Реферат

«Влияние концепции «символата» (символа) Л. Уайта на культурологические исследования»

Введение

Термин «культурология» появился сравнительно недавно – в конце XIX – начале XX веков. В своих работах его подхватили многие исследователи (антрополог Э. Тайлор в книге «Первобытная культура» (1871), В. Оствальд в работе «Система наук» (1915) и т.д.). Но самая значительная роль в обосновании данной науки и закреплении названия как культурология принадлежит английскому антропологу Лесли Уайту.

В 1939 г. в статье «Проблема терминологии родства» он использовал понятие культурологии для обозначения класса явлений, имеющих наряду с функциональным ещё и ценностное, символическое значение. Различные материальные предметы, будь то орудие труда, домашняя утварь, книги и картины, существуют как символы и ценности, которые необходимы человеку. Особая способность человека – символизация – позволяет создавать класс явлений, именуемых культурой и изучаемых наукой культурологией. [1]

Обоснованию культурологии Л. Уайт посвятил свой труд «наука о культуре», опубликованный в 1949 г. «Обоснование культуры может быть только культурологическим, – утверждал он. – Наука о культуре молода, но многообещающа. Ей ещё предстоит многое совершить, если только предмет её изучения сохранится и продолжит свое движение – вперёд и вверх». [2]

По мнению Л. Уайта, культура представляет собой поток взаимодействующих элементов: каждая культурная черта взаимодействует на другие и испытывает их стороны влияния. Некоторые элементы устаревают и исключаются из этого потока, на смену им появляются новые, происходит их комбинация, синтез. Что бы не рассматривали – эволюцию математики или генеалогию парового двигателя – принцип интерпретации остаётся одним и тем же: культура возрастает из культуры. «Открытие культуры когда-нибудь встанет в истории науке в один ряд с гелиоцентрической теорией Коперника или открытием клеточной основы всех форм жизни» – писал Л. Уайт.

Множество определений понятия «культура» связаны с тем или иным направлением в изучении теоретической концепции, используемой различными исследователями.

Л. Уайт в определении культуры прибегал к предметно – вещественному толкованию, считал, что она представляет собой класс предметов и явлений, зависящих от способности человека к символизации, которая рассматривается в экстрасоматическом контексте. Культура для него представляет собой целостную форму бытия людей, но рассматриваемую со стороны особого класса предметов и явлений. К культуре Лесли Уайт относит класс предметов и явлений, имеющих символическое значение. Это может быть произнесенное слово, металлическая лопата, фетиш, отношения с супругой, произнесение молитвы, святая вода, участие в голосовании, соблюдение поста и т.д. Эти предметы и явления могут быть рассмотрены в различных контекстах: в физическом, химическом, анатомическом, физиологическом, психологическом, культурологическом и даже астрономическом. В данном случае интересует то, что любой из них может быть рассмотрен с точки зрения отношения к анатомическим, физиологическим, психическим процессам, происходящим в человеческом организме, т.е. в соматическом контексте, а также с точки зрения их отношения к другим предметам и явлениям, т.е. в экстрасоматическом контексте. В первом случае их можно назвать «человеческое поведение», а науку, их изучающую, – «психология»; во втором – их можно назвать «культура», а соответствующую науку – «культурология». Для обозначения этого класса предметов и явлений Л.А. Уайт вводит неологизм – «символат». Любой символат может быть рассмотрен в разных контекстах; Л. Уайт приводит схему, на которой показано, что в соматическом контексте символат является элементом человеческого поведения и изучается психологией, а в экстрасоматическом контексте – элементом культуры и изучается культурологией. [1] «Культура, таким образом, есть класс предметов и явлений, имеющих символическое значение и рассмотренных в экстрасоматическом контексте». [3] Л. Уайт определял культуру также следующим образом: «Культура представляет собой организацию явлений, видов и норм активности, предметов (средств, вещей, созданных с помощью орудий), идей (веры, знания) и чувств (установок, отношений, ценностей), выраженных в символической форме». [1]

Понятие «символа» по Л. Уайту

В июле 1939 г. В университете Леланда в Стэнфорде было устроено празднование в память о столетнем юбилее открытия того, что клетка является основной единицей всякой живой ткани. Нынче же мы начинаем осознавать и оценивать тот факт, что символ является основной единицей всякого человеческого поведения и цивилизации.

Всякое человеческое поведение начинается с использования символов. Именно символ преобразовал наших человекообразных предков в людей и очеловечил их. Все цивилизации и возникали, и сохранялись только благодаря использованию символов. Именно символ преобразует младенца Homo sapiens в человеческое существо; глухонемые, вырастающие без использования символов, человеческими существами считаться не могут и не являются. Всё человеческое поведение или состоит в пользовании символами, или зависит от него. Человеческое поведение – это символическое поведение; символическое поведение – это человеческое поведение. Символ – это вселенная человечности.

В способности людей к символизму Л.А. Уайт (1900–1975) видел исходный элемент культуры, определяющий признак человечества. «Символ, – писал он, – можно определить как вещь или явление, действие или предмет, значение которого навязано человеком: святая вода, ритуал, слово».

Символ есть, таким образом, совокупность физической формы и значения. Значение определяется культурной традицией, его нельзя установить при помощи органов чувств или химического анализа. Для иллюстрации Л. Уайт приводил пример со святой водой, которая по составу не отличается от обычной. Он ввел понятие символического поведения, «в результате которого создаются и воспринимаются неразличимыми органами чувств значения». Они подвластны лишь рациональному осмыслению, решающую роль в котором играет язык. Слова есть важнейшие рациональные символические формы в культуре. Л. Уайт отводил определённую роль знаковой природе культуры. Он различал два вида знаков: связанных с физической формой и независимых от неё. Учёный определил знак как физическую вещь или событие, функция которой состоит в том, чтобы указывать на какую-либо другую вещь или событие. Смысл знака может быть внутренне присущ его физической форме и его контексту, как в случае с высотой ртутного столбика в термометре как указанием на температуру или с возвращением птиц весной. Или же значение знака может просто отождествляться с его физической формой, как в случае с сигналом, оповещающим о приближении урагана. Однако и в том, и в другом случае значение знак можно уловить посредством органов чувств. Тот факт, что вещь может быть символом (в одном контексте), стал причиной путаницы и неверного понимания.

Разумеется, совершенно верно, что собак, обезьян, лошадей, птиц и, вероятно, даже тех тварей, которые находятся ещё ниже на эволюционной лестнице, можно научить особым образом реагировать на голосовые команды. Малыш Гуа, детёныш шимпанзе в опыте Келлога, в течение какого-то времени «значительно превосходил ребёнка в способности реагировать на человеческие слова». Но отсюда вовсе не следует, что между значением «слов и выражений» для человека и для обезьяны или собаки никаких различий не существует. Для человека слова – это и знаки, и символы, для собаки они – просто знаки.

Неподвластность мира символов чувственному восприятию подчёркивала рациональный, интеллектуальный характер культурных явлений (культурные коды, обычаи, понятия) по сравнению с явлениями мира животных.

Однако вещь, которая в одном контексте является символом, в другом контексте является не символом, а знаком. Так, слово является символом только тогда, когда человек разграничивает его значение и его форму. Это разграничение должно быть проверено, когда придают смысл сочетанию звуков или когда прежде приданный смысл раскрывается впервые; в других случаях для определённых целей это разграничение может быть проверено. Но после того как смысл уже был придан слову или в нём обнаружен, его значение при употреблении становится тождественно его физической форме. В таком случае слово функционирует скорее как знак, нежели как символ. И тогда его значение постигается чувствами.

В знаковом поведении мы видим, что при установлении связи между стимулом и реакцией природа реакции не детерминируется свойствами, внутренне присущими стимулу. Однако после того как связь уже установлена, значение стимула становится таким, как если бы оно было внутренне присуще его физической форме. Не имеет никакого значения, какое именно фонетическое сочетание мы выбираем для того, чтобы вызвать реакцию прекращения движения. Мы можем научить собаку, лошадь или человека останавливаться по любой голосовой команде, какую нам заблагорассудится выбрать или изобрести. Но как только между звуком и реакцией уже установилась связь, значение стимула отождествляется с его физической формой и, следовательно, может восприниматься с помощью чувств.

Человек отличается от собаки – и от всех прочих живых существ – тем, что он может играть и действительно играет активную роль в определении того, какое значение должно иметь голосовой стимул, а собака этого не может. Собака не может играть активной роли в определении значения голосового стимула. Она играет совершенно пассивную роль и не может делать ничего другого. Она учится значению голосовой команды точно так же, как её слюнные железы могут реагировать на звук колокольчика. Но человек играет активную роль и потому становится творцом: пусть х будет равняться трём фунтам угля – и вот он действительно равен трём фунтам угля; пусть снятие шляпы в церкви указывает на почтение – и вот оно действительно так. Эта творческая способность, эта способность свободно, активно и произвольно придавать значение вещам является одной из наиболее общепризнанных и вместе с тем – наиболее важной характерной чертой человека. Дети свободно пользуются ею в своих играх: «Пусть этот камень будет волком».

Следовательно, различие между поведением человека и прочих животных состоит в том, что низшие животные могут получать новые смыслы, могут обретать новые значения, но не могут их создавать и давать. Это может делать человек. Используя приблизительную аналогию, можно сказать, что низшие животные подобны человеку, который обладает лишь принимающим устройством для получения телеграмм: он может получать сообщения, но не может их посылать. Человек может делать и то и другое. И это различие – различие сущностей, а не степени: живое существо либо может «произвольно придавать значение», может создавать и давать смыслы, либо нет. Никаких промежуточных стадий здесь нет. Это различие может показаться незначительным, но, как сказал однажды Уильяму Джеймсу плотник, обсуждавший с ним различия между людьми, «это очень важно». Всё человеческое существование зависит от этого и только от этого.

Нетрудно понять, почему возникает путаница в связи с тем, что представляют собой природа слов и их значение для человека и низших животных. Прежде всего, она возникает из-за неспособности разграничить два совершенно разных контекста, в которых функционируют слова. Утверждения «значение слова невозможно уловить с помощью органов чувств» и «значение слова можно уловить с помощью органов чувств», хотя и противоречат друг другу, тем не менее, в равной степени истинны. В символическом контексте значение невозможно воспринять органами чувств, а в знаковом контексте – можно. Это вносит определённую путаницу. Однако ситуация усугубляется ещё и тем, что слова «символ» и «знак» применяются не для того, чтобы обозначать ими разные контексты, но для того чтобы обозначать одну и ту же вещь – слово. Таким образом, слово – это одновременно символ и знак, две разные вещи. Это то же самое, что сказать, что сосуд – это и doli, и kana – две разные вещи, – потому что он может функционировать в двух контекстах – эстетическом и коммерческом. Уайт утверждал, что отличительной чертой человеческой жизни является ее символический характер, а понятие «культура» представляет собой наименование специфического класса феноменов, присущих только человеку, и которые могут быть названы «символическими». [1]

Не менее важно и знать об органической основе символической способности. Кстати, мы почти ничего не знаем о нейрологии «символизации». И, судя по всему, очень немногие учёные – анатомы, неврологи или физические антропологи – интересуются этим вопросом. На самом деле, некоторые и не знают о существовании подобной проблемы. Однако обязанность давать объяснение нервной основе «символизации» не входит в компетенцию социолога или культурного антрополога. Напротив, ему надлежит тщательно избегать этого, коль скоро оно не имеет отношения к его проблемам и интересам; это рассмотрение повлекло бы за собой только путаницу. Для социолога или антрополога культуры достаточно принимать, как данность свойственную только человеку способность пользоваться символами. Однако на то, как именно он будет использовать этот факт, ни в коей мере не влияет его собственная неспособность (или даже неспособность анатома) описать символический процесс в нейрологических терминах. Однако социологу было бы неплохо узнать то немногое, что неврологи и анатомы уже знают о структурной основе символизации. А потому рассмотрим некоторые главные факты.

Анатомам не удалось обнаружить, почему люди могут использовать символы, а обезьяны – нет. Насколько нам известно, единственное различие между мозгом человека и мозгом обезьяны – количественное: «У человека нет никаких новых разновидностей мозговых клеток или мозговых клеточных соединений», – заметил А.Дж. Карлсон. Равным образом человек как существо, отличное от прочих животных, не обладает и каким-то особым «символическим механизмом». Так называемые речевые участки мозга не следует отождествлять с символизированием. Весьма распространено представление о том, что символизирование или тождественно способности издавать артикулируемые звуки, или зависит от неё.

Так, Л.Л. Бернар считал «четвёртым великим органическим приобретением человека…его голосовой аппарат… характерный только для него одного». Однако эта концепция ошибочна. Большие обезьяны обладают механизмом, необходимым для произнесения артикулируемых звуков. «Представляется вполне установленным, – пишут Р.М. и А.В. Йеркс в книге «Большие обезьяны», – что моторный механизм голоса этой обезьяны [шимпанзе] пригоден не только для произнесения самых разнообразных звуков, но также и для определённых артикуляций, похожих на человеческие». А физический антрополог Е.А. Хутон утверждает, что «все человекообразные обезьяны обладают такими голосовыми и мышечными качествами, что они могли бы иметь артикулируемую речь в том случае, если бы у них был необходимый для этого интеллект». Более того, как уже давно указывали Декарт и Локк, есть такие птицы, которые и на самом деле произносят артикулируемые звуки, воспроизводящие звуки человеческой речи, но которые, конечно, совершенно неспособны к символизированию. «Речевые участки» мозга – это просто участки, связанные с мышцами языка, с гортанью и т.д. Но, как нам известно, символизация отнюдь не ограничивается использованием этих органов. Можно образовывать символы с помощью любой части тела, которой человек может двигать так, как он хочет.

Конечно, символическая способность возникла в ходе естественных процессов органической эволюции. И имеются все основания полагать, что средоточие, если не местопребывание этой способности – это мозг, а особенно – его лобная часть. Человеческий мозг как абсолютно, так и относительно гораздо больше мозга обезьяны. Мозг среднего взрослого мужчины имеет объём около 1500 смі, мозг гориллы редко превышает 500 смі. В относительном измерении человеческий мозг составляет около 1/50 общего веса тела, тогда как вес мозга гориллы составляет от 1/150 до 1/200 её общего веса№є. При этом лобная доля у человека особенно велика в сравнении с лобной долей обезьяны. Теперь знаем, что во многих случаях количественные изменения ведут к качественным различиям. Вода превращается в пар при увеличении количества тепла. Дополнительные силы и скорость приводят к тому, что движущийся аэроплан отрывается от земли и наземное движение преобразуется в полет. Различие между древесным и пшеничным спиртом является качественным выражением количественных различий в пропорциях углерода и водорода. Таким образом, заметное увеличение объёма мозга у человека должно привести к появлению новой разновидности функции. [1]

Решающим для уайтовского понимания культуры является понятие «символ». Эту проблему ученый подробно разработал в статьях начала 60-х годов. «Символ – это предмет или явление, значение которого определяет тот, кто использует его в качестве средства коммуникации. Символ может иметь любую распознаваемую форму: жест, звук, очертание, цвет, вкус или запах. Однако наиболее важной формой символического выражения является членораздельная речь. Человек наделил звуки – или письменные значки – смыслом и с их помощью начал обмениваться идеями с себе подобными. Человек может придумывать и навязывать значения и ценности вещам по своему выбору. В мире символов человек может действовать по своему усмотрению, он может чему угодно придать любое значение. И ни одно другое существо на это не способно. Все человеческое существование зависит от этого уникального дара и основывается на нем. Осуществление этой способности создало все цивилизации человечества. Знак в нашем словоупотреблении – это нечто, указывающее на что-то другое. Мы видим дым и догадываемся о пламени; мы видим красный свет и остерегаемся опасности. Значение, или смысл, знака может быть связано с физическими особенностями его самого и с его отношением к предмету или явлению, на которое он указывает, как, например, в случае с дымом, который указывает на наличие пламени. Или же значение символа может быть проассоциировано с его физической формой или идентифицировано с ней при помощи механизма условного рефлекса, как это происходит в случае с красным светом, обозначающим опасность. В любом случае, как только значение знака начинает идентифицироваться с его физической формой либо ассоциативно, либо при помощи условного рефлекса, оно начинает функционировать так же, как если бы оно было присуще этой форме изначально. Слова могут функционировать и как символы, и как знаки. Иначе говоря, они могут иногда употребляться в символическом контексте, а иногда в знаковом. Значение символа нельзя распознать при помощи органов чувств. Когда испанцы ступили на территорию Мексики, они достаточно четко слышали, как ацтеки произносили слово «callo», но они не могли со слуха понять, означает это «дом» или же «усталый». Также и ацтеки не могли понять, что означает в испанском языке слово «santo», которое они отчетливо слышали. Значение символа можно уяснить себе и, следовательно, передать другому только посредством особой нервной структуры, для которой у нас нет лучшего названия, чем «механизм символизации». То же касается и других форм символов. Мы не можем понять, глядя на цвет, означает ли он траур, мужество или проказу. Органами чувств нельзя распознать смысл и символического жеста. Узнать смысл символа можно лишь при помощи самой символической коммуникации, используя способность нашей нервной системы к символизации… Говоря, что мы не можем догадаться о значении символа, мы тем самым утверждаем, что оно не присуще ему изначально, а навязывается извне. Символы – это нераспознаваемые органами чувств ценности, соединенные с физической формой. Передача значения символа происходит тем же самым образом, каким создается символ: при помощи неврологической «способности к символизированию». Символы создаются путем закрепления какого-либо значения или качества за определенной физической формой». [1]

«Символ»

Символ (от греч.-знак, примета) имеет несколько определений:

• в искусственных формализованных языках – понятие тождественное знаку;

• в эстетике и философии искусства – универсальная категория, отражающая специфику образного освоения жизни искусством – содержательный элемент художественного произведения, рассматривающий в своём знаковом выражении;

• в социокультурных науках – материальный или идеациональный культурный объект, выступающий в коммуникативном или трансляционном процессе как знак, значение которого является конвенциональным аналогом значения иного объекта. [4]

Символ (греч. symbolon) – у древних греков – условный вещественный опознавательный знак для членов определённой общественной группы. Символами культуры народа могут выступать практически любые предметы и вещи, природные процессы, животные и растения, сказочные существа. Большинство символов культуры многозначно, разнообразно и иносказательно выражают определённое содержание, которое составляет существо ценностей, норм и идеалов конкретной культуры.

Символ – это пароль культуры. Культура выражает себя во множестве символов, которые имеют информационную, эмоциональную, экспрессивную выразительность. Символизация воспринимается через образное постижение, интуитивное понимание. В культуре существует система символов, которая изучается как специфический код культуры. [5]

Символ как понятие следует отличать от знака. Знак становится символом тогда, когда он выражает общезначимую реакцию не на сам символический объект, а на отвлечённое значение, которое можно связывать с этим предметом. Знак фиксирует в предметной, жестовой или интонационной форме сходство между вещами, ситуациями и переживаниями. Он указывает на внешнее сходство между объектами культуры. Но при этом такое сходство может на самом деле отсутствовать. Просто люди готовы условиться, что такое подобие на самом деле есть. [5]

Философское осмысление понятия «символ» восходит к античности; именно с античной культурой нередко принято связывать само появление отвлеченных смыслов, абстрактного мышления. Платон дал целостную трактовку символа как интуитивно постигаемого указания на высшую идеальную форму объекта. Эта идеалистическая, интуитивистская трактовка символа (отделяемого от рассудочных форм познания), развитая неоплатониками, стала основой христианского символизма, в котором всё сущее мыслилось как символ высшей непознаваемой сущности – Бога. Мистическое, интуитивистское, сверхъестественное понимание символа, перенесённое в сферу эстетического, характерно для романтизма и литературного символизма (символ как указание на невыразимое, мистическое, потустороннее содержание). Однако уже у Гёте можно найти зерно иного понимания символа – как универсальной формы человеческого творчества. Этот подход получил развитие в философии Гегеля, в которой символ – прежде всего средство человеческой коммуникации, условный знак. Рационалистический подход к символу был развит в позитивистской научной традиции (Д.С. Милль, Спенсер) на материале эволюционной человеческой цивилизации. В «философии жизни» (Дильтей, Ницше, отчасти Зиммель) символизация выступает как главное средство культуры и, одновременно, как инструмент её критики, средство нормирования, искажения проявлений жизни, ограничения человеческой воли. Кассирер делает символ универсальной категорией: все формы культуры рассматриваются им как иерархия «символических форм», адекватная духовному миру человека (который определяется как «символическое животное»). Для Шпенглера символизация – основной критерий выделения локальных культур (теория «прасимволов»). Психоанализ рассматривал символ как порождение индивидуального (Фрейд) или коллективного (Юнг) бессознательного, как «архетипичный образ», возникающий вследствие опосредствования человеческим сознанием глубинных императивов родового прошлого. У Лосева, опиравшегося на анализ античной и раннесредневековой эстетики, получили развитие вопросы внешнего подобия означающего и означаемого в символе в связи с проблемой реализма в искусстве. Специфические черты символической деятельности человека исследуются также Лангер, Тодоровым, Рикёром, Гадамером. [6]

Сам процесс символизации оказывается главным средством культуры. Все её формы, по сути дела, – своеобразная иерархия символических кодов. С помощью символизации можно выделять специфику локальных культур. Структурализм позволил выявить базовые механизмы и структурные основания символической деятельности. В истории европейской культуры рождались художественные направления, которые исходили из верховенства символа как языка искусства. [5]

Символизм (фр. symbolisme < гр.-знак, символ) – направление в западно – европейской культуре в к. 60 – нач. 70-х гг. 19 в., сосредоточенное на художественном выражении содержания посредством символа (многозначного, иносказательного и логически непроницаемого образа). В художественном творчестве символизм признаёт главным бессознательное, интуитивное начало. Интуиция как основа познания и творчества отождествляется с символизмом с мистическим прозрением, откровением, экстазом. Символисты по-разному оценивали назначение искусства. Одни полагали, что оно «ничего не выражает, кроме самого себя», поскольку выше и первичнее жизни (О. Уайльд). Другие видели в искусстве средство морального воздействия на людей и обновления общества, цельное миросозерцание (Г. Ибсен, А. Белый, А. Блок и др.).

Основные принципы русского символизма были изложены в книге Д.С. Мережковского «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы» (1893). Московские символисты середины 90-х гг. (В. Брюсов, К. Бальмонт, Ю. Балтрушайтис, А. Миропольский), петербургская группа декадентов (А. Добролюбов, Вл. Гиппиус) относятся к так называемому старшему поколению, а через 10 лет, в самом начале XX века, появляются «младшие символисты», среди которых А. Блок, А. Белый, Вяч. Иванов, Эллис и др. [5]

В последующем в культурологии на основе знаний о «символе» возникла и символическая школа – самая «молодая» и самая влиятельная, сложившаяся в результате могучего развития средств массовой информации. Она олицетворяет неуклонное восхождение человека к своему нынешнему информационному, а следовательно, и культурному могуществу. В связи с расширением научно-технической революции радикально изменилась быстрота передачи, богатство форм передаваемого символического материала: от устно-языковой к печатной, визуальной, чёрно-белой, цветной, стереофонической, стереоскопической вплоть до самой совершенной – цвето – стереофоноскопической. Это способствует развитию семиотики, информатики и кибернетики, изучающих общие законы оформления, получения, хранения, переработки и передачи информации. Через эти отрасли знания Культурология, наука до последнего времени гуманитарная, получила прямой выход в мир техники и практического применения в сфере создания ЭВМ и даже «искусственного интеллекта». Из многочисленных представителей символической школы, работающих в самых различных отраслях науки и в сфере массовой коммуникации, следует выделить её «патриотов» – Э. Кассирера и К. Леви-Строса.

Кассирер (Cassirer) Эрнст (1874–1945) – немецкий философ, автор монументального труда «Философия символических форм» (1923–1929), в основу своей концепции культуры кладёт человеческую способность к массовой, систематической и постоянной символизации, иными словами, подходит к культуре преимущественно с позиций семиотики. Истоки культуры он ищет в способности человека творить некий искусственный, окружающий нас мир, обозначая реальность определёнными символами. «Цивилизованный» человек уже не может иметь дело непосредственно с вещами, а взаимодействует с ними не иначе, как с помощью искусственных средств, языковых форм, художественных образов, мифических символов, религиозных обрядов. Исходя из этого, Кассирер предлагает называть человека не «мыслящим животным», как это уже стало традиционным, а «символическим животным».

Леви-Строс (Levi-Strauss) Клод (р. 1908) – франц. этнограф и социолог, создатель структурной антропологии – науки, в основе которой лежит использование некоторых приёмов структурной лингвистики и информатики при анализе культуры и социального устройства первобытных племён. Проведя этнографические исследования во многих странах «третьего мира», он отвергал европоцентризм и расизм, стремился показать всю сложность понятия «дикарь», выявить силу и своеобразие мышления «примитивного человека, заложившего ещё в эпоху неолита основы технического и индустриального прогресса. При оценке общей пропорции «природного» и «социального» в поведении «цивилизованного» человека Леви-Строс, вслед за Кассирером, признаёт чрезмерную роль формализма и условностей во взаимоотношениях между людьми, решающее влияние на их поступки символических форм, традиций, ритуалов и прежде всего языка, порождающего все общественные институты. Важным моментом структурной антропологии Леви-Строса является его толкование «мифа» в качестве фундаментального содержания коллективного сознания. Культурообразующая специфика мифа определяется им так: «Миф объясняет в равной степени как прошлое, так и настоящее и будущее… Ничто не напоминает так мифологию, как политическая идеология» (Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1983. С. 186). Другими словами, мифология и идеология – не что иное, как синонимы. Только первая питает коллективное сознание, а следовательно, и культуру первобытных и древних народов, а вторая – наших высокообразованных, а точнее, утонувших в абстракциях современников. [5]

Символический интеракционизм (англ. interaction – взаимодействие) – теоретико-методологическое направление преимущественно в амер. социологии, социальной психологии и культурологии, сформировавшееся в Чикаго в 20–30-х гг. Символический интеракционизм сосредоточен главным образом на анализе символических аспектов социальных взаимодействий. Центральная мысль интеракционистской концепции состоит в том, что личность формируется во взаимодействии с другими личностями, и механизмом этого процесса является представление о ней, которое складывается у окружающих.

Представителей этого направления (Ч. Кули, У. Томас, Дж. Мид, У. Джеймс, Р. Парк, А. Стросс, Т. Шибутани, К. Берк и др.) объединяет не строгая теория, а общность видения социальных процессов, трактуемого как процесс выработки и изменения социальных значений, постоянного определения и предопределения ситуаций взаимодействия их участников.

Особое внимание теоретики символического интеракционизма уделяют анализу языка – главного символического «медиума» взаимодействия. С культурологической точки зрения представляют интерес их попытки исследовать структуру и динамику развития личности, изучение микропроцессов социальных взаимодействий. [5]

Влияние концепции «символата» (символа) Л. Уайта на дальнейшие культурологические исследования

Одним из продолжателей культурных теорий Л. Уайта был У. Уорнер. ТЕОРИЯ СИМВОЛИЗМА (У.Л. Уорнера) – социологическая теория, синтезирующая и творчески перерабатывающая идеи французской социологической школы (Дюркгейм), символического интеракциоиизма (Дж.Г. Мид), психоанализа (Фрейд), бихевиористской психологии, семантики и т.д.

Под «символами» Уорнер понимал «вещи, обозначающие и выражающие что-то другое». Символами могут быть слова и языковые значения, изображения, звуки, жесты, верования, представления, религиозные ритуалы и т.д.; символична большая часть того, что передается людьми друг другу через слова и жесты в обыденной жизни. Символ как обозначающее отсылает к обозначаемому, которым могут быть «все известные реальные и воображаемые действия, вещи и отношения между ними». Обозначаемое – не обязательно физически существующая вещь и вообще не обязательно что-то существующее; им может быть, например, чувство.

Символ состоит из двух компонентов: знака, или «метки» («внешне воспринимаемой формы»), и значения (интерпретации знака индивидом или множеством индивидов). Значение всегда включает в себя некоторое концептуальное содержание и негативные или позитивные ценности и чувства, группирующиеся вокруг интерпретации. Восприятие символа состоит в осознании индивидом значения, исходящего от воспринимаемого знака.

Знак – наблюдаемая часть символа; символическое общение всегда осуществляется в знаковой форме, через отправление и получение знаков взаимодействующими индивидами. Как отмечает Уорнер, «знаки помечают значения вещей», однако в роли «меток» значения могут выступать не только знаки, отсылающие к чему-то другому и обозначающие нечто, не присутствующее в самих знаках как наблюдаемых физических объектах, но и сами объекты. «Значащими вещами» (или «метками») могут быть признаки и констелляции признаков, цвета, формы, действия и бездействия, движения, звуки, шумы, молчания и т.п. Уорнер выделил 4 типа «значащих вещей»: чистые объекты, опосредствующие объекты, опосредствующие знаки и чистые знаки.

Значение чистого объекта ограничивается тем, чем он является как физический объект; он «отсылает к самому себе и ни к чему более».

Опосредствующий объект также преимущественно обозначает самого себя, однако его концептуальное содержание окружено вторичными значениями, выходящими за пределы него как такового. К. этому типу меток относится, например, жилой дом, наделенный для конкретного индивида, его воспринимающего, какими-то вторичными значениями (напоминающий его родной дом; ассоциативно связанный с какими-то важными событиями его жизни, планами, целями, желаниями и т.п.).

Опосредствующий знак обозначает преимущественно то, что не присутствует в нем как в наблюдаемом объекте, хотя часть его значения связана с ним как таковым. К этому типу «меток» Уорнер относит, например, кладбище, родной дом, домашнюю кошку и т.п.

Чистый знак обозначает и выражает нечто совершенно отличное от него как наблюдаемого объекта: либо какой-то другой значимый объект, либо чувства и верования. К чистым знакам относятся, например, слова (устные и письменные), крест, флаг, знак приветствия, химические формулы и т.п.

Эти типы «меток» конституируют 4 качественно различные типа «знаковых ситуаций». В профессиональной жизни в качестве «меток» доминируют чистые объекты, в обыденной жизни – опосредствующие объекты, опосредствующие и чистые знаки, в ночных сновидениях и дневных грезах – опосредствующие знаки. Символами являются только те значащие вещи, которые обозначают нечто стоящее за пределами наблюдаемого знака или объекта.

Объекты и знаки наделяются значением и становятся символами только в актах интерпретации («атрибуции значения»), интерпретация же всегда происходит в непосредственной ситуации действия, «здесь» и «теперь». Символ существует до тех пор, пока им пользуются интерпретаторы.

Любое взаимодействие между людьми включает в качестве необходимой и обязательной составной части обмен значениями посредством отправления и получения знаков: «Основной часть символического взаимодействия как на биологическом так и на социальном уровне заключается в символическом взаимообмене, отправлении и получении символов». Взаимодействие (а социальную жизнь Уорнер понимает как длящийся непрерывный поток взаимодействия) представляет собой поток актов интерпретации знаков, или атрибуции значений.

Уорнер считал, что первичным в символе является значение, а знаки и объекты вторичны. Значение – «центральный факт человеческой жизни»; знание конвенциональных значений составляет решающее условие выживания общества и выживания в нем индивида. Коммуникация между людьми – прежде всего обмен значениями, физическими же объектами (знаками и объектами) люди пользуются как средствами для выражения значений.

Согласно Уорнеру, каждый конкретный человек – «интегральный элемент жизни человеческого вида и поступательного жизненного потока взаимосвязанных видовых событий… Культуры, как бы ни отличались они друг от друга и какими бы ни были причудливыми, могут не более чем модифицировать некоторым образом это центр, видовое ядро человеческой жизни путем расширения или ограничения возможностей, внутренне заложенных в его немногочисленных компонентах». Видовая система, или «тотальная среда человеческого вида», образует предельный контекст любого символа и акта атрибуции значения; кроме того, она устанавливает предельные пространственно-временные границы, в которых возможно существование символа как такового.

Исходя из того, что знаки могут давать выражение разным «вещам» (объектам, представлениям, чувствам и т.д.), Уорнер выделил три типа символов: референциальные; эвокативные; промежуточный тип.

К референциальным символам Уорнер относит референциальные и научные понятия, логику суждений и рациональног дискурса. Значения этих символов, как правило, оговорены в сообществе, а их взаимосвязи строго зафиксированы. Эти символы обычно используются для сообщения информации и поддаются верификации.

Эвокативные символы дают выражение чувствам. Их значения экспрессивны, аффективны, нерациональны; они отсылают к таким чувствам, способам знания и понимания, которые выходят за грань обыденного опыта и не поддаются эмпирической проверке. С точки зрения Уорнера, эти символы играют чрезвычайно важную роль в сохранении социальной жизни и поддержании солидарности членов сообщества: люди нуждаются в знаках «как внешних формах для придания чувственной реальности тем чувствам и представлениям, которые наполняют их душевную жизнь»; благодаря эвокативным символам эти невесомые и неуловимые чувства и идеи переносятся в мир воспринимаемой «объективной реальности»; устойчивая и стабильная знаковая среда – один из важнейших механизмов сохранения общества.

Большинство символов, фигурирующих в обыденной жизни, принадлежат к промежуточному типу; они совмещают в себе свойства референциальных и эвокативных символов.

Эвокативные символы, выражающие коллективные чувства, имеют первостепенное значение для поддержания преемственности социальной жизни и культурной традиции. Как отмечает Уорнер, символы, пробуждающие воспоминания о прошлых событиях, происшедших с индивидом или группой, часто отличаются высокой степенью конденсированности. Интенсивные чувства, вложенные в эти символы их создателями, участниками соответствующих событий, «консервируются» в соответствующих знаковых формах и пробуждаются вновь при повторном их использовании (в т.ч. и следующими поколениями).

Символы, направляющие внимание индивида или группы на прошлое и связывающие их с ним, обычно нерациональны и эвокативны. Такие символы, как правило, занимают центральное положение в коллективных обрядах сообщества (как сакральных, так и секулярных). Эвокативные знаки описываются Уорнером как «конденсированные версии тех событий, которые в них зафиксировались»; эффект воздействия этих знаков может сохраняться еще долгое время после того, как сами события будут забыты.

Если в контексте технической подсистемы культуры символы обычно рациональны и образуют организованное, внутренне непротиворечивое и согласованное знание (научные системы), то в контекстах «моральных» и «сверхъестественных» систем они, как правило, нерациональны и нелогичны. По мнению Уорнера, нерациональные и нелогические символы составляют ядро эмоциональной душевной жизни индивида и группы.

Эвокативные символы часто становятся сакральными. Фактически все священные символы базируются на нелогич. чувствах человека. По мнению Уорнера, в символах «сверхъестеств.» контекстов закрепляются и находят выражение чувства, присущие человеку как видовому существу и связанные с фундаментальными условиями человеч. существования; это – желания и надежды, страхи и тревоги, чувства, связанные с проблемами жизни и смерти, физиол. потребностями, несчастьем и благополучием.

Уорнер писал: «…наш вид, будучи очень близок ко многим другим приматам, обладает ядром невербальных и несимволических значений и жестов, тесно связанных с нашей животной природой, в которых находят выражение многочисленные потребности и требования, страхи, удовольствия, лишения, фрустрации и удовлетворения, обнаруживаемые у других видов приматов». Видовая жизнь человека всегда заключена в границы, установленные культурной системой; однако культура и социальная организация, как бы ни различались они в разных сообществах, могут существовать и сохранять свою стабильность лишь при условии, что они не парализуют видовую организацию человеческой жизни. [6]

В заключении…

Вся культура (цивилизация) находится в зависимости от символа. Именно использование способности к символизации и привело к возникновению культуры, и именно использование символов приводит к тому, что культура может себя продолжать. Без символа не было бы культуры, а человек был бы просто животным, а не человеческим существом.

Артикулируемая речь – это сама форма символического выражения. Предположим – устраним из культуры речь. И что тогда?

Без артикулируемой речи у нас не было бы человеческой социальной организации. Семьи у нас могли бы быть, но эта форма организации не является характерной только для человека; она не является по сути человеческой. Однако у нас не было бы запретов на инцест, никаких правил, предписывающих экзогамию и эндогамию, полигамию или моногамию. Как при отсутствии артикулируемой речи можно было бы предписывать браки с кросскузенами и запрещать браки с параллельными кузенами? Как без речи могли бы существовать правила, запрещающие иметь многих мужей или жён одновременно, но разрешающие иметь их по одному (по одной)?

Без речи у нас на было бы никакой политической, экономической, церковной или военной организации; никаких сводов этикета или этики; никаких законов; никакой науки, богословия и литературы4 никаких игр или музыки, кроме как на уровне обезьяны. Без артикулируемой речи не имели бы смысла обряды и церемониальные принадлежности. И впрямь, без артикулируемой речи у нас не было бы орудий: мы пользовались бы орудиями лишь время от времени и в незначительном объёме – так, как по нашим наблюдениям, ими пользуются в настоящее время высшие обезьяны, так как именно артикулируемая речь преобразовала непрогрессивное и приводящее к накоплению навыков использование орудий человеком, человеческим существом.

Одним словом, без символического общения в той или иной форме мы не имели бы культуры. В «Слове было начала» культуры – а также и её продолжение.

Разумеется, со всей своей культурой человек все ещё остаётся животным и стремится к тем же самым целям, к которым стремятся все прочие живые существа: к сохранению индивида и к продолжению рода. Говоря конкретно, этими целями являются пища, убежище от стихии, защита от врагов, здоровье и потомство. Тот факт, что человек стремится к этим целям точно так же, как это делают все прочие животные, несомненно, и побуждал многих заявлять, что «нет фундаментального различия между поведением человека и прочих живых существ». Однако на самом деле человек от них отличается – но не в целях, а в средствах. Средства человека – это культурные средства: культура – это всего лишь способ жизни человеческого животного. А поскольку эти средства, культура, зависят от той способности, которой обладает только человек, – от способности использовать символы, то различие между поведением человека и всех прочих живых существ является не просто большим, но основополагающим и фундаментальным.

Поведение человека бывает двух различных родов – символическим и несимволическим. Человек зевает, потягивается, кашляет, кричит от боли, вздрагивает от страха, «свирепеет» то гнева и так далее. Несимволическое поведение этого рода не является особенностью человека; оно, помимо человека, свойственно не только прочим приматам, но также и многим другим видам животным. Однако человек обращается с себе подобными посредством артикулируемой речи, пользуется амулетами, исповедует грехи, устанавливает законы, соблюдает требования этикета, истолковывает свои сны, классифицирует своих сородичей по определённым категориям и так далее. Этот тип поведения уникален; только человек к нему способен; он является особенностью человека потому, что или состоит из использования символов, или зависит от него. Несимволическое поведение Homo sapiens – это поведение человека – животного; символическое поведение – это поведение человека как человеческого существа. Именно символ превратил человека из простого животного в животное человеческое.

Поскольку человеческое поведение является поведением символическим и поскольку поведение нижечеловеческих видов является не символическим, отсюда следует, что о человеческом поведении мы ничего не узнаём из наблюдений или экспериментов над низшими животными.

Подобно тому, как именно символ очеловечил человечество, так же очеловечил он и каждого представителя вида. Младенец не является человеческим существом до тех пор, пока он не начнёт образовывать символы. Как показало исследование «Обезьяна и ребёнок», до тех пор, пока ребёнок не начнёт говорить, нет ничего, что качественно отличало бы его поведение очень молодой обезьяны. Детёныш вида Homo sapiens очеловечивается только тогда, когда он развивает свою символическую способность. Он может войти в мир человеческих существ и принять участие в их делах только посредством артикулируемой речи, не обязательно устной.

Таким образом, естественные процессы биологической эволюции привели к появлению у человека и только у человека новой и отличительной способности – способности использовать символы. Самой важной формой человеческого выражения является артикулируемая речь. Артикулируемая речь означает обмен мыслями; обмен мыслями означает сохранение – традицию, а сохранение означает накопление и прогресс. Возникновение способности к символизированию имело своим результатом возникновение нового порядка явлений – экстрасоматического, культурного порядка. Все цивилизации родились из использования символов и благодаря этому сохраняются. Культура, или цивилизация, является лишь особым видом той формы, которую принимает биологическая, направленная на поддержание жизни деятельность особого животного – человека.

Человеческое поведение – это символическое поведение; если оно не символическое, то оно и не человеческое. Детёныш рода Homo sapiens становится человеческим существом лишь тогда, когда он вступает в тот порядок явлений, каким является культура, и участвует в нём. Ключ к этому миру и средство соучастия в нём – символ. [1]

Культура выражает себя через мир символических форм, которые передаются от человека к человеку, от поколения к поколению. Если мы хотим постичь её сущность и отличие от других культур, то мы должны погрузиться в мир символов, рождённых данной культурой и осознать смысл, заложенный в них. Если этого не происходит, то культура для нас остаётся закрытой и вопрос её познания автоматически снимается.

Но сами по себе символические формы – это внешняя сторона культуры. Символы становятся выражением культуры не сами по себе, а лишь через творческую активность человека. Если же человек отворачивается от этих символов, то символический мир превращается в мёртвую предметную оболочку. Поэтому нельзя явно или неявно отождествлять культуру и символический мир…

Одним из наиболее устойчивых терминов, используемых семиотикой культуры, является «символ», с помощью которого тексты и другие семиотические преобразования переносятся из одного пласта культуры в другой.

Мы знаем, что человек выражает свои мысли и чувства с помощью знаков. Но культура выражается не просто в знаках, а в символах. Понятие символа занимает особое место в культурологии. Символ есть знак, но совершенно особого рода. Если простой знак – это, так сказать, дверь в предметный мир значений (образов и понятий), то символ есть дверь в непредметный мир смыслов. Через символы нашему сознанию открывается святая святых культуры – смыслы, живущие в бессознательных глубинах души и связывающие людей в едином по типу переживания мира и самих себя. При этом подлинный символ не просто «обозначает» смысл, но несёт в себе всю полноту его действенной силы.

Например, икона не просто обозначает Бога – для верующего она выражает Божественное присутствие, и обладает той же «чудодейственной» силой, какой обладает выраженный ею смысл, т.е., вера самого человека. Или другой пример: в традиционной воинской культуре знание не просто обозначает тот или иной поиск, оно несёт в себе саму честь, и утратить знание – значит потерять честь. [7]

Используемая литература:

1. Лесли Уайт. Избранное: наука о культуре./ Пер. с анг. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. – 960 с. (Серия «культурология ХХв.)

2. Уайт Л. Энергия в эволюции культуры // Антология исследований культуры. СПб., 1997. С. 464

3. Белик А.А. Культурология. Антропологические теории культур. – М. 1998.

4. Культурология: Учебник под ред. Ю.Н. Солонина, М.С. Каган. М.: Юрайт-Издательство, 2005. С. 28–29.

5. Кононенко Б.И. Большой толковый словарь по культурологии. – М.: ООО «Издательство Вече», ООО «Издательство АСТ», 2003. – 521 с.

6. Культурология XX в. Энциклопедия. Т.2. – СПб.: Универсальная книга; ООО «Алетейя», 1998. – 447г.

7. Культурология: Учебное пособие. Сост. ред. А.А. Радугин. – М.1998. -304 с.