В год 175-летия восстания декабристов с особенным удовлетворением можно утверждать о реальном увеличении числа тематических изданий по отечественной истории. Санкт-Петербургским филиалом Института Российской истории РАН подготовлены и изданы уже три его выпуска. Редактор-составитель сборников П.В. Ильин установил для своего детища самую высокую научную планку, смело взяв в качестве "ориентира-образца" блестящие декабристоведческие сборники 1920-х гг. с их уникальным авторским составом в лице выдающихся историков и литературоведов П.Е. Щеголева, Ю.Г. Оксмана, А.Е. Преснякова, Н.К. Пиксанова, С.Н. Чернова, Б.Л. Модзалевского и др. Определены и основные принципы, которым обещает следовать составитель нового издания: "Свобода выбора жанра и темы исследования,формы подачи, свобода от обязательных идеологических формул" (I, с. 4).

Однако на пути достижения заявленной цели стоят сегодня очевидные трудности, связанные с падением по известным причинам интереса к декабристской тематике и, как следствие, - разрывом в подготовке квалифицированных кадров. Остается надеяться на то, что материалы стартовых выпусков нового сборника пробудят прежний интерес к этой традиционной для отечественной историографии теме со множеством все еще не решенных вопросов. Поэтому целиком оправдано заявление редактора сборников об их открытости "не только для специально-исторических работ, но и для трудов литературоведов, культурологов, философов - всех, кто занимается изучением декабристского времени" (там же, с. 5).

В трех увидевших свет выпусках опубликовано 28 материалов 19 авторов. Распределение публикаций по разделам показывает, что в чисто количественном плане предпочтение отдается собственно исследовательским материалам - их 13. Раздел "Источники" представлен семью, "Историография" - шестью материалами. Есть и две рецензии на сравнительно недавно вышедшие работы по декабристской теме.

Парадоксально, но факт: после более чем полуторавекового интенсивного изучения декабристского движения одним из центральных все еще остается вопрос о том кого считать декабристом. На сегодняшний день он не имеет однозначного, строго научного решения, и в поисках выхода из этой явно ненормальной ситуации С.Е. Эрлих в статьях "Декабристы "по понятиям": определения словарей (1863-1998)" (II, с. 283-302) и "Кого считать декабристом? Ответ советского декабрист-сведения (по материалам библиографических указателей 1929-1994 гг.)" (III, с. 258-313) детально прослеживает эволюцию понятия "декабристы" и приходит к выводу, что "весь спектр будущих определений" и всей последующей разноголосицы заложили сами декабристы - П.Н. Свистунов, И.Д. Якушкин, Д.И. Завалишин. Данные ими дефиниции исследователь делит на два различных типа, для удобства анализа условно обозначенных как "преступление" (участие в тайных обществах и антиправительственных выступлениях) и "наказание" (репрессии, которые подразделяются на арест во время следствия, судебное и административное наказание). При этом Эрлих обращает внимание на наиболее существенное, на его взгляд: если определения "участники восстания 14 декабря" и "члены тайных обществ" дают твердое основание однозначно

установить, является ли тот или иной деятель декабристом, то определение "лица, пострадавшие вследствие возмущения", не столь корректно. Ведь очень сложно установить, кто именно подразумевался под "пострадавшими": только наказанные в судебном порядке, или и те, кто был арестован во время следствия и понес то или иное административное наказание, или, добавим, и те, кто был освобожден из-под ареста с "оправдательным аттестатом", а также вообще "оставлен без внимания" по высочайшему повелению.

В последующем тексте автор, проанализировав имеющиеся в 54 изданиях определения, выявляет общие тенденции содержательного наполнения термина "декабристы" и выделяет два больших этапа в развитии этого понятия: "На первом, дореволюционном этапе применяются исключительно прикладные ("формальные") определения". Причем их эволюция от узкого толкования ("участники восстания 14 декабря") к расширительному ("члены тайных обществ") идет в направлении все более адекватного, как считает автор, наполнения содержания устанавливаемого понятия. Но на послереволюционном этапе все меняется - с 1924 г. "начинает доминировать ценностное ("сущностное") определение "революционеры". "Подкрепленное авторитетом В.И. Ленина, - замечает Эрлих, - оно (с начала 60-х гг.) становится единственным и по инерции (только ли? - М.Р.) воспроизводится даже в постсоветское время" (II, с. 299).

Сам Эрлих, основываясь на большей частоте употребления определения декабристов как "членов тайных обществ", склоняется к тому, что именно этот подход является наиболее продуктивным для определения понятия "декабристы" (там же, с. 292). Но тут же возникает вопрос: а как быть, например, с А.Е. Розеном (и далеко не с ним одним!), который не принадлежал к тайным обществам, но в правомерности отнесения его к декабристам за действия в день 14 декабря вроде бы никто не сомневается?

Казалось, ответ на этот вопрос читатель получит из статьи того же автора под многообещающим названием "Кого считать декабристом?" Ее общая цель, как определяет сам автор, "выявить практические критерии отнесения к декабристам в советский период" (III, с. 261). Для этого ему необходимо было решить три задачи: составить сводный список участников тайных обществ первой четверти XIX в. и лиц, привлеченных к следствию по делу о тайных обществах; определить, какие лица из этого списка считались декабристами в советской историографии; попытаться выявить реальные критерии причисления к декабристам деятелей первой четверти XIX в. (там же, с. 261-262).

Две первые задачи, хотя и не без труда, как показал автор, решаемы. Результаты проделанной работы обобщены в таблице и приложении, включающих сведения о 667 лицах, пока еще только претендующих на то, чтобы называться декабристами. И сразу же бросается в глаза тот факт, что весь этот систематизированный материал в первую очередь наглядно демонстрирует существующий разнобой в мнениях и критериях отнесения тех или иных конкретных лиц к числу декабристов. Причем определяется это не личными вкусами исследователей. Научному осмыслению понятия "декабристы" прежде всего мешает подмеченная В.М. Нечкиной еще в конце 1970-х гг. особенность - общекультурное употребление слова "декабристы": "Оно и достояние художественной литературы, одушевленное звено поэтической строки, частый спутник историко-литературного исследования, нередкий гость журналистики и политической речи" (2). Но, по заключению Эрлиха, солидарного в данном случае с мнением А.А. Керсновского, был и остается более значимый фактор-помеха на пути решения проблемы - "культ пяти повешенных и сотни сосланных в рудники", на котором было "основано все политическое миросозерцание русской интеллигенции" (3).

В результате "декабристская легенда", получившая под гениальным пером Герцена законченное литературное воплощение, - подытоживает Эрлих, - является священным текстом интеллигенции". Именно эта сакральная окраска понятия "декабристы" препятствует его научному осмыслению (там же, с. 261).

Теперь, когда, казалось, "найдено" основное препятствие, устранение которого обеспечит решение проблемы, - все карты в руки автора заключения для реализации поставленной им задачи: "Попытаться выявить реальные (выделено мною. - М.Р.) критерии причисления к декабристам деятелей первой четверти XIX в."

Намечаемый Эрлихом путь внешне кажется простым и сводится к сравнению интенсивности проявления различных признаков "декабристов" в группах "несомненных", "сомнительных" декабристов и "недекабристов". Среди множества признаков автор выделяет два "интегральных критерия" - участие в тайных обществах и антиправительственных выступлениях и репрессии, которые можно подразделить на арест во время следствия, судебное и административное наказание (там же, с. 269).

И опять возникает вопрос: если определение "интегральный" означает не что иное, как нечто неразрывно связанное, цельное, единое, то как быть в тех случаях, когда отсутствует один из признаков?

Приведенный пример Розена и других участвовавших в противоправных действиях, но не являвшихся членами тайных обществ, существенно расширится за счет тех, кто, напротив, состоял в них, но не участвовал в антиправительственных выступлениях и, более того, в критические дни оказался на стороне правительственных войск, даже не попытавшись чем-либо помочь сотоварищам-единомышленникам. К тому же автор выделяет и другое, главное, на его взгляд, затруднение: "Членство в тайных обществах не всегда просто установить". Есть сложность и другого рода - характерное для советской историографии стремление к тому, чтобы едва ли не все тайные общества первой четверти XIX в. считать декабристскими или, в крайнем случае, близкими им по духу. Однако допустим, что оба эти препятствия преодолимы (что действительно возможно) и остается, наконец, внятно назвать устанавливаемые автором "реальные критерии". Но вместо этого мы видим другое: выявленное (напомним: по материалам библиографических указателей 1929-1994 гг.) им процентное соотношение в группах "несомненных", "сомнительных" декабристов и "недекабристов", лиц, подвергнутых различным видам репрессий, как оказывается, "позволяет предположить, что осуждение Верховным уголовным судом, вопреки всем теоретическим рассуждениям, - главный признак причисления к декабристам". Так, по подсчетам автора, 110 (91,66%) из 120 осужденных ВУС отнесены к "несомненным" декабристам, остальные (8,34%) - к "сомнительным". Такого "кучного распределения, - заключает он, - не имеет ни один [другой] признак" (там же, с. 273). Казалось бы, все ясно. Но нет. Как выясняется, "в группе "несомненных" декабристов 12 лиц не принимали участия ни в декабристских тайных обществах, ни в антиправительственных выступлениях... 7 из них были репрессированы" (там же, с. 274).

Точно такие же тенденции характерны и для группы "сомнительных" декабристов: из 11 лиц, не состоявших в декабристских тайных обществах и не замешанных в антиправительственных выступлениях, 7 понесли наказание. В то же время из 71 "теоретического" (термин Эрлиха) декабриста (т.е. являвшегося членом тайного общества или же участником выступлений) 34 его избежали. Таким образом, налицо полнейшая неразбериха при отнесении тех или иных лиц к числу декабристов или недекабристов.

Предлагаемые автором выходы из тупиковой ситуации не обрели, к сожалению, ясного и четкого звучания и в заключительной части статьи в конечном счете свелись к повторению уже сказанного по ходу изложения: "...Употребление понятия "декабрист" учеными-историками не избавило его от вненаучных значений, связанных с представлением о декабристах как "священных предках". Давление этих интеллигентских представлений влияло на практику причисления к декабристам... Логика развития понятия "декабристы" требует избавления его от вненаучных смыслов, т.е., прежде всего, полной десакрализации обозначаемого им явления"[1] (там же, с. 280).

Именно отказ от идеологизированного понятия "декабристы" позволит, на взгляд автора, ответить на вопрос: кого считать декабристом?

Но так ли это? К чему может привести безоговорочное воплощение в жизнь этого общего призыва к "полной десакрализации"? К тому, что к декабристам будут отнесены все те, кто когда-либо состоял в тайных обществах, но не принимал живого участия в их деятельности, толком не зная ни их целей, ни определяемых "вождями" задач (все еще не решенная проблема соотношения декабристского "ядра" и "периферии"), и постепенно выпавшие из движения; те, кто был активен, но в корыстных интересах или по убеждению стал предателем; те, кто в решающий момент просто-напросто струсил и тем тоже предал общее дело и т.д. Прямого ответа на эти и другие аналогичного характера недоумения Эрлих не дает, хотя не принимает существующее суждение о необходимости замены "идеологизированного" понятия "декабристы" на обозначение "участники тайных обществ": оно "громоздко... неполно, так как не включает участников вооруженных выступлений, не являвшихся "участниками тайных обществ"[2] (там же, с. 280).

Но как раз по этому пути, кажется, склонны идти В.А. Пушкина и П.В. Ильин, предпринявшие попытку создания "достоверного", основанного главным образом на следственных показаниях "списка с поименным перечислением известных членов декабристских обществ" (II, с. 13) в материале "Персональный состав декабристских тайных обществ (1816-1826). Справочный указатель" (там же, с. 9-77). Это, на взгляд авторов, позволит "установить, кто являлся членом тайного общества (и какого), а кто нет, и в конечном счете - определить, кого следует считать декабристом" (там же, с. 13. Выделено авторами. - М.Р.). Заметим, что декабристскими организациями они считают "тайные политические общества (конспиративные организации, преследующие цель изменения социального строя, политической системы и, в частности, государственного устройства), участники которых организовали военные выступления 14 декабря 1825 г. в Петербурге и 29 декабря 1825 - 3 января 1826 г. под Киевом, а равным образом тайные политические общества, хронологически предшествующие вышеуказанным и связанные с ними преемственностью в главной политической цели (введение конституционного правления, ограничение действия крепостного права и других сословно-феодальных институтов) и в персональном составе, в частности - единым кругом основателей и руководящих членов" (там же, с. 14).

Исходя из этих чрезмерно громоздких критериев, авторы включили в указатель списки участников 11 тайных обществ. В него введены три дополнительных раздела, без которых список лиц, принадлежавших к декабристам, был бы неполон. Это - участники выступления 14 декабря, не состоявшие в тайных обществах; участники совещаний членов Северного общества накануне 14 декабря 1825 г., не принявшие участия в выступлении; участники выступления Черниговского пехотного полка, не состоявшие в тайных обществах (там же, с. 17-18). В результате в список вошли 704 человека (629 членов 11 "декабристских" тайных обществ и 75 человек, относящихся к трем другим категориям). Если же к этому числу прибавить тех, кто пока еще скрывается под авторскими загадочными указаниями о том, что "количество невыявленных участников не менее 70-80" или "не более 3-4 человек", следующими после почти каждого перечня персонального состава обществ (эти указания большей частью никак не комментируются авторами), то список разбухнет до 896 человек. Кого из них считать декабристами, а кого нет, авторы конкретно не указывают, ибо, судя по всему, в данном случае это не входило в их задачу.

Пути установления среди них тех, кто в полной мере отвечает понятию "декабрист", в статье "Биографический справочник "Декабристы": итоги и проблемы декабристской биографии (К 10-летию со времени выхода в свет)" (III, с. 203-257) пытается наметить соавтор предыдущей статьи П.В. Ильин. Он убежден, что именно их общий с В.А. Пушкиной указатель станет "отправной точкой для создания справочника декабристов в настоящем значении этого слова, в основе которого лежало бы установление факта и степени принадлежности к тайным обществам и участия в военных выступлениях" (там же, с. 221). Таким образом, мы опять-таки имеем дело все с тем же, что и у С.Е. Эрлиха, "интегральным" подходом. Правда, есть важное дополнение - необходимо определить "степень принадлежности к тайным обществам" или, говоря по-другому, степень реального участия в их деятельности того или иного лица...

Что касается конкретного содержания статьи, то после обстоятельного разбора вышедшего в 1988 г. биографического справочника "Декабристы", справедливо оцененного как "серьезный вклад в биографическое изучение декабристов" (там же, с. 211), П.В. Ильин более десяти лет спустя задается все теми же тесно связанными между собой вопросами, затронутыми автором этих строк в рецензии на это издание в 1989 г.: принципиальная идея справочника, его структура, полнота и точность биографических данных и материалов других разделов (4) (там же, с. 212). Ныне Ильин представил более развернутые конструктивного характера соображения, могущие оказать позитивное влияние на решение фундаментальной проблемы декабристоведения: кто должен считаться декабристом и на каком основании. Им же сделаны и конкретные дополнения, уточнения, поправки к биографическим данным последнего "Алфавита". Они, в частности, показывают, что источниковая база декабристоведения еще далеко не исчерпана.

Внимание читателей, несомненно, привлечет историографическая статья А.Б. Шешина "Об изучении и обобщении истории движения декабристов (критические заметки о советском декабристоведении 1950-х - начала 1990-х гг.)" (II, с. 239-282). Ее общая цель - показать не только успехи советского декабристоведения, но и вскрыть имевшие в ней место издержки идеологического характера, отсутствие действительно научной критики источников в большинстве работ, нередкое игнорирование не соответствующих заранее определенным схемам фактов, незнание исследователями европейских событий или сознательное смещение их во времени опять-таки в угоду всякого рода ненаучным соображениям и т.д. Все это без сентенций и эмоций, аргументированно показывается на примере конкретного анализа содержания десятков работ, в том числе и самых именитых авторов. 

Особое место в статье отведено критическому разбору книги В.А. Федорова "Декабристы и их время" (М., 1992). Повышенное внимание автора к работе известного декабристоведа не случайно, поскольку в ней Федоров ставил задачу обобщить весь накопленный историками материал после выхода в свет в 1955 г. капитального двухтомника М.В. Нечкиной "Движение декабристов". Не имея возможности воспроизвести здесь порой достаточно острую полемику Шешина с Федоровым, приведем лишь его ключевые оценки этой книги: Федоров не всегда "смог отказаться от старых представлений"; "следовало назвать книгу более скромно..., обобщающая книга "Декабристы и их время" еще не написана" (там же, с. 266, 276). По мнению Шешина, для создания такого обобщающего труда следует прежде всего освободиться из плена ленинских "указаний", всесторонне изучить роль либерализма и просветительства в формировании декабризма. Необходимо и воссоздание фактической истории тайных обществ, еще не изученных до конца, с исправлением ошибок и искажений, допущенных советскими декабристоведами, с "очисткой" ее от измышлений и необоснованных предположений. Автор настаивает на том, что "декабристов нужно изучать... не как предшественников большевиков и революционных демократов", а в первую очередь "как людей своего времени, вместе с их эпохой", не опасаясь противоречащих общепринятым взглядам выводов (там же, с. 276-277).

А.Н. Цамутали в своей 4-страничной заметке с широковещательным названием "Декабристы и освободительное движение в России. Некоторые вопросы историографии" (I, с. 91-94) говорит о различных точках зрения по вопросу о характере декабристского движения. С одной стороны, он ссылается на Л.Б. Нарусову, сделавшую в 1995 г. на конференции, посвященной 170-летию восстания декабристов довольно рядовой доклад "Нравственные уроки декабризма", в котором, почти буквально повторив (без ссылки) слова М.Н. Волконской о подвиге самопожертвования декабристов во имя своих убеждений, она отметила, что взгляд на них как на родоначальников революционного движения в нашей стране если не устарел, то во всяком случае, требует серьезной корректировки и некоторого [?] осмысления. Для нее "несомненно", что декабристы представляли собой либеральное, "освободительное движение самой высокой пробы". Вместе с тем Цамутали приводит мнение вступившего в полемику с Нарусовой А.Д. Марголиса: "Не следует безоговорочно отбрасывать ленинскую периодизацию освободительного движения"; "попытка представить декабристов деятелями либерального лагеря... весьма уязвима". В завершение Цамутали все же пишет, что лично ему "более убедительной представляется позиция тех историков, которые считают, что в движении декабристов были представлены две тенденции: революционная и либеральная". А далее следует фраза, оставшаяся для меня загадочной: "Другое дело, что многие годы революционному крылу уделялось недостаточное [?] внимание" (там же, с. 94).

В разделе "Историография" (там же, с. 95-109) С.Е. Эрлиху принадлежит и потребовавший кропотливого труда материал "Публикация письменного наследия декабристов и лиц, привлеченных к следствию по делу о тайных обществах (1803-1992)". Как подчеркивает автор работы, он ставил перед собой три задачи: определить состав авторов-декабристов [3], установить частоту появления публикаций по периодам, охарактеризовать последние по количеству и составу авторов. Значение своего труда Эрлих видит в том, что он "поможет выяснить, как менялся интерес к декабристам в различные периоды истории" (там же, с. 95).

Итоги проделанного анализа представлены в диаграмме, демонстрирующей движение публикаций по годам и пятилетиям, а также в шести таблицах, половина из которых (N 4, 5, 6) является, пожалуй, плодом игры ума с не очень ясными перспективами практического использования их содержания. И в то же время, как мне представляется, явно не достает таблицы со сведениями о том, кто именно из декабристов и сколько раз по периодам публиковался анонимно. Это позволило бы установить, в какой мере цензура препятствовала прохождению публикаций декабристов. Что касается деления "публикационного процесса" на шесть разновеликих по протяженности периодов - 50, 45, 25, 25, 20, 25 лет, - то авторская мотивировка и характеристика каждого из них не вполне убедительны, поскольку в статье не просматривается достаточно тесной сопряженности публикаций наследия декабристов с цензурной политикой правительства и потребностью общества в подобной литературе.

Перу А.Б. Шешина в разделе "Исследования" принадлежат два материала, проясняющие сильно запутанную в литературе историю создания Д.И. Завалишиным Вселенского Ордена Восстановления (там же, с. 32-45; II, с. 139-174). Этому изначально много способствовал и сам основатель Ордена, имевший почти патологическую склонность к преувеличениям, нарочитым измышлениям и пр. Среди последующих исследователей, по мнению Шешина, особенно преуспела в разного рода "измышлениях" Г.П. Шатрова в книге "Декабрист Д.И. Завалишин" (Красноярск, 1984). Автор статей на основе тщательного изучения следственного дела Завалишина, точного прочтения его "Записок декабриста" и привлечения свидетельств современников убедительно разрушает вольные построения своей предшественницы и доказывает обоснованность следующих положений: "Завалишин не был принят в Северное общество; хотя "ложные" документы Ордена и существовали, устав Ордена Восстановления на русском языке является "истинным" и может быть использован для изучения истинных планов Завалишина; хотя в апреле-июне 1825 г. Завалишин ненадолго увлекся мыслями о перевороте, с середины июня он покончил с этим "заблуждением" и вернулся к просветительским взглядам (сочетая их с либерализмом), причем недолгая перемена взглядов не успела отразиться ни на уставе, ни на других документах Ордена, который остался просветительским" (II, с. 173).

Нисколько не оспаривая справедливость этих выводов, все же скажу, что первая статья А.Б. Шешина по сути своей является запоздалым памфлетом против Г.П. Шатровой, в котором она с неоправданным пафосом обвиняется автором едва ли не во всех смертных грехах: "произвольно использовала", "выдергивала", "смещала", "искажала" факты, "не замечала" их, "отделывалась" от них и т.д. И все это сочеталось с "хаотичностью, беспорядочностью изложения", "необоснованным и не осмысленным нагромождением цитат..." и пр. (I, с. 33-34 и др.). Если даже это и так, то известно, что лучшее оружие против любых искажений истории - факты (что, кстати, демонстрирует и сам Шешин), а разного рода эпитеты и эмоциональные оценки едва ли способны принести пользу делу. К сожалению, Шешин не сумел (да и не пытался, как можно понять) отделить то, что в книге 1984 г. издания зависело от возможностей Шатровой как исследователя, а что определялось не ею установленными в то время "правилами игры". Легко писать обо всем этом сейчас, в 2000-м году (это - не оправдание, а попытка объяснения).

А так ли уж "безгрешен" сам обличитель? Увы, не всегда. Вот, например, Шешин бесстрастно пишет о том, что Завалишин разным лицам по-разному объяснял цели Ордена. Александра I он уверял, что Орден "задуман для борьбы с революционным движением", а Рылееву внушал совсем противоположное - Орден "имеет целью освобождение всего мира" (I, с. 32-33. Выделено автором. - М.Р.). Более того, "декабрист (а это Шешину нужно еще доказать. - М.Р.) всегда излагал дело таким образом, что его планы оказывались выгодны тому, с кем он вел разговор", и даже Александру I втолковывал свои идеи "в виде, благоприятном, его намерениям" (там же, с. 33. Выделено автором. - М.Р.). И это, оказывается, было генеральной линией поведения Завалишина: "Обращаясь к кому-либо с предложением о вступлении в Орден или о его поддержке, он не излагал цель Ордена полностью, а сообщал только о той стороне своих планов, которая была выгодна собеседнику" (там же, с. 33).

Неужели непонятно, что в конечном счете это было выгодно не собеседнику, а самому Завалишину. И здесь впору было бы порассуждать о соотношении политики и нравственности. Но Шешин этого не делает и дает приведенным фактам свое объяснение: "Убеждая всех в выгодности распространения Ордена Восстановления, Завалишин почти [?] не обманывал своих собеседников. Ведь целью Ордена было всеобщее благоденствие, выгодное для всех. Оставалось только "разделить" эти выгоды и каждому сообщать только о том, что приобретает он. Вот почему в словах Завалишина не было прямого [?] обмана..." (там же). Тем не менее в заключении первой статьи Шешин вынужден признать: "Правда, великий магистр (Завалишин. - М.Р.) обманывал своих собеседников, завлекая в якобы давно существующий всемирный Орден, но так поступали и другие основатели и руководители тайных обществ" (там же, с. 43). Вот и вся правда. Так и хочется спросить автора: неужели это относится и к основателям тех "декабристских" обществ, что отобрали для своей статьи Пушкина и Ильин?

Нельзя не обратить внимания и на то, что, по мнению Шешина, такое поведение Завалишина "кажется недопустимыми колебаниями" только "с точки зрения человека XX века". Для людей же начала XIX в., под знаменами просветителей "боровшихся за всеобщее благоденствие", это было "вполне естественно" (там же, с. 33). Вот так. Но этого мало. Завалишин, который, поверим Шешину, "видел, что всюду тайно или явно идет борьба между правительствами и революционерами" (там же, с. 36), обязан был срочно предложить что-то радикальное для достижения "всеобщего благоденствия", чтобы "всюду распространилась бы христианская нравственность". И он такое средство находит: "Очистить Россию от буйных (имеются в виду революционеры. - М.Р.) людей, доставя пищу беспокойному их характеру вне отечества и заставя служить их ему в другом месте" (там же, с. 37). Оригинальный способ достижения "всеобщего благоденствия", не правда ли?

К сожалению, ограниченный объем настоящего отклика не позволяет подробно остановиться на всех материалах, представляющих интерес не только для специалистов, но и для широкого круга читателей. Среди них как большую удачу назовем публикацию Т.Н. Жуковской "Зимние тетради", включающую переписку известного мемуариста екатерининской поры Андрея Тимофеевича Болотова, его сына Павла и внуков Михаила и Алексея. Именно последний и был непосредственным очевидцем событий 14 декабря, и его письма, содержащие малоизвестные детали этого небывалого для России события, а также ответная реакция провинциальных корреспондентов дают богатую пищу для изучения умонастроений просвещенной части русского дворянства.

Не меньший интерес вызывают "Записки очевидцев 14 декабря 1825 г." (III, с. 9-59). Среди них бывшие адъютанты Николая I В.А. Перовский, В.Ф. Адлерберг, А.А. Кавелин, а также граф Д.Н. Блудов и генерал-адъютант А.Ф. Орлов (публикация подготовлена Т.В. Андреевой и Т.Н. Жуковской). Записки эти, справедливо отмечают публикаторы, ценны не только как мемуарные свидетельства непосредственных участников событий (причем главных действующих лиц со стороны власти), но, что не менее важно, и как документальный пласт, позволяющий реконструировать методы работы М.А. Корфа над его знаменитой, государственного значения книгой "Восшествие на престол императора Николая I".

"Что за прелесть!" - обязательно воскликнут многие после прочтения 23-х писем Марии Николаевны Волконской из Нерчинска, Читы и Петровска, опубликованных в третьем выпуске сборника. Все они адресованы В.А. Муравьевой, так и не решившейся оставить троих своих маленьких сыновей и отправиться к мужу в Сибирь. М.Н. Волконская через эти письма долгое время была единственным связующим звеном между разлученными супругами. Письма, подготовленные к печати Т.Г. Любарской, представляют, как точно сказал внук декабриста С.Г. Волконского, С.М. Волконский, особую "ценность... в раскрытии бытовой и психологической стороны той удивительной эпохи и тех удивительных людей". Эти письма еще и еще раз подтверждают незаурядность личности М.Н. Волконской.

Практически впервые в научный оборот вводятся 14 писем из обширного эпистолярного наследия семьи Пестелей (II, с. 78-125. Публикация подготовлена Н.А. Соколовой). Письма родителей П.И. Пестеля относятся к 1812-1814 гг., когда только что выпущенный из Пажеского корпуса прапорщиком будущий декабрист отбыл в Главную квартиру в Вильно. Они содержат уникальные сведения о взглядах членов семьи (у Павла Пестеля было двое братьев - Борис и Владимир), быте, круге общения, о живой их реакции на события внутри- и внешнеполитической жизни страны и т.д.

Редкая по откровенности характеристика П.И. Пестеля и столь же необычное признание об отношении к нему и к планам декабристов А.А. Бестужева приводятся в "Источниковедческих заметках" Г.А. Невелева (там же, с. 126-136). В них по автографу восстанавливаются неопубликованные фрагменты рассказа А.А. Бестужева, записанные Н.С. Щукиным в январе 1829 г. в Якутске. Вот один из них: "Признаться, что наш заговор состоял преимущественно в болтовне, существенного мы ничего не сделали, да и не делали. Зато на юге дело шло серьезнее. Там ужаснейший честолюбец Пестель написал даже Русскую правду, или устройство правления, но эта Русская правда была написана на французском языке. Хорош же патриот Пестель! Он знал, что при государственных переворотах выдаются вперед глубокие умы и решительные характеры, а как себя считал он вторым Наполеоном, то был уверен, что непременно будет сперва президентом временного правительства, а потом и государем. Признаться, и все мы были не чужды этой обольстительной мысли. Каждого из нас тяготила подчиненность и жажда повелевать другими, а заговорщики все были 22-летние юноши" (там же, с. 128). Надо ли пояснять, почему была осуществлена редакционная купюра в публикации 1976 г. (5)? В ней, кстати, отсутствует и описание А.А. Бестужевым подробностей казни пятерых декабристов, видимо, по причине его натуралистичности (там же, с. 129). Заметим, однако, что приведенные тексты нуждались в соответствующих комментариях, но их, к сожалению, нет.

В других своих "Источниковедческих заметках" (I, с. 4-10) Г.А. Невелев проливает дополнительный свет на, казалось бы, уже хорошо известные события и факты - политическую манифестацию в память о декабристах в январе 1831 г. в Варшаве, обстоятельства составления в корыстных целях пригретым российским правительством французом П. Лакруа восьмитомной "Истории императора Николая I" при живейшем участии М.А. Корфа, на иконографию С.И. Муравьева-Апостола. Здесь же публикуется документ (письмо) под заголовком "Автограф Николая I (орфография подлинника)". Но это не автограф, а копия, выполненная В.В. Стасовым, о чем пишет и сам публикатор в вводной части своих заметок. К тому же письмо принадлежит вел. кн. Николаю Павловичу, а не императору. Наконец, поскольку подлинник считается утраченным, то орфография точно уж не "подлинника", а ее копии. Сильно смущает отсутствие (как и в предыдущих заметках) каких-либо текстологических комментариев, хотя в письме есть немало "темных" для читателя мест.

Главная особенность раздела "Исследования" - преобладание в нем небольших по объему материалов на сугубо конкретные темы. Их содержание в большинстве случаев абсолютно точно отвечает авторским заголовкам и, кажется, ни на что большее не претендует: "Декабристы и военные поселения" В.В. Лапина, "Позиция С.П. Трубецкого в условиях политического кризиса междуцарствия" Н.Д. Потаповой, "Александр I: 1825 год" Т.В. Андреевой, "14 декабря 1825 года - один день жизни императора Николая Павловича" П.В. Выскочкова (все в вып. I), "Противостояние: Константин и Николай" Т.В. Андреевой (вып. II). Показательно, что в материалах, освещающих события междуцарствия, никто из авторов не спешит присоединиться к экстравагантному взгляду М.М. Сафонова, считающего, что в числе тайных претендентов на трон была и сама вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая в связке с М.А. Милорадовичем скрытно "работала" для захвата власти и за спиной которой стояли как "немецкая партия", так и видные пайщики Российско-Американской компании. И все же они делают реверанс в сторону Сафонова (в его работах якобы "стал проявляться новый подход") и не решаются вступать с ним в полемику Впрочем, особой нужды в полемике, пожалуй, и нет, ибо все имеющиеся факты прямо-таки вопиют против подобного "нового подхода".

Завершить разговор о теме междуцарствия имеет смысл заключительными словами из статьи Т.В. Андреевой, подводящими некоторый итог давним спорам: "Все заинтересованные лица отнеслись к проблеме престолонаследия, как будто дело

касалось "маленького семейного достояния", а не судьбы страны. В итоге царствующая династия, стремящаяся скрыть от общества свои планы и замыслы, полагая, что решение наиболее важных государственных проблем и, в первую очередь, вопроса с наследовании Российского трона является только ее прерогативой, а не основополагающего законодательства, сама спровоцировала политический кризис" (там же с. 205-206). Напомню в этой связи свидетельство наблюдательного современник; А.Е. Розена о том, что после известия о неожиданной смерти Александра I в Таганроге "чувство скорби взяло верх над всеми другими чувствами - и начальники и войска так же грустно и спокойно присягнули бы Николаю, если бы воля Александра I была им сообщена законным порядком" (6). Думается, что спорящим вокруг сюжета междуцарствия сторонам как раз не достает спокойной рассудительности и взвешенности эстляндского барона.

В разделе "Исследования" помещены также статьи "Северный филиал Южного общества декабристов" С.Н. Коржова (о ней ниже) и "От декабризма к осведомительству: заметки к биографии Якова Николаевича Толстого" Л.А. Булгаковой (вып. III). В последней автору на примере неординарной судьбы своего героя удалось убедительно показать, что между властью и оппозицией не было "непроходимой пропасти" в условиях, когда "дилеммы - служить могущественному монарху или же, рискуя жизнью, враждовать с ним - для большинства российского дворянства даже не существовало" (там же, с. 197, 198). Вывод важный для понимания поведения и поступков многих других декабристов, не во всем отвечающих герценовскому определении: их как "богатырей из чистой стали".

Все перечисленные материалы отличает особое внимание к деталям, по каким-либо причинам пропущенным в предшествующей историографии, к "проходным", на первый взгляд, свидетельствам современников. Порой в них присутствует и новый взгляд на хорошо известные события, что позволяет осветить их с большей достоверностью.

К этой же группе материалов относится заметка М.М. Сафонова с вынесенными в заголовок словами А.С. Пушкина "Друг Марса, Вакха и Венеры?" Просвещенный читатель уже догадался, что речь идет о самой загадочной и самой симпатичной личности в декабристском движении - М.С. Лунине и что знак вопроса в заголовке - не пушкинский. Он означает несогласие Сафонова с поэтом: "...Он не был ни первым, ни вторым и тем более третьим" (I, с. 58). Заявление смелое, но, к счастью, так и оставшееся только заявлением. Несмотря на проводимые автором параллели из "Войны и мира" Льва Толстого и "Фиесты (И восходит солнце)" Эрнеста Хэмингуэя, свидетельства француза Ипполита Оже о характере молодого Лунина и более поздние показания П.Н. Свистунова и др., очередная попытка приблизиться к разгадке загадочной души Лунина не удалась. Может быть, это и к лучшему.

Заголовок добротного сообщения М.В. Вершевской "Пред концом моим" (там же. с. 85-90) взят из стихотворения Сергея Муравьева-Апостола, будто бы прочтенного им перед казнью Михаилу Бестужеву-Рюмину. Автор на основе архивных данных и сопоставления свидетельств самих арестантов, томившихся в Кронверкской куртине Петропавловской крепости, устанавливает и расположение камер в то время (позже куртина подверглась частичной перестройке), и то, в какой из них содержался каждый из заключенных, в том числе и в последние часы их жизни. В результате вслед за автором мы можем уверенно повторить: "Теперь мы знаем, где могли звучать эти строки".

Небольшая статья О.И. Киянской, озаглавленная "Участь солдата", не должна вводить читателя в заблуждение. Речь в ней идет не о "нижнем чине" в обычном понимании слова, а о лишенном в 1821 г. чинов и дворянства штабс-капитане Дмитрии Грохольском, переведенном затем рядовым в Черниговский пехотный полк, в составе которого он участвовал в восстании. По выявленным автором архивным данным и тщательно собранным опубликованным сведениям восстанавливается биография Грохольского, что позволяет уверенно опровергнуть мнение И.И. Горбачевского о нем как о человеке, обладавшем "кротостью и благородством души". Не подтверждается и упрочившееся в мемуарной литературе представление о Грохольском как о жертве судебной несправедливости. Что же касается его участия в драматических событиях, то автор, безусловно, права в своем утверждении, что в "обоих восстаниях зимы 1825/26 годов велика роль рядовых участников, тех, о ком почти никогда не пишут книг и статей" (III, с. 168). Это заключение, конечно же, ни для кого не является секретом, и тем более справедлив упрек всем историкам в невнимании к тем, кто не пытался, подобно лидерам декабристского движения, творить историю, а просто по воле случая оказался под ее безжалостным колесом. А это становилось возможным, как показывает О.И. Киянская, и "благодаря беспощадности" вождей движения к конкретной человеческой личности - оборотной стороне идеи высокого гражданского служения и подвига. Податливость же самого Грохольского, его доверие офицерам полка, не без тайных расчетов принявших замаравшего дворянскую честь человека в свой круг, объяснялись (как и у других разжалованных офицеров) естественным желанием восстановиться в чинах и дворянстве, а, может быть, и рисуемой в грезах возможностью отмщения за личные обиды. В заключение автор делает и более общий вывод: "Не учитывая все это, не анализируя тщательно подобные судьбы, мы не сможем узнать всю правду о декабристах..." (там же, с. 168).

В статье "Следственный комитет по делу декабристов" (II, с. 209-235) О.В. Эдельман, пожалуй, впервые в историографии предметом специального рассмотрения явилась техническая сторона деятельности этой структуры: "Порядок работы, распределение обязанностей между членами комитета и чиновниками, организация документооборота и т.д." (там же, с. 209). Основная трудность в раскрытии темы - практическое отсутствие документов при неразработанности в то время юридических и делопроизводственных норм - преодолевается последовательным анализом "Журналов Следственного комитета" именно под этим углом зрения, тщательным изучением сохранившегося в фонде Комитета журнала входящих бумаг, систематизацией разрозненных наблюдений по теме немногих предшественников автора. Кстати, обобщенные О.В. Эдельман данные журнала входящих бумаг еще раз подтверждают и ранее отмеченный исследователями факт: "Следствие по декабристам было в большей степени замкнуто на себе и мало пользовалось иными каналами добычи информации, помимо допросов обвиняемых" (там же, с. 235). К сожалению, автор никак не объясняет причину этого.

В статье С.Н. Коржова, основной источниковой базой которой являются свидетельства самих декабристов, автор фактически распространяет на весь Северный филиал Южного общества тот вывод, который А.В. Семенова сделала еще в 1979 г, в отношении части членов этого общества - кавалергардов: "При всей искренности желания молодых кавалергардов помочь товарищам 14 декабря им не хватило стойкости, инициативы и решительности: они особенно нуждались в руководстве, которого в данную минуту не было" (там же, с. 150). На этом, пожалуй, освещенная Коржовым тема может быть закрыта для исследований, если только не обнаружатся новые важные документальные свидетельства.

Скажем немного и о двух помещенных в сборниках рецензиях (III, с. 314-333) и рецензируемых в них изданиях. Одна из них принадлежит С.Е. Эрлиху и посвящена весьма объемному и ценному изданию "14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев". 148 помещенных здесь воспоминаний в значительной своей части извлечены из редких и малодоступных изданий. Теперь они вполне доступны, и это обстоятельство существенно облегчит, как справедливо отмечают и сами составители, "возможности для сравнения, сопоставления, конкретного анализа содержащихся в мемуарных источниках данных". Однако, по мнению Эрлиха, полноценной реализации этой возможности мешает отсутствие столь необходимого для подобных изданий предметного указателя. Причем его составлению, по мнению рецензента, должно было предшествовать исследование структуры воспоминаний", что "позволило бы трансформировать разрозненные сообщения очевидцев в сводный текст параллельных свидетельств о дне 14 декабря" (там же, с. 317). Если даже согласиться с принципиальной возможностью составления подобного "сводного текста", то рецензент, наверное, должен отдавать себе отчет, насколько отдалило бы это сроки появления в свет столь нужного для исследователей издания, точно оцененного им самим как "крупный вклад в дело формирования источниковой базы декабристоведения" (там же, с. 318). Это как раз тот случай, когда "лучше синица в руке, чем журавль в небе".

Внимание Н.Д. Потаповой привлекла "образно и увлекательно" написанная книга О.И. Киянской "Южный бунт: Восстание Черниговского пехотного полка (29 декабря 1825 г. - 3 января 1826 г.)" (М., 1997). Похвала заслуженная, но она относится только к манере изложения материала, поскольку в рецензии постоянно ощущается стремление втиснуть едва ли не все сказанное Киянской в прокрустово ложе традиционных взглядов на декабристов, на их общественно значимые поступки и действия. Вожди восстания на юге России, как убедительно показано в книге на основе конкретных фактов, не всегда и не во всем вписывались в рамки приведенной выше герценовской характеристики, ибо стихия мятежа создавала атмосферу вседозволенности, когда в людях пробуждались самые низменные чувства, и они совершали поступки, решительно осуждавшиеся раньше ими самими. Такой взгляд на декабристов, видимо, не отвечает собственным представлениям Потаповой. Поэтому не случайно заключительная часть рецензии отведена не суммированному, вытекающему из всего предшествующего изложения определению места этой неординарной, написанной в свободной от различного рода идеологических штампов и творчески раскованной манере книги в историографии темы, а свелась к призыву усилить "источниковедческую критику всех имеющихся в нашем распоряжении источников" (там же, с. 332). Кстати, этот же призыв настойчиво звучит и в основном тексте рецензии, как будто речь идет о специальной источниковедческой штудии. Объяснение этому видится в неприятии рецензентом основной позиции Киянской, считающей наиболее достоверными официальные документы, поскольку "они составлялись по горячим следам событий, не были рассчитаны на "общественное мнение" и ставили своей целью лишь по возможности более точно изложить увиденное и услышанное" (7). В передаче этой ясной и понятной мысли автора рецензент в несколько невыгодном для Киянской свете видоизменяет ее и находит повод для отвлеченных и не очень убедительных в данном конкретном случае рассуждений об общих критериях достоверности источника.

Не считая нужным останавливаться на разборе содержания всей рецензии (в ней есть и вполне дельные замечания, и обоснованные поправки), не могу не отметить искаженную передачу рецензентом итогового вывода Киянской. "В "Заключении" к своей работе О.И. Киянская, - пишет Потапова, - делает итоговый вывод, с которым трудно не согласиться, - о необходимости тщательного анализа исторических документов для понимания исторического явления, которое принято называть "движением декабристов" (там же, с. 328-329). А вот что мы читаем в книге: "...Главный вывод, который необходимо сделать из всего, о чем было сказано выше, - вывод о необходимости комплексного исследования движения декабристов как исторического явления". Согласимся, различие принципиальное. Затем следует фраза, продолжающая мысль автора и целиком (на этот раз точно) воспроизведенная рецензентом: "И целью этого исследования должна стать не смена знаков, не создание новой, уже негативной, легенды о декабристах, а полный и всесторонний историографический анализ как отрицательных сторон этого явления, так и положительных" (8). И здесь происходит труднообъяснимый казус - рецензент в только что цитированном тексте предлагает заменить точно отвечающее смыслу фразы слово "историографический" на... "источниковедческий", отчего-то считая употребление первого термина авторской оговоркой. Что это? Невнимательность или следствие зацикленности на верной по сути, но не всегда к месту упоминаемой идее о "необходимости тщательного анализа исторических документов" (там же, с. 328, 329)? Скорее всего последнее, ибо весь пассаж завершается прямым упреком автору: "Трудно сказать, случайно ли, но понятие "источниковедение" отсутствует в книге" (там же, с. 329). Если это не совершенно незаслуженный намек на непрофессионализм автора книги, то что? Но будем снисходительны и отнесем все это к издержкам становления нового издания.

Общее впечатление от содержания первых трех выпусков сборника вполне положительное: сделан твердый, уверенный шаг к достижению поставленной цели. Совершенно естественно и оправданно центральное место в сборниках отведено материалам историографического плана. Действительно, прежде чем идти дальше, надо определиться, где мы находимся и какие вопросы требуют первоочередного решения. Авторы статей сборников единодушны в том, что такими вопросами на сегодняшний день являются: кого считать декабристами и какие критерии должны быть положены в основу этого определения? Высказанные в сборниках на этот счет соображения, несомненно, привлекут внимание специалистов, дадут толчок к продолжению продуктивного обмена мнениями и подарят надежду на скорое получение конечного результата.

На этом можно было бы поставить точку, но нельзя не обратить внимание на тот факт, что никто из перечисленных выше авторов рецензируемых сборников не задался вопросом даже о гипотетической возможности отнесения к декабристам и "нижних чинов" или хотя бы тех из них, кто кое-что знал о планах и намерениях офицеров-заговорщиков и служил связующим звеном между ними и основной солдатской массой. Единственный раз в статье С.Е. Эрлиха без всяких комментариев приводится мнение "Русской энциклопедии" 1914 г., безусловно исключающее "нижних чинов" из числа декабристов. Понятно, что Ленин, считавший декабристов дворянскими революционерами, не допускал и мысли о причислении к ним и подчиненных им солдат, хотя каждому ясно, что без этих последних не было бы ни 14 декабря, ни восстания Черниговского полка. Тогда кто же они?

И вот еще о чем нельзя не сказать. Как представляется, после появления наиболее полного на сегодняшний день справочного указателя "Персональный состав декабристских тайных обществ" В.А. Пушкиной и П.В. Ильина, основанного в том числе и на данных, добытых советской историографией, возникает необходимость в тотальной проверке их достоверности и - в случае наличия искажений - в проведении непредвзятого, свободного от всяких идеологем анализа их уставов, "программ" и реальных действий.

В заключение остается сказать о хорошем полиграфическом уровне издания, простой и удобной системе отсылок к источникам, об удачно найденном в последних двух выпусках сборника формате книг. Полезным новшеством является помещение в разделе "Библиография" списка работ по декабристской тематике авторов публикуемых в сборнике работ. Хочется лишь пожелать издательству "Нестор" увеличения смехотворно маленького пока тиража декабристских сборников и полной его раскупаемости, а самое главное - появления новых интересных материалов.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. 14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография. Вып. I. СПб.: "Нестор". 1997. 112с. Тир. 500; Вып. II. СПб.; Кишинев: "Нестор".

2000. 308 с. Тир. 200; Вып. III. СПб.; Кишинев: "Нестор". 2000. 340 с. Тир. 200. Рецензию О.И. Киянской на вып. I сборника см.: "Отечественная история". 1998. N 6.

2. Нечкина М.В. Когда и где возникло слово "декабристы" // Сибирь и декабристы. Вып. I. Иркутск, 1978. С. 7.

3. См.: Керсновский А.А. История русской армии: В 4 т. Т. 2. М., 1993. С. 39, 114

4. См.: История СССР. 1989. N 3. С. 165-169.

5. См.: Неопубликованные воспоминания об А.А. Бестужеве-Марлинском // Вопросы литературы. 1976. N 2. С. 207-217.

6. Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск. 1984. С. 119.

7. Киянская О.И. Южный бунт: Восстание Черниговского пехотного полка (29 декабря 1825 г. - 3 января 1826 г.). М., 1997. С. 15.

8. Там же. С. 329.

[1]В связи с этим утверждением хотелось бы обратить внимание автора на то, что "десакрализация" должна распространяться на все без исключения конкретные события. Скажем, когда автор по ходу изложения в один ряд ставит "участие в антиправительственных выступлениях" в Санкт-Петербурге, Черниговского пехотного полка. Полтавского пехотного полка, Литовского пионерного батальона (II, с. 272, 277), разве нет элементов сакрализации, если все выступление Полтавского полка свелось к не поддержанным солдатами призывам членов Общества соединенных славян поручика Е.Н. Троцкого и прапорщика С.И. Трусова, а Литовского батальона - к крику введенных в заблуждение солдат "Ура императору Константину!"? Батальон без дальнейших эксцессов был утихомирен, а командиры двух рот А.И. Вегелин и К.Г. Игельстром, названные в последнем биографическом справочнике "Декабристы" (1988 г.) "организаторами (выделено автором. - М.Р.) выступления батальона", беспрепятственно арестованы. Какие же это "выступления", по сравнению с действиями офицеров и солдат Черниговского полка?

[2]" Напомню, что в своей первой статье автор по этому вопросу безоговорочно присоединялся к мнению Н.К. Шильдера. М.В. Нечкиной, В.А. Федорова и др. историков, считая, что такой подход является наиболее продуктивным для определения понятия "декабрист" (II. с. 292).

[3] К ним условно отнесены все 598 лиц, внесенных в основной раздел последнего биографического справочника "Декабристы", хотя, конечно же, не может не смущать наличие в этом списке лиц совершенно оправданных в ходе следствия по делу декабристов.