Центральное событие романа - так называемая проба, после которой и должно начаться самое главное: новая жизнь. В ней Раскольникову будет определен высший ранг, он вознесется до великих мира сего.

Но проба оказалась неудачной. Что же такое он "пробовал", в чем хотел убедиться? Не людей же резать, в конце концов, он собирался всю оставшуюся жизнь?

Раскольниковская проба необычна. Он логик и "арифметик". Разделив когда-то людей на разряды, поставив им оценки, наклеив ярлыки, герой забыл, что человеческое нельзя оценить по такой шкале, что человек иррационален и не влезает в "прокрустово ложе" чьей-либо системы или идеи. И он ищет он свой истинный масштаб, свое место в иерархии.

Герой решается не на убийство, а на величайший акт самопознания, чтобы сразу и бесповоротно стало ясно "все". И вот теперь, после случившегося, в нем и совершается страшная трагедия самопознания и самообмана. Чем глубже он узнает себя, чувствует человеческое (а не сверхчеловеческое) в себе, тем страшнее ему, тем дальше от желаемого результата, тем мучительнее он ищет забвения случившегося, тем настойчивее пытается себя обмануть. В чем? Больше всего герой мучим своим мучением, истерзан своим терзанием.

Ведь по замыслу он совершал "не преступление", поднял руку не на человека, а на вошь: позволил себе - по праву великого - убить тварь, отвратительную, несущую только зло. Такова была четко продуманная схема. Почему же тогда он так боится, так замирает от любого чужого окрика, от шороха в комнате, где он совсем один, почему так невыносимо ему видеть родных - мать и Дуню? Все эти тысячи "почему" складываются в страшную догадку, которая пока еще не облечена словом, приговором - это тень, мир самой страшной для него теперь мысли, которую мучительно больно думать, но не думать - нельзя. Она пришла, она так же неотвратима, как и все другие раскольниковские умозаключения, потому что стоит в конце стройной логической цепочки, - в это Раскольников свято верит.

Человеческое - неведомые до поры глубины - очнулось в герое. Но дело сделано, "мосты сожжены, Рубикон перейден". Поэтому придется ответить по земному, человеческому, вечному и неизменному закону.

А познание, к которому он так стремился, на которое был готов, обернулось страшным разочарованием: он оказался просто грешником в мире людей.

Раскольников мучительно сознает, что не "старуху убил, а себя", что - этой мысли он бежит, как Страшного Суда - не мог, не смел, не должен был этого совершать.

Процесс осознания этого "нельзя" и составляет вес дальнейшее действие романа. Герой вступает в борьбу, но не с внешним врагом, он в жесточайшей схватке пытается совладать с неподвластной человеку силой - с собственным подсознанием, которое в любой момент готово разрядиться то страшным сном, то миражем или непроизвольным действием. Украденные вещи хотел бросить в воду - и ужаснулся: зачем же тогда брал их? Ведь на доброе дело хотел использовать. Или не хотел? Тогда зачем все? В его смущенном мозгу - отрывки полусформулированных мыслей, хаос страха за собственную жизнь, ужас содеянного. В душе нет мысли об убиенных женщинах, скорби о них. Он сознает теперь лишь собственный обморочный испуг, который владеет им безраздельно. В сознании теплится надежда, что его великолепные расчеты оправдаются, в подсознании же царит смертный ужас. Свершившееся оказывается непосильной ношей, которую не вынести одному.

Что же случилось с ним на самом деле? Он постоянно и задает себе этот вопрос, и гонит его от себя. Все происходящее теперь совершается как будто во сне, в полубреду. Достоевский делает предметом литературы анализ состояния преступника (причем необычного преступника) после совершения преступления; проводит тончайшее психологическое расследование - что убийца чувствует, о чем думает после "дела".

Писатель показывает, как тот принужден был на себя донести, и не потому что раскаялся, а потому, что тайна преступления давит его, мешая жить и дышать. Страстное желание "все рассказать" овладевает героем. Та пропасть между ним и всеми, о которой поначалу он так грезил, теперь только пугает его. Избранник на страницах романа превращается в испуганного и измученного изгоя, мечтающего о наказании, как об избавлении от страданий. Этот путь к признанию, по Достоевскому, бесконечно долог. Он не просто следит за мучениями героя, он изображает умирающую жизнь, причем с такой силой и достоверностью, что читатель мучается не меньше, чем сам герой.

В какие-то моменты внешние события отвлекают Раскольникова от его внутреннего сюжета, и он забывает о содеянном и уже готов радостно и освобожденно воскликнуть: "Есть жизнь! Не умерла она еще со старой старухой!". Но это лишь мгновения. Жизнь умерла. Осталась мука.

Преступление стоит между ним и миром. Убийство - акт посвящения в великие. Он "отрезал" себя ото всех. И когда на него устремлены родные глаза, он свои прячет, потому что взгляд выдаст его: он - по ту сторону, он - не здесь. Ему ведомо запретное, то, чего не должен знать человек. Жажда познания обернулась страшным разрушением - убийством, потерей самого себя - в себе самом. Жертвоприношение совершено.

Преступная теория и преступное деяние отлучили Раскольникова от мира людей, перенесли его в другой мир, где иные - не человеческие - пространство и время.

Но ведь это то, к чему он стремился, что представлялось полетом и парением, в котором пропадает ощущение времени, в котором есть безграничность. Ведь стать великим, противопоставить себя всем, стать не таким как все - в этом сказалась жажда власти и славы, весь комплекс героической личности. Это мир вечности, в который почти невозможно попасть. Отвергая общепринятые моральные заповеди, он одновременно подбирает ключ к этой заветной двери, за которой заканчиваются страдания и начинаются свершения. Там творящие вечность живут по особым законам, которые неведомы людям. И тогда перед духовным взором Раскольникова появляется призрак великолепного Наполеона, с которого он и "делает жизнь". А почему, собственно, Наполеон?

За несколько лет до событий, описываемых в романе, Раскольников опубликовал статью, которой очень заинтересовался Порфирий Петрович. Настолько серьезно заинтересовался, что постарался найти автора этой статьи и последить за его дальнейшей жизнью: он счел, что человек, создавший такую теорию (Раскольников изложил в журнале именно ее), не остановится на одних рассуждениях и непременно попытается перейти к делу, претворить свои идеи в жизнь.

И Порфирий Петрович не ошибся: именно теория и стала отправной точкой на пути Раскольникова к преступлению.

Преступление началось не тогда, когда Родион Раскольников взял в руки топор, а когда создал свою систему мирозданья, разделив людей на два разряда: на бессознательную, бесправную толпу и на героев, которым "все дозволено". Эти герои предстают в воображении Раскольникова в ореоле славы и бессмертия, их имена известны всем. Два имени среди прочих особенно притягательны для Раскольникова: это Магомет и Наполеон. Но если жизнь и дела первого пророка ислама отделены от нас веками, то блистательная судьба французского императора вершилась на глазах старших современников Раскольникова.

Имя Наполеона многим не давало покоя, будоражило умы, ему посвящались поэмы и баллады. Вспомним Пушкина, Лермонтова: в их творчестве эпоха Наполеона сыграла огромную роль, его изображения всегда двойственны - романтический злодей, тиран и в то же время повелитель мира, владыка, герой...

Не только Пушкин и Лермонтов отдали дань восхищения Наполеону, в общественном сознании его имя стало символическим, знаковым. В русской поэзии первой половины XIX века Наполеон предстает прежде всего как романтический герой, для которого ничего невозможного, запретного в этой земной жизни нет. В 60-е гг., когда интерес к этой фигуре пробуждается с новой силой, акценты восприятия расставлены уже по-иному. Образ великого императора превращается в символ дерзания и поступка, синоним гениальной личности.

Любовь юношества к Наполеону оборачивается культом силы, что определяет особые качества героя времени: жестокость, неумолимое движение к заветной вершине, в достижении которой все средства хороши. Потрясала и привлекала сама судьба его, ставшая легендарной. Еще при жизни император превратился для современников в миф, который, отделившись от него, стал жить по своим законам. Этот миф гипнотизировал не одно поколение, звал на бунт против того убогого существования, которое предопределено было человеку происхождением и воспитанием. Ведь этот же смог! Был капралом, стал императором!

Раскольникова интересует не столько судьба императора, сколько его "моральный кодекс". Оставил в Египте целую армию, поработил Европу, пролил столько крови, совершил столько великих дел, вошедших в историю века! И чем этот человек отличается от меня - рассуждает герой. Тем, что он посмел это совершить, дерзнул... А начал Наполеон - великий император - на бастионах Великой Французской революции!

Итак, Наполеон посмел - и обрел бессмертие. Он главный союзник Раскольникова в его споре с жизнью и тем жалким местом, которое определила ему судьба.

Имя Наполеона навеки связано в общественном сознании с дерзким попранием догм и заповедей, с идеей, что мир начинается с тебя. Это ведь и есть нигилизм. Без малого весь XIX век русская литература исследовала "феномен Наполеона", восторгалась "наполеоновской идеей" или отвергала ее; перед всеми центральными литературными героями возникал искус "наполеоновской идеей".

Вот один из предшественников Раскольникова, о котором говорят, что у него "профиль Наполеона и душа Мефистофеля". Вступая в поединок с враждебной судьбой, желая возвыситься, он становится причиною смерти старухи и прощает себе ее смерть: тоже по-своему "преступает". Этот герой не прятал под полою топор, не обдумывал в мельчайших деталях убийство: в решающий момент он просто направил на старуху дуло пистолета, желая ее припугнуть; к сожалению, старая графиня испугалась сильнее, чем он рассчитывал, и со страху умерла - он не желал ее смерти, но и убийцей себя не считает: так уж получилось, да и Бог с ней, старуха свое отжила... Речь, конечно, о Германне, герое пушкинской "Пиковой дамы". Германн - персонаж особый. Это маленький, пошлый Наполеон, живущий на проценты и не трогающий "основного капитала", это удешевленный злодей, одержимый жаждой наживы, а не романтическим стремлением к славе и мировому господству. Но таким он представляется читателю - ибо таким видит его Пушкин. Для остальных персонажей повести Германн - личность загадочная и значительная: отнюдь не случайно его сравнивают с Наполеоном!

Посмотрите, как похожи сюжетные "схемы" у Германна и у Раскольникова. Но - только схемы, сами же эти герои совсем разные, ибо по-разному задуманы своими авторами. В образе маньяка, жалкого безумца Пушкин стремился деромантизировать в бытовом сознании тип "исключительного человека". В новую эпоху Достоевскому необходимо провести психологическое исследование человека, одержимого, как манией, "наполеоновской идеей", и заставить общество содрогнуться и навеки эту идею проклясть. Проклясть само имя Наполеона и дьявольское его порождение - нигилизм.

Человечество должно вернуться к истинным, вечным ценностям. Должен вернуться к ним и Раскольников - если хочет сохранить разум и не сделаться, подобно Германну, жалким безумцем.

В гордом одиночестве, в сладостном воспарении над "муравейником" создавал Раскольников свою теорию, готовился к "пробе". В те дни и часы никто ему не был нужен. Понять же истину случившегося в таком одиночестве невозможно: герой уже переступил черту, сознание его не может самостоятельно вырваться из замкнутого круга идей и категорий, определенных теорией. Он мечется в поисках живой души, которая смогла бы выслушать его и уже этим облегчить страдание. И тогда появляется Соня - и спасает Раскольникова от безумия, страшной участи Германна.

В появлении Сони заключена одна из самых важных идей Достоевского. На преступление человек идет один. Вернуться к людям он один не может, необходим кто-то, кто разделит с преступником его грех, добровольно возьмет на себя тяжесть чужого креста. Понять истину герой Достоевского только рядом с другими. Его сознание, подключенное к другому, чужому сознанию, заряжается чужой энергией поиска, открывая возможность иной, новой оценки, иного восприятия, открывая тем самым и выход из тупика.