный таким образом «системный ориентированный мат­ричный конфигуратор», автор прослеживает специфические осо­бенности и некоторые тенденции эволюции системы междуна­родных отношений.

На третьем этапе проводится более детальный анализ состава и внутренней структуры международных отношений, т.е. постро­ение ее развернутой модели. Здесь выделяются состав и структу­ра (элементы, подсистемы, связи, процессы), а также «програм­мы» системы международных отношений (интересы, ресурсы, цели, образ действий, соотношение интересов, соотношение сил, отношения). Интересы, ресурсы, цели, образ действий составля­ют элементы «программы» подсистем или элементов. Ресурсы, характеризуемые как «несистемообразующий элемент», подраз­деляются автором на ресурсы средств (вещно-энергетические и информационные) и ресурсы условий (пространство и время).

95

«Программа системы международных отношений» является производной по отношению к «программам» элементов и под­систем. Ее системообразующим элементом выступает «соотно­шение интересов» различных элементов и подсистем друг с дру­гом. Несистемообразующим элементом является понятие «соот­ношение сил», которое более точно можно было бы выразить термином «соотношение средств» или «соотношение потенциа­лов». Третьим производным элементом указанной «программы» является «отношение» понимаемое автором как некое оценочное представление системы о себе и о среде.

Опираясь на сконструированную таким образом теоретичес­кую модель, М.А. Хрусталев анализирует реальные процессы, ха­рактерные для современого этапа мирового развития. Он отмеча­ет, что если ключевым фактором, определявшим эволюцию сис­темы международных отношений на протяжении ее истории, яв­лялось межгосударственное конфликтное взаимодействие в рам­ках устойчивых конфронтационных осей, то к 90-м годам XX в. возникают предпосылки перехода системы в иное качественное состояние. Оно характеризуется не только сломом глобальной конфронтационной оси, но и постепенным формированием ста­бильных осей всестороннего сотрудничества между развитыми государствами мира. В результате появляется неформальная под­система развитых государств в форме мирохозяйственного ком­плекса, ядром которого стала «семерка» ведущих развитых стран, объективно превратившаяся в управляющий центр, регулирую­щий процесс развития системы международных отношений. Прин­ципиальное отличие такого «управляющего центра» от Лиги На­ций или ООН состоит в том, что он является результатом само­организации, а не продуктом «социальной инженерии» с харак­терными для нее статичной завершенностью и слабой адекват­ностью к динамичному изменению среды. Как управляющий центр «семерка» решает две важные задачи функционирования систе­мы международных отношений: во-первых, ликвидацию сущес­твующих и недопущение возникновения в будущем региональ­ных конфронтационных военно-политических осей; во-вторых, стимулирование демократизации стран с авторитарными режима­ми (создание единого мирового политического пространства). Выделяя, с учетом предлагаемой им модели, также и другие тенден­ции в развитии системы международных отношений, М.А. Хрус­талев считает весьма симптоматичным появление и закрепление понятия «мировое сообщество» и выделение идеи «нового миро­вого порядка», подчеркивая в то же время, что нынешнее состо-

96

яние системы международных отношений в целом еще не соот­ветствует современным потребностям развития человеческой ци­вилизации.

Столь подробное рассмотрение метода системного моделиро­вания в применении к анализу международных отношений, поз­воляет увидеть и преимущества, и недостатки как самого этого метода, так и системного подхода в целом. К преимуществам можно отнести уже отмеченный выше обобщающий, синтезиру­ющий характер системного подхода. Он позволяет обнаружить как целостность изучаемого объекта, так и многообразие состав­ляющих его элементов (подсистем), в качестве которых могут выступать участники международных взаимодействий, отноше­ния между ними, пространственно-временные факторы, полити­ческие, экономические, социальные или религиозные характе­ристики и т.д. Системный подход дает возможность не только фиксировать те или иные изменения в функционировании меж­дународных отношений, но и обнаружить причинные связи та­ких изменений с эволюцией международной системы, выявить детерминанты, влияющие на поведение государств. Системное моделирование дает науке о международных отношениях те воз­можности теоретического экспериментирования, которых она в его отсутствие практически лишена. Оно дает также возможность комплексного применения прикладных методов и техник анали­за в самом разнообразном их сочетании, расширяя тем самым перспективы исследований и их практической пользы для объяс­нения и прогнозирования международных отношений и мировой

политики.

Вместе с тем было бы неверным преувеличивать значение системного подхода и моделирования для науки, игнорировать их слабые стороны и недостатки. Главным из них является, как это ни кажется парадоксальным, тот факт, что никакая модель — даже самая безупречная в своих логических основаниях — не дает уверенности в правильности сделанных на ее основе выводов. Это, впрочем, признает и сам автор рассмотренной выше рабо­ты, когда говорит о невозможности построения абсолютно объ­ективной модели системы международных отношений (см.: 2, с. 22). Добавим, что всегда существует определенный разрыв между сконструированной тем или иным автором моделью и действи­тельными источниками тех выводов, которые формулируются им об исследуемом объекте. И чем более абстрактной (то есть чем более строго логически обоснованной) является модель, а также чем более адекватными реальности стремится сделать ее автор

4-1733 97

свои выводы, тем шире указанный разрыв. Иначе говоря, сущес­твует серьезное подозрение, что при формулировании выводов автор опирается не столько на построенную им модельную кон­струкцию, сколько на исходные посылки, «строительный мате­риал» этой модели, а также на другие, не связанные с ней, в том числе и «интуитивно-логические» методы. Отсюда и весьма не­приятный для «бескомпромиссных» сторонников формальных методов вопрос: могли ли быть сформулированы без модели те (или подобные им) выводы, которые появились как результат модельного исследования? Значительное несоответствие новиз­ны подобных результатов тем усилиям, которые предпринима­лись исследователями на основе системного моделирования, за­ставляют считать, что утвердительный ответ на указанный во­прос выглядит весьма обоснованным. Как подчеркивают в подо­бной связи Б. Рассетг и X. Старр: «В известной мере удельный вес каждого вклада может быть определен с помощью методов сбора данных и анализа, типичных для современных социальных наук. Но во всех других отношениях мы остаемся в области дога­док, интуиции и информированной мудрости» (см.: 8, р. 37).

Что касается системного подхода в целом, то его недостатки являются продолжением его достоинств. В самом деле, преиму­щества понятия «международная система» настолько очевидны, что его используют, за небольшими исключениями, представите­ли всех теоретических направлений и школ в науке о междуна­родных отношениях. Однако, как справедливо подметил фран­цузский политолог М. Жирар, мало кто точно знает, что оно оз­начает в действительности. Более или менее строгий смысл оно продолжает сохранять для функционалистов, структуралистов и системников. Для остальных же — это чаще всего не более чем красивый научный эпитет, удобный для украшения плохо опре­деленного политического объекта. В результате данное понятие оказалось перенасыщенным и девальвировалось, что затрудняет его творческое использование.

Соглашаясь с негативной оценкой произвольной трактовки понятия «система», подчеркнем еще раз, что это вовсе не означает сомнений в плодотворности применения как системного подхода, так и его конкретных воплощений — системной теории и сис­темного анализа — к исследованию международных отношений.

Системный анализ и моделирование являются наиболее об­щими из аналитических методов, представляющих собой сово­купность комплексных исследовательских приемов, процедур и техник междисциплинарного характера, связанных с обработкой,

98

классификацией, интерпретацией и описанием данных. Именно на их основе и с их использованием появилось и получило широ­кое распространение множество других аналитических методов более частного характера (некоторые из них были рассмотрены

выше).

Роль прогностических методов Международных отношений трудно переоценить: ведь в конечном счете и анализ, и объясне­ние фактов нужны не сами по себе, а ради составления прогно­зов возможного развития событий в дальнейшем. В свою оче­редь, прогнозы составляются с целью принятия адекватного меж­дународно-политического решения. Важную роль в этом призван играть анализ процесса принятия решения партнера (или про­тивника).

5. Анализ процесса принятия решений

Анализ процесса принятия решений (ППР) представляет со­бой динамическое измерение системного анализа международ­ной политики и вместе с тем — одну из центральных проблем социальной науки вообще и науки о международных отношениях в особенности. Изучение детерминант внешней политики без учета этого процесса может оказаться либо напрасной потерей време­ни, с точки зрения прогностических возможностей, либо опас­ным заблуждением, ибо данный процесс представляет собой тот «фильтр», через который совокупность воздействующих на внеш­нюю политику факторов «просеивается» лицом (лицами), прини­мающим решение (ЛПР).

Классический подход к анализу ППР, отражающий «методо­логический индивидуализм», характерный для веберовской тра­диции, включает два основных этапа исследования (20). На пер­вом этапе определяются главные лица, принимающие решение (например, глава государства и его советники, министры: инос­транных дел, обороны, безопасности и т.д.) и описывается роль каждого из них. При этом учитывается, что каждый из них имеет штат советников, обладающих полномочиями запрашивать лю­бую необходимую им информацию в том или ином государствен­ном ведомстве.

На следующем этапе проводится анализ политических пред­почтений ЛПР, с учетом их мировоззрения, опыта, политических взглядов, стиля руководства и т.д. Важную роль в этом отноше­нии сыграли уже упоминавшиеся работы Р. Снайдера, X. Брука, Б. Сапэна и Р. Джервиса.

Ф. Брайар и М.Р. Джалили, обобщая методы анализа ППР, выделяют четыре основных подхода.

Первый из них может быть назван моделью рационального выбора, в рамках которой выбор решения осуществляется еди­ным и рационально мыслящим лидером на основе национально­го интереса. Предполагается, что: а) принимающий решение дей­ствует с учетом целостности и иерархии ценностей, о которых он имеет достаточно устойчивое представление; б) он систематичес­ки отслеживает возможные последствия своего выбора; в) ППР открыт для любой новой информации, способной повлиять на решение.

В рамках второго подхода предполагается, что решение при­нимается под влиянием совокупности правительственных струк­тур, действующих в соответствии с установленными рутинными процедурами. Решение оказывается разбитым на отдельные фраг­менты, а разрозненность правительственных структур, особен­ности отбора ими информации, сложность взаимных отношений друг с другом, различия в степени влияния и авторитета и т.п. — являются препятствием для ППР, основанного на систематичес­кой оценке последствий того или иного выбора.

В третьей модели решение рассматривается как результат торга — сложной игры между членами бюрократической иерархии, пра­вительственного аппарата и т.д., каждый представитель которых имеет свои интересы, свои позиции, свои представления о при­оритетах внешней политики государства.

Наконец, при четвертом подходе обращается внимание на то, что во многих случаях ЛПР находятся в сложном окружении и располагают неполной, ограниченной информацией. Кроме того, они не в состоянии оценить последствия того или иного выбора. В такой обстановке им приходится расчленять проблемы, реду­цируя используемую информацию к небольшому числу пере­менных.

В анализе ППР исследователю необходимо избегать соблазна использовать тот или иной из указанных подходов «в чистом виде». В реальной жизни описываемые им процессы варьируются в са­мых разнообразных сочетаниях, изучение которых должно пока­зать на какой из них в каждом конкретном случае следует опи­раться и с какими другими его соединять (см.: 19, р. 71—74).

Один из распространенных методов изучения процесса при­нятия решения, получивших распространение в Международных отношениях, связан с теорией игр. Теория игр — это теория при­нятия решений в конкретном социальном контексте, где поня-

100

тие «игра» распространяется на все виды человеческой деятель­ности. Она базируется на теории вероятностей и представляет собой конструирование моделей анализа или прогнозирования различных типов поведения акторов, находящихся в особых си­туациях. Классическая теория игр была разработана математиком Д. фон Пойманном и экономистом О. Моргенштерном в их со­вместной работе «Теория игр и экономическое поведение», опуб­ликованной издательством Принстонского университета в 1947 году. В анализе поведения международных акторов она нашла применение в ставших классическими работах А. Рапопорта, ис­следовавшего ее эпистемологические возможности (21), и Т. Шеллинга, который распространил ее на изучение таких меж­дународных феноменов, как конфликты, переговоры, контроль над вооружениями, стратегия устрашения и т.п. (22). Канадский специалист в социологии международных отношений Ж.-П. Деррьенник рассматривает теорию игр как теорию принятия ре­шений в рисковой ситуации или, иначе говоря, как область при­менения модели субъективно рационального действия в ситуа­ции, когда все события являются непредсказуемыми. Если речь идет об игре с несколькими игроками, то мы имеем дело с тео­рией взаимозависимых решений, где рисковая ситуация является общей, а непредсказуемость вытекает для каждого игрока из дей­ствий другого. Рисковая ситуация находит свое решение, если устраняется ее рисковый характер. В игре с двумя игроками — в том случае, когда один из игроков принимает плохое решение, другой получает дополнительный выигрыш. Если же оба играют хорошо (т.е. действуют рационально), то ни один не имеет шан­сов улучшить свой выигрыш сверх того, что позволяют правила игры (23).

В теории игр, таким образом, анализируется поведение ЛПР в их взаимных отношениях, связанных с преследованием одной и той же цели. При этом задача состоит не в описании поведения игроков или их реакции на информацию о поведении противни­ка, а в нахождении наилучшего из возможных вариантов реше­ния для каждого из них перед лицом прогнозируемого решения противника. Теория игр показывает, что количество типов ситу­аций, в которых могут оказаться игроки, является конечным. Более того, оно может быть редуцировано к небольшому числу моделей игр, различающихся по характеру целей, возможностям взаим­ной коммуникации и количеству игроков.

Существуют игры с разным числом игроков: одним, двумя или многими. Например, дилемма, брать или не брать с собой

101

зонтик в неустойчивую погоду, является игрой с одним игроком (ибо природа не принимает в расчет решения человека), которая перестанет быть таковой, когда метеорология станет точной на­укой (см.: там же, р. 30).

В игре с двумя игроками, например, в знаменитой «Дилемме заключенных», игроки лишены возможности сообщаться друг с другом, поэтому каждый принимает решение на основе пред­ставления о рациональном поведении другого. Правила игры упо­добляются правилам ситуации, в которой два человека (А и Б), совершившие совместное преступление и попавшие в руки пра­восудия, получают от его представителей предложение о добро­вольном признании (т.е. о предательстве по отношению к своему соучастнику). При этом каждый предупреждается о следующем:

1. Если А признается (П), Б не признается (Н), то А получает свободу (С), Б — максимальное наказание (В); 2. Если А не при­знается (Н), Б признается (П), то А получает максимальное нака­зание (В), Б — свободу (С); 3. Если и А, и Б признаются, то оба получают суровое, хотя и не максимальное наказание (Т); 4. Если же оба не признаются, то оба получают минимальное наказание

(У).

Графически дилемма заключенных представляется в виде та­кой схемы (рис. З):

В идеале для каждого из соучастников свобода лучше, чем минимальное наказание, минимальное наказание лучше сурово­го, а последнее лучше, чем максимальное: ОУ>Т>В. Поэтому для обоих самым выгодным вариантом было бы Н,Н. На деле же,

102

лишенный возможности общаться с другим, не доверяя ему, каж­дый ожидает предательства со стороны соучастника (для А это:

Н,П) и, стремясь избежать В, принимает решение предать, счи­тая его наименее рискованным. В результате оба избирают преда­тельство (П,П) и оба получают суровое наказание.

В терминах символической логики ситуация может быть пред­ставлена следующим образом:

Эта модель применялась к анализу многих международных ситуаций: например, внешней политики гитлеровской Германии, или гонки вооружений периода 50—70-х годов. В последнем слу­чае в основе ситуации для двух сверхдержав лежала тяжесть вза­имного риска, представленного ядерным оружием, и желание обеих избежать взаимного разрушения. Результатом явилась гон­ка вооружений, не выгодная ни одной из сторон.

Теория игр позволяет находить (или прогнозировать) реше­ние в некоторых ситуациях: т.е. указать наилучшее из возможных решений для каждого участника, вычислить наиболее рациональ­ный способ поведения в различных типах обстоятельств. И тем не менее было бы ошибочно преувеличивать ее значение как ме­тода исследования международных отношений, а тем более — как практического метода для выработки стратегии и тактики по­ведения на мировой арене. Как мы уже видели, решения, прини­маемые в сфере международных отношений далеко не всегда носят рациональный характер. Кроме того, например, «Дилемма заклю­ченных» не учитывает, что в сфере международных отношений существуют взаимные обязательства и соглашения, а также име­ется возможность коммуникации между участниками — даже в период самых напряженных конфликтов.

Анализ процесса принятия решений часто используется для прогнозирования возможной эволюции той или иной конкрет­ной международной ситуации, например, межгосударственного конфликта. При этом принимаются в расчет не только факторы, относящиеся «непосредственно» к ППР, но и потенциал (сово­купность ресурсов), которым располагает лицо или инстанция, принимающая решение. Интересная методика в этом отноше­нии, включающая элементы количественной формализации и

103

основанная на различных моделях ППР, предлагается в статье Ш.З. Султанова «Анализ принятия решений и концептуальная схема прогнозирования».

* * *

Заканчивая рассмотрение методов, используемых в науке о международных отношениях, суммируем основные выводы, ка­сающиеся нашей дисциплины.

Во-первых, отсутствие «собственных» методов не лишает Меж­дународные отношения права на существование и не является основанием для пессимизма: не только социальные, но и многие «естественные науки» успешно развиваются, используя общие с другими науками, «междисциплинарные» методы и процедуры изучения своего объекта. Более того: междисциплинарность все заметнее становится одним из важных условий научного прогресса в любой отрасли знания. Подчеркнем еще раз и то, что каждая наука использует общетеоретические (свойственные всем наукам) и общенаучные (свойственные группе наук) методы познания.

Во-вторых, наиболее распространенными в Международных отношениях являются такие общенаучные методы, как наблюде­ние, изучение документов, системный подход (системная теория и системный анализ), моделирование. Широкое применение на­ходят в ней развивающиеся на базе общенаучных подходов при­кладные междисциплинарные методы (контеит-анализ, ивеит-анализ и др.), а также частные методики сбора и первичной обра­ботки данных. При этом все они модифицируются, с учетом объ­екта и целей исследования, и приобретают здесь новые специфи­ческие особенности, закрепляясь как «свои, собственные» мето­ды данной дисциплины. Заметим попутно, что разница между рассмотренными выше методами носит достаточно относитель­ный характер: одни и те же методы могут выступать и в качестве общенаучных подходов, и в качестве конкретных методик (на­пример, наблюдение).

В-третьих, как и любая другая дисциплина, Международные отношения в своей целостности, как определенная совокупность теоретических знаний, выступает одновременно и методом поз­нания своего объекта. Отсюда то внимание, которое уделено в данной работе основным понятиям этой дисциплины: каждое из них, отражая ту или иную сторону международных реалий, в эпис-темологическом плане несет методологическую нагрузку, или, иначе говоря, выполняет роль ориентира дальнейшего изучения

104

его содержания — причем не только с точки зрения углубления и расширения знаний, но и с точки зрения их конкретизации при­менительно к потребностям практики.

Наконец, следует еще раз подчеркнуть, что наилучший ре­зультат достигается при комплексном использовании различных методов и техник исследования. Только в таком случае исследо­ватель может надеяться на обнаружение повторяемостей в цепи разрозненных фактов, ситуаций и событий — т.е. своего рода закономерностей (а, соответственно, и девиант) международных отношений. Рассмотрению этой проблемы и посвящена следую­щая глава.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Braud Ph. La science politique. — Paris, 1992, p. 3.

2. Хрустале» М.А. Системное моделирование международных отно­шений. Автореферат на соискание ученой степени доктора политичес­ких наук. — М., 1992, с. 8, 9.

3. Цыганков А\П. Ганс Моргентау: взгляд на внешнюю политику // Власть и демократия. Сборник статей. — М., 1992, с. 171.

4. Лебедева М.М., Тюлин И.Г. Прикладная междисциплинарная поли-тология: возможности и перспективы //Системный подход: анализ и прогнозирование международных отношений (опыт прикладных иссле­дований). Сборник научных трудов. Под ред. доктора политических наук И.Г. Тюлина. - М., 1991, с. 99-100.

5. См. об этом: Frei D., RuloffD. Les risques politiques intemationaux. — Paris, 1988, p. 20-27.

6. Кукулка Е. Проблемы теории международных отношений (пер. с польского). — М., 1980, 57—58.

7. Подробнее об этом см.: Баталов Э.А, Что такое прикладная поли-тология? // Конфликты и консенсус. 1991. № 1.

8. Rassett В., Starr H. World Politics. Menu for Choice. — San-Francisco,

1981, p.46.

9. Ferro М. Penser la Premiere Guerre Mondiale. // Penser Ie XX-e siecle.

— Bruxelles, 1990.

10. Lasswell H. & Leites N. The Language of Politics: Studies in Quantita­tive Semantics. — N.Y., 1949.

11. Аналитические методы в исследовании международных отноше­ний. Сборник научных трудов. Под ред. Тюлина И.Г; Колсемякова А.С., Хрусталева М.А. — М., 1982, с. 86—94.

12. Korany В. et coll. Analyse des relations Internationales. Approches, concepts et donnees. — Montreal. 1987, p. 263—265.

13. Braillard Ph. Philosophic et relations intcmationales. — Paris, 1965, p. 17.

105

14. В.И. Ленин и диалектика современных международных отноше­ний. Сборник научных трудов. Под ред. Ашина Т.К., Тюлина И.Г. — М., 1982,с. 100.

15. Агоп К. Ра1х е1 Оиеп-е еп1ге 1е5 па1юп8., Р., 1984, р. 103.

16. См., например: Поздняков Э.А. Системный подход и международ­ные отношения. М., 1976;

Система, структура и процесс развития международных отношений / Отв. ред. В.И. Ганпман. — М., 1984.

17. См., например: Антюхчна-Московченко В.И., Злобин А.А., Хруста-лев М.А. Основы теории международных отношений. — М., 1988, с. 68.

18. Возе К. 5осю1ое1е (1е 1а ра1х. — Рапа, 1965, р. 47—48.

19. ВгаШаг<1 РН., Д/аИН М.-К. Ьех ге1аиоп5 т1етайопа1е&. — Рапа, 1988, р. 65-71.

20. 5епагс1епз Р.с1е. Ьа ро1Шчие т1ета1юпа1е. Рат, 1992, р. 44—47.

21 Каророг1 А. М-Регаоп Оате ТЬеопе. СопсерК апй Арр11са1юп5. ип. оГ МюЫвап Ргекк, 1970.

22 8сНеШп^ Т. ТЬе 5и-а1е8у оГ Сопшс1. — ОхГой, 1971.

23 Ветептс ^.-Р. Е8ди188е (1е ргоЫёта^ие роиг ипе &осю1о81е йе8 ге1а<.юп5 т1ета1юпа1е8. — ОгёпоЫе. 1977, 29—33.

24. НоУтап 8. ТЬёопе е1 ге1аиоп8 ш1етаиопа1е8 // КР5Р, 1961. Уо1. XI.

25. Мег1е М. 1л& асгеиге Дала 1е8 ге1а1юп8 т1етаиопа1е8. Рапе, 1986. 26 01гаг(1 М. ТигЬигепсе Дат 1а Цгёопе роЦ^ие ш1етайопа1е ои ^ате5 Коаепаи туеп1еиг // КР5Р. Уо1. 42, № 4, аои1 1992, р. 642.

106

Глава IV

ЗАКОНОМЕРНОСТИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Любая наука направлена на поиск существенных, повторя­ющихся, необходимых связей исследуемого ею объекта, или, иначе говоря, на поиск законов его функционирования и развития. Толь­ко на этой основе она может выполнить свое главное предназна­чение: объяснение наблюдаемого в существующих фактах, явле­ниях, событиях и процессах и предсказание их возможной эво­люции. Но если в естественных и технических науках точность подобного предсказания бывает достаточно высокой, и чаще все­го их «вечные истины» не могут быть подвергнуты сомнению (на­пример, при условии соответствующего атмосферного давления и определенного химического состава воды, ее нагревание до ста градусов по Цельсию приводит к кипению), то иначе обстоит дело в социальных науках.

Социальные науки имеют дело с такой специфической об­ластью, как общественные отношения, субъектами которых яв­ляются люди с неповторимостью их черт характера, уникальностью индивидуальных судеб; руководствующиеся волей, страстями, убеждениями, верованиями, ценностями, идеологиями, личны­ми привязанностями и т.д. Поэтому сама проблема законов здесь выглядит иначе. Конечно, абстрактно рассуждая, можно пред­ставить себе такую ситуацию, при которой возможно сколь-либо точное повторение того или иного общественного факта или со­бытия. Однако на деле это потребовало бы соблюдения такого количества условий, которое практически не может быть соблю­дено. Отсюда фактическое отсутствие устойчивых, «вечных», «не­опровержимых» законов и, соответственно, наличие значитель­ных трудностей в попытках предсказания путей эволюции того или иного общественного явления или процесса. Как известно, сама проблема законов является в социальных науках дискусси-

107

онной, широко распространенным является скептицизм относи­тельно их существования.

К сказанному следует добавить еще одно обстоятельство, вы­званное сменой парадигм в научной картине мира, и в частнос­ти, переходом от детерминистских объяснений в духе лапласов-ского понимания вселенной к постдетерминизму, связанному с новейшими открытиями в таких областях знания, как квантовая механика, молекулярная биология и, особенно, синергетика.

Все это влечет за собой ряд нетривиальных последствий и для науки о международных отношениях, прежде всего в том, что касается понимания характера действующих в этой сфере зако­нов, их содержания и проявления. Рассмотрим эти вопросы бо­лее подробно.

1. О характере законов в сфере международных отношений

Как мы уже знаем, проблема законов с позиций традицион­ного (ортодоксального) марксизма решается на основе общей методологии исторического материализма, в соответствии с ко­торой содержание международных отношений определяется, с одной стороны, содержанием внутренней политики взаимодей­ствующих на мировой арене государств (которая, в свою очередь, детерминирована их экономическим базисом), а с другой, — клас­совой борьбой между капитализмом и социализмом в общепла­нетарном масштабе. Отсюда формулировались такие «законы», как, например, «превращение мировой системы социализма в решающий фактор общественного развития»; «возрастание роли развивающихся государств и движения неприсоединения»; «уси­ление кризиса и агрессивности империализма»; «мирное сосу­ществование государств с противоположным общественным стро­ем» и т.п. В то же время, с точки зрения марксизма, законы меж­дународных отношений, как правило, носят характер закономер­ностей, — иначе говоря, необходимостей менее глубокого поряд­ка, действующих лишь в приближении, в среднем, как равнодей­ствующая многих пересекающихся законов. Это не означает, од­нако, что марксизм сомневается в существовании закономерной основы общественной, в том числе и международной жизни. Иной характер законов, проявляющих себя как закономерности, вовсе не ведет к отказу от детерминизма, как основы основ марксист­ского понимания истории.

Детерминизм во многом свойствен и такому направлению в науке о международных отношениях, как политический реализм,

108

склонный исходить в понимании и объяснении взаимодействия государств на мировой арене из вечных законов неизменной че­ловеческой природы, познание которых дает возможность созда­ния рациональной теории.

В соответствии с детерминистским пониманием, например, изолированные усилия того или иного человека не могут повли­ять на общий ход общественного развития, т.е. действия отдель­ного индивида не имеют никакого значения для макросоциаль-ных процессов. Развитие понимается как восходящий процесс движения от простого к сложному, от низшего к высшему, опре­деляемый начальными причинами и не имеющий альтернатив. Тем самым картина мира предстает в виде вселенной, где господ­ствуют строгие причинно-следственные связи, имеющие линей­ный характер. Следствие идентично, или, по меньшей мере, про­порционально причине. Поэтому, в принципе, история может быть объяснена и предсказана: настоящее предопределено про­шлым, будущее — прошлым и настоящим.

Однако в последние годы, как уже отмечалось выше, детер­минизм, с позиций которого случайность, по сути, изгонялась из научных теорий, был серьезно потеснен в самих своих основани­ях. Появились новые фундаментальные исследования, следстви­ем которых стали радикальные трансформации в научной карти­не мира, в методологических основах науки, в самом стиле науч­ного мышления. Появление и развитие синергетики — науки о возникновении порядка из хаоса, о самоорганизации — позволи­ло увидеть мир с другой стороны. Илья Пригожий показал, что в точках бифуркации детерминистские описания в принципе не­возможны. Так, например, если в летящий снаряд попадает дру­гой снаряд и происходит раздвоение (бифуркация) первого, то объяснить, как будут вести себя его части, в каком направлении они полетят — в принципе невозможно. Не потому, что наука еще не знает этого, а потому, что это непредсказуемо, когда мы имеем точки бифуркации. Только впоследствии, когда утвердит­ся новая траектория полета указанных частей, станут возможны­ми описания на основе известных законов, но не в этих точках. Таким образом, в науке появляется новое понимание, в соответ­ствии с которым существует, как правило, множество альтерна­тивных путей развития, в том числе и для человеческой истории, которая тем самым как бы лишается предопределенности. По­степенно утверждается и новое понимание истории как стохас­тического процесса — непредсказуемого, непредугаданного, не­предопределенного (1).

Новая картина мира начинает проникать и в науку о между­народных отношениях, где, учитывая специфику ее объекта, скеп-

109

тицизм относительно существования законов его функциониро­вания и развития получил особенно широкое распространение:

большинство исследователей стремятся избегать употребления самого понятия «закон», предпочитая оперировать такими менее обязывающими терминами, как «закономерности», <генденции», «правила» и т.п. Так, например, Б. Рассет и X. Старр отмечают, что даже в том случае, если бы теоретические исследования в науке о международных отношениях были развиты гораздо луч­ше, чем в настоящее время, все равно, скорее всего, ученые при­шли бы не к формулированию законов, а к утверждениям по ве­роятности: «В самом лучшем случае ученый-социолог может оце­нить не более, чем вероятность, что за данным специфическим событием (угрозой, обещанием или уступкой) последует желае­мый результат» (2).

Известный французский социолог Р. Арон, в свою очередь, полагал, что сама природа международных отношений, особен­ностью которых является отсутствие монополии на насилие и «плюрализм суверенитетов», диктует необходимость принятия тех или иных политических действий «до того, как собраны все необ­ходимые знания и обретена уверенность». Поэтому всякая дея­тельность в этой сфере основана не столько на знании законо­мерностей (которые, как он считал, все же существуют), сколько на вероятностях, связанных с непредсказуемостью человеческих решений. Здесь можно только строить предположения о том, ка­кое поведение считать рациональным. А это означает, подчерки­вал Р. Арон, что «социология, приложенная к международным отношениям, имеет, так сказать, свои границы» (3).

С точки зрения одного из последователей Р. Арона, Ж. Ун-цингера, изучение любого явления или процесса международной жизни предполагает его анализ с позиций и истории, и социоло­гии, и теории. Только с учетом этого можно надеяться на выведе­ние и исследование законов международных отношений. И все же, подчеркивал он, окончательное объяснение международной ситуации или какая-либо уверенность в полном понимании при­чин происходящего в этой сфере невозможны. Так, например, вооруженный конфликт можно объяснять на основе теории им­периализма, руководствуясь утверждениями об агрессивном ха­рактере данного государства, традиционной враждой соответству­ющих народов, темпераментом государственных деятелей, нако­нец, сочетанием всех указанных факторов. Каждый из этих под­ходов может содержать элемент истины, но ни один из них, и даже все они вместе взятые не могут претендовать на оконча­тельно верное объяснение. Поэтому «понятие, которое лучше всего

110

отражает реальность международных отношений, — это понятие относительности» (4).

Приведем мнение еще одного известного ученого — француз­ского историка Ж.-Б. Дюрозеля. Соглашаясь с утверждениями о том, что в общественных науках законы не обладают той сте­пенью строгости, которая характерна для наук о природе, и пото­му они не дают полного удовлетворения, он подчеркивает, что такое положение вещей объясняется самой сущностью отражае­мых ими реалий. При этом, поскольку речь идет о сфере вероят­ностного знания, в котором господствуют исключения, и кото­рое поэтому неотделимо от интуиции, здесь гораздо больше под­ходит термин «закономерность». Закон отражает одну или не­сколько групп строго идентифицированных феноменов, имею­щих общий характер, более того — освобожденных от всех при­знаков индивидуальности и поэтому поддающихся измерению. Когда же мы имеем дело с событиями, то каждое из них предпола­гает присутствие человеческого разума, поэтому каждое является единичным, уникальным. Здесь, фактически, не существуют иден­тичность и измеряемость. Между несколькими событиями мож­но найти лишь аналогии: так, существуют типы рассуждений, типы коммуникаций, типы насилия. «Закономерность — это и есть на­личие длинного ряда подобий, которые как бы не зависят от осо­бенностей той или иной эпохи и, следовательно, могут быть от­несены к самой природе homo sapiens» (5). Наряду с закономер­ностями, отражающими повторяемости или подобия типов собы­тий, независимо от социального или технического уровня общест­ва, политического режима или географического региона, сущес­твуют также «временные правила» и «рецепты». «Временные пра­вила» отражают уровень менее общего порядка, чем совокупная история человечества. Они касаются одной из «структур», то есть «одной из фаз той длительной исторической эволюции, которую прошел мир» — данной эпохи, данного географического региона или данного политического режима.

Наконец, существует уровень отдельного действия в данный момент и в данных обстоятельствах. Люди должны действовать. Но для того, чтобы эти действия были как можно более разумны­ми, одних закономерностей и временных правил недостаточно. Поэтому, за отсутствием научных знаний, они опираются на прин­ципы нормативного характера, которые могут быть названы «ре­цептами».

Можно было бы продолжить рассмотрение взглядов различ­ных ученых, относящихся к полемизирующим друг с другом тео­ретическим направлениям и школам. Но и приведенных приме-

111

ров достаточно для того, чтобы сделать некоторые предваритель­ные выводы.

Они показывают, что, несмотря на широко распространен­ный скептицизм относительно существования законов в сфере международных отношений, объясняемый спецификой этой сферы социального взаимодействия, на имеющиеся разногласия в по­нимании их значения для объяснения и прогнозирования наблю­даемых здесь событий и процессов, на дискуссии, касающиеся форм, характера проявления и степени «устойчивости» законо­мерностей, между исследователями есть согласие в ряде аспек­тов, существенно важных в контексте рассматриваемой пробле­мы. Во-первых, сфера международных отношений представляет собой своего рода стохастическую вселенную, картину причудли­вого переплетения многообразных событий и процессов, причи­ны и следствия которых носят несимметричный характер, поэто­му их описания и объяснения в духе детерминизма, предопреде­ленности, безальтернативности, исключения случайности непло­дотворны.

Во-вторых, социологический подход, направленный на срав­нение международных событий и процессов, на выявление меж­ду ними подобия и различий, на построение определенной типо­логии, обнаруживает, что, при всей специфике происходящего в сфере международных отношений, в ней могут быть обнаружены и некоторые «повторяемости», например, с точки зрения видов взаимодействия, степени их интенсивности, характера возмож­ных вариантов последствий и т.п.

Наконец, в-третьих, подобные «повторяемости», которые мо­гут быть названы закономерностями и которые, с учетом сказан­ного выше, могут иметь лишь достаточно относительный харак­тер, непосредственно в сфере международных отношений весьма немногочисленны. К их рассмотрению мы и переходим.

2. Содержание закономерностей международных отношений

Одной из иллюстраций немногочисленности закономернос­тей, имеющих непосредственное отношение к сфере междуна­родных взаимодействий может служить их перечень, приводимый Ж.-Б. Дюрозелем. Приведем их полностью (см.: 5, р. 309—320).

1. Любое общество и, следовательно, любая политическая еди­ница стремятся к технической эффективности.

2. Любое техническое усовершенствование подчиняется по­стоянной и всеобщей закономерности распространения.

112

3. Главным тормозом распространения техники является су­ществование в обществе целостной системы ценностей.

4. Необходимо уметь обнаруживать закономерность конвер­сии, т.е. условия, при которых социальные общности переходят от одной системы ценностей к другой. Дело в том, что, будучи широко распространенным феноменом в индивидуальном пла­не, конверсия является исключительно редкой, когда речь идет об общностях, наделенных религией или идеологией. Она осу­ществляется только при следующих условиях: а) существующая идеология находится в процессе полного разложения; б) идущая ей на смену идеология является мощной и привлекательной; в) процесс конверсии сопровождается осуществляемым в течение длительного времени насильственным разрушением старой иде­ологии; г) конверсия начинается с периферических зон, находя­щихся в стороне от центра наиболее интенсивной веры.

5. Структурная стабильность общности вызывает у части ее членов ощущение «невыносимости», т.е. состояния, при котором многие индивиды готовы рисковать своей жизнью во имя изме­нений. Так, например, Англия сумела избежать революции между 1830—1835 гг. только потому, что ее правители проводили поли­тику широких реформ. Напротив, французский режим эпохи Рес­таврации вместо трансформации своих институтов пытался укре­пить их, что шло вразрез со стремлениями большинства граждан.

6. Существует постоянный конфликт между эффективностью и человеческим достоинством.

7. Способы человеческих объединений менее стабильны, чем системы ценностей (религиозные или идеологические), и в то же время менее открыты для изменений, чем техника.

8. Причины войн объясняются существованием замкнутых систем стабильных ценностей; разницей военных потенциалов;

регулярностью, с которой в истории человеческих общностей воз­никает ситуация «невыносимости».

Как видим, из приведенного перечня закономерностей лишь одна («закономерность войны») непосредственно касается сферы международных отношений, тогда как все другие носят гораздо более широкий характер, затрагивая социальную сферу челове­ческих отношений в целом. Разумеется, в этом своем качестве они не могут не влиять на международные отношения, более того, влияние некоторых из них (особенно второй, третьей и четвер­той), как убедительно показывает автор, является настолько ощу­тимым, что без их анализа и учета трудно понять многие между­народные события и процессы. И все же речь идет об общесоцио­логических закономерностях, действующих в области как между-

113

народных, так и внутриобщественных отношений. Иное дело — «временные правила».

Сравнивая характер международных отношений, свойствен­ных периоду, продолжавшемуся с XVI века до 1914 года с совре­менными международными реальностями (с 1945 года и до на­ших дней), Ж.-Б. Дюрозель отмечает, что для современности ха­рактерно отсутствие коалиций, направленных против гегемонии одного или нескольких великих держав (т.е. «подобия европей­ского концерта наций»); уже не существует ни одной собственно европейской великой державы; на мировой сцене появляется новая, разрозненная, но вполне реальная международная сила — мировое общественное мнение; происходят радикальные изме­нения в военной стратегии и т.п. Речь идет, таким образом, не­посредственно о сфере международных (межгосударственных) отношений, однако указанные «временные правила» являются, скорее, хорошо систематизированными наблюдениями, представ­ляющими собой исходный эмпирический материал, нуждающийся в дальнейшем изучении и обобщении.

Если же попытаться провести более широкий анализ научной литературы, посвященной Международным отношениям, то мож­но убедиться, что значительная ее часть посвящена, в основном, анализу проблем, связанных с войной или ее предотвращением. Этот подход характерен и для Р. Арона (напомним, что его глав­ный труд, посвященный исследованию международных отноше­ний, назван «Мир и война между нациями»), который одним из первых предпринял попытку создания социологии международ­ных отношений. Поэтому закономерности, о которых идет речь в данной литературе, касаются прежде всего именно этих проблем и не выходят за рамки межгосударственных отношений.

Обобщая в этой связи различные точки зрения, позиции раз­личных теоретических школ, можно выделить следующие зако­номерности.

Во-первых, главным действующим лицом международных от­ношений (с точки зрения некоторых авторов, практически един­ственным, или, в крайнем случае, единоличным) является госу­дарство, а формами его международной деятельности — дипло­матия и стратегия.

Во-вторых, государственная политика существует в двух раз­новидностях: внутренней и внешней (международной), между которыми имеется как взаимосвязь, так и существенные разли­чия, в силу которых международная политика государства обла­дает хотя и относительной, но в то же время весьма значительной автономией.

114

Во-третьих, основа основ всех международных действий го­сударства коренится в национальном интересе, наиболее сущест­венными составными элементами которого являются безопасность, выживание и суверенитет. Поэтому международные отношения — это сфера столкновений, конфликтов и примирений нацио­нальных интересов различных государств.

В-четвертых, потребность в защите и продвижении нацио­нального интереса вызывает необходимость обладания как мож­но более мощным военным потенциалом, который, в свою оче­редь, зависит от природных, экономических и иных ресурсов го­сударства. Поэтому международные отношения — это силовое взаимодействие государств, — баланс сил, — в котором преиму­щества, с точки зрения национальных интересов, имеют наибо­лее мощные державы.

В-пятых, в зависимости от распределения мощи между наи­более крупными, с точки зрения военного потенциала, государ­ствами — так называемыми великими державами — баланс сил может принимать различные формы или конфигурации: бипо­лярную, трехполюсную, мультиполярную и т.д.

Таковы наиболее общие закономерности, сформулированные в рамках государственно-центричной парадигмы международных отношений. Они дополняются, развиваются и конкретизируются в целом ряде других, гораздо более многочисленных, обобщений менее широкого характера, касающихся, например, особеннос­тей национального интереса, применения силы, типов полярности и т.д. Таковы, например, выдвинутые Г. Моргентау «шесть прин­ципов политического реализма», которые представляют собой, по сути, конкретизацию его понимания национального интереса и одновременно представление о путях его реализации во внешней политике государства. Р. Арон предлагал свое понимание отно­сительно значения силы и слабости государства для международ­ной стабильности (например: «излишек слабости не менее опа­сен для мира, чем излишек силы»). Б. Рассет и X. Старр, исполь­зуя метод аналогии, выдвинули ряд гипотез, практическая под-тверждаемость которых придает им более широкое значение (например: чаще убивают соотечественников, чем иностранцев, знакомых и родственников, чем неизвестных; поэтому мало ве­роятно, что отдаленные друг от друга государства, слабо свя­занные между собой, — такие, как, скажем, Боливия и Бирма — будут воевать друг с другом). Подобные примеры, содержащие интересные и, чаще всего, весьма полезные обобщения, можно было бы продолжать. Однако они вряд ли могут претендовать на то, чтобы называться закономерностями международных отно-

115

шений, ибо для них характерен слишком значительный налет субъективности и, кроме того, диапазон их действия слишком ограничен.

Впрочем, ограниченность свойственна и вышеуказанным за­кономерностям. При всей своей значимости эти закономернос­ти, во-первых, относятся, главным образом, к межгосударствен­ным взаимодействиям, которые представляют собой лишь часть международных отношений. А, во-вторых, в последние годы роль этих взаимодействий, степень их влияния на характер и эволю­цию международных отношений подвергаются все более настой­чивым и аргументированным сомнениям — и прежде всего именно с позиций социологического подхода.

Собственно, подобные сомнения имплицитно содержались и в сформулированных в рамках ортодоксального марксизма зако­номерностях об усилении значения международных отношений в общественной жизни и о возрастании влияния на их развитие народных масс. Под идеологической оболочкой (которая, конеч­но, не могла не сдерживать их конкретизацию и развитие) в них просматривается получившая сегодня широкое распространение мысль об эволюции международных отношений, ломающей па­радигму их традиционного понимания. Данное замечание не оз­начает, однако, приоритета марксизма в осмыслении новых тен­денций. Напротив, это осмысление возникло независимо от марк­сизма и имеет уже относительно давнюю традицию, восходящую к трудам, созданным в 50—60-е годы такими представителями либеральной мысли как Ж. Вернан, С. Хоффманн, Д. Розенау, Е. Лорд, М. Боек и др. Высказанные ими идеи о международном обществе, о несводимости международных отношений к межпра­вительственным взаимодействиям, о неподконтрольности госу­дарствам некоторых типов международных общений, способных оказывать существенное влияние на облик мировой политики и т.п., получили новый импульс в научной литературе в свете на­блюдающегося сегодня кризиса государственности, выхода на мировую арену новых действующих лиц и т.д.

Так, в работе известных французских исследователей Б. Бади и М.-К. Смуц «Мир на переломе. Социология международной сцены» показано, что современные международные отношения дают все меньше оснований рассматривать их как межгосударст­венные взаимодействия, ибо сегодня происходят существенные и, видимо, необратимые изменения в способах раздела мира, прин­ципах его функционирования, в том, что поставлено на карту (6).

Мир находится в поисках новых отношений и новых субъек­тов. Структура межгосударственных отношений, долгое время

116

служившая самым верным посредником во взаимодействиях между индивидом и международной ареной, в настоящее время дефор­мируется и все меньше отвечает этому предназначению. Тради­ционная дипломатия слабо улавливает новые тенденции долго­временной динамики социальных трансформаций со все более многообразными параметрами: например, такие, как увеличение миграционных потоков, трансграничное движение людей, капи­талов и идей, деградация окружающей среды, распространение наиболее «эффективных» видов оружия. Политика уже не выра­батывается централизованно, в каком-то одном месте, а оказы­вается все более и более расколотой между многочисленными центрами, взаимная координация которых выглядит все более за­труднительной.

Закономерность национального интереса теряет свое прежнее значение. Многие современные элементы силы ускользают от государственного авторитета, оставляя межгосударственной сис­теме очень мало средств эффективного влияния на происходя­щие процессы, заставляя прибегать к опосредованным и всегда дорогостоящим способам принуждения.

Происходящие изменения делают проблематичным любой прогноз относительно содержания и формы будущих политичес­ких единиц, их взаимного расположения («конфигурации») на мировой арене. Вместе с этим уменьшается (но не исчезает) и значение вышеуказанных закономерностей, их уровень общнос­ти, ограничивается сфера их действия.

Это обусловлено тем, что сегодня, как подчеркивает Д. Розе­нау (7), возникают контуры новой «постмеждународной полити­ки» — глобальной системы, в которой контакты между различ­ными структурами и акторами осуществляются принципиально по-новому. Наряду с традиционным миром межгосударственных взаимодействий, на наших глазах рождается новый — «второй, полицентричный, мир» международных отношений, характери­зующийся хаотичностью и непредсказуемостью, искажением иден-тичностей, переориентацией связей авторитета и лояльностей, которые соединяли индивидов. При этом базовые структуры «пост­международных отношений» обнаруживают настоящую бифурка­цию между соревновательными логиками этатистского и полицен­трического мира, которые взаимно влияют друг на друга и никак не могут найти подлинного примирения, «Частная группа — Со­вет по защите природных ресурсов — ведет переговоры с прави­тельствами сверхдержав относительно мониторинга соглашений о запрещении ядерных испытаний; представители англиканской церкви выступают посредниками между террористами и прави-

117

тельствами на Ближнем Востоке; несколько организаций прини­мают решения, вкладывать или не вкладывать средства в эконо­мику ЮАР, дабы изменить социальную политику местного пра­вительства; Международный валютный фонд инструктирует на­циональные правительства, как им решать экономические вопро­сы; глава никарагуанского государства ведет кампанию в поддер­жку самого себя на улицах Нью-Йорка; < ... > поляки, живущие в США, принимают участие в национальных выборах 1989 г., и в одном из районов Варшавы их голоса становятся решающими;

опубликованный в Англии роман становится причиной отставки посла в Иране и одного убийства в Бельгии; отравленные в Чили фрукты дестабилизируют мировые рынки, провоцируют дейст­вия нескольких правительств, рабочие волнения в доках Фила­дельфии и политический кризис в самой Чили — таковы лишь отдельные примеры из великого множества событий, иллюстри­рующих становление нового глобального порядка», — пишет Д. Розенау (8).

Ощущение глубоких изменений, производящих подлинный переворот в привычной картине международных отношений, при­суще практически всем крупным работам последних лет, в кото­рых рассматриваются проблемы наблюдающихся в этой сфере новых явлений и процессов. Приведем еще два примера в дан­ном отношении.

Так, французский исследователь Ф. Моро Дефарг подчерки­вает, что XX век завершается под знаком глубокого переворота в характере международных отношений, являющегося не столько результатом деятельности государственных политиков, сколько совершенно других процессов. Религии, культуры, многообраз­ные виды обменов между общностями эволюционируют по своей собственной логике и постоянно «нарушают государственные гра­ницы». Эта логика не считается с политико-юридическими барь­ерами, которые она без конца опрокидывает или обходит. В со­роковые и пятидесятые годы в «конфликте века» противостояли друг другу коммунистический Восток и плюралистический Запад;

в семидесятые годы он переместился в сферу противоречий меж­ду богатым Севером и бедным Югом. «Куда он перемещается накануне 2000 года? В сферу борьбы между предприятиями, меж­ду государствами за обладание и контроль над технологическими инновациями? В сферу антагонизмов между всем тем, что симво­лизирует современность — от джинсов до компьютера — и всем тем, что воплощает идентичность, будь то национальная, религи­озная или социальная идентичность? В разрушение прежних по­рядков под ударами требований свободы?» (9). Ответы на все эти

118

вопросы далеко не очевидны. Хотя вполне очевидно то, что они вызваны теми глубокими трансформациями, которые пережива­ет современный мир, и возникающими в этой связи ощущения­ми тревоги перед лицом нарушения стабильного порядка вещей.

В этой связи бельгийский ученый А. Самюэль считает, что человечество уже вступило в «новый международный мир», а ско­рость и глубина наблюдаемых изменений имеют, по меньшей мере, два последствия.

Во-первых, произошел переход от биполярного мира к ком­плексному. Нет уже двух сверхдержав; в юго-восточной Азии бурно развиваются новые динамичные государства; в других странах происходит демографический взрыв; нации освобождаются; «спут­ники» уходят с орбит своих сюзеренов; действия малых государств приносят серьезные беспокойства великим державам. Наряду с упадком влияния больших идеологий, появляются новые силы — экономического, финансового, а также духовного характера. «Бог не умер». Во всяком случае религиозность не только возвращает­ся, но и претендует определять национальные и международные политические процессы. Одновременно от Мехико до Москвы происходит «восстание гражданского общества», которое опро­кидывает однопартийность и склеротическую политику. Нако­нец, интеллектуалы, религиозные деятели становятся не только звездами, но и международными лидерами, скромная, но настой­чивая деятельность которых изменяет ход вещей.

Во-вторых, этот переходный мир стал непредсказуемым. Мы уже привыкли к разделу мира на два блока, который казался или пропагандировался как незыблемый. Но вот непредвиденное уже произошло. Коммунистическая идеология и коммунистическое движение уже совсем не те, что были еще недавно. Единственная партия — авангард уступает место многопартийности. Вопросы, которые были отложены в долгий ящик истории — такие, как, например, воссоединение Германии, — решаются неожиданно быстро. И никто не может предсказать, что еще произойдет завт­ра. Вместе с тем уже сегодня ясно, что вопросы международной безопасности больше не могут решаться и даже не встают в тер­минах равновесия военных сил (10).

Итак, новизна ситуации в международных отношениях может быть резюмирована, с учетом рассматриваемой проблемы, в том, что наблюдающиеся сегодня общепланетарные трансформации выходят за рамки рассмотренных выше закономерностей межго­сударственных взаимодействий и, не отменяя их значения, ли­шают их «претензии» на всеобщность во влиянии на человечес­кие судьбы, на судьбы мира в целом. В этой связи возникает

119

имеющий принципиальное значение вопрос: правомерно ли во­обще говорить сегодня о каких-либо действующих в этой сфере закономерностях универсального характера? Думается, что не­смотря на всю глубину и значимость происходящих изменений, на него может быть дан утвердительный ответ.

3. Универсальные закономерности Международных отношений

Универсальные, или наиболее общие закономерности, в от­личие от закономерностей меньшей степени общности, должны отвечать критериям пространственно-временного и структурно-функционального характера. Это значит, что, во-первых, их дей­ствие должно касаться не только тех или иных регионов (скажем, наиболее развитых в социально-экономическом отношении — например, Западной Европы, Северной Америки и т.п.), а мира в целом. Во-вторых, они должны наблюдаться и в исторической ретроспективе, и в переживаемый период, а также не исключаться в будущем. В-третьих, они должны охватывать не тех или иных — пусть даже самых значимых сегодня и/или самых «перспектив­ных», с точки зрения обозримого будущего, — а всех участников международных отношений, как и все сферы общественных от­ношений: экономику, социальную жизнь, идеологию, политику, культуру, религию, хотя проявление таких закономерностей в различных сферах может быть (и чаще всего является) отнюдь не «симметричным».

С учетом сказанного могут быть выделены две основных за­кономерности, две ведущие тенденции в эволюции взаимодейст­вия социальных общностей на мировой арене. К ним относятся глобализация и фрагментация международных отношений, ста­новление единого, целостного мира и все новые формы его рас­кола. В определенном смысле можно сказать, что они являются диалектически противоположными сторонами одной и той же внутренне противоречивой тенденции — роста взаимозависимости современного мира — и ее проявлений в сфере международных отношений.

Указанные закономерности проявляются, с одной стороны, в интернационализации экономической, социальной, политичес­кой и всей общественной жизни, а с другой, — в создании и укреплении суверенных государств, развитии национальных общ­ностей и национальных движений, стремящихся к реализации своих интересов вне национально-государственных границ (11). Вместе с тем их содержание гораздо шире, поскольку они актив-

120

но вторгаются в частную жизнь, изменения характера которой, с точки зрения ее «выхода» в сферу международных отношений, является, по-видимому, одной из наиболее отличительных черт происходящих глобальных изменений. Поэтому их действие ка­сается не только социальных общностей и политических движе­ний, но и конкретных личностей, расширения поля взаимного (и весьма существенного) влияния индивида и международных отношений.

Действие основных закономерностей наблюдается уже в пе­риод образования и крушения древних империй, зарождения и распространения мировых религий, формирования националь­ной государственности в Европе и распространения этого про­цесса на другие регионы мира, распада государственных империй на самостоятельные политические единицы в преддверии XX века (Австро-Венгрия, Османская империя и т.п.), бурного процесса институализации международных отношений в нашем столетии и т.д. Одновременно шел процесс расширения обменов между различными общностями, государствами и частными участника­ми международных отношений (коммерсантами, религиозными организациями, деятелями искусства и культуры), ускоряющийся по мере научно-технического развития.

Новые импульсы указанные процессы получают в точках на­учно-технических революций, в особенности таких, как промыш­ленная революция на рубеже XVIII—XIX веков, НТР, ведущая свое начало с пятидесятых годов нашего столетия, и ее современ­ный этап, характеризующийся бурным развитием микроэлек­тронных технологий. В результате осуществляющегося сегодня в масштабах планеты перехода от индустриального (а в ряде регио­нов — от доиндустриального) общества к постиндустриальному («программируемому», по терминологии А. Турена) происходят коренные изменения в средствах связи и транспорта, в информа­ционных технологиях и коммуникациях, в формах социальной организации и механизмах управления, в экономических и поли­тических структурах и видах вооружений. Все это не может не оказывать влияния на проявление основных закономерностей меж­дународных отношений.

Среди наиболее очевидных проявлений основных законо­мерностей международных отношений следует выделить фено­мены экономической, социальной и политической интеграции и дезинтеграции, наблюдаемые сегодня практически во всех ре­гионах мира. При этом, несмотря на нередко встречающиеся эй­форию по поводу первой и ламетации по поводу второй, и та, и другая являются объективными процессами, отражающими «би-

121

фуркационность» современного состояния мировой цивилизации, стохастический, непредопределенный характер ее развития.

Так, подкрепляемые экономической, технологической, эко­логической взаимозависимостью, процессы интеграции¹ испыты­вают и разрушающее их давление со стороны тенденции к воз­растанию национальной и культурной самобытности, возврата к истокам, даже поиска социализации в идеалах архаических от­ношений и реакционных идейно-политических течений.

Представители социологии международных отношений с полным основанием привлекают внимание к тому обстоятельст­ву, что формирование целостного мира сопровождается не толь­ко интеграционными процессами, но и создает условия для ис­ключения, отбрасывая на периферию всех, не способных вклю­читься в сети международной взаимосвязи и оказывать влияние на ее направленность (см.: 6, р. 204—213 ). Указанное исключе­ние имеет сложный характер и отличается многообразием форм, его механизмы действуют как внутри того или иного общества, так и на мировой арене. В слаборазвитых странах оно отражает углубляющийся разрыв между сельским и городским населени­ем, между новой буржуазией и широкими слоями люмпен-пролетариата. В развитых странах оно ускоряет формирование так называемого «четвертого мира», состоящего из иммигрантов и «новых бедных». Поэтому среди последствий усиления целос­тности мира немалое место занимают процессы депривации, возрастающей зависимости, клиентизации, распространения на­силия и т.п. Развитие новейших средств коммуникации, спутни­ковой связи, видеотехники и т.п. способствует широкому рас­пространению (в известном смысле универсализации) западных идеалов качества жизни, стандартов потребления, индивиду­альных ценностей, демократических норм и т.п. В свою очередь, это ведет к возрастанию миграционных потоков в направлении более развитых стран, которые нередко поощряются руководст­вом слаборазвитых государств, как определенное средство хотя бы частичного решения проблем занятости и «валютного голо­да». Массовая иммиграция ведет к дестабилизации социальных и политических отношений как в принимающих, так и в покида­емых иммигрантами странах, а нередко — и к обострению отно­шений между ними. Одновременно растет разрыв в уровнях развития между богатыми и бедными странами, с одной сторо­ны, а с другой — внутри «третьего мира», мира бедных стран.

' Более подробно эта проблема рассматривается в главе XI. 122

Окраины разрастающихся мегаполисов «третьего мира» все более заметно превращаются в средоточие растущей нестабильнос­ти, благоприятную среду кристаллизации радикальных религи­озных и популистских движений (исламского фундаментализма — в арабских странах, радикального индуизма — в Индии, ани-мистского мессианизма — в Тропической Африке и т.п.). Указан­ные движения чаще всего принимают явно выраженный антиза­падный характер, порождая такой, неизвестный ранее феномен, как «дикая дипломатия», которая все более ощутимо затрудняет деятельность официальной дипломатии (см.: там же, р. 210).

В свете описанных процессов не столь уж неожиданными вы­глядят утверждения, согласно которым «время интеграции про­шло, в мире начались дезинтеграционные процессы» (12).

Действительно, дезинтеграция характерна не только для быв­шего СССР или происходящего под влиянием его кризиса и распада мирного раздела Чехословакии и кровавого — Югосла­вии. Еще раньше тенденции к «суверенизации» проявились и продолжают наблюдаться сегодня в таких странах, как Турция (курдская проблема), Франция (проблема Корсики), Англия (про­блема Северной Ирландии), Испания (проблема баскского сепа­ратизма). Вылившиеся в погромы этнические волнения в Южной Калифорнии в мае 1992 г. также стали одним из выражений развития процессов обретения различными национальными и ра­совыми группами собственной идентичности (и, соответствен­но, противопоставления себя «другим»). Несмотря на решитель­ные меры, предпринимаемые во всех описанных случаях прави­тельствами соответствующих стран, включая применение воен­ной силы, указанные процессы в лучшем случае «загоняются вглубь», адекватного же решения им до сих пор не найдено.

Было бы, однако, неверным абсолютизировать ту или другую из указанных закономерностей. Как показал опыт «перестройки» и «нового мышления», политика, которая делает ставку на одну из них, — указывая, например, на тенденцию к возрастающей целостности, взаимозависимости современного мира — при фак­тически полном игнорировании второй, противоположной ей тен­денции, оборачивается тяжелыми ошибками и в конечном итоге поражением. Вот почему совершенно неуместными выглядят как возмущенное удивление по поводу развала СССР, процессов «су­веренизации» субъектов Российской Федерации («Весь мир дви­жется в направлении к интеграции, а мы пытаемся идти против течения»), так и попытки трактовать их в терминах «обществен­ного прогресса» («Развал империи следует рассматривать как по­зитивное явление, как освобождение народов и реализацию ими

123

естественного права самостоятельно решать собственную судь­бу»). Суждения подобного рода грешат упрощением ситуации, ее примитивизацией, а потому вместо прояснения проблемы, уво­дят в сторону, лишают возможности осмыслить всю ее сложность и полноту. Вот почему не менее серьезной ошибкой, чем игнори­рование тенденции к дезинтеграции, была бы односторонняя ориентация только на нее при попытке осмысления современ­ных международных реалий, а тем более — при выработке и про­ведении в жизнь политических решений. Так, уже сегодня видно, что процессы дезинтеграции бывшего СССР в ряде случаев до­стигли определенного «предела насыщения». Наблюдается вза­имная заинтересованность различных стран СНГ к сотрудничес­тву, в том числе и в столь решительно отвергавшихся еще недав­но институциональных формах. При этом следует подчеркнуть, что существенную роль в интеграционных процессах играют со-циокультурные факторы. Мы можем и должны объяснять необ­ходимость интеграции потребностями экономического, экологи­ческого или любого иного характера. Но мы рискуем ничего не понять в происходящем, если упустим из виду, что, не будучи «освящены» культурой, совокупностью общих ценностей, кото­рым привержены «рядовые» люди, их коллективной историчес­кой памятью, общностью ряда традиций, обычаев, элементов об­раза жизни и т.п., указанные факторы не могли бы играть той роли, которую они, безусловно, играют в международно-поли­тических процессах.

* * *

Проблема закономерностей международных отношений ос­тается одной из наименее разработанных и дискуссионных в на­уке. Это объясняется прежде всего самой спецификой данной сферы общественных отношений, где особенно трудно обнару­жить повторяемость тех или иных событий и процессов, и где поэтому главными чертами закономерностей являются их отно­сительный, вероятностный, стохастический, преходящий харак­теры. Как частные, так и наиболее общие, универсальные зако­номерности существуют здесь в виде тенденций, характер прояв­ления которых зависит от множества условий и факторов. В то же время одно из глобальных направлений указанных тенден­ций, просматривающееся из глубины веков и ведущее к нараста­нию взаимозависимости мира, дает основание представить меж­дународные отношения в виде целостной системы, функциони­рование которой зависит как от законов общесистемного харак­тера, так и от особенностей данного типа систем. Рассмотрению этого вопроса и посвящена следующая глава.

124

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика как новое мировидение:

диалог с Ильей Пригожиным// Вопросы философии. 1992, nb 12.

2. Rassett В., Stair H. World Politics. Menu for Choice. — San Francisco,

1981, p. 51.

3. Aron R„ Sociologie des relations intemationales. // Revue fran^aise de sociologie. 1963, Vol. IV, No 3, p. 312; 321.

4. Huntiinger J. Introduction aux relations intemationales. — Paris, 1987,

p. 16.

5. Duroselle J.-B. Tout empire perira. Une vision thtorique des relations intemationales. — Paris, 1982.

6. Badie В., Smouts M.-C. Le retoumement du monde. Sociologie de la scene intemationale. — Paris, 1992, p. 237—240.

7. Rosenau J. Turbulence in World Politics: A Theorie of Change and Continuity. — Princeton, 1990.

8. Розенау Дж. Мировая политика в движении. Теория изменений и преемственности. Реферат. — М., 1992, с. 6—7.

9. Moreau Defarges Ph. Les relations intemationales dans le monde d'aujo-urd'hui. Entre globalisation et fragmentation. — Paris, 1992, p. 9; 10—11.

10. Samuel A. Nouveau paysage international. — Paris, 1990, p. 247—250.

11. Фельдман Д.М. Закономерности и тенденции в развитии между­народных отношений // Введение в социологию международных отно­шений. Учебное пособие. - М., 1992, с. 67-68.

12. Поздняков Э.А. Россия сегодня и завтра. // Международная жизнь. 1993, № 2.

125

Глава V

МЕЖДУНАРОДНАЯ СИСТЕМА

Принято считать, что системный подход становится досто­янием науки о международных отношениях с середины пятиде­сятых годов. Его широкое распространение совпало с проникно­вением в социальные дисциплины достижений научно-техничес­кой революции и, в частности, с использованием ЭВМ, что стало для него источником дополнительной привлекательности и по­родило надежды на придание исследованиям в этой области не­обходимой строгости, прочной теоретической обоснованности и эмпирической верифицируемости. «Идея систем, — писал, на­пример, С. Хоффман, — несомненно дает наиболее плодотвор­ную концептуальную основу. Она позволяет провести четкое раз­личие между теорией международных отношений и теорией внеш­ней политики, а также способствует успешному развитию как той, так и другой» (1).

В качестве основоположника системной теории западные ис­следователи чаще всего называют эмигрировавшего в США ав­стрийского ученого Людвига фон Берталанфи, работы которого в этой области получили широкое признание в научных кругах. Однако это не означает, что системный подход не существовал раньше. Стоит напомнить, например, что уже одна из глав зна­менитой работы Т. Гоббса «Левиафан» была названа «О систе­мах...». Основные понятия системного подхода широко исполь­зовались в работах К. Маркса и Ф. Энгельса, ими часто опериро­вал В. И. Ленин. Специально проблемам системной теории была посвящена изданная в двадцатые годы двухтомная работа нашего соотечественника А.А. Богданова «Всеобщая организационная наука (тектология)», в которой уже были проанализированы та­кие основополагающие понятия системного подхода, как «систе­ма», «элементы», «связи», «структура», «среда», «устойчивость»,

126

сформулированы идеи относительно системных противоречий, законов функционирования и трансформации сложных систем и многие другие положения, которые в последующие годы, осо­бенно в период бурного развития системной теории в середине двадцатого века, нашли свое подтверждение и дальнейшее разви­тие. В применении к социально-политическим наукам систем­ный подход получил в эти годы плодотворное развитие в работах американских ученых Т. Парсонса и Д. Истона. Особенно широ­кое распространение получили в политической социологии идеи, высказанные в книге Д. Истона «Системный анализ политичес­кой жизни» (2). Политическая система рассматривается в ней в виде определенной совокупности отношений, находящейся в не­прерывном взаимодействии со своей внешней средой через ме­ханизмы «входов» и «выходов», в соответствии с базовыми идея­ми кибернетики. На «входах» система получает импульсы извне, сигналы, ресурсы, встречается с вызовами, представляющими уг­розу ее целостности. Д. Истон разделяет их на две категории:

«требования», связанные с безопасностью, индивидуальной сво­бодой и равенством, участием, потребительскими благами и т.п., и «поддержки», позволяющие удовлетворять некоторые требова­ния и регулировать вызываемые ими конфликты. Источником «требований» являются, с одной стороны, такие части ее внутри-социетальной среды, как экологическая система, биологическая система, личностные системы и социальные системы. С другой стороны, такими источниками являются компоненты экстрасо-циетальной среды: международно-политические системы, меж­дународно-экологические системы и международные социальные системы. Все эти потоки, поступающие на «входах» из глобаль­ной окружающей среды, перерабатываются внутри политической системы путем реагирования всех ее составных элементов, и вы­зывают, в конечном счете, совокупную ответную реакция систе­мы, при помощи которой она адаптируется к среде. На «выходах» такая реакция получает форму политических действий, прави­тельственных актов и мероприятий и т.п. В свою очередь, эта обратная реакция системы является началом нового цикла ее вза­имодействий со средой, способствует определенным изменениям в окружающей среде, продуцирующей затем новые «требования» и «поддержки».

Таким образом, одним из главных достоинств концепции Д. Истона является рассмотрение политической системы в дина­мике — как целостного организма, находящегося в постоянном взаимодействии с окружающей средой и непрерывно «сверяю­щего» свои «ответы» с состоянием и реакцией своих элементов.

127

Немаловажным является и то обстоятельство, что предложенный Д. Истоном системный анализ облегчает поиски и выявление пра­вил функционирования политической системы, закономернос­тей ее отношений с другими системами, условий сохранения ста­бильности и т.п.

Тем не менее, не отрицая указанных достоинств анализа Д. Истона, специалисты в области международных отношений довольно сдержанно относятся к утверждениям о применимости его выводов к любому типу политических систем, считая, в част­ности, что они не подходят к изучению международных систем. Во-первых, потому, что они сделаны, фактически, на основе изу­чения специфического типа политической системы, а именно — американской политической системы, и слабо учитывают осо­бенности других политических систем (3). Во-вторых, потому, что истоновское определение политики как «авторитарного распре­деления ценностей» (4) не принимает во внимание особенности международных систем и не позволяет рассматривать междуна­родные отношения как политические. Наконец, в-третьих, пото­му, что схема Истона не может быть применена к глобальной международной системе, ввиду особенностей ее окружающей сре­ды (которые более подробно будут рассмотрены далее).

Изложим теперь кратко содержание основных понятий сис­темной теории.

Исходным для нее является понятие «система», которое Л. фон Берталанфи определяет как «совокупность элементов, на­ходящихся во взаимодействии друг с другом» (5).

«Элементы» — это простейшие составные части системы. При­чем, «исследуя развитие сложных систем, как, например, общество, организм, научная и философская доктрина, космическое тело, необходимо постоянно иметь в виду внутренние процессы подбора их элементов, а если удается разложить элементы дальше, на эле­менты второго порядка, то и этих в их еще более узкой среде, и т.д., насколько позволит достигнутый уровень приемов анализа» (6). В этом смысле каждый элемент системы может выступать как «подсистема», обладающая своей совокупностью элементов.

«Среда» есть то, что влияет на систему и с чем она взаимодей­ствует. Различают два вида среды: внешняя среда (окружение системы) и внутренняя среда (контекст).

Содержание понятия «структура» имеет несколько аспектов, отражающих различные степени сложности системы: а) соотно­шение элементов системы; б) способ организации элементов в систему; в) совокупность принуждений и ограничений, которые вытекают из существования системы для ее элементов.

128

В свою очередь, «функции» системы — это ее реакция на воз­действия среды, направленная на сохранение определенного типа отношений между элементами системы, то есть ее «устойчивости».

Именно системный подход стал одним из отличительных при­знаков проникновения социологии в сферу международных от­ношений, и тем самым — провозвестником новой научной дис­циплины (7). Было замечено, что «социологические обобщения, касающиеся социальных систем, mutatis mutandis применимы так­же и к исследованию международных систем» (8).

И несмотря на то, что действительная роль системного под­хода в успешном развитии науки о международных отношениях не совпала с ожидаемой (о чем будет более подробно сказано ниже), она все же является достаточно важной и поэтому заслу­живает специального анализа. С этой целью в данной главе рас­сматриваются особенности и основные направления системного подхода в изучении международных отношений, а также типоло­гии и структуры международных систем.

1. Особенности и основные направления системного подхода к анализу Международных отношений

Эти особенности естественно вытекают прежде всего из са­мой специфики анализируемого объекта, и поскольку она уже была подробно рассмотрена в первой главе, постольку ограни­чимся здесь лишь несколькими краткими замечаниями, касаю­щимися общих и специфических особенностей международных отношений и, соответственно, международных систем.

К числу общих особенностей международных отношений от­носится то, что по своему характеру они являются социальными отношениями, из чего следует, что международные системы от­носятся к типу социальных систем. Это означает, что они долж­ны рассматриваться как сложные адаптирующиеся системы, ана­лиз которых невозможен по аналогии с анализом моделей меха­нических систем. Кроме того, социальные — в том числе и меж­дународные — системы принадлежат, как правило, к особому типу открытых и слабоорганизованных систем. Иными словами, здесь «далеко не всегда можно провести ясную и четкую границу меж­ду изучаемым комплексом и его внешней средой, как можно сде­лать, скажем, при определении границы между объектом и сре­дой двух пространственно отграниченных друг от друга объек­тов» (9). В отличие от систем физического или биологического типа, пространственные границы международных систем носят,

чаще всего, условный характер. Впрочем, эту условность не следует абсолютизировать, представляя дело таким образом, что между­народные системы вообще «не даны в реальности, где существует только множество людей и множество отношений» (10), или же утверждая, что они «всегда конструируются наблюдателем» (11). Это верно лишь отчасти. Система ЕЭС или же ОАЕ, хотя они и отличаются друг от друга характером своих отношений со средой (первая является относительно автономной, т.е. отношения меж­ду ее элементами здесь играют более значительную роль, чем от­ношения со средой; вторая — проницаемой, т.к. взаимодействие с внешней средой для нее оказывается важнее отношений между элементами), не только существуют в реальности, а не в вообра­жении исследователя, но и имеют некоторые, хотя и весьма от­носительные пространственные границы. Это, в известной сте­пени, верно и для региональных международных систем. Конеч­но, подобное нельзя утверждать, скажем, о системе межгосудар­ственного сотрудничества (например, экономического, полити­ческого и т.п.) или же о системе взаимодействия традиционных и новых международных акторов. Однако и в этом случае между­народные системы представляют собой не просто некие аналити­ческие объекты, а конкретные связи между реально существую­щими социальными общностями, взаимодействие которых про­являет определенные (пусть даже минимальные) черты систем­ной организации. Это не означает, конечно, что подобного рода неформальные системы представляют собой четко различимую конкретную общность, наподобие какой-либо вещественной сис­темы, например, биологического организма. Как пишет Ф. Брайар, имея в виду неформальные международные системы, они, «разу­меется, должны как определенная целостность, проявляться и в феноменологическом плане, но только опосредованно», что и об­наруживается путем теоретического анализа (12).

Еще одна общая особенность международных отношений, которая оказывает влияние на системный подход к их изучению, связана с тем, что их основные элементы представлены социальны­ми общностями, группами и отдельными индивидами. Отсюда следует, что международные системы — это системы взаимодейст­вия людей, руководствующихся в своих действиях волей, сознани­ем, ценностными ориентациями и т.п. В свою очередь, это озна­чает, что, как подчеркивают С. Фридлендер и Р. Коэн, определяю­щие факторы международной системы связаны с такими феноме­нами, как выбор, мотивации, восприятие и т.п. (см.: там же, р. 106).

Третья общая особенность международных отношений, кото­рая с необходимостью должна приниматься во внимание при

130

системном подходе к их изучению, заключается в том, что они являются по преимуществу политическими отношениями, глав­ным звеном которых остаются взаимодействия между государ­ствами. Поэтому, например, ядром глобальной международной системы является система межгосударственных отношений.

Что касается специфических особенностей международных отношений, то главная из них состоит в том, что, как уже было показано, они характеризуются отсутствием верховной власти и «плюрализмом суверенитетов». С этим связан свойственный меж­дународным системам низкий уровень внешней и внутренней цен­трализации. Иначе говоря, международные системы — это соци­альные системы особого типа, отличающиеся слабой степенью интеграции элементов в целостности, а также значительной ав­тономией этих элементов. Разумеется, степень такой автономии нельзя абсолютизировать: международные отношения характери­зуются не только конфликтом интересов, но и взаимозависимостью акторов. А интегрированное общество (внутриобщественные от­ношения), в свою очередь, не избавлено от конфликтного изме­рения, которое при некоторых условиях может придать ему черты определенной анархии, свойственные международным отноше­ниям (см.: там же, р. 109), в том числе и вполне реальную дезин­теграцию, в чем мы смогли убедиться на примере судьбы СССР.

Различия в понимании специфики международных отноше­ний и, соответственно, особенностей международных систем вле­кут за собой разные подходы к их изучению. Существует несколько таких подходов: традиционно-исторический, историко-социоло-гический, эвристический, смешанный и эмпирический. Подчер­кнем, что их выделение носит условный и отнюдь не взаимоис­ключающий характер, отражая лишь приоритеты в позициях того или иного автора.

Так, в основе традиционно-исторического подхода лежит ис­пользование понятия «международная система» для обозначения дипломатических отношений между государствами в тот или иной исторический период, в том или ином регионе: например, европей­ской системы XVII века, основанной на принципах Вестфальского договора 1648 года; системы политического равновесия европей­ских государств («европейский концерт наций») XIX века; глобаль­ной биполярной межгосударственной системы 1945—1990-х годов. Основной недостаток подобного «панорамного» подхода состоит в том, что он не нацеливает на поиск закономерностей функци­онирования международных (а вернее сказать, межгосударствен­ных) систем, ограничиваясь, как правило, описанием взаимодей­ствий между главными акторами — великими державами, тогда

5* 131

Так, например, Р. Арон, являющийся одним из основателей историко-социологического подхода к изучению международных отношений, делает отправным пунктом своих размышлений о международных системах опыт истории, отклоняя любую попытку конструирования абстрактных моделей. Сравнивая отношения между греческими полисами, европейскими монархиями XVII ве­ка, государствами Европы XIX столетия и взаимодействие совре­менных ему систем Востока и Запада, он искал в них повторяе­мость, которая позволила бы выделить некоторые общие законо­мерности, подтверждаемые уроками исторического прошлого и изучением настоящего. Понимая, что «анализ типичной между­народной системы не дает возможности предвидеть дипломати­ческое событие или диктовать правителям линию поведения, со­ответствующую типу системы» (14), Р. Арон считал, что систем­ный подход позволяет выявить ту долю социального детерми­низма, которая имеется в функционировании международных отношений, и потому рассматривал его как необходимый эле­мент их изучения.

В отличие от Р. Арона, американский исследователь М. Кап-лан далек от ссылок на историю, считая исторические данные слишком бедными для теоретических обобщений. Основываясь на общей теории систем и системном анализе, он конструирует абстрактные теоретические модели, призванные способствовать лучшему пониманию Международной реальности (15). Исходя из убежденности в том, что анализ возможных международных сис­тем предполагает изучение обстоятельств и условий, в которых каждая из них может существовать или трансформироваться в систему другого типа, он задается вопросами — почему та или иная система развивается, как она функционирует, по каким при­чинам приходит в упадок? В этой связи М. Каплан выделяет пять переменных, свойственных каждой системе: основные правила системы; правила трансформации системы; правила классифика­ции акторов; их способностей и информации. Главными из них являются первые три группы переменных. Так, «основные пра­вила» описывают отношения между акторами, поведение кото­рых зависит не столько от индивидуальной воли и особых целей каждого, сколько от характера системы, компонентом которой они являются. «Правила трансформации» выражают законы из-

132

как главное в системном подходе — именно в убежденности от­носительно существования закономерных связей между характе­ром международных систем и поведением их основных элемен­тов — международных акторов (13). Именно на подобной убеж­денности основаны другие из названных подходов.

акторов» относятся их структурные характеристики, в частности существующая между ними иерархия, которая также оказывает влияние на поведение каждого актора.

Несмотря на абстрактный характер подхода М. Каплана к исследованию международных систем, за который его много кри­тиковали, такой подход обладает и определенными достоинства­ми методологического характера, что позволило Ж. Унцингеру квалифицировать его как эвристический (см.: 13, р. 159).

Другой американский ученый, Р. Роузкранс, предпринял по­пытку синтеза историко-социологического и эвристического под­ходов. Основываясь на изучении конкретных исторических ситу­аций, он выделяет девять последовательных международных сис­тем, соответствующих следующим историческим периодам: 1740— 1789, 1789-1814, 1814-1822, 1822-1848, 1848-1871, 1871-1888, 1888—1918, 1918—1945 и 1945—1960 гг. Затем он проводит сис­темный анализ каждой из них с целью нахождения факторов, способствующих стабильности системы, или же, наоборот, влия­ющих на ее дестабилизацию (16). Подобный же подход использо­вал и Дж. Френкел, который сделал попытку проследить истори­ческую эволюцию международных отношений, основываясь на их системных характеристиках и, в частности, на особенностях их структуры (17). Однако он не стал выделять последовательные международные системы, считая, что современное состояние сис­темного анализа международных отношений не позволяют ре­шить такую задачу вполне удовлетворительным образом. Рассмат­риваемому подходу был близок и английский ученый Е. Луард, много и плодотворно работавший в области социологии между­народных отношений. Он выделял семь исторических междуна­родных систем: древнекитайская система (771—721 гг. до н.э.), система древнегреческих государств (510—338 гг. до н.э.), эпоха европейских династий (1300—1559 гг.), эра религиозного господ­ства ( 1559—1648 гг.), период возникновения и расцвета режима государственного суверенитета (1648—1789 гг.), эпоха национа­лизма (1789—1914 гг.), эра господства идеологии (1914—1974 гг.). Выделив указанные исторические системы, Е. Луард анализирует их при помощи таких концептуальных орудий (переменных), как идеология, элиты, мотивации, используемые акторами средства, стратификация, структура, нормы, роли и институты. Опираясь

133

менения систем. Так, известно, что общая теория систем делает акцент на гомеостатическом характере систем, т.е. на их способ­ности адаптации к изменениям среды и тем самым — к самосо­хранению. При этом каждая система имеет свои правила адапта­ции и трансформации. Наконец, к «правилам классификации

на указанные переменные, автор прослеживает соотносительное воздействие каждой из них на структуру и функционирование международных систем, на их изменение в пространстве и вре­мени (18).

По мнению Б. Корани, описываемый комплексный подход имеет целый ряд преимуществ: он более конкретен и ясен по сравнению с подходом М. Каплана; он базируется на солидном эмпирическом материале, накопленном специалистами-истори­ками, на достижениях политологии и других социальных дис­циплин; наконец, он характеризуется удобством и простотой с точки зрения как проверки его выводов, так и использования в качестве самостоятельного метода изучения международных сис­тем. Эти преимущества способствовали тому, что данный подход привлек внимание и специалистов чикагской школы во главе с М. Капланом, которые также стали использовать его в своих исследованиях (см.: 7, р. 67—68).

Наконец, существует и такой подход к системному изучению международных отношений, который может быть назван эмпи­рическим подходом, поскольку опирается на реально существую­щие в практике международных отношений взаимодействия в рамках определенных географических регионов (19). От традици­онно-исторического подхода его отличает стремление объяснить особенности международно-политической ситуации в том или ином регионе планеты спецификой сложившихся здесь систем­ных связей, раскрыть степень влияния, которую оказывают на поведение акторов такие факторы, как общерегиональное соот­ношение сил, социокультурные реалии, региональные междуна­родные организации и т.п. Иначе говоря, данный подход отлича­ет поиск закономерностей, объясняющих поведение международ­ных акторов, и дедуктивность выводов относительно существо­вания и содержания таких законов.

Имеются и другие подходы к системному изучению между­народных отношений, в которых проявляется несовпадение по­зиций представителей различных теоретических школ и направ­лений. И все же, существенных различий между ними меньше, а принципиального согласия больше, чем это может показаться на первый взгляд (см.: 8, р. 160). Действительно, за исключением традиционно-исторического подхода, все они исходят из сущес­твования законов функционирования международных систем (хотя характер и самих систем, и законов их функционирования могут пониматься по-разному). Совпадение и взаимодополиительность различных подходов проявляется и в других важных вопросах. Так, например, признается обусловленность поведения государств

134

характером взаимоотношений между наиболее крупными и влия­тельными из них — великими державами. Считается, что общей чертой всех международных систем является их олигополисти-ческий характер, в том смысле, что в ней доминируют наиболее мощные государства и тип существующих между ними отноше­ний. Наконец, допускается возможность существования разных типов международных систем и критериев их классификаций. Рассмотрим этот вопрос более подробно.

2. Типы и структуры международных систем

Раньше уже упоминалось о том, что разные подходы к сис­темному изучению международных отношений обусловливают многообразие различных типологий международных систем. Дей­ствительно, в зависимости от пространственно-географических характеристик выделяют, например, общепланетарную междуна­родную систему и ее региональные подсистемы-компоненты, эле­ментами которых, в свою очередь, выступают субрегиональные подсистемы.

Так, Ф. Брайар и М.-Р. Джалили считают (см.: 19), что сущес­твование планетарной международной системы, накладывающей свой отпечаток на всю международную жизнь, стало бесспорной политической реальностью уже в годы начала глобального проти­воборства между СССР и США, приобретя новые существенные черты с возникновением на политической карте мира в качестве самостоятельных международных акторов постколониальных го­сударств. В результате планетарная международная система вплоть до начала девяностых годов характеризовалась наличием двух глав­ных конфликтных линий, или «осей», разделяющих, с одной сто­роны, Запад и Восток (идеологическое, политическое, военно-стратегическое противоборство), а с другой — Север и Юг (т.е. экономически отсталые и развитые страны). Однако, несмотря на относительную целостность планетарной международной сис­темы, в ней неизбежны и определенные разрывы, обусловленные тем, что ряд международных взаимодействий не вписывается в нее, обладает своей автономией. Таково следствие региональных подсистем — «совокупности специфических взаимодействий, в основе которых лежит общая географическая принадлежность» (см.: там же, р. 88). Ф. Брайар и М.-Р. Джалили стремятся вы­явить и описать факторы, оказывающие влияние на особенности таких взаимодействий в европейской, панамериканской, афри-

135

канской и азиатских (южно-азиатской, ЮВА, ближневосточной) подсистемах, в карибской и, отчасти, западноевропейских субре­гиональных подсистемах.

Авторы книги «Система, структура и процесс развития совре­менных международных отношений» рассматривают региональ­ные (а также групповые и двусторонние) аспекты взаимодейст­вий государств как структурные уровни межгосударственной сис­темы. По сравнению с вышеприведенной типологией, такой под­ход выглядит более логичным, так как, обозначая место такого рода системы в общей системе международных отношений, он позволяет не сводить последнюю к межгосударственной системе. Впрочем, в любом случае, основным недостатком регионального подхода остается отсутствие достаточно четких критериев для выделения того или иного региона как объекта изучения, что может иметь негативные последствия для общего понимания происхо­дящих в них международно-политических процессов (20).

В качестве относительно самостоятельной — функциональ­ной системы — в литературе нередко рассматриваются виды международных (межгосударственных) отношений: экономичес­кая, политическая, военно-стратегическая и т.п. системы (см., например: 12).

В зависимости от целей исследования, его объектом могут выступать и такие типы международных систем, как стабильные и нестабильные (или революционные, по определению С. Хоф-фмана), конфликтные и кооперативные, открытые и закрытые и т.п.

В то же время многообразие типологий международных сис­тем не должно вводить в заблуждение. Практически на любой из них лежит заметная печать теории политического реализма: в основе их выделения, какими бы внешними критериями оно не руководствовалось, лежат, как правило, определение количества великих держав или сверхдержав, распределение власти, межго­сударственные конфликты и т.п. понятия из словаря традицион­ного направления в науке о международных отношениях. В са­мом деле, вернемся, например, к работе Ф. Брайара и М.-Р. Джа­лили. Ее авторы, хотя и не разделяют позиций политического реализма, а скорее относятся к французской историко-социоло-гической школе, в качестве основных детерминант, обусловлива­ющих функционирование и изменение выделяемых ими между­народных систем, рассматривают именно упомянутые критерии:

так, развитие ЮВА в качестве субрегиональной подсистемы зави­сит от региональных квази-сверхдержав — Японии (с экономиче-

136

ской точки зрения) и Китая (с точки зрения демографического потенциала). В южно-азиатском субрегионе международная систе­ма определяется бесспорным преобладанием Индии и ее соперни­чеством с другим полюсом данной системы — Пакистаном и т.д.

Именно политический реализм стал основой таких широко известных понятий, как биполярная, мультиполярная, равновес­ная и имперская международные системы. Напомним, что в би­полярной системе господствуют два наиболее мощных государст­ва. Если же сопоставимой с ними мощи достигают другие держа­вы, то система трансформируется в мультиполярную. В равно­весной системе, или системе баланса сил, несколько крупных государств сохраняют примерно одинаковое влияние на ход со­бытий, взаимно обуздывая «чрезмерные» претензии друг друга. Наконец, в международной системе имперского типа господствует единственная сверхдержава, далеко опережающая все остальные государства своей совокупной мощью (размерами территории, уровнем вооружений, экономическим потенциалом, запасом при­родных ресурсов и т.п.).

Исходя именно из такого понимания строит свою знамени­тую типологию международных систем М. Каплан. Она включа­ет шесть типов систем, большинство из которых (за исключени­ем двух) носит гипотетический, априорный характер.

Первый тип — это «система единичного вето», в которой каж­дый актор располагает возможностью блокировать систему, ис­пользуя определенные средства шантажа. В то же время каждый способен и энергично сопротивляться подобному шантажу, ка­ким бы сильным ни было оказывающее его государство. Любое государство способно защитить себя от любого противника. По­добная ситуация может сложиться, например, в случае всеобщего распространения ядерного оружия.

Второй тип — «система баланса сил» — характеризуется муль-типолярностью. По мнению М. Каплана, в рамках такой системы должно существовать не менее пяти великих держав. Если же их число будет меньше, то система неминуемо трансформируется в биполярную.

«Гибкая биполярная система» представляет собой третий тип. В ней сосуществуют акторы-государства и новый тип акторов — союзы и блоки государств, а также универсальные акторы (меж­дународные организации). В зависимости от внутренней органи­зации двух образующих ее блоков, существует несколько вариан­тов гибкой биполярной системы. Она может быть сильно иерар-хизированной и авторитарной, когда воля главы коалиции навя­зывается ее союзникам. И она может быть неиерархизирован-

137

ной, если линия блока формируется путем взаимных консультаций между относительно автономными друг от друга государствами.

Четвертый тип представлен «жесткой биполярной системой». Для нее характерна та же конфигурация, что и для предшествую­щего типа, но, в отличие от него, оба блока организованы здесь строго иерархизированным образом. В жесткой биполярной сис­теме исчезают неприсоединившиеся и нейтральные государства, которые существовали в мягкой биполярной системе. Универ­сальный актор играет здесь весьма ограниченную роль и не в состоянии оказать давление на тот или иной из блоков. В рамках обоих полюсов осуществляется эффективное урегулирование кон­фликтов, формирование направлений дипломатического поведе­ния, применение совокупной силы.

«Универсальная система» как следующий тип фактически со­ответствует федерации. Она выражает преобладающую роль уни­версального актора. Такая система предполагает значительную степень политической однородности международной среды и ба­зируется на солидарности национальных акторов и универсаль­ного актора. Например, она соответствует ситуации, в которой была бы существенно расширена в ущерб государственным суве­ренитетам роль ООН. Организация Объединенных Наций, в час­тности, имела бы в этих условиях исключительную компетенцию в урегулировании конфликтов и поддержании мира. Такая систе­ма предполагает наличие хорошо развитых систем интеграции в политической, экономической и административно-управленчес­кой областях. Широкие полномочия в ней принадлежат универ­сальному актору, которому принадлежит право определять статус государств и выделять им ресурсы. Международные отношения функционируют на основе правил, ответственность за соблюде­ние которых лежит именно на универсальном акторе.

Наконец, еще одним типом международной системы является «иерархическая система», которая, по сути, представляет собой мировое государство. Национальные государства утрачивают в ней свое значение, становясь простыми территориальными единица­ми, а любые центробежные тенденции с их стороны немедленно пресекаются.

Как уже говорилось, концепция М. Каплана оценивается в специальной литературе достаточно критически — прежде всего за ее умозрительный, спекулятивный характер, оторванность от реальной действительности и т.п. Вместе с тем признается, что это была одна из первых попыток серьезного исследования, спе­циально посвященного проблемам международных систем с целью выявления законов их функционирования и изменения.

138

3. Законы функционирования и трансформации международных систем

Одна из главных идей, на которых базируется концепция М. Каплана, — это идея о той основополагающей роли, которую играет в познании законов международной системы ее структура. Эта идея разделяется абсолютным большинством исследователей. Согласно ей, нескоординированная деятельность суверенных го­сударств, руководствующихся своими интересами, формирует международную систему, главным признаком которой является доминирование ограниченного числа наиболее сильных госу­дарств, и структура которой определяет поведение всех междуна­родных акторов. Как пишет американский неореалист К. Уолц, все государства вынуждены нести военные расходы, хотя это не­разумная трата ресурсов. Структура международной системы на­вязывает всем странам такую линию поведения в экономической области или в сфере экологии, которая может противоречить их собственным интересам. Структура позволяет понять и предска­зать линию поведения на мировой арене государств, обладающих неодинаковым весом в системе характеристик международных отношений. Наподобие того, как в экономике состояние рынка определяется влиянием нескольких крупных фирм (формирую­щих олигополистическую структуру), так международно-полити­ческая структура определяется влиянием великих держав, кон­фигурацией соотношения их сил. Изменения в соотношении этих сил могут изменить структуру международной системы, но ее природа, в основе которой лежит существование ограниченного числа великих держав с несовпадающими интересами, останется неизменной (см.: 21, р. 32).

Таким образом, именно состояние структуры международной системы является показателем ее устойчивости и изменений, ста­бильности и «революционности», сотрудничества и конфликтное™ в рамках системы; именно в ней выражаются законы функцио­нирования и трансформации системы. Вот почему в работах, по­священных исследованию международных систем, анализу этого состояния уделяется первостепенное внимание.

Так, например, Р. Арон, выделял по крайней мере три струк­турных измерения международных систем: конфигурацию соот­ношения сил; иерархию акторов; гомогенность или гетероген­ность состава. Главным измерением, в полном соответствии с традицией политического реализма, он считал конфигурацию со­отношения сил, отражающую существование «центров власти» в международной системе, накладывающей отпечаток на взаимо-

139

действие между ее основными элементами — суверенными госу­дарствами. Конфигурация соотношения сил, зависит, как уже отмечалось ранее, от количества главных акторов и характера отношений между ними. Два основных типа такой конфигура­ции — биполярность и мультиполяриость.

Иерархия акторов отражает их фактическое неравенство, с точки зрения военно-политических, экономических, ресурсных, социокультурных, идеологических и иных возможностей влия­ния на международную систему.

Гомогенный или гетерогенный характер международной сис­темы выражает степень согласия, имеющегося у акторов относи­тельно тех или иных принципов (например, принципа полити­ческой легитимности), или ценностей (например, рыночной эко­номики, плюралистической демократии): чем больше такого со­гласия, тем более гомогенной является система. В свою очередь, чем более она гомогенна, тем больше в ней умеренности и ста­бильности. В гомогенной системе государства могут быть про­тивниками, но не политическими врагами. Напротив, гетероген­ная система, разрываемая ценностным и идеологическим антаго­низмом, является хаотичной, нестабильной, конфликтной.

Еще одной структурной характеристикой международной сис­темы считается ее «режим» — т.е. совокупность регулирующих международные отношения формальных и неформальных прин­ципов, норм, соглашений и процедур принятия решений. Это, например, правила, господствующие в международных экономи­ческих обменах, основой которых после 1945 г. стала либераль­ная концепция, давшая жизнь совокупности таких международ­ных институтов, как МВФ, Мировой Банк, ГАТТ и др.

Ж.-П. Дерриеник называет шесть типов принуждений (то есть структурных характеристик) международных систем:

1) число акторов;

2) распределение силы между ними;

3) соотношение между конфликтом и сотрудничеством. Сис­тема может быть более конфликтной, чем кооперативной, или наоборот — более кооперативной, чем конфликтной. Если вто­рой тип системы институализируется, то она может трансформи­роваться в «организованную международную систему», и тем са­мым оправдается гипотеза Арона о достижении «мира через за­кон». С другой стороны, тип «иерархической системы» Каплана, где наиболее мощный актор навязывает пределы конфликтам, также может трансформироваться в организованную международ­ную систему, оправдав на этот раз гипотезу Р. Арона о возмож­ности добиться «мира через империю»;

140

4) возможности использования тех или иных средств (силы, обмена или убеждения), допускаемые данной системой;

5) степень внешней централизации акторов, т.е. влияния ха­рактера данной международной системы на их поведение;

6) различие статусов между самими акторами.

По мнению канадского ученого, названные структурные ха­рактеристики, хотя и не дают возможности предвидеть все гипо­тетические типы международных структур (на что претендует концепция М. Каплана), однако позволяют описать структуру любой международной системы, что, конечно, представляет зна­чительную важность, с точки зрения выявления законов их су­ществования и изменения (см.: 10, р. 188—193).

Вышесказанное показывает, что наиболее общим законом международных систем считается зависимость поведения акто­ров от структурных характеристик системы. Этот закон конкре­тизируется на уровне каждой из таких характеристик (или изме­рений), хотя окончательного согласия относительно их количес­тва и содержания пока не существует.

В качестве еще одного наиболее общего закона называется закон равновесия международных систем, или закон баланса сил, позволяющего сохранять относительную стабильность междуна­родной системы (см.: 14, р. 144).

Вопрос о содержании законов функционирования и измене­ния международных систем является дискуссионным, хотя пред­мет таких дискуссий, как правило, един и касается сравнитель­ных преимуществ биполярных и мультиполярных систем.

Так, например, Р. Арон считал, что биполярная система со­держит в себе тенденцию к нестабильности, так как она основана на взаимном страхе и побуждает обе противостоящие стороны к жесткости в отношении друг друга, основанной на противопо­ложности их интересов.

Подобная точка зрения высказывалась и М. Капланом, по мнению которого мультиполярная система содержит в себе опре­деленные риски (например, риск распространения ядерного ору­жия, развязывания конфликтов между мелкими акторами или непредсказуемости последствий, к которым могут привести из­менения в союзах между великими державами). Однако они не идут в сравнение с опасностями биполярной системы. Биполяр­ная система более опасна, так как она характеризуется стремле­нием обеих сторон к мировой экспансии, предполагает постоян­ную борьбу между двумя блоками — то ли за сохранение своих позиций, то ли за передел мира. Не ограничиваясь подобными замечаниями, М. Каплан рассматривает «правила» стабильности для биполярных и мультиполярных систем.

141

Так, по его мнению, существует шесть правил, соблюдение которых каждым из полюсов мультиполярной системы позволяет ей оставаться стабильной:

1) расширять свои возможности, но лучше путем перегово­ров, чем путем войны;

2) лучше воевать, чем не суметь расширить свои возможности;

3) лучше прекратить войну, чем уничтожить великую державу (ибо существуют оптимальные размеры межгосударственного со­общества: так, европейские династические режимы считали, что их противодействие друг другу имеет естественные пределы);

4) сопротивляться любой коалиции или отдельной нации, пытающейся занять господствующее положение в системе;

5) противостоять любым попыткам того или иного националь­ного государства «присоединиться к наднациональным междуна­родным организационным принципам», то есть распространению идеи о необходимости подчинения государств какой-либо высшей власти;

6) относиться ко всем великим державам как к приемлемым партнерам; позволять стране, потерпевшей поражение, войти в систему на правах приемлемого партнера или заменить ее путем усиления другого, ранее слабого государства.

Говоря о законах функционирования гибкой биполярной сис­темы, М. Каплан подчеркивает, что они различаются в зависи­мости от того — являются составляющие ее блоки иерархизиро-ванньши или нет. Когда блоки иерархизированы, функциониро­вание системы приближается к типу жесткой биполярной систе­мы. Наоборот, если оба блока не иерархизированы то практичес­ки речь вдет о правилах функционирования мультиполярной сис­темы. Существует четыре общих правила, применимых ко всем блокам:

1) стремиться к расширению своих возможностей по сравне­нию с возможностями другого блока;

2) лучше воевать любой ценой, чем позволить противополож­ному блоку достигнуть господствующего положения;

3) стремиться подчинять цели универсальных акторов (МПО) своим целям, а цели противоположного блока — целям универ­сальных акторов;

4) стремиться к расширению своего блока, но сохранять тер­пимость по отношению к неприсоединившимся, если нетерпи­мость ведет к непосредственному или опосредованному тяготе­нию неприсоединившихся к противоположному блоку.

Что касается трансформации международной системы, то ос­новным ее законом считается закон корреляции между поляр-

142

ностью и стабильностью международной системы. М. Каплан, например, подчеркивает нестабильный характер гибкой биполяр­ной системы. Если она основана на неиерархизированных бло­ках, то эволюционирует к мультиполярной системе. Если тяготе­ет к иерархии обоих блоков, то имеет тенденцию трансформиро­ваться — либо в жесткую биполярную, либо в иерархическую меж­дународную систему. В гибкой биполярной системе существуют риск присоединения неприсоединившихся; риск подчинения од­ного блока другому; риск тотальной войны, ведущей либо к иерар­хической системе, либо к анархии. Внутриблоковые дисфункции в ней подавлены, зато обостряются межблоковые противоречия. Основное условие стабильности биполярной системы, заключает М. Каплан, — это равновесие мощи. Если же появляется третий блок, то это ведет к серьезному разбалансированию и риску раз­рушения системы.

Д. Сингер и К. Дойч, исследовав проблему корреляции между полярностью и стабильностью международных систем в формаль­но-теоретическом плане, пришли к выводу о том, что, во-пер­вых, как биполярная, так и мультиполярная системы имеют тен­денцию к саморазрушению, а, во-вторых, нестабильность жест­ких биполярных систем все же более велика по сравнению с не­стабильностью мультиполярных систем.

Другой американский ученый, М. Хаас, подверг этот вывод эмпирической проверке. С этой целью он изучил двадцать одну международную систему, четко отграниченную в пространствен­но-географическом и историческом планах, и пришел, фактичес­ки, к противоположному заключению. По его мнению, такая кор­реляция носит обратно-пропорциональный характер. В биполяр­ной системе, считает М. Хаас, войны менее многочисленны, хотя и имеют тенденцию к большей продолжительности, чем в муль­типолярной системе (см.: 12, р. 38).

С точки зрения К. Уолца, никакого качественного различия между биполярной и мультиполярной системами фактически не существует — кроме, может быть, того, что первая более стабиль­на, чем вторая.

Со своей стороны, Р. Роузкранс предложил теоретическую модель так называемой «релевантной утопии», которая объеди­няла бы преимущества как биполярной (прежде всего, возмож­ности контроля периферийных для данной системы конфлик­тов), так и мультиполярной (более значительные возможности предотвращения всеобщего конфликта) систем, и одновременно была бы лишена недостатков их обеих. Результатом явилась бы «бимультиполярная система», в которой два «главных» актора

143

могли бы играть роль регуляторов конфликтов за пределами сво­их блоков, а государства, представляющие мультиполярную кон­фигурацию системы, выступали бы посредниками в конфликтах между двумя полюсами.

Подводя итоги рассмотрению проблемы законов функциони­рования и трансформации международных систем, следует при­знать плодотворной уже саму ее постановку, которая позволила показать зависимость поведения государств на мировой арене от формируемой ими международной системы, связь частоты и ха­рактера межгосударственных конфликтов с ее структурными ха­рактеристиками, необходимость учета системообразующих фак­торов в дипломатии. Уже сама идея о существовании системных законов в международных отношениях дает возможность рассмат­ривать международные системы как результат принятия рядом государств определенного политического, экономического и иде­ологического статус-кво на международной арене, на общепла­нетарном, региональном или субрегиональном уровне. С такой точки зрения, каждая международная система является ничем иным, как неформальной институализацией соотношения сил между государствами в соответствующем пространственно-вре­менном контексте (см.: 13, р. 171).

В то же время было бы наивным считать, что существующие в науке о международных отношениях законы функционирования и трансформации международных систем обладают такой степенью строгости, которая позволяла бы делать на их основе безошибоч­ные прогнозы. Более того, они, по сути дела, оставляют «за скоб­ками» исследование основных причин международных конфлик­тов. Сводя международные отношения к межгосударственным взаимодействиям, они неоправданно ограничивают понятие меж­дународной системы только теми государствами, между которы­ми существуют прямые регулярные сношения и прямой взаим­ный учет военной силы. Но, как верно подчеркивает Б.Ф. Порш-нев, «есть обширная область косвенных, подчас несознаваемых действующими лицами зависимостей, без которых, однако, пред­ставление о системе остается неполным» (21).

* * *

Таким образом, применение системного подхода дает иссле­дователю богатые теоретические и методологические возможности.

И все же системная теория не может похвастаться слишком большими успехами в анализе международных отношений. По­жалуй, можно назвать только две области, где она достигла бес­спорно положительных результатов: это стратегия и процесс при-

144

нятия международно-политических решений (см.: 11, р. 158—159). В остальном же ее заслуги до сих пор были весьма скромными. Гносеологически это объясняется тем, что ни одна система, до­стигшая определенного уровня сложности, не может быть позна­на полностью. Отсюда — то противоречие, на которое обратили внимание Б. Бади и М.-К. Смуц: системный подход рассматрива­ется как метод выявления определяющих состояние системы раз­личных способов сочетания ее элементов, однако как только ис­следователь выходит за рамки относительно простых систем, ос­нования для того, чтобы считать правильными делаемые им вы­воды, значительно уменьшаются (см.: там же, р. 158).

Кроме того, в науке о международных отношениях до сих пор отсутствует общепринятое понимание структуры международной системы, а то, по которому имеется достаточно высокая степень согласия, является, как мы уже могли убедиться, слишком узким даже с учетом всех своих измерений. Поэтому многие исследова­тели отказываются от него, не предложив, однако, более прием­лемого.

* * *

Новизна современного этапа в истории международных от­ношений со всей очевидностью обнаруживает ограниченность основанных на методологии политического реализма таких по­нятий, как «конфигурация соотношения сил», «биполярность» или «мультиполярность». Распад советского блока и крушение сло­жившейся в послевоенные годы глобальной биполярной системы (впрочем, ее глобальность всегда была относительной) выдвига­ют на передний план такие вопросы, которые не могут быть ре­шены в традиционных терминах «полюсов», «баланса сил». Ис­чезла линия четкого раздела между «своими» и «чужими», союз­никами и противниками, гораздо менее предсказуемым стало поведение малых государств, региональных средних и «великих» держав. Мир вступил в полосу неуверенности и возросших рис­ков, обостряемых продолжающимся распространением ядерных, химических, бактериологических и иных видов новейших воору­жений. Широкое распространение западных ценностей (таких, как рыночная экономика, плюралистическая демократия, права человека, индивидуальные свободы, качество жизни) как в быв­ших социалистических странах, так и в постколониальных госу­дарствах не только не способствует стабильности глобальной международной системы за счет увеличения степени ее гомоген­ности. Напротив, оно имеет следствием все более массовую миг­рацию населения из менее развитых в экономическом отноше-

145

нии стран в более богатые, порождает конфликты, связанные со столкновением культур, утратой идеалов, подрывом традиций, раз­мыванием самоидентичности, всплесками реакционного нацио­нализма. Глобальная международная система испытывает глубо­кие потрясения, связанные с трансформацией своей структуры, меняющимися взаимодействиями со средой.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Hqffmann S. Theorie et relations intemationales. // Revue frain;aise de science politique. Vol.XI. 1961, p. 428.

2. Easton D. A Systems Analysis of Political Life. 1965.

3. Polin С. David Easton ou les difficultfe d'une certaine sociologie politi­que. // Revue fran^aise de Sociologie. VoLXII, 1971, p. 185.

4. Easton D. The Political System. 1953, p. 135.

5. Bertalanffy L. van. General Systems Theory. 1968, p. 5.

6. Богданов А. Всеобщая организационная наука (тектология). Том II. — Ленинград — Москва, 1927, с. 189—190.

7. Когапу В. Analyse des relations internationales. Approches, concepts et donnees. — Montrtal. 1978, p. 65.

8. Modelsky G. Agraria and industria. Two Models of the International System. In The International System. Theoretical Essays. Ed. by Klaus Knorr and Sidney Verba. — Princeton. 1961, p. 121.

9. Поздняков Э.А. Внешнеполитическая деятельность и межгосудар­ственные отношения. — М., 1986, с. 90

10. Derriennic J.-P. Esquisse de problematique pour une sociologie des relatons internationales. — Grenoble, 1977, p. 71.

11. Sadie В., Smouts M.-C. Le retoumement du monde. Sociologie de la scene intemationale. — Paris, 1992, p. 157.

12. Braillard Ph. Theorie de systemes et relations intemationales. — Paris, 1977.

13. Huntvnger J. Introduction aux relations intemationales. — Paris, 1987, p. 158-159.

14. Aron R. Paix et Guerre entre les nations. — Paris, 1984, p. 103.

15. Kaplan М. System and Process in International Politics. — New York, 1957.

16. Rosecrance R. Action and reaction in World politics. — Boston, 1963, p. 16.

17. Frankel J. International Politics. Conflict and Harmony. — London, 1969.

18. Loard E. Types of International Sosiety. — New york, 1976.

19. Braillard Ph., Djalili M.-R. Les relations internationales. — Paris, 1990.

20. Система, структура и процесс развития современных междуна­родных отношений / Под ред. В.И. Гантмана. — М., 1984, с. 35.

21. Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII века. — М., 1970, с. 10.

146

Глава VI

СРЕДА СИСТЕМЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Как мы уже видели, структура есть совокупность воздейст­вий, которые система оказывает на свои элементы. Однако боль­шинство воздействий, или принуждений, вытекает не из сущес­твования системы как таковой, а из отношений между ней и ее средой. Понятие среды — одно из фундаментальных понятий сис­темного анализа. Оно имеет важное методологическое значение, помогая уяснить функционирование системы и ее эволюцию. Вот почему уже один из основателей системного анализа примени­тельно к политическим наукам, Дэвид Истон, еще в пятидесятые годы обращал внимание на то, что политическая система испы­тывает влияние определенных внешних импульсов, идущих от общества, которые воздействуют на нее в виде требований и под­держек, обеспечивая ее бесперебойное функционирование (1).

В самом общем виде под средой системы понимается то, что ее окружает. Однако, это слишком общее представление мало что дает без дальнейшей конкретизации. В ходе такой конкрети­зации выясняется, что применительно как к общественным, так и природным системам существует не только внешняя, но и внут­ренняя среда. Различают также социальную среду (совокупность воздействий, происхождение которых связано с существованием человека и общественных отношений) и внесоциальную среду (многообразие природного окружения, географических особен­ностей, распределения естественных ресурсов, существующих ес­тественных границ и т.п.). В качестве промежуточного вида иногда рассматривают воздействия и принуждения, вытекающие из из­менений в технической базе общества; в других случаях техни­ческая (а также экономическая, военнополитическая, диплома­тическая и т.п.) среда понимается как элемент социальной (об-

147

щественной) среды. Внешняя среда (или энвайромент) — это окружение системы, вменяющее ей определенные принуждения и ограничения: климат, ландшафт местности, конфигурация гра­ниц, полезные ископаемые и т.п. — оказывают бесспорное влия­ние на взаимодействие государств и других акторов международ­ных отношений. Иногда такое влияние бывает чрезвычайно боль­шим, если не определяющим: это свойственно обществу как на ранних ступенях его развития, так и в настоящее время — период необычайного обострения экологических проблем. Внутренняя среда (или контекст) — это совокупность принуждений, оказыва­емая на систему ее элементами: так, заболевание одного из орга­нов может повлечь за собой болезнь всего организма в целом; а деградация исполнительной или законодательной власти может привести к разбалансированию и кризису политической систе­мы. При этом, в отличие от структуры, среда — это совокупность принуждений внесистемного характера. Это касается как внеш­ней, так и внутренней (а также социальной и внесоциальной) среды. Влияние регионального соотношения сил на взаимодей­ствие двух или нескольких государств, например Латинской Аме­рики, с этой точки зрения, является не воздействием среды, а принуждением, определяемым характером структуры данной под­системы международных отношений. Наоборот, изменения в характере отношений между государствами под воздействием, например, природных факторов (подобных «тресковым войнам» между Исландией и Норвегией, связанным с промыслом умень­шающихся природных ареалов определенных видов рыбы) могут рассматриваться как ситуационные, то есть определяемые изме­нениями природной среды.

Указанные понятия, таким образом, облегчают понимание и объяснение процессов, происходящих в социальных отношени­ях. Вместе с тем необходимо помнить, что они отражают сущес­твующие реальности довольно приблизительно, и, следователь­но, носят весьма условный характер, ибо действительность, опи­сываемая ими, значительно сложнее. Это особенно верно, когда речь идет о международных отношениях.

1. Особенности среды международных отношений

Действительно, относительно легко представить себе систе­му, структуру и среду межгосударственных, например, региональ­ных отношений. Так, структура Европейского союза может быть представлена как способ организации экономического, диплома­тического, военно-политического, культурного и иного взаимо-

148

действия входящих в него государств. По отношению к нему сре­дой будет выступать совокупность других государств, а также раз­личных международных организаций и иных акторов на регио­нально-географическом (европейском), политическом (ООН и ее институты, Организация американских государств, Организация африканского единства. Лига арабских государств, ОСНАА и т.д.), экономическом (ОЭСР, ОПЕК, ЕАСТ, ЛАЭС и тд.) и прочих уровнях. Каждый из элементов этой среды оказывает то или иное влияние на функционирование и развитие системы ЕС, резуль­татом которого будут как изменения, происходящие в данной системе, так и реакция («ответы») на эти влияния со стороны Европейского союза.

В данной связи американские ученые Гарольд и Маргарет Спроут выдвинули идею «экологической триады», состоящей из трех частей: международного актора, окружающей его среды (эн-вайромента) и взаимодействия между ними. При этом они выде­ляют несколько типов такого взаимодействия. Во-первых, — это взаимодействие, связанное с реальными возможностями сущес­твующего энвайромента, т.е. имеющейся совокупностью ограни­чений среды, которые актор не может преодолеть: так, напри­мер, персидский царь Дарий не мог уладить по телефону свои разногласия с Александром Македонским. Во-вторых, — это вза­имодействие, формирующееся под влиянием вероятностных тен­денций данного энвайромента: т.е. в любой ситуации существуют ограничения среды, которые делают вероятным какой-то вполне определенный характер «нормально ожидаемого» поведения. На­конец, в-третьих, — это тип осознанного поведения актора, или, иначе говоря, своеобразие его личностного восприятия окружаю­щей среды (которое может кардинально отличаться от того, чем она является на самом деле) и, соответственно, реакции на ее изменения (2). Б. Рассет и X. Старр прибегают в этой связи к аналогии с меню: личность (актор), находясь в ресторане, стал­кивается с меню (энвайроментом), которое не определяет его выбор, но ограничивает возможности. Исходя из этого, можно, при условии знания «меню» актора и индивидуального процесса принятия решений, проанализировать его поведение (3).

Методологическая полезность подобного рода теоретических моделей не вызывает сомнений. Трудности возникают, когда речь заходит о глобальной, или общепланетарной международной среде. Они касаются, прежде всего, внешней среды глобальной между­народной системы, для которой описанные выше примеры явля­ются не более, чем контекстом (внутренней средой). Как пишет М. Мерль, внешняя среда глобальной международной системы

149

может быть найдена только в природном окружении: атмосфера, стратосфера, солнечная система... Но тогда наука о международ­ных отношениях должна будет совпасть с метеорологией или же астрологией (4). Исходя из подобного понимания, Г. и М. Спроут считают, что понятие среды, вполне операциональное примени­тельно к анализу такой конкретной области как экология, мало­продуктивно при исследовании глобальных международных отношений, требующем гораздо более высокого уровня абстрак­ции (5). В свою очередь, с точки зрения Д. Сингера, понятие среды может быть полезным при изучении международных под­систем. Что же касается глобальной международной системы, то она может рассматриваться лишь как их среда, но не как система в точном значении этого термина, т.к. она не может иметь отно­шений или взаимодействовать с какими-либо родственными сис­темами (6). Ф. Брайар, напротив, подчеркивает, что любая систе­ма, по определению, не может не иметь среды, что однако не означает, что любая система обязательно находится во взаимо­действии со своей средой. Существуют не только открытые, но и закрытые системы. Именно к числу этих последних и принадле­жит глобальная международная система (7). Наконец, приведем и позицию Ж. Модельски, согласно которой к среде междуна­родных отношений относится все то, что выходит за ее рамки, т.е. существует независимо от нее, идет ли речь о географичес­ком окружении или о политических отношениях (8).

Отмеченные расхождения в понимании международной сре­ды не затрагивают, однако, того, что абсолютное большинство авторов отмечает в качестве специфической особенности социаль­ной среды глобальной международной системы: ее «интрасоцие-тальный», по выражению Д. Истона (9), характер. Иными словами, речь идет о «внутреннем окружении» (10), или «контексте» (11) — совокупности факторов, которая оказывает воздействие на гло­бальную международную систему, навязывая ограничения и при­нуждения ее развитию. В самом общем виде можно сказать, что такой совокупностью факторов являются цивилизационные из­менения.

2. Социальная среда. Особенности современного этапа мировой цивилизации

Понятие «цивилизация» появилось в XVIII в. и использова­лось вначале для обозначения определенной исторической сту­пени в развитии общества. Впервые употребивший это понятие шотландский философ А. Фергюссон (1723—1816) рассматривал

150

его содержание в самом широком смысле — как то, что отличает человеческое общество от животного мира, с одной стороны, и от любого иного общества, с другой. Однако уже со второй по­ловины XVIII в. широкое распространение получило и иное тол­кование понятия цивилизации. Оно стало трактоваться как опре­деленная совокупность ценностей, обогащаемых в ходе развития общества, как его социальное и моральное совершенствование. Миссия цивилизации, отмечали французские просветители, со­стоит в том, чтобы покончить с войнами и завоеваниями, с раб­ством и нищетой и распространить на мир славную «империю разума». Известные французские социологи конца XIX — начала XX вв. Э. Дюркгейм и М. Мосс относили к цивилизации крупные идеологические, художественные, культурные и политические ценности и движения. Характерная черта цивилизации, по их мнению, состоит в том, что она выходит за пространственные и временные рамки той или иной исторической общности. Поэто­му к цивилизации они относили только те элементы в жизни общества, которые могут передаваться или заимствоваться: на­пример, формы государственного правления Древней Эллады и Древнего Рима, ценности эпохи Возрождения и Реформации, сказки африканских племен и т.п.

В философии О. Шпенглера (1880—1936) цивилизация — за­ключительный период в развитии замкнутых, локальных культур (египетской, греко-римской, западноевропейской и т.п.), в про­цессе которого происходят их закат и упадок. Цивилизация и прогресс несовместимы, как невозможно и существование еди­ной, общечеловеческой цивилизации.

Идея плюрализма локальных цивилизаций, переживающих несколько стадий в своем развитии — от зарождения до гибели — характерна и для А. Тойнби (1889—1975). Вместе с тем он отме­чал и преемственность, наличие единства в различных цивилиза­циях, представляющих, по его мнению, многочисленные ветви общего древа человеческой истории.

Плюрализм цивилизаций во времени признает и марксизм. Для него характерно понимание цивилизации как глобальной эпохи в истории человечества, совпадающей с эпохой классовых формаций, отчуждением человека и одновременно — с формиро­ванием реальных предпосылок его преодоления и «возвращения человека к самому себе как человеку общественному» (12). Ф. Энгельс, вслед за Л. Морганом, различал следующие эпохи в развитии человечества: дикость — период преимущественного при­своения готовых продуктов природы; варварство — введение ско­товодства, земледелия, овладения методами увеличения продук-

151

тов природы посредством труда; цивилизация — период овладе­ния обработкой продуктов природы, период промышленности и искусства. Важной чертой цивилизации, с точки зрения марксиз­ма, является ее постоянное развитие от низшего к высшему, т.е. прогресс, хотя он и характеризуется постоянными противоречия­ми. В конечном итоге, цивилизация представляет собой переход­ную ступень к высшей стадии в развитии общества — к гос-под-ству демократии в управлении, братству, равенству прав и всеоб­щему образованию (см.: там же, с. 178). Это означает, что исто­рическое многообразие цивилизаций, с точки зрения марксизма, сменяется, в конечном итоге, неким единым общепланетарным устройством человеческого общества.

Изменения, происходящие в мире, влекут за собой неизбеж­ные изменения и в понимании термина «цивилизация», содержа­ние которого развивается по мере эволюции отражаемого им объ­екта и развития науки. Сегодня понятие цивилизации включает два взаимосвязанных аспекта. В нем концентрируются наиболее значимые явления всемирной истории, единство и многообразие материальной и духовной культуры человеческого общества, его ценностей, образа жизни и труда. Каждый период, каждое об­щество, нация обладают собственной неповторимой цивилиза­цией. И в то же время в каждой из них есть элементы, присущие человечеству в целом, причем, по мере развития науки и техни­ки, средств связи и транспорта, экономических, культурных и иных обменов между государствами, народами и частными субъек­тами, количество этих элементов растет. Понятие цивилизации имеет, таким образом, и общепланетарный характер, своего рода космическое измерение, отражающее уникальность, неповтори­мость человеческого рода.

В современных условиях одной из важнейших характеристик, свойственных цивилизации в ее общепланетарном измерении, становится вступление ее в такую фазу, когда острота накопив­шихся и продолжающих усугубляться противоречий и проблем делает вполне реальной угрозу гибели человечества или, по мень­шей мере, серьезных потрясений, деградации важнейших аспек­тов его существования. Речь идет прежде всего о сохраняющейся опасности возникновения термоядерной войны, резком обостре­нии других глобальных проблем на фоне противоречивых демо­графических изменений, затяжных региональных конфликтов, трудностей в адаптации к требованиям микроэлектронной рево­люции. Сюда относятся также кризис городов, рост наркомании, преступности и терроризма, деградация культуры и морали, мар-

152

гинализация значительных масс людей, изменение структуры цен­ностей, потребностей и идеалов современного человека.

Степень противоречивости современной глобальной цивили­зации делает достаточно сомнительным бесспорное прежде для многих социологических течений положение об общественном прогрессе. Во всяком случае, становится все более явной несо­стоятельность отождествления научно-технического или матери­ального прогресса с общественным прогрессом в целом: ведь даже в экономически развитых государствах научно-технический и материальный рост не стал очевидной причиной роста нравствен­ности, духовной культуры или терпимости в национальных и со­циальных отношениях. Тем более это верно для мира в целом, где развитые страны составляют меньшинство, причем разрыв между ними и слаборазвитыми странами не уменьшается, а, на­против, становится все больше.

Не уменьшается, — несмотря на увеличение удельного веса универсальных ценностей и проблем, отличающих современное человечество от его предшествующих исторических поколе­ний, — и многообразие свойственных ему самобытных (нацио­нальных, региональных, конфессиональных) цивилизаций и куль­тур. В этой связи встает вопрос об особенностях их взаимодейст­вия и о характере влияния на международные отношения. Су­ществует три подхода к анализу данного вопроса.

Первый из них отталкивается от характеристики цивилиза­ции и культуры как некоей контролирующей и регулирующей инстанции, которая санкционирует (или не санкционирует) те или иные изменения в социальном порядке, связанные с взаимо­действием данной общности с другими общностями. С такой точки зрения, например, если попытки модернизации российского об­щества путем заимствования западных моделей терпят провал, то объяснение этому следует искать в самобытности российской культуры, которая отторгает чуждые ее традициям способы и формулы реформирования.

Второй подход связан с эволюционной (а вернее — «девелоп-менталистской») гипотезой, которую разделяли Э. Дюркгейм и М. Вебер, и согласно которой различия между цивилизациями и культурами носят временный и второстепенный характер. Пер­востепенным и постоянным является факт непрерывного движе­ния общества к универсальным культурным ценностям, которые становятся все более секуляризованными, более рациональными и более совершенными.

Наконец, третий — «диффузионистский» — подход основы­вается на теории культурных потоков (П. Сорокин, Т. Парсонс),

153

объединяющей положения о самобытности и о конвергенции куль­тур. В соответствии с этой теорией, более рациональные культу­ры имеют тенденцию распространяться на другие — путем заим­ствования последними их ценностей и норм. Результатом такого, по сути однонаправленного, движения культурных потоков и яв­ляется саморегуляция международной системы. Так, Р. Арон пи­шет, что планетарное распространение форм и методов диплома­тии, универсалий индустриального общества, триумф американ­ской концепции международного правового порядка имеют след­ствием размывание гетерогенности различных цивилизаций и их конвергенцию в одну и ту же международную систему, все уча­стники которой стремятся к обладанию одними и теми же сред­ствами богатства и силы (13).

Действительно, сегодня уже невозможно не принимать во внимание феномен всемирного распространения таких, напри­мер, ценностей, как права человека, демократия, рыночное об­щество, материальное благосостояние, потребительская культу­ра, досуг с его искушениями и т.п. Причиной их диффузии явля­ется как давление — причем не только объективное, но и целе­направленное — западной цивилизации, так и расширение «куль­турного импорта» народами Востока. А наиболее эффективными средствами подобного рода «культурного (или цивилизационно-го) облучения» выступают средства массовой информации — СМИ.

В эпоху перехода к постиндустриальному обществу путь к славе, богатству и могуществу лежит через обладание источниками и средствами распространения информации. Спутниковое телеви­дение, телефаксы, электронная почта делают возможным прак­тически мгновенное распространение информации из любой точки мира в любую другую. Но распространение информации о том или ином событии дает возможность не только знакомить с ним огромную аудиторию, но и пропагандировать, или же, напротив, развенчивать его смысл, то есть, иначе говоря, использовать его в собственных интересах. Манипулирование информацией стало одним из источников обострения отношений между «Севером» и «Югом», выдвинутого развивающимися странами требования но­вого международного информационного порядка.

Информация творит событие по меньшей мере настолько же, насколько она дает о нем сведения. Репортер — не только свиде­тель, но и действующее лицо. Именно поэтому во многих стра­нах мира журналисты составляют значительную часть «пропавших без вести», заключенных, казненных, заложников, или высылае­мых лиц (14). Падение Берлинской стены и крушение социализ­ма в значительной мере объясняется тем, что режим ничего не

154

мог противопоставить массированной информации о западном образе жизни и ее неизбежному следствию — эффекту межгруп­пового сравнения. Распространение через частные и зарубежные теле- и радиоканалы, а также через периодическую печать цен­ностей и идеалов европейской либеральной демократии — мно­гопартийности и конкуренции партий, выборности руководящих лиц, уважения прав и свобод личности — стало одной из причин массовых протестов студенческой молодежи стран Тропической Африки против тоталитарных режимов и вступления этих стран на путь политической и экономической модернизации.

Подобные примеры влияния западной культуры и цивилиза­ции на социокультурные и политические процессы в мире можно было бы продолжить. Важно однако иметь в виду, что революция в средствах массовой информации необычайно увеличила мас­штабы и сократила сроки обмена культур друг с другом во все­мирном масштабе. Но такой обмен не бывает эквивалентным. Сегодня Запад фактически стал «референтной группой» мировой цивилизации. Его авторитет, престиж, богатство способствуют тому, что свойственные ему понимание реальности, эталоны по­ведения, образ жизни, политические институты навязчиво рас­пространяются по всему миру.

Однако это распространение нельзя представлять себе как чисто механическую пересадку так называемых прогрессивных форм в другие культуры и цивилизации. Заимствование западной модели имеет определенные пределы. Любые универсалии — будь то рыночное общество, права человека, или самоценность чело­веческой жизни — останутся пустым звуком, более того — будут отторгнуты, если их не удастся адаптировать к самобытной куль­туре того или иного народа, его традициям и историческим цен­ностям. Поскольку же такая адаптация неизбежно сопровождает­ся процессом переоценки этих традиций и ценностей, стремле­нием цивилизации-импортера сохранить их ядро, свои основные культурные нормы, постольку встреча цивилизаций вносит в меж­дународную систему, как правило, дестабилизирующее начало. Сегодня это можно видеть на примере того сопротивления, кото­рое оказывает западной модели усматривающий в ней угрозу своим культурным нормам и защищающий их от разрушения мусуль­манский мир. Россия, которая испокон веков находится на пере­крестке двух мировых цивилизаций, испытывает потрясения каж­дый раз, когда на нее накатывает новая крупная волна западного или восточного влияния.

В то же время опыт показывает, что результатом встречи раз­личных цивилизаций и культур никогда не бывает замещение или

155

вытеснение одной из них. Всегда имеет место сложный процесс взаимодействия, всегда усвоение элементов иной культуры со­провождается сохранением, а иногда и усилением самоидентич­ности культуры-импортера. Так, например, на протяжении XIX и XX вв. «мусульманский мир» пережил несколько сменявших друг друга идейных течений — реформистского, возрожденчес­кого, панисламистского и секуляристского характера. Ни одно из таких течений, в том числе и панисламизм, не возникало без вли­яния со стороны Запада. Но точно так же ни одно из них — в том числе и секуляризм — не может рассматриваться как поглощение западными ценностями мусульманских культурных норм. Более того, в данной связи в социологии встает вопрос о реальном ста­тусе самой идеи «светскости в мусульманском мире», как и ис­пользования по отношению к нему концептов и формул «транс­атлантического» типа (15).

Объективные культурные пределы универсализации западной модели цивилизации высвечивают бесперспективность как по­пыток ее бездумного копирования и пренебрежения националь­ными традициями, так и стремления сохранить самобытность на пути самоизоляции и отрицания завоеваний всемирной цивили­зации. Пример Ирана показывает, что ни предпринятая шахом М.-Р. Пехлеви при поддержке США попытка форсированной модернизации по западному образцу, сопровождающаяся подав­лением самобытных культурных традиций, ни инициированный Аятоллой Хомейни опыт спасения самоидентичности на основе очищения от «западной скверны» и возврата к традиционным ценностям (тем более — в их наиболее непримиримой, радикаль­ной версии) не способствуют стабилизации общества и междуна­родной системы в целом. С другой стороны, пример Японии убеж­дает в возможности сохранения самобытных культурных норм, пафоса национальных традиций, выступающих в роли мотиваций развития, при одновременном восприятии западных ценностей.

Таким образом, многообразные процессы, связанные с при­сущей современному миру дихотомией единства и плюрализма цивилизаций и культур, составляют социальную («интрасоцие-тальную») среду, которая оказывает существенное и возрастаю­щее влияние на эволюцию и характер международных отноше­ний. Не меньшее значение имеет внесоциальная, или «экстрасо-циетальная» среда, накладывающая свои ограничения и принуж­дения на международную систему. Исследования данного аспек­та среды международных отношений чаще всего соотносятся с таким понятием как «геополитика».

156

3. Внесоциальная среда. Роль геополитики в науке о международных отношениях

Известны многочисленные попытки определения содержания понятия «геополитика». Первичное и наиболее общее определе­ние квалифицирует ее как изучение взаимосвязей и взаимозави­симостей между державной политикой государства и той геогра­фической средой, в рамках которой она осуществляется. Тради­ционно, геополитика является одним из ответвлений политичес­кого реализма, представляющего международные отношения как силовые отношения между государствами.

Возникновение термина «геополитика» связано с именем швед­ского профессора и парламентария Рудольфа Челлена (1846—1922), который, изучая систему управления, имеющую целью создание сильного государства, приходит к выводу (в 1916 г.) о необходи­мости органического сочетания пяти тесно связанных между со­бой, взаимовлияющих элементов политики: экономополитики, де-мополитики, социополитики, кратополитики и геополитики.

Предшественниками геополитики считаются Геродот и Арис­тотель, Н. Макиавелли и Ш. Монтескье, Ж. Боден и Ф. Бро-дель... Однако она не может считаться приобретением только евро­пейской цивилизации. Китайский мыслитель Сун Ци еще в VI веке до н.э. оставил описание шести типов местности и девяти типов пространства, которые должен знать стратег для успешно­го ведения военной политики. Ибн Хальдун в XIV веке связывал духовные силы человеческих объединений (социальных общнос-тей, в современной терминологии), — их способность или не­способность к сплочению и борьбе за завоевание и сохранение могущественной империи — с тем импульсом, который исходит из природной среды. Однако собственно геполитика появляется в конце XIX века, когда немецкий географ Фридрих Ратцель (1844—1904) и его ученики создали дисциплину, призванную изучать взаимосвязь между географией и политикой, основыва­ясь на положении страны, занимаемом ею пространстве и ее границах. Великими являются те народы, полагал Ф. Ратцель, которые обладают чувством пространства. Следовательно, гра­ницы могут подлежать сужению или расширению, в зависимости от динамизма рассматриваемого народа. Во времена «Третьего Рейха» подобные идеи привели соотечественника Ф. Ратцеля — Карла Хаусхофера (1869—1946) к опасной теории «жизненного пространства», взятой на вооружение нацистами для обоснова­ния своих захватнических планов.

157

Крупный вклад в развитие геополитических идей внесли ан­глийский географ и политический деятель X. Д. Макиндер (1861— 1947). американцы — адмирал А.Т. Мэхэн (1840—1914) и профес­сор Йельского университета Н. Спайкмен (1893—1943). Адмирал Мэхэн уже с 1900 г. выдвигает идею об антагонизме морских и сухопутных государств и о мировом господстве морских держав, которое может быть обеспечено путем контроля над серией опор­ных пунктов вокруг евразийского континента. Свои основные идеи Хэлфорд Джон Макиндер изложил в таких известных рабо­тах, как «Географическая ось истории» (1904), «Демократические идеалы и реальность» (1919) и «Мировой круг и завоевание мира» (1943). В них он формулирует понятия «Мировой остров» и «Сре­динная земля» («Хартленд»), «Мировой остров» представляет со­бой соединение трех компонентов — Европы, Азии и Африки. Что же касается «Срединной земли», то под ней понимается об­ширная долина, которая простирается от Северного Ледовитого океана до азиатских степей, выходя на Германию и Северную Европу, и сердцем которой является Россия. Проведя прямую линию от Адриатики (к востоку от Венеции) до Северного моря (восточнее Нидерланд), он разделяет Европу на две непримири­мые между собой части — Хартленд и Коустленд (Прибрежная земля). При этом Восточная Европа остается зоной притязания обеих сторон, следовательно, зоной нестабильности. Германия претендует на господство над славянами (Вена и Берлин в сред­ние века были славянскими, а Эльба служила естественной гра­ницей между славянскими и неславянскими народами). X. Ма­киндер сформулировал широко цитируемый ныне в нашей лите­ратуре «геополитический императив», согласно которому тот, кто правит Восточной Европой, — правит Срединной землей, кто правит Срединной землей, — правит и Мировым Островом, кто правит Мировым Островом — тот господствует над миром. Од­нако не многие из цитирующих сегодня этот «императив», обра­щают внимание на то, что уже такие авторитеты в геополитике, как, например, современник Макиндера К. Хаусхофер, достаточ­но критически относились к его взглядам. Еще в большей степе­ни эта критичность характерна для современных специалистов в геополитике — в частности таких, как Ив Лякост (16).

Николае Дж. Спайкмен в работе «Американская стратегия в мировой политике. Соединенные Штаты и баланс силы» (1942) формулирует имеющее стратегическую нагрузку понятие «Рим-ленд». Под ним разумеется дуга территориальной окружности, соединяющая СССР и мировой остров, проходящая от Балтики до Центральной и Юго-восточной Азии через Западную Европу,

158

Средиземноморье и Ближний Восток. Являясь периферией Сре­динной Земли, Римленд, по мысли Спайкмена, был призван стать платформой сопротивления советской экспансии и ее сдержива­ния. По своему содержанию термин «Римленд» совпадает с тем, что Макиндер называл «внутренней маргинальной дугой». Спай­кмен доказывает, что если географически Хартленд и существует, то, во-первых, его неуязвимость серьезно нарушена развитием стратегической авиации и других новейших средств вооружений. А, во-вторых, вопреки прогнозам Макиндера, он не достиг того уровня экономического развития, который дал бы ему возмож­ность стать одним из наиболее передовых регионов мира. Реша­ющая борьба как в первой, так и во второй мировой войне, ут­верждает Спайкмен, развернулась не в зоне Хартленда и не за обладание им, а на берегах и землях Римленда. Мировое господ­ство зависит не от контроля над Восточной Европой, поэтому следует отказаться от афоризма Макиндера: вопреки ему «судь­бы мира контролирует тот, кто контролирует Римленд».

Поскольку с приходом к власти в Германии нацистов геопо­литика стала активно использоваться для обоснования «расового превосходства», завоевания «жизненного пространства», «вели­кой исторической миссии господства Германии над всем осталь­ным миром», постольку многие исследователи как в Европе, так и в Америке стали сомневаться в научной обоснованности само­го понятия. При этом, одна часть ученых стала рассматривать его как псевдонаучный неологизм, служащий для попыток оправда­ния стремлений к изменению европейского порядка, как орудие в борьбе за власть, пропагандистский инструмент (17). Другие, не отрицая в целом само понятие, высказывают серьезный скеп­тицизм относительно его инструментальных возможностей (см.:

13, р. 186, 198). Третьи полагают, что геополитика способна да­вать определенные научные результаты, но лишь в очень узкой сфере, отражающей взаимовлияние политики и пространствен­но-географических характеристик государств или их союзов (18). Четвертые высказывают мнение, в соответствии с которым гео­политику должно рассматривать не как науку или дисциплину, а лишь как метод социологического подхода, учитывающий взаи­мосвязь географической среды и международной деятельности государств (19). Наконец, есть и такие, которые считают, что геополитика — это не наука, а нечто гораздо более сложное (см.:

16, р. 31).

Существует узкое и расширительное понимание геополитики. С точки зрения сторонников первого, термином «геополитика» оперируют тогда, когда речь идет о спорах между государствами

159

по поводу территории, причем каждая из сторон аппелирует при этом к истории (см.: 16). Однако подобное понимание геополи­тики становится все более уязвимым в эпоху постиндустриаль­ной революции, когда рушатся практически все традиционные «императивы» «классической геополитики». Современное мировое пространство все труднее характеризовать как только «межгосу­дарственное» — с точки зрения способов его раздела, принципов функционирования социальных общностей, ставок и вызовов нынешнего этапа всемирной истории. Представители социоло­гии международных отношений обращают внимание на то, что сегодня из трех главных принципов, на которых базировались классические представления о международных отношениях — тер­ритория, суверенитет, безопасность — ни один не может больше считаться незыблемым или же полностью адекватным новым реа­лиям (20). Феномены массовой миграции людей, потоков капи­талов, циркуляции идей, деградации окружающей среды, распрос­транения оружия массового уничтожения и т.п. девальвируют привычные представления о государстве и его безопасности, на­циональном интересе и политических приоритетах. Еще раньше (в 1962 году) Р. Арон указал на другой важный недостаток «узко­го» понимания геополитики — его способность легко вырождать­ся в идеологию (см.: 13, р. 193).

Вот почему в последние годы все более влиятельной стано­вится гораздо более широкое толкование геополитики — как со­вокупности физических и социальных, материальных и мораль­ных ресурсов государства, составляющей тот потенциал, исполь­зование которого (а в некоторых случаях даже просто его нали­чие) позволяют ему добиваться своих целей на международной арене. Одним из представителей этого взгляда является Пьер Гал-луа (21).

С точки зрения П. Галлуа, к традиционным элементам геопо­литики — таким, как пространственно-территориальные харак­теристики государства (его географическое положение, протяжен­ность, конфигурация границ), его недра, ландшафт и климат, размеры и структура населения и т.п. — сегодня добавляются но­вые, переворачивающие наши прежние представления о силе государств, меняющие приоритеты при учете факторов, влияю­щих на международную политику. Речь идет о появлении и рас­пространении оружия массового уничтожения, — прежде всего, ракетно-ядерного, — которое как бы выравнивает силы владею­щих им государств, независимо от их удаленности, положения, климата и количества населения. Кроме того, традиционная гео­политика не принимала в расчет массовое поведение людей. В

160

отличие от нее, геополитика наших дней обязана учитывать, что развитие средств информации и связи, а также повсеместное рас­пространение феномена непосредственного вмешательства на­селения в государственную политику имеют для человечества последствия, сравнимые с последствиями угрозы ядерного катак­лизма. Наконец, поле изучения традиционной геополитики было ограничено Земным пространством — сушей и морями. Совре­менный же геополитический анализ должен иметь в виду насто­ящее и будущее освоения космического пространства, его влия­ние на расстановку сил и их соотношение в мировой политике.

С позиций «классической» геополитики, географическая сре­да является тем постоянным и незыблемым фактором, который оказывает существенное влияние на международно-политичес­кое поведение государств. Однако современный геополитичес­кий анализ не может не учитывать существенных изменений, которые происходят в нем сегодня. С этой точки зрения, во вза­имодействии человека со средой, и, соответственно, в эволюции геополитики могут быть выделены три исторические фазы.

На ранних этапах общественого развития и вплоть до эпохи промышленной революции влияние природной среды на челове­ка, общество и государство было, если и не решающим, то весьма существенным, а во многих отношениях' — определяющим. Эта зависимость человека от окружающей среды объясняет и придает определенную оправданность «географическому детерминизму» (разумеется, в известных исторических и логических пределах). Промышленная революция стала исходной точкой новой фазы во взаимодействии между державной внешней политикой госу­дарства и ее географическими рамками. Начинается безудерж­ная, хищническая эксплуатация человеком окружающей среды, использование ее законов в своих целях, возрастают антропоген-ные нагрузки на естественные условия человеческого существо­вания — на климат Земли, ее флору и фауну, земной покров и воздушное пространство, подземные и водные ресурсы. Синд­ром «переделывания» природы, подчинения ее человеку, кото­рый мы могли бы назвать «синдромом Мичурина», принял столь широкие размеры, что в конечном итоге стал причиной возник­новения и чрезвычайного обострения глобальных проблем, со­здающих угрозу самому существованию цивилизации, поставив­ших ее на край гибели. Возникает, таким образом, третья стадия, третья фаза во взаимодействии человека и среды. Бумеранг воз­вращается. Потрясенная до основания бесцеремонным вмеша­тельством человека в свои законы, природа «мстит за себя» тем, что уже не обеспечивает в достаточной мере всех естественных

6—1733 161

условий его существования. Тем самым она вновь заставляет го­сударства и политиков считаться с собой'.

Согласно оценкам Института всемирной вахты, публикующе­го ежегодные доклады о состоянии мира, только за последние три десятилетия с лица Земли исчезло более 200 га лесов, тысячи видов животных и растений. Ежегодно истребляется не менее 17 млн. га леса и разрушается около 6 млн. га плодородных почв, теряющих в результате этого всякое сельскохозяйственное значе­ние. Огромных размеров достигло загрязнение воздушных и во­дных бассейнов, что наносит существенный ущерб здоровью жи­телей городских и сельских регионов.

Все это имеет самое непосредственное отношение к внутрен­ней и внешней политике. В наши дни уже во многих странах и на международном уровне существуют партии, выступающие за но­вые приоритеты в отношениях человека и среды, за альтернатив­ное использование природных ресурсов. Это усиливает полити­ческую борьбу, поскольку любая инициатива в данной области затрагивает интересы различных групп, влечет за собой новый взгляд на устоявшиеся ценности, влияет на властные отношения. Чтобы прекратить или уменьшить загрязнение окружающей сре­ды, требуются новые решения в области энергетической полити­ки, в способах производства и потребления. Возрастают издерж­ки производства, общественные расходы на структурные пере­стройки и т.п.

Соответственно, новые проблемы появляются и в сфере меж­дународных отношений. Сегодня огромная ответственность за нарушение экологического равновесия лежит на экономически развитых странах. Представляя лишь пятую часть населения пла­неты, они ежегодно производят более половины всех газовых вы­бросов в атмосферу, являющихся причиной «парникового эффек­та». Согласно Докладу ООН 1989 г. о социальной ситуации в мире, 70% скапливающихся в атмосфере и способствующих разруше­нию озонового слоя планеты хлорофтористоуглеводородных со­единений (CFC) связано с применением бытовых распылителей, производимых странами ОЭСР.

Однако значительным источником загрязнения природной среды являются и бедные страны. Экологические катастрофы, в частности, наводнения, вызываемые истреблением лесов и эро­зией почв, чаще и разрушительнее проявляются именно в бедных

' Следует отметить, что сегодня эти фазы взаимодействия человека со средой как бы сосуществуют: их проявление наблюдается не только в разных регионах плане­ты, но нередко и в рамках одной и той же страны.

162

странах. Экономически слаборазвитые страны не заинтересова­ны инвестировать в природоохранные программы, финансиро­вать очистные сооружения и т.п. С другой стороны, размещаю­щие здесь свои филиалы транснациональные предприятия и фир­мы также склонны использовать общую экономическую, соци­ально-политическую ситуацию и законодательство этих стран в целях экономии на природоохранных мерах, захоронения на их территориях отходов вредных производств и т.п.

Крупные природные катастрофы всегда имели значительные последствия в сфере международных отношений. Так «картофель­ный кризис» 1846 г. в Ирландии отразился не только на жизни этой страны, экономика которой перенесла необычайное потря­сение, а население жестоко пострадало от голода. Он вызвал мас­совую волну эмиграции из Ирландии в США, что стало феноме­ном огромного международного значения. В более недавний пе­риод наводнения и Тайфуны, обрушившиеся на Бенгальскую часть Пакистана, сыграли значительную роль в самом появлении на мировой арене нового государства — Бангладеш (22).

Нарастание экологических проблем и осознание их опасности для всего человечества привело к возникновению таких между­народных организаций как ФАО, ВОЗ, ЮНИСЕФ и др. В 1972 г. ООН принимает Программу мер в области окружающей среды. В последующие годы экологические проблемы стали предметом обсуждения многих международных конференций по «глобаль­ным рискам». Растет число межправительственных соглашений, призванных не только регистрировать нарушения экологическо­го равновесия, но создавать конкретные механизмы сотрудни­чества государств в деле сохранения окружающей среды и регу­лирования природных ресурсов.

Однако, как показывает практика международных отношений, дело это не простое и оно встречается с большими трудностями. Достаточно вспомнить так и не вступившее в силу соглашение 1982 г. в области морского права, трактовавшее природные ре­сурсы морских глубин как «общее достояние человечества», до­ходы от использования которого должны были направляться на развитие наиболее бедных стран. Фактически, не оправдала сво­их ожиданий и межправительственная Конференция, созыв ко­торой в июне 1992 г. был приурочен к 20-й годовщине Програм­мы ООН по окружающей среде. Главная проблема международ­ного сотрудничества состоит в том, что государства-партнеры должны находиться на сопоставимом уровне экономического раз­вития. Именно при этом условии они могут сблизить свои подхо­ды к выбору необходимых мер в области охраны природной сре-

б* 163

ды и выделить для этого необходимые средства. В противном случае кому-то придется пойти на большие, с его точки зрения, жертвы, что всегда достаточно трудно, особенно, если речь идет о государстве, которое не входит в число наиболее развитых. Труд­но представить себе, например, что Китай или Индия откажутся от использования работающих на угле тепловых электростанций лишь по той причине, что такое использование способствует увеличению парникового эффекта.

В целом же, масштабы новых императивов таковы, что геопо­литика перестает быть уделом отдельных государств. Если рань­ше она могла быть охарактеризована как «картографическое пред­ставление отношений между главными борющимися нациями» (23), то теперь этого уже недостаточно. Появляется необходи­мость согласованного взаимодействия всех членов международ­ного сообщества в выработке и реализации общепланетарной гео­политики, в основе которой лежали бы интересы спасения циви­лизации для будущих поколений.

Геополитика, бесспорно, оказала и продолжает оказывать вли­яние как на изучение международных отношений, так и на меж­дународную стратегию государств и их правительств. Рассматри­вая политическую историю США, П. Галлуа с основанием под­черкивает, что главным источником их могущества стало про­странство. Во-первых, расстояние, отделяющее их от Старого Света, позволило американцам отказаться от его законов, инсти­тутов, нравов и создать новое общество, защищенное удален­ностью и океаном. А, во-вторых, протяженность американского континента, явившаяся на первых порах источником опасности для эмигрантов, стимулировала авантюрный и предприниматель­ский дух их потомков и стала основой величия нации.

Подобные примеры помогают понять причины, благодаря которым теоретические изыскания X. Макиндера, Р. Челлена, К. Хаусхофера, Ф. Ратцеля, А. Мэхэна, Н. Спайкмена и др. осно­вателей и «классиков» геополитики, выдвинутые ими афоризмы для объяснения отношений между морскими и сухопутными государствами нашли отклик в политических кругах и генераль­ных штабах великих держав, предоставив «научную» базу их глобалистским амбициям (см. об этом: 18, р. 37—40). После вто­рой мировой войны отпечаток геополитических установок про­сматривается и в американской стратегии «сдерживания советс­кой экспансии», и в стремлении руководителей СССР к созда­нию и удержанию «санитарного кордона» к западу от его госу­дарственных границ, и в «доктрине Брежнева». В наши дни эле­менты геополитической идеологии проявляются не только в пла-

164

нах великих держав и их поведении на мировой арене, но и в экспансионистской политике региональных квазисверхдержав (на­пример таких, как Ирак или Турция), в соперничестве государств за стратегический или экономический контроль над территориями, расположенными далеко за пределами их национальных границ.

Признавая все это, необходимо, однако, видеть ограничен­ность геополитических объяснений (а тем более — прогнозов) мировых реалий. Даже при всей произвольности геополитичес­ких рамок анализа международной системы, эти рамки слишком

узки для их понимания.

Одним из центральных приемов, при помощи которых геопо­литика аргументирует свои выводы, является то, что Ив Лякост назвал в своей лекции «представлением» — в смысле воображе­ния, а также в том смысле, в каком актер, играющий в театре, представляет свой персонаж (24). Подобного рода эпистемологи-ческий прием достаточно широко применяется в социальных на­уках, более того — составляет важный этап в их развитии. Специ­фика геополитики, ее особенность состоит в том, что здесь «пред­ставление» очень часто принимает самодовлеющий характер, до­полняется фантастическими и мистическими рассуждениями и

предположениями.

Революция в средствах связи и транспорта, развитие инфор­матики и появление новейших видов вооружений радикально изменяют отношения человека и среды, представления о «боль­ших пространствах» и их роли, делают устаревшим и недостаточ­ным понимание силы и могущества государства как совокупнос­ти его пространственно-географических, демографических и эко­номических факторов. «Геополитический словарь» слишком об­разен, чтобы претендовать на научную строгость. Альтернативы «Север и Юг», «Запад и Восток», «Теллурократии и Талассокра-тии» слишком метафоричны, чтобы гарантировать от ложных пред­ставлений о поляризации «богатых» и «бедных», «развитых и цивилизованных» и «менее развитых, менее цивилизованных», «континентальных» (сухопутных) и морских («островных») госу­дарств и их союзов. Положения об исторически перманентном противостоянии «Рима» и «Карфагена», так же как об авторита­ризме и демократизме, имманентным, соответственно, сухопут­ным и морским державам (25) слишком категоричны, чтобы слу­жить достаточным методологическим ориентиром для понима­ния всех перипетий взаимодействия стран и народов в прошлом, настоящем и будущем. Концептуальные построения как класси­ков геополитики, так и ее современных приверженцев слишком произвольны, нередко фантастичны, а их аргументы слишком

165

малоубедительны перед контраргументами (впрочем, нередко столь же малоубедительными, что, однако, не говорит в пользу геопо­литики) их противников, чтобы исходить из них в понимании основных тенденций в эволюции мировой политики.

Сказанное особенно касается новейших тенденций, связан­ных с социализацией международных отношений, оттесняющих (хотя и не вытесняющих) государство с роли главного актора транс­граничных взаимодействий, во многом изменяющих приоритеты таких взаимодействий.

В связи с вышеизложенным, воздействие, которое оказывает на современную международную систему ее среда, выглядит до­статочно неоднозначным. Одним из результатов такого воздейст­вия является резкое возрастание взаимозависимости, интерна­ционализация всех сторон человеческого общения, внутриоб-щественных и международных отношений, интеграционные про­цессы, проявляющиеся как объективные, общемировые, а зна­чит, общесоциологические тенденции. Однако эти системообра-зующие факторы, ведущие к социализации международных от­ношений, стимулирующие становление своего рода глобального гражданского общества, сопровождаются неравномерным ростом производительных сил в различных странах, находящихся на раз­ных уровнях научно-технического, экономического, социального и политического развития. Сохраняются, а местами и растут на­ционально-государственная обособленность, политические про­тиворечия, столкновение экономических интересов различных стран, усиливающие напряжение в глобальной международной системе, подрывающие ее стабильность, увеличивающие ее кон­фликтный потенциал. Одновременно все более настоятельными становятся и многообразные формы международного сотрудни­чества, характерными проявлениями которого выступают интег­рационные процессы.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Easton D. The Political System. — N.Y., 1953.

2. Sprout H. & M. Environmental Factors in the Study of International Politics. // James N. Rosenau (Ed.). International Politics and Foreign Policy. - N.Y., 1969, p. 41-56.

3. Rassett В. & Stair H. World Politics. Menu for Choice. — San Francisco, 1981, p. 40.

4. Merle M. Sociologie des relations Internationales. — Paris., 1988, p. 122. 166

5. Sprout H. & M. Ал Ecological Paradigm tor the Study of International

Politics. Princeton. 1968, p. 14.

6. Singer D.J. The Global System and its Sub-System. A Developmental

View. - N.Y. 1971. p. 32.

7. Braillard Ph. Theorie des systemes et relations intemationales. Bruxel-

les. 1977, p. 128.

8. Modelski G. Agraria and industria. Two Models of the International

System. Princeton. 1961, p. 122.

9. Easton D. A. Framework for Political Analysis. — N.J. 1965, p. 66.

10. Lineage Politics. Essays on the Convergence of National and Inter­national System. Ed. by James N. Rosenau. — N.Y.; London, 1969, p. 45.

11. Young 0. A systemic Approach to International Politics. — Princeton,

1968, p. 24.

12. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года. //

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд., т.42, с. 116.

13. Aron R. Paix et Guerre entre les nations. — Paris, 1984, p. 398—399.

14. Samuel A. Nouveau paysage du rnonde. — Bruxelles. 1990, p. 109.

15. Badie В. Culture et politique. — Paris, 1993, p. 84.

16. Lacoste Y. Questions de la Geopolitique. — Paris, 1988.

17. Angel J. Questions dc la Gtopolitique. — Paris, 1936, p. 103.

18. Senarclens P. de. La politique intemationale. — Paris, 1992, p. 40.

19. Huntynger J. Introduction aux relations intemationales. — Paris, 1987,

p.134.

20. См. об этом: Badie В., Smouts M.-C. Le retoumement du Monde. Sociologie de la sc6ne Internationale. — Paris, 1992, p.237—239; Введение в социологию международных отношений. — M., 1992, с. 29—44.

21. Gallois P.M. Ceopolitique. Les voies de la puissance. — Paris, 1990.

22. См. об этом: Moreau Defarges Ph. Relations intemationales. Tome 2. Questions mondiales. — Paris, 1992, p. 378.

23. Harkavy R. Great Power Competition for Overseas Dases. The Geopo­litics of Access Diplomacy. — New York, 1982, p. 274.

24. Лекция была прочитана во французском колледже МГУ в ноябре

1992 года.

25. См. об этом: Гливаковский А. Сценарий «атлантистов».— «День»,

03.04.1993.

167

Глава VII

УЧАСТНИКИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Наиболее употребительным термином, которым в науке о международных отношениях принято обозначать участников вза­имодействия на мировой арене, является термин «актор». В рус­ском переводе он звучал бы как «актер». И действительно, неко­торые зарубежные авторы иногда напоминают об этом его значе­нии. Так, Б. Рассет и X. Старр подчеркивают, что Шекспир пред­ставлял весь мир как большую сцену, а людей — ее актерами (1). Однако, учитывая, что значение термина «актер» в русском язы­ке является гораздо более узким, более конкретным, а также то, что в этом своем конкретном, узком значении (как лицо, испол­няющее заранее заданную роль другого персонажа) в науке о меж­дународных отношениях он практически не употребляется, в оте­чественной литературе принят термин «актор» (2).

«Актор» — это любое лицо, которое принимает активное учас­тие, играет важную роль, — пишут Ф. Брайар и М.-Р. Джалили. В сфере международных отношений, подчеркивают они, под акто­ром следует понимать любой авторитет, любую организацию, любую группу и даже любого индивида, способного играть опре­деленную роль, оказывать влияние (3).

Б. Рассет и X. Старр отмечают, что термин «актор» имеет це­лый ряд достоинств. Во-первых, он отражает широкий спектр взаимодействующих общностей и поэтому является достаточно всеобъемлющим. Во-вторых, используя его, мы делаем акцент на поведении общностей. Тем самым данный термин помогает понять существо общности, которая ведет себя определенным образом, предпринимает такие-то действия. Наконец, в-третьих, он помо­гает понять то, что разные актеры играют разные роли: некото­рые из них занимают авансцену и являются «звездами», тогда как другие остаются не более чем статистами или же членами хоро­вой группы. И тем не менее, все они участвуют в создании закон­ченного спектакля на мировой сцене (см.: 1, р. 72).

168

Социальная общность может рассматриваться как междуна­родный актор в том случае, если она оказывает определенное влияние на международные отношения, пользуется признанием со стороны государств и их правительств и учитывается ими при выработке внешней политики, а также имеет ту или иную сте­пень автономии при принятии собственных решений (4). Исходя из этого, становится ясным, что если все акторы являются участ­никами международных отношений, то не каждый участник мо­жет считаться международным актором. Организация, предпри­ятие или группа, имеющие какие-либо отношения с иностран­ными организациями, предприятиями или гражданами, далеко не всегда могут выступать в роли международных акторов. На­оборот, эту роль может выполнять отдельный человек, — напри­мер, такой, как всемирно известный правозащитник А. Д. Саха­ров, который, — благодаря тому авторитету, которым он пользо­вался как среди государственных руководителей многих стран, так и среди демократической общественности, — оказывал из­вестное влияние на отношение Запада к СССР.

Однако в данной связи возникают следующие вопросы. Во-первых, какие из разновидностей социальных общностей, взаи­модействующих на мировой арене, могут считаться типичными международными акторами? И, во-вторых, какова иерархия между типами международных акторов, или, иначе говоря, какой из них может рассматриваться как наиболее влиятельный, авторитетный и перспективный? Оба эти вопроса являются, хотя и в разной степени, предметом научных дискуссий, теоретических споров.

Гораздо больше согласия имеется по первому вопросу. Пред­ставители большинства теоретических направлений и школ счи­тают, что типичными международными акторами являются госу­дарства, а также международные организации и системы. Так, Мортон Каплан различает три типа международных акторов: на­циональный (суверенные государства), транснациональный (ре­гиональные международные организации: например, НАТО) и универсальный (всемирные организации: например, ООН) (5). М. Мерль в качестве типичных международных акторов рассмат­ривает государства, международные организации и транснацио­нальные силы (например, мулътинациональные фирмы, а также мировое общественное мнение) (6). Брайар и М.-Р. Джалили до­бавляют к этим трем типам еще один — так называемых потен­циальных акторов (таких, как национально-освободительные дви­жения, региональные и локальные общности: например, Евро­пейский Совет коммун. Европейская Конференция местных ор­ганов власти) (см.: 3). Д. Розенау считает основными междуна­родными акторами государства, подсистемы (например, органы местной администрации, обладающие определенной автономией

169

в международной сфере), транснациональные организации (та­кие, как, например, кампания по производству микросхем «Ев­ропейские кремниевые структуры», существующая вне пределов государственной юрисдикции), когорты (например, этнические группы, церкви и т.п.), движения (7).

Вместе с тем, из приведенных примеров видно, что указанное согласие относительно основных типов международных акторов касается прежде всего государства и межгосударственных (меж­правительственных) организаций. Что же касается вопроса о других участниках международных отношений, то он остается предметом теоретических расхождений. Однако гораздо более серьезные дискуссии ведутся по вопросу о том, какому типу ак­тора следует отдавать предпочтение при анализе международных отношений.

Как мы уже видели, для представителей политического реа­лизма нет сомнений в том, что государство является главным, решающим, если не единственным актором международных отно­шений. Это касается всех разновидностей политического реализ­ма, хотя одни из них опираются в своей аргументации преиму­щественно на политические возможности государства (Г. Мор-гентау), другие делают акцент на его социальную сферу (Р. Арон), третьи аппелируют к экономическому потенциалу (Ж. Бертэн).

Более гибкой выглядит точка зрения представителей модер­нистского направления. Смещая акцент на функционирование международных отношений, опираясь на системный подход, мо­делирование, количественные методы в их изучении и т.п., пред­ставители модернизма не ограничиваются исследованием пове­дения государств, вовлекая в научный оборот проблемы, связан­ные с деятельностью международных организаций, международ­но-политическими последствиями экономической экспансии ТНК и т.п. Вместе с тем, во-первых, чаще всего вопрос о приоритет­ности того или иного международного актора является для них второстепенным. А, во-вторых, многие представители данного, чрезвычайно гетерогенного направления близки либо к полити­ческому реализму (М. Каплан, К. Райт), либо к другим теорети­ческим школам, например, таким, как транснационализм и гло-бализм.

Согласно теоретикам транснационализма или взаимозависи­мости (Р. Кооохейн, Д. Най, Э. Скотт, С. Креснер и др.), одной из характерных особенностей современного этапа в эволюции международных отношений является тот вызов, который броса­ют позициям государств международные неправительственные ор­ганизации, мультииациональные фирмы и корпорации, экологи­ческие движения и т.п. По мере роста числа международных сде­лок позиции государств в мировой политике ослабевают, и, на-

170

против, усиливается роль и значение частных субъектов между­народных отношений (8). «Глобалисты» (Д. Бартон, С. Митчел и др.) идут еще дальше, представляя мир в виде гигантской много­слойной паутины взаимных связей, соединяющих вместе государ­ства и негосударственных акторов, из которой никто не может выбраться (9). Вместе с тем «транснационалисты» остались до­статочно лояльными по отношению к политическому реализму и, следовательно, к его трактовке государства как главного между­народного актора (10). Что же касается «глобалистов», то они име­ют тенденцию принижать значение понятия «международный ак­тор» в пользу показа тенденций глобальной взаимозависимости (11).

В неомарксистских концепциях международных отношений (И. Валлерстайн, С. Амин, А. Франк) главное внимание уделяет­ся таким понятиям, как «миросистема» и «мироэкономика», го­сударство же является лишь удобным институциональным по­средником господствующего в международном масштабе класса, призванным обеспечить его доминирование над мировым рын­ком (12).

Каждое из указанных теоретических направлений и школ от­ражает ту или иную сторону реальности международных отноше­ний. Однако для того, чтобы судить о том, насколько верно такое отражение, необходимо получить более полное представление об особенностях существа и функционирования основных участни­ков взаимодействий на мировой арене.

1. Сущность и роль государства как участника международных отношений

Государство является бесспорным международным актором, отвечающим всем вышеназванным критериям этого понятия. Оно является основным субъектом международного права. Внешняя политика государств во многом определяет характер междуна­родных отношений эпохи; оно оказывает непосредственное вли­яние на степень свободы и уровень благосостояния индивида, на саму человеческую жизнь. Деятельность и даже существование международных организаций, других участников международных отношений в значительной мере зависит от того, как к ним отно­сятся государства. Кроме того, государство является универсаль­ной формой политической организации человеческих общнос-тей: в настоящее время практически все человечество, за неболь­шими исключениями, объединено в государства. Но процесс об­разования новых государств продолжается: если в XV веке в мире существовало 5—6 государств, то в 1900 году их становится уже 30, в 1945 г. членами Организации Объединенных наций являлись 60 государств, в 1965 г. в ней состоит уже 100, в 1990 г. — 160, в

171

1992 г. — 175, а в 1996 году — 185 государств. Для того, чтобы стать членом ООН и, следовательно, получить признание в ка­честве субъекта международного права, государство должно об­ладать независимым правительством, территорией и населением.

Происхождение государства связано с переходом человечес­ких общностей к оседлости, разделением труда, обособлением управленческих функций, сосредоточением их в руках особого социального слоя и установлением политической власти над на­селением в пределах определенной территории. Американский специалист Д. Фрэнкел связывает формирование государства с развитием у людей потребностей и предпочтений, которые они не могут удовлетворить в одиночку, и поэтому вынуждены объе­диняться в группы. В зависимости от обстоятельств такие группы различаются по своим размерам и характеру, однако все они стал­киваются с одинаковыми проблемами, связанными со структу­рой, иерархией и организацией группы, а также ее отношениями с другими группами, которые являются прообразом современных международных отношений (13).

Функции государства в его наиболее развитой форме сводят­ся к поддержанию порядка и безопасности в рамках отделенной границами территории, созданию условий для социального и эко­номического развития общества, для распределения благ и услуг, поддержанию занятости и удовлетворению основных потребнос­тей населения (14).

Исторические формы государства характеризуются многооб­разием: в своем развитии оно прошло путь от мировых империй, предшествовавших античным полисам, до европейских монархий в новое время, возникновения национального государства (или государства-нации) в XIX веке. Однако вплоть до XV—XVI вв. государства в силу отсутствия строгих территориальных границ, слабости центральной власти по отношению к периферии, гос­подства общинной формы организации социума не являлись еще государствами в полном (современном) значении этого поня­тия (15).

Современная форма государственности связана с понятием суверенитета. Первоначально это понятие означало неограничен­ную власть монарха осуществлять свою волю внутри страны и представлять государство за его пределами (или, выражаясь со­временным языком, определять его внутреннюю и внешнюю по­литику) и отражало стремление правителей освободиться от гос­подства феодальных обычаев и церковной иерархии. После окон­чания 30-летней религиозной войны в Европе возникает и полу­чает свое закрепление в Вестфальском мирном договоре 1648 г. современная система межгосударственных отношений, основан-

172

ная на взаимном признании юридического равенства и незави­симости каждого государства.

В XVIII в. начинается новая фаза в распространении государ­ственности — переход от суверенитета монарха к суверенитету нации. Формируется такая форма государственности, как нацио­нальное государство, распространившаяся, начиная с XIX в., на весь европейский регион, а в последующем (особенно с процес­сом освобождения народов от колониальной зависимости и об­разованием национальных государств в «третьем мире», который завершается в целом в 60-е годы XX века) и на мир в целом.

Таким образом, генезис и существование современной фор­мы государственности тесно связаны с формированием и разви­тием такого вида социальной общности, как нация. Следует под­черкнуть, что как не существует «естественных» границ между государствами (все они являются продуктом истории, результа­том соотношения сил и потому носят «искусственный», т.е. по­литический характер), так не существует и оснований для пред­ставлений о биологической сущности наций, или их этническом происхождении. Все нации являются многоэтническими образо­ваниями, все они формируются и укрепляются в процессе поли­тической социализации, распространения и усвоения религиоз­ных верований, обычаев, других культурных ценностей, способ­ствующих политической консолидации социальной общности.

Об этом свидетельствуют и основные факторы, лежащие в основе генезиса нации, открытые научным сообществом в ре­зультате многочисленных исследований данного феномена. Это, прежде всего, — общность территории проживания, способству­ющая формированию близости в восприятии природных фено­менов и, соответственно, консолидации социальной общности. Это — общность экономической деятельности, определяемая од­ними и теми же ресурсами, формирующая сходный тип хозяй­ственной активности. Это — культурное единство, отражаемое в общности языка, религии, социальных норм поведения. Опреде­ленную роль в формировании нации может играть и общее этни­ческое происхождение людей, хотя эта роль отнюдь не может считаться решающей. Это, наконец, — общий исторический опыт, ощущение общей судьбы, общности прошлого, настоящего и бу­дущего. В то же время ни один из указанных факторов не являет­ся достаточным для того, чтобы рассматривать социальную общ­ность как нацию. Так, для многих наций характерно наличие не­скольких языков (Швейцария), религий (Китай), культур (Ин­дия) и т.п. Пожалуй наиболее устойчивой является общность на­ционального самосознания, ощущения единства исторической судьбы (см.: 1, р. 63—65).

173

Английский специалист Э. Смит отмечает, что формирование национальной идентичности явилось основным элементом про­цессов легитимизации социального и политического порядка. Назначение национальной идеологии состоит в формировании связей солидарности между индивидами и социальными класса' ми, мобилизации с этой целью общих ценностей и культурных традиций. Национальные доктрины производят мифы, символы, аппелирующие к рациональности идеологии, призванные служить оправданию и укреплению государства. Они предлагают каждому индивиду как личную, так и социальную идентичность, позволя­ющую ему отличать себя от остального мира и от других культур. Их распространению в той или иной мере способствуют все пра­вительства, заинтересованные в закреплении национальных осо­бенностей, легитимизирующих государственный суверенитет (16).

Определяющую роль в формировании и закреплении нацио­нальной идеологии играют политические и интеллектуальные элиты. Это характерно и для тех неевропейских регионов, в кото­рых формирование наций происходит под влиянием империа­лизма: профессиональные элиты указанных регионов, стоящие во главе движения за освобождение от всех форм колониального господства и политическую независимость, фактически воспро­изводят в государственности, как форме политической организа­ции общества, политическую модель метрополий. Вместе с тем здесь процесс формирования наций идет как бы «наоборот»: не нация предшествует и сопровождает генезис государственности, а государство используется как решающий инструмент в форми­ровании наций. Именно этим объясняется парадоксальный, на первый взгляд, факт существования на политической карте мира государств (например, в постколониальной Африке), не имею­щих нации: речь идет о процессе создания нации «мы-воспри-ятия», которая подошла бы под уже существующее государство, а не о процессе поиска нацией своего собственного государства (см.: 1, р. 63).

Как уже отмечалось, одной из решающих в понимании про­исхождения и сущности государства является категория «нацио­нально-государственный суверенитет». Она имеет два основных аспекта — внутренний и внешний. Речь идет, с одной стороны, о свободе государства избирать свой путь экономического разви­тия, политического режима, гражданского и уголовного законо­дательства и т.п. А с другой, — о невмешательстве государств во внутренние дела друг друга, о их равенстве и независимости. Однако принцип суверенитета национальных государств приводит к неоднозначным последствиям в международных отношениях.

Во-первых, каждое государство вынуждено так или иначе со­четать в своей внешней политике достаточно противоречивые

174

функции. По определению одного из основателей современной американской политической науки А. Уолферса, каждое государ­ство может стремиться к национальной экспансии (self-extension) в самом широком смысле этого термина, включающем увеличе­ние территорий, влияния, ресурсов, союзников и т.п. Оно может быть озабочено защитой (сохранением) своего пространства и своего национального интереса (self-divservation). Наконец, оно может отказываться от тех или иных непосредственных выгод в пользу укрепления мира и солидарности в межгосударственных отношениях (self-abnegation) (17).

Во-вторых, каждое государство стремится к обеспечению собственной безопасности. Однако это стремление, ввиду того, что оно свойственно всем суверенным государствам-нациям в условиях «плюрализма суверенитетов», порождает одну из самых сложных и животрепещущих проблем международных отноше­ний — так называемую «дилемму безопасности». Она состоит в том, что увеличение безопасности одного из государств может рассматриваться как небезопасность для другого и вызывать с его стороны соответствующие реакции — от гонки вооружений до «превентивной войны».

Наконец, в-третьих, если все государства-нации равны, то, как остроумно замечают Б. Рассет и X. Старр, «некоторые из них равны больше, чем другие» (см.: 1, р. 79). Действительно, фор­мально-юридическое равенство государств с точки зрения меж­дународного права не может отменить того обстоятельства, что они различаются по своей территории, населению, природным ресурсам, экономическому потенциалу, социальной стабильнос­ти, политическому авторитету, вооружениям, наконец, по своему возрасту. Эти различия резюмируются в неравенстве государств с точки зрения их национальной мощи. Следствием такого нера­венства является международная стратификация, с характерной для нее фактической иерархией государств на международной

арене.

Исследуя международную стратификацию с позиций историче­ской социологии, английский ученый И. Луард приходит к выво­ду, что на всех этапах своего существования — от Римской импе­рии, где государства-данники зависели от центральной власти, и Китайской многогосударственной системы, где власть была не­равномерно распределена между большими группами государств, до современности — международные отношения всегда были стра­тифицированы по тем или иным основаниям (18). В международ­ных отношениях, которые интересуются причинами социальной стратификации и ее последствиями на поведение акторов, в объ­яснении этого феномена существует два основных направления.

175

Одно из них — «консервативное» — рассматривает стратифи­кацию как следствие функциональной специализации: общество стратифицируется потому, что позиции, которым приписывается большая ценность, обеспечивают тем, кто их занимает, власть, привилегии или престиж. С этой точки зрения, интеграция об­щества и социальный порядок являются продуктами стратифика­ции и, более того, в степени стабильности общества отражается степень ценностного консенсуса его членов. Представители вто­рого — «радикального» направления — считают, что обществен­ный порядок всегда основан на принуждении, а стратификация общества постоянно сопровождается процессом, при котором власть, привилегии и престиж определенного социального слоя достигаются и поддерживаются благодаря систематической эк­сплуатации им других слоев. Сформулированная марксистами такая точка зрения разделяется не только близкими к марксизму, но и сторонниками иных теоретических течений.

Большинство идей, связанных со стратификацией междуна­родных отношений, было заимствовано именно из радикального направления (19). В рамках науки о международных отношениях литература по вопросу о стратификации подразделяется на два течения: «интеракционизм» и «структурализм». Первое рассматри­вает взаимодействующие государства в качестве автономных эле­ментов стратифицированной системы международных отноше­ний, положением в которой и объясняется их поведение (М. Кап-лан, А. Органски, Р. Роузкранс, Д. Сингер, К. Дойч, К. Уолц и др.). Второе исходит из того, что в XX веке государства уже не являются автономными, а играют разную роль в общемировой капиталистической системе, причем эта роль зависит от того, какое место они занимают в данной системе — центральное или пери­ферийное (Р. Пребич, Б. Браун, П. Баран, П. Суизи, А. Франк, И. Галтунг, С. Амин, И. Валлерстайн и др.). Таким образом, если для интеракционистов государство как международный актор представляет главный предмет анализа, то структуралисты, рас­сматривающие прежде всего отношения между центром и пери­ферией в мировой системе, чаще всего не принимают его за еди­ницу анализа.

Как уже отмечалось выше, одним из наиболее широко рас­пространенных видов международной (межгосударственной) стра­тификации считаются неравные возможности государств защи­тить свой суверенитет, вытекающие из неравенства их нацио­нально-государственной мощи. С этой точки зрения различают сверхдержавы, великие державы, средние державы, малые госу­дарства и микрогосударства (см.: 5, гл. II).

Сверхдержавы выделяются по следующим признакам: а) спо­собность к массовым разрушениям планетарного масштаба, под-

176

держиваемая благодаря обладанию и совершенствованию ядер­ного оружия; б) способность оказывать влияние на условия су­ществования всего человечества; в) невозможность потерпеть по­ражение от любого другого государства или их коалиции, если в такую коалицию не входит другая сверхдержава.

В отличие от них, великие державы оказывают существенное влияние на мировое развитие, но не господствуют в международ­ных отношениях. Они нередко стремятся играть мировую роль, однако реальные возможности, которыми они располагают, ог­раничивают их роль либо определенным регионом, либо отдель­ной сферой межгосударственных отношений на уровне региона.

Средние державы обладают прочным влиянием в своем бли­жайшем окружении. Это отличает их от малых государств, влия­ние которых является слабым. Однако малые государства распо­лагают достаточными средствами для сохранения своей незави­симости и территориальной целостности. Микрогосударства же в принципе неспособны защитить свой суверенитет собственными

силами.

Среди исследователей нет единого мнения по вопросу о том, какие из государств считать малыми, а какие — микрогосудар­ствами. Большинство склоняется к тому, что критерием в данном случае может выступать количество населения: в одних случаях микрогосударствами считаются страны, население которых не превышает 1 млн. человек, в других эта цифра доходит до 2 мил­лионов. ЮНИТАР использовал в этом случае более сложный кри­терий определения величины, мощи и статуса государств, вклю­чающий анализ величин их площади, населения и ВВП. Б. Рассет и X. Старр предложили учитывать также военный потенциал, продолжительность жизни населения, процент детской смертнос­ти, количество врачей и койкомест в медицинских учреждениях на душу населения, его расовый состав, долю городских и сель­ских жителей и т.п. (см.: 1, р. 82—90). Однако в этом случае появ­ляется риск утраты решающих критериев и, следовательно, риск «утопить» проблему в огромной массе важных, но все же не оп­ределяющих признаков.

Согласно традиционным представлениям, государства выра­жают себя на международной арене через свою внешнюю поли­тику, которая может принимать две основные формы: диплома­тии и стратегии. Их назначение — удовлетворение национальных интересов, сохранение территориальной целостности страны, за­щита ее безопасности и суверенитета. Однако в наши дни такое понимание внешней политики и международных отношений об­наруживает свою явную узость, ибо внешняя политика уже не может не принимать в расчет проблемы экологии и научно-тех­нического прогресса, экономики и средств массовой информа-

177

ции, коммуникаций и культурных ценностей. А главное — оно не способно отразить как тот факт, что традиционные проблемы международных отношений претерпевают существенные видоиз­менения под влиянием всех этих новых факторов, так и действи­тельную роль и подлинное место негосударственных междуна­родных акторов.

2. Негосударственные участники международных отношений

Среди негосударственных участников международных отно­шений выделяют межправительственные организации (МПО), неправительственные организации (НПО), транснациональные корпорации (ТНК) и другие общественные силы и движения, действующие на мировой арене. Возрастание их роли и влияния — относительно новое явление в международных отношениях, характерное для послевоенного времени. Данное обстоятельство в сочетании с длительным и практически безраздельным господ­ством реалистической парадигмы объясняет то, что они все еще сравнительно слабо изучены политической наукой (см.: 14, р. 129). Отчасти это связано и с неочевидностыо их подлинного значе­ния, отражаемой в таких терминах как «невидимый континент» (И. Галтунг) или «второй мир» (Д. Розенау). Сказанное касается не только участников, которых Д. Розенау называет «подсистема­ми», но и международных организаций, которые, казалось бы, у всех «на слуху».

Французский специалист Ш. Зоргбиб выделяет три основных черты, определяющие международные организации: это, во-пер­вых, политическая воля к сотрудничеству, зафиксированная в учредительных документах; во-вторых, наличие постоянного ап­парата, обеспечивающего преемственность в развитии организа­ции; в-третьих, автономность компетенции и решений (20).

Указанные черты в полной мере относятся к международным межправительственным организациям (МПО), которые являются стабильными объединениями государств, основанными на меж­дународных договорах, обладающими определенной согласо­ванной компетенцией и постоянными органами (21). Остановимся на их рассмотрении более подробно.

Венский Конгресс 1815 г., возвестив об окончании наполео­новских войн и рождении новой эпохи в международных отно­шениях, одновременно возвестил и о появлении в них нового участника: Заключительным актом Конгресса было провозглаше­но создание первой МПО — Постоянной комиссии по судоход­ству по Рейну. К концу XIX века в мире существовало уже более десятка подобных организаций, появившихся как следствие ин-

178

дустриальной революции, породившей потребность в функцио­нальном сотрудничестве государств в области промышленности, техники и коммуникаций и т.п.: Международная Санитарная Конвенция (1853), Международный Телеграфный Союз (1865), Международное Бюро Мер и Весов (1875), Всемирный Почтовый Союз (1878), Союз Защиты Промышленной Собственности (1883), Международная Организация Уголовной Полиции (Интерпол, 1923), Международный Сельскохозяйственный Институт и др.

МПО непосредственно политического характера возникают после Первой мировой войны (Лига Наций, Международная Ор­ганизация Труда), а также в ходе и особенно после Второй миро­вой войны, когда в 1945 г. в Сан-Франциско была образована Организация Объединенных Наций, призванная служить гаран­том коллективной безопасности и сотрудничества стран-членов в политической, экономической и социальной областях. Параллель­но с развитием ее специализированных органов и институтов создаются межправительственные организации межрегионально­го и регионального характера, направленные на расширение со­трудничества государств в различных областях: Организация Эко­номического Сотрудничества и Развития, объединяющая 24 на­иболее развитые страны мира (1960), Совет Европы (1949), Евро­пейское Объединение Угля и Стали (1951), Европейское Эконо­мическое Сообщество (Общий Рынок, 1957), Европейское Сооб­щество по Атомной Энергии (Евратом, 1957), Европейская Ассо­циация Свободной Торговли (ЕАСТ, I960), Лига Арабских Госу­дарств (1945), Организация Американских Государств (1948), Ор­ганизация Африканского Единства (1963) и др. С 1945 года число МПО удвоилось, составив к началу 70-х гг. 220 организаций. В середине 70 годов их было уже 260, а в настоящее время — более 400 (см.: 1, р. 73).

Потребности функционирования этих организаций вызывают необходимость созыва периодических конференций представи­телей входящих в них стран, а подготовка таких конференций и выполнение их решений, в свою очередь, ведет к созданию пос­тоянных административных структур — «аппарата». При этом, если администрация и аппарат первых МПО были достаточно скромными (так, например, Всемирный Почтовый Союз был пред­ставлен его руководителем и шестью постоянными функционе­рами), то в ООН в настоящее время занято более пятидесяти тысяч человек (см.: 20, р. 5; 14, р. 128).

Отмеченное увеличение количеств МПО и численности их постоянных работников есть одно из свидетельств роста взаимо­зависимости государств и их многостороннего сотрудничества на постоянной основе. Более того, будучи созданы, подобные орга­низации приобретают определенную автономию по отношению

179

к государствам-учредителям и становятся отчасти неподконтроль­ными им. Это дает им возможность оказывать постоянное влияние на поведение государств в различных сферах их взаимодействия и, в этом смысле, играть роль наднационального института.

Однако здесь необходимо сделать одно важное уточнение. Наднациональные институты в подлинном значении этого тер­мина, — т.е. такие, чьи решения являются обязательными для всех государств-членов, даже если они с ними не согласны, — в международных отношениях являются редким исключением. По­добные институты существуют сегодня только в рамках Европей­ского Сообщества. Комиссия, Совет министров и Суд этой орга­низации обладают правом принимать обязательные для исполне­ния всеми государствами-членами решения в экономической, со­циальной и даже политической областях на основе принципа квалифицированного большинства. Тем самым происходит изме­нение взглядов на священный для международного права прин­цип государственного суверенитета, а органы ЕС все больше на­поминают органы конфедерации, являясь выражением растущей интеграции современного мира.

Существуют различные типологии МПО. И хотя, по призна­нию многих ученых, ни одна из них не может считаться безуп­речной, они все же помогают систематизировать знание об этом относительно новом влиятельном международном акторе. Наибо­лее распространенной является классификация МПО по «геопо­литическому» критерию и в соответствии со сферой и направлен­ностью их деятельности. В первом случае выделяют такие типы межправительственных организаций как: универсальный (напри­мер, ООН или Лига Наций); межрегиональный (например, Орга­низация Исламская Конференция); региональный (например, Ла­тиноамериканская Экономическая Система); субрегиональный (на­пример, Бенилюкс). В соответствии со вторым критерием, разли­чают: общецелевые (ООН); экономические (ЕАСТ); военно-полити­ческие (НАТО); финансовые (МВФ, Всемирный Банк); научные («Эв-рика»); технические (Международный Союз Телекоммуникаций);

или еще более узко специализированные МПО (Международное Бюро Мер и Весов).

В то же время указанные критерии носят достаточно услов­ный характер. Во-первых, их нельзя противопоставлять, так как многие организации могут отвечать одновременно обоим крите­риям: например, являться и узкоспециализированными и субре­гиональными (Организация Стран Восточной Африки по кон­тролю за пустынной саранчой). Во-вторых, проводимая на их основе классификация достаточно относительна: так, даже тех­нические МПО могут брать на себя и экономические, и даже политические функции; тем более это относится к таким органи-

180

зациям, как, скажем. Всемирный Банк или ГАТТ, которые ставят своей задачей создание условий для функционирования в госу­дарствах — членах либеральных рыночных отношений, что, ко­нечно, является политической целью. В-третьих, не следует пре­увеличивать не только функциональную, но и, тем более, поли­тическую автономию МПО.

Так, например, в статье 100 Устава ООН говорится:

«I. При исполнении своих обязанностей Генеральный Сек­ретарь и персонал Секретариата не должны запрашивать или по­лучать указания от какого бы то ни было правительства или влас­ти, посторонней для Организации. Они должны воздерживаться от любых действий, которые могли бы отразиться на их положе­нии как международных должностных лиц, ответственных толь­ко перед Организацией.

2. Каждый Член Организации обязуется уважать строго меж­дународный характер обязанностей Генерального Секретаря и персонала Секретариата и не пытаться оказывать на них влияние при исполнении ими своих обязанностей» (22).

Однако на деле господствующее влияние на ориентацию де­ятельности ООН и ее институтов имеют США и их союзники. Этому способствует действующий в указанных институтах прин­цип уравновешивающего голосования при принятии решений, в соответствии с которым наибольшими возможностями распола­гают государства, оказывающие этим институтам наибольшую финансовую поддержку. Благодаря этому США располагают око­ло 20% голосов в МВФ и Всемирном Банке (см.: 14, р. 136). Все это ставит проблему эффективности МПО и особенно такой, на­иболее крупной и универсальной из них по своим задачам, как

ООН.

Созданная в целях поддержания международного мира и безо­пасности, развития дружественных отношений и сотрудничества между государствами, способствуя обмену мнениями и улучше­нию взаимопонимания между ними, ООН в условиях холодной войны нередко служила местом ожесточенных пропагандистских схваток, выступала как сугубо политизированное учреждение, демонстрировала несоответствие конкретных результатов требо­ваниям современности, неспособность обеспечить решение воз­ложенных на нее задач (23).

Специалисты отмечают и такое противоречие, явившееся об­ратной стороной принципа равноправия всех членов ООН, как ситуация, когда значительная часть членов ООН — малых или даже микрогосударств — обладает равными голосами с крупны­ми странами. Тем самым решающее большинство может быть составлено теми, кто представляет менее десяти процентов ми­рового населения, что так же недопустимо, как и доминирование

181

в этой организации небольшой группы великих держав (24). Ге­неральный Секретарь ООН отмечает, что «двусторонние програм­мы помощи зарубежным странам нередко были инструментом «холодной войны» и до сих пор остаются под сильнейшим воз­действием соображений, продиктованных интересами политичес­кого влияния и национальной политики» (25).

В конце 80-х — начале 90-х годов окончание «холодной вой­ны» принесло новые возможности укрепления этой всемирной организации, увеличения ее потенциала и эффективности, реше­ния ею проблем, связанных с выполнением своего мандата. Мно­гие из этих проблем объясняются ограниченностью всякой меж­правительственной организации рамками государственно-центрич-ной модели поведения. Государство — действительно универсаль­ная модель политической организации людей, о чем свидетель­ствует ее распространение на все новые нации и народы. Однако уже приведенные факты противоречий между формально-юри­дическим равенством и фактическим неравенством государств доказывают, что ее роль нельзя абсолютизировать. Исследования в области социологии международных отношений показывают, что во многих к тому же становящихся все более частыми ситуа­циях интересы людей и их «патриотизм» связаны не с государст­вом, а с другими общностями, политическими или культурными ценностями, которые воспринимаются ими как более высокие:

это могут быть ценности панисламизма, связанные с чувством принадлежности к более широкой общности, чем нация-государ­ство, но это могут быть и ценности, связанные с этнической иден­тификацией субгосударственного характера — как это имеет мес­то у курдов или берберов. В этой связи сегодня все более ощути­мо возрастает роль международных неправительственных органи­заций (НПО).

В отличие от межправительственных организаций, НПО — это, как правило, нетерриториальные образования, ибо их чле­ны не являются суверенными государствами. Они отвечают трем критериям: международный характер состава и целей; частный характер учредительства; добровольный характер деятельности (см.: 3, р. 47). Вот почему их причисляют к «новым акторам» (М.-К. Смуц), «акторам вне суверенитета» (Д. Розенау), «тран­снациональным силам» (М. Мерль), «транснациональным орга­низациям» (Ш. Зоргбиб) и т.п.

Существует как узкое, так и расширительное понимание НПО. В соответствии с первым, к ним не относятся общественно-по­литические движения, транснациональные корпорации (ТНК), а тем более — организации, созданные и существующие под эги­дой государств. Так, Ф. Брайар и М.-Р. Джалили под НПО пони­мают структуры сотрудничества в специфических областях, обь-

182

единяющие негосударственные институты и индивидов несколь­ких стран: религиозные организации (например, Экуменический Совет Церквей), организации ученых (например, Пагоушское Движение); спортивные (ФИФА), профсоюзные (МФП), право­вые (Международная Амнистия) и т.п. организации, объедине­ния, учреждения и ассоциации (см.: 3, р. 47—50).

Напротив, Ш. Зоргбиб считает, что термин «НПО» включает три вида организаций или институтов. Во-первых, это «силы об­щественного мнения». Они не могут составить реальную конку­ренцию государствам как международным акторам, с точки зре­ния влияния на мировую полигику, но оказывают существенное воздействие на международное общественное мнение. Сюда от­носятся различного рода «интернационалы»: политические (на­пример, Социнтерн); религиозные (например, Экуменический Совет Церквей); гуманитарные (Международный Красный Крест). Во-вторых, это «частные транснациональные власти», т.е. орга­низации и институты, символизирующие появление на мировой арене новых «экономических, оккультных и неконтролируемых» сил. Они выражают расхождение между политической и эконо­мической властью в международных отношениях и серьезно со­трясают организацию «мирового общества». Сюда относятся транс­национальные предприятия (ТНП), с одной стороны, и транс­национальный синдикализм, с другой. Наконец, в-третьих, это «ассоциации государств-производителей». Речь идет об организа­циях, которые являются межправительственными по своей струк­туре и составу, но транснациональными по характеру деятель­ности и которые «стремятся утвердить свое экономическое влия­ние в международном обществе, воспроизводимом как единое пространство, как общепланетарная общность». Сюда относятся:

Межправительственный Совет Стран Экспортеров Меди, Орга­низация Стран Экспортеров Железа, Международная Ассоциа­ция Боксита и, конечно, Организация Стран Экспортеров Нефти (ОПЕП) (см.: 20, р. 91-118).

Таким образом, речь идет, по существу, о всех негосударствен­ных участниках международных отношений, о том, что Д. Розе­нау назвал, в противовес традиционному миру государственных международных акторов, «вторым миром», или «полицентричным миром», состоящим из огромного, почти бесконечного числа участ­ников, о которых можно с уверенностью сказать только то, что они способны на международную деятельность, более или менее независимую от государства (см.: 7). Подобное понимание свой­ственно и теоретикам взаимозависимости, или транснационализма (см.: 8; 9).

Однако и в «узком» (и, по-видимому, более точном) понима­нии данного термина, НПО прошли впечатляющую эволюцию с

183

XIX в., когда появились первые международные неправительствен­ные организации, до наших дней. Так, Британское и Междуна­родное Общество Борьбы против Рабства было образовано еще в 1823 году. В начале XX века создается целый ряд добровольных обществ, в частности ведущих свою деятельность в рамках кон­фессиональных институций. В 1905 году насчитывается 134 НПО, в 1958 г. — их уже около тысячи, в 1972 г. — от 2190 до 2470, а конце восьмидесятых годов — 4000 (см. 1, р. 76; 3, р. 48; 14, р. 154; 15, р. 209). Особенно интенсивным процесс создания НПО стал с появлением на международной арене Организации Объ­единенных Наций. Многие НПО получают консультативный ста­тус при Экономическом и Социальном Совете ООН и ее специ­ализированных институтах и учреждениях, что находит свое от­ражение в статьях 71 и 58 Устава ООН.

НПО различаются по своим размерам, структуре, направлен­ности деятельности и ее задачам. Однако все они имеют те об­щие черты, которые отличают их как от государств, так и от меж­правительственных организаций. В отличие от первых, они не могут быть представлены как акторы, действующие, говоря сло­вами Г. Моргентау, во имя «интереса, выраженного в терминах власти». В отличие от вторых, их учредителями являются не госу­дарства, а профессиональные, религиозные или частные органи­зации, учреждения, институты и, кроме того, принимаемые ими решения, как правило, не имеют для государств юридической силы. И все же, им все чаще удается добиваться выполнения тех задач, которые они ставят перед собой, — и не только в профессио­нальной, но и в политической области. Это касается и таких за­дач, которые требуют серьезных уступок со стороны государств, вынужденных в ряде случаев поступаться «священным принци­пом» национального суверенитета. Так, в последние годы неко­торым НПО, — в частности тем, сферой деятельности которых являются защита прав человека, экологические проблемы, или гуманитарная помощь, — удалось добиться «права на вмешатель­ство во внутренние дела суверенных государств» (этот вопрос бу­дет рассмотрен подробнее в главе XI).

Основным «оружием» НПО в сфере международной полити­ки является мобилизация международного общественного мне­ния, а методом достижения целей — оказание давления на меж­правительственные организации (прежде всего на ООН) и не­посредственно на те или иные государства. Именно так действу­ют, например, Гринпис, Международная Амнистия, Междуна­родная Федерация по Правам Человека или Всемирная Органи­зация Борьбы против Пыток (последняя показательна и в том отношении, что объединяет усилия более 150 национальных ор­ганизаций, целью которых является борьба против применения

184

пыток). Поэтому НПО подобного рода нередко называют «меж­дународными группами давления». Как известно, в политичес­кой социологии термин «группы давления» фиксирует отличие общественных организаций от политических партий: если пар­тии стремятся к достижению и исполнению властных функций в обществе, то группы давления ограничиваются стремлением, с целью защиты своих интересов, оказывать влияние на власть, оставаясь вне властных структур и институтов (например, проф­союзы, предпринимательские объединения, женские организации и т.п.). Аналогичный характер имеют и международные НПО — как с точки зрения отношения к «власти» и методов действия, так и эффективности в достижении выдвигаемых целей.

Возможно, что не все НПО играют роль международных групп давления (определенные сомнения в этой связи могут иметься относительно организаций, обладающих консультативным стату­сом при ЭКОСОС ООН и ее институтах). Однако их совокупное воздействие зримо меняет сам характер международных отноше­ний, делает их существенно отличными от характера традицион­ных межгосударственных отношений, эпоха которых уходит в прошлое.

Немалое влияние на существо и направленность изменений в характере международных взаимодействий оказывают такие спе­цифические неправительственные организации, как транснацио­нальные корпорации (ТНК), которые «подтачивают» национальный суверенитет государств в такой важной сфере общественных от­ношений, как экономика. Речь идет о предприятиях, учрежде­ниях и организациях, целью которых (в отличие от НПО, охарак­теризованных выше) является получение прибыли, и которые действуют через свои филиалы одновременно в нескольких госу­дарствах, в то время как центр управления и решений той или иной ТНК находится в одном из них.

Действительно, крупнейшие ТНК обладают огромными эко­номическими ресурсами, дающими им преимущества в этом от­ношении не только перед малыми государствами, но нередко и перед средними и даже великими державами. Так, например, объем зарубежных продаж фирмы «Эксон» к середине семидесятых го­дов достиг свыше 30 миллиардов долларов, что превысило объем внутреннего национального продукта (ВНП) такой экономичес­ки развитой страны, как Швейцария (см.: 2, р. 77), и лишь не­многим уступало ВНП Мексики. Это дает ТНК возможность ока­зывать существенное воздействие в своих интересах и на полити­ческую сферу — как в странах базирования, так и в мире в целом. Характерный пример в данном отношении дает роль американс­кой компании ИТТ в свержении правительства С. Альенде в Чили в начале семидесятых годов.

185

ТНК — явление достаточно противоречивое. Они, несомнен­но, способствуют модернизации стран базирования, развитию их народного хозяйства, распространению ценностей и традиций экономической свободы и политического либерализма. Одновре­менно они несут с собой и социальные потрясения, связанные со структурной перестройкой, интенсификацией труда и производ­ства; новые формы господства и зависимости — экономической, технологической, а нередко и политической. В ряде случаев по­следствия их деятельности ведут к дальнейшему обострению уже имеющихся и возникновению новых экологических проблем, к разрушению национальных традиций, конфликту культур. Также бесспорно и то, что ТНК усиливают экономическую взаимозави­симость и единство мира в хозяйственном отношении, способ­ствуют созданию предпосылок для становления единой глобаль­ной культуры как планетарного, общецивилизационного явления. И это тоже приносит неоднозначные результаты, что и вызывает критику ТНК со стороны различных идейно-теоретических тече­ний — как марксистского и неомарксистского, так и либерально-демократического характера. В определенной мере результатом подобной критики явились попытки международного сообщес­тва ввести некоторые ограничения для деятельности транснаци­ональных корпораций, подчинив ее определенным правилам, не­коему «кодексу поведения». Однако усилия, предпринятые с этой целью в рамках ОЭСР и ООН, не увенчались успехом, что неуди­вительно, если учитывать заинтересованность наиболее развитых в экономическом и наиболее влиятельных в политическом отно­шении стран в беспрепятственном функционировании рыноч­ной экономики.

В современном мире насчитывается не менее семи тысяч ТНК, имеющих около 26 тысяч филиалов в различных странах на всех континентах (см.: 1, р. 78). Однако их непосредственная экспор­тно-импортная и инвестиционная деятельность затрагивает, глав­ным образом, три экономические зоны, представленные США, ЕЭС и Японией, и вне этих зон касается еще около десятка раз­вивающихся государств. Относительная защищенность рынков, развитость инфраструктур образовательной, исследовательской и информационной сфер, обеспечивающих гарантии в необходи­мой высококвалифицированной рабочей силе, влекут за собой распространение передовых технологий, сходство в образе и уровне жизни и потребления во всех трех экономических зонах. Эконо­мические процессы, контролируемые ТНК, охватывают большую часть мировой торговли, финансовых обменов и передач передо­вых технологий. Так, торговые связи между США и остальным миром на 80 % находятся в руках ТНК. В 1988 г. эспорт товаров и услуг из американских филиалов ТНК в Соединенные Штаты

186

составил 87 миллиардов долларов, или 19 % всего импорта США (см.: 14, р. 89).

Указанные процессы способствовали ускоренной экономичес­кой интеграции в Европе, Америке и Азии, усилению конкурен­ции и в то же время взаимозависимости между главными эконо­мическими регионами современного мира. Вместе с тем они имели не менее серьезные последствия и политического характера.

Пожалуй, наиболее значимыми среди этих последствий, вы­звавшими эпохальные изменения в облике современного мира и характере международных отношений, явились кризис в СССР, распад «мировой социалистической системы», а затем и разруше­ние Советского Союза со всеми его драматическими результата­ми для России и других бывших союзных республик. Конечно, указанные события имели и глубокие внутренние причины — неэффективность установленной в результате революции 1917 года социально-экономической и политической системы, преступные режимы, некомпетентные и коррумпированные руководители и т.п. Но особенно важную роль эти внутренние причины приоб­рели именно в свете той постиндустриальной революции конца 60-х — начала 70-х годов, которая так нелегко далась Западу и которая, фактически, прошла мимо нашей страны. По вине сво­их бездарных руководителей, увлеченных сиюминутными выго­дами от «нефтедолларов», а по сути, от хищнической эксплуата­ции природных богатств в сложившейся в те годы мировой эко­номической конъюнктуре, СССР оказался в ситуации прогресси­рующего отставания от века микроэлектронных технологий. По­пытки же «подтянуть» систему до уровня экономически развито­го мира путем «ускорения» и «перестройки» оказались роковыми для страны, политическая система которой обнаружила свою пол­ную неспособность к какому-либо реформированию. Во всяком случае, сегодня становится все более очевидной бесплодность и разрушительный характер попыток подобного «реформирования», если они не предваряются продуманными, учитывающими социо-культурные реальности и традиции народа экономическими пре­образованиями.

Таким образом, ТНК обладают определенной автономией в своих решениях и деятельности, способны вносить изменения в международные отношения, учитываются государствами в их

внешней политике, то есть отвечают всем признакам влия-

тельного международного актора.

В меньшей степени этим признакам отвечают другие участни­ки международных отношений — такие, как, например, нацио­нально-освободительные, сепаратистские и ирредентистские дви­жения, мафиозные группировки, террористические организации, региональные и местные администрации, отдельные лица. Часть

187

из них, например, национально-освободительные и сепаратист­ские движения, являются, скорее, международными субъектами в вышеприведенном социологическом (а не юридическом) зна­чении этого термина, — то есть они стремятся стать акторами (в данном случае, суверенными государствами). С этой целью они добиваются членства или хотя бы статуса наблюдателя в автори­тетных межправительственных организациях, считая участие в них важным звеном в обретении статуса международного актора. Так, ООП является членом Лиги Арабских Государств, Организации Исламская Конференция, Движения Неприсоединения и обла­дает статусом наблюдателя в ООН. Это, однако, не давало ей вплоть до последнего времени полной легитимности в глазах не­которых международных акторов (прежде всего Израиля, но так­же, в известной степени, и таких арабских государств, как Амма­на и Иордании). Несмотря на провозглашение председателем ООП Я. Арафатом на сессии Национального Совета Палестины 15 де­кабря 1988 г. создания Палестинского государства и признание его большинством арабских государств, фактического образова­ния (а соответственно, и международно-правового признания) такого государства не произошло.

Растущая взаимозависимость приводит к развитию функцио­нального и институционального международного сотрудничест­ва, участниками которого выступают различные предприятия, фирмы, административные структуры и граждане приграничных зон соседних государств, а также регионы и отдельные города различных стран (см.: 3, р. 53—55). В первом случае (функцио­нальное трансграничное взаимодействие) речь идет об установ­лении контактов и обменов между представителями сопредель­ных государств, в основе которого лежит общность интересов и потребностей, и которое нередко устанавливается как бы стихий­но, то есть помимо официальных договоренностей между госу­дарствами (а иногда и вопреки им). Таковы, например, отноше­ния между жителями приграничных районов России и Китая или отношения между сопредельными районами стран СНГ, жители которых фактически игнорируют запреты и ограничения властей на взаимную торговлю. Примером второго (институционального сотрудничества локального характера) выступают достаточно пред­ставительные международные организации, формирующиеся вне национально-государственных рамок (Ассоциация породненных городов; Совет коммун Европы и т.п.). Кроме того, в федератив­ных государствах наблюдается феномен своего рода фрагмента­ции внешней политики, когда руководство субъектов федерации в стремлении более полно отстоять свои интересы устанавливает прямые связи на международной арене и тем самым как бы нару­шает прерогативы суверенного государства, частью которого дан-

188

ный субъект является. Иногда развитие такой, по выражению ка­надского исследователя П. Сольдатоса, «субнациональной дип­ломатии» происходит с согласия соответствующих государств и осуществляется в рамках международного права: так, Квебек уже с 1882 г. имеет своего генерального представителя во Франции (см.: там же, р. 54). В других случаях наблюдается конфликт цен­тральных и местных властей. В настоящее время это характерно для Российской Федерации.

Указанные примеры вновь возвращают нас к центральному для проблемы участников международных отношений вопросу:

какой из типов этих участников — государство, международные организации или же «параллельные участники» («акторы вне су­веренитета») — будет определять содержание и характер между­народных отношений в обозримом и более отдаленном будущем? Как мы могли убедиться, по данному вопросу существует мно­жество точек зрения, крайние из которых отдают предпочтение либо традиционным (прежде всего государству), либо нетрадици­онным участникам. Важно, однако, подчеркнуть, что сторонни­ки как одного, так и другого из этих полюсов избегают детерми­нистских подходов. Поэтому существо полемики перемещается в методологическую плоскость: что считать основой для выводов? Поиск специфических факторов, оказывающих влияние на пове­дение акторов и изучение той роли, которую играют те или иные из этих факторов в эволюции международных отношений? Или же анализ традиционных и нетрадиционных акторов, с целью определения главных и второстепенных из них с точки зрения как состояния, так и тенденций указанной эволюции? Споры продолжаются, и острота их усиливается по мере нарастания при­знаков изменения привычного международного порядка, исклю­чающих однозначные ответы на вышеприведенные вопросы. Вместе с тем не вызывает сомнений то обстоятельство, что ука­занные изменения во многом зависят от целей, которые ставят перед собой международные акторы, и от избираемых ими средств их достижения.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Rassett В., Starr H. World politics. Menu for Choice. — San Francisco, 1981,p.71.

2. Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Социология. Полнггика. Международ­ные отношения. — М., 1974.

3. Braillard Ph., Djalili M.-R. Les relations Internationales. — Paris, 1988, p. 31.

4. Kaplan A. The Language of Inquiry. — N.Y., 1964.

189

5. Kaplan M. System and Process in International Politics. — N.Y., 1957.

6. Merle M. Sociologie des relations internationales. — Paris, 1974.

7. Rosenau J. Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Con­tinuity. — Princcton, New Jersey, 1990.

8. Най Дж.С (младший). Взаимозависимость и изменяющаяся меж­дународная полигика // Мировая экономика и международные отноше­ния. 1989, № 12; Keohane R. & Nye J. Power and Interdependence: World Politics in Transition. — Boston, 1977.

9. Barton J.W. World Society. — Cambridge, 1972.

10. Rioux J.-F., Keenes E., Legare G. Le nco-realisme ou la reformulation du paradigms hegcmonique en relations internationales // Etudes internationa­les, XDC , 1982.

11. Maghmori R., Ramberg B. Globalism Versus Realism — International Relations Third Debate. Boulder. 1982.

12. Wallerstein I. The Politics of the World Economy. — Cambridge, 1984.

13. Frankel J. International Relations in the Changing World. — Oxford, New York, 1979, p. 10.

14. Senarckns P. de. La politique intemationale. — Paris, 1992, p. 116.

15. Huntynger J. Introduction aux relations internationales. — Paris, 1988, p. 115—117; Чешков M.A. Государственность как атрибут цивилизации:

кризис, угасание или возрождение? // Мировая экономика и междуна­родные отношения. 1993, М° 1.

16. Smith A. State and Nation and the Third World. — Brighton, 1983.

17. WoVers A. Discord and Colloboration. — Baltimore, 1962; Korany B. ct coll. Analyse des relations internationales. Approches, concepts et donnfes. — Montreal, 1987, p. 136.

18. Luard E. Types of the International Society. — N.Y., 1976.

19. Little R. International Stratification. — in: Internatinal Relations The­ory. - N.Y., 1978.

20. Zorgbibe Ch. Les organisations internationales. — Paris, 1991, p. 3.

21. Зайцева О. О методологии изучения международных организа-ций//Мировая экономика и международные отношения. 1992, № 6.

22. Устав Организации Объединенных Наций и Статут Международ­ного Суда. — M., 1989.

23. Козырев А.В. ООН — демократия против тоталитаризма // Миро­вая экономика и международные отношения. 1990, № 12.

24. Нестеренко А.Е. Потенциал ООН//Международная жизнь. 1990, № 5.

25. Бутрос-Гали Б. Укрепление потенциала Организации Объединен­ных Наций // Мировая экономика и международные отношения. 1993, № 4, с. 11.

190

Глава VIII

ЦЕЛИ И СРЕДСТВА УЧАСТНИКОВ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Анализ характерных особенностей основных участников международных отношений и их взаимодействия друг с другом способствует лучшему пониманию социальной природы этих от­ношений и одновременно выводит на новую группу вопросов, связанную с таким пониманием. В самом деле, какие цели пре­следуют и какими интересами руководствуются участники меж­дународных отношений? Каковы те наиболее распространенные средства и стратегии, которые используются ими для достижения поставленных целей? Изменилась ли роль силы в составе средств, используемых международными акторами для достижения своих интересов?

Прежде чем перейти к рассмотрению этих вопросов, подчер­кнем еще раз мысль о том, что основными участниками между­народных отношений являются государства. Действительно, ав­тономия межправительственных организаций и институтов как участников международных отношений носит относительный характер уже в силу того, что принимаемые ими решения и их реализация невозможны без участия соответствующих государств. Что же касается неправительственных организаций, различного рода движений и частных субъектов, то, хотя они и могут не только вступать в противоречие с теми или иными государствен­ными структурами и государством в целом, но и преодолевать их сопротивление в достижении своих целей, понимание этих целей невозможно без понимания целей, интересов и стратегий госу­дарств. Именно поэтому, как правило, в рассмотрении выше­обозначенных вопросов исследователи исходят, прежде всего, из анализа государств как основных участников международных от-

191

ношений, хотя, как уже подчеркивалось, сведение международных отношений только к межгосударственным было бы неправомерно.

1. Цели и интересы в международных отношениях

Анализ целей участников международных отношений являет­ся не только одним из важнейших условий понимания их осо­бенностей, но и одной из наиболее трудных задач. Дело в том, что цель — категория во многом субъективная, и судить о ней можно лишь на основании действительных последствий тех дей­ствий, которые предпринимаются участниками международных отношений, причем и в этом случае степень достоверности тако­го суждения отнюдь не абсолютна и далеко не однозначна. Это тем более важно подчеркнуть, что результаты деятельности лю­дей нередко сильно расходятся с их намерениями.

И тем не менее в социологической науке выработан такой подход к пониманию целей, который, не являясь абсолютной га­рантией против субъективности, зарекомендовал себя как доста­точно плодотворный. Речь идет о подходе с точки зрения поведе­ния субъекта, то есть с точки зрения анализа последствий его поступков, а не его мыслей и декларируемых намерений. Так, если из нескольких возможных последствий какого-либо дейст­вия мы наблюдаем то, которое происходит, и имеем основание считать, что его бы не было без желания действующего субъекта, это означает, что указанное последствие и являлось его целью (1). В качестве примера можно назвать подъем популярности пра­вительства М. Тэтчер в Великобритании в результате его дейст­вий по выходу из Мальвинского кризиса.

Основываясь на указанном подходе, большинство представи­телей науки о международных отношениях определяют цели как предполагаемый (желаемый) результат действия, являющегося его причиной (побудительным мотивом) (см., например: 1; 2; 3). Это относится как к сторонникам политического реализма, так и к представителям других теоретических школ в науке о междуна­родных отношениях, в том числе марксистского и неомарксист­ского течений. Последние основываются, в частности, на по­ложении К. Маркса, согласно которому «будущий результат дея­тельности существует сначала в голове человека идеально, как внутренний образ, как побуждение и цель. Эта цель как задача определяет способ и характер действий человека, и ей он должен подчинять свою деятельность» (4).

192

Определенная методологическая близость отмечается также и в понимании значения категории «интерес» для анализа соотно­шения объективного и субъективного в структуре целей участни­ков международных отношений. Не случайно этой категории уде­ляется большое внимание в работах представителей самых раз­личных течений в науке о международных отношениях. Так, на­пример, теоретические построения школы политического реализма конструируются, как мы уже видели, на основе категории «инте­рес, выраженный в терминах силы (power)». С точки зрения Г. Моргентау, национальный интерес содержит два основных эле­мента: центральный (постоянный) и второстепенный (изменчи­вый). В свою очередь, центральный интерес состоит из трех фак­торов: природы интереса, который должен быть защищен, поли­тического окружения, в котором действует интерес, и рациональ­ной необходимости, ограничивающей выбор целей и средств (5).

В первой главе уже отмечалось, что Р. Арон (и ряд его после­дователей) считал понятие национального интереса слишком многозначным и потому малооперациональным для анализа це­лей и средств международных отношений. Вместе с тем его по­ложения о так называемых вечных целях любого государства по существу совпадают с традиционным пониманием национально­го интереса, присущим школе политического реализма. В самом деле, с точки зрения Р. Арона вечные цели могут проявляться как абстрактным, так и конкретным образом. В первом случае, они предстают как стремление к безопасности, силе и славе, а во вто­ром, — выражаются в жажде расширения пространства (или, иначе говоря, увеличения территории, занимаемой той или иной поли­тической единицей), увеличения количества людей (населения государства) и завоевания человеческих душ (распространения идеологии и ценностей данного политического актора) (6).

В наши дни, в условиях возрастания глобальной взаимозави­симости человечества, категории «интерес» принадлежит важная роль в понимании существа тех событий, явлений и процессов, которые происходят в сфере международных отношений. Вместе с тем следует иметь в виду и то, что эта ее роль не абсолютна.

Как отмечал Р. Арон, внешнеполитическая деятельность го­сударства выражается в действиях его лидеров, которые распола­гают определенными степенями свободы в выборе целей. При этом большое значение играют идеология, амбиции, темперамент и т.п. качества лидеров. С другой стороны, само их положение обусловливает то, что они стремятся создать впечатление, будто в основе всех их действий лежит национальный интерес (см.: там же, р. 97—102). Более того, некоторые исследователи считают,

7-1733 193

что хотя интерес объективен, но он, по сути, непознаваем. Поэ­тому для ученого, исходящего из объективного интереса в объяс­нении поведения людей и социальных общностей, опасность со­стоит в почти неизбежной возможности соскользнуть на путь про­извольного «конструирования» интересов. Иначе говоря, сущес­твует риск заменить субъективность тех, кого изучает социолог, его собственной субъективностью (см.: 1, р. 26).

Подобного мнения придерживается и известный французский специалист в области международных отношений Ж.-Б. Дюро-зель. «Было бы, конечно, хорошо, — пишет он, — если бы сущес­твовала возможность определить объективный национальный интерес. Тогда можно было бы довольно просто исследовать меж­дународные отношения путем сравнения между национальным интересом, предлагаемым лидерами, и объективным националь­ным интересом. Беда однако состоит в том, что любое размыш­ление об объективном национальном интересе является субъек­тивным» (7).

В конце концов, поскольку с такой точки зрения определить понятие национального интереса не представляется возможным, предлагают считать побудительным мотивом действий участни­ков международных отношений не интерес, а «национальную идентичность» (8). Речь идет о языке и религии как основах на­ционального единства, о культурно-исторических ценностях и на­ционально-исторической памяти и т.п. С этих позиций, напри­мер, поведение Франции на международной арене может быть лучше понято, если иметь в виду колебания ее исторических тра­диций между патриотизмом и пацифизмом, антиколониальной идеологией и идеей «цивилизаторской миссии», лежавшей в ос­нове колониальных экспансий, и т.п. В свою очередь, ключом к пониманию международной деятельности США может служить историческая традиция, сторонами которой являются изоляцио­низм «отцов-основателей» и интервенционизм (см.: там же, р. 474).

Действительно, без учета культурно-исторических традиций и национальных ценностей понимание внешней полигики того или иного государства и международных отношений в целом было бы неполным, а потому и неверным. И все же, скорее всего, ближе к истине Г. Моргеитау, который не противопоставляет националь­ную идентичность национальному интересу, а считает первую не­отъемлемым элементом второго (см: 18, р. 3—12).

В самом деле, в основе всякого интереса лежат объективные потребности, нужды субъекта или-социальной общности, обус­ловленные его экономической, социальной, политической и иной

194

ситуацией. Процесс познания социальных потребностей и есть процесс формирования интересов людей (см. об этом: 3, с. 112— 124). Интерес, таким образом, — категория объективно-субъек­тивная. Причем, объективным в своей основе может быть не толь­ко истинный, но и ложно понятый интерес. Так, десятилетиями на Западе существовало мнение о советской военной угрозе, а следовательно, о том, что наращивание вооружений служит ко­ренным интересам демократических государств в защите от на­падения со стороны тоталитарного режима. И хотя в действи­тельности Советский Союз не был заинтересован в нападении на западные страны, его поведение во внешнеполитической облас­ти, как и внутри страны, давало основания для их недоверия к нему (справедливости ради следует отметить, что верно и обрат­ное). Реально же гонка вооружений не служила интересам ни одной, ни другой стороны.

Бывают также мнимые и субъективные национальные инте­ресы. Примером первого могут служить такие обстоятельства, когда идея становится национальным мифом, овладевает умами людей, и доказать им эту мнимость чрезвычайно трудно (9). Что касается субъективного интереса, то хрестоматийный пример здесь — пос­тупок Герострата, добившегося бессмертной «славы» поджогом храма. В сфере современных международных отношений приме­ром субъективного «национального интереса» могут служить мо­тивы, которыми руководствовался Саддам Хусейн при вторже­нии Ирака в Кувейт в 1991 году (декларации о необходимости присоединения к Ираку «исконно принадлежавшей ему провин­ции» были лишь предлогом для попыток решить внутренние труд­ности иракского режима путем «небольшой победоносной войны»).

Наряду с основными (коренными, постоянными) и неоснов­ными (второстепенными, временными) интересами, интересами объективными и субъективными, подлинными и мнимыми, раз­личают также интересы совпадающие и взаимоисключающие, пересекающиеся и непересекающиеся и т.д. (10).

Исходя из сказанного, общественный интерес можно опреде­лить как осознанные потребности субъекта (социальной общнос­ти), вытекающие из фундаментальных условий его существова­ния и деятельности. В то же время интерес — это отношение потребности к условиям ее реализации. Соответственно, нацио­нальный интерес есть осознание и отражение в деятельности его лидеров потребностей государства. Это относится и к многона­циональным и этнически неднородным государствам: фактичес­ки под национальным интересом подразумевается национально-государственный интерес.

7* 195

Традиционно понимаемый коренной национально-государ­ственный интерес включает три основных элемента: военная безопасность; экономическое процветание и развитие; государ­ственный суверенитет как основа контроля над определенной территорией и населением.

Однако в наши дни как эти элементы, так и содержание на­ционального интереса в целом претерпевают существенные из­менения под давлением новых фактов и обстоятельств. Бурное развитие производительных сил, средств массовой коммуника­ции и информации, новые достижения научно-технической ре­волюции, усиливающаяся интернационализация всех сторон об­щественной жизни, возникновение и обострение глобальных про­блем, растущее стремление людей к демократии, личному досто­инству и материальному благополучию — все это трансформиру­ет интересы участников международных отношений, ведет к пе­реформулированию целей их взаимодействия.

Крах тоталитарных режимов и сопровождающееся трудностя­ми, противоречиями, кризисами и конфликтами продвижение европейских постсоциалистических стран к рыночным отноше­ниям и плюралистической демократии, распад СССР и его мно­гочисленные последствия, окончание «холодной войны» между Востоком и Западом — все эти и многие другие процессы, про­исходящие в современном мире, ставят перед международным сообществом новые задачи, вносят коренные изменения в усло­вия реализации интересов международных акторов. На глазах одного поколения людей мир как бы сужается, государства и ре­гионы становятся все более проницаемыми для пересекающих их границы растущих потоков идей, капиталов, товаров, технологий и людей. Традиционные двух- и многосторонние связи между государствами дополняются новыми, действующими в самых раз­ных областях — таких, как транспорт, экономика и финансы, информация и культура, наука и образование и т.д. На этой ос­нове появляются новые международные организации и институ­ты, которым государства делегируют часть своих полномочий, и которые имеют свои специфические цели и интересы, вытекаю­щие из самой сущности их как субъектов международных отно­шений. Картина усложняется и по мере усиления мощи и увели­чения числа транснациональных корпораций, которые стали зна­чительными и неотъемлемыми участниками международных от­ношений со своими специфическими интересами и целями, свя­занными в первую очередь с собственными финансовыми при­былями и экономическим ростом, но их интересы касаются и стабильности (экономической, политической, военной) страны

196

базирования, всеобщей безопасности и сотрудничества, других вопросов глобального характера.

В этих условиях национальный интерес не может быть обес­печен без создания таких условий существования государства, как внутренняя стабильность, экономическое благополучие, мораль­ный тонус общества, безопасность (причем не только в ее воен­но-стратегическом аспекте, но и в более широком плане, вклю­чая экологическую обстановку), благоприятное внешнеполити­ческое окружение, престиж и авторитет на мировой арене. Сле­дует иметь в виду, что обеспечение национального интереса до­стигается лишь при сбалансированности указанных условий, пред­ставляющих собою открытую систему взаимозависимых и взаи­модополняющих элементов. Полное обеспечение каждого из них возможно лишь в идеале. В реальной же практике нередки слу­чаи отсутствия и типичны случаи недостаточного развития того или другого из указанных элементов или условий, что компенси­руется более интенсивным развитием других. В обеспечении по­добного баланса и состоит существо и искусство международной политики (11). Важную роль играет при этом выбор соответству­ющих средств и выработка внешнеполитических стратегий.

2. Средства и стратегии участников международных отношений

Средства — это пути, способы, методы и орудия достижения целей. Цели и средства — диалектически взаимосвязанные кате­гории (см. об этом: 3, с. 127—130). Никакая, даже самая реальная цель не может быть достигнута без соответствующих средств. В свою очередь, средства должны соответствовать цели.

Специфика средств, потенциально или актуально находящих­ся в распоряжении международных акторов, вытекает из особен­ностей международных отношений и прежде всего из того обсто­ятельств, что они применяются к общностям, на которые в боль­шинстве своем не распространяется власть отдельного государст­ва. Разные специалисты называют многообразные типы средств, используемых участниками международных отношений в их вза­имодействии. Однако в конечном итоге это многообразие сво­дится к ограниченному количеству типов: в одном случае — это сила, убеждение и обмен (см.: 1, р. 20—23), в другом — сила и переговоры (см.: 8, р. 472—473), в третьем — убеждение, торг, угроза и насилие (см.: 7, р. 96) и тд. Нетрудно заметить, что, по сути, речь идет о совпадающей типологии средств, полюсами ко­торой выступают насилие и переговоры. При этом насилие и уг-

197

Традиционно понимаемый коренной национально-государ­ственный интерес включает три основных элемента: военная безопасность; экономическое процветание и развитие; государ­ственный суверенитет как основа контроля над определенной территорией и населением.

Однако в наши дни как эти элементы, так и содержание на­ционального интереса в целом претерпевают существенные из­менения под давлением новых фактов и обстоятельств. Бурное развитие производительных сил, средств массовой коммуника­ции и информации, новые достижения научно-технической ре­волюции, усиливающаяся интернационализация всех сторон об­щественной жизни, возникновение и обострение глобальных про­блем, растущее стремление людей к демократии, личному досто­инству и материальному благополучию — все это трансформиру­ет интересы участников международных отношений, ведет к пе­реформулированию целей их взаимодействия.

Крах тоталитарных режимов и сопровождающееся трудностя­ми, противоречиями, кризисами и конфликтами продвижение европейских постсоциалистических стран к рыночным отноше­ниям и плюралистической демократии, распад СССР и его мно­гочисленные последствия, окончание «холодной войны» между Востоком и Западом — все эти и многие другие процессы, про­исходящие в современном мире, ставят перед международным сообществом новые задачи, вносят коренные изменения в усло­вия реализации интересов международных акторов. На глазах одного поколения людей мир как бы сужается, государства и ре­гионы становятся все более проницаемыми для пересекающих их границы растущих потоков идей, капиталов, товаров, технологий и людей. Традиционные двух- и многосторонние связи между государствами дополняются новыми, действующими в самых раз­ных областях — таких, как транспорт, экономика и финансы, информация и культура, наука и образование и т.д. На этой ос­нове появляются новые международные организации и институ­ты, которым государства делегируют часть своих полномочий, и которые имеют свои специфические цели и интересы, вытекаю­щие из самой сущности их как субъектов международных отно­шений. Картина усложняется и по мере усиления мощи и увели­чения числа транснациональных корпораций, которые стали зна­чительными и неотъемлемыми участниками международных от­ношений со своими специфическими интересами и целями, свя­занными в первую очередь с собственными финансовыми при­былями и экономическим ростом, но их интересы касаются и стабильности (экономической, политической, военной) страны

196

базирования, всеобщей безопасности и сотрудничества, других вопросов глобального характера.

В этих условиях национальный интерес не может быть обес­печен без создания таких условий существования государства, как внутренняя стабильность, экономическое благополучие, мораль­ный тонус общества, безопасность (причем не только в ее воен­но-стратегическом аспекте, но и в более широком плане, вклю­чая экологическую обстановку), благоприятное внешнеполити­ческое окружение, престиж и авторитет на мировой арене. Сле­дует иметь в виду, что обеспечение национального интереса до­стигается лишь при сбалансированности указанных условий, пред­ставляющих собою открытую систему взаимозависимых и взаи­модополняющих элементов. Полное обеспечение каждого из них возможно лишь в идеале. В реальной же практике нередки слу­чаи отсутствия и типичны случаи недостаточного развития того или другого из указанных элементов или условий, что компенси­руется более интенсивным развитием других. В обеспечении по­добного баланса и состоит существо и искусство международной политики (11). Важную роль играет при этом выбор соответству­ющих средств и выработка внешнеполитических стратегий.

2. Средства и стратегии участников международных отношений

Средства — это пути, способы, методы и орудия достижения целей. Цели и средства — диалектически взаимосвязанные кате­гории (см. об этом: 3, с. 127—130). Никакая, даже самая реальная цель не может быть достигнута без соответствующих средств. В свою очередь, средства должны соответствовать цели.

Специфика средств, потенциально или актуально находящих­ся в распоряжении международных акторов, вытекает из особен­ностей международных отношений и прежде всего из того обсто­ятельств, что они применяются к общностям, на которые в боль­шинстве своем не распространяется власть отдельного государст­ва. Разные специалисты называют многообразные типы средств, используемых участниками международных отношений в их вза­имодействии. Однако в конечном итоге это многообразие сво­дится к ограниченному количеству типов: в одном случае — это сила, убеждение и обмен (см.: 1, р. 20—23), в другом — сила и переговоры (см.: 8, р. 472—473), в третьем — убеждение, торг, угроза и насилие (см.: 7, р. 96) и т.д. Нетрудно заметить, что, по сути, речь идет о совпадающей типологии средств, полюсами ко­торой выступают насилие и переговоры. При этом насилие и уг-

197

роза могут быть представлены как элементы силы, а убеждение и торг — элементы переговоров. Каждое из названных понятий от­ражает относительно широкую совокупность путей, методов, спо­собов и инструментов достижения цели, которые в реальной дей­ствительности международных отношений используются в самых различных сочетаниях, поэтому выделение их в «чистом виде» — не более, чем абстракция, служащая задачам анализа.

Так, следует отметить возрастающую роль убеждения и пере­говоров, иначе говоря, политических средств во взаимодействии современных участников международных отношений. Эти сред- | ства предполагают налаживание систематических, постоянных связей и контактов между ними, ведут к росту взаимного дове­рия. Успеху политических средств способствует наличие у сторон взаимных интересов. Например, именно общая заинтересован­ность участников СБСЕ в безопасности и стабильности на Евро­пейском континенте явилась той основой, которая способствова­ла принятию в ноябре 1990 г. Парижской Хартии для новой Ев­ропы, в которой признается окончание эпохи конфронтации между Востоком и Западом. С другой стороны, и несовпадение интере­сов не является препятствием для успешного применения поли­тических средств участниками международных отношений. Бо­лее того, специалисты, занимающиеся теорией и методологией переговоров, именно в несовпадении интересов усматривают одну из предпосылок успеха, отмечая, что «удовлетворительное согла­шение становится возможным потому, что стороны хотят разно­го... Различия в интересах и убеждениях открывают возможность того, что тот или иной аспект оказывается весьма выигрышным для вас, но малоценным для другой стороны» (цит. по: 10, с. 20)¹.

Как уже отмечалось, категории «цели» и «средства» являются соотносительными. Они соответствуют не различным событиям, поведениям и действиям участников международных отношений, а их различному положению по отношению друг к другу. Опреде­ленное событие, поведение или действие является средством по отношению не к любой, а к определенной же цели; последняя, в свою очередь, может выступать средством по отношению к дру­гой цели. Установление соответствия между целями и средствами отражается категорией «стратегия». Специалисты в данной об­ласти отмечают, что характер и диалектику любой стратегии оп­ределяют: 1) существенное воздействие на кого-то или что-то;

б) средства и способы далеко идущего воздействия; в) перспек-

' Более подробно проблема переговоров рассматривается в главе XI.

198

тивно-динамичная ориентация цели (12). В общем виде страте­гия может быть определена как долговременная линия поведе­ния, соединяющая науку и искусство в достижении перспектив­ной цели.

В наши дни категория «стратегия» приобрела довольно широ­кий характер, возникли понятия экономической стратегии, по­литической стратегии, стратегии развития предпринимательства, стратегии банковского дела... вплоть до «стратегии продажи ар­бузов в больших городах». Однако во всех случаях стратегия по­нимается именно как наука и искусство соотнесения целей с имеющимися средствами. Согласно классической военной науке, например, решающее условие высшей победы — это численный перевес над противником. В прямом кратковременном столкно­вении главным фактором является количество средств (живой силы и вооружений), имеющихся в распоряжении у каждого из про­тивников. В то же время Наполеон выиграл итальянскую кампа­нию, не располагая необходимым перевесом над силами против­ника в целом. Дело в том, что он сумел так распределить свои силы, что при каждом прямом столкновении имел над ним ло­кальное и временное превосходство. Таким образом, успешное достижение цели зависит не только от наличных средств, но и от того, как они используются, т.е. от стратегии.

Вопреки встречающемуся иногда мнению, было бы ошибкой считать, что вплоть до середины XX в. стратегия в теоретическом и практическом смысле была исключительной принадлежностью военного искусства и войн (13). Традиционные постоянные ин­тересы государств — безопасность и процветание — могли дости­гаться лишь при благоприятном соотношении сил. Отсюда тра­диционными же средствами достижения целей были не только войны, но и «дипломатическо-стратегическая игра», направлен­ная на достижение указанного соотношения. Роль стратегии того или иного актора международных отношений в данном случае заключалась в том, чтобы дипломатическими средствами проти­востоять давлению более сильных акторов, а также компенсиро­вать собственные геополитические или демографические недо­статки. И все же, решающим средством участников международ­ных отношений вплоть до последнего времени оставалась воен­ная сила. Поэтому и основным направлением дипломатической стратегии было формирование коалиций и союзов, призванных обеспечить перевес в силе над потенциальным и актуальным про­тивником, а война, в полном соответствии с известной формулой К. Клаузевица, являлась продолжением политики иными сред­ствами.

199

В новых условиях это положение коренным образом изменя­ется. Взаимозависимость мира, его хрупкость перед разруши­тельными последствиями применения современных средств мас­сового уничтожения, перед опасностью других глобальных про­блем требует от участников международных отношений реши­тельного разрыва с прежними стратегиями в отношениях друг с другом. Изменяется и содержание понятия «сила».

3. Особенности силы как средства международных акторов

Сила и насилие издревле являются наиболее распространен­ными и решающими в арсенале средств международных акто­ров. С понятием силы связана одна из центральных проблем меж­дународных отношений — проблема войны и мира. На его осно­ве акторы судят о возможностях друг друга, строят планы своего взаимодействия, принимают решения, оценивают степень ста­бильности международной системы. Наконец, категория «сила» выполняет значительную методологическую роль в науке о меж­дународных отношениях, являясь важным инструментом их на­учного анализа: о значении «силового фактора» ведутся дискус­сии между различными научно-теоретическими школами, сила выступает критерием многообразных моделей систем междуна­родных отношений и т.д.

И все же приходится признать, что если и прежде ни у теоре­тиков, ни у практиков международных отношений не было пол­ной ясности относительно содержания понятия силы, то нет его и сегодня.

В самом общем виде под силой понимают способность меж­дународного актора навязать свою волю и тем самым повлиять на характер международных отношений в собственных интересах. Но что лежит в основе такой способности? Чем она обусловлена? В чем выражается? Эти и другие подобные вопросы до сих пор остаются предметом полемики в теории и источником многих недоразумений в практике международных отношений.

Примерно с конца 40-х годов наиболее распространенными в науке о международных отношениях стали два подхода к понима­нию силы — атрибутивный и поведенческий (бихевиоралъныи). Первый рассматривает силу международного актора (прежде все­го — государства) как нечто присущее ему изначально, как его неотъемлемое свойство. Второй связывает силу с поведением меж­дународного актора, его взаимодействиями на мировой арене (14).

Атрибутивный подход характерен для политического реализ­ма. С точки зрения Г. Моргентау, международная политика, как

200

и любая другая, есть политика силы. Моргентау не делает разли­чий между силой, мощью, властью и влиянием, выражая все это одним термином «power», который выступает для него как обоб­щенная характеристика, обозначающая цель и средство полити­ки государства на мировой арене. Представляя собой способность государства контролировать действия других государств, между­народная политика имеет три основных источника и соответствен­но преследует три основных цели: стремление к выгоде; опасе­ние понести ущерб или оказаться в невыгодном положении; ува­жение к людям и институтам. Именно для этого государству и нужна сила (власть, мощь), содержание которой не ограничива­ется только его военными ресурсами, а включает в себя, помимо них, еще целый ряд составных элементов: промышленный по­тенциал; природные ресурсы; геостратегические преимущества;

численность населения; культурные характеристики (националь­ный характер); национальную мораль; качество дипломатии и

государственного руководства.

В отличие от Г. Моргеитау, другой влиятельный представи­тель школы политического реализма — А. Уолферс — стремится провести различие между силой (властью, мощью) и влиянием международных акторов. По его мнению, сила — это способ­ность актора изменить поведение других международных акторов путем принуждения. Влияние же — это его способность изме­нить указанное поведение посредством убеждения. В то же вре­мя он подчеркивал, что между силой и влиянием имеется опре­деленный континуум, что их различия не абсолютны (15). Одна­ко и в этом случае вопросы, связанные с определением силы того или иного государства, остаются нерешенными. Дело в том, что реалисты стремятся представить силу как исчисляемую характе­ристику государства, как величину, придающую действиям раз­личных государств более или менее однородный смысл. Соглас­но их подходу, подобно тому как в рыночной экономике стрем­ление предпринимателя к максимальному удовлетворению своих интересов определяется в терминах денег и прибыли, так и для государства реализация его национальных интересов резюмиру­ется в стремлении увеличить свою мощь и/или силу.

Но при таком подходе возникают две трудности. Первая из них связана с разнородностью составных элементов силы: ведь помимо вещественных компонентов, в нее включаются и такие, которые не поддаются сколь-либо точному измерению (напри­мер, национальный характер или качество государственного ру­ководства). На это, кстати, обращал внимание и Г. Моргентау, когда в полемике с «модернистами» сравнивал феномен власти с любовью, которая не поддается постижению при помощи рацио-

201

нальных средств (см.: об этом: 5, с. 169). Вторая трудность выте­кает из того, что понимание силы государства как его неотъемле­мого свойства изолирует его от той системы международных свя­зей, в которой она проявляется и проверяется и без которой лю­бые измерения силы нередко утрачивают свой смысл. В конеч­ном счете эти трудности обусловили то, что атрибутивное пони­мание силы стало одним из самых слабых мест школы полити­ческого реализма.

Пытаясь преодолеть этот недостаток, Р. Арон делает предме­том своего анализа не только различия между силой и влиянием, но также между силой и мощью, мощью и властью, соотношени­ем сил и властными отношениями (см.: 5, с. 58—80). Общее меж­ду ними он усматривает в том, что сила и мощь в международных отношениях, как и власть во внутриобщественных отношениях, зависят от ресурсов и связаны с насилием. Являясь привержен­цем веберовского подхода, Р. Арон исходит из того, что феномен власти включает три элемента: территорию, монополию на леги-тимное физическое насилие и институты. В международных от­ношениях, которые отличаются отсутствием монополии на леги-тимное насилие и слабой ролью институтов в урегулировании споров, свойственные для власти отношения командования и авторитета часто проявляются как прямое принуждение или уг­роза насилия. Здесь основная цель — не контроль над админис­тративными или институциональными механизмами, позволяю­щими осуществлять политическое и социальное влияние, а реа­лизация «вечных целей государства», которыми являются его бе­зопасность, сила и слава.

Власть тесно связана с мощью и силой государства. Однако их нельзя смешивать. Власть — понятие внутриполитическое, тогда как мощь относится к внешнеполитической характеристике го­сударства. Ориентация власти на внешнеполитические цели — свидетельство завоевательной политики. Но власть суверена — будь то наследный монарх или партийный лидер — отличается от власти завоевателя: первый стремится выглядеть легитимным вы­разителем общества, соответствовать его традициям и законам, второй же опирается (по крайней мере вначале) на откровенную силу. Таким образом, проявление властных отношений на меж­дународной арене связано с имперскими амбициями и тенден­циями¹. Отличие силы от мощи, с точки зрения Р. Арона, состоит

' В этой связи Р Арон, рассматривая политику США на международной арене, приходил к выводу о ее имперском характере (см : R. Aron. Repubhque unpenale. Les Etats-Unis dans Ie monde. 1945—1972. — Pans, 1973).

202

в том, что мощь международного актора — это его способность навязать свою волю другим. Иначе говоря, мощь — это социаль­ное отношение. Сила же — это лишь один из элементов мощи. Таким образом, различие между ними — это различие между по­тенциалом государства, его вещными и людскими ресурсами, с одной стороны, и человеческим отношением — с другой. Состав­ными элементами силы являются материальные, человеческие и моральные ресурсы государства (потенциальная сила), а также вооружения, армия (актуальная сила). Мощь — это использова­ние силы. Это способность повлиять не только на поведение, но и на чувства другого. Важный фактор мощи — мобилизация сил для эффективной внешней политики. Следует отличать наступа­тельную мощь (способность политической единицы навязать свою волю другим) и оборонительную мощь (способность не дать на­вязать себе волю других).

В структуре государственной мощи Р. Арон выделяет три ос­новных элемента: 1) среда (пространство, занимаемое полити­ческими единицами); 2) материалы и знания, находящиеся в их распоряжении, а также численность населения и возможности превращения определенной его части в солдат; 3) способность к коллективному действию (организация армии, дисциплина бой­цов, качество гражданского и военного управления в военное и в мирное время, солидарность граждан перед лицом испытаний благополучием или несчастьем). Лишь второй из этих элемен­тов, по его мнению, может быть назван силой. При этом Р. Арон подвергает критике различные варианты структуры государствен­ной мощи, представленные в работах сторонников американской школы политического реализма (например таких, как Г. Морген-тау, Н. Спайкмен, Р. Штеймец). Он отмечает, что их взгляды на структуру государственной мощи носят произвольный характер, не учитывают происходящих в ней с течением времени измене­ний, не отвечают условиям полноты. Но главный недостаток ука­занных взглядов состоит, по его мнению, в том, что они пред­ставляют мощь как измеримое явление, которое можно «взвесить на весах». Если бы это было так, подчеркивает Р. Арон, то любая война стала бы невозможной, т.к. ее результат был бы всем из­вестен заранее. Можно измерить силу государства, которая пред­ставляет собой его мускулы и вес. Но как мускулы и вес борца ничего не значат без его нервного импульса, решительности, изо­бретательности, так и сила государства ничего не значит без его мощи. О мощи того или иного государства можно судить лишь весьма условно, через ссылку на его силы, которые, в отличие от мощи, поддаются оценке (правда, только приблизительной). Го-

203

сударство, слабое с точки зрения наличных сил, может успешно противостоять гораздо более сильному противнику: так вьетнам­цы в отсутствие таких элементов силы, как развитая промышлен­ность, необходимое количество различных видов вооружений и т.п., нашли такие методы ведения войны, которые не позволили американцам добиться победы над ними.

Несмотря на то, что ему не удалось это полностью, заслугой Р. Арона явилось стремление преодолеть недостатки атрибутив­ного понимания силы. При этом он не останавливается и на би-хевиоральном понимании, связывающем ее с целями и поведе­нием государств на международной арене. Р. Арон идет дальше, пытаясь обосновать содержание мощи как человеческого (соци­ального) отношения. Можно сказать, что в определенной мере он сумел предвосхитить некоторые аспекты более позднего — структуралистского подхода к пониманию силы.

Основы этого подхода были заложены уже сторонниками те­ории взаимозависимости, получившими широкое распростране­ние в 70-е годы1. Р. Коохейн, Дж. Най и другие представители этой теории предприняли попытку поставить силу в зависимость от характера и природы широкого комплекса связей и взаимо­действий между государствами. Теоретики взаимозависимости обратили внимание на перераспределение силы во взаимодейст­вии международных акторов, на перемещение основного сопер­ничества между ними из военной сферы в сферы экономики, финансов и т.п. и на увеличение в этой связи возможностей ма­лых государств и частных субъектов международных отношений (см.: 11). При этом подчеркивается различие степеней уязвимос­ти одного и того же государства в различных функциональных сферах (подсистемах) международных отношений. В каждой из таких сфер (например, военная безопасность, энергетика, фи­нансовые трансферты, технология, сырье, морские ресурсы и т.п.) устанавливаются свои «правила игры», своя особая иерархия. Го­сударство, сильное в какой-либо одной или даже нескольких из этих сфер (например, военной, демографической, геополитичес­кой), может оказаться слабым в других (экономика, энергетика, торговля). Поэтому оценка действительной силы предполагает учет не только его преимуществ, но и сфер его уязвимости.

' Следует иметь в виду и то, что уже в 1945 г. американский исследователь А. Хиршман в работе «National Power and the Structure of the Foreign Trade» при­влек внимание к взаимосвязи, существующей между влиянием государства на мировой арене и структурой его внешней торговли, подчеркивая вытекающие из этого возможности формирования новых форм зависимости (цит по: 2, р. 149).

204

Так, например, было установлено, что существует корреля­ция между структурой внешней торговли того или иного государ­ства и его влиянием на мировой арене. В этом отношении пока­зателен пример американо-японских отношений, свидетельству­ющий о том, что в современных условиях межгосударственного соперничества на смену территориальным завоеваниям приходит дающее гораздо больше преимуществ завоевание рынков. За пе­риод с 1958 по 1989 гг. рост японского внешнеторгового экспорта составил 167%, что выглядит весьма впечатляюще по сравнению с 7% роста, которых добились в этой области за тот же период США. Важно, однако, то, что более 30% внешнеторговых опера­ций Японии по-прежнему выпадает на долю США, что делает ее в двусторонних отношениях более уязвимой, чем ее американс­кий партнер (16).

Таким образом, крупный вклад школы взаимозависимости состоит в том, что она показывает несостоятельность сведения феномена силы к ее военному компоненту, привлекает внимание к его вытеснению другими элементами данного феномена, и пре­жде всего такими, которые относятся к сфере экономики, фи­нансов, новых технологий и культуры. Вместе с тем следует при­знать, что некоторые выводы и положения указанной школы оказались явно преждевременными. Это касается прежде всего вывода об отмирании роли военной силы в отстаивании между­народными акторами своих интересов, стремления представить ее не отвечающей реалиям XX века, и, соответственно, приниже­ния методологического значения категории «сила» для анализа международных отношений. Ошибочность подобных позиций стала очевидной уже в 80-е годы в свете резко обострившейся международной обстановки. Последующие события — развал СССР и мировой социалистической системы, вооруженный кон­фликт 1991 года в зоне Персидского залива, как и вооруженные конфликты на территории бывшего Советского Союза — пока­зывают, что отказываться от понятия силы в изучении межгосу­дарственных взаимодействий и, следовательно, от традиций по­литического реализма пока не приходится. Другое дело, что эти традиции должны быть переосмыслены с учетом новых реалий и достижений других теоретических направлений, освобождены от односторонностей и абсолютизаций. Попытка такого переосмыс­ления и была предпринята сторонниками структуралистского по­нимания силы.

В соответствии с таким пониманием, в настоящее время на­иболее мощным средством достижения международными акто­рами своих целей становится «структурная сила» — способность обеспечить удовлетворение четырех социальных потребностей,

205

которые лежат в основе современной экономики: безопасность (в том числе и оборонительная мощь), знание, производство и финансы. Структурная сила изменяет рамки мировой экономи­ки, в которых взаимодействуют друг с другом современные акто­ры международных отношений. Она зависит не столько от меж­государственных отношений, сколько от системы, элементами которой являются различные типы потребления, способы пове­дения, образы жизни. Эта система не зависит от территориально­го деления мира. Власть над идеями, кредитами, технологиями и т.п. не нуждается в территориальных границах. Она распростра­няется через таких агентов, как банки, предприятия, средства мас­совой информации и т.п. Границы, которые прежде служили га­рантией безопасности, защищали национальную валюту и наци­ональную экономику, стали теперь проницаемыми. Структурная сила влияет на предмет, содержание и исход тех или иных меж­дународных переговоров, определяет правила игры в той или иной области международных отношений. Кроме того, что особенно важно, она используется ее обладателями для непосредственного воздействия на конкретных индивидов: производителей, потре­бителей, инвесторов, банкиров, клиентов банков, руководящих кадров, журналистов, преподавателей и т.д. Тем самым, считает С. Стренж, происходит формирование огромной внетерритори-альной транснациональной империи со столицей в Вашингтоне. В указанных основных измерениях глобальной политической эко­номии, считает она, США располагают более значительными сред­ствами влияния, чем кто-либо еще. Увеличивая их притягатель­ную власть, это влияние усиливается еще и тем обстоятельством, что США способны использовать все четыре измерения одновре­менно (17).

Рассматривая концепцию структурной силы, французские социологи международных отношений Б. Бади и М.-К. Смуц особо выделяют в ее составе такой элемент, как технология. Технологи­ческая мощь, подчеркивают они, является не просто продолже­нием экономической и торговой силы (или мощи), но играет и самостоятельную роль в системе средств международных акто­ров. Она лежит в основе трех решающих для международной де­ятельности феноменов: автономии решения актора в военной сфере, его политического влияния, а также культурной притяга­тельности (см.: 16, р. 155).

* * *

Завершая рассмотрение категорий целей и средств междуна­родных акторов, следует отметить, что, как и любые другие науч-

206

ные понятия, они носят исторический характер: их содержание развивается, наполняясь под влиянием изменений в объектив­ной реальности и обогащения теоретической базы науки новым содержанием. Вместе с тем в них имеются и определенные ус­тойчивые элементы, сохраняющие свое значение до тех пор, пока сохраняется деление мира на государственно-территориальные политические единицы. Эта устойчивость касается как совокуп­ности основных целей и средств, так и их традиционных компо­нентов (например, для силы — это военный компонент, для пе­реговоров — это торг, подкрепленный наличными ресурсами). Однако новые явления в международных отношениях, во-пер­вых, трансформируют иерархию и характер взаимодействия меж­ду этими традиционными компонентами, а во-вторых, добавля­ют к ним новые компоненты (так, к традиционным компонентам национального интереса, как цели международного актора, се­годня добавляются экологическая безопасность, требования, свя­занные с удовлетворением основных прав и свобод человека; в содержании силы на передний план все более заметно выдвига­ются характеристики, связанные с экономическим развитием и внутриполитической стабильностью, и т.п.). Картина еще больше усложняется ввиду «узурпирования» традиционных средств не­традиционными международными акторами (например, между­народной мафией) и появления нетрадиционных средств в арсе­нале традиционных акторов (новые средства коммуникации и мас­совой информации, используемые в межгосударственном сопер­ничестве). Поэтому при осмыслении того или иного междуна­родного события или процесса необходимо стремиться к учету всей совокупности влияющих на него обстоятельств и одновре­менно принимать во внимание относительность, несовершенст­во концептуальных орудий его анализа, избегая «окончательных», «одномерных» выводов, пытаясь выстроить несколько вариантов его причин и возможных путей дальнейшей эволюции. Некото­рыми ориентирами подобного анализа могут выступать принци­пы и нормы международных отношений.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Demennic J.-f. Esquisse de problematique pour une sociologie des rela­tions intemationales. — Grenoble. 1977, p. 2.

2. Merle M. Sociologie des relations intemationales. — Paris, 1974.

3. Поздняков Э.А. Системный подход и международные отношения. - M., 1976.

4. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е, т. 12, с. 718.

207

5. См.: Цыганков А.П. Ганс Моргентау: взгляд на внешнюю политику // Власть и демократия. Зарубежные ученые о политической науке. — М., 1992, с. 164.

6. Агоп R. Paix et Guerre entre les nations. — Paris, 1984, p. 82—87.

7. Duroselk J.-B. Tout empire p

8. Merle М. La politique etrang, re//Traite de science politique. — Paris, 1985, pp. 473-474; 522.

9. См. об этом: Государственные, национальные и классовые инте­ресы во внешней политике и международных отношениях // Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 2, 70.

10. Удалое В.В. Баланс сил и баланс интересов // Международная жизнь, 1990, № 5, с. 19—20.

11. Кунадзе Г. Новое мышление тоже стареет. // Новое время, 1991, № 11.

12. См.: Chamay J.-P. Essai generate de la Strategic. — Paris, 1973, p. 75-77.

13. См.: Кукулка Ю. Проблемы теории международных отношений. - М., 1980, с. 126.

14. Баланс сил в мировой политике: теория и практика. Сборник статей под ред. академика АЕН России Э.А. Позднякова. — М., 1993, с. 11.

15. См. об этом: Senarclens P.de. La politique intemationale. — Paris, 1992, p. 24.

16. См. об этом: Badie В., Suouts M.-C. Le retoumement du monde. Sociologie de la scene intemationale. — Paris, 1992, p. 149.

17. Strange S. Toward a Theory of Transnational Empire // E.O. Czempi-el, J.N. Rosenau (eds). Approaches to World Politics for the 1990s. — Lexin-gton (Mass.), 1989.

18. Morgenthau H. Politics amond Nations. N.Y., 1955.

208

Глава IX

ПРОБЛЕМА ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Как свидетельствует история, различные социальные об­щности, взаимодействующие друг с другом на международной арене, всегда были заинтересованы в том, чтобы экономические и культурные обмены между государствами и гражданами, поли­тические и социальные процессы, выходящие за рамки межгосу­дарственных границ, сотрудничество, конфликты и даже войны осуществлялись в соответствии с определенными правилами, ре­гулирующими меру допустимого в данной области. Особую важ­ность проблема регулирования международных отношений при­обретает в наши дни, что связано с ростом взаимозависимости современного мира, обострением глобальных вызовов человечес­кой цивилизации в экологии и демографии, экономике и поли­тике, с распространением средств массового уничтожения и ос­тающейся реальной угрозой ядерной войны.

Основными социальными регуляторами общественных отно­шений, которые были выработаны человечеством в его истори­ческом развитии, стали правовые и моральные нормы. В сфере международных отношений они имеют свои существенные осо­бенности и отличия, характеризуются сложностью и вызывают неоднозначные трактовки и интерпретации в науке. Так, с одной стороны, исследователи справедливо отмечают общее возраста­ние уровня правового сознания в мире, повышение роли этичес­ких факторов в процессе создания, функционирования и разви­тия международного права (1), а с другой, — с неменьшим осно­ванием указывают на то, что как международная мораль, так и международное право продвинулись сравнительно недалеко в своем влиянии на характер взаимодействия государств и народов и потому не могут рассматриваться как эффективные регуляторы такого взаимодействия (2).

209

Такая неоднозначность в оценке регулирующей роли права и морали в международных отношениях вовсе не является свиде­тельством того, что эту роль можно не принимать во внимание и что во внешней политике государства действуют в полном соот­ветствии с учением Н. Макиавелли, согласно которому «разум­ный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпала причи­на, побудившая его дать обещание» (3). Отмеченная неоднознач­ность подчеркивает лишь опасность упрощенного подхода к по­ниманию нравственного и правового аспектов международных отношений, их противоречивой социальной природы и истори­ческого характера. Она говорит как о несовершенстве и относи­тельности роли международной морали и международного права, так и о том, что поскольку мир не знает других средств регулиро­вания международных взаимодействий, постольку от их участни­ков требуется постоянное внимание к моральным и правовым принципам и нормам.

В данной связи в настоящей главе рассматриваются вопросы, связанные с регулятивной ролью международного права, его ос­новными принципами, а также взаимодействием права и морали в международных отношениях.

1. Исторические формы и особенности регулятивной роли международного права

Современное международное право является продуктом дли­тельного исторического развития, на разных этапах которого оно принимало различные формы (4).

На первой стадии своей эволюции международное право су­ществовало в теологической форме. В Ассирии, Египте, Дагомее, Перу, государстве ацтеков применение международного права и права войны было уделом жрецов. Именно они освящали цере­монии и ритуалы начала и окончания войн. Даже в тех случаях, когда правитель не принадлежал к числу религиозных иерархов, он был заинтересован в том, чтобы его воспринимали хотя бы отчасти именно в этом качестве. И Цезарь, и Август, сосредото­чив в своих руках крупнейшие государственные посты, стреми­лись предстать одновременно и как верховные главнокомандую­щие, и как великие жрецы.

Определенные пережитки теологической концепции между­народного права можно встретить и сегодня: например, в обыча­ях кровной мести, «священной войны» (джихад), праве священ­ной мести (вспомним «дело» Салмана Рущди) и т.п.

210

В средние века концепция международного права приобретает метафизическую форму. Международное право конструируется на основе таких понятий и принципов, как абсолютное и незыбле­мое понятие суверенитета, право на завоевания, принцип перво­го оккупанта, династический принцип. Критерий суверенности сводится, в конечном счете, к праву на объявление войны любо­му государству и праву возможности, даже обязанности ответить на любой вызов извне. Межгосударственная граница понимается как та линия, с которой можно отправиться на завоевание своего соседа, или с которой он сам нападает на вас. В остальном меж­дународное право и сегодня постоянно воспроизводит понятия суверенной власти, лиг и союзов, свободы навигации и т.п. Од­ним словом, подобные понятия практически не изменились со времен Фукидида и Полибия. «Наши мирные договоры, согла­шения об арбитраже, пакты о ненападении не более изобрета­тельны, чем во времена Пелопонесской войны. Единственное новое понятие, добавленное метафизическим правом к своему теологическому наследию, это принцип национальности (хотя его знали уже греки, отличавшие эллинов от варваров). Его генезис связан, вероятно, с реакцией на династическую политику» (см.:

там же, р. 12).

Еще одна историческая форма международного права, роль которой так же велика и так же вредна, представлена антропо­морфным международным правом. По всей видимости, в ней находит отражение принцип абсолютизма, в соответствии с ко­торым средневековое право делало из политического суверени­тета родовое благо, переходящее по наследству из поколения в поколение, а войны между государствами представали как ссоры между суверенами или споры династий. В наши дни периодичес­ки возрождаются проекты международных договоров, законов и судов, которые являются, в некотором смысле, воспроизведени­ем антропоморфных канонов. Таковы, например, попытки за­претить войны путем своего рода полицейской регламентации, то же можно сказать о некоторых современных проектах арбит­ража, которые, не внося по сути ничего нового, фактически вос­производят частное право или даже феодальное право, напоми­ная в чем-то придворные суды удельных князей.

Современное международное право определяется юристами как «особая система прав, функционирующая в международной системе» (5), как «государственно-волевое явление; система юри­дических норм, регулирующих определенные общественные от­ношения», с указанием на ее обеспечение в необходимых случаях государственным принуждением (6). Важным является уточне-

211

ние, согласно которому «международное право есть совокупность прежде всего общепризнанных норм» (7). Субъектами междуна­родного права являются прежде всего существующие государст­ва, государства в стадии становления, МПО, некоторые государ­ственно-подобные образования (вольные города, Ватикан и др.) (см.: 6, с. 27). Вместе с тем, в последние годы субъектами между­народного права становятся и отдельные граждане, что является одним из важных проявлений демократизации современных меж­дународных отношений.

Действительно, 80-е годы XX века ознаменовались широким распространением либеральной демократии в мире, которое про­должается и сегодня. В эти годы произошло падение военных режимов в Латинской Америке (Аргентина, Бразилия, Чили) и Азии (Филиппины), начались демократические преобразования в Южной Корее, Тайване, демократические выборы прошли в ряде африканских стран к югу от Сахары (Мали, Буркина Фасо и др.). Бурные перемены в Восточной Европе — начиная от «перестрой­ки» и падения Берлинской стены, обретения странами бывшего «советского блока» возможности самостоятельно выбирать свою судьбу, и кончая достижением независимости бывшими респуб­ликами СССР — также вписываются в эту общую тенденцию. В то же время в них, вероятно, наиболее выпукло отражаются и противоречия как самой идеи либеральной демократии, так и меж­дународного права, которое издавна является ее неотъемлемым спутником.

В соответствии с указанной идеей, между демократическими государствами, использующими для разрешения возникающих между ними разногласий и споров прежде всего политические средства (переговоры, посредничество, международный арбитраж, и т.п.), практически немыслимы вооруженные конфликты, а тем более войны. Для них характерны осуждение ксенофобии, со­блюдение прав человека и национальных меньшинств на своей территории, отсутствие притязаний на территории соседних го­сударств и т.п. Однако вопреки этому подобного нельзя сказать о «молодых демократиях» на пространстве бывшего СССР, в том числе и о государствах, присоединившихся к Европейской кон­венции по правам человека, международным правовым обяза­тельствам и встречающих благожелательную поддержку со сторо­ны Запада: так, например, дискриминационные законы в отно­шении национальных меньшинств (Эстония, Латвия), наруше­ния прав человека остаются практически без каких-либо серьез­ных международно-правовых последствий. Все это питает сомне­ния в действенности норм международного права, в возможнос-

212

та правового решения проблем, возникающих в отношениях между независимыми государствами, дает аргументы сторонникам точ­ки зрения о чисто «символическом» значении права для функци­онирования международных отношений.

Исторически одной из первых попыток демократизации меж­дународных отношений явилась доктрина так называемого ес­тественного права, которое может считаться определенным про­образом современного международного права.

Элементы естественно-правовой доктрины можно найти у древнегреческих софистов и стоиков, в учении Аристотеля, в со­чинениях средневековых теологов Фомы Аквинского и Августи­на, в трактатах канонистов эпохи Возрождения (Ф. де Виттория и Ф. Суарес), в работах первых протестантских юристов (Г. Гро-ций), философии эпохи Просвещения. При всем различии соци­ально-исторических основ этих идей, в них имеется единое со­держание. Как писал Г. Гроций, «мать естественного права есть сама природа человека, которая побуждала бы его стремиться ко взаимному общению, даже если бы мы не нуждались ни в чем... Однако к естественному праву присоединяется также польза, ибо по воле создателя природы мы, люди, в отдельности на самом деле беспомощны и нуждаемся во многих вещах для благоустро­енного образа жизни... Но подобно тому, как законы любого го­сударства преследуют его особую пользу, так точно известные права могли возникнуть в силу соглашения как между всеми го­сударствами, так и между большинством их. И оказывается даже, что подобного рода права возникли в интересах не каждого сооб­щества людей в отдельности, а в интересах обширной совокуп­ности таких сообществ. Это и есть то право, которое мы называ­ем правом народов, поскольку это название мы отличаем от ес­тественного права» (8).

Таким образом, основатели современного международного права усматривали в естественном праве как средство, которое позволяет подчинить политическую жизнь неким сознательным правилам, сделать государственную власть ответственной за свои действия, так и источник права народов. Однако при всей при­влекательности отдельных положений концепции естественного права, следует видеть и то, что ей свойственна тенденция сводить многообразие правовых основ жизнедеятельности (в том числе и в сфере международных отношений) всех государств и народов, во все времена к единым рациональным основам, вытекающим из самой природы или божественных предустановлений. В дей­ствительности же, попытки составить некий «вечный кодекс ес­тественного права» представляют собой перенесение на все чело-

213

вечество нравов и обычаев, свойственных европейской цивили­зации, что является фактическим игнорированием существования плюрализма цивилизаций как во времени, так и в пространстве.

В политической практике опасность абсолютизации естествен­ного права, связана с вытекающей из него возможностью мо­рального релятивизма. Поскольку сама природа не остается не­изменной, порождая новые обстоятельства, постольку, следуя логике естественного права, изменение ситуации влечет за собой необходимость изменения критериев моральной и правовой оцен­ки. Отсюда в марксизме, например, право фактически подменя­ется политической целесообразностью, в экзистенциализме — стремлением к свободе и т.п.

В то же время не менее верным остается и то, на чем настаи­вал еще Г. Греции: без права нет справедливости, и только через право лежит путь к действительной выгоде государств в их взаи­модействии друг с другом (см.: там же, с. 49—50).

Присущие концепции естественного права недостатки и про­тиворечия находят свое отражение и в современном междуна­родном праве. Оно во многом остается основанным на Западной либерально-демократической модели прав и обязанностей меж­дународных субъектов. Однако в мире не существует единого юри­дического пространства, как универсальной системы, основные концепты которой (свобода, равенство, право и т.п.) имели бы один и тот же смысл для всех людей и народов. С другой сторо­ны, международное сообщество все же располагает определен­ными инструментами воздействия на международные отноше­ния. Главным из них является, как мы уже видели, ООН. Приня­тая Генеральной ассамблеей ООН в 1948 г. Всеобщая декларация прав человека обращается «ко всем членам человеческой семьи», призывая их действовать в отношении друг друга в духе справед­ливости и братства. В 1966 году Генеральная ассамблея принима­ет два пакта: один об экономических, социальных и культурных правах, второй (в первых строках которого содержится положе­ние о том, что все народы обладают правом распоряжаться своей судьбой) — о гражданских и политических правах. В отличие от Декларации, указанные пакты выступают как обязательные к ис­полнению каждым государством. Однако к ним присоединилось менее половины членов ООН и только 20 из них ратифицирова­ли Протокол, относящийся к гражданским и политическим пра­вам и предусматривающий рассмотрение обращений частных лиц. Кроме того, во-первых, указанные пакты не предусматривают никаких механизмов их реализации, а во-вторых, противоречат седьмому параграфу второй главы Хартии ООН, запрещающей

214

любое вмешательство во внутренние дела суверенных государств (9). Определенные противоречия свойственны и основным прин­ципам международного права.

2. Основные принципы международного права

Под основными принципами международного права понима­ются его наиболее широкие и важные нормы, в которых выража­ется его главное содержание и характерные черты и которые об­ладают высшей, императивной юридической силой (10). Основ­ные принципы современного международного права закреплены в ряде документов наиболее авторитетных международных орга­низаций и форумов, в частности, в Уставе ООН, в Декларации о принципах международного права 1970 г., в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе 1975 года. Как правило, в международных актах речь идет о следующих де­сяти принципах: суверенное равенство государств; непримене­ние силы и угрозы силой; нерушимость границ; территориальная целостность государств; мирное урегулирование споров; невме­шательство во внутренние дела; уважение прав человека и основ­ных свобод; равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой; сотрудничество между государствами; добросовестное вы­полнение обязательств по международному праву (см.: там же, с. 19). Их функции состоят в закреплении и охране устоев систе­мы международных отношений, содействии ее нормальной жиз­недеятельности и развитию, а также в обеспечении приоритета общечеловеческих интересов и ценностей — мира и безопаснос­ти, жизни и здоровья, международного сотрудничества и т.п.

Основные принципы международного права носят историчес­кий характер, — то есть в них закрепляются основные права и обязанности государств применительно к потребностям сущес­твующего этапа и состояния международных отношений. Их зна­чение и роль в регулировании международных отношений нельзя абсолютизировать — как показывает практика, эти принципы не­редко игнорируются, оставаясь, по существу, не более чем благи­ми пожеланиями. Вместе с тем было бы ошибкой и отрицать вся­кое влияние принципов на характер межгосударственного взаи­модействия.

Несмотря на их относительную многочисленность, легко за­метить, что содержание принципов пересекается, они так или иначе перекликаются друг с другом. Поэтому в системе основных принципов международного права могут быть выделены три груп­пы: 1) принципы, формулирующие положения о равенстве субъ-

215

ектов международных отношений; 2) принципы, настаивающие на их независимости; 3) принципы, направленные на мирное урегулирование межгосударственных противоречий.

В первую группу входят нормы, в которых отражается одна из наиболее древних и фундаментальных идей, касающихся между­народно-правового регулирования взаимодействия государств. В Хартии ООН она формулируется следующим образом: «Органи­зация основана на принципе суверенного равенства всех своих членов» (Статья 2, § 1). Этот принцип проявляется в положениях о равноправии и праве народов распоряжаться своей судьбой;

сотрудничестве между государствами; добровольном выполнении обязательств по международному праву. Он получает дальнейшее развитие также в принципах иммунитета, взаимности и недис­криминации (11). Согласно первому из них, государство не мо­жет быть подчинено законодательству любого другого государст­ва (иммунитет юрисдикции); его представители обладают правом неприкосновенности на территории другого государства (дипло­матический иммунитет). Второй нацеливает субъектов междуна­родного права на прагматическое поведение; речь идет о равенстве обязательств в конкретных областях взаимодействия, например в торговле, культурных обменах и т.п. Наконец, в соответствии с третьим, речь идет о так называемом негативном обязательстве, когда права или выгоды, признаваемые за одним субъектом меж­дународного права, должны быть гарантированы и другому.

Вторая группа включает такие принципы как невмешательст­во; нерушимость границ; территориальная целостность. Являясь предметом особой озабоченности и постоянных напоминаний, они в то же время не менее часто нарушаются, чем принципы первой группы. Это в полной мере может быть отнесено и к принципам третьей группы (неприменение силы или угрозы силой;

мирное урегулирование споров; соблюдение прав человека).

Одним из основополагающих принципов международного права является принцип соблюдения прав человека и основных свобод, заметно превращающийся в последние десятилетия (Все­общая декларация прав человека была принята в 1948 г.) в само­стоятельную тему, оказывающую возрастающее влияние на меж­дународные отношения. Именно в силу этой причины данная тема длительное время оставалась одной из наиболее заидеологи-зированных, использовалась как орудие конфронтации между «Западом» и «Востоком». В то же время она и сегодня служит достаточно красноречивой иллюстрацией, демонстрирующей про­тиворечия и двусмысленности, свойственные международному праву в целом.

216

В послевоенные годы своего рода лабораторией, в которой вырабатываются и апробируются юридические нормы, касающи­еся защиты прав и свобод человека, стала Западная Европа. Так, в рамках созданного в 1949 г. Совета Европы была принята (4 ноября 1950 г.) Европейская конвенция по правам человека. Это система, позволяющая конкретным индивидам вносить со­ответствующие жалобы ^ходатайства через органы того или ино­го государства, а гражданам стран, подписавших протокол Кон­венции, — обращаться непосредственно в Комиссию по правам человека. Комиссия, состоящая из независимых лиц, оценивает обоснованность таких обращений, после чего передает их в Ев­ропейский суд по правам человека. В 1972 г. им было принято 63 решения в этой области, в 1982 — уже 146 (см.: 12, р. 453). Тем самым конкретное лицо, любой человек соответствующей стра­ны становится самостоятельным субъектом международного права, в центр всей системы ценностей выдвигается человеческая лич­ность. Однако уже здесь появляются и противоречия.

Действительно, концепция соблюдения прав человека пред­полагает защиту конкретного индивида от неправомерных дейст­вий государства. В то же время она имеет юридическую право­мерность только в том случае, если принята в качестве нормы тем же самым государством. Иначе говоря, с одной стороны, го­сударство является главным источником угрозы правам и свобо­дам человека. Но, с другой стороны, реализация этих прав и сво­бод невозможна без соответствующих процедур, правил и меха­низмов, которые гарантировали бы их защиту — то есть без госу­дарства. Именно государства формулируют содержание, способы выражения прав человека, а также вырабатывают санкции за их нарушение. В итоге между международной нормой и ее объек­том существует своего рода «экран», представленный государст­вом. И есть все основания предполагать, что именно в области прав человека этот экран «отражает» любые проявления, которые не вписываются в сферу внутригосударственных юридических норм. Поэтому можно сказать, что в том виде, в каком он пред­ставлен в международном праве, принцип соблюдения прав че­ловека и основных свобод выполняет свое предназначение толь­ко в рамках тех государств, которые и без того выполняют его в силу его соответствия их внутреннему законодательству (12).

Еще одно противоречие состоит в том, что в соответствии с идеологией западного рационализма, в недрах которой зароди­лась концепция прав человека, угнетенные народы должны полу­чить эти права в качестве своего рода дара цивилизации, как нить, которая приведет их к общественному прогрессу. Однако эти на-

217

роды сразу же сумели обратить данные права против их инициа­торов, продолжая в то же время рассматривать их как нечто внеш­нее по отношению к собственным традициям. Вообще разнород­ность мира, существующее в нем многообразие культур обуслов­ливает несовпадение в понимании содержания прав человека. Поэтому межправительственные организации, призванные слу­жить гарантами соответствующих прав и потребностей индивида (такие, как, например, ФАО, МОТ, ВОЗ, ЮНЕСКО), вместо того, чтобы способствовать формированию единого международного сообщества, служат, чаще всего, рупором нового конформизма, новой господствующей идеологии (см.: 12, р. 444—445).

Принцип прав человека тесно связан с международным гума­нитарным правом — правом на вмешательство в целях оказания помощи в чрезвычайных обстоятельствах, угрожающих массовы­ми страданиями и гибелью людей. Эти изначально два разных вида международного права (они различаются по источникам, по целям, по природе, по текстам и по методам применения) в пос­ледние годы все в большей мере сближаются друг с другом. Ос­новой такого сближения является то, что в обоих случаях речь вдет о защите фундаментальных, естественных прав людей — праве на нормальные условия существования, на сохранение здоровья, на саму жизнь. С другой стороны, в обоих случаях речь идет о столкновении с таким классическим принципом международно­го права, как принцип государственного суверенитета, запреща­ющий любое вмешательство во внутренние дела государства и делающий из государственных границ настоящий оплот, кото­рый ни при каких обстоятельствах не может быть нарушен без согласия государства.

Проблема права на вмешательство известна еще с XVI в., ког­да теологи Ф. де Витория, а затем Ф. Суарес поднимают вопрос об ответственности христианства по отношению к любому чело­веку как творению Бога, члену единой в политическом и мораль­ном отношении человеческой общности. В международно-пра­вовую практику она проникает, начиная с конца XIX в., когда заключаются первые договоры, касающиеся обращения с воен­нопленными, запрещения некоторых видов вооружений, миссии Красного креста и т.п. Однако в последние годы эта проблема приобретает качественно новое измерение. Во-первых, было кон­кретизировано поле применения гуманитарного права, в которое входят ситуации трех типов: природные катастрофы; массовые политические репрессии; экологические бедствия. Во-вторых, впервые в международном праве принимается принцип свобод­ного доступа к жертвам — доступа для спасателей, представите-

218

лей Красного креста, организаций и систем ООН, Верховного комиссариата по делам беженцев, Фонда детей и других межпра­вительственных и неправительственных (например, «Врачи без границ») организаций.

Так, в связи с землетрясением в Армении, 8 декабря 1988 г. Генеральная ассамблея ООН принимает резолюцию 43/131. Под­тверждая принцип суверенитета и первостепенную роль госу­дарств в организации помощи населению, резолюция подчерки­вает значение гуманитарной помощи и обязанность содействия ей со стороны государств.

5 апреля 1991 г. Совет безопасности ООН принимает резолю­цию 688, осуждающую репрессии режима С. Хусейна против кур­дов и шиитов (в результате которых ежедневно погибало до 600 человек) и призывает его обеспечить немедленный доступ меж­дународных гуманитарных организаций к нуждающимся в помо­щи во всех уголках Ирака. В резолюции, впервые в истории ООН, было подчеркнуто, что массовые нарушения прав человека пред­ставляют собой угрозу всеобщему миру. Исходя из этого, резолюция не только разрешает вмешательство, но и предусмат­ривает защиту спасателей при помощи «голубых касок». 16 де­кабря 1991 г. Генеральная ассамблея ООН принимает резолюцию 46/182 об усилении координации в оказании срочной гуманитар­ной помощи населению бывшей Югославии, страдающему от гражданской войны. Тем самым происходит институализация обя­занности оказывать гуманитарное вмешательство.

Подобные примеры можно было бы продолжить. Они говорят о том, что в современных условиях появляются некоторые меха­низмы сознательного регулирования международных отноше­ний и тем самым преодоления «естественного состояния». Вмес­те с тем, специалисты указывают на целый ряд возникающих в этой связи вопросов (13) (см. также: 10, с. 456—457; 12, р. 136— 137).

Одна группа таких вопросов относится к ситуации, в которой может иметь место гуманитарное вмешательство. Действительно, нарушения прав человека — явление отнюдь не редкое. Почему в одних случаях (как, например, в Югославии) они влекут за собой вмешательство, а другие (например, массовые страдания мирно­го населения в ходе армяно-азербайджанского конфликта) — ос­таются в этом отношении без последствий? Кто должен прини­мать решение о вмешательстве — влиятельные межправительствен­ные организации (ООН, СБСЕ) или сами государства? Могут ли подобные решения приниматься без согласия того государства, населению которого оказывается гуманитарная помощь?

219

Другая группа вопросов касается границ между гуманитар­ным вмешательством и вмешательством политическим. Не явля­ется ли всякое вмешательство неизбежно политическим? Ведь ни одно государство никогда не может абстрагироваться от своих национальных интересов, а любое решение ООН является про­дуктом политического соглашения. Оказывая помощь иракским курдам в 1991 г., США и их союзники не пошли на создание «зон защиты», опасаясь, что они могут стать зародышем курдского государства. Не следовало бы пойти значительно дальше и найти политическое решение курдской проблемы?

Наконец, еще одна группа вопросов связана с принципом равенства. Может ли гуманитарное право применяться одинако­во ко всем государствам? Трудно представить, чтобы оно примем нялось, например, по отношению к США или любой великой державе Европы.

Указанные вопросы являются еще одним свидетельством про­тиворечивости международного права и, в частности, того, что наиболее динамичные из его основных положений, отражающие реальности все большей взаимозависимости мира и выходящие за рамки межгосударственных отношений, неминуемо сталкива­ются с наиболее традиционными, настаивающими на понятиях суверенитета, неприкосновенности границ и независимости го­сударств.

И все же было бы неверно не видеть того, что основные прин­ципы являются главным каналом проникновения общечеловече­ских норм взаимодействия между социальными общностями в международные отношения. Как отмечает немецкий юрист Г. Каде, в десяти основных принципах взаимоотношений между государствами «были сформулированы основные международно-правовые нормы политических взаимоотношений и этические правила, соблюдение которых всеми государствами-участниками... является непременной предпосылкой дальнейшего прогресса» (пит. по: 2, с. 119). В этой связи необходимо представлять себе как общие черты, так и особенности международного права и морали.

3. Взаимодействие права и морали в международных отношениях

Взаимодействие международного права и международной мо­рали, их диалектическое единство не исчерпываются общностью основных принципов поведения международных акторов. В ос­нове этого единства лежат их генетическая общность (т.е. общ-

220

ность социальных основ происхождения, обусловленность осо­бым родом общественных отношений); функциональная общность (регулятивное назначение); общность международного права и международной морали в плане их нормативно-ценностной при­роды: и право, и мораль представляют собой обязательные пра­вила поведения, приобретающие роль юридического или нрав­ственного долга и ответственности за его нарушение, отражаю­щие существующий уровень развития международной системы, человеческой цивилизации в целом (см. об этом: 2, с. 54—56;

3, с. 193).

Вместе с тем нравственное и правовое единство не означает тождественности международного права и международной мора­ли. В одних принципах преобладают юридические элементы (на­пример, в принципе суверенного равенства государств), в других, напротив, — моральные элементы (например, в принципе со­трудничества). «Единство означает лишь тождественность их идей­ного содержания» (см.: 2, с. 22). В рамках объективно обуслов­ленного единства мораль и право характеризуются существенны­ми различиями, которые необходимо учитывать при анализе той роли, которую они играют в регулировании международных от­ношений. Суммируя выводы специалистов, указанные различия можно свести к следующим основным положениям.

Во-первых, правовые нормы носят фиксированный характер, записанный в соответствующих уставах, соглашениях, междуна­родных договорах и т.п. С этим тесно связан и институциональ­ный характер права вообще и международного права, в частнос­ти: оно тесно связано с государственными институтами и меж­правительственными организациями (ООН и ее организации, Совет Европы, другие региональные организации). Система меж­дународного права охватывает, таким образом, такие элементы, как правовое сознание, правовые нормы, правовые отношения и правовые институты. В отличие от нее, в механизме нравствен­ного регулирования международных отношений последний эле­мент (т.е. институты) отсутствует. Вместе с тем, здесь надо иметь в виду и специфику международной морали. Она «также непо­средственно связана с государством: она создается и реализуется в процессе межгосударственного отношения (конечно, данная осо­бенность относится лишь к одной разновидности международ­ной морали — межгосударственной)» (см.: 2, с. 57). Следует одна­ко оговориться, что эта «институциональность» достаточно ус­ловна, относительна, ибо в конечном итоге институты, продуци­рующие международные моральные нормы (государства, меж­правительственные организации) не являются некими специали-

221

зированными органами по выработке и распространению всеоб­щих нравственных правил взаимодействия на мировой арене.

В конечном итоге и государства, и международные организа­ции опираются на нравственные нормы, складывающиеся в самой практике международного общения, основой которых являются вырабатываемые в процессе всей истории человеческой цивили­зации универсальные образцы поведения и взаимодействия со­циальных общностей и индивидов. С другой стороны, в разработке и развитии норм международной морали бесспорной выглядит и роль такого социального института, как наука (хотя в данном случае речь идет об ином смысле самого термина «институт»).

Во-вторых, международная мораль и международное право различаются по сферам своего действия: моральные нормы носят всеохватывающий характер, в то время как право имеет в каждый данный момент ограниченную сферу применения. «Во многом международные отношения регулируются одновременно норма­ми как права, так и морали. Например, военная агрессия являет­ся и нарушением общепризнанных правовых норм, и моральным преступлением. Однако моральные нормы шире и эластичнее, чем нормы правовые» (см.: 3, с. 197).

Действительно, и моральные, и правовые нормы связаны с системой ценностей, принятой в той или иной социальной об­щности и определяющей выбор средств для обеспечения ее пот­ребностей и интересов. Для того, чтобы эти средства были адек­ватными и гарантировали достижение поставленных целей, они должны согласовываться с обязательными в системе междуна­родных отношений образцами или, иначе говоря, с такими спо­собами поведения, которые признаны как нормальные или до­пустимые в определенной обстановке. Полностью они могут быть понятными только в той социокультурной среде, в которой они сформировались. В то же время это не означает невозможности их передачи или заимствования. Содержащийся в них универ­сальный элемент способствовал тому, что некоторые из них были закреплены и формализованы в нормах международного права.

Закрепление общепринятых образцов поведения имеет боль­шое практическое значение: от степени согласованности с ними поведения общности зависит ее успех в системе международных отношений, ими определяется предсказуемость действий актора и, в конечном счете, динамическое равновесие самой междуна­родной системы. Однако далеко не все универсальные образцы поведения могут быть формализованы в международно-правовых нормах. Значительно большая их часть закрепляется в нормах международной морали. В принципе каждая этническая, терри-

222

ториальная или функциональная общность имеет свои специфи­ческие образцы поведения и собственные системы ценностей, которые не подвержены влиянию международного права. В то же время она способна модифицировать некоторые из них под воз­действием существующих и вновь возникающих в международной жизни правил и норм этического поведения. Необходимость их усвоения и применения во взаимодействии с другими междуна­родными акторами (что может быть достигнуто только при условии определенной трансформации таких правил и норм с учетом со­бственных образцов поведения и ценностей) особенно возрастает в современных условиях взаимозависимости и кризисных явлений в развитии человеческой цивилизации. Но если моральные нормы допускают и даже предполагают такую трансформацию, то право­вым нормам это противопоказано: они рассчитаны на внешнее поведение актора, носят преимущественно рациональный харак­тер, их пределы четко изучены и направлены на достижение стан­дартов такого поведения (см. об этом: 2, с. 58—62).

В-третьих, международное право и международная мораль раз­личаются с точки зрения форм, методов, средств и возмож­ностей воздействия на поведение международного актора, а сле­довательно, — и возможностей регулирования системы между­народных отношений. Правовое регулирование предполагает ис­пользование средств принуждения (международный суд, военные, экономические и политические санкции, исключение из членов межправительственных организаций, разрыв дипломатических отношений и т.п.). Основной регулятор в соблюдении нравствен­ных норм международного поведения — мировое общественное мнение, причем его влияние на участника международных отно­шений может оказаться более эффективным, чем воздействие международного права. В то же время специфика международно­го права состоит в том, что в отличие от внутригосударственного законодательства, его нормы носят, как правило, рекомендатель­ный характер, применяются с согласия его субъектов. Случаи обязательного и насильственного применения норм международ­ного права относительно редки и всегда вызывают проблемы.

Различия международно-правовых и моральных норм могут служить источником возникновения противоречий между ними (см. об этом: 2, с. 73—75). Это не отменяет их единства и взаимо­действия как регуляторов системы международных отношений и вместе с тем требует глубокого понимания особенностей, кото­рые присущи каждому из них. В данной связи необходимо оста­новиться на специфике этического измерения международных отношений.

223

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Спасский Н.Н. Новое мышление по-американски // Мировая эко­номика и международные отношения. 1991, № 12, с. 20; Дмитриева Г.К. Мораль и международное право. — М., 1991, с. 10.

2. Кортунов А. Реализм и мораль в политике //Прорыв. Становление нового политического мышления. — М., 1988, с. 193—194; Поздня­ков Э.А. Мировой социальный прогресс: мифы и реальность //Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 11, с. 56.

3. Макиавелли Н. Государь. — М., 1990, с. 52.

4. Soutoul G. Traite de polemologie. Sociologie des guerres. — Paris, 1970, p. 11-12.

5. Курс международного права. Том 1. Понятие, предмет и система международного права. — М., 1989, с. 9.

6. Тункин Г.И. Право и сила в международной системе. — М., 1983, с. 26.

7. Блищеико И.П., Солнцева М.М. Мировая политика и международ­ное право. — М., 1991, с. 106.

8. Граций Гуго. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясня­ются естественное право и право народов, а также принципы публично­го права. — М., 1956, с. 48.

9. Moreau Defarges Ph. Les relations intemationales dans Ie monde d'aujo-urd'hui. Entre globalisation et fragmentation. — Paris, 1991, p. 448.

10. Курс международного права. В семи томах. Том 2. Основные прин­ципы международного права. — М., 1989, с. 5.

11. Martin P.-M. Introduction aux relations intemationales. — Toulouse, 1982, p. 107-111.

12. Demichel F. Elements pour une theorie des Relations intemationales.

- Paris. 1986, p. 134-135.

13. Moreau Defarges Ph. Relations intemationales. 2. Questions mondiales.

- Paris, 1992, p. 239.

224

Глава Х

ЭТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Присутствие этического лексикона в словаре акторов меж­дународных отношений — факт эмпирически очевидный и пото­му общеизвестный: вооруженное вторжение того или иного госу­дарства на территорию другого почти всегда аргументируется либо необходимостью обеспечить собственную безопасность путем вос­становления справедливого равновесия сил, либо стремлением защитить права этнически родственных национальных мень­шинств, либо отстаиванием общезначимых ценностей, либо ссыл­ками на исторические, религиозные и т.п. соображения. Иначе говоря, ни одно правительство не хочет выглядеть агрессором в глазах как собственного народа, так и международного общес­твенного мнения, каждое ищет моральных оправданий своего поведения на мировой арене. К моральным мотивам в объясне­нии своих действий нередко прибегают и другие акторы: транс­национальные корпорации говорят о том, что они помогают эко­номическому и культурному развитию слаборазвитых стран; меж­дународные террористы мотивируют свои акции необходимостью борьбы против нарушения тех норм, которым они привержены и которые считают высшими, даже если они не совпадают с об­щепринятыми нормами; исламские фундаменталисты исходят из убеждения о наличии на Земле единой и единственно легитим-ной общности всех людей в социальном, политическом, военном и конфессиональном отношении «уммы» , которая не ограничена никакими географическими пределами и может существовать толь­ко в непрерывной экспансии (1). Не менее многообразны и эти­ческие представления индивидуальных акторов международных отношений.

Таким образом, признавая, хотя бы на словах, существование моральных норм и необходимость следовать им во взаимодейст­вии на мировой арене, разные участники международных отно­шений понимают эти нормы по-разному. Вот почему главным для понимания международной морали является вопрос не о том, каким нормам следуют международные акторы de facto, а о том, существуют ли некие моральные ценности, которыми они руко­водствуются в своем поведении или которые влияют на это пове­дение?

1. Многообразие трактовок международной морали

Проблема политической морали сложна сама по себе, что про­является как в конфликте (несовпадении) между различными системами ценностей в разных культурах и идеологиях, так и в конфликте теоретических представлений о политической морали.

Действительно, как подчеркивает П. де Сенарклен, «структу­ра той или иной политической системы не может быть понята без учета принятых в ней принципов, а объяснение этих принци­пов невозможно без анализа их нормативных и идеологических основ» (2). При этом социологическое понимание культуры ори­ентирует на точный, конкретный анализ политических систем, базирующийся на выявлении культурных кодов, или, иначе гово­ря, «исторически сформировавшихся смысловых систем, выпол­няющих функцию контроля по отношению к трансформации со­циальных и политических процессов» (см.: 1, р. 89).

Общим для разных культурных кодов является вопрос о леги-тимности политического действия и, следовательно, необходи­мости отличать власть от авторитета. Общим является также при­знание обоснованности политической критики и оценка ее идео­логического характера. Однако, если, например, обратиться к анализу мировых религий, то на этом общие черты их культур­ных кодов и заканчиваются.

Так, в рамках конфуцианской культуры, основывающейся на земной морали, власть и авторитет имеют тенденцию к слиянию и сосредоточению в руках Императора, обладающего «мандатом» Неба, который он, однако, может использовать лишь в исключи­тельных обстоятельствах (политические катаклизмы, угроза раз­рушения социальной гармонии и т.п.). Буддистско-индуистский культурный код, для которого характерна обращенность к поту­стороннему (понимаемому, правда, крайне метафизически), ори­ентирован, в отличие от конфуцианского, на создание могущес-

226