Смоленский Государственный педагогический университет

Кафедра всеобщей истории

Студент 4 курса

факультета «История и право».

Купченко Константин Владимирович.

Курсовая работа на тему

«Крестовый поход детей».

Научный руководитель: д.и.н., профессор Ивонин Ю.Е.

Смоленск

1998.

Содержание

Введение. 3

«Крестовый поход, называемый детским, 1212 год» Error: Reference source not found

Причины крестовых походов. Error: Reference source not found

Глава 1. Юный проповедник крестового похода детей – Стефан из Клуа. 11

Глава 2. Крестный путь германских детей. Error: Reference source not found

Глава 3. Крестный путь французских детей. Error: Reference source not found

Глава 4. Трагический финал. Что осталось в памяти европейцев о крестовом походе детей. 23

Заключение. Error: Reference source not found

Список литературы. Error: Reference source not found

Введение.

Знойным засушливым летом 1212 г. про­изошло событие, которое известно нам как детский крестовый поход.

Хронисты XIII в. подробно описывали феодальные свары и кровавые войны, но не удостоили пристальным вниманием эту трагическую страницу средневековья.

О детских походах упоминают (иногда кратко, одной–двумя строчками, иногда отводя их описанию полстранички) свыше 50 средневековых авторов; из них только более 20 заслуживают доверия, поскольку они либо собственными глазами видели юных крестоносцев, либо, опираясь на рассказы очевидцев, вели свои записи в годы, близкие к событиям 1212 года. Да и сведения этих авторов очень отрывочны. Вот, например, одно из упоминаний о крестовом походе детей в средневековой хронике:

«Крестовый поход, называемый детским, 1212 год»

«В означенную эпоху была предпринята смехотвор­ная вылазка: дети и несмышленые люди поспешно и необду­манно выступили в крестовый поход, движимые скорее лю­бопытством, нежели заботой о спасении души. В эту экспеди­цию отправились дети обоего пола, отроки и отроковицы, да не только малые дети, но и взрослые, замужние женщины и девицы – все они шли толпами с пустыми кошельками, на­воднив не только всю Германию, но и страну Галлов и Бургундию. Ни друзья, ни родственники никоим способом не могли удержать их дома: они пускались на любые уловки, чтобы отправиться в путь. Дело дошло до того, что повсю­ду, в деревнях и прямо в поле люди оставляли свои орудия, бросая на месте даже те, что были у них в руках, и присоеди­нялись к шествию. Поскольку, встречаясь с подобными со­бытиями, мы нередко являем собой крайне легковерную толпу, многие люди, усмотрев в сем знак истинного благоче­стия, исполненного Духа Божия, а не следствие необдуманно­го порыва, спешили снабдить странников всем необходимым, раздавая им продовольствие и все, в чем они нуждались. Клирикам же и некоторым иным, обладавшим более здра­вым суждением и обличавшим сие хождение, которое они находили совершенно вздорным, миряне давали яростный отпор, упрекая их в неверии и утверждая, что они противи­лись этому деянию более из зависти и скупости, нежели ради истины и справедливости. Между тем всякое дело, начатое без должного испытания разумом и без опоры на мудрое об­суждение, никогда не приводит ни к чему благому. И вот, когда эти безумные толпы вступили в земли Италии, они разбрелись в разные стороны и рассеялись по городам и ве­сям, и многие из них попали в рабство к местным жителям. Некоторые, как говорят, добрались до моря, и там, доверив­шись лукавым корабельщикам, дали увезти себя в другие за­морские страны. Те же, кто продолжил поход, дойдя до Ри­ма, обнаружили, что дальше идти им было невозможно, по­скольку они не имели поддержки от каких-либо властей, и им пришлось наконец признать, что трата сил их была пустой и напрасной, хотя, впрочем, никто не мог снять с них обета совершить крестовый поход – от него были свободны лишь дети, не достигшие сознательного возраста, да старики, согбенные под тяжестью лет. Так, разочарованные и смущен­ные, пустились они в обратный путь. Привыкнув когда-то шагать из провинции в провинцию толпой, каждый в своей компании и не прекращая песнопений, они теперь возвраща­лись в молчании, поодиночке, босоногие и голодные. Их под­вергали всяческим унижениям, и не одна девушка была схва­чена насильниками и лишена невинности».¹

Самое детальное повествование о детских крестовых походах содержаться в хронике цистерцианского монаха Альбрика де Труафонтэн (аббатство Шалона на Марне), но это-то повествование, как выяснено учеными, является и наименее достоверным.

Сколько-нибудь связное освещение фактическая история детских крестовых походов получила только в произведениях, написанных 40–50 лет спустя после описываемых в них событий, – в компилятивном сочинении французского монаха–доминиканца Винцента из Бовэ «Историческое зерцало», в «Большой хронике» английского монаха из Сент-Олбанса Матвея Парижского и в некоторых других, где исторические факты, однако, почти целиком растворяются в авторской фантазии.²

Религиозные авторы последующих веков по понятным причинам обходили молчани­ем страшный сюжет. А просвещенные светские писатели, даже самые злоязычные и беспощадные, считали, по-видимому, напоминание о бессмысленной гибели поч­ти ста тысяч детей "ударом ниже пояса", недостойным приемом в полемике с цер­ковниками. Маститые же историки видели в нелепом предприятии детей лишь очевид­ную бесспорную глупость, на исследова­ние которой нецелесообразно затрачивать умственный потенциал. И потому детскому крестовому походу уделяются в солидных исторических исследованиях, посвященных крестонос­цам, в лучшем случае считанные страницы между описаниями четвертого (1202–1204) и пятого (1217–1221) крестовых походов.

Единственным основательным исследо­ванием детского крестового похода остает­ся книга Джорджа Забриски Грея, изданная в 1870 г. и переизданная сто лет спустя. Американский католический священник польского происхождения был безмерно удивлен почти полным забвением столь значительного события, и это подвигло Грея на создание его первой и последней книги, для написания которой пришлось буквально по крохам собирать сведения о крестовом походе детей, рассеянные в хрониках XIII в. Грей грешил лирическими отступлениями, мно­гословием и излишней для историка сенти­ментальностью. Но прошло вот уже более ста лет, а книга писателя–дилетанта по-прежнему вне конкуренции. Достойного соперника и опровергателя ее не нашлось. Не по нехватке талантов, а по недостатку рвения. А между тем наш век бросил страшный отсвет на ту давнюю трагедию. Нет, новые средневековые документы о детском крестовом походе не обнаруже­ны, но сегодня он видится нам другим, увы, уже менее исключительным.³

Так что же произошло знойным засуш­ливым летом 1212 г.?

Для начала обратимся к истории, рассмотрим причины крестовых походов вообще и поход детей в частности.

Причины крестовых походов.

Уже довольно давно Европа с тревогой смотрела на то, что происходило в Палестине. Рассказы возвращавшихся оттуда в Европу паломников о претерпеваемых ими в Святой Земле преследованиях и оскорблениях волновали европейские народы. Мало–помалу создалось убеждение в необходимости помочь христианству на Востоке и возвратить христианскому миру его наиболее драгоценные и почитаемые святыни. Но для того, чтобы на это предприятие Европа в течение двух столетий высылала многочисленные полчища разнообразных народностей, надо было иметь особые основания и особую обстановку.

Причин было в Европе немало, которые помогали осуществлению мысли о крестовых походах. Средневековое общество вообще отличалось религиозным настроением; поэтому подвиги за веру и на благо христианства были особенно понятны в то время. В XI веке усилилось и получило большое влияние клюнийское движение, которое вызвало еще большее стремление к духовным подвигам.

По мнению Жоржа Дюби, крестовые походы были своеобразной формой паломничества. Ибо «паломничество было формой покаяния, испытания, средством очищения, подготовкой к Судному дню. Это был также и символ: отдать швартовы и взять курс на Ханаан было как бы прелюдией к земной смерти и обретению другой жизни. Паломничество было и удовольствием: путешествие по далеким странам доставляло развлечение удрученным серостью этого мира. Путешествовали группой, компанией приятелей. И, отправляясь в Сантьяго–де–Компостела или в Иерусалим, рыцари брали с собой оружие, рассчитывая слегка потеребить неверных; в ходе таких путешествий и оформилась идея священной войны и крестовых походов. Паломничество мало чем отличалось от путешествий, периодически предпринимавшихся рыцарями, спешившими на службу при дворе сеньора. Только на этот раз речь шла о службе другим сеньорам – святым».⁴

Большое значение для крестовых походов имело и возвышение папства. Папы понимали, что если они станут во главе движения в пользу освобождения Гроба Господня и освободят его, то их влияние и величие достигнут необычайных размеров. Уже папа Григорий VII мечтал о крестовом походе, но привести его в исполнение не смог.

Кроме того, для всех классов средневекового общества крестовые походы казались весьма привлекательными и с мирских точек зрения. Бароны и рыцари, помимо религиозных побуждений, надеялись на славные подвиги, на наживу, на удовлетворение своего честолюбия; купцы рассчитывали увеличить свою прибыль расширением торговли с Востоком; угнетенные крестьяне освобождались за участие в крестовом походе от крепостной зависимости и знали, что во время их отсутствия церковь и государство будут заботиться об оставленных ими на родине семьях; должники и подсудимые знали, что во время их участия в крестовом походе они не будут преследоваться кредитором или судом.

Итак, наряду с религиозным одушевлением, охватившим Европу, были и другие, чисто мирские, материальные причины для выполнения крестового похода, ибо «земля та [на Востоке, у неверных] течет медом и млеком».⁵

Опасное положение Византии также действовало на Запад, особенно на папство; хотя византийская церковь и отделилась от западной, тем не менее она оставалась главным оплотом христианства на Востоке и первая принимала на себя удары врагов – нехристиан. Папы, поддержав Византию, в случае успеха крестового похода могли рассчитывать на соединение ее с католической церковью.

Настроение в Западной Европе было подготовлено к крестоносному предприятию. Умоляющие послания византийского императора Алексея Комнина о помощи (доведенный до отчаяния, стесненный положением своего государства, которое стояло на краю гибели, он обратился с посланиями в Западную Европу, в которых умолял о помощи против неверных) дошли до западноевропейских государей и папы как нельзя более вовремя.

Папою в конце XI века был Урбан II, француз по происхождению. На соборе в Плаценции (теперь Пиаченца), в северной Италии, под его руководительством разбирались вопросы о «Божьем мире» ["Божий мир" – обязательное прекращение на срав­нительно длительный срок (до 30 лет) военных действий в той или иной стране (области) Западной Европы, пред­писывавшееся католической церковью в конце Х – XII вв.] и о других полезных церковных делах. В это самое время в Плаценцию были доставлены просьбы Алексея Комнина о помощи. Папа ознакомил собор с содержанием византийского послания; собравшиеся сочувственно отнеслись к сообщению и выразили готовность пойти в поход на неверных.⁶

Через несколько месяцев в 1095 году Урбан II переехал во Францию, где в городе Клермоне, в южной Франции, был созван новый собор.

На этот собор съехалось очень много народу. В городе не нашлось ни одного здания, которое могло бы вместить всех присутствовавших на соборе. Огромная толпа людей разных сословий, собравшаяся под открытым небом собравшиеся с нетерпением ожидала сообщений о важных событиях. Наконец, 26 ноября Урбан II обратился к собравшимся с пламенной речью. Вот как описывают собор в Клермоне летописцы: “В год от воплоще­ния Господня тысяча девяносто пятый, в то время, когда в Германии царствовал импера­тор Генрих [Генрих IV (1050 – 1106), германский король и импера­тор "Священной Римской империи" (с 1056)] а во Франции – король Филипп [Филипп I (1052 – 1108), король Франции с 1060], когда во всех частях Европы произрастало многообразное зло и вера колебалась, в Риме был папа Урбан II, муж выдающегося жития и нравов, который обеспечивал святой церкви самое высокое положение и умел обо всем распорядиться быстро и обдуманно.

Видя, как вера христианская безгранично по­пирается всеми – и духовенством, и миряна­ми, как владетельные князья беспрестанно во­юют меж собой, то одни, то другие – в раз­дорах друг с другом, миром повсюду пренеб­регают, блага земли расхищаются, многие несправедливо содержатся закованными в пле­ну, их бросают в ужаснейшие подземелья, вы­нуждая выкупать себя за непомерную плату, либо подвергая там тройным пыткам, то есть голоду, жажде, холоду, и они погибают в без­вестности; видя, как предаются насильствен­ному поруганию святыни, повергаются в огонь монастыри и села, не щадя никого из смерт­ных, насмехаются над всем божеским и челове­ческим; услышав также, что внутренние области Романии [В эпоху крестовых походов Романией назывались малоазийские территории Византии и другие области] захвачены у христиан турками и подвергаются опасным и опустошительным нападениям, папа, побужденный благочестием и любовью и действуя по мановению божьему, перевалил через горы и с помощью соответст­вующим образом назначенных легатов распо­рядился созывать собор в Оверни [Овернь – историческая область Франции в пределах Центрального Французского массива.] в Клермоне – так называется этот город, где собрались триста десять епископов и аббатов, опираясь на свои посохи..."⁷

Такую торжественную и, по средневековым понятиям, аргументированную увертюру к крестовым походам дает в своей "Иерусалимской истории" французский священник и хронист Фульхерий Шартрский, сопровожда­вший в качестве капеллана графа Балдуина Бульонского во время похода к Эдессе.

Уже ранней весной 1096 г. войска крестоносцев выступили в по­ход. Их путеводной звездой стал Святой город – Иерусалим.⁸

Разнесенная по городам и весям и многократно повто­ренная армией епископов, священников и монахов Клермонская проповедь с ее идеей освобождения «Гроба Господня» от неверных и обещанием участникам похода полного прощения грехов вызвала всеобщий духовный подъем и широчайший отклик во всем западном мире. Массы простого народа, охва­ченные порывом религиозного энтузиазма, устремились в «святое паломничество», опередив рыцарей, которым тре­бовалось время на подготовку снаряжения и улаживание семейных и имущественных дел. Аббат Гвиберт Ножанский пишет в своей «Истории»: «...Каждый, кому быстрая молва доставляла папское предписание, шел к своим соседям и родичам, увещевая [их] вступить на стезю Господню, как называли тогда ожидаемый поход. Уже возгорелось усердие графов, и рыцарство стало подумывать о походе, когда отвага бедняков воспламенилась столь великим рвением, что никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников и полей: всякий пускал в распродажу луч­шую часть имущества за ничтожную цену, как будто он находился в жестоком рабстве, или был заключен в темницу, и дело шло о скорейшем выкупе... Что сказать о детях, о старцах, собиравшихся на войну? Кто может сосчитать девиц и стариков, подавленных бременем лет? – Все воспевают войну, коли и не принимают в ней участия; все жаждут мученичества, на которое идут, чтобы пасть под ударами мечей, и говорят: «Вы, молодые, вступайте в бой, а нам да будет дозволено заслужить пред Христом своими страданиями».⁹

«Некоторые бедняки, подковав бы­ков, как то делают с лошадьми, и запрягши их в двух­колесные тележки, на которых помещался их скудный скарб вместе с малыми детьми, тащили все это с собою; когда дети эти лицезрели попадавшийся им на пути какой-нибудь замок или город, они вопрошали, не Иеру­салим ли это, к которому стремятся... Пока князья, нуж­давшиеся в больших средствах на содержание тех, кто составлял их свиту, долго и мешковато подготовлялись к походу, простой народ, бедный средствами, но многочис­ленный, собрался вокруг некоего Петра Пустынника и повиновался ему, как своему предводителю... Он обходил города и села, повсюду ведя проповедь, и, как мы [сами] видели, народ окружал его такими толпами, его одаряли столь щедрыми дарами, так прославляли его святость, что я не припомню никого, кому бы когда-нибудь были оказываемы подобные почести. Петр был очень щедр к беднякам, раздавая многое из того, что дарили ему... Вот этот-то человек, собрав многочисленное воинство, увле­ченное отчасти общим порывом, а отчасти его проповедями, решился направить свой путь через землю венгров...»¹⁰

Попутно толпы бедноты и отдельные отряды рыцарской вольницы грабили местных жителей, устраивали погромы и сами несли немалые потери. Дошедшие летом до Константинополя крестьянские отряды были предусмотрительно переправлены в Малую Азию и в октябре 1096 г. полностью истреблены сельджуками.

В конце 1096 г. в Константинополь начали прибывать и крестоносные отряды феодалов. После многочисленных стычек и долгих уговоров, обязавшись вернуть византий­скому императору те земли, которые будут отвоеваны ими у турок, крестоносцы переправились в Малую Азию.

На захваченных крестоносцами землях к началу XII в. было образовано четыре государства: Иерусалимское ко­ролевство, графство Триполи, княжество Антиохийское и графство Эдесское, в которых были воспроизведены фе­одальные порядки, господствовавшие в Западной Европе, в более «чистом», классическом виде. Огромную роль в этих государствах играла католическая церковь и специально созданные ею организации – духовно-рыцарские ордена, имевшие чрезвычайно широкие приви­легии.

Успехи крестоносцев на Востоке в значительной мере обусловливались отсутствием единства в рядах самих му­сульман, борьбой между мелкими местными правителями. Как только началось сплочение мусульманских государств, крестоносцы стали терять свои владения: Эдессу уже в 1144 г. Призванный поправить положение Второй кресто­вый поход (1147 – 1149 гг.), вдохновленный Бернаром Клервоским и возглавленный французским королем Людовиком VII и германским королем Конрадом III, оказался неу­дачным. В 1187 г. Саладину, объединившему под своей властью Египет и Сирию, удалось овладеть Иерусалимом, что послужило причиной Третьего крестового похода (1189 – 1192 гг.), во главе которого стояли три европейских государя: германский император Фридрих I Барбаросса, французский король Филипп II Август и английский король Ричард I Львиное Сердце. В этом походе с небывалой силой про­явились растущие англо–французские противоречия, пара­лизовавшие военный потенциал крестоносцев после гибели Фридриха и ухода немецких отрядов. Взятая после долгой, двухлетней, осады Акра стала столицей Иерусалимского королевства. Иерусалим же остался в руках мусульман. Ричард I, не завершив свой обет, был вынужден покинуть Палестину (предварительно договорившись с Саладином о разрешении паломникам и купцам в течение трех лет посещать Иерусалим) после того как Филипп II, внезапно уехавший в Европу, заключил там союз против него с новым германским императором Генрихом VI.

В начатом по призыву папы Иннокентия II Четвертом крестовом походе (1202 – 1204 гг.), пожалуй, впервые от­четливо проявились как расхождения между мирскими и религиозными устремлениями его участников, так и рост универсалистских притязаний папского престола в условиях резкого обострения отношений с Византией. Выступив в поход против мусульман Египта, крестоносцы, задолжавшие венецианцам за перевозку по морю, вернули свой долг, завоевав соперничавший с Венецией христианский купе­ческий город Задар, сюзереном которого был король Вен­грии, а завершили поход штурмом и разграблением Кон­стантинополя, беспощадными расправами с его жителями и уничтожением многих произведений искусства.

Обоснования такого радикального изменения направлен­ности похода самими крестоносцами не оставляют сомнения в том, что оно было далеко не случайным, хотя, возможно, и не предрешенным. Гунтер Пэрисский так объясняет мотивы участников похода в своей «Истории завоевания Константинополя»: «...Они знали, что Константинополь был для святой римской церкви мятежным и ненавистным городом, и не думали, что его покорение нашими явилось бы очень уж неугодным верховному понтифику или даже (самому) Богу. В особенности же к этому побуждали [крестоносцев] венецианцы, чьим флотом они пользовались для плавания, – [венецианцы действовали так] отчасти в надежде получить обещанные деньги, до которых народ этот весьма жаден, отчасти – потому, что город этот, сильный – множеством кораблей, притязал на главенство и господство во всем этом море... Была, однако, как мы верим, и другая причина, намного более древняя [по происхождению] и важная [чем все эти], а именно – совет благости господа, который намеревался таким образом унизить этот народ, преисполнившийся гордыней из-за своего богатства, и привести [его] к миру и согласию со святой вселенской церковью. Казалось соответствующим [предначертаниям божьим], чтобы народ этот, который нельзя было исправить иным способом, был бы наказан смертью немногих и потерей мирских благ, коими он владел в изобилии, и чтобы народ пилигримов обогатился добычей, [взятой] у гордецов, а вся [их] земля перешла бы в наше владение, и чтобы западная церковь украсилась священными реликвиями, которые присвоили себе недо­стойные {греки), и вечно радовались бы им. Особенно важно еще и то, что этот часто упоминаемый [нами] город, который всегда был вероломен [по отношению] к пилигримам, поменяв, наконец, соизволением божьим, своих жителей, пребудет верным и единодушным [единоверным] и сможет оказывать нам тем более постоянную помощь в одолении варваров, в завоевании Святой земли и овла­дении ею, что находится в большой близости к ней…»¹¹ В письме неизвестного рыцаря, участника событий, мы находим более лаконичное объяс­нение: «...[Мы] выполняли дело Спасителя, [такое], чтобы восточная церковь, столицей коей был Константинополь, с императором и всею своею империей) признала бы себя дочерью своего главы – римского первосвященника и преданно повиновалась бы ему во всем с надлежащим смирением...»¹²

После захвата половины Византийской империи планы дальнейшего похода на Восток и «освобождения Гроба Гос­подня» были отставлены. На завоеванной территории кресто­носцы основали так называемую Латинскую империю (в от­личие от «Греческой» – Византийской), которая просущест­вовала недолго. В 1261 г. греки снова овладели Константинополем и восстановили Византийскую империю, правда, последней так и не удалось никогда оправиться от того разгрома, которому подвергли ее «христианские рыцари».

Разруха, усобицы и изнурительные кре­стовые походы опустошали европейские города и деревни. Люди не хотели даже думать об очередной кровавой бойне за "Гроб Господень". Не унималась лишь папская курия. Папа Иннокентий III не­престанно рассылал своих легатов, чтобы те воодушевляли массы и баронов на новый поход против неверных. И народы вооду­шевлялись. Но лишь на словах. Никто не торопился стяжать воинскую славу и сло­жить голову за "второй рай утех" даже ради того, чтобы сразу попасть в первый. Папа разражался угрозами опалы и отлучения, священники изощрялись в красноречии, а народ, надрывая глотки в криках одобре­ния, упрямо не желал пополнять ряды кре­стоносного воинства.

Как же все-таки выбить искру и раз­жечь пожар священной войны в столь тя­желые для церкви времена? Народ, прежде бывший что порох (тогда еще не изобре­тенный), теперь словно мокрый валежник! Что ж, иного народа не предвидится и на­добно искать кресало поискристей преж­него!

Идея священной войны во имя освобождения Иерусалима от «неверных», не угасала в Европе, несмотря на постигшие крестоносце в неудачи во время третьего крестового похода.

После захвата рыцарями Константинополя во время четвертого крестового похода идея освобождения «Гроба Господня» получила новый импульс: «Божье дело» будет успешным, если оно окажется в руках тех, кто менее всех погряз в грехах и корысти.

Так, Петр Блуасский, написавший трактат «О необходимости ускорения иерусалимского похода», порицал в нем рыцарей, превративших крестовый поход в мирскую авантюру; такая авантюра, утверждал он, обречена на провал. Освобождение Иерусалима удастся лишь беднякам, сильным своей преданностью Богу. Алан Лильский в одной из своих проповедей сокрушаясь о падении Иерусалима, объяснял его тем, что Бог отступился от католиков. «Он не находит себе прибежища ни у священников, ибо тут нашла себе прибежище симония (продажность), ни у рыцарей, ибо для них прибежищем служат разбои, ни среди горожан, ибо у них процветает ростовщичество, а среди купцов – обман, ни у городской черни, где свило себе гнездо воровство». И – опять тот же рефрен: Иерусалим спасут бедняки, те самые нищие духом, о которых говорится в Евангелии от Матфея. Бедность рисовалась источником всех добродетелей и залогом грядущей победы над «неверными».¹³

На фоне таких проповедей многие люди того времени пришли к убеждению: если обремененные грехами взрослые люди не могут вернуть Иерусалим, то невинные дети должны исполнить эту задачу, так как им поможет Бог. И тут, к радости папы во Франции появился пророк–отрок, начавший проповедовать крестовый поход.

Глава 1. Юный проповедник крестового похода детей – Стефан из Клуа.

В 1200 г. (а может, в следующем) не­подалеку от Орлеана в деревушке Клуа (а может, в другом месте) родился кре­стьянский мальчик по имени Стефан (а может, Этьенн). Это слишком похоже на зачин сказки, но это только воспроизведение небрежности тогдашних хронистов и разнобой в их рассказах о детском кре­стовом походе. Впрочем, сказочный зачин вполне уместен для рассказа о сказочной судьбе.¹⁴ Вот о чем рассказывают хроники.

Как все крестьянские дети, Стефан с малых лет помогал родителям – пас скот. От сверстников он отличался только чуть большей набожностью: Стефан чаще других бывал в церкви, горше других плакал от переполнявших его чувств во время литур­гий и крестных ходов. Сызмала его потря­сал апрельский "ход черных крестов" – торжественная процессия в день святого Марка, участники которой несли обвитые черной холстиной кресты. В этот день возносили молитвы за воинов, полегших в святой земле, за мучимых в мусульман­ском рабстве. И мальчик воспламенялся вместе с толпой, яростно клявшей не­верных.

Не раз сеченная спина не позволяла гла­зам Стефана отвлекаться от стада. Зато мысленно он постоянно находился за мо­рем, в святой земле.

В один из теплых майских дней 1212 г. он повстречался с монахом–пилигримом, идущим из Палестины и попросившим подаяния.

Монах принял поданый кусок хлеба и стал рассказывать о заморских чудесах и подвигах. Стефан зачарованно слушал. Вдруг монах прервал свой рассказ, а потом неожи­данно, что он Иисус Христос.

Все дальнейшее было как во сне (или же сном мальчика была эта встреча). Монах–Христос велел мальчику стать во гла­ве небывалого крестового похода – детско­го, ибо "от уст младенцев исходит сила на врага". Нет нужды ни в мечах, ни в до­спехах – для покорения мусульман, будет достаточно безгрешности детей и божьего слова в их устах. Затем онемевший Стефан принял из рук монаха свиток – письмо к королю Франции. После чего монах быстро ушел прочь (растворился в воздухе?).

Стефан не мог более оставаться пасту­хом. Всевышний призвал его на подвиг. За­пыхавшись, мальчик примчался домой и десятки раз пересказывал случившееся с ним родителям и соседям, которые тщетно вглядывались (ибо были неграмотными) в слова загадочного свитка. Ни насмешки, ни подзатыльники не охладили рвения Стефа­на. Назавтра он собрал котомку, взял по­сох и направился в Сен–Дени – в аббатство святого Дениса, патрона Франции. Мальчик верно рассудил, что собирать добровольцев для детского похода надо в месте наиболь­шего стечения паломников.

И вот – раннее утро. Щуплый мальчик с котомкой и посохом на пустынной дороге. "Снежный ком" покатился. Мальчика еще можно остановить, удержать, связать и бро­сить "остыть" в подвал. Но ведь никто не предвидел трагического будущего.

Один из хронистов свидетельствует "по совести и по истине", что Стефан был "рано возмужавшим негодяем и гнездилищем всех пороков". Но эти строки были напи­саны спустя тридцать лет после печаль­ного финала безумной затеи, когда задним числом стали искать козла отпущения. Ведь имей Стефан дурную репутацию в Клуа, мнимый Христос не выбрал бы его на роль святого. Вряд ли стоит называть Стефана и юродивым, как это делают советские исследователи. Он мог быть просто экзаль­тированным доверчивым мальчиком, сме­тливым и речистым.¹⁵

По пути Стефан задерживался в городах и деревеньках, где своими речами собирал десятки и сотни людей. От многочисленных повторов он перестал робеть и путаться в словах. В Сен–Дени пришел уже опытный маленький оратор. Аббатство, расположен­ное в девяти километрах от Парижа, при­тягивало многотысячные толпы паломни­ков. Стефана там приняли отлично: святость места располагала к ожиданию чуда – и вот оно: ребенок–златоуст. Пастушонок бойко пересказывал все, что слышал от пилигри­мов, ловко вышибал слезу у толп, которые и пришли–то за тем, чтобы умиляться и пла­кать! "Спаси, господи, страждующих в пле­ну!" Стефан указывал на мощи святого Дениса, хранимые среди злата и драгоцен­ных каменьев, чтимые толпами христиан. А затем вопрошал: такова ли судьба гроба самого господа, вседневно оскверняемого неверными? И выхватывал из-за пазухи свиток, и толпы гудели, когда отрок с горя­щими глазами потрясал перед ними непре­ложным велением Христа, обращенным к королю. Стефан вспоминал о множестве чудес и знамений, поданных ему господом. Например, накануне появления монаха–Христа стадо забрело в пшеницу. Стефан погнался с хворостиной за коровами – а те вдруг пали перед ним на колени! "Не так ли и нехристи падут пред нами!"

Стефан проповедовал перед взрослыми. Но в толпе были сотни детей, которых тогда частенько брали с собой старшие, на­правляясь к святым местам.

Через неделю чудесный отрок вошел в моду, выстояв в острой конкуренции со взрослыми краснобаями и юродивыми. К тому же Стефан исцелял хромых и слепых, являл и иные знаки свя­тости.

С горячей верой слушали нового чудо­творца дети. Он взывал к их тайным меч­там: о ратных подвигах, о путешествиях, о славе, о служении господу, о свободе от родительской опеки. А как это льстило честолюбию подростков! Ведь господь избрал своим орудием не грешных и алч­ных взрослых, а их – детей!

Паломники расходились по городам и весям Франции. Взрослые очень скоро за­были о Стефане. Зато дети взахлеб расска­зывали всюду о ровеснике – чудотворце и ораторе, поражая воображение соседских детей и давая друг другу страшные клятвы помочь Стефану. И вот уже игры в рыца­рей и оруженосцев заброшены, француз­ские ребятишки начали опасную игру в хри­стово воинство. Дети Бретани, Нормандии и Аквитании, Оверни и Гаскони, пока взрослые всех этих областей ссорились и воевали друг с другом, стали объединяться вокруг идеи, выше и чище которой не было в XIII в.

Хроники умалчивают, был ли Стефан для папы счастливой находкой, или кто-то из прелатов, а может, и сам понтифик заранее запланировали явление мальчика–святого. Принадлежала ли сутана, мелькнувшая в видении Стефана, никем не уполномочен­ному монаху–фанатику или переодетому посланцу Иннокентия III – теперь уже не дознаться. Да и неважно, где возникла идея детского крестоносного движения – в недрах папской курии или в ребячьих головах. Папа ухватился за нее железной хваткой.¹⁶

Теперь все служило добрым предзнаме­нованием для детского похода: плодови­тость лягушек, столкновения собачьих стай, даже начинающаяся засуха. То там, то здесь появлялись "пророки" двенадцати, десяти и даже восьми лет от роду. Все они твердили, что посланы Стефаном, хотя многие из них в глаза его не видели. Все эти пророки тоже излечивали бесноватых и творили другие чудеса...

Детвора формировала отряды и марши­ровала по окрестностям, повсюду вербуя новых сторонников. Во главе каждого шествия, поющего гимны и псалмы, нахо­дился свой пророк, за ним несли орифлам­му – копию стяга святого Дионисия. Дети держали в руках кресты и зажженные свечи, размахивали курящимися кадильницами.

А какое это было заманчивое зрелище для детей знати, которые наблюдали торже­ственный ход сверстников из своих замков и домов! А ведь почти у каждого из них в Палестине сражались дед, отец или стар­ший брат. Кто-то из них погиб. И вот – возможность отомстить неверным, стяжать славу, продолжить дело старшего поколе­ния. И дети из знатных семей с энтузиазмом включались в новую игру, стекались под знамена с изображениями Христа и Приснодевы. Иногда они становились вожаками, иногда вынуждены были подчиняться худо­родному сверстнику–пророку.

В движение включилось немало и дево­чек, которые тоже мечтали о святой земле, подвигах и свободе от родительской власти. Вожаки не гнали "девчонок" – хотелось собрать армию побольше. Многие девочки ради безопасности и для удобства движений переодевались мальчиками.

Как только Стефан (еще не истек май!) объявил местом сбора Вандом, туда стали сходиться сотни и тысячи подростков. С ними были немногочисленные взрослые: монахи и священники, идущие, по выраже­нию преподобного Грея, "всласть погра­бить или вдосталь намолиться", городская и деревенская беднота, присоединившая­ся к детям "не для Иисуса, а ради хлеба куса"; а всего больше – воры, шулера, разный преступный сброд, который на­деялся поживиться за счет знатных детей, хорошо снаряженных в дорогу. Многие взрослые искренне верили в успех похода без оружия и надеялись, что им достанется богатая добыча. Были с детьми и старцы, впавшие во второе детство. Сотни продаж­ных женщин вились вокруг отпрысков знатных семей. Так что отряды получались на диво пестрые. И в прежних крестовых походах участвовали дети, старики, орды магдалин и всяческие подонки. Но раньше они были лишь довеском, а ядро хри­стова воинства составляли искусные в рат­ном деле бароны и рыцари. Теперь вместо плечистых мужей в латах и кольчугах ядро воинства составляли безоружные дети.

Но куда же смотрели власти и, главное, родители?

Все ждали, что дети «перебесятся» и успо­коятся.

Король Филипп II Август, неутомимый собиратель французских земель, коварный и дальновидный политик, поначалу одобрил инициативу детей. Филипп хотел иметь папу на своей стороне в войне с английским королем и был не прочь угодить Иннокен­тию III и организовать крестовый поход, да только власти его на то не хватало. Как вдруг – эта затея детей, шум, энтузиазм. Разумеется, все это должно зажечь сердца баронов и рыцарей праведным гневом про­тив неверных!

Однако взрослые не потеряли го­лову. А детская "возня" стала угрожать спокойствию государства. Ребята бросают дома, бегут в Вандом, и в самом деле собираются двинуться к морю! Но с другой стороны, папа отмалчивается, ле­гаты агитируют за поход... Осторожный Филипп II опасался прогневать понтифика, но все же обратился к уче­ным недавно созданного Парижского университета. Те ответили твердо: необходимо немедленно остановить детей! Если надо – силой, ибо их поход вдохновлен сатаной! Ответственность была за остановку похода снята с него, и король издал эдикт, повелевающий детям не­медля выбросить из головы глупости и разойтись по домам.¹⁷

Однако королевский эдикт не произвел впечатления на детей. У ребячьих сердец был владыка могущественнее короля. Дело зашло слишком далеко – окриком его уже не остановить. Лишь малодушные верну­лисьдомой. Пэры и бароны не рискнули применить насилие: простой люд сочувствовал этой затее детей и поднял­ся бы на их защиту. Без бунтов не обошлось бы. Ведь народу только что внушали, что божья воля позволит детям без оружия и кровопролития обратить мусульман в хрис­тиан и, таким образом, освободить из рук неверных "Гроб Господень".

К тому же папа заявил громогласно: "Эти дети служат укором нам, взрослым: пока мы спим, они с радостью выступают за святую землю". Иннокентий III все еще надеялся с помощью детей разбудить энту­зиазм взрослых. Из далекого Рима он не мог видеть исступленных ребячьих лиц и, вероятно, не сознавал, что уже утратил контроль над ситуацией и не может оста­новить детский поход. Охвативший детей массовый психоз, искусно подогреваемый церковниками, теперь уже невозможно было сдержать.

Поэтому Филипп II "умыл руки" и не на­стаивал на выполнении своего эдикта.

В стране стоял стон несчастных родите­лей. Забавные торжественные детские шест­вия по округе, столь умилявшие взрослых, превратились в повальное бегство подро­стков из семей. Редкие семьи в своем фа­натизме сами благословляли детей на ги­бельный поход. Большинство отцов пороли своих отпрысков, запирали в чуланах, но дети перегрызали веревки, подкапывали стены, ломали замки и – убегали. А те, кто не смог вырваться, бились в истериках, отказывались от пищи, чахли, заболевали. Волей–неволей родители сдавались.

Дети надевали своего рода униформу: серые простые рубахи поверх коротких штанов и большой берет. Но многие ребятишки и этого не могли себе позволить: шли в чем были (нередко босые и с непо­крытой головой, хотя солнце в то лето за тучи почти не заходило). На груди у уча­стников похода был нашит матерчатый крест красного, зеленого или черного цвета (конечно, эти цвета соперничали друг с дру­гом) . У каждого отряда был свой командир, флаг и прочая символика, которой ребятишки очень гордились. Когда отряды с пением, знаменами, крестами бодро и торжественно проходили через города и де­ревни, направляясь в Вандом, только зам­ки и крепкие дубовые двери могли удер­жать сына или дочь дома. Словно чума про­шлась по стране, унося десятки тысяч детей.

Восторженные толпы зевак бурно при­ветствовали отряды детворы, чем еще боль­ше подогревали ее энтузиазм и честолюбие.

Наконец некоторые священники поняли всю опасность данной затеи. Они стали оста­навливать отряды, где могли – уговаривали детей разойтись по домам, уверяли, что мысль о детском походе – это происки дьявола. Но ребята были непреклонны, тем более что во всех крупных городах их встречали и благословляли папские эмис­сары. Разумных священников немедленно объявляли вероотступниками. Суеверие толпы, энтузиазм детей и козни папской курии победили здравый смысл. И многие из этих священников–"вероотступников" сознательно отправились вместе с обре­ченными на неминуемую гибель детьми, как семью веками позже учитель Януш Корчак пошел вместе со своими воспи­танниками в газовую камеру фашистского концлагеря Треблинка.¹⁸

Глава 2. Крестный путь германских детей.

Весть о мальчике–пророке Стефане рас­ходилась по стране со скоростью пешими богомольцами. Те, кто ходил на поклонение в Сен-Дени, принесли новость в Бургундию и Шампань, оттуда она достигла берегов Рейна. В Германии не замедлил объявить­ся свой "святой отрок". И там папские ле­гаты рьяно взялись за обработку обще­ственного мнения в пользу организации детского крестового похода.

Мальчонку звали Николас (мы знаем только латинский вариант его имени). Родился он в деревушке близ Кельна. Ему было лет двенадцать, а то и десять. Понача­лу он был просто пешкой в руках взрос­лых. Отец Николаса энергично «пропихивал» своего вундеркинда в пророки. Неизвестно, был ли богат отец мальчика, но им, не­сомненно, руководили невысокие мотивы. Монах–летописец, свидетель процесса "дела­ния" малолетнего пророка, называет отца Николаса "пройдошливым дурнем". Сколь­ко он заработал на сыне, нам неведомо, но через несколько месяцев поплатился за дела сына жизнью.¹⁹

Кельн – религиозный центр германских земель, куда стекались тысячи паломников зачастую со своими детьми, – был наилуч­шим местом для развертывания агитации. В одной из церквей города хранились рев­ностно почитаемые мощи "Трех королей Востока" (волхвов, принесших дары младенцу-Христу) – героев популярнейшей церков­ной легенды. Отметим деталь, роко­вая роль которой выяснится позже: мощи были захвачены Фридрихом I Барбароссой во время ограбления им Милана. И вот именно здесь, в Кельне, по наущению отца Николас провозгласил себя избранником божьим.

Далее события развивались по уже апро­бированному сценарию. Николасу – де было видение креста в облаках, и голос всевыш­него велел ему собирать детей в поход; толпы бурно приветствовали новоявленного мальчика–пророка; немедленно последо­вали исцеления им бесноватых и иные чуде­са, слухи о которых распространились с невероятной быстротой. Николас ораторст­вовал на папертях церквей, на камнях и бочках посреди площадей; всякий раз в патетических местах своей речи указывая на собор с драгоценной ракой, к которой богомольцы сносили свои пожертвования, он риторически вопрошал: "А таким ли поче­том окружен Гроб Господень в Иерусалиме? Неужели мы бесчувственнее франков? Неужели только им одним достанется слава завоевания святой земли?"

Далее все шло по известной схеме: взрослые паломники разносили весть о малолетнем пророке, дети пере­шептывались и собирались в команды, маршировали по окрестностям разных го­родов и сел уходили окончательно – в Кельн. Но были в развитии событий в Германии и свои особенности. Фридрих II, сам еще юнец, только–только отвоевавший престол у своего дяди Оттона IV, был на тот момент любимчиком папы, а следовательно, мог по­зволить себе перечить понтифику. Он реши­тельно запретил затею детей: страну и без того сотрясали смуты. Поэтому дети собра­лись только из ближайших к Кельну прирейнских краев. Движение выхватывало из семей не одного–двух ребят, как во Франции, а почти всех, включая даже шестилеток и семилеток. Именно эта малышня уже на второй день похода станет проситься старшим на закор­ки, а на третьей–четвертой неделе начнет болеть, умирать, в лучшем случае оставать­ся в придорожных селениях (по незнанию дороги назад – навсегда). Вторая особен­ность германского варианта: среди мотивов детского похода первое место здесь зани­мало не стремление к освобождению "свя­той земли", а жажда мести. Доблестных германцев в крестовых походах погибло весьма много – в семьях любого звания и состояния помнили о горьких потерях. Вот почему отряды состояли почти сплошь из мальчиков (правда, некоторые из них оказались переодетыми девочками), а про­поведи Николаса и других вожаков мест­ных отрядов больше чем наполовину состо­яли из призывов к реваншу. Но реваншу приятному во всех отношениях: ведь по­ход, по "договоренности" с богом, дол­жен быть бескровным. Взрослые германцы умилялись детскому многоголосому пе­нию: "Пройдем по морю, как посуху. Обратим неверных словом божьим, да при­мут святой закон Христа!"²⁰

Отряды детей поспешно собирались в Кельне. Поход надо было начать как можно скорее: император против, бароны против, родители ломают палки о спины сыновей! Того и гляди, заманчивая затея сорвется!

Жители Кельна являли чудеса терпения и гостеприимства (деваться некуда) и давали приют и пищу тысячам детей. Большая часть мальчиков ночевала в полях вокруг города, стонущего от наплыва преступного сброда, который рассчитывал поживиться, присое­динившись к детскому походу.

И вот настал день торжественного вы­ступления из Кельна. Конец июня. Под знаменами Николаса – не менее двадцати тысяч детей (по некоторым хроникам, вдвое больше). В основном это мальчики двенадцати лет и старше. Как ни противи­лись немецкие бароны, но отпрысков знат­ных семей в отрядах Николаса оказалось больше, чем у Стефана. Ведь и баронов в раздробленной Германии было намного больше, чем во Франции, а майорат [Майорат (от лат. major – старший) – форма на­следования недвижимости (прежде всего земель­ной собственности), при которой она переходит полностью к старшему из наследников. Направ­лена на сохранение крупных земельных владений.] не оставлял надежд на обеспеченное будущее их младшим сыновьям: для этих послед­них любой крестовый поход – надежда на улучшение судьбы. К тому же в сердце каждого знатного подростка, воспитанного на идеалах рыцарской доблести, пылала жажда мести за убитого сарацинами деда, отца или брата.

Кельнцы высыпали на городские стены. Тысячи одинаково одетых детей выстроены колоннами в поле. Над серым морем колышатся деревянные кресты, знамена, вым­пелы. Сотни взрослых – кто в сутанах, кто в лохмотьях – кажутся пленниками дет­ского воинства. Николас, командиры отря­дов, часть детей из знатных родов поедут в повозках, окруженных оруженосцами. Но многие малолетние аристократы с котомками и посохами стоят бок о бок с последними из своих холопов.

Отрыдали и отпрощались матери детей из отдаленных городов и селений. Пришел черед прощаться и рыдать кельнским мате­рям – их дети составляют едва ли не поло­вину участников похода.

Но вот прозвучал сигнал труб. Дети затя­нули гимн во славу Христа собственного сочинения, увы, не сохраненный для нас ис­торией. Строй шевельнулся, дрогнул – и двинулся вперед под восторженные клики толпы, причитания матерей и ропот здраво­мыслящих людей.

Проходит час – и детское воинство скры­вается за холмами. Только тысячеголосое пение еще доносится издалека. Кельнцы рас­ходятся – гордые: они вот снарядили своих детей в путь, а франки еще копаются!..²¹

Неподалеку от Кельна воинство Нико­ласа разбилось на две огромные колонны. Одну возглавил Николас, другую – маль­чик, чьего имени хроники не сберегли. Колонна Николаса двигалась на юг корот­ким путем: по Лотарингии вдоль Рейна, по западу Швабии и через французскую Бургундию. Вторая колонна добиралась до Сре­диземного моря по длинному маршруту: через Франконию и Швабию. Тем и другим путь в Италию заграждали Альпы. Разум­нее было бы идти равниной в Марсель, но туда намеревались направиться француз­ские дети, да и Италия казалась ближе к Палестине, чем бургундский Марсель.

Отряды растянулись на многие километ­ры. Оба маршрута пролегали через полуди­кие края. Тамошний люд, немногочислен­ный даже по тем временам, жался к немно­гим крепостям. Дикие звери выходили на дороги из лесов. Чащи кишели разбойни­ками. Дети десятками тонули при перепра­вах через речки. В таких условиях целые группы убегали обратно домой. Но ряды детского "воинства" тут же восполнялись ребятами из придорожных селений.

Слава опережала участников похода. Но не во всех городах их кормили и оставляли ночевать хотя бы даже на улицах. Порой гнали прочь, справедливо оберегая своих детей от "заразы". Ребятам случалось оста­ваться без подаяния и день, и два. Съестное из котомок слабых быстро перекочевывало в желудки тех, кто посильнее и постарше. Воровство в отрядах процветало. Разбитные женщины выманивали деньги у отпрысков знатных и богатых семей, шулера отнимали у детей последний грош, заманивая играть на привалах в кости. Дисциплина в отрядах изо дня в день падала.

В путь отправлялись рано утром. В са­мую жару делали привал в тени деревьев. Пока шли – пели немудрящие гимны вроде этого, чудом сохранившегося: "Прекрасны поля, еще прекраснее леса, одетые в летний наряд. Но Христос прекраснее, Христос чище, и натруженные сердца поют ему хва­лу". На привалах рассказывали и слушали полные необычайных приключений и чудес истории о битвах и походах, о рыцарях и пилигримах. Наверняка находились среди ребят балагуры и шалуны, которые носи­лись друг за другом и выплясывали, когда другие валились с ног после многокиломет­рового похода. Наверняка дети влюблялись, ссорились, мирились, боролись за лидерст­во... Подробности каждодневного марша не сохранились – а они очень нужны. Ведь даже психологию средневековых взрослых мы понимаем с большим трудом, а уж тог­дашние дети – для нас полная загадка.

На биваке в предгорьях Альп, у озера Леман, Николас оказался во главе "воин­ства" почти вдвое меньшего, чем первона­чальное. Величавые горы лишь на минутку своими белыми шапками снега очаровали детей, не видавших ничего подобного по красоте. Затем сердечки сковал ужас: ведь к этим белым шапкам предстояло им подниматься!

Жители предгорья встретили детей настороженно и сурово. Им и в голову не приходило кор­мить ребят. Добро хоть не убивали. Харчи в котомках таяли. Но и это еще не все: в горных долинах германские дети – мно­гие в первый и последний раз – встретили... тех самых сарацин, которых намерева­лись крестить в святой земле! Превратности эпохи забросили сюда отряды арабских грабителей: они осели в этих местах, не же­лая или не имея возможности вернуться на родину. Ребята крались по долине молч­ком, без песен, опустив кресты. Тут бы и повернуть им обратно. Увы, умные вы­воды сделал только примазавшийся к де­тям сброд. Эти подонки уже обобрали дети­шек и разбежались, ибо дальнейшее сулило только смерть или рабство у мусульман. Сарацины зарубили десяток–другой отстав­ших от отряда ребят. Но к таким потерям дети уже привыкли: что ни день они хоро­нили или бросали без погребения десятки своих товарищей. Недоедание, утомление, стресс и болезни делали свое дело.

Переход через Альпы – без еды и теплой одежды – стал для участников похода на­стоящим кошмаром. Эти горы ужасали даже взрослых. Пробираться по обледене­лым склонам, по вечным снегам, по камен­ным карнизам – не у всякого на такое достанет сил и храбрости. Через Альпы переваливали по необходимости купцы с товарами, военные отряды, клирики – в Рим и обратно.

Наличие проводников не спасало от ги­бели неосторожных детей. Камни резали голые замерзающие ступни. Среди снегов не было даже ягод и плодов, чтобы уто­лить голод. Котомки были уже совер­шенно пусты. Переход через Альпы из-за плохой дисциплины, усталости и ослабленности детей затянулся вдвое против обычного! Обмороженные ноги скользили и не слушались, дети срывались в пропасти. За хребтом вставал новый хребет. Спали на камнях. Если находили ветки для костра –грелись. Наверное, дрались из-за тепла. На ночь сбивались в кучи, чтобы согреть друг друга. Поутру поднимались не все. Покойников бросали на мерзлой земле – не было сил даже привалить их камнями или вет­ками. На высшей точке перевала был монас­тырь монахов–миссионеров. Там детей чуть обогрели и приветили. Но где было взять еды и тепла на такую ораву!

Спуск был неимоверной радостью. Зе­лень! Серебро рек! Многолюдные селения, виноградники, цитрусовые, разгар роскош­ного лета! После Альп в живых остался лишь каждый третий участник похода. Но оставшиеся, воспрянув духом, думали, что все горести уже позади. В этом изобильном краю их, конечно, обласкают и откормят.

Но не тут-то было. Италия встретила их нескрываемой ненавистью.

Ведь явились те, чьи отцы терзали набе­гами эти изобильные земли, оскверняли святыни и грабили города. Вспомним мощи "Трех королей Востока", которые увез из Милана Фридрих Барбаросса. По­этому в итальянские города "германских змеенышей" не пускали. Милостыню пода­вали только самые сердобольные, да и то тайком от соседей. Едва три–четыре тысячи детей дошли до Генуи, воруя еду по пути и обирая плодовые деревья.²²

В субботу 25 августа 1212 г. (единствен­ная дата в хронике похода, с которой со­гласны все летописи) изнуренные подрост­ки стояли на берегу генуэзской гавани. Два чудовищ­ных месяца и тысяча километров позади, схоронено столько друзей, и вот – море, и до святой земли рукой подать.

Как же они собирались пересечь Среди­земное море? Откуда собирались раздобыть деньги на корабли? Ответ прост. Ни корабли, ни деньги им не нужны. Море – с божьей помощью – должно рас­ступиться перед ними. С первого дня агита­ции за поход ни о каких кораблях и деньгах речи не шло.

Перед детьми был сказочный город – богатая Генуя. Воспрянув духом, они снова высоко подняли оставшиеся знамена и кре­сты. Николас, который в Альпах лишился повозки и шел теперь со всеми вместе пешком, вышел вперед и произнес пламен­ную речь. Ребята с прежним энтузиазмом приветствовали своего вождя. Пусть они были босы и в лохмотьях, в ранах и струпьях, но они дошли до моря – самые упрямые, самые сильные духом. Цель по­хода – святая земля – совсем близка.

Отцы свободного города приняли деле­гацию детей во главе с несколькими свя­щенниками (в прочие моменты похода роль взрослых наставников хронистами замалчи­вается, вероятно, из-за нежелания компро­метировать церковников, поддерживавших эту нелепую затею). Дети не просили кораб­лей, они испрашивали лишь позволения переночевать на улицах и площадях Генуи. Отцы города, обрадовавшись, что у них не просят ни денег, ни кораблей, позволили ребятам остаться на неделю в городе, а затем советовали им возвращаться подобру-поздорову в Германию.

Участники похода живописными колон­нами вошли в город, впервые за многие недели снова упиваясь всеобщим внимани­ем и интересом. Горожане встретили их с нескрываемым любопытством, но в то же время настороженно–враждебно.

Однако дож [Дож – глава Генуэзской рес­публики.] и сенаторы передумали: никакой недели, пусть завтра же убираются из города восвояси! Чернь была решительно против присутствия в Ге­нуе маленьких германцев. Правда, папа благословил поход, но вдруг эти дети вы­полняют коварный замысел германского императора. С другой стороны, генуэзцам не хотелось выпускать из рук такое коли­чество дармовой рабочей силы, и детям было предложено остаться в Генуе навсегда и стать добрыми гражданами свободного города.

Однако участники похода отмахнулись от казавшегося им нелепым предложения. Ведь завтра – в путь через море!

Утром колонна Николаса во всей красе выстроилась у кромки прибоя. Горожане столпились на набережной. После торже­ственной литургии, распевая псалмы, от­ряды двинулись навстречу волнам. Первые ряды вошли в воду по колени... по пояс... И замерли в оторопи: море не желало рас­ступаться. Господь не сдержал своего обещания. Новые молитвы и гимны не по­могали. Время шло. Солнце поднималось и припекало... Генуэзцы, пересмеиваясь, рас­ходились по домам. А дети все не спускали глаз с моря и пели, пели – до хрипоты...

Срок разрешения на пребывание в городе истекал. Надо было уходить. Несколько сот потерявших надежду на успех похода под­ростков ухватились за предложение город­ских властей поселиться в Генуе. Юношей из знатных семей приняли в лучшие дома как сыновей, прочих – разобрали в услу­жение.

Но самые упрямые собрались в поле невдалеке от города. И стали совещаться. Кто знает, где господь положил открыть им дно моря, – может, и не в Генуе. Надо идти дальше, искать то место. И лучше умереть в солнечной Италии, чем вернуться побиты­ми собаками на родину! А страшнее позо­ра – Альпы...

Сильно поредевшие отряды незадачли­вых юных крестоносцев двинулись дальше на юго-восток. О дисциплине больше не было и речи, шли группами, точнее, шай­ками, силой и хитростью добывая пропита­ние. Николас больше хронистами не упоми­нается – может, осел в Генуе.

Орда подростков достигла наконец Пи­зы. То, что их выдворили из Генуи, было отличной рекомендацией для них в Пизе, городе, соперничавшем с Генуей. Море и тут не расступилось, но жители Пизы в пику генуэзцам оснастили два корабля и отпра­вили на них какую-то часть детей в Палести­ну. В хрониках имеется глухое упоминание о том, что они благополучно достигли бере­га святой земли. Но если это и случилось, они, вероятно, вскоре перемерли от нужды и голода – тамошние христиане сами едва–едва сводили концы с концами. Ни о каких встречах детей–крестоносцев с мусульмана­ми хроники не упоминают.

Осенью несколько сотен германских под­ростков добрались до Рима, нищета и забро­шенность которого после роскоши Генуи, Пизы и Флоренции поразила их. Папа Инно­кентий III принял представителей малень­ких крестоносцев, похвалил, а затем пожу­рил их и велел возвращаться домой, запамя­товав, что их дом – в тысяче километров за проклятыми Альпами. Затем по при­казу главы католической церкви дети це­ловали крест, что, "прийдя в совершенный возраст", непременно закончат прерванный крестовый поход. Теперь худо–бедно папа имел несколько сотен крестоносцев на будущее.

Немногие участники похода решились на возвращение в Германию, большинство из них поселились в Италии. До родины до­шли единицы – через многие месяцы, а то и годы. По своему невежеству они даже не умели толком рассказать, где побывали. Детский крестовый поход вылился в сво­его рода миграцию детей – рассеяние их по другим областям Германии, Бургундии и Италии.

Вторую германскую колонну, не менее многочисленную, чем колонна Николаса, постигла такая же трагическая судьба. Те же тысячи смертей на дорогах – от голода, быстрых течений, хищных зверей; тяжелей­ший переход через Альпы – правда, через другой, но не менее губительный перевал. Повторялось все. Только неубранных тру­пов позади осталось еще больше: общего руководства в этой колонне почти не было, поход уже через неделю превратился в кочевку неуправляемых орд голодных до озверения подростков. Монахи и священ­ники с большим трудом собирали детей в группы и кое-как обуздывали, но это – до первой драки за подаяние.

В Италии детей угораздило сунуться в Милан, который за пятьдесят лет еле-еле оправился от набега Барбароссы. Оттуда они еле унесли ноги: миланцы травили их собаками, как зайцев.

Море не расступилось перед малолетни­ми крестоносцами ни в Равенне, ни в других местах. Лишь несколько тысяч детей добре­ли до самого юга Италии. Они уже прослышали о решении папы остановить поход и задумали обма­нуть понтифика и уплыть в Палестину из порта Бриндизи. А многое просто по инер­ции брели вперед, ни на что не надеясь. На крайнем юге Италии в тот год была чудо­вищная засуха – урожай погиб, голод был такой, что, по свидетельству хронистов, "матери пожирали своих детей". Трудно даже представить, чем могла питаться гер­манская детвора в этом пухнувшем от голода враждебном им краю.²³

Тех, кто чудом остался жив и добрал­ся до Бриндизи, ждали новые злоключе­ния. Горожане определили участвовавших в походе девочек в матросские притоны. Двадцать лет спустя хронисты станут удив­ляться: отчего в Италии так много белоку­рых голубоглазых проституток? Мальчиков хватали и обращали в полурабов; остав­шимся в живых отпрыскам знатных родов повезло, конечно, больше – их усыновили.

Архиепископ Бриндизи попытался оста­новить этот шабаш. Он собрал остатки маленьких страстотерпцев и... пожелал им приятного возвращения в Германию. Самых фанатичных "милосердный" епископ усадил на несколько суденышек и благословил на безоружное завоевание Палестины. Снаря­женные епископом посудины затонули едва ли не в виду Бриндизи.

Глава 3. Крестный путь французских детей.

Более чем тридцать тысяч французских ребят вышли тогда, когда германские дети уже замерзали в горах. Торжественности и слез при проводах было не меньше, чем в Кельне.

В первые дни похода накал религиоз­ного фанатизма среди подростков был таким, что они не замечали никаких труд­ностей пути. Святой Стефан ехал в на­илучшей повозке, устланной и крытой до­рогими коврами. Рядом с повозкой гарце­вали малолетние высокородные адъютанты вождя. Они с удовольствием носились вдоль походных колонн, передавая поруче­ния и приказы своего кумира.

Стефан тонко улавливал настроение мас­сы участников похода и по необходимости обращался к ним на привалах с зажигатель­ной речью. И тогда вокруг его повозки творилось такое столпотворение, что в этой толчее одного–двоих малышей непременно калечили или затаптывали насмерть. В та­ких случаях наспех сооружали носилки или рыли могилу, скороговоркой творили молитву и спешили дальше, помня о жерт­вах до первого перекрестка. Зато долго и оживленно обсуждали, кому повезло раз­житься клочком одежды святого Стефана или щепкой от его повозки. Эта экзаль­тация захватила даже тех детишек, кото­рые бежали из дома и присоединились к крестоносному "воинству" вовсе не по ре­лигиозным мотивам. У Стефана голова шла кругом от сознания своей власти над сверстниками, от непрестанного восхвале­ния и беспредельного обожания.

Трудно сказать, был ли он хорошим организатором – скорее всего движением отрядов руководили сопровождавшие де­тей священники, хоть хроники об этом умалчивают. Невозможно поверить тому, что горластые подростки могли без помощи взрослых управиться с тридцатитысячным "воинством", разбивать в удобных местах лагеря, организовывать ночевки, давать отрядам по утрам направление движения надень.

Пока юные крестоносцы шли по террито­рии родной страны, население везде прини­мало их гостеприимно. Дети если и умирали в походе, то почти исключительно от солнеч­ных ударов. И все-таки постепенно уста­лость накапливалась, дисциплина ослабева­ла. Чтобы поддерживать энтузиазм участни­ков похода, ежедневно приходилось лгать, что к вечеру отряды прибудут к пункту наз­начения. Завидев вдали какую–нибудь кре­пость, дети возбужденно спрашивали друг друга: "Иерусалим?" Бедолаги забывали, а многие и просто не знали, что достичь "святой земли" можно, лишь переплыв море.

Миновали Тур, Лион и пришли в Марсель почти в полном составе. За месяц ребята прошли пятьсот километров. Легкость маршрута позволила им опередить герман­ских детей и первыми достичь побережья Средиземного моря, которое, увы, не расступилось перед ними.

Разочарованные и даже обиженные на господа бога, дети разбрелись по городу. Переночевали. Наутро снова молились на берегу моря. К вечеру в отрядах недосчита­лись нескольких сотен детей – они пода­лись домой.

Шли дни. Марсельцы кое-как терпели сва­лившуюся им на голову ораву детей. На мо­литвы к морю выходило все меньше "крестоносиков". Руководители похода с тос­кой поглядывали на корабли в гавани – были бы деньги, они бы не побрезговали теперь и обычным способом пересечения моря.

Марсельцы стали роптать. Атмосфера накалялась. Как вдруг, по старинному выражению, господь на них оглянулся. В один прекрасный день море расступи­лось. Разумеется, не в буквальном смысле слова.

Горестное положение юных крестонос­цев тронуло двух именитейших купцов города – Гуго Ферреуса и Уильяма Поркуса. И они из чистого человеколюбия предоста­вили детям нужное количество кораблей и провианта.

– Чудо, обещанное вам, – вещал с помо­ста на городской площади святой Стефан, – свершилось! Мы просто не так поняли зна­мения божьи. Расступиться должно было не море, а сердце человеческое! Воля господа явлена нам в поступке двух достопочтен­ных марсельцев и т. д.²⁴

И снова ребята теснились вокруг своего кумира, снова норовили урвать лоскуток его рубахи, снова кого-то насмерть зада­вили...

Но оказалось среди детей немало и та­ких, которые старались побыстрее выбрать­ся из толпы, чтобы под шумок улизнуть из благословенного Марселя. Средневековые мальчишки были достаточно наслышаны о ненадежности тогдашних кораблей, о морских бурях, о рифах и разбойниках.

К следующему утру участников похода значительно поубавилось. Но это было к лучшему, оставшиеся сносно разместились на кораблях, очистив свои ряды от мало­душных. Кораблей было семь. Согласно хроникам, крупный корабль того времени мог вместить до семисот рыцарей. Таким образом, мы с достаточным основанием можем предполагать, что детей помещалось на каждый корабль не меньше. Значит, корабли приняли около пяти тысяч ребят. С ними было не менее четырехсот священ­ников и монахов.

Проводить детей на берег высыпало почти все население Марселя. После тор­жественного молебна суда под парусами, расцвеченные флагами, под песнопения и восторженные крики горожан величаво отплыли из гавани, и вот уже они исчезли за горизонтом. Навеки.

Восемнадцать лет о судьбе этих кораб­лей и отплывших на них детей ничего не было известно.

Глава 4. Трагический финал. Что осталось в памяти европейцев о крестовом походе детей.

Прошло восемнадцать лет со дня отплытия юных крестоносцев из Марселя. Все сроки для возвращения участников дет­ского похода минули.

Отшумели, уже после смерти Ин­нокентия III, еще два крестовых похода, удалось захватить Иерусалим у мусуль­ман, пойдя на союз с египетским султаном... Словом, жизнь шла бурная, хотя и не­сколько однообразная. О пропавших детях и думать забыли. Кинуть клич, поднять Европу на поиски, разыскать пять тысяч ребят, которые, возможно, еще живы, – такое и в голову никому не приходило. Столь расточительный гуманизм был не в обычаях того времени.

Матери свое уже отплакали. Детей рожда­лось видимо–невидимо. И умирало детей немало. Словом, каждодневных забот хва­тало. Хотя, конечно, трудно представить, что сердца матерей, проводивших детей в поход, не саднило от горечи бессмысленной утраты.

В 1230 г. в Европе внезапно объявился монах, некогда отплывший из Марселя вместе с детьми. Из его рассказов, быст­ро облетевших весь континент, родите­ли узнали о трагической судьбе своих без вести пропавших детей. А случилось сле­дующее.

Детишки, скученные в трюмах, ужасно страдали от духоты, морской болезни и страха. Они боялись сирен [Сирены – в древнегреческой мифологии – полу­птицы–полуженщины, обитавшие якобы на остро­ве у берегов Южной Италии. Чарующим пением они завлекали мореплавателей к своему острову, усыпляли их, а затем пожирали], левиафанов [Левиафан – в библейской мифологии – огром­ное морское чудовище] и, конечно, бурь. Именно буря обрушилась на несчастных, когда они миновали Кор­сику и огибали Сардинию. Корабли поне­сло к острову святого Петра у юго-запад­ной оконечности Сардинии. В сумерках дети вопили от ужаса, когда судно швыряло с волны на волну. Находившихся на палубе десятками смывало за борт. Пять неуправ­ляемых кораблей – с изорванными пару­сами и сломанными мачтами – течение пронесло мимо рифов. А два летели прямо на прибрежные скалы. Крики и многого­лосый хор молящихся детей стали еще истошней – и вдруг все враз стихло. Ко­рабли разнесло в щепы. Поглотив свою добычу, шторм быстро успокоился.

Пять других кораблей кое-как добрались до африканского берега. Правда, прибило их в алжирскую гавань... Но оказалось, что именно сюда они и должны были приплыть. Их здесь явно ждали. Суда мусульман встретили их и отконвоировали в порт. Образцовые христиане, сердобольные Ферреус и Поркус потому и пожертвовали семь кораблей, что вознамерились продать пять тысяч детей в рабство неверным. Это был своеобразный подвиг во имя наживы! Марсельцы растерзали бы негодяев, узнай они о судьбе детей! Но, как верно рассчи­тали купцы, богом которых была звонкая монета, чудовищная разобщенность христи­анского и мусульманского миров способ­ствовала успеху их преступного замысла и обеспечила их личную безопасность.

Что такое рабство у неверных, дети зна­ли из жутких историй, которые разносили по Европе пилигримы. Поэтому невозмож­но описать их ужас, когда они поняли, что произошло.

Часть детей раскупили на алжирском базаре, и они стали рабами, наложницами или наложниками богатых мусульман. Остальных ребят погрузили на корабли и отвезли на рынки Александрии. Четырем сотням монахов и священников, которых вместе с детьми привезли в Египет, сказоч­но повезло: их купил престарелый султан Малек Камель, более известный как Сафадин. Этот просвещенный правитель уже поделил свои владения между сыновьями и имел досуг для ученых занятий. Христиан он поселил в каирском дворце и засадил за переводы с латыни на арабский. Образо­ваннейшие из ученых рабов делились своей европейской премудростью с султаном и давали уроки его придворным. Жилось им сытно и вольготно, только нельзя было выходить за пределы Каира. Пока они осваивались во дворце, благословляя бога, дети работали на полях и мерли как мухи.

Несколько сотен маленьких рабов отпра­вили в Багдад. А попасть в Багдад можно было только через Палестину... Да, дети ступили-таки на "святую землю". Но в око­вах или с веревками на шее. Они видели величественные стены Иерусалима. Они прошли через Назарет, их босые ступни обжигали пески Галилеи... В Багдаде юных рабов распродали. Одна из хроник повест­вует, что багдадский халиф вздумал обра­тить их в ислам. И хоть событие это описано по тогдашнему трафарету: их-де пытали, били, терзали, но ни один не предал родную веру, – рассказ мог быть правдивым. Маль­чики, которые ради высокой цели прошли через столько страданий, вполне могли показать несгибаемую волю и умереть муче­никами за веру. Таких было, согласно хро­никам, восемнадцать. Калиф оставил свою затею и услал оставшихся в живых христи­анских фанатиков медленно иссыхать на полях.

В мусульманских землях малолетние крестоносцы умирали от болезней, от побо­ев или осваивались, учили язык, постепенно забывая родину и родных. Все они умерли в рабстве – из плена ни один не вернулся.

К монаху, за какие-то заслуги отпущен­ному из Каира, стекались со всей Европы матери пропавших во время похода детей. Но много ли радости было им от того, что монах видел их сына в Каире, что сын или дочь еще живы? Монах рассказал, что в Каире томятся в неволе около семисот уча­стников детского крестового похода. Разу­меется, ни один человек в Европе пальцем о палец не ударил, чтобы выкупить из раб­ства былых кумиров невежественных толп.

Что стало с вожаками юных крестонос­цев? О Стефане было слышно только до прихода его колонны в Марсель. Попал ли он в плен к мусульманам, или заблаговре­менно дезертировал, или погиб в морской пучине – неизвестно. Николас пропал из виду в Генуе, но в Германию не возвратил­ся – его земляки хотели растерзать маль­чишку, узнав, скольких детей он погубил в чужих краях, но довольствовались его отцом, который приложил руку к созданию "святого отрока". Третий, безымянный, во­жак детей–крестоносцев растворился в без­вестности.

Папа Григорий IX (1227 – 1241), узнав о гибели двух кораблей с детьми у берегов Сардинии, повелел воздвигнуть им памят­ник на острове Святого Петра.

Надо сказать, что рыбаки сразу после ко­раблекрушения погребли на безлюдном острове сотни детских трупов. Но уж такова была разобщенность тогдашней Европы, что известие об этом не дошло ни до француз­ских, ни до германских матерей. Двадцать лет спустя детей перезахоронили в одном месте и на их братской могиле воздвигли церковь Новых Непорочных Младенцев. Рядом с церковью для постоянных богослу­жений поселили двенадцать монахов. Цер­ковь стала местом богомолья – паломники являлись с приношениями, монахи благоденствовали. Так длилось века три. Потом церковь захирела, и монахи покинули остров. В 1737 г. на нем поселились беглецы из мусульман­ского плена (вот она, ирония истории). Их колония процветала, занимаясь рыбной ловлей и добычей кораллов. Был построен город, в котором проживало десять тысяч человек. Но церковь Новых Непорочных Младенцев давно разрушилась, даже ее руины со временем затерялись, и новое население острова знать не знало о траге­дии, случившейся у этих берегов полтора столетия назад.

Да и на континенте о детском крестовом походе постепенно совсем забыли. Детские религиозные массовые психозы проявля­лись еще дважды: в 1237 г. тысячная толпа детей из Эрфурта собралась тайком от роди­телей и с песнопениями ушла в Армштадт, где происходила канонизация святой Елиза­веты, ландграфини Туринской, а в 1458 г. совершилось массовое паломничество детей против воли родителей по маршруту Швабия – церковь Святого Михаила в Норман­дии. Но и эти рецидивы детского религиоз­ного фанатизма не вызвали интереса историков...

Что же касается современников детского крестового похода, то, как мы уже гово­рили, хронисты ограничились лишь весьма беглым его описанием, а простой народ, забыв свой энтузиазм и восторг от затеи маленьких безумцев, вполне соглашался с двухстрочной латинской эпиграммой – литература почтила сто тысяч загубленных ребятишек лишь шестью словами:

На берег дурацкий

Ведет ум ребятский.²⁵

Страшно, когда за преступное ребячество взрослых расплачиваются дети. Так закончилась одна из самых страшных трагедий в истории Европы.

Заключение.

Лишь немногие идеалисты хранили в XIII веке былой крестоносный дух. К ним относился и Людовик Святой. Повергая в ужас большинство членов своей семьи, начиная с матери Бланки Кастильской, и своих советников, он сумел увлечь армию крестоносцев, большая часть которых последовала за ним из любви скорее к нему, нежели к Христу, первый раз в 1248г. в Египет, где он попал в плен к неверным, а во второй раз в 1270г. в Тунис, где он и умер.

До конца XV века и даже позднее разговоры о крестовом походе возобновлялись часто. Но в поход никто не отправлялся.²⁶

Каковы же последствия крестовых походов, как их оценить?

Жак Ле Гофф утверждает, что недолговечные учреждения крестоносцев в Палестине были первым опытом европейского колониализма, и в качестве прецедента он для историка многозначителен.²⁷

Не менее многозначителен и другой опыт крестовых походов:

Средневековый человек был убежден, что цель его земной жизни – подготовка к переходу в Царствие Небесное, в мир без скорби и страдания. И чем больше страданий он вынесет в земной жизни, тем больше блаженства его ожидает за гробом. Крестовые походы были своеобразной формой паломничества. Ибо паломничество было формой покаяния, испытания, средством очищения, подготовкой к Судному дню. Это было как бы прелюдией к земной смерти и обретению другой жизни. Но неужто невинные дети должны выносить те страдания, которые выпали на их долю в благочестивом походе ко Гробу Господню? Ведь поход этот, как и все крестовые походы, по убеждению их современников, предпринимались по воле Господней. Еще одно наказание Господне за грехи человеческие? Но почему ответили безгрешные дети? Может быть, за то наказал Господь людей, отняв у них будущее на земле, что слишком часто люди пренебрегают жизнью земной, данной им от Бога? Может быть, для того и дал Господь людям земную жизнь и для того принял Христос крестную муку за людей, чтобы они достойно и радостно могли пройти свой земной путь. Как же должен человек – Венец Творения понимать Божью волю? В чем она? Как знать, – не память ли о трагедии потери стольких детей обратила лучший умы Европы к земной жизни тех, кого Господь сотворил по образу и подобию своему? Не память ли об этой боли утраты десятков тысяч детей ускорила приход Европы к Гуманизму и Возрождению?

На мой взгляд, крестовые походы имели самое важное последствие. Наиболее точно о нем высказался У.М. Уотт: «Важнейшим следствием Крестовых походов, в том числе и похода детей, было то, что именно в них Западная Европа обрела свой дух. И этот положительный результат значением намного превысил политическое и военное поражение европейцев».²⁸

Несмотря на поражение, Европа продолжала прогрессировать.

Невозможно отрицать воздействие на умы слушателей – и общественное сознание в целом – рассказов многочисленных крестоносцев–пилигримов, возвращавшихся из трудных походов, в которые Запад высылал целые армии одну за другой в течение двух столетий, многое повидавших и переживших, ставших по сути уже другими людьми, с новыми идеями и требованиями к жизни.²⁹

В умах европейцев рождались новые мысли о связях человека с Богом, о месте человека в Божьем мире.

За эпохой крестовых походов наступала эпоха Возрождения.

Список литературы.

1. Жорж Дюби «Европа в Средние Века». Смоленск; «Полиграмма», 1994г.

2. Заборов М.А. «Крестоносцы на Востоке». М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1980г.

3. В. Задорожный «Игра, ставшая трагедией». «Атеистические чтения». М., Издательство политической литературы, 1990г., № 20.

4. Р.Ю. Виппер «История средних веков». М.: Республика, 1993г.

5. Печников Б.А. «Рыцари церкви». Кто они?: Очерки об истории и современной деятельности католических орденов». – М.:Политиздат, 1991г.

6. «Средневековая Европа глазами современников и историков». В 5-ти частях. Часть вторая «Европейский мир X–XV вв.». М.: Интерпракс., 1994г.

7. Заборов М. А. История крестовых походов в документах и материалах. М., 1977.

8. Ле Гофф Жак. «Цивилизация средневекового Запада». М., 1992г.

9. Уотт У. Монтгомери. «Влияние ислама на средневековую Европу». М., 1976г.