Отсутствие у вас судимости-

не ваша заслуга, а наша недоработка...

Введение.

20-е – 30-е годы – одна из самых страшных страниц в истории СССР. Было проведено столько политических процессов и репрессий, что еще долгие годы историки не смогут восстановить все детали страшной картины этой эпохи. Эти годы обошлись стране в миллионы жертв, причем жертвами как правило становились талантливые люди, технические специалисты, руководители, ученые, писатели, интеллигенция. «Цена» борьбы за «счастливое будущее» становилась всё выше. Руководство страны стремилось избавиться от всех свободно мыслящих людей. Проводя один процесс за другим, государственные органы фактически обезглавили страну.

Террор охватывал без разбора все регионы, все республики. В расстрельных списках были фамилии русских, евреев, украинцев, грузин и других пред­ставителей больших и малых народов страны. Осо­бенно тяжелыми были его последствия для тех рай­онов, которые отличались культурной отсталостью до революции и где в 20 — 30-е годы быстро форми­ровался слой интеллигенции, специалистов. Большой урон несли не только советские люди, но и представители зарубежных партий и организаций, работавших в СССР. «Чистка» коснулась и Комин­терна. Отправлялись в тюрьмы и концлагеря, высы­лались с позором из страны специалисты, добросо­вестно помогавшие стране в подъеме экономики.

Чувствуя приближающуюся беду, некоторые со­ветские деятели бежали за границу. Появилась, хотя и немногочисленная, «красная» волна российской эмиграции.

Второй тотальный кризис власти свидетельствовал о росте недоверия, отчужденности, враждебности вокруг партии и государственных организаций. В ответ – политика подавления, насилия, массового террора. Лидеры правящей партии проповедовали, что все стороны жизни общества должны быть пропитаны непримиримым духом классовой борьбы. Хотя с каждым годом революция становилась все дальше, число осужденных за «контрреволюционную» деятельность быстро росло. Миллионы людей побывали в лагерях, миллионы были расстреляны. Около ряда крупных горо­дов (Москва, Минск, Воркута и др.) появились мас­совые захоронения замученных и расстрелянных.

«Социалистическое наступление»

Форсированный экономический рост в условиях ост­рой нехватки капиталов, нарастания военной опасности лимитировал возможности материального стимулирова­ния труда, вел к разрыву экономических и социальных аспектов развития, к стагнации, даже падению жизненно­го уровня, что не могло не вести к росту психологичес­кого напряжения в обществе. Ускоренная индустриализа­ция, сплошная коллективизация резко активизировали миграционные процессы, крутую ломку образа жизни, ценностных ориентации огромных масс людей («великий перелом»). Сконденсировать избыточную социально -психологическую энергию народа, направить ее на решение ключевых проблем развития, компенсировать в какой-то мере слабость материального стимулирования был при­зван мощный политико-идеологический прессинг. В 30-е годы ломается и без того хрупкая грань между полити­ческим и гражданским обществом: экономика подчиняет­ся тотальному государственному контролю, партия сли­вается с государством, государство идеологизируется.

«Социалистическое наступление» конца 20 — начала 30-х годов, выразившееся в повышении плановых зада­ний в промышленности, в сплошной коллективизации,— это попытка разрубить гордиев узел проблем в экономи­ке и одновременно — снять социальную напряженность, накопившуюся в обществе. В течение всех 20-х годов понимание нэпа как «передышки», «отступления», за ко­торым последует новое «наступление», было довольно устойчивым в рабочей среде.

Ситуация накаляется к концу 20-х годов. В связи с ускорением индустриализации при незначительных фон­дах материального стимулирования предпринимаются попытки интенсификации трудового процесса, рациона­лизации производства за счет трудящихся. В результате перезаключения зимой 1927—1928 и 1928—1929 гг. колле­ктивных договоров, тарифной реформы, пересмотра норм выработки усиливается уравниловка, у отдельных категорий рабочих снижается заработок. Как следствие многие партийные организации отмечают «политическую напряженность в массах». Недовольство рабочих, в ос­новном высококвалифицированных, выражалось в форме коллективных обращений к руководящим органам с целью получения разъяснений сущности кампаний, подачи заявлений в связи с ущемлением прав, массовых уходах с общих собраний. Происходили кратковременные за­бастовки, правда, не отличавшиеся значительным числом участников. Прямых антисоветских выступлений на пред­приятиях не наблюдалось. На ряде рабочих собраний принимались резолюции представителей левой оппози­ции, содержавшие требования повышения заработной платы, отмены новой тарифной сетки, пересмотра норм и расценок. «Партия 10 лет ведет неизвестно куда, партия нас обманывает,— фиксировали «органы» вы­сказывания рабочих.— Фордовскую систему придумали коммунисты».

Недовольство рабочих приняло весьма значительные масштабы. Данные о перевыборах фабзавкомов по Мо­сковской, Иваново - Вознесенской, Ленинградской облас­тям и Харьковскому округу свидетельствуют о том, что «на ряде крупных предприятий на собраниях присутство­вало меньше половины работающих, а на некоторых из них... до 15%». «Вследствие слабой посещаемости на многих предприятиях имели место срывы собраний».

«Громоотвод» - Шахтинский процесс

Растущее недовольство рабочих — неизбежное след­ствие «политики затягивания поясов» — партийно-государ­ственное руководство сумело направить в русло «спецеедства». Роль громоотвода сыграл «шахтинский процесс» (1928 г.). По нему были привлечены к ответственности инженеры и техники Донецкого бассейна, обвиненные в сознательном вредительстве, в организации взрывов на шахтах, в преступных связях с бывшими владельцами донецких шахт, в закупке ненужного импортного обору­дования, нарушении техники безопасности, законов о труде и т. д. Кроме того, по этому делу проходили некоторые руководители украинской промышленности, якобы составлявшие «харьковский центр», возглавля­вший деятельность вредителей. Был также «раскрыт» и «московский центр». По данным обвинения, вреди­тельские организации Донбасса финансировались запад­ными капиталистами.

Заседания Специального судебного присутствия Вер­ховного суда СССР по «шахтинскому делу» состоялись летом 1928 г. в Москве под председательством А. Я. Вышинского. На суде некоторые из подсудимых признали только часть предъявленных обвинений, другие полностью их отвергли; были и признавшие себя виновными по всем статьям обвинения. Суд оправдал четверых из 53 подсуди­мых, четверым определил меры наказания условно, девять человек — к заключению на срок от одного до трех лет. Большинство обвиняемых было осуждено на длительное заключение — от четырех до десяти лет, 11 человек были приговорены к расстрелу (пять из них расстреляли, а шести ЦИК СССР смягчил меру наказания).

Что же на самом деле было в Донбассе? Р. А. Медведев приводит интересное свидетельство старого чекиста С. О. Газаряна, долгое время работавшего в экономичес­ком отделе НКВД Закавказья (и арестованного в 1937 г.). Газарян рассказывал, что в 1928 г. он приезжал в Донбасс в порядке «обмена опытом» работы экономических от­делов НКВД. По его словам, в Донбассе в тот период обычным явлением была преступная бесхозяйственность, ставшая причиной многих тяжелых аварий с человечес­кими жертвами (затопления и взрывы на шахтах и др.). И в центре, и на местах советский и хозяйственный аппарат был еще несовершенен, там было немало случай­ных и недобросовестных людей, в ряде хозяйственных и советских организаций процветали взяточничество, во­ровство, пренебрежение интересами трудящихся. За все эти преступления необходимо было, конечно, наказывать виновных. Не исключено, что в Донбассе были и единич­ные случаи вредительства, а кто-то из инженеров получал письма от какого-либо бывшего хозяина шахты, бежа­вшего за границу. Но все это не могло служить основани­ем для громкого политического процесса. В большинстве случаев обвинения во вредительстве, в связях с различ­ного рода «центрами» и заграничными контрреволюци­онными организациями добавлялись уже в ходе следст­вия к различным обвинениям уголовного характера (во­ровство, взяточничество, бесхозяйственность и др.). Обещая заключенным за «нужные» показания смягчение их участи, следователи шли на такой подлог якобы из «идейных» соображений: «необходимо мобилизовать массы», «поднять в них гнев против империализма», «повысить бдительность». В действительности же эти подлоги преследовали одну цель: отвлечь недовольство широких масс трудящихся от партийного руководства, поощрявшего гонку за максимальными показателями ин­дустриализации.

«Шахтинское дело» обсуждалось на двух пленумах ЦК партии. «Нельзя считать случайностью так называ­емое шахтинское дело, - говорил Сталин на пленуме ЦК в апреле 1929 г. «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловле­ны, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с между­народным капиталом. Буржуазное вредительство есть несомненный показатель того, что капиталистические эле­менты далеко еще не сложили оружия, что они накопляют силы для новых выступлений против Советской власти».

«Спецеедство»

Понятие «шахтинцы» стало нарицательным, как бы синонимом «вредительства». «Шахтинское дело» послу­жило поводом к продолжительной пропагандистской ка­мпании. Публикация материалов о «вредительстве» в До­нбассе вызвала в стране эмоциональную бурю. В коллек­тивах требовали немедленного созыва собраний, организации митингов. На собраниях рабочие высказы­вались за усиление внимания администрации к нуждам производства, за усиление охраны предприятий. Из на­блюдений ОГПУ в Ленинграде: «Рабочие тщательно обсуждают сейчас каждую неуладку на производстве, по­дозревая злой умысел; часто слышны выражения: «не второй ли Донбасс у нас?» В форме «спецеедства» выплеснулся на поверхность чрезвычайно больной для рабочих вопрос о социальной справедливости. Наконец-то «нашлись» конк­ретные виновники творящихся безобразий, люди, воплоща­вшие в себе в глазах рабочих источник многочисленных случаев ущемления их прав, пренебрежения их интересами: старые специалисты, инженерно-технические работники — «спецы», как их тогда называли. Происками контрреволю­ции объявлялись в коллективах, например, задержка с вы­платой заработка на два-три часа, снижение расценок и т. д.

В Москве на фабрике «Трехгорная мануфактура» рабо­чие говорили: «Партия слишком доверилась спецам, и они стали нам диктовать. Делают вид, что помогают нам в работе, а на самом деле проводят контрреволюцию. Спецы с нами никогда не пойдут». А вот характерные высказывания, зафиксированные на фабрике «Красный Октябрь» в Нижегородской губернии: «Спецам дали волю, привилегии, квартиры, громадное жалованье; живут как в старое время». Во многих коллективах раздавались призывы к суровому наказанию «преступников». Собрание рабочих в Сокольническом районе Москвы потребовало: «Всех надо расстрелять, а то покоя не будет». На Перовс­кой судобазе: «Пачками надо расстреливать эту сволочь».

Играя на худших чувствах масс, режим в 1930 г. инспирировал еще ряд политических процессов против «буржуазных специалистов», обвинявшихся во «вредите­льстве» и в других смертных грехах. Так, весной 1930 г. на Украине состоялся открытый политический процесс по делу «Союза вызволения Украины». Руководителем этой мифической организации был объявлен крупнейший украинский ученый, вице-президент Всеукраинской Ака­демии наук (ВУАН) С. А. Ефремов. Кроме него, на ска­мье подсудимых оказалось свыше 40 человек: ученые, учителя, священники, деятели кооперативного движения, медицинские работники.

В том же году было объявлено о раскрытии еще одной контрреволюционной организации - Трудовой крестьянской партии (ТКП). Ее руководителями объ­явили выдающихся экономистов Н. Д. Кондратьева, А. В. Чаянова, Л. Н. Юровского, крупнейшего ученого-агронома А. Г. Дояренко и некоторых других. Осенью 1930 г. было объявлено о раскрытии ОГПУ вредительс­кой и шпионской организации в сфере снабжения населе­ния важнейшими продуктами питания, особенно мясом, рыбой и овощами. По данным ОГПУ, организация воз­главлялась бывшим помещиком - профессором А. В. Ря­занцевым и бывшим помещиком генералом Е. С. Кара­тыгиным, а также другими бывшими дворянами и про­мышленниками, кадетами и меньшевиками, «про­бравшимися» на ответственные должности в ВСНХ, в Наркомторг, в Союзмясо, в Союзрыбу, в Союзплодовощ и др. Как сообщалось в печати, эти «вредители» сумели расстроить систему снабжения продуктами пита­ния многих городов и рабочих поселков, организовать голод в ряде районов страны, на них возлагалась вина за повышение цен на мясо и мясопродукты и т. п. В отличие от других подобных процессов приговор по этому делу был крайне суров все привлеченные 46 человек были расстреляны по постановлению закрытого суда.

25 ноября — 7 декабря 1930 г. в Москве состоялся процесс над группой видных технических специалистов, обвиненных во вредительстве и контрреволюционной де­ятельности процесс Промпартии. К суду по обвине­нию во вредительской и шпионской деятельности было привлечено восемь человек: Л. К. Рамзин — директор Теплотехнического института и крупнейший специалист в области теплотехники и котлостроения, а также видные специалисты в области технических наук и планирования В. А. Ларичев, И. А. Калинников, И. Ф. Чарновский, А. А. Федотов, С. В. Куприянов, В. И. Очкин, К. В. Ситнин. На суде все обвиняемые признали себя виновными и дали подробные показания о своей шпионс­кой и вредительской деятельности.

Через несколько месяцев после процесса Промпартии в Москве состоялся открытый политический процесс по делу так называемого Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). К суду были привлечены В. Г. Громан, член президиума Госплана СССР, В. В. Шер, член пра­вления Государственного банка, Н. Н. Суханов, лите­ратор, А. М. Гинзбург, экономист, М. П. Якубович, от­ветственный работник Наркомторга СССР, В. К. Иков, литератор, И. И. Рубин, профессор политэкономии и др., всего 14 человек. Подсудимые признали себя виновными и дали подробные показания. Осужденные по «антиспецовским» процессам (за исключением рас­стрелянных «снабженцев») получили различные сроки лишения свободы.

Как следователи добивались «признаний»? М. П. Якубович впоследствии вспоминал: «Некоторые... поддались на обещание будущих благ. Других, пыта­вшихся сопротивляться, «вразумляли» физическими ме­тодами воздействия — избивали (били по лицу и голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежавших на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью, и т. п.), держали без сна на «ко­нвейере», сажали в карцер (полураздетыми и босиком на мороз или в нестерпимо жаркий и душный без окон) и т. д. Для некоторых было достаточно одной угрозы подобного воздействия — с соответствующей демонстра­цией. Для других оно применялось в разной степени — строго индивидуально - в зависимости от сопротив­ления каждого».

Политические процессы конца 20 — начала 30-х годов послужили поводом для массовых репрессий против ста­рой («буржуазной») интеллигенции, представители кото­рой работали в различных наркоматах, учебных заведе­ниях, в Академии наук, в музеях, кооперативных органи­зациях, в армии. Основной удар карательные органы наносили в 1928—1932 гг. по технической интеллиген­ции — «спецам». Тюрьмы в то время назывались остря­ками «домами отдыха инженеров и техников».

«Новые рабочие» - краеугольный камень культа личности

Антиспецовская кампания эксплуатировала комплекс антибуржуазных настроений, имманентных рабочему движению на ранних стадиях индустриализации и приня­вших в России особенно острые формы в ходе классовых битв 1905 - 1907, 1917-1921 гг. В отличие от нее лозунг «социалистического наступления» скорее был сориенти­рован на «новых рабочих» — политически мало искушен­ных представителей деревенской молодежи. Уже в 1926 г. ощущалась острая нехватка квалифицированных проле­тариев, а среди безработных преобладали конторские служащие низшей квалификации и чернорабочие. В 1926—1929 гг. рабочий класс пополнился выходцами из крестьянских семей на 45%, из служащих — почти на 7%. А в годы первой пятилетки крестьянство стало преоб­ладающим источником пополнения рядов пролетариата: из 12,5 млн рабочих и служащих, пришедших в народное хозяйство, 8,5 млн были из крестьян.

Оказавшись «в большом и чуждом мире», «новые рабочие» должны были пройти длительный период со­циально-психологической адаптации к индустриальному, в значительной степени конвейерному, типу производства (в отличие от сезонного аграрного производства) и к но­вым бытовым условиям. «Новые рабочие» в массе своей были далеки от сознательного участия в общественной жизни, являлись удобным объектом по­литического и идеологического манипулирования.

Лозунг «ускорения» обещал «новым рабочим» быст­рую ликвидацию безработицы, нараставшей на протяже­нии всех двадцатых годов. Накануне первой пятилетки безработные составили 12% от числа занятых в народ­ном хозяйстве рабочих и служащих (1242 тыс.). И вот в 1930 г. на 1 апреля впервые фиксируется снижение числа безработных — 1081 тыс., а на 1 октября — всего 240 тыс. безработных. В 1931 г. безработица в СССР была полностью ликвидирована. Миллионы новобран­цев индустрии получили ощутимый выигрыш от индуст­риального скачка. И этот выигрыш ассоциировался в их сознании с именем партийно-государственного лидера И. В. Сталина.

«Новые рабочие» послужили одним из краеугольных камней пьедестала «культа личности». Неукорененность в новой среде, особенно при низком уровне грамотности, вела к тому, что освоение иной культуры они начинали с азов. Тем самым возникала благоприятная почва для явления вождя-учителя, способного в простой до­ступной форме дать «ученикам» общие ориентиры в их новой жизни. В условиях концентрации реальной политической вла­сти в партийных комитетах, чрезвычайных, а порой — карательных органах Советы осуществляли второстепен­ные в целом хозяйственные функции, вели культурно-организаторскую работу. При них были созданы отрас­левые секции — культурные, финансово-налоговые, на­родного образования, здравоохранения, РКИ и др.,— включавшие сотни тысяч трудящихся (в первом полуго­дии 1933 г. в 172 тыс. секциях по РСФСР работал 1 млн человек).

В такой ситуации участие населения в избирательном процессе все больше становилось не выражением его политической воли, а как бы тестом на политическую лояльность, а затем и новым социалистическим «обря­дом». Во время перевыборов Советов средний процент голосовавших по стране составил: в 1927 г.— 50,7%, в 1929 г.— 62,2, в 1931 г.— 72, в 1934 г.— 85%; в выборах Верховного Совета СССР 12 декабря 1937 г. участвовало 96,8% избирателей, в выборах в местные Советы (де­кабрь 1939 г.)— 99,21% избирателей. В условиях фак­тического безвластия официальной власти — Советов, свертывания демократии в органах реальной власти (партии, НКВД) принятая

5 декабря 1936 г. внешне до­вольно демократическая Конституция СССР на деле была не более чем «демократическим фасадом» тота­литарного государства.

Расправа над бывшими лидерами оппозиции.

О том, что это было именно так, ярко свидетельствует серия судебных процессов второй половины 30-х годов над бывшими лидерами внутрипартийной оппозиции.

Де­ло о так называемом «Антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре» (рассматривалось военной коллегией Верховного суда СССР 19—24 августа 1936 г.;

были преданы суду 16 человек: Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Ка­менев, Г. Е. Евдокимов, И. П. Бакаев, С. В. Мрачковский, В. А. Тер - Ваганян, И. Н. Смирнов. Е. А. Дрейцер, И. И. Рейнгольд, Р. В. Пикель, Э. С. Гольцман, Фриц - Давид (И.— Д. И. Круглянский), В. П. Ольберг, К. Б. Берман - Юрин, М. И. Лурье, Н. Л. Лурье; все приговорены к высшей мере наказания).

Дело о так называемом «Па­раллельном антисоветском троцкистском центре» (рас­сматривалось военной коллегией Верховного суда СССР 23—30 января 1937 г.; были преданы суду 17 человек: Ю. Л. Пятаков, Г. Я. Сокольников, К. Б. Радек, Л. П. Се­ребряков, Я. Б. Лившиц, Н. И. Муралов, Я. Н. Дробнис, М. С. Богуславский. И. А. Князев, С. А. Ратайчак, Б. О. Норкин, А. А. Шестов, М. С. Строилов, И. Д. Турок, И. И. Граше, Г. Е. Пушин, В. В. Арнольд; Г. Я. Сокольников. К. Б. Радек, В. В. Арнольд были приговорены к десяти, М. С. Строилов - к восьми годам тюремного заключе­ния; остальные - к расстрелу: в 1941 г. В. В. Арнольд и М. С. Строилов по заочно вынесенному приговору были также расстреляны; Г. Я. Сокольников и К. Б. Ра­дек в мае 1939 г. были убиты сокамерниками в тюрьме.

Дело о так называемом «Антисоветском правотроцкистском блоке» (рассматривалось военной коллегией Верхов­ного суда СССР 2-13 марта 1938г.): был предан суду 21 человек: Н. 14. Бухарин, А. И. Рыков, А. П. Розенгольц, М. А. Чернов, П. П. Буланов, Л. Г. Левин, В. А. Максимов - Диковский, И. А. Зеленский, Г. Ф. Гринько, В. И. Иванов, Г. Г. Ягода, Н. Н. Кростинский, П. Т. Зу­барев, С. А. Бессонов, В. Ф. Шарантович,

X. Г. Раковский, А. Икрамов, Ф. Ходжасв, П. П. Крючков, Д. Д. Плетнев. И. Н. Казаков и некоторые другие; боль­шинство подсудимых были приговорены к расстрелу.

Проходившие но процессам обвинялись в контррево­люционной, антисоветской, вредительско - диверсионной, шпионской и колористической деятельности. В причи­нах, тайных пружинах, как теперь официально признано, фальсификации других процессов до сих пор не всё ясно.

Волна террора особенно быстро выросла после трагедии, разразив­шейся в Ленинграде 1 декабря 1934 г. Террористом Л. В. Николаевым был убит первый секретарь Ле­нинградского горкома и обкома партии, член Полит­бюро, Оргбюро и Секретариата ЦК партии С. М. Киров. Вокруг этого покушения возник ряд версий по поводу его вдохновителей, соучастников преступления. Однако многие документы, проливав­шие свет на обстоятельства покушения, были унич­тожены, а работники, принимавшие участие в рас­следовании, репрессированы. Очевидно одно: поку­шение было использовано руководством страны для организации крупномасштабной политической ак­ции. Расследование дела возглавил сам Сталин, сразу же указавший на виновников — зиновьевцев. Террорист-одиночка был представлен пропагандой в качестве члена контрреволюционной подпольной антисоветской и антипартийной группы во главе с «Ленинградским центром». Никаких документаль­ных доказательств существования такого «центра» те было, да в них и не нуждались. Арестованная группа местных партийных, государственных, воен­ных деятелей была спешно расстреляна.

В деле об убийстве Кирова до сих пор больше вопросов, чем ответов. Но вне зависимости от причин организации процессов механизм их подготовки свидетельствует о неправовом, антидемократическом характере политической системы советского общества 30-х годов. В нарушение всех юридических норм обвинение стро­илось на основании лишь одного вида улик — признания подследственных. А главным средством получения «при­знаний» были пытки и истязания. Как со­общили в своих объяснениях в 1961 г. бывшие сотрудники НКВД СССР Л. П. Газов, Я. А. Иорш и А. И. Воробин, имевшие прямое отношение к следствию по делу о «параллельном центре», руководство НКВД требова­ло от оперативного состава вскрытия любыми средст­вами вражеской работы троцкистов и других арестован­ных бывших оппозиционеров и обязывало относиться к ним как к врагам народа. Арестованных уговаривали дать нужные следствию показания, провоцировали, при этом использовались угрозы. Широко применялись ночные и изнурительные по продолжительности доп­росы с применением так называемой «конвейерной систе­мы» и многочасовых «стоек». По свидетельству Р. А. Мед­ведева, член ВКП(б) Н. К. Илюхов в

1938 г. ока­зался в Бутырской тюрьме в одной камере с Бес­соновым, осужденным на процессе «право - троцкистского блока». Бессонов рассказал Илюхову, которого хорошо знал по совместной работе, что перед процессом его подвергли многодневным и тяжелым пыткам. Почти 17 суток его заставляли стоять перед следователями, не давая спать и садиться,— это был пресловутый «конвейер». Потом стали методически избивать, отбили почки и прев­ратили прежде здорового человека в изможденного инвалида. Арестованных предупреждали, что пытать будут и после суда, если они откажутся от выбитых из них показаний. Применялись и многочисленные приемы пси­хологического воздействия: от угроз в случае отказа от сотрудничества со следствием расправиться с род­ственниками до апелляции к революционному созна­нию подследственных.

Вся система допросов была рассчитана на морально-психологическое и физическое изматывание обвиняемых. Об этом свидетельствовал в 1938 г. и бывший замести­тель наркома внутренних дел СССР М. П. Фриновский. Он, в частности, показал, что лица, проводившие след­ствие по делу так называемого «параллельного антисо­ветского троцкистского центра», начинали допросы, как правило, с применения физических мер воздействия, ко­торые продолжались до тех пор, пока подследственные не давали согласия на дачу навязываемых им показаний. До признания арестованными своей вины протоколы до­просов и очных ставок часто не составлялись. Практико­вались оформления одним протоколом многих допросов, а также составление протоколов в отсутствие допрашива­емых. Заранее составленные следователями протоколы допросов обвиняемых «обрабатывались» работниками НКВД, после чего перепечатывались и давались аресто­ванным на подпись. Объяснения обвиняемых не проверя­лись, серьезные противоречия в показаниях обвиняемых и свидетелей не устранялись. Допускались и другие нару­шения процессуальных норм.

Несмотря на пытки, следователям далеко не сразу удавалось сломить волю подследственных. Так, больши­нство проходивших по делу так называемого «параллель­ного антисоветского троцкистского центра» длительное время отрицали свою виновность. Показания с признани­ем вины Н. И. Муралов дал лишь через 7 месяцев 17 дней после ареста, Л. П. Серебряков — через 3 месяца 16 дней, К. Б. Радек — через 2 месяца 18 дней, И. Д. Ту­рок — через 58 дней, Б. О. Норкин и Я. А. Лившиц — через 51 день, Я. Н. Дробнис— через 40 дней, Ю. Л. Пятаков и А. Л. Шестов — через 33 дня.

В конечной «победе» следствия над самыми стойкими обвиняемыми, думается, сыграло важную роль то обсто­ятельство, что «старые большевики» не мыслили своей жизни вне партии, вне служения своему делу. И постав­ленные перед дилеммой: либо до конца отстаивать свою правоту, признавая и доказывая тем самым преступность государства, построению которого они отдали всех себя без остатка, либо признать свою «преступность», дабы государство, идея, дело остались безупречно чистыми в глазах народа, мира,— они предпочитали «взять грех на душу». Характерное свидетельство Н. И. Муралова на суде: «И я сказал себе тогда, после чуть ли не восьми ме­сяцев, что да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двад­цати трех лет, за которое я сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске... Предположим, меня даже запрут или расстреля­ют, то мое имя будет служить собирателем и для тех, кто еще есть в контрреволюции, и для тех, кто будет из молодежи воспитываться... Опасность оставаться на этих позициях, опасность для государства, для партии, для революции, потому что я — не простой рядовой член партии...»

Террор

Антидемократическое наступление сопровожда­лось расширением сферы деятельности карательных органов. Все политические решения проводились при непрерывном участии чекистов. Массовый тер­рор в мирное время стал возможен в результате на­рушения законности. В обход органов суда и проку­ратуры была создана разветвленная сеть внесудеб­ных органов (Особое совещание при Коллегии ОГПУ, «тройки» НКВД, Особое совещание при НКВД и др.). Решения о судьбе арестованных, особенно с обвине­нием в контрреволюционной деятельности, выноси­лись с нарушением всех процессуальных норм. Ши­рокие полномочия карательных органов фактически ставили их даже над государственными, партийны­ми органами; последние тоже попадали в орбиту мас­совых репрессий. Из 1961 делегата XVII съезда пар­тии (1934) почти три четверти были в пос­ледующие годы расстреляны. Во всех подразделени­ях армии неограниченные права получили особые отделы (подразделения службы госбезопасности). По «наводкам» услужливых, порой нечестных работни­ков карательных органов гибли многие работники центральных и местных партийных органов, минис­терств, руководители ведомств, депутаты Советов всех уровней. За гибель многих партийцев вина ле­жала на членах ЦК ВКП (б) Кагановиче, Маленкове, Андрееве. На смену погибшим снизу поднимались все новые и новые ряды функционеров. В этой обста­новке быстро по службе продвигались будущие гене­ральные секретари ЦК компартии Н. С. Хрущев, Л. И. Брежнев.

Процессы над лидерами оппозиции послужили поли­тическим обоснованием для развязывания небывалой во­лны массового террора против руководящих кадров партии, государства, включая армию, органы НКВД, прокуратуры, промышленности, сельского хозяйства, на­уки, культуры и т. д., простых тружеников. Точное число жертв в этот период еще не подсчитано. Но о динамике репрессивной политики государства говорят данные о чи­сленности заключенных в лагерях НКВД (в среднем за год): 1935 г.— 794 тыс., 1936 г.— 836 тыс., 1937 г.— 994 тыс., 1938 г.— 1313 тыс., 1939 г.— 1340 тыс., 1940 г.-1400 тыс., 1941 г.- 1560 тыс.

Согласно уточненным данным, приводимым Колле­гией КГБ СССР, «в 1930—1953 годы по обвинению в контрреволюционных. государственных преступлениях судебными и всякого ро­да несудебными органами вынесены приговоры и поста­новления в отношении 3 778 234 человек, из них 786 098 человек расстреляно».

Всего с 1930 по 1953 г. в бараках лагерей и колоний побывало около 18 млн. человек, из них 1/5 – по политическим мотивам.

Репрессии сверху дополнялись массовым, доноси­тельством снизу. Доносы свидетельствовали о тяже­лой болезни общества, порожденной насаждавшими­ся подозрительностью, враждой, шпиономанией. Донос, особенно на вышестоящих, начальников, ста­новился удобным средством продвижения по службе для многих завистливых, карьеристски настроенных выдвиженцев. 80% репрессированных в 30-е годы погибли по доносам соседей и коллег по службе. До­носом пользовались те, кто мстил правящей элите за поруганную «буржуазную» интеллигенцию» за быв­ших собственников и недавних нэпманов, за раскулаченных, за всех тех, кто попадал в жестокие жер­нова «классовой борьбы». Недавняя гражданская война откликнулась еще одной кровавой жатвой, только теперь уже для «победителей».

В число «врагов» были зачислены церковные и сектантские организации. В росте влияния церкви, в частности на молодежь, в новых ее идеях и формах работы для верующих партия увидела для себя ог­ромную опасность. На VIII съезде комсомола (май 1928 г.) с тревогой говорилось о том, что сектантские организации объединяют не меньше молодежи, чем комсомол. Проблемы духовности, нравственности, культуры, традиций, свободы выбора для человека не волновали новых вождей. Они становились рутин­ным «хламом» по сравнению с «великими планами строительства социализма».

Однако сводить политико-экономический механизм 30-х годов к одним чисткам, репрессиям, диктату центра было бы неверно. «Эффективность» (если здесь вообще можно говорить об эффективности) репрессий имеет свои пределы. Карательными мерами можно сократить прогу­лы, но не организовать производство; выявить «вреди­телей», но не подготовить квалифицированных специали­стов; нарастить вал, но не обеспечить качество. В 30-е годы в области методов организации производства, форм общественной жизни при общем нарастании ад­министрирования мы сталкиваемся со своего рода маят­ником: от «административного уклона», усиления репрес­сий к усеченному хозрасчету, ограниченной политической либерализации; от усеченного хозрасчета, ограниченной политической либерализации к «административному ук­лону», усилению репрессий...

Содержание

1. Введение

2. «Социалистическое наступление»

3. «Громоотвод» - Шахтинский процесс

4. «Спецеедство»

5. «Новые рабочие» - краеугольный камень культа личности

6. Расправа над бывшими лидерами оппозиции.

7. Открытый террор

Список использованной литературы.

1. История отечества: люди, идеи, решения. М, 1991.

2. История отечества. ХХ век. М, 1997.

3. История Советского Союза. М, 1994.