.: к проблеме психологии войны

Д. С. Самохвалов, к.и.н., доцент кафедры гуманитарных дисциплин Минского Института управления/

В настоящее время существует довольно большое количество работ профессиональных психологов, социологов и историков, посвященных проблеме изучения человеческого поведения на войне. Достаточно сказать, что только в американском "Журнале психоистории" (The Journal of Psychohistory) за период 1973 - 1998 гг. опубликовано более трехсот статей, касающихся данной тематики. Чтобы представить полный объем подобных исследований, эту цифру следует умножить, по меньшей мере, в несколько десятков раз. Война как акт трансценденции весьма привлекательна для анализа психики отдельной личности и целых групп. За каждым из исследований стоит не просто описание, а целый комплекс теоретических рассуждений. Каждый из исследователей готов предложить собственную неординарную концепцию, свое видение мотивации сознания, феномена изменения в поведении и т. д. При этом упор делается на опыте анализа войн ХХ века. Общим главным недостатком таких работ, пожалуй, является попытка обобщения, поиск неких универсальных схем. Трудов, посвященных изучению изменений в психологии солдата разных исторических периодов пока мало, хотя давно известно, что психика индивидуума может кардинально меняться в пределах нескольких поколений. Более того, изменяются целые эпохи. Как выразился один из историков, "каждая война подобно человеку индивидуальна, нет разных войн".

Таким образом, большой интерес представляет изучение поведения человека в войне какого-то определенного исторического периода, удаленного от современности. В данном случае, в войне 1812 г. Это позволит в будущих исследованиях более детально прояснить картину изменений в психологии участников военных событий.

Начало XIX в. - это время романтизма в литературе и искусстве. Глобальные преобразования, затронувшие Европу, не могли не вызывать определенной тяги к героике, прославлению прошлого с его изысканными манерами и красочными оборотами речи. Изысканными, но одновременно простыми. Красочными, но не вычурными. Все это следует иметь в виду, изучая дневники и письма свидетелей и участников войны 1812 г. Многие из них писались как бы напоказ.

В сто пятьдесят четвертом томе "Русской старины" (1913 г.) были опубликованы письма солдат Великой Армии из России, задержанные "черным кабинетом" Наполеона или почтой в Гамбурге. Они никогда не дошли до адресата, так как содержали слишком пессимистические высказывания. "Настоящая война уносит у нас больше всего людей не неприятельским огнем, а болезнями, лишениями и усталостью. Только железное здоровье может выдерживать все это!" - писал барон Жюльеминето своей жене. Уроженец Гроденщины, Матеуш Зарембо, жалуется своему брату: "…У нас грохочут пушки. Из нашего села убит в прошлый штурм Мацек Флюгер и Ян Храбрый. Я имею рану в левую руку". Но такие письма, слишком личные, слишком откровенные пугали читателя и, наверняка, самого писавшего. Тот же М. Зарембо решается признаться брату в страхе смерти только в самом конце письма: "До свидания! Может быть, это мое последнее письмо. Что-то на утро будет?" В начале же он хвастается обещанием Мюрата дать ему после взятия Москвы звание генерала.

Описание, рассчитанное на публику, зачастую вполне соответствовало показному поведению. Например, англичанин Роберт Томас Вильсон, сражавшийся против французов в рядах Российской армии, по прибытию в освобожденный Минск ведет светский образ жизни: "Я презрел стужу и даже снял свою большую шинель, дабы ее зачинили, и расхаживал при 19 градусах в одной куртке без жилета. Меня согревало, надо полагать, чувство тщеславия". Уточним, Р. Т. Вильсон идет на бал, где будут дамы! Так что чувству тщеславия самое место. По дороге из Минска в Воложин, в штаб генерала Тормасова, он обмораживает нос, после чего замечает: "Слава при отсутствии носа не может быть блестящею соблазнительницею". Английский джентльмен, солдат и романтический герой в одном лице - вот кем он пытается себя показать всем остальным. Р. Т. Вильсон сочувствует пленному племяннику Талейрана, смело ведет себя в боях. Наконец, он хороший стратег и аналитик.

Другой известный участник войны 1812 г. Д. В. Давыдов, мотивируя свое желание служить родине, не жалеет слов: "И потому, если не прекратится избранный Барклаем и продолжаемый светлейшим род отступления, — Москва будет взята, мир в ней подписан, и мы пойдем в Индию сражаться за французов!.. Я теперь обращаюсь к себе собственно: если должно непременно погибнуть, то лучше я лягу здесь! В Индии я пропаду со ста тысячами моих соотечественников, без имени и за пользу, чуждую России, а здесь я умру под знаменами независимости, около которых столпятся поселяне, ропщущие на насилие и безбожие врагов наших... А кто знает! Может быть, и армия, определенная действовать в Индии!" Он и не мыслит отказаться от военной карьеры в случае возможного поражения. Но геройская смерть, признанная другими, кажется ему куда более приятной, чем безвестная кончина. Позже, став партизаном, он иногда бравирует отсутствием военного мундира, детально описывает реакцию высокопоставленных особ и поляков при виде его странной одежды.

В отличие от английского соратника по оружию, Д. В. Давыдов бывает жесток по отношению к предателям, но никогда - к пленным французам. Его возмущает "варварство" Фигнера, убивающего безоружных врагов, так как "никакое низкое чувство, еще менее мщение, не имело места в сердцах, исполненных сильнейшею и совершеннейшею радостью!" Впрочем, его отрицательное отношение к Фигнеру диктуется нанесенной позже обидой - присвоением общего подвига. Сам Д. В. Давыдов высоко ценит умение пойти на компромисс, отбросить личную гордость ради победы. Ведь в этом случае романтический герой войны теряет свой блеск. Это и есть настоящий подвиг патриота.

Поведение человека - слишком сложная вещь. Даже психологи не могут дать окончательный ответ, где начинается сфера бессознательной, а где вполне осознанной мотивации. Соответственно, трудно утверждать, что показное поведение было лишь фарсом. И это не просто литературный прием в повествовании, чтобы выгоднее преподнести читателю собственную фигуру. Эти люди действительно так думали, их поступки диктовались не столько внешними, сколько внутренними обстоятельствами. Все тот же Д. В. Давыдов считал, что поступает так или иначе, потому что он - не посредственность. Он признается, что есть время, когда на войне не до подвига. Нужно просто выжить.

Французский солдат Анри Бейль, позже ставший известным всему миру как писатель Стендаль, прославился тем, что в течение всей войны, несмотря на множество невзгод, сохранял хладнокровие. Его не покидало и чувство юмора. "Океан варварства" не мог затронуть бравого молодого человека. Будучи в Москве, он серьезно думает о том, что в Кремле Наполеон будет устраивать концерты. И в этой странной мысли было рациональное зерно: А. Бейль не хочет скучать, если придется остаться в городе на зиму. Точно также Р. Т. Вильсон сокрушается в Торусе по поводу плохой сервировки стола.

Таким образом, солдат-джентльмен и романтический герой был не просто плодом фантазии авторов дневников и писем. Он действительно существовал и принимал участие в войне 1812 г. Однако, это не означает, что в военных действиях участвовали лишь благородные рыцари, готовые пожертвовать собой только лишь ради подвига. Война была полна крови, лишений и жестокости. Творили эту жестокость люди. Причем, речь идет об одних и тех же людях. Им приходилось убивать. Но даже в отсутствии опасности солдат может рассуждать цинично. Т. В. Вильсон легко отступает от изысканных манер, когда речь идет о лишениях. Ему не нравится ночевать в белорусских хатах. Находясь в Уше, он сокрушается: "В польской лачуге затмевается даже сияние славы". По ночам его преследуют тараканы, старческий кашель и крики ребенка. "На будущее решил гнать вон всех малолетних детей, - пишет он. - Пусть отправляются в лес к медведям, но я не потерплю их".

Французский офицер пишет, что во время отступления наполеоновские солдаты не стеснялись грабить не только мирных жителей, но и друг друга. Наполеон, прибыв в Смоленск, приказал обеспечить провиантом только лишь гвардию. Рустам Раза, сопровождавший Наполеона, больше заботился о своем обмороженном носе, чем о судьбе солдат, которых покидал император.

Чем же объясняется такая двойственность поведения? Благородное поведение и тщеславие - это свойства, привитые благодаря воспитанию. Жестокость, стремление к убийствам и разрушению являются порождением гораздо более глубинных пластов психики индивидуума. Война, полная травматических переживаний, ведет к регрессии личности к довербальному преэдипальному состоянию.

В войне 1812 года даже мирные жители переживали ужасающие сцены: "На заре, под Островцами, я сошел с повозки и мимоходом взглянул в часовню, которая стояла у большой дороги. Вообразите мой ужас: я увидел в часовне обнаженный труп убитого человека... Еще теперь, через сорок лет, мерещится мне белый труп, бледное молодое лицо, кровавые, широкие полосы на шее, и над трупом распятие...".

Любая травматическая ситуация высвобождает забытые когда-то негативные эмоции и активизирует механизмы психологической защиты личности. При этом в действие вступают альтернативные сценарии поведения. То, что в обычной жизни кажется ужасным, во время войны - повседневным. Экстравертированное благородное поведение отчасти компенсирует незапланированные выбросы эмоций. Благодаря этому солдат чувствует удовлетворение. Как ни парадоксально, война может показаться ему даже привлекательной. "Кочевье на соломе под крышею неба! Вседневная встреча со смертию! Неугомонная, залетная жизнь партизанская! Вспоминаю о вас с любовью и тогда, как покой и безмятежие нежат меня, беспечного, в кругу милого моего семейства! Я счастлив..." - признавался Д. В. Давыдов.

Двойственный характер поведения военнослужащего - факт достаточно хорошо изученный современными армейскими психологами. Так, после восьмичасовой операции в Панаме американские военнослужащие успешно выполняли функции полицейских и даже оказывали бескорыстную помощь мирному населению. Ф. Киркленд объясняет это сменой исходных посылок в деятельности солдата. Однако поведение человека начала XIX века было качественно иным. Образ романтического героя был максимально приближен к реальной ситуации. Участник военных действий даже не менял исходных посылок, чтобы компенсировать выброс агрессии вовне. Романтический герой тоже был солдатом. Причем, доблестным солдатом! Поэтому речь может идти лишь о смене функций в поведении, что, в свою очередь, объясняется особенностями социализации индивидуума, условиями его воспитания и ценностными ориентирами, заложенными в детские и юношеские годы.