Карпов А. Ю.

Из новой книги "Юрий Долгорукий" (М., "Молодая гвардия", 2006. Серия "Жизнь замечательных людей")

Митрополит грек Михаил покинул Киев в 1145 году. Он отправился в Константинополь, где и остался, отказавшись возвращаться на Русь. По свидетельству поздней Никоновской летописи, причиной отъезда стало "некое волнение", то есть княжеские распри, а уже пребывая в Константинополе, митрополит "услыша наипаче многи волны и которы в Киеве и во всей Русской земле и того ради не приложи возвратитися на свой стол". Именно так, надо полагать, расценили в Константинополе захват киевского стола князем Изяславом Мстиславичем (13 августа 1146 года) и пленение, а затем и насильственное пострижение князя Игоря Ольговича.

Известно также, что перед своим отъездом митрополит Михаил оставил некое "рукописание", согласно которому без митрополита "не достоить" вести богослужение в кафедральном киевском Софийском соборе. Такое положение дел, конечно же, никак не могло устроить Изяслава Мстиславича. Не рассчитывая на возвращение Михаила (который, возможно, в том же 1147 году и умер) и не желая оставаться вовсе без богослужения в главном храме своего государства, киевский князь решил поставить на митрополичью кафедру русского иерарха, и притом обойтись без всякого участия Константинопольского патриархата. Во многом, этому способствовала неразбериха в самом Константинополе, где после добровольного ухода с патриаршества Михаила II Куркуаса и низложения Косьмы II Аттика (26 февраля 1147 года) патриарший престол пустовал до декабря 1147 года.

Выбор князя пал на известного своей ученостью инока и схимника Зарубского монастыря Климента Смолятича. Киевский летописец дает ему исключительно высокую оценку: он "бысть книжник и философ так, якоже в Рускои земли не бяшеть". Эта характеристика подтверждается и дошедшими до нас собственными сочинениями Климента, которые обнаруживают в нем незаурядного писателя, мыслителя и полемиста.

В личности самого Климента Смолятича многое остается неясным. Так, например, исследователи по-разному объясняют его прозвище: одни видят в нем свидетельство происхождения Климента из Смоленска (тем более, что имеются и другие подтверждения его особых связей с этим городом); другие считают отчеством (от имени Смолята). Не известно точно и где находился тот монастырь, в котором подвизался и принял схиму Климент: летописи знают два по меньшей мере "Заруба" в домонгольской Руси — город на Днепре недалеко от Киева, где находился монастырь, известный позднее как Зарубский Трактомировский Успенский или Крестовоздвиженский (определенно о том, что Климент происходил именно из этого "Заруба", сообщает переписчик Ермолаевского списка Ипатьевской летописи), и село в Смоленской земле. Из собственных сочинений Климента явствует, что он был блестящим эрудитом, богословом, в совершенстве владел аллегорическим методом толкования Священного Писания и не только прекрасно знал греческий язык и приемы византийской риторики, но был знаком и с так называемой схедографией — высшим курсом византийской грамматики. Полагают, что он получил образование в одном из высших учебных заведений в Византии и именно это дало ему право именоваться "философом". Позднейшие летописи называют его также "молчалником" — возможно, находясь в схиме, будущий митрополит принял на себя обет молчания.

Его поставление на кафедру всецело было инициативой нового киевского князя, который, по свидетельству летописца, и "вывел" Климента из "Заруба". В июле 1147 года по воле князя в Киеве собрался церковный собор, на котором присутствовало (по разным источникам) семь или девять епископов: Феодор Белгородский, Онуфрий Черниговский, Евфимий Переяславский, Дамиан Юрьевский, Феодор Владимиро-Волынский, Нифонт Новгородский, Мануил Смоленский, а также, возможно, Иоаким Туровский (не так давно насильно приведенный в Киев) и Косьма Полоцкий.

Мнения на соборе резко разделились. Епископы Нифонт Новгородский и Мануил Смоленский (последний родом грек) решительно высказались против самой возможности избрания митрополита собором епископов. "Не есть того в законе, яко ставити епископом митрополита без патриарха, но ставить патриарх митрополита", — приводит их слова летописец. Иерархи отказывались признавать такое поставление и даже совершать службу вместе с новоизбранным митрополитом, ссылаясь при этом на "рукописание" прежнего митрополита Михаила: "А не поклониве ти ся, ни служиве с тобою, зане не взял еси благословения у Святое Софьи (имеется в виду константинопольский патриарший Софийский собор. — А. К.), ни от патриарха. Аще ли ся исправиши, благословишися от патриарха, и тогда ти ся поклониве; ве взяла от Михаила от митрополита рукописание, яко не достоить нам без митрополита в Святеи Софьи (киевской. — А. К.) служити".

Однако большинство собора высказалось за избрание Климента. Решающий аргумент нашел черниговский епископ Онуфрий. "Аз сведе, — говорил он, — достоить ны поставити, а глава у нас есть святаго Климента (римского папы, принявшего мученическую смерть на рубеже I и II веков. — А. К.), якоже ставять греци рукою святаго Ивана (Иоанна Крестителя. — А. К.)".

По всей вероятности, Онуфрий и и его единомышленники в обосновании своих прав могли ссылаться на 1-е правило Апостольского собора ("два или трие епископы да поставляють единаго епископа"). Однако к описываемому времени оно уже давно не действовало, и прерогатива поставления митрополита на киевскую кафедру изначально принадлежала константинопольскому патриарху. Пример же с "рукой святаго Ивана" кажется совершенно неуместным: Византийская церковь не знала такого способа поставления архиереев. По-видимому, Онуфрий имел в виду нечто другое: использование десницы святого Иоанна Крестителя в обряде поставления на царство византийских императоров. (Об этом сообщал новгородский паломник Добрыня Ядрейкович — будущий новгородский архиепископ Антоний, посетивший Константинополь около 1200 года и составивший "Книгу Паломник" — описание константинопольских святынь. По его словам, в церкви Пресвятой Богородицы в Большом императорском дворце в Константинополе хранилась десница святого Иоанна: "тою царя поставляють на царство". Современные исследователи в принципе допускают возможность использования в обряде поставления императоров части мощей святого Иоанна. Как отмечает Б. А. Успенский, это "определенно вписывается в византийскую традицию"; более того, участие в этом обряде десницы святого Иоанна — той самой, которую он некогда возложил на главу Христа, уподобляло обряд коронации обряду крещения, а самого императора — Христу.) Как мы знаем, в Киеве хранилась часть этой святыни — перст святого Иоанна Крестителя, перенесенный сюда из Константинополя при князе Владимире Мономахе. Однако епископ Онуфрий предлагал воспользоваться не им, а другой, еще более чтимой киевской реликвией — главой святого папы Римского Климента, привезенной в Киев князем Владимиром Святославичем из Корсуни (где святой Климент принял мученическую смерть). Чудотворные мощи одного из первых римских патриархов, ученика святых апостолов Петра и Павла, должны были обладать в глазах просвещенных киевлян такой же дароносной и благословляющей силой в отношении киевского первоиерарха, какой обладала десница святого Иоанна в отношении византийских царей. Обращение к ним, по мысли епископа Онуфрия, могло компенсировать очевидное отступление от канонических правил и вполне заменяло патриаршую хиротонию.

Глава святого Климента хранилась в киевской Десятинной церкви, построенной князем Владимиром вскоре после Крещения Руси. Сам святой Климент почитался как "присный заступник" всей Русской земли и особенно града Киева — "велицей митрополии же мати градом", "старейшинствующаго во градех", а также как небесный покровитель княжеского рода и всех русских людей: им, великим угодником Христовым, "рустии князии хвалятся, святители ликуют, иереи веселятся, мниси радуются, людие добродушьствуют", — говорилось в посвященном святому Клименту торжественном Слове, произнесенном по случаю обновления киевской Десятинной церкви во второй половине XI или XII веке.

В событиях 1147 года как бы оживал дух первоначального русского христианства, времена Крещения, эпоха Владимира Святого. Римский святой, ставший небесным покровителем всей Руси, но не слишком почитаемый в Византии (где, насколько известно, ему не было посвящено ни одного храма), должен был зримо продемонстрировать церковную независимость Руси, способность ее князей и церковных иерархов принимать решения и без согласования с Константинополем.

Историческое событие произошло 27 июля 1147 года. "Тако сгадавше, — свидетельствует летописец, — епископи [г]лавою святаго Климента поставиша митрополитом". Этот день стал двойным праздником для князя Изяслава Мстиславича. Он настоял на своем, добился избрания на киевскую кафедру человека, лично обязанного ему, и притом русского, а не грека. И — конечно же, не случайно — выбрал для этого день памяти своего собственного небесного покровителя — святого великомученика и целителя Пантелеимона (это имя князь Изяслав Мстиславич носил в крещении). Святой Пантелеимон, наряду со святым Климентом Римским — небесным покровителем нового киевского митрополита, становился как бы участником киевских торжеств, освящал их своим незримым присутствием.

Климент Смолятич стал вторым в русской истории киевским митрополитом русином — после Илариона, возведенного на кафедру в 1051 году князем Ярославом Мудрым.

Однако с самого начала юрисдикция Климента Смолятича могла распространяться только на те области Руси, в которых признавалась власть киевского князя Изяслава Мстиславича. Даже в самом Киеве святитель не пользовался должным авторитетом — ход киевского восстания 1147 года показал это со всей очевидностью. Ни Юрий Долгорукий в Суздале и Ростове, ни Владимирко Володаревич в Галиче, ни Святослав Ольгович в подвластных ему землях не собирались признавать его в качестве законного иерарха. Ростовский епископ Нестор, во всем разделявший взгляды своего князя, даже не счел для себя возможным присутствовать в Киеве на соборе 1147 года. Хуже того, Климента не признали и некоторые из тех иерархов, которые представляли княжества, лояльные или даже союзные князю Изяславу Мстиславичу. Так, епископ Нифонт Новгородский открыто отказался совершать совместные богослужения с Климентом и поминать его имя на литургии. Для него Климент оставался всего лишь самозванцем и узурпатором митрополичьего престола. Нифонта поддержали смоленский епископ грек Мануил, которому, по выражению летописца, приходилось "бегать перед Климом", и, вероятно, полоцкий епископ Косьма. Точно также смотрели на самозванного митрополита и в Константинополе. Патриарх Николай IV Музалон, вступивший на константинопольский престол в декабре 1147 года, решительно поддержал епископа Нифонта в его противостоянии "злому аспиду" Клименту.

Это означало раскол Русской церкви.

Климент всеми силами старался произвести благоприятное впечатление на участников церковной полемики и переманить колеблющихся на свою сторону. Известно, например, о его переписке со смоленским князем Ростиславом Мстиславичем. Сохранился текст его послания смоленскому пресвитеру Фоме ("Послание, написано Климентом, митрополитом рускым"), в котором он пытался снять с себя обвинения в тщеславии и славолюбии, доказать, что не стремится к власти, но лишь подчиняется обстоятельствам и Божьей воле. (Правда, послание это дошло до нас в испорченном виде: отдельные его части перепутаны местами, а само оно, как явствует из заголовка, было истолковано неким "Афанасием мнихом", и потому трудно судить, что в сохранившемся тексте принадлежит Клименту, а что — его позднейшему толкователю.) И все же текст этого послания показывает киевского митрополита человеком волевым и решительным, отнюдь не лишенным честолюбия и умеющим утвердить свою точку зрения и убедить оппонента в собственной правоте:

"…Ты говоришь мне, что я ищу славы, — писал он Фоме. — Вот, я назову тебе желающих славы — это те, которые присоединяют дом к дому и села к селам, приобретают изгоев и сябров (зависимых крестьян. — А. К.), борти и пожни, пустоши и пашни. От всего этого я, окаянный Клим, вполне свободен; но вместо домов и сел, бортей и пожней, сябров и изгоев — 4 локтя земли, чтобы могилу выкопать, и эта моя могила на глазах у многих. И если я свой гроб вижу ежедневно по семь раз, то не знаю, с чего бы это мне тщеславиться, — ведь нет мне иного пути до церкви, как только мимо могилы…"

Обычай своими руками сооружать гроб для будущего погребения и держать его у себя на виду соблюдали многие известные подвижники прошлого. Киевский митрополит стремился подражать им. Как и они, он готов был отвергнуть земные богатства, всячески подчеркивал собственное нестяжательство. Но вот в отношении стремления к славе не мог говорить о себе с такой уверенностью

"А если бы я захотел славы, то это не было бы удивительным, — продолжал он, — ибо, по словам великого Златоуста, богатство презрели многие, а славу — никто. И тогда прежде всего, по мере своих сил, я искал бы власти, но Ведающий сердца и утробы, Он один знает, сколько я молился, чтобы избавиться от нее…" И затем еще раз о том же: "Славы же и власти желают не только миряне, но и монахи; и стремление к ним преследует нас до гроба. Если даже кто из нас и глубокой старости достигнет, то и тогда никак славолюбия оставить не может…"

Но убеждения и логика помогали плохо. В борьбе со своими противниками Клименту приходилось главным образом прибегать к помощи киевского князя. По словам летописца, он всячески "научал" князя Изяслава, а также каких-то других "своих поборников" против епископа Нифонта — признанного главы враждебной ему "партии". Изяслав же и без того не мог простить новгородскому владыке попытку заключения мира с Юрием. В следующем, 1149 году киевский князь и митрополит вызовут Нифонта в Киев и поместят его в Печерском монастыре. Здесь новгородский епископ пробудет до вступления в Киев князя Юрия Долгорукого в августе того же года. По-видимому, к этому времени относятся адресованные Нифонту грамоты константинопольского патриарха Николая IV Музалона: "патриарх же присла к нему грамоты, блажа и (его. — А. К.) и причитая к святем его, — свидетельствует киевский летописец, — он же боле крепляшеться, послушивая грамот патриаршь".

По всей вероятности, речь не шла о заточении в полном смысле этого слова. Нифонта лишь удерживали в Киеве, не давали возможности вернуться в Новгород. В Печерском же монастыре он чувствовал себя вполне свободно. По-видимому, монастырские власти, и прежде всего игумен Феодосий, сам грек по национальности, в его конфликте с князем и митрополитом были на его стороне.

В нашем распоряжении имеются сведения о том, что митрополит Климент и епископ Нифонт находили возможность вполне мирно беседовать друг с другом. Люди высокообразованные, они обсуждали, в частности, догматические вопросы. Запись некоторых их бесед сделал иеромонах новгородского Рождество-Богородицкого Антониева монастыря Кирик, автор знаменитых "Вопрошаний", который, по всей вероятности, сопровождал епископа Нифонта в его поездке в Киев. Он задавал вопросы Нифонту о разных казусах, касающихся богослужения и поведения священника, и записывал ответы, а иногда — и те комментарии, которые давал митрополит Климент. Но эти беседы ученых богословов касались вещей отвлеченных и по большей части второстепенных. В главном же — отношении к Византийской церкви и возможности избрания митрополита собором епископов — примирение между ними было невозможно.

Сближение Юрия и Нифонта в конце лета — начале осени 1147 года происходило на фоне их взаимного неприятия как собственно митрополита Климента, так и той политики, которую проводил князь Изяслав Мстиславич. В этой связи, между прочим, напрашивается предположение, что именование Нифонта архиепископом во время его поездки в Суздальскую землю, связано с обстоятельствами избрания Климента на киевскую кафедру. Нифонт мог быть возведен в этот сан константинопольским патриархом как старший среди всех епископов, не признавших Климента и сохранивших верность корнстантинопольскому патриархату. Во всяком случае его преемник на новгородской кафедре, Аркадий, этого титула иметь не будет.

…Так Юрию Долгорукому удалось нащупать уязвимое место в киевской политике Изяслава Мстиславича. Сделав ставку на митрополита Климента, тот попытался объединить вокруг себя национальные силы в Русской церкви. Но последние к середине XII столетия были еще слишком слабы. Нарушение же традиционных связей Киевской митрополии с Византией оттолкнуло от киевского князя многих из тех, кто в принципе был готов поддержать его. И Юрий в своей дальнейшей борьбе за Киев будет опираться не только на поддержку Константинополя и не только на грекофильствующие, враждебные Изяславу круги в самом русском духовенстве, но и на тех, кто был заинтересован в восстановлении прежних порядков, в преодолении возникшего по вине Изяслава церковного кризиса. <…>

***

Заняв киевский стол, Юрий приступил к решению еще одной неотложной задачи — преодолению глубокого кризиса, поразившего церковную иерархию Киевской Руси. Как мы помним, он никогда не признавал законным избрание на митрополичью кафедру Климента Смолятича — ставленника его политического противника Изяслава Мстиславича. В соответствии с его собственными представлениями и представлениями многих других русских людей того времени, киевская кафедра оставалась вакантной с 1145 года, когда последний законный митрополит, грек Михаил, покинул Русь и уехал в Константинополь.

Климент Смолятич оставался на кафедре до тех пор, пока был жив его покровитель. После же смерти Изяслава Мстиславича ему пришлось покинуть Киев. Когда точно это произошло — сразу ли после прихода в город князя Ростислава Мстиславича, после смерти его соправителя Вячеслава Владимировича или, может быть, после скорого поражения Ростислава на Белоусе, сказать трудно. Во всяком случае, переговоры с победителем Ростислава князем Изяславом Давыдовичем вел от имени киевлян каневский епископ Дамиан — а это бесспорно свидетельствует об отсутствии к тому времени митрополита в Киеве. Климент нашел пристанище на Волыни, у Изяславова сына Мстислава — одного из тех немногих князей, которые по-прежнему готовы были признавать его главой Русской Церкви.

Преодолеть церковный кризис можно было только в Константинополе. В столицу Византийской империи Юрий и направил посольство. Помимо известия о вокняжении его на Руси, посольство везло просьбу к императору Мануилу Комнину и константинопольскому патриарху Константину IV Хлиарену о назначении на русскую кафедру нового иерарха.

Князя Юрия Владимировича и прежде воспринимали в Константинополе как союзника — в отличие от давнего врага Империи Изяслава Мстиславича. Весть о его вокняжении вызвала здесь неподдельную радость. Император Мануил немедленно признал Юрия в качестве законного киевского князя. Младший современник Юрия и Мануила, византийский историк Иоанн Киннам (ум. после 1185), занимавший должность секретаря при императоре Мануиле Комнине и составивший официальную историю его царствования, впоследствии специально подчеркивал, что Юрий (Георгий) "занимал первое место" (в другом переводе: "обладал старшинством") "между филархами (правителями. — А. К.) Тавроскифии (Руси. — А. К.)".

На константинопольском престоле в это время также ощущалась явная нестабильность. За прошедшие четыре года здесь сменился уже третий предстоятель, причем до сих пор никому не удавалось продержаться более года (Константину IV это удастся: он будет занимать кафедру до 1157 года). Но просьба Юрия, конечно же, была уважена. Восстановление традиционной зависимости Киевской митрополии от Константинопольского патриархата отвечало интересам церковных властей Константинополя в еще большей мере, чем интересам самого Юрия. Русская епархия была самой большой из всех, подчинявшихся Константинополю, и одной из самых богатых. Из русских земель в столицу Империи шел заметный поток церковных сборов и денежных пожертвований, прервавшийся в годы святительства Климента Смолятича.

Известно, что император Мануил направил русскому князю собственное ответное послание. Как полагают, оно касалось в том числе и вопросов, связанных с поставлением на русскую кафедру нового митрополита-грека. Выбор патриарха и императора пал на владыку Константина — человека весьма образованного и сведущего в сложных богословских вопросах, хорошо известного в церковных кругах. По его собственным словам, он еще раньше был знаком с Русью и, видимо, посещал ее.

Рукоположение Константина в сан киевского митрополита состоялось в константинопольском соборе Святой Софии не позднее конца 1155 года. 26 января следующего 1156 года — уже в новом качестве — митрополит Константин выступал на заседании патриаршего синода с речью о жертвоприношении нераздельной Троице во время евхаристии (приготовления и преосуществления Святых Даров); эта речь легла в основу соборного постановления. Можно думать, что избрание на русскую кафедру столь авторитетного и опытного богослова свидетельствовало о серьезной озабоченности в Константинополе возможностью раскола в Русской Церкви.

Вскоре о поставлении митрополита стало известно на Руси. И сам Юрий, и люди, близкие к нему по взглядам, восприняли это с очевидным облегчением. Казалось, открывается путь к преодолению церковного раскола.

В марте 1156 года в Киев из Новгорода выехал архиепископ Нифонт. По словам киевского летописца, он отправился в путь для встречи с митрополитом — "бяшеть бо ему весть, яко уже пошел есть митрополит". В Новгороде, однако, ходили и другие слухи: будто владыка сам собирается в Константинополь. С собой он увез казну, хранившуюся в новгородском Софийском соборе и, очевидно, предназначенную для передачи греческому иерарху в качестве традиционной дани Новгорода за несколько лет. Надо полагать, это и стало причиной появления слухов. "Инии же мнози глаголаху, яко полупив (ограбив. — А. К.) Святую Софию, пошьл Цесарюграду; и много глаголаху на нь", — свидетельствует новгородский летописец. Впрочем, сам он, ученик и ставленник Нифонта, с негодованием отвергал подобные наветы: по его словам, новгородцы "глаголаху" на владыку "собе на грех". "О сем бо разумети комуждо нас, — с пафосом восклицал он, — которыи епископ тако украси Святую Софию, притворы испьса (расписал. — А. К.), кивот створи и всю извъну (снаружи. — А. К.) украси!" (Между прочим, имя этого летописца, а также некоторые биографические сведения о нем — редкий случай в истории русского летописания — нам достоверно известны. Похвала Нифонту, равно как и весь текст новгородской летописи за эти годы принадлежат Герману Вояте, священнику новгородской церкви Святого Иакова. Он был рукоположен в сан епископом Нифонтом в 1144 году, в течение сорока пяти лет служил при этой церкви и скончался в 1188 году в Пскове, приняв перед кончиной пострижение в схиму.)

В Киев новгородский владыка прибыл в самом начале апреля. Он остановился в киевском Печерском монастыре — месте своего пострижения. Однако либо весть о том, что "уже пошел есть митрополит", оказалась преждевременной, либо Константин, выступив в путь, двигался очень медленно, но дождаться его новгородскому владыке было не суждено. 9 апреля он заболел и спустя тринадцать дней, 21 апреля, в субботу Светлой седмицы, скончался. По сказанию летописи, за несколько дней до болезни блаженный Нифонт имел видение и духовное общение с преподобным Феодосием — одним из основателей Печерской обители. Явившись владыке в тонком сне, Феодосий и предсказал ему скорую кончину, а также то, что он будет погребен в монастырских пещерах. Так и случилось.

Киевский книжник дал исключительно высокую оценку новгородскому владыке: "То бо Нифонт епископ бысть поборник всеи Рускои земли, бысть бо ревнив по божественем…" Его еще при жизни именовали святым, ставя ему в заслугу прежде всего непреклонность в "деле" Климента Смолятича (2). Новгородцы хотели перевезти тело почившего святителя в свой город, однако воля усопшего была объявлена, подтверждена его собственным предсмертным видением и, надо полагать, утверждена князем Юрием Долгоруким. В лице новгородского владыки киевский князь потерял человека, близкого ему по взглядам и политическим пристрастиям. Это была действительно тяжелая утрата. Помимо прочего, она грозила осложнить положение Юрьева сына в Новгороде, ибо Нифонт был одним из наиболее влиятельных сторонников Юрия в этом городе.

***

Митрополит Константин прибыл в Киев летом или осенью 1156 года. Князь Юрий принял его со всеми возможными почестями: "срете его сам и з детми своими и з бояры честне, и в той день пирование светло бысть, и честь велиа святителю, и от всех радостне учествовася", — писал позднейший московский летописец. Для встречи греческого иерарха в Киев приехали и те епископы, которые в свое время отказались признавать права Климента Смолятича. Таковых, после кончины Нифонта, осталось всего двое — грек Мануил Смоленский и Косьма Полоцкий.

По прибытии в Киев Константин немедленно начал наводить порядок в делах вверенной ему Русской епархии. Однако меры, принятые им, оказались не вполне адекватными ситуации — не просто жесткими, но жесткими до крайности, можно сказать, исключительными. Прежде всего, он подверг церковному отлучению — анафеме — самого Климента Смолятича как незаконного узурпатора митрополичьего престола. Его имя было изъято из списков русских митрополитов; все его деяния, в том числе рукоположения в священнический и диаконский сан признаны незаконными. Констатин "испровергъши Климову службу и ставления, — сообщает киевский летописец, — и створивше божественую службу и благословиша князя Дюргя Володимирича, а попом (в оригинале: потом. — А. К.) и дьяконом ставление отда, иже бе Клим ставил митрополит, писаша бо к нему рукописание на Клима". Иными словами, рукоположенные при Клименте священнослужители должны были письменно осудить прежнего митрополита, и только после этого новый глава Русской Церкви мог подтвердить их духовный сан или рукоположить их заново. Со своих кафедр были смещены те епископы, которые участвовали в церковном соборе, избравшем Климента в митрополиты. От них "рукописания" даже не требовали, ибо их преступление казалось несовместимым с их высоким духовным саном.

Больше того, митрополит Константин посмертно предал церковному отлучению и проклял покровителя Климента Смолятича, киевского князя Изяслава Мстиславича. Для Руси это было делом неслыханным. Церковному проклятию подвергался не просто усопший князь, в течение нескольких лет занимавший киевский стол, но князь, любимый народом, погребенный с почестями в киевском монастыре, принадлежавший к самой прославленной ветви киевских Рюриковичей, сын Мстислава Великого и внук Владимира Мономаха. Даже с чисто церковной точки зрения, решение киевского митрополита выглядело более чем сомнительным, если не сказать больше. Ведь оно входило в прямое противоречие со словами апостола Павла: "Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте" (Рим. 12: 14). В одном из поучений, приписываемых святому Иоанну Златоусту, говорилось даже, что лучше быть самому проклинаемым, нежели проклясть умершего в грехе.

Этого деяния митрополиту Константину в Киеве так и не простят. В конечном счете оно сыграет роковую роль в его собственной судьбе и будет стоить ему киевской кафедры.

Можно сказать с уверенностью, что посмертное проклятие Изяслава Мстиславича было совершено с одобрения князя Юрия Долгорукого, если не по прямой его подсказке. Столько натерпевшийся от племянника при его жизни, Юрий таким изощренным способом попытался отомстить ему теперь, когда тот умер. Но это не прошло даром и для него тоже. Юрия и прежде не любили в Киеве. Теперь же на него стали смотреть как на одного из виновников посмертной расправы над Изяславом, и неприязнь киевлян к нему еще более усилилась.

Митрополиту Константину так и не удалось положить конец церковной смуте. Не сумел он восстановить и тот высокий духовный авторитет, которым пользовались киевские первосвятители. В схватке русских князей друг с другом он безоговорочно принял лишь одну сторону — Юрия Долгорукого. И это сделало его точно таким же заложником политической ситуации, каким был его соперник в борьбе за киевскую митрополию Климент Смолятич. Подобно Клименту, Константин сможет осуществлять свои функции главы Русской Церкви только тогда, когда киевский стол будут занимать лояльно настроенные по отношению к нему князья — сначала Юрий Долгорукий, а затем, после его смерти, Изяслав Давыдович. Но как только киевский стол перейдет к сыну проклятого им Изяслава Мстиславича, Константину придется спешно покинуть Киев.

Новому киевскому митрополиту не удастся создать опору даже в церковных кругах, хотя он и попытался сделать это — прежде всего, за счет новых епископов, поставленных им на место смещенных со своих кафедр участников киевского собора 1147 года. Но далеко не все из новопоставленных епископов будут пользоваться авторитетом на Руси. Среди тех, чьи имена нам известны, — переяславский епископ Василий (которого русские летописцы именуют несколько пренебрежительно — Васильцем) и галицкий Косьма (оба получили кафедры уже после смерти Юрия Долгорукого, в 1157 году). Вместе с ними или раньше был рукоположен новый черниговский епископ — Антоний, родом грек. Русские летописцы дают ему самую нелестную характеристику, изображая его обманщиком, интриганом и лицемером. Однако Константин, кажется, полностью доверял ему.

Среди епископов, смещенных новым митрополитом, оказался и ростовский епископ Нестор. В течение многих лет он был верным помощником князю Юрию Владимировичу, никогда Климента Смолятича не поддерживал, но теперь, когда Юрий занял киевский стол, почему-то оказался не нужен ему. Зимой 1156/57 года Нестор был вызван в Киев. "И лишиша и епископьи" — кратко сообщает суздальский летописец.

В чем была провинность Нестора, неизвестно. Автор позднейшей Никоновской летописи полагал, что епископ отправился "поклонитися и благословитися" к новому киевскому митрополиту, но "от своих домашних оклеветан бысть… и в запрещении бысть (то есть подвергся церковному наказанию, епитимье. — А. К.)". Но в любом случае отстранение ростовского епископа от кафедры могло произойти лишь с ведома и согласия князя Юрия Владимировича. А если так, то отстранение это уместнее всего связать с важнейшим событием, произошедшим в то время в Суздальской земле, — появлением здесь князя Андрея Боголюбского. Возможно, Нестор неосмотрительно поддержал Юрьева сына, и именно это вызвало гнев князя.

В Суздальской земле смещение владыки восприняли как нарушение канонического права. Здесь Нестора по-прежнему считали законным главой епархии. Когда год спустя, уже после смерти Юрия Долгорукого, митрополит Константин поставит на ростовскую кафедру нового епископа Леона, суздальский летописец сообщит об этом с явным осуждением: "Леон епископ не по правде поставися Суждалю… перехватив Нестеров стол". Впоследствии Нестор еще раз займет ростовскую кафедру, но вновь будет изгнан с нее. Память о нем сохранится в Ростовской земле и позднее. Так, автор летописной статьи 1231 года назовет его в числе "святых епископ, преже бывших Ростове", наряду со святыми Леонтием и Исаией.

***

Судьба самого митрополита Константина сложилась трагически. Когда в конце декабря 1158 года Киев был завоеван войсками князя Мстислава Изяславича, ему пришлось бежать в Чернигов. Его готов был признать в качестве главы Русской Церкви князь Ростислав Мстиславич, старший среди князей "Мстиславова племени" (ему, собственно говоря, и предназначался киевский стол), однако против этого категорически возражал Мстислав, в чьих руках Киев фактически находился. Сам Мстислав пытался настаивать на кандидатуре Климента Смолятича, но это вызвало возражения уже у его дяди. Князья долго препирались друг с другом и в конце концов сошлись на том, что ни Клименту, ни Константину "не сести… на столе митрополитьстемь", но "иного митрополита привести им ис Царягорода". Этим новым митрополитом станет грек Феодор, прибывший в Киев в августе 1160 года, уже после смерти своего предшественника. Между прочим, обстоятельства борьбы между различными претендентами на киевскую митрополичью кафедру оставят след в официальном титуле, который примут киевские митрополиты, начиная с Феодора или, возможно, его преемника Иоанна IV, — в отличие от своих предшественников, чьи права признавались лишь в отдельных русских землях, они будут именоваться митрополитами "всех росов", или "всея Руси". Как известно, последняя формула будет позднее усвоена и великими князьями владимирскими, а затем и московскими.

Митрополит Константин скончался в Чернигове в 1159 году. Летопись рассказывает о необычной просьбе, высказанной им перед самой кончиной: призвав к себе черниговского епископа Антония, митрополит "заклят и", то есть взял с него клятву, в том, что тот не похоронит его тела, но бросит его вне города: "Яко по умерьтвии моем не погребешь тела моего, но ужем (веревкой. — А. К.) поверзше за нозе мои, извлечете мя из града и поверзете мя псом на расхытанье".

Что стояло за этой чудовищной клятвой? Какое-то исключительное самоуничижение? Или, наоборот, неумеренная гордыня, смирение "паче гордости"? Или же доведенное до абсурда представление о ничтожности человеческой жизни и малоценности бренных останков любого из смертных? Но ведь погребение в земле было не просто в обычае христиан, но обязательно по христианскому закону. "Ослиным погребением" называл библейский пророк Иеремия то, что предлагал сделать с собой митрополит Константин (таково было предсказанное Иеремией погребение одного из иудейских царей: "Ослиным погребением будет он погребен; вытащат его и бросят далеко за ворота Иерусалима" — Иер. 22: 19). Теперь о том же просил лишенный сана киевский митрополит. Так кому же уподоблял себя он?! Законопреступнику и самоубийце? (Ибо земле не предавали лишь тела величайших преступников и самоубийц.) Или человеку, вообще извергшему себя из христианского рода?

Конечно, разгадать эту загадку мы не в состоянии. Но все же, наверное, можно предположить, что причиной неслыханной просьбы митрополита было его душевное смятение, раскаяние в том, что он совершил. А единственное, что по-настоящему могло быть воспринято им как преступление, не поддающееся искуплению, — по крайней мере, из того, о чем нам известно, — было его посмертное проклятие князя Изяслава Мстиславича. Он, призванный преодолеть раскол в Русской Церкви, своими действиями лишь усугубил его. Лишенный кафедры и умирающий в Чернигове, вдали от родины, митрополит-грек, наверное, хорошо понимал это…

Епископ Антоний сдержал данную им клятву. Тело грешного Константина было брошено на съедением псам и воронам. Это вызвало в городе оцепенение и ужас: "народи же вси дивишася о смерти его", — сообщает летописец. Но оцепенение продолжалось недолго. На следующий день черниговский князь Святослав Ольгович, "здумав с мужи своими и с епископом", приказал взять тело почившего митрополита и с подобающими почестями похоронить его в соборной церкви Святого Спаса.

Необычные обстоятельства кончины и погребения митрополита Константина потрясли воображение не только современников, но и потомков, и дали повод к церковному прославлению святителя (3).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Настоящая статья представляет собой фрагмент из книги: Карпов А. Ю. Юрий Долгорукий. М., 2006 (серия ЖЗЛ).

2. Святитель Нифонт был причтен к лику святых на Макарьевском соборе 1549 года. Вскоре, в 1558 году, псковский агиограф Василий (в иночестве Варлаам) составил его Житие. Церковная память святителя Нифонта Новгородского празднуется 8 апреля, а также 28 сентября — в Соборе преподобных отцов, в Ближних пещерах почивающих, и во 2-ю неделю Великого поста — в Соборе всех преподобных отцов Киево-Печерского монастыря и всех святых, в Малой России просиявших.

3. В летописях XV—XVI веков рассказывается о грозных знамениях, происходивших в дни погребения митрополита Константина и с несомненностью свидетельствующих о его святости. Ныне память святителя празднуется 5 июня.