Термин "языковое изменение" в том смысле, в каком его обычно употребляют, может относиться к двум областям: к внутренней истории, или исторической лингвистике - реконструкции праязыков на основе имеющихся сейчас исторических памятников, - и к внешней истории, или "истории языка" (Малькиль 1953), которая рассматривает изменения в структуре языка в их связи с социально-экономическим окружением. Оба типа исследований привлекали к себе достаточно большое внимание в прошлом, но все-таки именно первый из них (историко-лингвистические исследования) получил более непосредственный выигрыш от применения лингвистических методов и добился наиболее значительных успехов. За полтора столетия в этой области были разработаны приемы установления языковых законов, или звуковых соответствий, оказавшихся замечательно надежным свидетельством доисторического родства. И хотя многие частные вопросы применимости этого метода к тем или иным конкретным случаям еще не решены, общие принципы сравнительно-исторической реконструкции хорошо известны, результаты ее легко воспроизводятся, а сам метод принят как важное орудие лингвистических и исторических исследований.

В то же время к внешней истории языка до последнего времени формальный (структурный) анализ не применялся. Существует обширная литература о влиянии изменений в политике и экономике на речевое поведение, на возникновение литературных языков, на сдвиг в языке, на вытеснение одного языка другим, на образование "смешанных языков", языков типа пиджин, креольских языков, торговых жаргонов и т.п. Приводимые данные не оставляют сомнения в том, что указанные явления обусловлены социальными причинами, а не строением человеческого тела, климатом или географической средой, как полагали раньше. В ряде случаев была показана (прямая) соотнесенность с изменениями в обществе. Однако до сих пор у нас нет теории языка и общества, которая могла бы объяснить, как те или иные конкретные факторы социальной системы приводят к изменениям в языке и как языковые структуры меняются под воздействием этих факторов. Кроме того, до последнего времени структурная лингвистика уделяла мало внимания территориальным и социальным разновидностям языка в пределах единого культурного ареала - основному источнику сведений при лингвистическом изучении истории языка. Лингвисты занимались преимущественно разработкой методов, а это привело к тому, что изучались главным образом единые гомогенные грамматические системы. С другой стороны, исследователи речевого поведения в тех или иных конкретных коллективах обычно отрицали применимость формальных методов к их области изучения. История языка оказалась, таким образом, на периферии обеих дисциплин, темой для обсуждения, как сформулировал это Малькиль, "в дружеской обстановке конференц-зала, где лингвисты охотно обсуждают актуальные проблемы широкого масштаба со своими коллегами, интересующимися историей" (Малькиль 1953), но отнюдь не объектом строгого формального исследования.

Судя по некоторым симптомам, положение начинает меняться. Представители социальных наук все больше и больше осознают значение показаний данных языка для их исследований. Возрождается интерес к языку как показателю социальной стратификации и к роли языковых изменений в процессе модернизации. Так, в проведенном недавно большом исследовании сводятся воедино результаты тщательного изучения изменений в языке у нескольких национальных меньшинств в Америке. Более того, растет интерес лингвистов к установлению связей между грамматической структурой и более широкими аспектами коммуникации. По мере того, как мы все более детально знакомимся с речевым поведением в коллективах, неоднородных в лингвистическом отношении, мы все более убеждаемся, что границы отдельных языков или диалектов далеко не всегда совпадают с границами социальных групп (Хаймс 1962, Гамперц 1962) и что языковое варьирование и контакты языков часто целесообразнее рассматривать как проблемы внутри-, а не межгрупповые. Единый языковой коллектив может включать группы реликтовые, в речи которых сохраняются формы, давно вышедшие из употребления в других группах, и группы, склонные к инновациям, в речи которых происходят быстрые изменения. Кроме того, в двуязычном обществе говорящие обнаруживают разные степени владения языками. Одни из них одинаково хорошо владеют обоими языками, другие регулярно пользуются только одним языком, а другой язык знают лишь поверхностно. Сравнительный анализ речевого поведения всех таких групп населения в связи с их социальными характеристиками должен отразить происходящие в обществе процессы языкового изменения, подобные тем, которые до сих пор изучали в основном с помощью анализа текстов.

В настоящей статье рассказывается об одном таком исследовании. в ней делается попытка описать процессы изменения, происходящие внутри языкового колелктива, с помощью методов опроса, "участия и наблюдения" (participant observation) и контролируемых экспериментов, обычно применяемых в полевой работе антропологов. В качестве отправного пункта нам служит анализ языковых форм, но дистрибуции этих форм мы оцениваем в терминах социальных категорий.

В основе любого подобного исследования лежит, разумеется, та или иная теория о процессах, управляющих диффузией языковых форм. По существу, большая часть исследований в прошлом также опиралась на какую-то теорию, эксплицитно или имплицитно. Однако в подавляющем большинстве случаев исследователи языковых изменений оперируют простой иерархической моделью общества, в котором население подразделяется на ряд дискретных групп, различаемых с помощью таких категорий, как класс, каста, род занятий, пол и т.п. Считается, что внутри этой структуры инновации распространяются вниз по социальной иерархической лестнице от одного диалекта или языка к другому посредством престижной имитации (divstige imitation) - данный термин используется для обозначения ситуации, при которой низшие или менее привилегированные группы воспринимают формы, употребляемые привилегированной верхушкой. Исходным здесь является положение о том, что у каждой категории имеется особая форма речи, или диалект, отличный от всех форм.

Некоторые данные в поддержку этой теории мы находим в исторических памятниках, наблюдая, как формы, бывшие сначала исключительным достоянием высших классов, получают впоследствии широкое распространение и становятся частью обычного разговорного употребления. Но речевого поведения в современных обществах такая модель не объясняет. Если мы применим ее к речевому коллективу, охарактеризованному, вслед за Блумфилдом (Блумфилд 1936), в терминах частоты взаимодействия между индивидуумами или подгруппами, тогда диффузия инноваций, протекающих в одном направлении - сверху вниз, должна была бы с течением времени привести к гомогенности языка.

Однако, как показывает опыт полевой работы, речевые коллективы всегда неоднородны. Хотя в различных местах общая величина внутреннего расстояния между языками неодинакова, какая-то степень стилистического или диалектального варьирования существует всегда. Поэтому Фишером (Фишер 1958) была предложена несколько модифицированная гипотеза, которая предполагает двуступенчатый процесс изменения: группы, имеющие низкий престиж, подражают социальной верхушке, чтобы более походить на нее, но социальная верхушка в свою очередь осуществляет новые изменения, с тем чтобы сохранить свою обособленность. Речевой коллектив с этой точки зрения представляет собой как бы систему в равновесии, а различия языка отражают "длительную погоню завистливой массы за элитой и соответственно стремление элиты убежать от языка".

Подобного рода теория учитывает как устранение старых различий, так и возникновение новых, и с ее помощью можно было бы объяснить, следовательно, многие случаи изменения языка и распространение литературных языков. И действительно, неоднократно замечалось, что те же самые процессы, которые приводят к вытеснению диалектов и языков национальных меньшинств, ведут также к появлению новых профессиональных и социальных элит и новых различий в языке, связанных с этими явлениями. Однако ряд вопросов остается при этом все-таки нерешенным. Мы не можем, например, объяснить многие случаи, когда престижная имитация, по всей видимости, не действует. Эмено (Эмено 1962) приводит, в частности, пример с племенами тода, кота и бадага в Южной Индии. Эти племена сосуществуют в отношениях, напоминающих кастовые, уже в течение нескольких сотен лет. Племя тода явно находится на вершине этой социальной иерархии, а кота и бадага так или иначе обслуживают его. И тем не менее каждая группа продолжает говорить на своем собственном, отличном от других языке. Подобные многоязычные группы можно встретить повсеместно в Азии и Африке, так же как и в Северной и Центральной Америке. Во всех этих группах, если бы здесь действительно одновременно протекали процессы престижной имитации и изменения в речи элиты, можно было бы ожидать, что непривилегированные группы откажутся от своего языка (или языков) и воспримут видоизмененный вариант языка привилегированной верхушки. Однако на деле этого не происходит.

Возникает также ряд проблем, связанных с направлением диффузии. Так, исследуя кастовые диалекты языков тамили и тулу в Южной Индии, Брайт и Рамануджан обнаружили, что инновации в диалектах низших каст невозможно объяснить на основе заимствований из брахманских диалектов. Исходя из этого, они выдвинули предположение, что в кастовом обществе инновации в речи различных групп происходят независимо друг от друга (Брайт и Рамануджан 1964).

Подобные возражения указывают на необходимость более тщательного изучения проблемы диффузии. И здесь лингвистика оказывается зависимой от социологии, потому что более всего в пересмотре нуждаются именно социальные компоненты модели. Во-первых, следует выяснить значение для реального речевого взаимодействия таких общих терминов, как престиж. Во-вторых, далеко не ясным является отношение социальных категорий, на основе которых часто строится иерархическая модель общества, к группам, реально существующим в различных обществах. В-третьих, методы лингвистической работы с информантами должны соответствовать пересмотренной модели.

Первым шагом по пути уточнения теории является подход к проблеме диффузии не в историческом плане, но как к проблеме речевого поведения. Уже указывалось, что с точки зрения социального взаимодействия дистрибуция разновидностей (вариантов) языка в реально существующих коллективах обычно принимает две формы (Гамперц 1962). Диалектальное, или межличностное, варьирование происходит в группах, различающихся в социальном или территориальном отношении. С другой стороны, наслаивающееся (superposed), или внутриличностное, варьирование отражает сдвиги в языке у отдельных говорящих. Диалектальные речевые особенности отражают индивидуальную историю говорящего. Они указывают на происхождение его семьи, а также на всякое последующее изменение в групповых связях - например, на переезд из одной области в другую или на изменение в социальном положении. Наслаивающееся варьирование является отражением деятельности индивидуума в его регулярной повседневной практике. Когда он говорит, он всегда производит выбор из ряда возможных способов выражения своего намерения, используя, например, один ряд форм в разговоре со своим начальником по службе, другой - со своими коллегами, а возможно, еще и третий - со своими детьми. В одноязычном обществе выбор ограничен вариантами одного и того же языка. Однако в двуязычных или двудиалектных обществах социальные функции, аналогичные переходу с одного стиля на другой в одноязычных обществах, может выполнять выбор одного из двух диалектов или языков. Говорящий в конечном счете всегда свободен в выборе языковой формы, но коль скоро при этом передаются общепонятные коннотации, выбор должен соответствовать кодифицированным способам символизации социальных отношений (Гамперц 1964). Нам, следовательно, нужны предварительные сведения о всей совокупности диалектов, языков и речевых стилей, используемых в данном коллективе, и о правилах языкового этикета, которые регламентируют их употребление. Далее, модели наслаивающегося варьирования различны в разных подгруппах даже в пределах одного и того же речевого коллектива. Значит, необходимо тщательно определить группы населения.

Исследование, ставящее своей целью изучение одновременно и наслаивающегося и диалектального варьирования, может быть построено двояко. Оно может принять форму широкого обследования, основанного на случайной выборке в соответствии с социальными критериями, установленными в ходе параллельного социологического обследования (Лабов 1964). Или оно может принять форму антропологического изучения одной или нескольких малых групп, как в нашем случае.

Коллектив, при обследовании которого были применены указанные методы, - Хемнесбергет, торговое поселение с примерно 1300 жителями в середине фьорда Рана в Северной Норвегии. Вплоть до XIX в. район Рана, расположенный в одном из самых малонаселенных мест Европы, в значительной степени контролировался небольшой элитарной группой землевладельцев, купцов и чиновников. Они владели обширными участками земли, и в их руках находилась официально санкционированная монополия на торговлю в этом районе. Большие различия в богатстве и образовании отделяли их от большинства населения - арендаторов, рыбаков, наемных батраков (в имениях) и слуг. В 1868 году торговые монополии были отменены, и земля стала постепенно переходить к поселенцам. Сейчас это район мелких фермеров, которые зарабатывают на жизнь, ведя молочное хозяйство, работая на лесозаготовках, на судостроительных верфях, занимаясь рыбной ловлей.

В течение последних десяти лет наблюдалась восходящая тенденция к специализации и концентрации ремесленников и рабочих в двух местных торговых центрах - Мо и Хемнесбергете. Таким образом, в результате отмены торговых монополий и растущей прибыльности судостроительной промышленности, которая экспортирует суда в бедные лесом более северные рыболовецкие районы, население Хемнесбергета выросло между 1865 и 1900 годами со 100 до 1000 человек. Этому способствовал ряд экологических факторов. До строительства дорог в послевоенный период Хемнесбергет был естественным центром коммуникации данного района. Он был расположен в середине фьорда, его гавань была свободна ото льда, что позволяло зимой прямо выходить в открытое море. Еще со средних веков Хемнесбергет был и религиозным центром. Кроме того, рыбаки-фермеры обычно хранили там свои лодки и все снаряжение для зимней рыбной ловли.

Субсидируемое правительством экономическое развитие в течение последних трех десятилетий превратило район Рана в важный центр по производству железа и стали. Население области Мо-и-Рана на фьорде увеличилось с 1000 жителей в 1920-х годах до почти 20 тысяч в 1960-м, главным образом за счет иммиграции из Южной Норвегии и района Тронхейма. Город Мо отреагировал на этот рост появлением универмагов, гостиниц, ресторанов и кинотеатров. Недавно было завершено строительство железной дороги от Тронхейма до Мо-и-Рана и далее до Будё, и система дорог постоянно улучшается. Однако Хемнесбергет остается относительно незатронутым этими изменениями. Несмотря на то, что пароход раз в день регулярно ходит в Мо, что два ежедневных автобусных рейса связывают Хемнесбергет с близлежащей железнодорожной станцией, а некоторые жители часто ездят в Мо на собственных машинах и мотоциклах, для большинства жителей Хемнесбергета жизнь сосредоточена в родном городе и вокруг него. Наши опросы показали, например, что события, происходящие в Мо-и-Рана или в соседних с ними небольших городках, представляют для них весьма отдаленный интерес.

В экономическом отношении поселение Хемнесбергет зависит от местного лесного хозяйства. Производство концентрируется главным образом на использовании сравнительно дешевого леса в строительстве лодок и кораблей. Имеется, кроме того, лесопильный завод, две недавно построенные мебельные фабрики, производящие двери и оконные рамы, и еще одно новое предприятие, где делают прогулочные яхты, идущие на экспорт.

Общественная жизнь в Хемнесбергете обнаруживает неустойчивость классовой структуры, аналогичную той, которая была описана для Южной Норвегии Барнсом (Барнс 1954). Большинство населения происходит из одной и той же культурной среды и обнаруживает сильное чувство общности с местным коллективом. Имеются, однако, значительные внутренние различия. Мы выделяем четыре социально-экономических группы: 1) ремесленники (часть из которых работает в собственных мастерских) и рабочие; 2) лавочники, занимающиеся исключительно местной розничной торговлей; 3) оптово-розничные торговцы, которые покупают и продают суда местного производства и поставляют все необходимое фермерам и рыбакам, и 4) государственные служащие и управляющие предприятий.

Мы используем термин речевой репертуар (verbal repertoire) для обозначения всей совокупности речевых форм, употребляемых жителями Хемнеса в социально значимом языковом взаимодействии. Мы можем представить себе этот репертуар как набор лексических, фонематических и грамматических наслаивающихся вариантов, из которых говорящие производят выбор в соответствии с правилами языкового этикета, принятыми в Хемнесе. На одном полюсе этого ряда мы находим формы, которые обычно характеризуют как часть местного диалекта Рана (Rana malet). Это родной язык, который передается от родителей к детям и широко употребляется в данной местности группами друзей и товарищей по досугу (play and friendship groups). На другом полюсе ряда находится северонорвежский вариант литературного языка букмола, или риксмола, как называли его раньше. Риксмол, или букмол, один из двух официально признанных литературных языков Норвегии (Хауген 1959), обычно признается в Северной Норвегии единственной литературной нормой. Дети изучают его в школах и в церкви и регулярно слышат его в радиопередачах. Поскольку образование является всеобщим и уровень грамотности населения очень высок, букмол можно считать неотъемлемой частью языкового взаимодействия данного коллектива.

Хотя литературным и религиозным языком признан букмол, жители деревень весьма гордятся своим диалектом как средством устного общения. Как и во многих других сельских районах Норвегии, они гордятся местными традициями, и диалект является символом этой гордости. Использование букмола в разговоре на местные темы было бы сочтено грубостью и зазнайством. Местные жители даже утверждают, что употребляют свой местный диалект во время деловых поездок в город, чтобы показать, как они говорят, что "мы не стыдимся своего происхождения".

Грамматические различия между букмолом и диалектом Рана таковы, что лингвисты обычно рассматривают их как разные языковые образования. Сопоставительный анализ обнаруживает, однако, и значительное сходство между ними. Рассмотренные в пределах единой системы на основе аналогичных критериев, они дают шкалу для измерения языкового взаимодействия. Однако детальный сопоставительный анализ выходит за рамки настоящей статьи, и потому мы приведем здесь только некоторые из наиболее важных фонологических и морфологических показателей их внутренней дифференциации.

На уровне фонологии совпадающие и несовпадающие явления речевого репертуара можно представить, введя разграничение между максимальным набором фонем и общим ядром. Фонематические различия в общем ядре обнаруживаются во всех местных разновидностях речи. Другие (отмеченные здесь звездочкой) появляются только в некоторых, но не во всех разновидностях. Ниже указываются только приблизительные фонетические соответствия; дополнительный фонетический материал будет приведен при рассмотрении проблем речевого поведения.

В системе гласных различаются три подъема языка. Гласные верхнего подъема - это переднее нелабиализованное /i/, переднее лабиализованное /y/, заднее продвинутое к центру /u/ и заднее отодвинутое назад /o/. Гласные среднего подъема - переднее нелабиализованное /e/, переднее лабиализованное /ö/, заднее /o/. Гласные нижнего подъема - переднее нелабиализованное /ae/, переднее лабиализованное /o*/ и заднее /a/.

Существует два ряда согласных - немаркированные и палатализованные. К немаркированным согласным относятся взрывные /p b t d k g/, фрикативные /f v s sh j c/, носовые /m n ng/, вибрант /r/, латеральный /l/ и одноударное /l/. Палатализованный ряд включает /tj* dj* nj* lj*/. Кроме того, на фонетическом уровне после /r/ встречается ряд какуминальных, или ретрофлексных, аллофонов взрывных или фрикативных согласных.

В области морфологии основные словоизменительные категории являются общими для всех разновидностей. Так, например, все существительные имеют неопределенную форму, равную основе, и определенную форму, представляющую собой основу плюс суффигированный артикль, причем обе части принимают окончания единственного и множественного числа. Существует три рода - мужской, женский и средний. У глагола и глагольных производных с помощью словоизменительных морфем различаются формы императива, инфинитива, настоящего и прошедшего времени и причастия прошедшего времени. Система местоимений включает личные, притяжательные, указательные, вопросительные, относительные и неопределенные местоимения.

Морфологические различия между территориальными разновидностями речи затрагивают не сами грамматические категории как таковые, но скорее то, что можно назвать морфофонематической реализацией одних и тех же морфем. (В последующем изложении диалектные формы Рана помечены буквой Р, а формы букмола - буквой Б). В некоторых случаях можно установить регулярные соответствия. Конечное sk букмола может перед суффиксом, начинающимся с гласного переднего ряда, выступать в диалекте Рана как sk или sh, например, fesk "рыба (неопред." - fesken или feshen "рыба (опред.)". Фонемам /e/ и /i/ букмола часто соответствуют в диалекте Рана более низкие по подъему /ae/ и /e/, ср. Б men и Р maen "но" или Б til и Р tel "к, по направлению к".

В других случаях различия затрагивают всю фонемную реализацию морфемы. Так обстоит дело с существительными типа haest "лошадь", форма множ. числа которого образуется с помощью алломорфа -а в диалекте и алломорфа -er в букмоле. Форма настоящего времени глагола "приходить" выступает как Р gaem и Б komer. Основа глагола "делать" - Р jae:r, Б jor.

Особенно велики различия в области местоимений и общеупотребительных служебных слов (предлоги, союзы, наречия места и т.п.). Ниже приводятся некоторые иллюстрации:

Формальному анализу речевого поведения предшествовала интенсивная работа с несколькими информантами и наблюдение речевого взаимодействия в разнообразных ситуациях общения. Отмечались варианты и наслаивающиеся и диалектальные, но, как было уже замечено раньше (Хилл 1958; Гамперц 1962), у них оказались разные языковые корреляты. Наиболее разительно различие на уровне фонологии. Здесь наслаивающееся варьирование обнаруживает себя главным образом в наличии или отсутствии некоторых противопоставлений, например, различия между палатализованными и непалатализованными согласными. Палатализация имеет тенденцию исчезать в беседах официального характера с посторонними, а также иногда в деловых контактах. Однако фонетическая реализация, или диапазон аллофонов (то есть диапазон свободного варьирования, включающий все случаи появления аллофона) тех или иных фонем, подобному варьированию не подвергались. С фонетической точки зрения, говорящие произносили одни и те же звуки, независимо от того, говорили они на букмоле или на диалекте.

Диалектальное варьирование у различных говорящих, напротив, проявлялось главным образом в различиях именно фонетических. Примерная картина дистрибуции таких вариантов была получена посредством изучения речи небольшой группы специально подобранных информантов, которая включала жителей как отдаленных сельскохозяйственных районов, так и самого Хемнеса, относящихся к различным возрастным группам. В анкету был включен ряд односложных слов, расположенных в соответствии с их фонологической структурой по образцу тех, которые были использованы для выявления различий в диапазоне аллофонов. В вопросник был также включен второй ряд слов и словоизменительных форм, которые обычно считаются устаревшими.

Были замечены некоторые регулярные диалектальные различия, делящие население примерно на две группы: 1) жители деревень и жители Хемнеса старшего поколения (средний возраст около 60 лет), 2) жители Хемнеса среднего поколения и моложе. У представителей 1-й группы наблюдалась тенденция произносить аллофоны гласных /i e y o u ö/ при более низком подъеме языка, а аллофоны /a ae o/ были очень низкими и отодвинутыми назад. У представителей 2-й группы аллофоны были обычно более высокими и менее отодвинутыми назад. Особенно заметным было различие в случае /ae/ и /a/, которые выступали в речи 1-й группы как /a'/ и /a"/, а в речи 2-й - как /a^/ и /a"/. Далее, хотя обе группы противопоставляют согласные палатализованные и непалатализованные, у 2-й группы палатализация выражена менее сильно, и следовательно, фонетическое расстояние между контрастирующими палатализованными и непалатализованными аллофонами значительно сокращено.

Анализу были подвергнуты некоторые устаревшие явления, и в частности противопоставление между /ö/ и /o/, например, lö:sa "вши", ho:sa "носки", упомянутое выше варьирование -sk и -sj и ряд более старых словоизменительных глагольных форм, например форма причастия прош. времени глагола "брать" ti:ce вместо tat. Сведения относительно этих последних были получены в основном с помощью прямых вопросов, поскольку выявить их косвенным путем оказалось трудно. противопоставление /ö/ - /o/ сохраняется, по-видимому, только в памяти говорящих. Информанты старшего поколения вспоминали его, когда их об этом спрашивали, но никто из них не воспроизвел его спонтанно. Формы на -sj были отмечены у одного информанта старшего поколения; другие же вспоминали их только после наводящих вопросов. представляется, что все эти формы выходят из употребления, по крайней мере в самом Хемнесе, и заменяются другими, более близкими к букмолу.

В то время как диалектальное варьирование, как оно было определено выше, можно изучать методами лингвистической географии, методов формального анализа наслаивающегося варьирования у нас до сих пор нет. Бернстейн показал (Бернстейн 1961), что различные подгруппы в пределах одного речевого коллектива по-разному относятся к использованию языка; и мы полагаем, что это различие установок также находит отражение в наслаивающемся (внутриличностном) варьировании. Но определение подгрупп, на основе которых можно было бы строить наше исследование, сопряжено с трудностями. Такие термины, как класс, редко соотносятся с каким-либо одним поддающимся измерению показателем, особенно в коллективах с неустойчивой классовой структуры, как Хемнес. Поскольку нас интересует употребление языка, а не способность говорить, нет также никаких теоретических оснований считать прямо релевантными и такие признаки, как социально-экономический статус и образование. Многие сравнительно бедные и невлиятельные жители Хемнеса гораздо более культурны, чем их более богатые сограждане, и в то же время некоторые образованные люди охотно воспринимают модели поведения своих менее образованных сверстников. Решая вопрос о том, какие показатели можно использовать при обследовании, мы исходили из того, что наслаивающееся варьирование - это способ символизации различных социальных отношений. Отсюда следует, что этот тип варьирования нужно изучать с помощью моделей взаимодействия, через которые осуществляются социальные связи. Это можно осуществить, введя понятие социальной цепочки (social network, Барнс 1954).

Цепочка - это в основном группа людей, которые знают друг друга. Можно, однако, провести дальнейшее разграничение между цепочками закрытыми и открытыми. Если из трех человек - А, Б и В - А и Б знакомы между собой и Б и В также знают друг друга, цепочка является закрытой, если существует большая вероятность, что А знаком с В. Если же, напротив, существует большая вероятность, что А не знает В, цепочка считается открытой. Цепочка может возникать на основе различного рода связей: дружеских, религиозных, политических, родственных, торговых, профессиональных и т.д. Поскольку более раннее изучение социальных диалектов в Индии (Гамперц 1958) показало, что языковое сходство наиболее непосредственно отражается в дружеских связях, мы исходили в нашем анализе из дружеских цепочек (то есть цепочек, связывающих друзей и знакомых). Такие цепочки были выделены в специальном исследовании норвежским антропологом Бломом (Блом 1964). Было обнаружено, что среди жителей Хемнесбергета , относящихся к первой социально-экономической группе (ремесленники и рабочие), преобладали закрытые цепочки; иначе говоря, у них наблюдалась тенденция устанавливать дружеские связи преимущественно внутри коллектива. В отличие от этого, многим членам групп 2, 3 и 4 оказались присущи характеристики открытых цепочек - они имели важные личные связи как внутри, так и за пределами коллектива. Мы исследовали четыре группы собеседников, причем две группы объединяли индивидуумов, имеющих зарактеристики открытых цепочек, а члены двух других обнаруживали характеристики закрытых цепочек. Открытая цепочка а состояла из студентов в возрасте от 20 до 30 лет, которые зимой уезжали на учебу в другие места, а летом возвращались в Хемнесбергет на заработки. Открытая цепочка б включала местного бизнесмена, его жену и церковного служащего общины. Закрытая цепочка в включала другого местного бизнесмена и двух мастеров небольших промышленных предприятий, а также их жен. В закрытую цепочку г входили два квалифицированных кустаря и их жены. Один из представителей группы в был выборным членом городского совета; другой, бывший член городского совета, по-прежнему принимал активное участие в политической жизни Хемнесбергета.

Поскольку наслаивающееся варьирование отражает межличностные связи в определенных ситуациях, сбор материала с помощью вопросников вряд ли оказался бы эффективным - при такой методике говорящие обычно оказываются отрезанными от привычного окружения и от тех стимулов, которыми мотивируют интересующий нас вид поведения. Наслаивающееся варьирование целесообразнее всего изучать методом непосредственного наблюдения групп в определенных ситуациях взаимодействия. Видоизменяя окружения и характеристики изучаемых групп по открытости - закрытости, можно получить некоторый выбор контрольных ситуаций для анализа речевого поведения.

Окружения могут быть, далее, дифференцированы по типу взаимодействия, который в них преобладает. Один тип взаимодействия, который мы назовем деловым (transactional), связан главным образом с некоторыми ограниченными целями, такими, как покупка продуктов или предметов одежды, получение денег по чеку в банке, заказ разговора по телефону, посещение доктора. Участники таких деловых контактов как бы отказываются на время от своей индивидуальности и действуют в соответствии со своим статусом, если использовать это слово в значении, принятом в социальной антропологии (Надель 1954). Они выступают как продавцы, клиенты, банковские кассиры, врачи, а не как Том Хансен или Ингер Стенсен. В каждом обществе существуют определенные нормы поведенческого и языкового этикета, закрепленные за этими статусами. Лица, обладающие тем или иным статусом, подчиняются указанным нормам независимо от своих индивидуальных личных качеств. Человек может, разумеется, в течение одного дня занимать несколько статусов; он может быть священником, отцом, клиентом банка и т.д. В каждом случае о его статусе сигнализирует его поведение, его одежда, его манеры и стиль речи. Отклониться от ожидаемого поведения в каком-либо из этих статусов значило бы поставить под угрозу осуществление целей взаимодействия.

Деловому взаимодействию противостоит взаимодействие личное. При данном типе взаимодействия участники действуют как личности, а не ради достижения ограниченных, вполне очевидных целей. Эта разновидность поведения наблюдается преимущественно среди друзей, в группах сверстников, в кругу семьи в часы досуга. Здесь проявляются все грани личности человека.

Оба типа взаимодействия могут быть отмечены наслаивающимся варьированием. При деловом взаимодействии наслаивающееся варьирование обычно тесно связано с формальными характеристика ситуации. Изменения в стиле могут явиться результатом изменения в физическом окружении; они могут быть связаны со сменой собеседников, как, например, в том случае, когда к группе присоединяется новое лицо. Они могут также отражать изменения в структурных признаках ситуации, как, например, в том случае, когда лавочник перемежает свой деловой разговор с покупателем дружеской болтовней. Поступая так, он переходит в область личных отношений, существующих независимо от делового характера основного взаимодействия, и таким образом цели взаимодействия на время отодвигаются в сторону. Если таких личных отношений с покупателем в действительности не существует, возникает опасность, что лавочник будет неправильно понят. Что касается личного взаимодействия, то здесь наслаивающееся варьирование может быть вызвано к жизни изменением темы, хотя общие признаки ситуации остаются теми же. Для различения стилистических сдвигов, связанных с данными двумя типами взаимодействия, мы использовали термины переключение при деловых контактах (transactional switching) и переключение при личных контактах (personal switching).

Мы предполагаем, что поскольку все жители Хемнеса двуязычны, у них у всех имеет место переключение с одного языка на другой при деловых контактах. Это предположение подтверждается отчасти наблюдением за речевым поведением в магазинах и общественных местах. Здесь члены как закрытых, так и открытых цепочек обнаружили, как нам представляется, гораздо более высокий процент форм и особенностей произношения, характерных для букмола. Столь же высокая частотность этих форм была замечена, когда участников групповых бесед интервьюировали поодиночке в обстановке относительной официальности. Поскольку сложилось такое положение, мы обратились тогда для выяснения межгрупповых различий в использовании языка к личному взаимодействию.

Для получения языкового материала, необходимого для изучения наслаивающегося варьирования, была использована следующая процедура. Все названные выше четыре группы наблюдались в однотипной обстановке: дружеские вечеринки за стаканом пива. В вечеринках принимали участие оба исследователя. Встреча с каждой группой занимала большую часть вечера, и в каждом случае на магнитофоннную пленку было записано несколько часов разговора.

Каждой группе в качестве стимулов были предложены аналогичные темы - от сравнительно абстрактных тем, связанных с политикой правительства в области капиталовложений, с местными административными проблемами и т.п., до более непринужденных тем, таких, как рыбная ловля, путешествия, личные слабости хорошо известных членов общества и т.п. Члены группы были предупреждены, что нас интересует естественная речь, и их просили говорить непринужденно. Темы вводились одним из исследователей, который начинал, например, с расспросов о местах, где хорошо клюет рыба. Вначале ответы обычно адресовались непосредственно ему, но если тема оказывалась увлекательной, участники встречи обычно бывали вовлечены уже во внутреннюю беседу между собой. После того как бывал записан достаточно продолжительный отрезок такого их разговора между собой, вводилась новая тема.

После каждой встречи пленки прослушивались и их них вырезались те части, которые были обращены непосредственно к исследователю. Поскольку эти отрывки отражали статус исследователей как людей посторонних, можно было считать, что в них представлен деловой тип взаимодействия. Устранение таких отрывков оказалось делом относительно нетрудным, благодаря визуальным знакам, проставляемым во время беседыю Во всяком случае, лингвистически переходы от делового общения к личному сигнализировались увеличением скорости и непринужденности разговора.

Анализ лингвистических результатов этих встреч еще не завершен: детальный отчет будет представлен позднее. Однако наши предварительные данные указывают на наличие некоторых существенных расхождений в речевом поведении групп с признаками закрытых и открытых цепочек. Все четыре группы склонны были ограничиваться диалектными формами, когда разговор шел о таких вещах, как спорт и местные новости. Когда же собеседники переходили к более абстрактным проблемам, представляющим не только узко местный интерес, в группах открытых цепочек наблюдался гораздо больший процент форм букмола. Переключение на личный контакт в этих случаях затрагивало как словарный состав, так и структуру языка. Словам и выражением букмола, необходмым для передачи таких понятий, как правительственные капиталовложения или проблемы занятости, обычно сопутствовали произношение, словоизменительные суффиксы и служебные слова букмола. Так, гораздо чаще встречались непалатализованные формы, например han (Р hanj) "он"; предлоги и наречия букмола, например mellom (Р melja); формы множ. числа на -er (Р -a).

Наши материалы, далее, показывают, что переключение при личных контактах в группах открытых цепочек не зависит от высказываемого говорящими отношения к языку. Некоторые члены таких групп зачастую даже более энергично, чем их сограждане из групп закрытых цепочек, высказываются за использование диалекта во всех типах устного взаимодействия. Когда пленки с записью беседы одной открытой группы были проиграны члену другой открытой группы, он сначала заявил, что участники беседы - не жители Хемнеса. Затем, узнав голоса некоторых говорящих, он выразил свое неодобрение. Эти же самые пленки были впоследствии проиграны одной из участниц беседы - она выразила удивление и заявила, что ей и в голову не приходило, что она до такой степени переключается на букмол. Она также высказала намерение в будущем избегать столь значительного переключения. Тем не менее записи последующих бесед с участием этой женщины показали, что почти никаких изменений не произошло.

Выводы

Проведенное нами исследование речевого поведения носит неполный и предварительный характер и отнюдь не является окончательным, но результаты, как нам кажется, указывают, что анализ изменений в языке, основывающийся на различении типов речевого поведения, позволяет выработать воспроизводимые методы, которые могут быть подвергнуты проверке в дальнейшей работе. Если подтвердится наше наблюдение о том, что различия в диапазоне аллофонов есть продукт индивидуальной биографии говорящих, станет возможным создание методов анкетирования, в которых внимание концентрируется на произношении и которые можно применять при минимальной обусловленности контекстом.

Измерение наслаивающегося варьирования в терминах цепочек позволяет отказаться от таких понятий, как "класс", "престиж" и т.п., которые, как известно, весьма трудно определить в применении к тем или иным конкретным речевым коллективам и трудно соотнести с поведением в тех или иных определенных контекстах.

Что касается более широких выводов, которые можно сделать из нашего исследования для изучения языковых изменений, представляется, что диалектальное варьирование и межгрупповые различия в наслаивающемся варьировании знаменуют собой два различных, но одновременно протекающих в пределах одного и того же коллектива процесса. Диалектальное варьирование отражает длительную постепенную адаптацию речевых навыков. Тенденции, подмеченные нами в Хемнесе, позволяют прогнозировать постепенное сокращение фонетических различий между диалектом и литературным стандартом, что будет сопровождаться постепенным уподоблением диалектных грамматических форм формам литературного языка. Отдельные знаки различия могут сохраниться, но в целом расстояние между языками, по-видимому, уменьшается.

В то время как диалектальное варьирование связано с "дрейфом" ("drift"), или языковым изменением в самом обычном понимании, наслаивающееся варьирование связано с "языковым сдвигом" ("language shift") и заимствованием. Его следствие в языке - замена целых слов. Такие замены могут в конечном итоге привести к утрате фонематических противопоставлений или некоторых алломорфов, сокращая сферу употребления явлений, специфичных для диалекта.

Предложенное нами различение процессов переключения при деловых и личных контактах намечает пути решения проблемы, поставленной Эмено, а именно почему в одних коллективах двуязычие сохраняется, а в других нет. Исследования в области исторической лингвистики и двуязычия позволяют, по-видимому, предположить, что переключение при личных контактах с большей вероятностью приводит к сдвигу языка, чем переключение при деловых контактах. Чем чаще два альтернанта встречаются в пределах одного и того же контекста, тем сильнее тенденция к утрате существующих между ними различий в коннотации. И когда это происходит, исчезает социальное оправдание для их раздельного существования. Напротив, переключение при деловых контактах обычно усиливает различия в коннотации, явно связывая их с очевидными знаками ситуации. Если эта гипотеза окажется научно состоятельной, изучение социальных характеристик групп, проявляющих склонность к переключению при личном взаимодействии, позволит нам предсказать сдвиг языка. В Хемнесе переключение при личных контактах наблюдалось только в группах открытых цепочек. Наш этнографический анализ показывает, что эти группы находятся на периферии речевого коллектива, взятого в целом. Мы поэтому предполагаем, что, если не считать постепенных процессов, о которых говорилось выше, диалект Хемнеса относительно устойчив. Если же, с другой стороны, переключение при личных контактах будет наблюдаться внутри одного коллектива как в группах открытых, так и в группах закрытых цепочек, мы сделаем заключение, что в речевом поведении данного коллектива назревает изменение. Изучение речевого поведения в коллективах, характеризующихся различными типами социальной стратификации, должно, по-видимому, подтвердить эту гипотезу.

Список литературы

Барнс 1954: J.A. Barnes. Class and committees in a Norwegian Island parish. "Human Relation", 1954, 7, 39-58.

Барт 1964: F. Bart. Ethnic processes on the Pathan-Baluchi boundary. In: "Indo-Iranica. Melanges Presentes a Georg Morgenstierne". Wiesbaden, Harrassowitz, 1964, 13-20.

Бернстейн 1961: B. Bernstein. Social structure, language and learning. "Educational Research", 1961, 3, 163-176.

Блом 1964: J.-P. Blom. Friendship networks in Hemnes. NS, 1964.

Блумфилд 1933: L. Bloomfield. Language. New York, 1933.

Брайт и Рамануджан 1964: W. Bright and A.K. Ramanujan. Sociolinguistic variation and language change. In: "Proceedings of the Ninth International Congress of Linguists". The Hague, Mouton, 1964, 1107-1113.

Гамперц 1958: J.J. Gumperz. Dialect differences and social stratification in a North Indian village. AA, 60, 1958, 668-682.

Гамперц 1961: J.J. Gumperz. Speech variation and the study of Indian civilization. AA, 63, 1961, 976-988.

Гамперц 1962: J.J. Gumperz. Types of linguistic communities. "Anthropological Linguistics", 4:1, 1962, 28-40.

Гамперц 1964: J.J. Gumperz. Linguistic and social interaction in two communities. In: "The Ethnography of Communication", ed. by J.J. Gumperz and D.H. Hymes. AA, 66:6, part 2, 1964, 137-153.

Лабов 1964: W. Labov. Phonological indices to social stratification. In: "The Ethnography of Communication", ed. by J.J. Gumperz and D.H. Hymes. AA, 66:6, part 2, 1964, 164-176.

Малькиль 1953: Y. Malkiel. Language history in historical linguistics. "Romance Philology", 1953, 7, 65-76.

Надель 1954: S.F. Nadel. Foundations of Social Anthropology. London, 1954.

Хаймс 1962: D.H. Hymes. The ethnography of speaking. In: "Anthropology and Human Behavior", ed. by Thomas Gladwin and W.C. Sturtevant. Washington, D.C., Anthropological Society of Washington, 1962, 13-53.

Хауген 1959: E. Haugen. Planning for a standart language in modern Norway. "Anthropological Linguistics", 1:3, 1959, 8-21.

Хилл 1958: T. Hill. Institutional linguistics. "Orbis", 1958, 7, 444-455.

Христиансен 1962: H. Christiansen. Malet i Rana. Institutet for Sosiologi. Oslos Universitet, 1962.

Эмено 1962: M.B. Emeneau. Bilingualism and structural borrowing. "Proceedings of the American Philosophical Society", 106, 1962, 430-442.

Дж. Дж. Гамперц. Об этнографическом аспекте языковых изменений.